Обратный отсчет (джен)

За Антиплащом пришли около десяти часов утра.

Квага, промокавший холодной примочкой вспухшую скулу, как будто встревожился — но сказать ничего не успел, только проводил главаря выразительным взглядом. Может быть, запоздало подумал Антиплащ, стоило бы все-таки рассказать ему обо всем; толку от этого было бы немного, вряд ли Кваге, как и главарю, сейчас хоть кто-то поверит — но, по крайней мере, рано или поздно Черныш задумался бы: а вдруг все это действительно было правдой? Другое дело, что произойдет это (если вообще произойдет), увы и ах, скорее поздно…

На Антиплаща надели наручники — раздобыли где-то диковинный, чуть шире обычного экземпляр — и, защелкнув правое кольцо наручников на руке преступника выше злополучного браслета, вывели заключенного из камеры. Антиплащ был уверен, что его отправят в комнату для допросов, в большой сухой подвальный аквариум со звуконепроницаемой стеклянной стеной — но ничуть не бывало: конвоиры быстро миновали решетчатые переходы корпуса «С» и повели арестованного в дремучие дебри Управления, по длинным извилистым коридорам со множеством пронумерованных дверей по сторонам, с кожаными диванчиками для посетителей в простенках, с круглыми пластиковыми кадками обочь, в которых душили друг друга пыльные, замученные отсутствием солнечного света унылые фикусы. Ну, разумеется — Пауэру совсем не комильфо общаться с подследственным в камере для допросов, где все вдоль и поперек прослушивается и записывается; видимо, он предпочел перенести дознание в свой личный, надежно защищенный от посторонних глаз кабинет… и как, интересно, он ухитрился объяснить эту свою странную прихоть начальству?

А впрочем, нет. Совершенно не интересно.

А вот и логово мерзавца… Кабинет — небольшой и какой-то… безликий, безо всяких излишеств: простые, строгие, чопорные стеллажи вдоль стен, стол, стул, компьютер — все серое, чинное, сугубо деловое. Во всем помещении — ни единого яркого пятна: ни постеров в простенке меж стеллажами, ни немытых чашек из-под кофе на краю стола, ни забавных магнитиков на абажуре настольной лампы, ни фотографий семьи и друзей в дешевых пластиковых рамках, ни прочих финтифлюшек и безделушек, придающих безжизненному офисному помещению теплоту и индивидуальность, и несущих отпечаток личности постоянного обитателя. Но суровый хозяин кабинета явно не склонен к излишней сентиментальности… или же, хм, движим куда более простыми и прозаическими мотивами: оставлять после себя как можно меньше улик.

Прикипевший взглядом к дисплею компа, Пауэр, казалось, на появление Антиплаща ни малейшего внимания не обратил. С допросом он также не торопился: долго сидел, молчал, щелкал мышкой, исправлял что-то на экране монитора, небрежно перелистывая страницы электронных папок. Впрочем, Антиплащу все эти психологические штучки — продержать допрашиваемого в состоянии волнующего неведения до потери сознания — были знакомы, и никакого эффекта на него произвести не могли; развалившись на стуле, он обводил помещение неторопливым, оценивающим, брезгливо-снисходительным взглядом — словно богатый покупатель, решивший побаловать себя приобретением дешевого бунгало в трущобном районе.

— Что-то бедновато ты встречаешь гостей, коп. Жаба в камере меня и то пиццей с креветками угощал… А ты даже чашку чаю не хочешь мне предложить ради приличия. Не скудновато ли… для разговора-то по душам, а?

— С чего ты взял, что я собираюсь с тобой по душам разговаривать? — буркнул Пауэр. Он по-прежнему делал вид, что заинтересованно изучает что-то на дисплее компьютера — но уже без прежнего рвения. — Она у тебя есть вообще-то, душа? Или ты ее давно продал… за ненадобностью?

— А ты? Не продал? — помолчав, спросил Антиплащ. — Или продешевил?

Пауэр предпочел короткую реплику не расслышать.

— Вот что меня интересует… — Он задумчиво пощелкал мышкой. — Я прогнал тебя по всем базам данным Управления, доступным на сегодняшний день, и выяснил, что всюду ты фигурируешь под разными именами... Билл Мюррей, Томас МакКормак, Энджел Хейз, Джейк Моренго... так как все-таки звучит твое настоящее имя?

— Никак. У меня его нет.

— Удостоверение личности? Страховой полис? Водительские права?

— Нет.

— Мамаша-то как называла тебя в детстве, когда звала со двора обедать?

Он мельком бросил взгляд на преступника — и ему показалось, что по лицу Антиплаща пробежала мгновенная судорога, стремительная и неуловимая, будто рябь по поверхности пруда, в который бросили камнем… но тут же наваждение пропало: перед Пауэром вновь сидел опасный, расчетливый бандит — наглый, самоуверенный, непробиваемый, наглухо закованный в броню безучастия и недоверия ко всему миру. Странная, не разгаданная, не поддающаяся никакому анализу личность…

— У меня. Нет. Имени, — глухо, делая паузу после каждого слова, медленно, со значением произнес Антиплащ. Лицо его оставалось неподвижным, но рука, лежавшая на столе (Пауэр невольно обратил внимание), как-то сама собой сжалась в кулак. — Я надеюсь, ты это наконец понял? Или тебе еще раз повторить?

— Ну-ну. Понял, понял. — Пауэр насмешливо вытянул губы трубочкой. — «Темная лошадка», значит? «Субъект икс»? Человек без прошлого, м-м?

— Если угодно. — Подняв глаза на собеседника, Антиплащ кольнул дознавателя взглядом, будто шилом. — А ведь ты полагаешь, что и без будущего, вонючая ты полицейская мразь.

— А вот это, — с жесткой усмешкой заметил Пауэр, — будет зависеть только от тебя, мой дорогой Анти. — Он достал из ящика стола несколько отпечатанных на принтере бумажных листов и небрежно бросил их на стол перед заключенным. — Возьми ручку и подпиши. Можешь даже своей идиотской кличкой — графологическая экспертиза подтвердит ее подлинность.

— Что это?

— Документ, который сэкономит нам время для решения более, гм… насущных проблем. Будем считать, что я записал это с твоих слов, бандит. Так что подписывай, не тяни кота за хвост, нам… вернее, тебе дорога сейчас каждая секунда, не так ли?

Антиплащ пробежал глазами несколько строчек.

— «Я, нижеподписавшийся, заключенный под номером 17352, по кличке «Антиплащ», признаю себя виновным в совершении кражи в Павильоне Экспо по адресу… в убийстве Б.Шкампа, смерть которого наступила в результате удара тупым предметом по голове… в сопротивлении при задержании и покушении на убийство сотрудника полиции… в похищении ребенка…» Какого черта! — с треском порвав бумаги на несколько частей, Антиплащ швырнул бесформенные клочки Пауэру в лицо. — Я не собираюсь ничего подписывать, вонючая мразь!

— Вот, значит, как? — Пауэр побледнел от негодования — но старался держать себя в руках: его, конечно, предупреждали, и не раз, что дело вряд ли пойдет без сучка, без задоринки. — У тебя что, есть выбор, бандит? Подписывай!

— Черта с два! Доказывай мою вину по каждому пункту, мразь! У тебя против меня ничего нет!

— Неужели? Грюенн опознал твой голос!

— Какой еще Грюенн?

— Директор Павильона, тот, которого ты… А, дьявол! Устроить тебе очную ставку?

— Давай! Тащи сюда своего Грюенна… чтобы я мог плюнуть в его наглую лживую рожу за навет и грязную клевету. Запись голоса — это и есть та улика, на основании которой ты намереваешься состряпать полноценное обвинение, а? Да не смеши ты мою задницу, мразь!

— Зато от убийства Шкампа тебе уж точно не удастся отвертеться… в комнате полным-полно твоих отпечатков!

— На орудии убийства их нет.

— Ты не можешь этого знать!

— Могу. Потому что я его не убивал! — Он вызывающе вздернул голову; лицо его пылало от ярости, и в отчаянных серых глазах опасно блеснула сталь. — Мы оба знаем, кто убил Войта, мразь!

— Заткнись! — Перекошенная физиономия Пауэра пошла багровыми пятнами: нездоровая бледность медленно, как-то по частям, словно искрошившаяся известка, сползала с его лица. — И прекрати… прекрати называть меня мразью, грязный ты подзаборный ублюдок, слышишь! Не то…

— Не то — что? Правда глаза колет? Я буду называть тебя так, как ты этого заслуживаешь, ясно это тебе, вонючая мразь?

Пауэр заскрипел зубами. Антиплащ сидел, упрямо сжав губы, глядя исподлобья — непримиримо и мрачно; грудь его судорожно вздымалась, обе руки, лежащие на столе, были крепко стиснуты в кулаки. Не жалкий заключенный, закованный в наручники, вовсе нет — подобравшийся, дикий, свирепый зверь, готовый к схватке.

— Я могу воссоздать картину убийства до мельчайших подробностей, гнусная ты тварь — так, словно сам от начала до конца при этом присутствовал, — медленно, с расстановкой, по-прежнему не спуская с Пауэра глаз, негромко произнес Антиплащ. — Ты пришел к Войту около четырех часов дня, уже зная о том, что герениты похищены, и велев твоему верному псу Бобби тащить меня на допрос в войтовскую штаб-квартиру. Ты предъявил старику удостоверение, и Войт тебя впустил — просто потому, что не имел права не впустить в дом представителя власти, так? Но старик тебя узнал… и к тому же вовсе не был расположен дарить тебе герениты — и поэтому… — Он умолк. Хватит! Он и без того наболтал уже слишком много; каждое его слово — очередная увесистая гирька на чашу весов слепой Фемиды, и без того слишком сильно склоняющихся в пользу Пауэра. Еще не хватало сболтнуть ему о пуговице, совершающей неторопливый вояж по Сен-Канару в плотного картона почтовом конверте…

— И поэтому… что? Поэтому я его убил? — Пауэр, прищурившись, холодно усмехнулся. — Расскажи этот бред своим ненормальным дружкам. Да кто тебе поверит, вшивая бандитская морда? Никаких доказательств у тебя нет.

— Это ты, сучий потрох, так полагаешь.

Пауэр расхохотался. Это была пустая угроза — и он, и Антиплащ об этом отлично знали.

— Ай-ай-ай, какая досада, приятель! В кои-то веки ты говоришь правду, только правду и ничего, кроме правды — и никто тебе, бедолаге, не верит, и никогда не поверит, как ни старайся… Ну-ну. Стоит ли вообще до сих пор так отчаянно трепыхаться, а? Ты же умный мальчик, Антиплащ… даже слишком умный, черт бы тебя побрал! — Едва сдерживая бешенство, он с яростью швырнул на стол шариковую ручку, которую до сих пор нервно крутил в руке. — И на этот раз ты влип… так влип, как не влипал еще никогда в твоей короткой и бессмысленной жизни! И сейчас, уж прими это как данность, ты — в полной моей власти. Я — только Я! — буду теперь решать, жить тебе или умереть. — Он перегнулся через стол и, с ухмылкой наклонившись к заключенному, добавил вполголоса: — У меня есть то, что тебе нужно, мой дорогой.

— Ты лжешь! — прохрипел Антиплащ; ах, как дорого он дал бы за то, чтобы знать об этом наверняка! — Никому, кроме Войта, не было известно о том, что такое «ключ».

— Ты уверен? — Пауэр с грохотом отодвинул кресло, поднялся и, неторопливо пройдясь по кабинету, присел перед Антиплащом на угол стола. — Старик отдал мне его перед смертью.

— Покажи!

— В обмен на герениты. Я что, совсем дурень, по-твоему?

Антиплащ молчал. Он должен, должен узнать, есть ли у Пауэра «ключ» в самом деле — или ушлый мерзавец просто блефует, пытаясь выжать из подследственного информацию об этих проклятых белесых камушках? Впрочем, даже если «ключ» у Пауэра и есть, отдавать эту вещицу Антиплащу ему, конечно, совсем не интересно; а интересно ему избавиться от неудобного свидетеля как можно быстрее и как можно надежнее, и тем самым окончательно упрятать все концы в воду…

— Ну, хорошо. — Пауэр, сидя на краю стола и покачивая ногой, небрежно покручивал на пальце массивное, белого золота кольцо с узорчатой круглой печаткой. — Я даже готов пойти тебе навстречу, мой... друг. Если я получу герениты сегодня… максимум — завтра, я… я готов снять с тебя половину обвинений. Нет, больше того — я готов пойти на должностное преступление и устроить тебе побег… Ну, как, ты доволен?

— Побег? — Антиплащ медленно поднял голову. — И пристрелить меня «при попытке к бегству»? Тебе совсем ни к чему оставлять в живых опасного свидетеля, коп.

— Ты мне не доверяешь. Ладно. — Пауэр с раздражением потер ладонью о ладонь. — Что ты предлагаешь для решения этого вопроса?

— Отдай мне «ключ». Я все равно не смогу использовать его без геренитов. Чтобы его активировать, мне волей-неволей придется их применить… Разве не так?

— Ты хочешь слишком многого, бандит.

Антиплащ пожал плечами.

Пауэр медленно выпрямился. Ничего, ничего! Этот обуреваемый гордыней и ишачьим упрямством злобный мерзавец может упираться рогом сколько угодно — все преимущества на его, Пауэра, стороне, и Антиплащ не может этого не осознавать. Такой роскошью, как время, он отныне не располагает…

— Ладно. — Он прищелкнул языком. — Я, в отличие от тебя, во времени не ограничен. Могу и подождать… денек-другой. А пока… — Он насмешливо причмокнул губами. — Пиши чистосердечное, болван. Скостишь себе срок!

Антиплащ медлил. «Срок! Мой срок — всего-то сорок четыре часа…» Не поднимая головы, он угрюмо буркнул:

— Ладно. Давай бумагу и карандаш.

Пауэр удовлетворенно кивнул. Вынул из ящика стола чистый лист бумаги и ручку и бросил на стол перед Антиплащом, потом, посвистывая, отошел к окну, выглянул на улицу, небрежно побарабанил пальцами по краю цветочного горшка, стоявшего на подоконнике. Антиплащ наблюдал за ним украдкой, краем глаза: хромает этот тип все-таки или нет… хотя бы самую малость? Хм-хм. Легенду этому гнусному шпионишке, конечно, продумали замечательно, ничего не скажешь, все предусмотрели, все скопировали, все подогнали под настоящего Пауэра: и импозантную внешность, и стиль работы, и особенности характера, и страсть к пижонству, и еще кучу не бросающихся в глаза, но необходимых мелочей — вот только про пулю в берцовой кости ненароком позабыли… вернее, не забыли, в документах-то этот факт наверняка отражен, только как-то упустили из виду, что подлинный Пауэр должен немного прихрамывать в «сырую погоду»… И вот еще любопытный вопросец: что же сталось с настоящим, даксбургским Пауэром, который «исчез» из Даксбурга с полгода назад? Наверняка ведь до сих пор лежит, бедолага, где-нибудь в глухом лесном овраге с пулей в затылке… очередная жертва, принесенная, словно на алтарь ненасытного варварского бога, в угоду кровожадным геренитам. А ведь следующей жертвой будет он, Антиплащ, времени у него осталось совсем немного…

И все же сдаваться он был ни в коем случае не намерен. Писать в наручниках было неудобно, но Антиплащ и не собирался разводить мемуары на двадцати страницах — и Пауэр, подошедший к нему спустя несколько минут и небрежно заглянувший через плечо, сдавленно, со свистом втянул в легкие воздух.

На белом листе бумаги вместо «чистосердечного признания» был изображен большой, очень выразительный смачный кукиш.

— Ах вот, значит, как? Издеваешься, стервец? — Бледное лицо Пауэра судорожно дернулось, словно в него плеснули помоями. — Так, так. Видимо, ты из тех идиотов, к которым следует применять особые методы допроса? «Слоника»? «Паровозик»? Полиэтиленовый пакет на голову — до потери сознания? К черту! Пара дней в одиночке тебя кое-чему научит! Мне спешить некуда. — Он резко ударил ладонью по кнопке вызова охраны и отрывисто, сквозь зубы приказал вошедшим конвоирам: — Уведите! В пятьсот семьдесят пятую.

— В пятьсот семьдесят пятую? — Старший из конвоиров, казалось, слегка удивился, быстро смерил Антиплаща косым беглым взглядом. — В карцер? Разве имело место нарушение тюремных правил?

— Вы будете обсуждать приказы начальства, Дженнингс? — Пауэр бесстрастно скрестил руки на груди. — Приказы вашего непосредственного начальства? Заключенный… особо опасный преступник… нуждается в некоторой психологической обработке… исключительно для его же несомненного блага. Денек-другой облагораживающего уединения и некоторой оторванности от мира еще никому не навредили. Главное — никакого общения. Ни с кем! Ни при каких обстоятельствах! Вы лично ответите за соблюдение этого условия, Дженнингс. Идите.

Он повелительным кивком указал на дверь. Делать было нечего: Антиплащ неторопливо поднялся. Конвоиры встали за его спиной, по обе стороны плеч; Дженнингс невыразительно обронил ему в затылок:

— Не делай резких движений. Смотри только вперед. Шаг в сторону будет рассматриваться как побег. Пошел!

Без церемоний его вывели из кабинета. Позади хлопнула дверь. Длинный коридор, открывшийся перед арестованным, дальним концом упирался в зарешетченное пластиковое окно, справа и слева тянулась череда запертых дверей, не потолке мерно мерцали круглые, как рыбьи глаза, тусклые белесоватые плафоны. За спиной слаженно топали охранники. Руки Антиплаща, скованные перед грудью, слегка онемели; ах, мельком подумал он, если бы на мне не было наручников… если бы я имел хотя бы приблизительное представление об этом лабиринте лестниц и коридоров… если бы, если бы… если бы я только знал, где расположен выход…

Это что-нибудь изменило бы?

Вероятно, да.

Не поворачивая головы, он мимоходом осмотрелся, шныряя глазами по сторонам. Но…

— Мама! Мама, смотри! — пропищал сбоку знакомый голосок. — Смотри, это Анти! Вот он!

Невзирая на приказ, Антиплащ все-таки обернулся.

На диванчике возле стены, под дверью одного из кабинетов сидели Молли, ее мамаша и еще какая-то женщина в темной полицейской форме — штатный психолог? — и смотрели на него, как… как на дикого, опасного зверя в зоопарке, место которому — в глухом застенке за прочной стальной решеткой? Во всяком случае, взгляды мамаши и женщины-полисменши Антиплащ мог бы истолковать именно так. Кажется, одна только Молли была рада его видеть: она даже привскочила, будто намереваясь вновь окликнуть его, схватить его за полу куртки, даже бежать ему вслед — и мамаша едва успела поспешно, испуганно удержать ее за руку.

Откуда она тут взялась, эта глупая белобрысая овца, с раздражением подумал Антиплащ — пришла по вызову на допрос? А девчонку зачем с собой притащила? Не с кем ее оставить? Или с Молли тоже хотят… подробно побеседовать, как с главной свидетельницей обвинения? Вполне возможно; тогда становится ясно и присутствие полисменши-психолога…

— Не крути головой, — негромко, незлобиво, скорее устало посоветовал ему из-за плеча Дженнингс, легонько ткнув его в щеку кончиком полицейской дубинки. — Смотри вперед, иначе придется применить меры… Шире шаг!

И все же, дойдя до конца коридора, Антиплащ, не удержавшись, бросил через плечо еще один быстрый, едва уловимый взгляд.

Они — все трое — по-прежнему смотрели ему вслед. Мамаша держала Молли за руку; женщина-психолог, наклонившись к девчонке, что-то, судя по ее шевелящимся губам, горячо, торопливо ей говорила — но вид у Молли был растерянный и обиженный. И Антиплащ невольно подумал, что девчонка вновь едва удерживается от навязчивого желания поковырять пальцем в носу…