Взаперти (гет)

Воздух в палатке был густым и стерильным, пахло зельями, антисептиком и затаенным страхом. Снаружи ревела толпа. Рев этот пробивался сквозь брезент, нестройный, прерывистый, то нарастая до оглушительного гула, то затихая в напряженном ожидании. Голос Людо Бэгмана, пронзительный и истерично-веселый, носился над этим хаосом.

«...ВНИМАНИЕ! ДИГГОРИ ПРЯМОЙ УДАР ХВОСТОМ ПО... О, ЭТО БЫЛО БОЛЬНО! КАК ЖЕ БОЛЬНО!» — взвизгнул Бэгман.

Кэтрин методично раскладывала на прикроватном столике склянки с антисептиком, бинты, флаконы с обезболивающим. Каждое движение было выверенным, экономичным. Она не суетилась. Суета была прерогативой тех, кто снаружи, кто пришел пощекотать нервы. Здесь, в этом шатре, царил иной закон — закон крови, боли и холодного профессионализма.

Она бросила взгляд на мадам Помфри. Пожилая целительница стояла неподвижно, уставившись в стену палатки, будто пытаясь увидеть происходящее сквозь плотную ткань. Ее обычно доброе и спокойное лицо было жестким, губы плотно сжаты. Пальцы, обычно такие ловкие и уверенные, теребили складки белоснежного фартука.

Кэтрин вздрогнула, непроизвольно сжала в руке флакон. Стекло холодное, гладкое. Снаружи на секунду воцарилась оглушительная тишина, а потом взрыв голосов стал еще громче. Крик? Было это криком? Или просто реакцией толпы?

Мадам Помфри резко обернулась. Ее глаза, полные невысказанной ярости и глубочайшей усталости, встретились с взглядом Кэтрин. В них не было страха. Было отвращение. Отвращение к этому цирку, этому безумию, этой погоне за славой, которая вот-вот принесет им искалеченные тела.

— Довольно, — тихо, но четко произнесла Помфри. Ее голос прозвучал как щелчок замка. — Я больше не могу этого слушать.

Она резко взмахнула палочкой, резким, почти яростным жестом.

— Силенцио!

Тишина обрушилась на палатку, словно тяжелое, глухое одеяло. Давление в ушах сменилось абсолютной, оглушающей пустотой. Исчез рев толпы. Исчез пронзительный, истеричный голос Бэгмана. Остался лишь ровный гул собственной крови в висках и прерывистое, тяжелое дыхание мадам Помфри.

Целительница опустила палочку, ее плечи слегка поникли. Она не смотрела больше на Кэтрин, уставившись в пол. В наступившей тишине ее молчание было красноречивее любых проклятий.

Кэтрин кивнула, не требуя объяснений.

Она медленно перевела взгляд на пустые койки, застеленные свежим бельем. Они ждали. А снаружи, за пологом заклятия Тишины, вовсю гремел самый зрелищный и жестокий цирк века. Они не слышали аплодисментов. Они готовились услышать стоны.

Кэтрин разжала пальцы, поставила флакон на стол с тихим, решительным щелчком. Ее мир сузился до размеров палатки, до запаха антисептика и звенящей тишины. Мир снаружи перестал существовать. Оставалась только работа. И ожидание.

Взметнув полог палатки появился первый из участников турнира. Левитирующие носилки в сопровождении четырех сотрудников министерства принесли Седрика Диггори. Его лицо было мертвенно-бледным, испачкано землей и копотью. Знаменитая черно-желтая форма Пуффендуя была прожжена и разорвана в клочья, сквозь дыры виднелась ужасная, обугленная плоть. Юноша был без сознания.

Кэтрин уже потянулась за флаконом с обезболивающим, ее взгляд был прикован к ужасным ожогам на груди Седрика, когда мадам Помфри внезапно замерла и странно ахнула — не испуганно, а скорее с недоумением.

— Постойте, — ее голос прозвучал уже не так напряженно.

Кэтрин посмотрела на лицо целительницы, а затем проследила за ее взглядом. Рука Седрика, та самая, что висела безвольно, была сжата в кулак. А из кулака торчал край того самого золотого яйца. Он сжимал его с такой силой, что костяшки его пальцев побелели, будто даже в беспамятстве он не собирался отпускать свой трофей.

Мадам Помфри быстрым движением провела диагностическим заклинанием. Свет от ее палочки озарил тело Седрика мягким голубым сиянием.

— Контузии нет, — пробормотала она, щурясь на невидимые глазу знаки. — Несколько ожогов первой степени, скорее похоже на мощную вспышку, чем на прямое пламя... и... да, пару ребер сломано, когда его отбросило. Но ничего серьезного.

Она выпрямилась, и по ее лицу впервые за сегодняшний день пробежало что-то похожее на облегчение, смешанное с горькой иронией.

— Слава Мерлину, — выдохнула она, и в ее голосе появились нотки привычной сухости. — Кажется, ему просто невероятно повезло.

Кэтрин медленно опустила руку с флаконом. Ледяная хватка внутри ее грудной клетки чуть ослабла. Она посмотрела на Седрика уже по-другому. Не на жертву, а на живого, крепкого парня, которого здорово встряхнули. И на этот дурацкий, блестящий приз в его руке.

— Он даже не отпустил его, — тихо, почти невольно, сказала Кэтрин.

— Что? — отвлеклась от своей работы Помфри.

— Яйцо. Он его не отпустил.

Мадам Помфри фыркнула. Звук был коротким и скупым.

— Ну, значит, он точно сын своего отца. Амос Диггори будет этим гордиться больше, чем самим яйцом. — Она снова взмахнула палочкой, на этот раз призывая склянку с дымящимся розоватым зельем. — Ладно, хватит глазеть. Ожоги все равно нужно обработать, а ребра срастить. Он очнется с ужасной головной болью, но с целым скелетом и своим сокровищем в руках.

Кэтрин кивнула, и в уголках ее рта дрогнуло нечто, отдаленно напоминающее улыбку. Она взяла мазь. Воздух в палатке все еще пах жженой плотью и страхом, но теперь в нем витало и нелепое облегчение. Первая кровь была пролита, но первая жертва этого безумия отделалась — если можно так сказать — легким испугом.

И пока она аккуратно наносила обеззараживающий состав на красную, воспаленную кожу Седрика, ее взгляд снова и снова возвращался к золотому яйцу. Оно выглядело таким безобидным. Таким глупым. И таким тяжелым. Она почти физически чувствовала его вес — не в руке Седрика, а на совести всех, кто устроил это представление.

* * *

Воздух в палатке наконец начал рассеиваться, сменив запах паленой плоти и страха на терпкий аромат зелий и антисептика. Хаос сменился упорядоченной работой. Мадам Помфри, уже без тени той прежней ярости, но с вечной суровой практичностью, обходила своих пациентов.

— Мисс Делакур, — обратилась она к Флер, голос ее был ровным, профессиональным. — Завтра зайдите ко мне в течение дня. Пожалуйста, не снимайте бинты, колено может опухнуть.

Кукольное личико Флер, даже выпачканное сажей и пропыленное, все равно было приятным глазу. Она что-то быстро и взволнованно проговорила по-французски в сторону мадам Максим, затем изящно, с королевской грацией поднялась с кушетки. Ее движение было таким отточенным, будто Мария-Антуанетта направлялась приветствовать своих подданных, а не покидала лазарет после схватки с драконом.

Седрик уже сидел — хороший признак. Мадам Помфри густо смазывала обработанные, но все еще красные участки кожи густой оранжевой мазью, издававшей пряный запах. Он бодро улыбался, хоть и чуть побледнев.

Виктор Крам, мрачнее тучи, в который раз хмуро и односложно ответил на вопросительный взгляд Кэтрин и демонстративно отвернулся к стене палатки, обрывая любые попытки коммуникации. Судя по беглому осмотру, больше всех, пожалуй, досталось все-таки Диггори. Но, по крайней мере, он был в сознании и улыбался.

И затем был Гарри. Он сидел на кушетке через проход от Седрика с ошеломленным, отсутствующим видом, сжимая в руках свое золотое яйцо. Казалось, он даже не чувствовал крови, сочившейся по его плечу из-под наспех наложенной повязки. Яйцо он вырвал на огромной скорости из-под бдительного взгляда венгерской хвостороги, и теперь просто не мог отпустить.

Кэтрин быстро подошла к нему. Ее пальцы сами собой потянулись к его плечу. Рана была неглубокой, но рваной.

— Сиди ровно, — тихо сказала она, и ее голос прозвучал неожиданно хрипло. Она провела палочкой, очищая рану, ее движения были точными и быстрыми. Игла с волшебной нитью сама запорхала над его кожей, затягивая повреждение. Она наложила сверху сильное обезболивающее заклинание из арсенала Тедда — простое, но эффективное, чтобы заглушить первую, самую острую боль.

— Два года назад василиск.В прошлом году дементоры, в этом драконы! — раздался с другого конца палатки гневный, но уже скорее привычный, монолог мадам Помфри, обращенный к Гарри. — А на будущий год кого еще приведут?! Демона? Тебе очень повезло, рана неглубокая, Поттер! Доучишься ли ты живьем до седьмого курса?

Кэтрин не стала ничего добавлять. Она лишь кивнула, встречаясь с глазами Гарри. В них читался не столько страх, сколько полная опустошенность и легкое недоверие к тому, что он вообще остался жив. Она закончила перевязку и положила руку ему на здоровое плечо на мгновение — короткий, ободряющий жест, который он, казалось, даже не почувствовал.

Она отошла, давая ему пространство, и ее взгляд скользнул по всем обитателям палатки: улыбающийся Седрик, надменная Флер, мрачный Крам, оглушенный Гарри. Первое испытание закончилось. Они все выжили. Они все получили свои яйца.

Но глядя на эти яйца — блестящие, бессмысленные трофеи в руках подростков, — Кэтрин думала лишь о том, что мадам Помфри была не права. Это испытание выиграли не они. Его выиграли драконы. А чемпионы и зрители просто остались в живых.

Палатка опустела, наполняясь гулким эхом отступившей суеты. Кэтрин стояла у раковины, с силой тря полотенцем, смывая с рук не мазь, а собственное бессилие. Он был там. Один. Против дракона. Ее пальцы сжались о грубую ткань.

Гарри задержался у выхода, дав Рону и Гермионе уйти вперед. Он видел, как Кэтрин, стоя спиной, мыла руки в тазу, и ее плечи были ссутулены под тяжестью не столько физической усталости, сколько накопленного напряжения.

Он сделал несколько неслышных шагов по мягкому покрытию пола.

— Мисс Кейм?

Она обернулась, вытирая руки. В ее глазах не было удивления, лишь та же усталая готовность, что и у него самого.

— Все в порядке, Гарри? Боль возвращается?

— Нет. Все... нормально. — Он замолчал, ища слова. — Спасибо. Я... мне сказали, что вы помогли ночью. И что вам можно…

Он не назвал имен. Не было в этом нужды. Тень, мелькнувшая в ее взгляде, была ему ответом — мгновенной, острой и тут же спрятанной.

— Мне сказали то же самое, — тихо и очень серьезно ответила она. Ее взгляд говорил понятнее любых слов: Я знаю. Он прав. Я здесь.

Она посмотрела на него, этого изможденного, но не сломленного мальчика, который был единственным, что осталось у него от прошлой жизни. И ее собственная боль от разлуки с Сириусом сжалась в тугой, молчаливый комок сострадания.

— Некоторые вещи... — она начала осторожно, подбирая выражения, которые не спугнут его доверие, — сложно держать в голове. Одному. Если... если захочешь изложить их на бумаге — для ясности, не более того, — моя сова, Эйр, в совятне. Черная. С большими глазами и очень гордой осанкой. Она... найдет.

Больше она ничего не добавила. Не предложила помощи явно. Не стала расспрашивать. Она просто дала ему инструмент и возможность им не воспользоваться. Это был ее способ помочь — не давя, не требуя благодарности, просто будучи тем самым каналом, той нитью, что связывает его с тем, кто не может быть рядом.

Гарри молча кивнул. Этого было достаточно. Он видел в ее глазах не жалость, а твердое, молчаливое понимание солдата, который тоже прошел через свое пекло.

— Хорошо, — просто сказал он. — Спасибо. Мисс Кейм. В том году, вы…

— Да. Знаю.

Гарри кивнул пустоте перед ним. И развернулся, чтобы уйти. Они не прощались. Все, что нужно было сказать, уже было сказано в нескольких скупых, осторожных фразах. Она осталась стоять у раковины, слушая, как затихают его шаги, и зная, что теперь он не совсем один. И это было единственное, что она могла для него сделать.

Кэтрин вышла из палатки, протирая ладонью запавшее виски. Воздух встретил ее холодным поцелуем осени. Она сделала глубокий вдох, закрывая глаза, и в этот момент услышала негромкий, вкрадчивый голос.

* * *

Вечерняя прохлада уже окутала замок, когда Кэтрин наконец выбралась из госпитального крыла. День, растянувшийся в бесконечную вереницу боли, адреналина и напряженной работы, давил на плечи свинцовой усталостью. Она машинально шла по направлению к оранжереям — туда, где было тихо и пахло землей и жизнью, а не антисептиком и страхом.

Именно там, в глухом каменном переходе, ведущем к теплицам, она и наткнулась на них. Два темных силуэта, слившихся с наступающими сумерками: высоченная, сутулая фигура Снейпа и изящная, напоминающая хищную птицу, — Каркарова. Их низкие, вкрадчивые голоса эхом разносились под сводами.

— ...совершенно неудивительно, Северус, учитывая общую некомпетентность... — доносился масляный голос директора Дурмстранга.

Кэтрин попыталась проскользнуть незаметно, но взгляд Каркарова уже поймал ее. Он замолк на полуслове, и на его тонких губах расплылась медленная, неприятная улыбка узнавания.

— Кейм... Кейм... — проговорил он задумчиво, растягивая звуки, будто пробуя имя на вкус. — Ах, ну точно. Генри Кейм. Яблочко от яблони, да? Надеюсь, дочь унаследовала лишь профессиональные таланты, а не... склонность к безрассудному героизму. Это плохо кончается.

Слова, словно обледеневшие осколки, вонзились в ее усталое сознание. Все внутри похолодело.

Из-за поворота, ведомый своим мерным, скрежещущим шагом, возник Грюм. Его магический глаз бешено вращался, а живой, как мушка прицела, остановился на Каркарове.

— Героизм? — прохрипел Грюм, и его голос прозвучал как удар хлыста в звенящей тишине перехода. — Ты мог бы вспомнить о нем, Каркаров, когда драпал от мракоборцев, поджигая свои же следы. Или когда прятался за чужими спинами, пока другие проявляли тот самый «безрассудный героизм», спасая свои шкуры.

Каркаров побледнел, будто его окатили ледяной водой. Его самодовольная улыбка мгновенно исчезла, сменившись животным страхом. Он бросил на Грюма взгляд, полный истовой ненависти и ужаса.

— Я помню все, — отрезал Грюм, делая шаг вперед. Его деревянная нога глухо стукнула о камень. — Иди вытирай сопли своему чемпиону. Думаю, он до сих пор ищет свою отвалившуюся болванку.

Каркаров, не сказав больше ни слова, резко развернулся и почти побежал прочь, его плащ беспомощно взметнулся за ним. Снейп, бросив на Грюма нечитаемый взгляд, бесшумно растворился в тени, словно его и не было.

Грюм проводил их взглядом, полным холодного презрения. Затем его магический глаз повернулся к Кэтрин, застывшей у стены.

— Молодец, девочка. Высший пилотаж в той палатке. Держалась молодцом, — он хрипло кашлянул. — Твой отец... Генри был храбрый малый. Настоящий боец. Жаль, что так вышло. — Он многозначительно посмотрел на нее. — Не обращай внимания на этого выжившего из ума труса. Он любит травить байки, чтобы казаться значительнее. Иди. И... будь осторожна.

Он развернулся и скрылся в темноте перехода, оставив ее одну в наступающих сумерках.

Кэтрин медленно обняла себя руками, но холод шел не снаружи, а изнутри. Воздух звенел от сказанного. Эхо «безрассудного героизма» и «храброго малого» сталкивались в ее голове, не складываясь в одну картину. И сквозь усталость пробивалось щемящее, горькое чувство: ее покой, ее память об отце стали разменной монетой в какой-то чужой, страшной игре, правила которой она не знала.