Призрак в конце коридора (джен)

Maybe you see the weight on my shoulders

Though I try to hide it all

But I wanna be your army of angels

Though I need 'em even more

Cause if you love somebody like me

Can only mean that you're crazy

Just as crazy as me and

That's why I love you baby

I'm not a superman and

I ain't got no masterplan

Let's just take is all as it goes

Cause if you love somebody like me

You gotta be crazy

«Somebody Like Me» — Sunrise Avenue

Дежурный констебль Андерсон поднял от бланка, с которым возился, усталый и раздраженный взгляд. Взгляд поблуждал по серым стенам полицейского участка, скользнул по мальчишкам и остановился на Сириусе.

— Имена?

Сириус с готовностью отозвался:

— Давайте подумаем. Алистер, Гарольд… Беверли?..

— Что хорошо в этом имени, так это то, что оно подходит и мальчику, и девочке, — добавил Джеймс.

Питер покачал головой и прикрыл глаза, чтобы не увидеть страшного, которое должно было последовать за этой фразой. Констебль от усталого раздражения перешел к раздражению повышенному и уставился на них поверх очков:

— Вы что, издеваетесь?

Джеймс и Сириус переглянулись. Ремус, следивший за ними в оба глаза, никак не мог понять, они просто дразнят констебля или действительно не догоняют. После всего, что с ними успело произойти, он совсем не удивился бы второму.

— А, — наконец сказал Сириус со снисходительной улыбкой и одернул свою кожаную куртку, — вам нужны были наши имена… Я Сириус Блэк.

Констебль уже выглядел так, словно вместо недоеденного сэндвича, лежащего под его локтем, он собирался закусить Сириусом. Он явно с огромным трудом пересилил себя и записал имя в бланк.

— Остальные? Что, языки проглотили?

— Это же эти, Андерсон, — в комнату завалилась простуженного вида сержант с огромной чашкой в руках, — Реддловы детишки. Посмотри на нашивки.

Констебль прищурился и постучал ручкой по столу:

— И что молчали все это время?

— Вы не спрашивали… — удивленно и сердито пробормотал Сириус.

— Самый умный, что ли? — моментально зыркнул на него констебль. — Донован, звони в Реддл-холл, пусть пришлют кого-то разбираться с этими… — и он неприязненно махнул рукой в сторону мальчишек.

Ремус вздохнул, стащил с руки перчатку и потер себя по лбу; кровь запеклась под волосами, хорошо, что констебль и сержант не заметили. Рядом на столе посверкивал, словно издевался, меч Годрика Гриффиндора, который и втянул их в неприятности, кончившиеся тем, что сейчас они вчетвером сидели в полицейском участке Литтл-Хэнглтона, а на горизонте у них уже виднелась долгая и основательная головомойка от Барти. Это если информация не дойдет до мистера Реддла, в чем Ремус очень сомневался. Он старался поменьше думать о том, что за попадание в полицию их всех могут наконец и выгнать — и мистера Реддла будет не смягчить никакими просьбами и обещаниями. А самое обидное, что никто из них четверых обо всем произошедшем имел не больше представления, чем все окружающие… Ремус посмотрел на стол, где лежал меч.

Точнее, лежал он там несколько секунд назад. Теперь его не было. Ремус моргнул. Моргнул еще раз и тихонько потер глаза кулаком. Меча все еще не было. Ремус охотно отдал бы десять фунтов, чтобы узнать, где сейчас этот проклятый меч и откуда он вообще взялся.

Начиналось все довольно безобидно: они собрались смотаться в город в последние выходные перед праздниками. Ремус и Сириус должны были помочь Джеймсу выбрать рождественский подарок для Лили (то есть слушать его оханье и время от времени напоминать ему, зачем они здесь собрались такой веселой компанией), Питер неожиданно увязался за компанию. Видимо, решил, что с таким прикрытием безопасно. Сириус, конечно, поначалу недовольно косился на него и ворчал, что он не нанимался в няньки, но Ремус посмотрел на него достаточно осуждающе для того, чтобы Сириус заткнулся хотя бы в присутствии Питера.

Они спокойно дошли до города, и Питер тут же исчез в каком-то магазине, ища краску для своего полароида. Пока мальчишки ждали его, Сириус не переставал хвастаться своей новой кожаной курткой — с последней почтой его дядя контрабандой прислал ему из Америки целую коробку одежды. Теперь Сириус, довольный как нанюхавшийся мяты кот, разгуливал в потертой косухе с шипами и футболке с логотипом Секс Пистолз, отказываясь застегиваться, несмотря на мороз и гордо сверкая логотипом направо и налево. Джеймс насилу убедил его приберечь драные джинсы, тоже пришедшие в посылке, до весны.

— Просто отпад, — Сириус сунул руки в карманы и самодовольно уставился на свое отражение в витрине. — Скажи, Лунатик?

Ремус приподнял брови, слегка высунув нос из шарфа.

— Скажу это завтрашнему себе, который свалится с температурой перед самыми праздниками, — фыркнул он. — Бога ради, Бродяга, застегнись, снег на улице.

— Какой же ты зануда… Не стой на пути у панка, Ремус, а то тебя безжалостно сметет к обочине!

— С каких пор ты записался в панки? — хохотнул Джеймс.

— С тех самых!

Джеймс переглянулся с Ремусом, и оба захихикали. Сириуса, всю жизнь проведшего в четырех стенах родительского дома, пьянил воздух свободы, ему хотелось всего и сразу. ЭйСи-ДиСи из его комнаты теперь звучали почти постоянно, перебиваясь на что-то менее известное, но ничуть не более мелодичное. Сириус был таким же бунтарем, как и Дора, и теперь у него наконец тоже была возможность вылезти из строгих костюмов, в которые его запрятала консервативная мать. Ремус совсем не удивился, когда понял, что Сириус тащится по тяжелому року. Живи он как нормальные люди, у него бы уже была гитара, волосы до лопаток, на куртке гремело бы с полдесятка значков, а над кроватью висел бы плакат с Ангусом Янгом — но поскольку все это обрушилось на Сириуса всего пару месяцев как, беднягу порой слегка заносило. Прямо как сейчас.

— Сириус, ЭйСи-ДиСи — это не панк, — осторожно заметил Ремус, все еще улыбавшийся во весь рот. Сириус тем временем пытался эффектно взлохматить волосы и только рукой махнул:

— А это не важно! Зато Секс Пистолз панк!

— А ты вообще знаешь хоть одну их песню?

Сириус подвис — конечно, он не знал. От позора его спас вышедший из магазина Питер, который стал сразу же проверять полароид. В результате получилось несколько совершенно безумных снимков, над которыми он хохотал как сумасшедший.

— Смейся-смейся, Хвостик… — бормотал Сириус, вытряхивая из-за ворота снег, который ему туда сунул Джеймс. — Я бы на тебя посмотрел, если бы по тебе так попало… А ну стоять!

Джеймс с хохотом увернулся от его рук шлепнулся в снег.

— Оставь его, Сохатый, — хмыкнул Ремус, еще разок оборачивая шарф вокруг шеи. Он глянул на последний снимок, где Питер как раз поймал момент, когда снег высыпался Сириусу за шиворот. — Отличный снимок, Пит.

Питер засиял как новенький десятипенсовик и улыбнулся. Последние месяцы пошли и ему на пользу — он оставался пугливым и впечатлительным, но уже вполне мог разговаривать с кем-то и даже иногда смотрел на него. Немало этому поспособствовал и Джеймс, с которым Питер дежурил: Джеймс расположил его сначала к себе, а потом мягко дал понять, что ни Сириуса, ни Ремуса тоже не стоит бояться. Теперь все чаще можно было заметить, что Питер держится неподалеку от них троих, и сегодняшнее его решение открыто к ним присоединиться Ремус считал хорошим знаком.

— Они… как дети, — заметил тихонько Питер, глядя на возившихся в снегу Сириуса и Джеймса.

— Они и есть дети. Эй, мы идем или нет? Если память мне не изменяет, мы собирались искать подарок для Лили!

Кое-как поставив вторую половину своего маленького отряда на ноги, они двинулись вслед за Джеймсом, который повел их какими-то с виду сомнительными переулками. Ремус даже не знал, что они здесь существуют.

— Сохатый, ты уверен, что мы идем куда надо? — поинтересовался Сириус, отпрыгнув в сторону, когда над его головой затрещал карниз. Джеймс даже не обернулся.

— Конечно уверен, я тут уже ходил!

— Почему-то мне от этого не легче… — Сириус тяжело вздохнул, глядя ему в спину.

Переулок кончился улицей пошире, однако доверия она тоже не вызывала: Ремусу она напомнила кварталы рядом с его домом, по сравнению с которыми его собственный казался чистым и благополучным. Он отпихнул в сторону пустую бутылку с отбитым дном и огляделся.

— Давайте-ка сваливать отсюда, — заметил он негромко. — Мне не нравится эта улица.

— Это самый короткий путь, — убеждал их Джеймс. — Все будет в порядке, я знаю эту дорогу.

Пар от его слов не успел даже растаять в воздухе, как Ремус вдруг ощутил спиной чье-то приближение. Он обернулся и увидел, что к ним движутся какие-то люди, от которых несло дешевым лагером, дрянными сигаретами, немытыми телами и хриплым «Боже, храни королеву»⁽¹⁾. Ремус сразу же почувствовал себя так, словно ему тоже насыпали снега за шиворот. Развернувшись, он пихнул Сириуса и Джеймса вперед:

— Быстро, валим, пока они нас не заметили.

— А кто это? — Сириус с любопытством глянул ему через плечо, и Ремус развернул его голову силой.

— Это, Бродяга, настоящие панки, и поверь, ты не хочешь с ними связываться. Ну, топайте, что застыли? Скорей, скорей!

Либо ребят впечатлило потрясающее пение панков, либо убедил их сногсшибательный аромат, но никого дважды упрашивать не пришлось. Они почти успели юркнуть обратно в переулок и скрыться из виду — но в том и дело, что почти: Питер не вписался в поворот и с шумом задел почтовый ящик. Панки их заметили и перестали петь. Ремус сглотнул, и остальные, видя его лицо, мигом напряглись.

— Насколько все плохо? — тихо спросил Джеймс.

— Сохатый, это не просто «плохо», — покачал головой Ремус, — это сраная катастрофа…

— Эй, леди! — выкрикнул самый агрессивный с виду, у которого на голове словно сидел дикобраз, а в руке была бутылка, обернутая бумагой. — Не найдется закурить?

Остальные загоготали. Ремус ровно ответил:

— Извините, мы не курим.

— Да ну, уверена, милая? А если поискать? — панки окружили их, отрезав пути к отступлению. Питер весь побелел, и Ремус боялся, что надолго его не хватит. — Пошарь в карманах у своего дружка, там точно найдется, — и он кивнул в сторону Сириуса. — Хорошая куртка, парень! С кого снял?

Кто-то хлопнул Сириуса по плечу, и того перекосило. Ремус не мог его осуждать: он сам с трудом сдерживал рвотные позывы от этого путающего мозги запаха.

— Послушайте, у нас правда ничего нет, — вмешался Джеймс, но панки на него даже не взглянули. Они смотрели на Сириуса — очевидно, приняли его за своего.

— Не трать свое время на этих маменькиных сынков, — фыркнул дикобраз. Он обхватил Сириуса за плечо и придвинулся вплотную. — Ты выглядишь как нормальный парень, идем с нами, а?

Сириус осторожно попытался освободиться из его хватки. Лицо у него было неподвижное, но Ремус заметил, что на виске дергается жилка.

— Спасибо, но я откажусь…

— Да ну брось, идем, выпьем — с этими ты зачахнешь со скуки.

— А мы умеем веселиться по-настоящему, — добавил другой, с зеленым ирокезом.

— Послушайте, правда, не стоит… я же не панк…

Это Сириус сказал очень зря: на него мгновенно уставились совсем с другим выражением.

— Если не панк, какого черта ты так вырядился? — ирокез ткнул его пальцем в грудь. — Парни, по-моему, этот сопляк хочет выставить нас дураками, вам не кажется?

«Парни» согласно зашумели, и тогда он вытащил из кармана выкидной нож.

— Хочешь выставить нас дураками, милая? — выдвинув лезвие, он поддел им край футболки Сириуса. — Может, нам стоит разрезать твой пижонский прикид на кусочки и швырнуть в сугроб, что думаешь?

— Не трогайте его! — Джеймс дернулся, и его мгновенно сбили с ног, а чей-то сапог уперся ему в спину.

— Твоя безрукавочка будет следующей, Капитан Америка, — пообещал ему дикобраз, отпивая и громко срыгивая. Ирокез довольно расхохотался:

— Эй, Джо, может обрежем этой красотке волосы и сделаем парик для твоей цыпочки? Ей пойдет черный! Ты посмотри, какие блестящие, он наверняка их моет каждый день, — и он дернул Сириуса за свесившуюся на лицо прядь. — Чертов педик!

Сириус вздрогнул и отпрянул, когда чуть не напоролся животом на его нож. Питер испуганно пискнул, вцепившись в свой полароид как в спасательный круг.

Ремус огляделся. Улица была пуста — вряд ли сюда заглядывала полиция. Даже ставни на окнах словно бы позакрывались с приближением панков. В дальнем конце неожиданно мелькнула смутная фигура — это был их шанс. Ремус попытался протиснуться между двумя здоровыми панками и замахал руками:

— Помогите! Сюда, полиция!

Его мгновенно сгребли за руки и обездвижили. В нос набился запах спирта, от которого Ремус жмурился и морщился. Ирокез, прищурившись, обернулся к нему.

— Так-так-так… у нас тут крикун. Хочешь позвать полицию? Ну позови, позови, — он поигрывал ножом и усмехался крайне недобро. — Но за каждый крик твой дружок-пидор будет получать под дых, согласен? Это вот за первый.

Он с размаху врезал Сириусу коленом в живот, и тот, согнувшись пополам, выронил что-то в снег. У Ремуса перед глазами вспыхнул красный: над его друзьями издевались, он не мог стоять и смотреть на это. Он рванулся вперед, сорвавшись на рык:

— Руки убер-ри!

Но панки — это не идиоты-школьники, их одним рычанием не напугаешь. Ремуса оттащили назад, тоже сгребли за волосы, и один из тех, кто держал его, наклонился, липким пальцем оттянув губы.

— Гляди какие клыки, Джо! — ухмыльнулся он. — У нас тут дикий волчонок — ну, чего замолк, порычи еще! Давай, покажи зубы, волчок! Что уши прижимаешь?

Ремус сглотнул тошнотворный комок в горле, когда ему прямо в лицо с новой силой ударила вонь пота и несвежего дыхания, смешанных со спиртом. Он мотнул головой, и пожалел об этом, потому что его немедленно приложили затылком о ближайшую стену. Из глаз посыпались искры, и рычание само вырвалось из горла. По лбу, кажется, потекла кровь. Панки загоготали.

— Аккуратно, Ди, это грозный зверь! Смотри, какой страшный — того и гляди накинется и сожрет!

Сириус сдавленно охнул, Джеймс вскрикнул, как от боли.

— Лунатик! Вы, подонки… — прошипел он, пытаясь выбраться из-под чужого сапога.

— О… о-отпустите их, — вдруг раздался дрожащий голос. Ремус моргнул — кровь заливала ему глаза — и пораженно выдохнул. Питер, бледный и трясущийся Питер сжимал в кулаке складной нож Джеймса (откуда, черт возьми, он его достал?!) и отчаянно пытался вытащить лезвие. — Отпустите их всех, — повторил он напуганно, но упрямо. Раздались смешки.

— Боже, — ирокез фальшиво ахнул, — это что, нож? Какой ужас, опусти его, мы же так боимся ножей, да, парни?

— Я… с-сказал… отпустите их! — Питер наконец выдернул лезвие и…

Он едва не упал, утягиваемый вниз огромным клинком, который едва держал в руках. На гарде меча сверкнули рубины, и Ремус узнал его. Меч Годрика Гриффиндора с чердака Реддл-холла. Сириус тоже узнал — на его лице был шок, смешанный с узнаванием. На лицах Джеймса и Питера был только шок. Панки переглянулись с недоумением.

— Слышь, сопляк, — наконец нашел свой голос дикобраз, звучавший, правда, без особой уверенности, — ты не маши этой штукой, еще поранишь кого.

— Заткнись! — взвизгнул Питер и махнул мечом на тех двоих, которые держали Ремуса. — Руки прочь!

Меч прошел по воздуху в дюйме от одного из двух; он чертыхаясь разжал пальцы и попятился. Ремус воспользовался моментом, вырвался и отскочил в сторону. Питер махнул еще раз, но кто-то уже пришел в себя и пнул его под колено. И меч, и Питер полетели в снег. Ирокез потянулся было к рукоятке, однако Ремус в последний момент выдернул меч у него из-под носа. Он был тяжеленный, так и тянул к земле.

— Назад! — Ремус не без труда взмахнул им. — Назад все! Отпустили наших друзей, живо! Я не повторяю дважды!

Он сделал неуклюжий выпад и описал клинком широкую дугу.

— Чего ждем, леди? Пока я разрежу ваши панковские прикиды на кусочки и разбросаю по сугробам?

Не опускать взгляд. Не показывать, что тебе страшно. Не важно, умеешь ты драться или нет — пусть они поверят, что умеешь.

Панки теперь смотрели на него как на законченного психа. Ирокез отступил на пару шагов.

— Да ну их, Джо… Бешеные какие-то. Пусти его, пошли отсюда.

Дикобраз сплюнул, попав Сириусу на ботинки, и разжал пальцы. Ворча и ругаясь, панки смылись в переулок. Ремус смотрел им вслед и не опускал меч до тех пор, пока последний не исчез из виду — и тогда с тяжелым выдохом осел в снег. Сбоку подобрался бледный Сириус и потряс его за плечо:

— Лунатик, ты как?

— Ремус, у тебя кровь на лбу, — хрипло заметил Джеймс. Ремус заторможенно поднял на него голову:

— Что?.. А, да… Ни у кого не найдется платка?

Сириус молча вытащил свой из кармана джинсов.

— Что… что это такое? — Джеймс покосился на меч. — Откуда оно взялось?

— Не знаю, — тихо пробормотал Питер, — я увидел в снегу нож…

— Это был твой нож, Сохатый, — вставил Сириус. — Я его с собой ношу. Ну… на всякий случай.

— Ага, только потом откуда-то вместо моего ножа возникло вот это, — кивнул Джеймс. — Черт, ненавижу сраных панков: они на все подряд бросаются, как звери…

— Что здесь происходит? — раздался новый голос. Сириус обернулся и раздраженно закатил глаза:

— Да ладно, серьезно?..

К ним по примятому снегу шагал констебль. Ремус попытался спрятать меч за спину, но было уже поздно.

Он пробовал убедить констебля, что меч — это реквизит для рождественского спектакля, но тот успел потрогать рукоять и, закономерно заявив, что это ношение холодного оружия, и долго не разбираясь, приволок их всех в полицейский участок, где сдал не руки Андерсону.

И вот теперь меч пропал. Ремус пихнул в бок Джеймса и глазами указал на пустой стол. Джеймс сдернул с носа очки и принялся их протирать. Андерсон тем временем продолжал возиться со своим бланком:

— Откуда вы взяли это оружие?

— Констебль, мы же уже объясняли… — вздохнул Сириус, но Ремус его перебил, пока тот не наломал дров:

— Это не настоящий меч — он тупой и гнется. Это бутафория, реквизит для школьного спектакля.

— Ну да, конечно, — хмыкнул констебль, — вот это — бутафория… — он махнул рукой на стол, обернулся сам и застыл от изумления. — Где он? Где он, куда вы его дели?

— Как мы могли его куда-то деть, мы все время сидели тут, перед вами…

— Не надо заговаривать мне зубы. Донован! Ты позвонила?

— Да, а что? — высунулась из-за дверей сержант.

— Меч пропал!

— Куда пропал?

— Вот их спроси! — констебль махнул на мальчишек рукой и ругаясь полез искать меч. Сириус удивленно повернулся к Ремусу:

— Правда, Лунатик, а где он?

— На столе лежал… — пожал плечами Ремус.

— Мы его что, потеряли?

— И слава богу, — вздохнул Джеймс. — Теперь нам нечего пришить…

Пока констебль с сержантом безрезультатно переворачивали с ног на голову участок, в коридоре кто-то затопал, и в комнату вбежал запыхавшийся Барти в расстегнутом пальто. Зыркнув так, что Питер нервно икнул, а Сириус побагровел, он кое-как перевел дыхание и натянул на лицо вежливую улыбку:

— Сержант, вы меня вызывали?

— Вы еще кто? — буркнула сержант. Барти гордо выпятил грудь:

— Бартемиус Крауч, личный ассистент мистера Реддла и отвечающий за этих молодых людей. Я могу их забрать?

Сержант оглядела его недоверчиво. Она была едва ли выше него и смотрела так, словно он был ее сыном.

— Вы не слишком молоды, чтобы отвечать? Сколько вам лет, мистер Крауч?

— Это не имеет отношения, — холодно отрезал Барти. — Я спрашиваю, мы можем идти? Либо озвучьте обвинения, либо отпустите их.

— Откуда нам знать, что вы не их дружок, — хмыкнул констебль. — Документы у вас есть?

У Барти, кажется, задергался глаз. Он медленно выдохнул и очень вежливо попросил:

— Можно от вас позвонить? — его молча пустили к аппарату. — Алло? Мистер Реддл? Да, это Барти. Да, я в полиции — не могли бы вы сказать уважаемому сержанту Донован, что я имею полное право забрать наших мальчиков из полиции? Сержант, пожалуйста.

Все время разговора с мистером Реддлом сержант стояла практически навытяжку. Когда он повесил трубку, она устало махнула рукой:

— Забирайте свою шпану… Состава преступления у нас все равно нет.

Барти, довольный собой, вывел их всех на улицу и там сердито уставился, скрестив руки на груди:

— И во что вы впутались?

— На нас напали панки, — быстро сказал Ремус. — Констебль решил, что мы их спровоцировали на драку.

— А вы не провоцировали?

— Естественно! — фыркнул Сириус и запахнул куртку. — Они первые начали!

Их попытки, кажется, не слишком убедили Барти, но он только потер переносицу и устало вытащил из кармана мятную пачку «Салема».

— Советую вам помалкивать о том, где вы были. Не забывайте, в доме находится мадам Амбридж. Она крайне любит задавать разные вопросы — и я бы на вашем месте вел себя осмотрительнее, чтобы не дать ей повода закрыть наш интернат. Потому что в таком случае вы все отправитесь по домам, — заявил он внушительно и раскурил сигарету. — Ну все, хватит с вас на сегодня, идем домой.

— Мы не можем! — запротестовал Джеймс. — Мы не сделали, что хотели! У нас есть дело!

— Тебе, я так понимаю, мало досталось и от панков, и от полиции? — вскинул бровь Барти, выпуская клуб ментолового дыма. — Ты хочешь еще неприятностей?

— Барти, пожалуйста. Это очень важно.

Барти стряхнул пепел и закатил глаза.

— Ладно, но я пойду с вами. Это не обсуждается. И пошевеливайтесь, нам надо вернуться до обеда!

Он двинулся слегка позади них. Чувствуя его цепкий взгляд на своей спине, Ремус поежился. Шагавший рядом с ним Питер вытряхнул на ладонь одну из своих таблеток и, засовывая ее под язык, пробормотал:

— Интересно, куда же все-таки делся меч…

— Да ну его к черту, — фыркнул Джеймс и оглянулся проверить, не слышал ли чего-то Барти, — от него одни неприятности.

Ремус краем глаза увидел, как Сириус сунул руки в карманы и удивленно нахмурился. Он вытащил наружу складной нож Джеймса, повертел его в руках и тихо сунул обратно.

* * *

Вернувшись домой перед самым обедом, они с порога услышали пронзительный голос Амбридж: она зажала в угол медсестру Паркинсон и с пристрастием допрашивала ее. Паркинсон отбивалась, как могла:

— У нас есть специальная система наблюдения, чтобы можно было отследить любое…

— Она разве не выпытала из нее все, что могла, уже два дня назад? — прошептал Сириус шепотом. Джеймс повертел пальцем у виска:

— Да она просто сумасш… — его прервало многозначительное покашливание Барти, и он торопливо поправился: — Я говорю — с ума схожу, как умираю с голода!

— Не забудьте вымыть руки! — нарочно громко проговорил Барти. С приезда Амбридж он в ее присутствии разговаривал исключительно неестественно жизнерадостным тоном, явно пытаясь копировать манеру Чарити. Получалось у него не слишком хорошо, и от того он нервничал еще больше прежнего и курил уже у всех на глазах, не скрываясь.

Амбридж оказалась на редкость пронырливой особой: она совала свой розовый блокнот в каждую щель, допрашивала всех и вся — даже горничных, которые не успевали от нее сбежать. Во время уроков она сидела в углу класса (Барти мучился, уступив ей свое удобное кресло) и постоянно что-то царапала в блокноте. Мальчишки постарались не попадаться ей на глаза лишний раз и торопливо прошмыгнули вверх по лестнице.

— Это не жизнь, а мучение какое-то! — жаловался Сириус, плеща водой в ванной. — Чихнуть лишний раз боишься!

— Бродяга, не задерживай народ, подвинься, — Джеймс оттер его в сторону от раковины. — Вы слышали, что сказала Паркинсон? У них есть какая-то система наблюдения!

— Это логично, разве нет? — пожал плечами Ремус, прислонившийся к косяку. — Они и должны отслеживать каждый наш припадок.

— И это значит, что под колпаком мы были всегда, — Сириус раздраженно щелкнул языком. — Они следят за нами.

— Может, она просто имела в виду, что медсестры следят за нами со своих мест и бросаются на любой подозрительный шум? — внезапно предположил Питер. — Просто… иначе бы они не появились так поздно, когда у Билла был приступ, мне кажется.

— Хвост, знаешь, что делают, когда кажется?..

— Оставь человека в покое, — осадил Сириуса Ремус, — он дело говорит. Будь у них камеры или что-то вроде того, они бы сразу все увидели и оттащили меня от Билла, а не позволили бы мне с ним разговоры вести. Мойте руки давайте, я тоже есть хочу.

За обедом Амбридж не присутствовала, и слава Богу — без нее забот хватало. Ремус изредка поглядывал на противоположный конец стола, но Дора сосредоточенно смотрела в свою тарелку, не поднимая взгляд.

Это безнадежно, смирись уже. Ты ей не интересен. Иначе она бы это показала — а она на тебя даже не смотрит!

Тут Ремус почувствовал на себе другой взгляд и обернулся. Лили мгновенно прикрыла рот чашкой, но глаза у нее искрились и она чуть ли не хихикала. Порой это действовало на нервы: почему-то все вокруг вели себя так, словно Ремус с Дорой со дня на день объявят о помолвке. Переубеждать их было бесполезно — они только загадочно улыбались и отшучивались.

— Что? — вздохнул Ремус. — Что на этот раз?

— Ничего, — улыбнулась Лили, — ничего такого.

— Не хочешь говорить — не надо. Я буду в библиотеке, надо доделать фонарики.

Он поднялся к себе за бумагой и ножницами и устроилась на своем любимом месте между двумя большими шкафами. Именно здесь они с Дорой занимались литературой в тот раз… Ремус вытащил из кармана пару конфет-шипучек, повертел их в руке и сунул обратно: он так и не решился подойти к Доре. Просто тогда все шло так хорошо, и он даже поверил ненадолго, что что-то может получиться. Но потом с ним стали происходить странные вещи — он смотрел на Дору, на ее сложившиеся в ухмылку губы, накрашенные темной помадой, и ему так хотелось ее поцеловать, и все тело напряглось как-то странно… Он испугался. Пришлось остановиться, прикрывшись уроками; он еще долго сидел и ничего не делал, пытаясь унять колотящееся сердце. Теперь он уже не отрицал, что влюбился по уши — и с каждым днем это становилось все хуже и хуже. Чтобы не думать снова о ее пушистых волосах, в которые так и хотелось зарыться пальцами, и губах, которые ему до стыдного сильно хотелось поцеловать, Ремус принялся вырезать фонарики. Посовещавшись немного, они с девочками решили наделать из бумаги фонариков, флажков и снежинок, чтобы украсить место праздника. Правда, само место они так до сих и не выбрали. Ремус в какой-то момент чуть не предложил им использовать заброшенный бальный зал, но так этого и не сделал: это был секрет, который принадлежал не ему одному, и он не мог себе позволить так поступить с Дорой.

Лили появилась через несколько минут и принесла клей. Усевшись напротив, она аккуратно склеивала вырезанные Ремусом детали. Работали молча, даже почти не смотрели друг на друга — они прекрасно знали, что делать. Наконец Ремус не выдержал: его мысли все время возвращались к одному и тому же, он начинал смахивать на одержимого и уже сам себя пугал.

— А где Алиса с Дорой? — спросил он как бы между делом, словно ему было все равно. — Они вроде собирались нам помочь?

— Дора пошла просить у Флер краски, — отозвалась Лили. — Хочет немного украсить игрушки.

Ремус не знал, что Дора умеет рисовать, однако сказать ничего не успел: она, топая, появилась в дверях с коробкой красок, довольно упала на свободный стул и помахала зажатыми в кулаке кисточками:

— Кто молодец? Правильно, я молодец. Я сделала тут эскизы, смотрите, — она вытащила из кармана салфетку и протянула Ремусу. Тот, взявшись за нее, задел пальцы Доры краем ладони и поспешно выдернул салфетку. Эскизы были очень схематичные, узоры простенькие, но довольно приятные.

— Выглядит очень мило, — согласился Ремус. — Лилс, что скажешь?

Лили посмотрела на салфетку и улыбнулась:

— Просто прелесть, Дора!

Раздалось негромкое вежливое покашливание, от которого все вздрогнули. Амбридж, кутаясь в розовую пушистую кофточку, нависла над столом и широко улыбалась.

— Простите, не помешаю? — не дожидаясь ответа, она подсела к ним и громко восхитилась, увидев фонарики: — О, какая красота? Вы готовитесь к праздникам?

Ребята переглянулись. Посвящать Амбридж в свои планы не особенно хотелось. Наконец Лили натянула на лицо самую невинную улыбку:

— Да, мадам. Хотим украсить свои комнаты к Рождеству.

— Только комнаты? — удивилась Амбридж. — А как же остальной дом? Вам не кажется, что будет дух праздника мог бы пойти на пользу лечению?

Лили беспомощно оглянулась на Ремуса. Тот потер нос, быстро соображая, как бы поудачней ответить.

— Мы думали об этом, но наших усилий вряд ли хватит…

— То есть это было исключительно ваше решение? — карандаш Амбридж замер над блокнотом. — Вам никто не запрещал?

— Н-нет… простите, мадам, я не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— О, не бойтесь, мальчик, не бойтесь, — Амбридж заулыбалась еще шире. — Никто не узнает о нашем разговоре. Я все понимаю, поверьте — я слышала, мистер Крауч может быть очень жесток в своих методах воспитания. Но я здесь только чтобы помочь вам и защитить вас — мы не дадим никого в обиду.

Ремусу не понравилась ее приторная улыбка. Он резко понял, что имел в виду Барти, говоря о поводах закрыть интернат. Амбридж копала не под учеников, как он сперва подумал — она хотела выжить из поместья Барти. А без него терапия рухнула бы: неизвестно, сколько пришлось бы искать другого такого специалиста. Барти, конечно, бывал той еще скотиной, положа руку на сердце — но он знал свое дело и он правда помогал им. Если не считать всех проблем, связанных с Дорой, Ремус не помнил, чтобы когда-нибудь чувствовал себя так хорошо. Он почти не вспоминал о своем медальоне, на сеансах психотерапии по субботам больше не боялся брать слово, когда мячик оказывался у него. Это было странно, непривычно, но впервые в жизни он ощущал себя полностью нормальным. Даже его неудачные попытки справиться со своей влюбленностью, были (как по большому секрету рассказал ему Джеймс), совершенно нормальны. Метод мистера Реддла работал и работал прекрасно — и Ремус не собирался позволить какой-то жабьей дамочке из правительства нарушить эту работу.

— Простите, мадам, я правда вас не понимаю, — нахмурился он. — Мистер Крауч хороший специалист — он просто строг в вопросах дисциплины, но не более того.

Он краем глаза посмотрел на девочек, призывая их подыграть. Дора решительно заявила:

— Его можно понять, на самом деле. Мы же не просто в школе, если мы не будем соблюдать правила, которые придумали для нашей же безопасности, мы можем серьезно пострадать. Все, что он делает — пытается оградить нас. Мы же не маленькие, мы понимаем, где граница между строгостью и жестокостью.

На лице Амбридж на секунду мелькнуло недовольство: она явно не рассчитывала на подобный ответ, но быстро взяла себя в руки и заулыбалась по-прежнему.

— Что ж, я очень рада это слышать! Это прекрасно, когда дети и взрослые на одной стороне. Кстати, о взрослых — вы, наверное, скучаете, по своим семьям, бедняжки? Это должно быть тяжело, когда с близкими можно только созвониться, а до телефона идти через лес… — она была очень плохой актрисой, жалость вышла совершенно ненатуральная. Розье в свои семнадцать справлялся намного лучше. Ремус уже открыл было рот, но Лили его определила:

— Поэтому мы пишем письма, — она взглянула на Амбридж так лучезарно, словно пыталась ослепить ее своей улыбкой. — Так намного удобнее, знаете: когда говоришь по телефону, нервничаешь, забываешь, что хотела сказать, а в письмо можно уместить все новости.

— Завтра как раз отходит почта, — кивнул Ремус, — сегодня Ба… мистер Крауч будет собирать наши письма.

— Как хорошо, что ты напомнил, — Дора щелкнула пальцами, — я совсем забыла его дописать!

— Ну, у тебя как раз будет сегодня время.

Они все теперь смотрели друг на друга и не поворачивались к Амбридж. Та, кажется, почувствовала себя лишней и снова прокашлялась:

— Что ж, тогда я, пожалуй, пойду. Спасибо за приятную беседу.

— Фу, меня одну плющит от этих ее ужимок? — скривилась Дора, едва она покинула библиотеку. — Ну и неприятная же дамочка. Ненавижу тех, кто вынюхивает. Хорошо еще на терапию не заявилась.

— Не говори, еще накаркаешь, — вздохнула Лили. — Меня рядом с ней пробирает.

— Меня тоже, — Ремус передернул плечами и снова взялся за ножницы. — Жду не дождусь, когда она уедет.

— Мне теперь Барти даже жалко… Немного.

— Он, конечно, придурок, — согласилась Дора. Она смешала на обрезке бумаги краски и кончиком кисточки принялась наносить на готовый фонарик узоры. — Но он наш придурок. Только мы имеем право на него ворчать и жаловаться.

Ремус на секунду поймал ее взгляд и одобрительно улыбнулся. Она в ответ неожиданно подмигнула и сразу уткнулась носом в краски. Это произошло так быстро, что Ремус сначала даже подумал, что ему померещилось. Он попытался отвернуться, но нет-нет да все равно поглядывал не нее мельком. Она была… невероятная. Многие не назвали бы Дору красивой или изящной в классическом понимании — но в ней было какое-то очарование. В ее жестах и чертах сквозила яркая жизнерадостность, даже жадность — жадность до этой жизни, до эмоций, до впечатлений. И Ремусу было все равно, что у нее не греческий профиль, а слегка курносый нос, выделяющиеся на щеках веснушки, короткие розовые волосы. Он обожал эти легкие волосы, которые так хотелось перебирать в пальцах, обожал ее веснушки и курносый нос, обожал быстрые резкие движения, делавшие ее похожей на неудержимый летний ветер. Он обожал ее всю такой, какая она была.

Когда через пару часов вечером их собрали писать письма, проблема никуда не делась. Ремус выводил несколько строк, ставил точку — и его взгляд сам собой устремлялся на отражение Доры в окне. Она задумчиво подперла голову рукой и гипнотизировала свой листок, а выражение лица у нее было сосредоточенное и одновременно одухотворенное. Ремус залюбовался ей: его рука сама скользнула к краю листка, и он оглянуться не успел, как рядом с письмом появился легкий набросок. Поняв, что натворил, Ремус со вздохом поскреб переносицу кончиком пера. Можно было оторвать край листка или зачеркнуть набросок, но он не мог не думать, что у родителей появятся вопросы. Ему пришла в голову мысль: не написать ли маме про Дору? Можно было бы спросить совета, она уж точно понимала девочек лучше него. Будь они дома, она наверняка потрепала бы его по волосам и усмехнулась бы — сын совсем вырос!

Он прикусил кончик своей перьевой ручки и снова с трепетом поглядел на Дору.

«Мам, ты помнишь, я писал тебе про Дору Тонкс? Так вот, я… кажется, влюбился в нее. Она бы тебе понравилась — она такая задорная, бойкая, с ней не бывает скучно, совершенно. Она тоже любит «Властелина колец», представляешь? И она играет на гитаре и так здорово поет — мы играли с ней дуэтом, это было просто потрясающе! Только я совсем не понимаю, как быть рядом с ней, я… словно теряюсь. Иногда не могу даже ничего сказать. Ты не знаешь, с этим можно что-то сделать?»

Наконец Ремус выдохнул и вывел на бумаге первую букву — но тут дверь неожиданно хлопнула и раздалось уже знакомое тоненькое покашливание. На пороге стояла Амбридж, снова с улыбкой. Казалось, она приклеена к ее губам.

— Извините, я невовремя?

Барти, как обычно сидевший в кресле с газетой, с огромным трудом улыбнулся ей в ответ; Ремус даже со своего места видел, как у него дергается глаз.

— Ну что вы, мадам Амбридж, прошу вас, прошу. Ребята пишут письма домой — завтра уходит почта, вот мы и собрали их, чтобы все, кто еще не закончил, могли спокойно этим заняться.

— Ваше стремление к организации жизни ваших подопечных не может не восхищать, мистер Крауч, — прощебетала Амбридж. Она прошлась между партами, посматривая по сторонам с крайне заинтересованным лицом. Барти поднялся из кресла, уступая ей свое место, а сам неожиданно заглянул через плечо Доре:

— У тебя ошибка, здесь не нужна запятая, — бросил он небрежно. Дора вспыхнула и прикрыла лист рукой:

— Ты… Вы не можете туда заглядывать, это личное!

— Я не читал, — отмахнулся Барти, — просто увидел, что запятой нет.

— Может, мне вам все письмо вслух зачитать? — не унималась Дора. Барти судя по всему был уже просто на пределе: он сунул руку в карман и в последний момент вытащил ее обратно, не достав сигареты. Потом нервно хмыкнул:

— Если ты так настаиваешь.

— Ну что вы, мистер Крауч, не стоит, — вмешалась Амбридж. — Там ведь наверняка очень личные подробности, — и она послала Доре то, что у нее, видимо, считалось за понимающий взгляд. Дора яростно поджала губы. Спас ситуацию Джеймс, мгновенно вскинувший руку:

— Ой, а хотите тогда я вам свое зачитаю? — он театрально прокашлялся и начал декламировать: — Шер мамá э папá, нуз авон дю бон траваль, ун феме трез энфрейон, сомблебле он крапу, э веню ну вуа…⁽²⁾

Сидящий рядом с ним Сириус отвернулся и, так, чтобы Амбридж не видела, пытался подавить смешок — он, в отличие от всех остальных, прекрасно понимал, чего там Джеймс наплел по-французски. Дора посмотрела на него с благодарностью и вернулась к письму, закрыв его рукой на этот раз. Ремус подпер голову руками. Он скользнул по своему письму, по уже начатому абзацу, и снова взялся за ручку.

«Мам, как у вас там погода? Папа не простудился? А ты сама? У нас много снега, если в ближайшие дни не случится потепления, на Рождество будут настоящие сугробы, как на открытках. Я попрошу у Питера фотографии и положу в письмо.»

Мистер Реддл с самого приезда Амбридж не показывался из своего кабинета, и его можно было понять — правда, из-за этого она еще активнее набрасывалась на всех остальных. Полчаса спустя, когда письма собрали (Барти почему-то хмыкнул, получив письмо Ремуса), Ремус услышал ее голос из общежития, и ему захотелось по-волчьи завыть. Он высунул из-за угла голову. Амбридж стояла возле его двери и с пристрастием допрашивала мисс Гойл. Ремусу пришлось подавить желание громко возмутиться; он высунулся подальше и стал слушать.

— То есть вы полностью, абсолютно уверены? Нет никакой опасности?

— Мадам, я вам еще раз повторяю, — устало отозвалась мисс Гойл, — мы абсолютно уверены. У нас была возможность проверить надежность — дверь и окна выдержали все инцеденты.

— Так-так, хорошо… — Амбридж с интересом подергала ручку двери. — А как часто происходили ваши… инцеденты?

Мисс Гойл нахмурилась:

— Я не могу об этом говорить, это врачебная тайна.

— Я понимаю, понимаю, но и вы меня поймите, — улыбка Амбридж стала заискивающей. — Я здесь для обеспечения безопасности. И если есть подозрения, что хоть один из ваших питомцев может… скажем прямо, представлять определенную угрозу…

Ремус прикусил губу, потому что наружу рвался саркастичный смешок. Ну, мадам Инспектор, вы бы хоть определились, кого вы приехали защищать, нас — или всех остальных от нас?

— Послушайте, мадам, — перебила ее мисс Гойл, — вот что я вам скажу. Все наши пациенты — хорошие дети. Они очень стараюстся поправиться и делают для этого все, что нужно, и даже больше. Мистер Крауч восхищается их прогрессом. И никто из них уж точно не представляет угрозы.

Амбридж пожевала губами, но мисс Гойл надвинулась на нее, грозно скрестив руки на груди, и она сдалась, убрав блокнот в сумочку:

— Что ж, в таком случаем, полагаю, у меня больше нет вопросов.

Она повернулась к коридору, и Ремус мгновенно нырнул за стену и тихо пробрался на лестницу. Он собирался переждать в библиотеке, пока Амбридж не уберется куда-нибудь подальше: после всего услышанного ему меньше всего на свете хотелось ее видеть, а тем более с ней говорить. От ее улыбки мутило не меньше, чем от дыхания панков.

То ли жизнь сегодня была настроена над ним поиздеваться, то ли просто звезды не сложились, но в библиотеке, в том самом уголке, где Ремус с малышами обычно читали, в кресле сидела Дора. Увидев ее, он мысленно проклял свою везучесть решил поискать место поукромнее, но тут она повернула голову и слабо хмыкнула:

— О, Люпин, у тебя опять нос в чернилах.

— Я на это больше не ведусь, — пожал плечами Ремус. — В последний раз ты меня надурила.

— Да я серьезно, у тебя здоровенное пятно вот тут! — она постучала по самому кончику.

Ремус недоверчиво потер нос, и на пальцах действительно остались непросохшие чернила. Так вот над чем Барти хмыкал… Ремус выругался вполголоса и полез за платком, но платка у него, как всегда, не было. Куда платки пропадают из заднего кармана его брюк, он так и не понял. Раньше такого не было, а как приехал сюда, так ни один найти не может…

— Давай я помогу, — сжалилась над ним Дора. Она выдернула откуда-то свой, больше похожий на клетчатую скатерть, и упруго вскочила на ноги. Ремус неожиданно почувствовал какую-то смутную тревогу. Он не понимал, в чем дело, но что-то было не так с этим платком.

— Да не надо, сам справлюсь, — махнул он рукой, но Дора подняла платок повыше и фыркнула:

— Брось, если думаешь, что это предлог, чтобы сломать тебе нос, как я грозилась, то на этот раз никакого кровопролития. Я просто сотру это пятно.

«Ну же, будь хорошим мальчиком и дай мне стереть это чертово пятно у тебя с лица. Не дергайся, Люпин».

Ремуса резко прошиб холодный пот: на секунду за спиной Доры ему примерещился Розье с белоснежным платком в пальцах. Вот что было не так. Ремус разом вспомнил все, что было, и попятился. Старая жизнь не отпускала его, как война не отпускает солдат — ждала, когда он даст слабину, потеряет бдительность, и набрасывалась на него опять, напоминая, кто он такой. Жалкий неудачник. Даже вылечившись, он не перестанет им быть. Крепко зажмурившись, Ремус снова посмотрел на Дору и покачал головой:

— Нет. Не нужно, — он не выдержал, и у него дрогнул голос. Все катилось псу под хвост: стоило ему немного выбраться из болота, в котором он барахтался почти всю сознательную жизнь, его толкало обратно в мутную воду, цепко облеплявшую со всех сторон и тянувшую ко дну. Ремус всю жизнь пытался удержаться на плаву и не утонуть, но порой это давалось очень тяжело. — Извини, я… я пойду.

Он развернулся и быстро зашагал прочь, сглатывая ком в горле. Позади тут же раздались шаги:

— Люпин, постой! Подожди! — Дора догнала его и схватила за рукав. Ремус дернулся как от удара током. — Что с тобой? — спросила она совсем другим тоном: взрослым, обеспокоенным.

— Ничего, ничего, извини, — он помотал головой и попытался высвободить руку, но пальцы Доры вцепились в него мертвой хваткой.

— Да, я отлично вижу это «ничего». Послушай, Л… послушай, Ремус, я знаю, мы друг друга, может, и не очень любим… и, наверное, в этом есть и моя вина — но сейчас я хочу помочь, о’кей? Ты помог мне, и я хочу отплатить тебе тем же. Что с тобой случилось? — она подняла голову и впилась в него своими темно-синими глазами. Ее лицо было искренне встревоженным.

Ремус прикусил губу и отвел взгляд. Она просила невозможного — он не мог открыть ей вот так свою душу, не мог пустить копаться во всем этом мусоре. Он слишком дорожил ей для такого. Но она стояла рядом, упрямая и требовательная, и не отпускала его.

Блэки все такие настырные? Если да, то, похоже, у меня просто нет выбора…

— Я… увидел призрака из прошлого, — негромко ответил Ремус, все еще избегая встречаться с ней глазами. — Это, знаешь — когда ты что-то видишь или слышишь, и резко вспоминаешь о чем-то похожем, но крайне неприятном. Мне… померещился парень, который травил меня в старой школе, и я слегка, э-э, потерял опору под ногами, прости.

Он криво усмехнулся и все же посмотрел на нее снова. Дора была все такой же встревоженной, но теперь ее черты смягчились.

— Я могу что-то сделать? — тихо спросила она. Потом посмотрел на платок, который продолжала держать в руке, и взглянула неожиданно… мягко. — Хочешь… хочешь, мы попробуем прогнать этого призрака? Знаю, мне трудно поверить после всего, но я не причиню тебе вред, ты же это понимаешь, да?

Ремус понимал это головой, и понимал прекрасно — а сердце уже захлебывалось в горле сбивчивым стуком. Он все еще мог избежать этого, мог уйти и не проверять, как долго его хватит смотреть в лицо старым демонам. А мог остаться. Мог довериться ей. Дружба всегда была одним большим «верю». Ремус доверился Грею — и тот в итоге оказался на его стороне. Он доверился Сириусу — и теперь у него был еще один чудесный друг. Дора доверилась ему в момент страха и отчаяния, и он помог ей. Мог ли он в ответ довериться ей?

Ремус влюбился в нее так, как не влюблялся ни во что в этой жизни. И, глядя в ее глаза, он ощутил, что тонет в них. И не может сказать ей «нет». Он ей доверял.

— Да, — прошептал он пересохшими губами, — да, я понимаю.

Дора улыбнулась — не ехидно, как обычно, а почти ласково, — и медленно приложила платок к его коже. Где-то в ушах гулом отдавались издевки Розье и гогот его дружков, но Ремус не отрываясь смотрел на Дору и почти их не слышал. С ней рядом ему был не страшно. С ней рядом он чувствовал себя сильнее. А она действовала так осторожно, словно он был хрустальной вазой из бабушкиного сервиза, на которую молилось семь поколений. Ремус титаническим трудом давил в себе все жуткие ощущения, которые обычно охватывали его в ее присутствии. Наконец Дора отняла платок и ухмыльнулась по-прежнему:

— Ну вот и все. Видишь? — не страшно совсем.

Она похлопала его по плечу, а потом вдруг приподнялась на цыпочки, чмокнула его в и без того красную щеку и стремительно исчезла. Ремус не успел ничего сказать, не успел даже удивиться. Он застыл на месте, держась за щеку, и мог думать только об одном.

Что, черт меня подери, это сейчас было?

1) Одна из известных песен группы Sex Pistols, ее название — отсылка на национальный британский гимн.

Вернуться к тексту

2) фр. «Дорогие мама и папа, дела у нас хорошо. К нам приехала очень страшная женщина, похожая на жабу».

Вернуться к тексту