Акварели (гет)

Голос Джеймса встретил её, едва она переступила порог дома Поттеров.

— Рози! — воскликнул он. — Сколько лет, сколько зим!

Намного меньше, чем хотелось бы, подумала Роза, распутывая завязки уличной мантии. Она нервничала ещё и потому, что после семейного обеда должна была успеть на рождественский бал в Министерстве, и «успеть» в данном случае означало не просто добраться до нужного зала, но и суметь привести себя в порядок. Нарядиться, что-то сделать с волосами и, может быть, даже накраситься. Последнее приводило Розу в особенный ужас: какой бы великолепной художницей она ни была, все её навыки и умения относились исключительно к холсту и бумаге, а вовсе не собственному лицу. Предстоящие сборы нервировали её, и предстоящий обед нервировал её, и предстоящий поход по Хогсмиду нервировал её.

И Джеймс Сириус Поттер, ясное дело, тоже нервировал.

В том числе и потому, что он никогда, ни разу в жизни не называл её «Рози». Скорее всего, просто потому, что не знал, насколько ей не нравится такое вот обращение. Потому что если бы Джеймс знал… О, если бы Джеймс знал, то он обращался бы к ней так по сто раз на дню, и отправлял бы ей миллионы записок, в которых «Рози» было бы единственным словом, и подговорил бы всех остальных…

Стоп. Роза тряхнула головой. Злость, раздражение и волнение начинали выходить из-под контроля, и ей это не нравилось. А кому понравилось бы?

— Здравствуй, Джеймс, — сказала она, стараясь, чтобы голос звучал максимально спокойно. — Здравствуйте, тётя Джинни.

Джинни Поттер, высокая и красивая зрелой, уверенной красотой, улыбнулась ей, и её улыбка показалась Розе самую малость уставшей. Видимо, время от времени даже от семейного счастья начинает тошнить, так что нечего считать себя самой невезучей на свете, подумала Роза.

Единственными, кого ей по-настоящему хотелось увидеть, были Хьюго и Лили, ну и, может быть, мать — несмотря ни на что, поэтому Роза была рада, что, кроме тёти Джинни и Джеймса, никто не высыпал в прихожую для того, чтобы встретить её. Все наверняка уже сидели за столом и увлечённо расправлялись с содержимым своих тарелок, совершенно не желая толпиться у входной двери.

Роза тоже не желала толпиться.

И есть от волнения ей не хотелось. Совсем.

Следуя за тётей Джинни, чуть располневшей после завершения спортивной карьеры, Роза прошла в столовую. Быстрого взгляда, которым она окинула широкий дубовый стол, оказалось достаточно для того, чтобы понять: в сборе все, кроме её отца, а пустует при этом целых пять мест. Одно — для неё, второе — для папы, ещё два — для тёти Джинни и Джеймса, а пятое?

Лили и Хьюго, синхронно сорвавшись со своих стульев, бросились к ней. Всё-таки предпочли её объятия процессу накладывания на свои тарелки салатов и холодных закусок, и это было приятно. Почти так же приятно, как ощущать рядом с собой их знакомое тепло и видеть их родные улыбки. Оба, и Хьюго, и Лили, были одеты в одинаковые вылинявшие футболки с замысловатой серебристой — в цвет волосам Скамандеров, не иначе, — вязью по нагрудным карманам, и щеголяли одинаковыми причёсками: на висках ещё короче, чем обычно, а вот на чёлке, наоборот, длиннее, зачёсано вверх и закреплено каким-то сложным парикмахерским заклинанием.

— А вот и наша взрослая серьёзная женщина, — хихикнула Лили куда-то Розе в плечо, — работница Министерства.

— И её взрослые серьёзные джинсы, — засмеялся Хьюго, успевший вырасти из младшего брата в того, кто может спокойно подкалывать, — в пятнах краски и с дырами.

И Джеймс, естественно, не мог это проигнорировать.

— Малышка Рози не изменяет себе, — довольно ухмыльнулся он, отодвигая один из свободных стульев.

Розе ничего не оставалось, кроме как поприветствовать всех остальных и сесть. Джеймс, как и следовало ожидать, сел с ней рядом.

В столовой Поттеров было тепло и… не уютно, но спокойно и хорошо. Очевидно, что ни один из знаменитых (и не очень) дизайнеров, в своё время оббивавших пороги дома на площади Гриммо, где после свадьбы поселилась знаменитая пара, так и не получил доступа к местным комнатам, коридорам и залам. Весь дом был обставлен в том эклектическом смешении стилей, которое свойственно всем, выбирающим мебель и картины по принципу «просто понравилось». Роза знала, что дядя Гарри всегда руководствовался именно этим, а тётя Джинни, хоть и хотела порой большего, но не обладала художественным вкусом.

Тем не менее, всё здесь было на своём месте, пусть даже кому-то из случайных гостей могла показаться иначе, и Роза, наверное, любила бы бывать в доме Поттеров, если бы не напряжённые отношения с Джеймсом. Который как раз сейчас, улыбаясь во все тридцать два зуба, накладывал на её тарелки закуски одну за другой.

Никогда прежде желание произнести диагностирующее заклинание и проверить, не отравлена ли еда, не было таким сильным.

Несмотря на то, что никогда прежде Джеймс не вёл себя так по отношению к ней, его навязчивое присутствие напоминало ей о Хогвартсе, снова возвращало в школьные времена. Вот он сидит рядом, вот его много, ужасно много, слишком много, чтобы это можно было спокойно выносить, вот он внимательно окидывает её взглядом и готовится сказать что-нибудь гадкое и вот, наконец, говорит…

Джеймс молчал.

Чувствуя себя неловко, Роза украдкой оглядела стол. Все были в сборе: дядя Гарри и тётя Джинни, дядя Джордж (даже трезвей, чем обычно) и тётя Анджелина, и двое их детей — Фред и Роксана, с которыми Роза почти не общалась. Даже тётя Флёр была здесь, потрясающе прекрасная и ничуть не уставшая после путешествия из Франции, которое, надо думать, отняло немало сил, как и любая многоступенчатая аппарация. Дядя Билл рядом с ней выглядел могучим и сильным, уверенным в себе и тоже красивым, только совсем не такой утончённой красотой… Он был красив, как вековой дуб, что защищает прильнувшую к его стволу берёзку, и Роза, по многолетней привычке, зафиксировала перед собой эту картину, словно сделала у себя в голове колдографию, чтобы потом, когда-нибудь зарисовать эту удивительную гармонию.

Была у неё и ещё одна причина внимательно вглядываться в Билла и Флёр. Они казались Розе живым напоминанием обо всём, что происходило сейчас. Прибыв из Франции, они словно принесли за собой шлейф континентального воздуха, воздуха, которым дышал и Скорпиус, а ещё… А ещё Билл был оборотнем, и это снова и снова возвращало Розу мыслями в Министерство.

Поймав взгляд матери, Роза выдавила из себя вымученную улыбку. Она не спала практически всю ночь, только психовала и рисовала, сплошные угловатые тёмные линии и мохнатые кляксы, поэтому у неё не было сил улыбаться нормально, но все же ей не хотелось углублять их конфликт. Если уж на то пошло, ей хотелось бы, чтобы никакого конфликта не было и в помине.

Так странно: столько лет невнимание собственной матери обидой жгло душу и сердце, а сейчас, когда она сама с головой была занята своими проблемами, об обиде и не вспоминалось. Вспоминалось только тепло рук и ласковый взгляд, которым мать иногда одаривала её поверх своих книжек.

Ласковый и немного тоскливый. Такой, как сейчас.

Роза перевела дыхание. Ей хотелось верить, что в этой комнате она может положиться не только на Лили и Хьюго, но и на свою мать.

С отцом, конечно же, такой фокус не прокатил бы.

— Он сказал, что придёт не один, — сказала тётя Джинни, когда за столом в очередной раз заговорили о его опоздании, и Роза ощутила себя так, как будто стул под ней покачнулся.

Она быстро посмотрела на мать. Та как раз тянулась за овощами, и руки у неё… нет, не дрожали. Гермиона Грейнджер выглядела спокойной, вот только вряд ли это спокойствие можно было назвать гармоничным или уверенным. Это было спокойствие обречённости и усталости, спокойствие человека, которому уже всё равно и которому совершенно нечего терять. Спокойствие женщины, которая настолько устала, что больше не может ни на что реагировать.

Сердце Розы сжалось от жалости. Она заранее возненавидела ту, с кем отец собрался прийти на семейный обед. Глупо, наверное, ведь Роза догадывалась, что никаких чувств между её родителями давно не осталось, и вряд ли её мать сейчас могла испытывать ревность, но… Видеть отца довольным, счастливым, влюблённым — в то время как мать, посеревшая от усталости и тоски, всё глубже и глубже погружалась в пучину работы, на которой даже не могла толком реализоваться…

Роза стиснула вилку.

— Ты в порядке? — тут же спросил Джеймс.

Роза обернулась к нему.

С Джеймсом что-то было не так. Наверное, с ним всегда было что-то не так, просто раньше она не обращала на это внимания. Какая-то неуловимая, почти незаметная неправильность, словно трещина в многоцветии мрамора: издалека и не заметишь подвоха. Скрытая, внутренняя червоточина. Изъян, который до поры до времени можно не замечать, но который, на самом-то деле, меняет всё безвозвратно.

Его глаза блестели, лицо чуть кривилось.

Он не был пьян, Роза распознала бы это по запаху, он был совершенно таким, как всегда. И вместе с тем — его окружала пугающая, почти невыносимая аура безумия, настолько явная, что по коже Розы побежали мурашки. Она с трудом подавила в себе желание оглядеться по сторонам, чтобы понять: неужели остальные не замечают?

Но остальные были заняты собственными жизнями и собственными разговорами. Вряд ли они захотели бы замечать что-то, что выводило бы их из привычного равновесия.

Никто на свете не захотел бы.

— Нормально, — тихо ответила Роза. В конце концов, может быть, она просто преувеличивала. Она не спала всю ночь и отчаянно нервничала. Может быть, ей просто казалось.

— По тебе не скажешь. — Джеймс улыбнулся, и улыбка, которая должна была выглядеть ободряюще, только заставила Розу сжаться сильнее. — Как твоя работа? Нравится работать с министром?

Он знает, на мгновение показалось Розе. Он знает.

Она встряхнула волосами, напоминая себе, что никто не мог знать, кроме разве что страниц её блокнота, покрытых портретами Драко, но после той ночи она зачаровала блокнот: любой, кто откроет его, увидит только ничего не значащие наброски, пейзажи и натюрморты, плавные линии тел с выдуманными лицами… Ничего особенного.

Но отвечать, пожалуй, нужно было максимально честно.

— Сложно, — сказала Роза. — Особенно для той, кто никогда не интересовалась политикой, экономикой и всем остальным. А теперь приходится разбираться.

— Разбираться? — насмешливо переспросил Джеймс, наконец-то напомнив себя прежнего. — А я думал, ты просто носишь министру кофе, ну или, в лучшем случае, какие-нибудь письма.

Его голос звучал весело и безразлично, но и веселье, и безразличие почему-то показались Розе деланными.

— И письма тоже. — Она не подала виду, что комментарий её задел.

Джеймс кивнул.

— Похоже, министр тебе доверяет. Подумать только, Драко Малфой доверяет кому-то из нашей семьи.

— Джеймс, — тут же раздался негромкий, но строгий голос дяди Гарри. Зелёные глаза за блестящими стёклами очков смотрели устало и хмуро.

Он больше ничего не сказал. Ему и не нужно было этого делать: воспитательную линию уже подхватила тётя Джинни.

— Что за детский сад? — возмутилась она. — Ты перечитал книг Риты Скитер?

Скрестив руки на груди, Джеймс откинулся на спинку стула. Накренившись, стул опасно закачался, но Джеймс не обратил внимания.

— В книжках Риты Скитер, — напряжённо произнёс он, — говорится, что ты называла нынешнего министра бледноглазой немочью и не раз пробовала на нём свой знаменитый летучемышиный сглаз.

Тётя Джинни откинула волосы за спину и серьёзно посмотрела на сына.

— А сейчас испробую его на тебе. В школе было всякое, но школа, — она сглотнула, — закончилась. Мы все давным-давно выросли из детских обид, а уж переносить их на ваше поколение — это последнее, чего нам хотелось.

Отец Розы, надо думать, мог бы поспорить. Но кроме него, никто из тех, кто пережил войну, не любил вспоминать военные годы. Кроме, наверное, Риты Скитер, которая успела выпустить целую серию книжек до того, как скончаться. Всё, до чего дотрагивалась ведьма-журналистка, превращалось в хаос, раздор, склоки и ссоры, и даже после смерти из этого правила не было исключений, сегодняшний обед служил лишь подтверждением нехитрому правилу.

Я ничего не переношу на наше поколение, захотелось сказать Розе. Я ничего не переношу на наше поколение, и Скорпиус Малфой — мой лучший друг.

Я ничего не переношу на наше поколение, а ещё я влюблена в министра, уже очень давно.

Вслух она, конечно, ничего не сказала.

Да даже если и собралась бы, то всё равно не успела: именно в этот самый момент, на пике нарастающей ссоры, хлопнула входная дверь дома на площади Гриммо, а ещё через несколько секунд в столовой появился её отец.

Рядом с ним, скромно и властно одновременно держа его под руку, стояла Астория Малфой.

* * *

Более кошмарный обед невозможно было представить.

Сплошная пелена тревоги, разбавленная яркими вспышками безумных событий. Серое акварельное пятно с яркими каплями кричащих цветов: красного, оранжевого, зелёного… до рези в глазах. Мрачная аура фиолетового безумия, белые вспышки ухмылок Джеймса, медь волос тёти Джинни, острые линии ножей и вилок, серый свет коридора и Астория Малфой, вся в синем. Немое удивление всех собравшихся, неловкая попытка продолжить обед как ни в чём не бывало.

Роза не стала оставаться и смотреть, чем это закончится. Использовав необходимость присутствовать на рождественском балу вместо щита, она встала и удалилась ещё до того, как Кричер, домовой эльф Поттеров, подал десерт. Точнее, даже задолго до того, как Кричер, домовой эльф Поттеров, хотя бы получил указание подавать десерт. Неловко распрощавшись, она бросилась прочь — и только на пороге сообразила остановиться.

— Мам, ты мне не поможешь?

Сложно было найти более неподходящего советчика, консультанта и помощника в вопросах моды, стиля и приготовлений к предстоящему балу, чем её мать, но оставить её там Роза не могла. Какие бы штормы между ними не бушевали, это были их штормы.

И мать ей не отказала.

Вместе они вышли из дома на площади Гриммо, и вместе же аппарировали к месту, в котором ни одна из них прежде никогда не бывало. К салону красоты Падмы Патил, аляповатая реклама которого частенько мозолила Розе глаза. Мать чуть замешкалась на пороге, и пару минут спустя от приветливой индианки, оказавшейся хозяйкой салона, Роза уже знала, что их с матерью связывало общее школьное прошлое.

— Я даже обижена, что ты не заглянула ко мне раньше, — расхохоталась мисс Патил. — Вспомнили бы старую дружбу.

Судя по лицу матери, никакой старой дружбой там и не пахло. Но это, впрочем, не имеет никакого значения, потому что следующие несколько часов прошли почти идеально: и у матери, и у дочери получилось расслабиться, поддавшись чужим умелым рукам. Массаж, педикюр, маникюр и другие процедуры, в названиях которых Роза была не уверена. Она знала, что ни за что на свете не сумеет собраться на бал самостоятельно: все ведьмы Министерства начали готовиться к этому мероприятию ещё месяц назад, заказывая лучшие парадные мантии, заранее выбирая причёски и сплетничая с подругами о том, какой цвет помады стоит предпочесть, фуксию или бордо, а то и вовсе какой-нибудь розовый перламутр. Как художница, Роза понимала, о каких цветах идёт речь, но всё остальное было для неё лесом темнее Запретного.

Будь её воля, она явилась бы на бал прямо в застиранных джинсах, но надпись на пригласительном ясно говорила о том, что всем гостям надлежит явиться при полном параде. Глядя на ведьмочек, каждый день гарцующих по Министерству на каблуках и в раскраске, которая яркостью могла бы поспорить с самой смелой картиной, Роза сомневалась, что вообще сможет хотя бы приблизиться к их пониманию «полного парада».

Другое дело, что ей не очень-то и хотелось к нему приближаться.

И, как выяснилось, мастерицы из салона Падмы Патил разделяли её мнения и желаения. Во всяком случае, они не стали изобретать ничего навороченного. Без заклинаний, вручную, они заплели Розе толстую, широкую косу, которую между собой называли «французской»: начинаясь где-то над левым ухом, она волнистой рекой стекала к правому плечу и гордо спадала вниз, нарочито растрёпанная.

— Можно добавить туда живых цветов, — предложила одна мастерица.

— Или бабочек, — подхватила другая.

— Они будут светиться в темноте.

— Искриться…

Роза только улыбнулась. Подходящим украшением для неё, наверное, были бы мелки, карандаши и кисточки. Она представила себя и свою косу, утыканную кистями разных размеров, а заодно — ещё и одетую в мантию из холста, с волочащимися за ней декоративными элементами, изображающими ножки мольберта… Пожалуй, если ей когда-нибудь захочется нарисовать карикатуру на саму себя, даже не придётся думать над образом.

— Как твоя картина? — спросила вдруг мать, и Роза вздрогнула.

Она не чувствовала легилименции, но неужели связь между ними была так сильна, что мать понимала, о чём она думает? Неужели она спрашивает о карикатуре на саму себе, которая только что появилась у неё в голове?

— Картина...

— С леди Годивой, — подсказала мать, переступив с ноги на ногу. Её выпрямленные заклинанием волосы сияли, каштановым водопадом ниспадая на плечи, лицо с такой причёской выглядело мягче обычного.

Роза неловко взмахнула рукой.

— Не очень, — призналась она.

Она не врала. Никакой картины, конечно, не существовало (но потом, когда всё закончится, почему бы и нет?), а вот чувствовала себя «леди Годива» и правда не очень.

— Я посмотрела свои книги. О легенде известно не так уж и много. Общепринятый вариант принадлежит магглам и вкратце сводится к тому, что прекрасная и благородная королева Годива проехалась обнажённой на лошади по всему Лондону, чтобы убедить своего мужа снизить непомерно высокие налоги. Она умоляла его сжалиться над народом несколько раз, но король каждый раз оставался глух к её просьбам, и только однажды, будучи сильно пьяным, в разгар пира пошёл ей навстречу, поставив условие, которое посчитал невыполнимым. — Гермиона хмыкнула. — Проедь по городу голая, и я так и быть откажусь от непомерных налогов. Глупости.

— Почему? — тихо спросила Роза. Ей почему-то стало обидно за самоотверженную леди Годиву.

— Потому что государственные вопросы так не решаются. Впрочем, это всего лишь легенда.

— Маггловская.

— Да.

Роза насторожилась.

— А есть ещё и магическая?

— Не совсем. Легенда заканчивается вот чем: вопреки уверенности мужа в том, что она не справится, Годива проехала по Лондону, и благодарные горожане заперлись у себя дома, закрыв все двери и ставни, чтобы ненароком не увидеть её наготу. И только один человек оказался не таким уж и благородным. Он просверлил в ставне дыру и взялся подглядывать. За это разгневанный бог лишил его глаза, так думают магглы. Волшебники утверждают, что в деле была замешана магия.

— Годива была волшебницей и заколдовала себя так, чтобы никто не мог подглядеть?

А что, неплохая идея. Если бы только существовали нужные заклинания. И если бы только чужие взгляды на её обнажённой тело были главной проблемой, потому что реакция близких волновала её куда больше.

Мать рассмеялась, но глаза у неё были серьёзными, и Роза поёжилась.

— Нет. Годива, может быть, и была волшебницей, но охраняла её совсем другая магия, куда сильней, чем её собственная. У неё и названия-то толкового нет, так, гипотеза, предположение, хотя Альбус Дамблдор наверняка назвал бы это любовью. Знаешь, наша земля буквально наполнена магией. Здесь жил Мерлин, величайший волшебник. И Святой Грааль, самый могущественный артефакт, принесли тоже сюда... В трудной ситуации наша земля может сама себя защитить, направив волшебную силу в нужного человека. Видимо, так и случилось. В те времена магия была повсюду, в каждой стихии, в земле, в воздухе, и она пробудилась, чтобы защитить свой народ.

— Но причём тут любовь?

— Без искренней и самоотверженной любви Годивы к своему народу ничего бы не получилось.

По спине Розы пробежали мурашки. Могло ли её отчаянное желание помочь тем, кого собирались прижать к стенке, обложив непомерными налогами, сравниться с любовью леди Годивы? Могла ли магия, раньше царившая повсюду, а теперь запечатанная в артефакты и волшебные палочки, пробудиться для того, чтобы положить конец тому, что вело волшебную Англию в никуда?

— Ты в это веришь?

— Моего лучшего друга спасла любовь его матери. Страстное желание одного человека сделать что-то, чтобы спасти. Может быть, древняя магия и не при чём. Может быть, всё дело в воле одного конкретного человека, готового пожертвовать собой ради других. Всё возможно. Роза, — взгляд матери стал ещё серьёзнее, — почему ты попросила меня найти информацию о Годиве?

Роза сжала кулаки.

— Я пишу картину.

Мать, конечно же, ей не поверила. Сменить тему, быстро перескочив с одного на другое, равно как и просто сбежать, наверняка было не лучшим решением, но Роза не могла ей признаться.

— Мам, мне пора... Я не хочу опоздать, а мне ещё нужно переодеться, и я боюсь быть на балу неуместной и некрасивой...

— Ты будешь там самой красивой, — без промедления ответила мать и тут же нахмурилась: — Я так за тебя беспокоюсь.

Роза отвела глаза. Чувство вины сдавило ей горло, отозвавшись внутри одновременно злостью и желанием плакать.

— Поводов пока ещё нет, — холодно ответила Роза, стараясь держать себя в руках.

Она прекрасно понимала, почему злится и почему ей хочется разреветься на месте. Розу так и подмывало рассказать матери о том, что скоро станет известно любому: не пройдёт и суток, как новый номер «Ежедневного Пророка» постучится в дверь каждому подписчику волшебной газеты, а там... Не пропустите. Приходите посмотреть на то, как Роза Уизли превращает себя в посмешище, думая, будто спасает мир и действует ради всеобщего блага. Вы не пожалеете. Будет весело.

Розе весело не было.

Ей до смерти хотелось рассказать хоть кому-нибудь о том, как ей страшно, но вместе с тем она никак не могла этого сделать. Не здесь. Не сейчас. Не глядя матери в глаза. Кому угодно, но только не Гермионе Грейнджер, которая с первой секунды осуждала её выбор работы и которая, несомненно, осудила бы её и теперь.

Чем ты думала, Роза.

На что ты пошла, Роза.

Почему он тебе не запретил.

Потому что он, в отличие от моей семьи, считает, что у меня есть право принимать решения, делать выбор и справляться с последствиями. Потому что он знает, что для меня важно.

Потому что я люблю его, мама.

Роза вздрогнула. Признаваться в этом было ещё опасней, чем в скорой прогулке по Хогсмиду. Ещё страшней.

А её мать, между тем, не зря в своё время считалась самой умной ведьмой своего поколения. Безо всяких признаний, она сообразила, что что-то не так. Она заподозрила давно, но сейчас только укрепилась в своих подозрениях.

— Пока ещё? — переспросила она.

Они стояли на улице, так и не успев далеко отойти от салона, и у Розы было не больше получаса для того, чтобы добраться до своей квартиры, переодеться в заранее приготовленное (единственное и ни разу до этого не надетое) платье и отправиться в Министерство. Мать туда не пойдёт, она никогда не ходила на министерские балы. А Роза… Она будет там, а ещё там будет шампанское, которое позволит забыться.

И Драко.

Роза только кивнула.

— Пока ещё. — И тут же вскинула голову, защищаясь ещё до того, как её попробуют ударить. — Я сплошная проблема, мама, разве ты ещё не поняла?

— Ты — сплошное счастье, и я была дурой, что этого не понимала, — ответила ей Гермиона, но договаривала она уже в пустоту.

Роза уже аппарировала.