Слизеринский Лев (джен)

В один из дней наших бесконечных и бесплодных поисков, гончие специально попросили меня хотя бы вслух не называть Сириуса «псом».

— Это оскорбляет нас. — гордо заявил один из них, пятнистый и длинноухий — В нём нет ничего от собаки, даже от немой. Собака верна и не предаёт, собака заботится о тех, кто доверяет ей. Он же просто примеряет на себя собачью маску, но на самом деле гнилое нутро сочится наружу.

— А я говорила! — вторила ему довольная Илта, отплясывая на месте — Я же говорила, что оборотничество по сути своей и есть фиглярство и актёрство.

— Ничего обещать не могу. — отговорился я от них. Я никогда не придавал особого значения тому, насколько оскорбительно звучат для кого-то мои слова, а сейчас тем более мне было не до этого.

Дневнику я уделял всё меньше времени, записи становились скудными, порой я просто агрессивно рисовал грифелем хаотичные круги на полях, выплёскивая боль на бумагу. Благо, каждый раз, когда мне в голову приходила мысль «Почему Аслан не разберётся сам, неужели Он не видит, как нам тяжело?», я вовремя себя одёргивал. И судя по всему, остальные тоже боролись с этим искушением пожаловаться на высшую силу. Та же Гермиона молчала, как будто набрала в рот воды; а ведь как раз от неё я ожидал наибольших сомнений. Но она держалась — и я был рад тому, что у неё это выходило.

Самое близкое к жалобам, что я увидел, это момент, когда Рон и Лаванда засиделись у вечернего костра и заговорили. Они так редко общались даже в Нарнии, всё ещё держа дистанцию, но здесь внезапно открылись друг другу. Не полностью, всё ещё с недоверием, но это уже была точно не та мисс Браун, что готова была отомстить Уизли, стерев себя из канвы мира.

— Я его не понимаю. — Рон бросал шишки в костёр и смотрел, как с ними играли языки пламени — Он что-то говорил о какой-то любви, что иначе будет поздно… Пугает меня. А что за любовь-то такая? Вот все его понимают, кроме меня. Гермиона, ладно, она умная. Снейп, ладно, он с ним в кентах. Полумна, ладно, она… Полумна она! Но даже ты понимаешь, а до меня всё не дойдёт!

Лаванда молча вертела в руках палочку с кусочком мяса, которое она поджаривала на огне.

— Харе меня игнорить, что было, то прошло. — толкнул её в бок Рон — Я вопрос задал. Почему ты его понимаешь?

— Ну, не знаю. Я не то что бы Лёвушку понимаю хорошо. — задумчиво произнесла Лаванда — Но Он мне и вопросов сложных не задал. Просто сказал, ну, показал, что Ему нравится, когда я Его глажу, причёсываю и плету косы. Вот и всё, что я знаю о Нём особенного такого. Что Ему нравятся косы.

— Да что ты про косы свои… Кстати, а почему он у тебя ничего не спрашивал?

— Наверное, я просто не смогу Его понять, слишком уж Он умный. — вздохнула Лаванда, говоря будто сама с собой — Но мне всё равно. Он меня любит даже дурой, вот что удивительно. Я думала, так не бывает.

— То есть, умных он учит, а других — так… — прошипел Рон в сторонку; тут уже и я вздумал вмешаться.

— Кого «других», мистер Уизли? — прогремел я, подходя со спины.

— Да я не про Вас, я это… Ну, это… — засмущался Рон.

— Мисс Браун, Вы не могли бы пойти спать? — обернулся я к девочке — Вам раньше всех вставать, всё же Вы у нас за кухарку. А у нас с Уизли мужской разговор будет.

— Угу. — кивнула Лаванда — Доброй ночи, профессор. И тебе, Ронушка.

— Ну, хоть не «Бон-Бон». — хихикнул мальчишка ей вслед.

Когда она удалилась, я поглядел на Уизли.

— Я и Вас тоже не понимаю! — начал Рон ещё до того, как я открыл рот для выговора — Вот Вы с Асланом два сапога пара!

— Это самое приятное, что Вы когда-либо кому-либо сказали, мистер Уизли. Ложь с начала и до конца, но очень сладко звучащая ложь. И что же во мне такого непонятного?

— Вы всегда называли нас с Гарри дураками. Даже Гермиона — и то для Вас недостаточно умна. И тут Вы что-то… Не знаю…

— Я от своих слов не отказываюсь. Вы оба — фантастические идиоты. У Вас, мистер Уизли, нет никакого права что-то говорить об уме мисс Браун. Абсолютно никакого. Вы ей не профессор.

— Да я просто не понимаю, почему лев её не учит! Он учит всех, кроме неё и Полумны!

— Потому что они уже знают довольно много. Не всё, но у них есть необходимые азы, которых не было у меня и которые я с трудом силюсь разглядеть в Вас.

— Не, ну Полумна ладно. Она и впрямь оказалась права. Я даже извинился, что за волосы её тогда дёргал. Но… — я видел, как тяжело было Рону не сказать необдуманной гадости.

— Говорите-говорите. Я даже подыграю и скажу, что мисс Браун о Ваших мерзких словах не узнает.

— Ну что мерзких сразу… Ну, профессор, ну она готовит вкусно, ну она не плохая девчонка, хоть и истеричка, я ж не говорю ничего такого! Но лев как будто считает, что она умнее даже чем Вы и Гермиона — и вот этого я понять не могу!

— Лев считает правильно. Она мудрее, чем я и Гермиона. Может быть, не умнее, но мудрее. Мудрость без ума способна свернуть горы, ум без мудрости — жалкий набор выученных слов. Хотя по мне лучше всего иметь и то, и другое.

По лицу Рона было видно, что он еле удерживает язык за зубами, чтобы не выдать «да какая там мудрость! Бантики и сердечки — это разве мудрость?».

— Вы любите «Сказки барда Бидля», мистер Уизли? — начал я издалека и сразу проклял себя за такую неловкую подводку.

— Да конечно! Это ж всё моё детство в них прошло!

— Ваше детство так и не кончилось. Так вот, послушайте кое-что похожее и не смейте даже никому разбалтывать, что Северус Снейп решил в сказочники уйти. Жил на свете один король… Советую, пока Вы представляете его лицо, не думать о наших королях Пэвенси. Король, о котором я рассказываю, был сущим дураком, вроде Вас. Была на свете одна чаша, для красоты слова скажем — волшебная. Дурак хотел было её достать. Почти приблизился к ней, но ему что-то помешало. Его гордыня, его стремление к славе, его равнодушие. Дурак упустил волшебную чашу. Вдобавок, получив в наказание за свою дерзость глубокую рану в боку, что ныла и саднила постоянно.

Я сделал такую большую паузу, что Рон спросил:

— И чё, всё что ли? Чё-то какая-то сказка неправильная.

— Король-дурак прожил долго, до старости лет, так и страдая от боли. И ненавидя всех. И чашу эту в том числе. Пока однажды не забрёл в его логово другой дурак, назовём его Дурак номер два.

— И чё?

— Второй дурак даже не понял, что перед ним находится король. Очень похоже на одну девочку, что даже высшую Благодать, господина над господами зовёт просто «милым Лёвушкой». Так вот, всё что спросил второй дурак: «Вы ранены? Как Вам помочь?». И дурак номер один просит у него, грубо просит, как свойственно рыжим гриффиндорцам: «Я хочу пить». И вот дурак номер два…

— Я чё-то запутался в дураках…

— Поверьте мне, как преподаватель Хогвартса, я знаю, что такое действительно путаться в дураках. Дурак номер два наливает простой воды в самую замызганную, грубую и неказистую чашку, что только видел первый дурак. И когда первый дурак выпивает эту воду, то его рана проходит. А чашка становится той самой волшебной чашей.

— Второй дурак был волшебником?

— Второй дурак был мудрецом. Потому что он не сказал ни слова о заклинаниях, о науках, обо всём, что так было важно для Грейнджер и, чего греха таить, меня. Когда первый дурак спросил у второго, что за тайным волшебством он обладает, то второй ответил «Не знаю. Я знаю только, что Вы хотели пить». Конец. Вот такая сказка, мистер Уизли.

— А как это с Асланом связано? И с Лавандой?

— Я ненавижу пояснять очевидную мораль. Вы сами слышали, что она говорила. «Лёвушка любит, когда я заплетаю Ему косы». Вот та мудрость, до которой Вам следует дорасти. Да и всем нам, включая меня, если быть кристально честным.

— Мне ему косу что ли плести? — спрашивал вдогонку Уизли, но я уже отправился ко сну. Как просто было со Сьюзен и как сложно с ним. Наверное, поколенческое. Не иначе. Разленились, даже думать сами не могут.

В последнее время меня действительно слишком часто спрашивают об Аслане. И что самое страшное, я всегда отвечаю, причём с сильной уверенностью в своих словах. Когда даже Питер один раз между делом обратился ко мне «Как думаешь, Северус, а Аслан…», я не сдержался:

— Ваше Высочество, я же не Его посол.

— Да, конечно. Я говорю так просто потому, что доверяю тебе как лидеру. — поправился Питер. Это должно было меня порадовать — и порадовало, только с одним "но".

Всю ночь после этого случая я спрашивал у себя в голове «Тебе нравится, что я говорю за Тебя? То, что я это себе позволяю — не дерзко ли это?». Ответа так и не получил. Поглядел на наброски в тетради, на Его непохоже нарисованный, кривоватый лик (впрочем, после карикатур Сириуса мои почеркушки стали казаться даже более близкими к реальности), вздохнул, отбросил тетрадь и упал спать.

На другой день же мы почти поймали удачу за хвост. Псы учуяли оборотня и Гермиона сразу же повела свою лошадь вперёд, ведомая желанием увидеть предателя лицом к лицу. Я, конечно же, обогнал её — всё же это было опрометчиво со стороны Грейнджер, которая почти так и не научилась управляться со своим арбалетом. Застучали копыта, мы загнали его: такого же плешивого волкособа, похожего на человека, а рядом с ним как раз был отряд из всевозможных тварей.

Завязалась долгая и укравшая много драгоценного времени битва, Рон поражал своим мастерством владения мечом, там, где что-то не выходило, Эдмунд был готов помочь ему. Мы с Питером то и дело вставали спина к спине. Часть тварей трусливо разбежалась: кого-то смогли остановить, кто-то бесследно исчез. Помню, как я лично положил на землю лже-Сириуса и, не успел я утереть пот со лба, Гермиона скакнула вперёд, приставила кинжал к его горлу, распалилась, закричала:

— И ты! Ты смел чему-то нас учить о Петтигрю, свинья!

Но я быстрым жестом остановил её. Глаза волка не были желтыми, как в рассказе Сигурда. Проплешины теперь, вблизи, казались скорее общими недостатками внешности, чем смешением волчьего и собачьего. Да и его молчание явно не было присуще нашему вождю мародёров.

— Ты работаешь на Сириуса!? — спросил уже я; чудище фыркало, сопело, издавало какие-то неописуемые звериные звуки. Мне вспомнилась свинья, что сама выбрала жизнь немого зверя.

— Где Сириус!? — рявкнул я, затряс пленника, но от него уже не было слышно ничего. Он лежал кверху отвратительным плешивым пузом, высунул язык, глаза закатились до бельмов. Я чуть не швырнул со злобы меч. Издох.

— Почему!? — взмахнула руками Гермиона — Ну что ж такое-то, а!?

— Видимо, опять волшебство. Быть может, Трумпин поднаверстала свои умения, изучила то, что могло остаться от Колдуньи, наложила на него нечто вроде непреложного обета, чтобы он не смог рассказать. — говорил я, а самого меня аж била дрожь — Это явно не единственный его отряд. Самых близких он начал беречь.

— Знает, что мы вышли на него. — покачал головой Эдмунд, помогая Гермионе подняться.

— И ползёт по Нарнии, будто лесной пожар. — подытожил я — Возможно, просто у страха глаза велики, но мне всё тревожнее. Скажите, Ваше Высочество…

— Я сам об этом думаю. — ответил Эдмунд, не успел я закончить вопроса — Вроде бы, всё происходило не так давно, но я пытаюсь сравнить размеры армий Колдуньи и Сириуса, и не могу точно определить, чья более многочисленна. Мне хочется сказать, что Колдуньина, но иногда мне кажется, что память со мной будто играет.

— Ничего. — неуверенно успокоил его я — Я не прошу от Вас точной математики. И это даже хорошо, что память с вами играет. Много можно ужасного забыть, что здесь нас всех пугало. Главное — не забыть и хорошее. Но это лирика. Идём дальше. Нет. Нет, не идём. Нам нужен привал. Именно здесь, именно сейчас.

Я упал на землю, прислонился к дереву, запрокинул голову. Полумна и Люси заботливо спросили, в порядке ли я. Я честно ответил «Нет». На этом разговор был закончен, потому что чего бы они мне не предлагали, я от всего отказывался. Илта подошла, присела рядом — я погладил её шею.

День повернул к ночи. Я «пообщался» с Асланом перед сном, надеясь, что услышу в голове точный ответ. Какие-то слова услышал, но были они мои или Его — так и не понял. Ночью мне снились жуткие вещи: как Сириус собирает всех нарнийских коней, в том числе и мою Илту, бьёт их тяжёлым хлыстом, кого-то связывает, кому-то прожигает тавром на крупе знак Гриффиндора. Как я лежу связанный перед ним, с перебитыми ногами и, кажется, даже спущенными штанами, и бельё на мне всё то же, как и в тот день, и мыльная пена ползёт изо рта. Теперь надо мной хохочут не только твари Сириуса, от них ожидаемо, но и дети, и даже короли, и даже… Аслан, почему Ты-то смеёшься? Почему? Я же стараюсь ради Тебя.

Потом — Лили. Ну конечно же Лили. Главный гость моих кошмаров. Только теперь она хоть и лежала мёртвая, всё равно как-то, не шевеля губами, твердила «кошка драная, кошка драная, кошка драная»…

После — момент на башне, прыжок мисс Браун, две косички, подхваченные ветром. Я её не поймал. Она упала и расколотилась на множество маленьких стеклянных осколков.

Проснулся я от того, что услышал громкий, истеричный плач. Сразу определил — Сьюзен. Ну что с тобой стряслось, девочка моя, почему именно сейчас… Ну не виновата ты в том, что случилось с Сириусом, сколько ещё тебе твердить, вот во имя Льва…

Когда я выбрался на свет, потирая глаза, то обнаружил, что плачет не только она: рядом с ней сидел Рон Уизли и совмещал неприличные проклятия с нытьём и причитанием, царапал себе веснушчатые щёки, стучал кулаком по колену.

— Это всё я! Из-за меня всё! — я уже не помню, кто именно из них это сказал: возможно, даже оба и в унисон.

Котелок для готовки еды лежал опрокинутый, мясное рагу, ещё недоваренное, расплескалось на грязную землю, уже подбежал немой хорёк и начал таскать кусочки. Деревянная ложка сломана надвое. Земля неподалёку носила следы женских сапог и чьих-то шестипалых лапищ, где-то были вспаханы борозды: девочка явно упиралась, а её тащили за собой.

Вот круг и замкнулся, а слизеринская змея съела свой хвост. Всё началось с того, что мисс Браун захотела умереть.

Если её старое желание сбылось…

— Где!? — возопил я, схватив резко за плечи и тряхнув сперва Сьюзен, потом Уизли — Где она!? Куда её унесли!? Это были они!?

— Ненавижу Сириуса… — ответила Сьюзен, поднимаясь на ноги, и всё сразу стало ясно. Это были они.