Записки Мышонка — принца и волшебника (джен)

Закутавшись в зимние мантии, мы с Блейзом, Гарри и Роном сидели на поваленном дереве на опушке Запретного леса. Из хижины лесника Хагрида валил серый дым. Старшие курсы Рейвенкло катались по льду озера на волшебных коньках, выписывая сложные пируэты. На другом берегу Гриффиндор под предводительством Фреда и Джорджа Уизли возводил ледяную крепость. Джинни и Колин Криви носились вокруг — несмотря на потерю камеры, они находили, чем развлечься.

Гермионы с нами не было — она стояла в стороне, там, где никто не смог бы с ней заговорить, и смотрела на горы вдалеке.

— Вы медленные и тупые, — со вздохом сообщил Блейз. — Змееуст. Змея. Как можно было не догадаться?

— Это просто ты слишком умный, — заметил я. — И образованный.

— Ладно, эти, — но ты, Уизли? Ты про василиска в жизни не слышал, что ли?!

— Откуда бы? — буркнул Рон.

— Оттуда! Считалочка же: «Я тяну змею за хвост»…

— Ваши слизеринские штучки!

И они принялись спорить, какая считалочка популярнее — про змею с длинным хвостом или про рычащего льва. Гарри выразительно посмотрел на меня и кивнул в сторону Гермионы. Я нахмурился. Гарри кивнул снова, и я сдался. Он был прав — я должен был хотя бы попытаться.

— Я знала, что они пошлют тебя, Берти, — ровно заметила Гермиона, когда я остановился рядом с ней возле спуска к озеру. — И я не буду тебя прогонять.

— Приятно слышать. Вообще-то, я просто хотел спросить…

— Лучше не надо, правда, — она нахохлилась, втягивая голову в плечи, становясь совсем маленькой и очень несчастной. — Я думаю… Всё это время, несколько месяцев я была одержима дневником. Я помню, как писала в него, писала и писала, не могла перестать. И никто не заметил.

— Это наша вина. Всех нас…

Гермиона хмыкнула и возразила:

— Как раз нет. Я об этом и думала. Если бы кто-то другой, — кто угодно из вас вдруг зарылся в книги, — мы бы это заметили. Но я? Что может быть удивительнее, чем зрелище, как Грейнджер что-то учит на переменах? И в спальне перед отбоем. И после отбоя — тоже. За завтраком и на праздничном пиру… — её голос становился всё тоньше, в нём слышались истеричные нотки, и я понятия не имел, как её успокоить, и нужно ли. — Я всю жизнь только и делаю, что учусь. А знаешь, зачем? Чтобы получать отличные оценки и быть лучше всех! Если бы я умерла там, в Тайной комнате, все бы просто сказали… — нос Гермионы покраснел, и в глазах заблестели слёзы. — «Какая хорошая была девочка, отличница!» Это всё, чем бы я запомнилась. Я…

Сколько лет прошло, а я по-прежнему ненавижу, когда девчонки плачут. Просто не понимаю, что с этим делать! И в тот момент тоже не понимал — только достал чистый платок, в который Гермиона и вцепилась.

— Ты знаешь, — произнесла она, слегка успокоившись, — нам в конце года надо выбрать дополнительные предметы для дальнейшего изучения. И я… — она хихикнула совсем уж нервно, — думала, что надо взять все. Все! Вот зачем, а?

Я не знал, что ответить, поэтому просто спрятал руки в карманы и посмотрел на крепкий серо-голубой лёд. Гермиона тоже отвела взгляд, вдохнула, предложила:

— Пойдём? — и кивнула в сторону притихших ребят.

* * *

Как спокойно было в Хогвартсе без запретных коридоров, философских камней, загадочных чудовищ и тайных комнат! Мы ходили на уроки и встречи Дуэльного клуба (Гарри и Рону нравилось участвовать, Блейз под звуки заклинаний любил делать домашние задания, а мы с Гермионой в основном болели за своих). Отдельной радостью стало решение профессора Локхарта не возвращаться к преподаванию. Собственно, мы даже не видели, как он уезжает, — или, словами Рона, «делает ноги». Честно говоря, я ожидал, что Гермиона будет грустить или защищать его, но она только заметила мрачно:

— Туда ему и дорога. Самозванец!

— Самозванец? — удивился Гарри. — Ты же в него влюблена была?

— Была, — ещё более мрачно заметила Гермиона и резко сменила тему. Не знаю, как остальные, а я догадался — на истинную сущность Локхарта ей раскрыл глаза Том Риддл из дневника. Ещё какое-то время мы гадали, как бы вывести бывшего профессора на чистую воду. Было очевидно, что никакой он не герой и не спаситель несчастных и обездоленных, но как это доказать? Мы не придумали. Во всяком случае, профессор Флитвик в роли преподавателя нас всех устраивал куда больше. Правда, было очевидно, что это экстренная мера — он заметно похудел, сделался более раздражительным и честно признавался, что слишком стар для таких нагрузок.

В первую неделю февраля произошло удивительное для меня событие: за завтраком во время обычного прилета почты крупная пёстрая сова села рядом со мной. Протянула лапку, ухнула и улетела, едва я отвязал толстый конверт. У меня сердце забилось чаще и задрожали руки. Торопливо схватив столовый нож, я вскрыл конверт и достал оттуда целых четыре письма — несметное богатство для того, кто не общался с родными уже полгода! Извинившись перед соседями, я встал из-за стола, пробрался в нашу с Гарри любимую оконную нишу, скрытую за рыцарскими доспехами, устроился там и погрузился в чтение.

«Вот это болван твой мистер Дженкинс!» — такими словами вместо всех приветствий начиналось письмо от дедушки. Так я узнал, что мои письма потерялись в корреспонденции Его Высочества принца Филиппа. Но больше, конечно, этого не произойдёт — Дженкинс обещал передавать письма лично в руки. Дедушка благодарил за фотографии, хотя и признавался, что для него они неподвижные. Но всё равно посмотреть на привидение, которое вылетает из классной доски, было занятно. Я не упомянул историю с Тайной комнатой, чтобы не волновать дедушку, поэтому он ничего не сказал о наших сомнительных приключениях. Зато похвалил меня за попытку сбить спесь с Драко, заметив: «Даже я не сказал бы лучше!»

Письмо от Анны было в два раза длиннее. Она тоже видела фотографии неподвижными, но её восхитил и замок, и лестницы, и привидения, а особенно — Запретный лес. Ещё Анна рассказывала о своей учёбе и ежедневных делах. Читая её письмо, написанное ровным каллиграфическим почерком, я будто бы разговаривал с ней и слышал её голос. Третье письмо было от родителей. Довольно формальное, в отцовском стиле: долгие приветствия, пожелания, вопросы об успехах в учёбе и надежды, что моё здоровье в порядке.

А вот четвёртое было интереснее всех. Написал его сам мистер Дженкинс. У него оказался жёсткий, почти квадратный почерк и сухая манера излагать мысли.

«Приветствую вас, Ваше Высочество, и желаю вам благополучия, здоровья и проч. С радостью сообщаю, что канал для обмена корреспонденцией полностью налажен. Теперь вы можете не только писать своим родным и мне, но и получать незамедлительные, насколько позволяют обстоятельства и график работы членов вашей семьи, ответы. По этому каналу до меня дошли слухи о событиях, имевших место в замке с октября по конец декабря. Также мне известно, что вы имели непосредственное отношение к этим событиям. Если это допустимо, я прошу вас сообщить мне подробности. С глубоким уважением и проч. Дж.»

Вот и всё письмо. Я хорошо помню свои мысли в момент прочтения. Я подумал: а ведь это первый раз, когда мистер Дженкинс знает меньше меня. Очевидно, его шпионы сообщили о нападениях, но рассказать, как именно они прекратились, не смогли. Я долго думал над ответом. Мистер Дженкинс мне не нравился, и копошилась в голове недостойная мысль отказаться: пообещать, что подробности расскажу при встрече, и заставить его мучится неизвестностью. Но потом я взял себя в руки. Да, лично как человек мистер Дженкинс мне не нравился, но он служил Короне и делал то, что может и что должен в интересах моей страны. Поэтому, преодолевая раздражение, я всё же написал ему, на трёх листах изложив целиком всю историю Тайной комнаты. Единственное, я не назвал имя Гермионы — честно признался, что не желаю привлекать внимание к главной жертве обстоятельств, поскольку считаю это неэтичным.

Дженкинс ответил благодарностью. С тех пор и вплоть до середины пятого курса я поддерживал с неволшебным миром регулярную переписку. О событиях, которые вынудили меня прекратить её, я расскажу в своё время. Пожалуй, я описал почти все действительно значимые события второго года учёбы в Хогвартсе. Но, если читатель позволит, я упомяну ещё три эпизода, может, не настолько масштабных, но важных лично для меня.

* * *

В Хогвартсе отмечали Пасху, и в честь неё давали недельные каникулы. Правда, на праздничном пиру не было ни традиционного ягнёнка, ни крестовых булочек, разве что в подарок родители присылали детям шоколадные яйца. Из любопытства я спросил у Драко, который раздал по яйцу нам всем, что это за праздник. Он пожал плечами и ответил:

— Старый какой-то, отмечаем наступление весны.

Ещё популярной была версия с днём рождения Мерлина. Я и ещё несколько магглорождённых учеников попытались объяснить, в чём настоящая суть Пасхи, но от нас в основном отмахивались: волшебники очень мало понимали в религии. Зато на пасхальных каникулах всех второкурсников озадачили сложным выбором — нужно было определить, какие дополнительные предметы будешь изучать в следующем году. Всего в Хогвартсе изучалось двенадцать предметов, но реально в расписание влезло бы максимум десять, поэтому мы с ребятами целую неделю напряжённо размышляли. Блейз и Рон советовались с родителями. Я тоже написал дедушке, но, честно говоря, его ответ не очень-то помог. Он просто написал поверх моего письма со списком предметов:

«Арифмантика — я от цифр в основном сплю.

Маггловедение — да ты и так про нас всё знаешь.

Прорицание — что может быть полезнее, чем предсказать, какую руку сломаешь в завтрашний гололёд?

Древние руны — оставь замшелым пням.

Уход за магическими существами — если у вас там есть волшебные кони, твоя бабушка будет в восторге».

— Мама сказала, — заметил Блейз, когда мы, выбравшись на улицу, где уже вовсю буйствовала весна, в очередной раз уткнулись в список с предметами, — что для прорицаний нужен талант или хотя бы сильная интуиция. Ты, Берти, точно не идёшь на уход за магическими существами.

— Почему? — удивился Гарри. Блейз хмыкнул:

— Потому что ты его не видел на гербологии. Берти, если тебя тошнит от драконьего навоза в виде удобрений, существа тебе не понравятся.

— Мне, наверное, тоже, — вздохнула Гермиона, и мы решительно вычеркнули этот предмет из списка.

— А я возьму, — решил Рон. — Всё лучше, чем пылью дышать. И Чарли говорил, это были самые клёвые уроки в его жизни.

— Я тоже возьму, — поддержал его Гарри. — Будущее видеть интересно, конечно…

— Очень! — согласился я с энтузиазмом. Почему-то из всего списка именно прорицания меня увлекали больше всего. Дедушка, конечно, пошутил. Но, в самом деле, разве это не полезно — уметь заглядывать в будущее? Я поставил галочку напротив прорицаний.

— Это, конечно, интересно, — протянула Гермиона. — Но, как по мне, очень уж… ненадёжно. Я не хочу думать, что будущее предопределено. А если так, то любое предсказание — это всего лишь один вариант развития событий.

— Знать один вариант — лучше, чем не знать ни одного, — возразил я и продолжил решительно. — Не понравится один — можно посмотреть, какие есть ещё. И я беру древние руны. Дедушка будет смеяться, но…

— Но мы все знаем, что тебе чем древнее, тем увлекательнее, да-да, — ткнул меня в плечо Блейз.

— Тебе, Рон, — заметила Гермиона, — пойдёт на пользу маггловедение. Перестанешь называть телефон «фелетоном». И тебе, Блейз, тоже.

— Мать убьёт. Не любит она магглов.

— Я тоже возьму маггловедение, — неожиданно решил я.

— Тебе-то зачем? — удивился Гарри.

— Во-первых, я тоже плохо знаю мир обычных людей. А во-вторых… — что там «во-вторых», я не знал. Просто чувствовал, что этот предмет пойдёт мне на пользу — куда больше, чем волшебная математика. Как будто мне на летних каникулах не хватало дробей!

— Итого, — подвёл Гарри итог наших многодневных страданий, — никто не останется один. Мы с Роном идём на уход за магическими существами. Дальше… — он сверился со списками, — вы все, кроме меня, отправляетесь на маггловедение, с чем я вас и поздравляю. Лично мне магглов более чем хватает летом. Берти и Гермиона собираются покрыться пылью, копаясь в переводах древних рун, а Блейз и Гермиона намерены сломать себе мозги на арифмантике. В то время как… — он снова заглянул в списки, — мы с Берти будем вглядываться в тайны будущего. Всё верно?

— Я подумаю насчёт рун, — сказал Блейз. — Может, возьму. Но это скука, поверьте мне.

В общем, мы сдали списки деканам и успокоились даже едва ли не раньше всех остальных. Вот Драко тянул до самого конца каникул, пытаясь понять, как вместить в расписание все пять предметов сразу. Ну, может, четыре — маггловедение вызывало у него лишь презрительную ухмылку.

* * *

После каникул началась пора подготовки к экзаменам. В прошлом году Гермиона едва не свела нас всех с ума, требуя садиться за учебники, а в этом — сама предлагала отвлечься, прогуляться к озеру, покормить хлебом гигантского кальмара или поиграть в догонялки на опушке леса.

— У нас Грейнджер сломалась? — спросил как-то раз Блейз.

— Похоже на то, — протянул Рон недоумевающим тоном.

— А мне всё понятно, — пожал плечами Гарри. — Её после Риддла от образа идеального ученика тошнит. А кого бы не тошнило, а? Отвалите!

И, как ни странно, они действительно отвалили, что совершенно не помешало нам всем достойно выступить на экзаменах. Последними мы сдали зелья и, освободившись, кинулись на улицу — там было жарко, солнечно и просто прекрасно. Мы валялись на траве, Гарри и Блейз затеяли бессмысленный, но очень суровый спор о том, похоже ли самое большое облако на улитку или на коня. Я, как ни старался, видел только китайского дракона, но предпочёл об этом не говорить. А Гермиона внезапно заметила:

— Я всё думаю про директора Дамблдора.

— М? — переспросил Гарри и добавил, обращаясь к Блейзу: — Откуда у улитки ноги, а?

— На кого он похож… — продолжила Гермиона.

— Я тоже об этом думал, — согласился я, пока мой китайский дракон постепенно превращался в улыбающуюся рыбу.

— Ну, и на кого? — поторопил нас Рон, который сидел под деревом и гонял крупного майского жука по древку волшебной палочки.

— На Гэндальфа, — сказал я.

— На королеву, — одновременно со мной ответила Гермиона, и мы рассмеялись. — Ладно, — согласилась Гермиона, — и на Гэндальфа тоже.

— Королеву я знаю, — протянул Блейз, — а кто такой этот ваш Гэндальф?

Мы с Гарри и Гермионой переглянулись обречённо и хором вздохнули.

— Знаменитый маггл? — предположил Рон.

— Они не читали! — подытожила Гермиона. — То есть, понимаете, они вообще никогда не… Господи, они даже не знают про Саурона! Я подарю вам по экземпляру «Властелина колец»!

— Я тоже хочу! — буркнул Гарри. — Мне только «Хоббит» попадался.

— Так и быть. Но, вообще, если подумать, — продолжила Гермиона, — они действительно похожи. Разве что Гэндальф к Одинокой горе сам пошёл и с Братством в путь отправился, а директор, хм… предпочитает оставаться в кабинете.

— С другой стороны, — возразил я, — кольцо он не взял.

— Это потому, что кольцо могло на него повлиять! А одержимый идеей всевластия хоббит всё же менее опасен.

— А у нас что вместо кольца? — фыркнул Гарри. — Что? Я не читал целиком, только отрывки, когда в гостях у одной соседки был. Она с собой книгу не дала, но полистать разрешила.

— А у нас — твой шрам, Гарри, — развеселился я.

— Гарри, если тебе захочется гладить себя по лбу и шептать «моя пре-е-елесть», пожалуйста, дай нам знать, — добавила Гермиона и звонко расхохоталась. Блейз и Рон смотрели так, словно сомневались в нашем душевном здравии, а мы все трое смеялись и никак не могли остановиться.

* * *

Нам объявили результаты экзаменов. Я остался на прежнем уровне, Гермиона получила свои «превосходно», но никаких рекордов не побила. Гарри и Рон справились удовлетворительно, а Блейз — блестяще. Лучшим учеником курса стал Драко. На последнем матче по квиддичу Гарри обошёл соперника из Рейвенкло и принёс факультету кубок. А вот больше всего баллов в этом году снова набрал Слизерин. И в этот раз на пиру по случаю окончания учебного года не начисляли дополнительных очков. В гостиной устроили бурный праздник, который декан разогнал только под утро, да и то — не очень грозно.

Отдельной радостью для меня стал вердикт мадам Помфри: мой нестабильный рост пришёл в норму, организм окреп, и теперь куда меньше шансов, что у меня от перенапряжения пойдёт носом кровь. Кроме того, я вытянулся на целых четыре сантиметра, чем в тайне страшно гордился.

Когда утром в последний день мы складывали вещи, как-то так вышло, что мы остались с Драко наедине. Он защёлкнул замок на чемодане и заметил:

— Я знаю, что ты подлил мне веритасерум.

Я промолчал.

— Вернее, то, что должно было быть веритасерумом. Готов спорить, что начал варить Блейз, а закончила Грейнджер. У вас больше никому на это мозгов бы не хватило.

— Если ты так считаешь, — ответил я как можно более спокойно, стараясь не обращать внимание на то, как скрутило желудок, — почему не пошёл к декану?

— Потому что я понимаю, зачем ты это сделал. И я сам не уверен, что не начал бы подливать запрещённые зелья, если бы моих друзей превратили в камень. Я злюсь. Но понимаю.

Мы оба не смотрели друг на друга. Драко теребил носовой платок, я в пятый раз складывал джемпер.

— И я рад, кстати. Что никто не погиб. Отец в ярости, но…

— Я не знаю, как можно желать смерти детям, когда ты взрослый, — произнёс я, поняв, что пауза Драко становится бесконечной. — Да и когда ребёнок, тоже. Не хочу, чтобы кто-то умер.

— Я тоже.

На этом мы и разошлись. А потом снова был поезд, планы на лето, долгие прощания, обещания звонить и писать. И барьер, который отделял волшебный мир от обычного. Проходя через него, я впервые усомнился: а какой из этих миров мой?