Дуб, залитый солнцем (гет)

1945. Австрия.

Августин мало что мог разглядеть в свете маленькой настольной лампы, которая освещала весь подвал. То, что он находится в подвале, он понял по характерному запаху цемента, который проникал в его легкие, щекоча ему нос, раздражая слизистую настолько, что хотелось чихать, и по холоду, который пробирался даже через пальто. Стужа издевательски окутывала его всюду, не давая хоть чуть-чуть согреться, хотя, может, оно и к лучшему. Что он помнил? Он помнил, что была бомбежка, и что он забежал в первое попавшееся здание, спотыкаясь о чьи-то мертвые тела и одежду, до последнего стараясь спасти свою жизнь. И, судя по тому, что Августин езе чувствует все свои конечности, ему это удалось. Да, кажется, он оттолкнул человека, который вместе с ним хотел в это убежище. Интересно, смог ли тот бедолага спастись? «В этом нет никакого толка, ты всегда был эгоистом, ты всегда жил для себя,»‎ — проносится у него в голове. Августин медленно открывает глаза, сил нет. Он лежит на спине, чувствуя вкус крови во рту. «Значит, меня все-таки отбросило ударной волной в стену…»‎. Он переворачивается на бок и притягивает ноги к себе. Он чувствовал, что был на волосок от смерти. Если его здесь найдут, то ему конец. Августин стягивает каску, которую нашел на трупе какого-то солдата; голова вот-вот лопнет, во рту пересохло.

— Я знаю, что ты живой. — Раздается голос ровно над его головой. Августин поворачивается на спину медленно и скованно, боясь, что этот человек сдаст его. Форма на нем военная, но кто сейчас не сдает каждого, неважно, причастен ты к смерти или нет? — Скажи хоть что-нибудь. Ты ведь живой, я точно это знаю. — Голос требовательный и строгий, женский. Августин молчит, не веря своему счастью — он, видно, у своих, а не у гражданских. Но кто она? Эта добрая душа, желавшая узнать, живой ли он или нет. Августин часто дышит и пытается сосредоточить взгляд; перед глазами все плывет.

— Да, я живой, — тихо проговаривает мужчина — скорее для того, чтобы его не бросили тут помирать и чтобы от него отстали; все, чего он хотел сейчас, это спокойствия и тишины.

— Тогда почему не отозвался в первый раз? — Голос все не унимался.

— Я ранен, у меня, по всей видимости, травма головы. Если хочешь, чтобы я скорее умер, то дай мне сделать это в тишине! — Чуть повысив голос, проговорил он и тут же об этом пожалел. В голове тут же бьют молотки. Он сглатывает слюну, но это не помогает. Пить охота так, что язык колет. Он смотрел куда-то в пустоту, как ему казалось, из-за окружающей темноты, но потихоньку он стал вглядываться в сумерки и увидел, что силуэт был все еще рядом с ним.

В тишине послышались шаги, и лампу куда-то переместили; свет стал прыгать по потолку и все ближе и ближе приближался к Августину, пока лампа не оказалась прямо над ним, ослепляя его своим светом. Он зажмурился.

— Ничего себе у тебя тут рана. Да, надо ее промыть и перебинтовать, трупы нам тут не нужны. — Голос на удивление стал спокойным, а еще более мягким — может, это сострадание к нему или же просто осознание, что от трупа никакого проку не будет.

Ставя лампу на пол, незнакомка садится рядом с ним, достает бинты. Аккуратно достав фляжку, промокает бинт и, тихо веля потерпеть, протирает рану и бинтует Августину голову. Он же лежит, пустыми глазами смотря в никуда. «На сколько я тут застрял? Сколько мне осталось? Господи, хоть бы не умереть в подвале. Найти ведь не смогут. Ах да, и кто меня искать-то будет? Однако, может, оно и к лучшему. Порой все, что тебе нужно, это самое грязное и темное место на земле — чтобы просто полежать там и умереть».

— Спасибо вам, — полушепотом проговорил Августин. Женщина аккуратно положила его голову на каску, что лежала рядом.

— Не за что. Скажите, как там наверху? — Она ставит лампу между ними, и он наконец-то может рассмотреть ее лицо. Аккуратные черты лица и большие глаза василькового цвета. Она на секунду-другую замирает и, ахнув, проговаривает свое имя. Августин не слышит ее.

— Простите, я не услышал.

— Меня зовут Агата. — Она садится, облокачиваясь о стену. — Так как там наверху? Все так же? — улыбаясь горькой улыбкой, спрашивает она.

— Я не знаю, когда вы пришли сюда. Но да, там все так же бомбят. — Августин

задерживает свой взгляд, девушка кажется ему такой живой. Впервые он видел хоть какие-то человеческие эмоции. Как же он соскучился по ним… Это было как в далеком-далеком прошлом, которое теперь казалось ему почти призрачным, лежащим за пеленой густого тумана.

— Жалко. Я уж думала, что смогу выйти за газетами. Но, видно, не судьба, — с легкой обидой проговаривает Агата. Не с разочарованием, не с гневом, а обычной повседневной обидой, с которой люди в жизни сталкиваются каждый день.

— Как будто оттуда вы сможете прочитать что-то стоящее. Там пишут всякий мусор. — Августин приподнимается и медленно ползет к стене, чтобы, облокотившись на нее, внимательнее рассмотреть Агату.

— Вы думаете, лучше сидеть в тишине и в неведении? — Агата не отрывает от него взгляд. Он чуть подгибает под себя колени и только лишь сейчас может рассмотреть, что на ней одето. Такое же пальто, как и на нем. Каска, юбка и свитер с горлом.

— Нет, — чуть помедлил он. — Просто, если нам суждено с вами умереть, есть ли смысл знать, что происходит снаружи? — Пожав плечами, он нервно улыбнулся и закрыл глаза; боль немного отступила. Стены сотрясаются, и с потолка сыплется штукатурка: обстрел продолжался. — Я уверен, вы ведь не просто так здесь спрятались.

— Да, вы правы. — Агата тоже прильнула к стене, сердце у нее заходилось каждый раз, когда рядом падала бомба. Она вынула из кармана сигарету и зажигалку, потом посмотрела на своего собеседника и убрала их обратно. Ему не будет приятно сидеть в дыму. Он, закрыв глаза, расслабленно сидел, прислонившись к стене; возможно, он уже уснул, а может, еще на пути ко сну. На Агату вдруг навалилась огромная усталость, с которой она боролась несколько часов подряд. Она сидела в этом проклятом убежище уже часа четыре а, может, и больше. Свои наручные часы она потеряла, и неизвестность, сколько уже она тут торчит, очень ее печалила. Она хотела узнать, что творится в мире, узнать, какой сейчас день или услышать хоть какую-нибудь интересную весть. Вакуум и тишина, творившиеся тут, начинали давить на нее. Возможно, скоро обстрел закончится, и она сможет ненадолго выйти.

Прислушавшись, Агата не услышала никаких звуков. Она встала и подошла к двери. Тишина. Видно, все же закат наступил, и они улетели.

— Там все вроде бы затихло. — Агата обернулась к Августину. Тот приоткрыл глаза и, выпрямившись, миг-другой молчал, потом аккуратно встал и, чуть пошатываясь, стал идти к выходу.

— Вы хотите выйти?

Агата покачала головой.

— Я просто хотела подышать воздухом и запастись едой. Вы можете посидеть тут, думаю, они уже не прилетят сегодня.

— Вы не можете говорить это с такой уверенностью, — перебил ее Августин. — Однако я пойду с вами. Одному сидеть мне тут еще страшнее. Если завалит — то меня ждет только смерть, а так у меня будут выход и шанс.

— Да, вы правы. Присутствие хоть какого-то шанса всегда лучше, чем его отсутствие. — Агата улыбнулась.

Августин аккуратно открыл дверь, огляделся вокруг и вышли первым — за ним Агата. Они осторожно шли через обломки и горящие здания, кашляя от пыли.

Идя по полуразрушенному городу, они то и дело останавливались, оглядываясь по сторонам. Агата направлялась домой, хотя теперь это полуразрушенное, заброшенное здание трудно было назвать домом. Августин просто шел с ней рядом. Дома у него не было, да и идти ему было просто некуда.

— Как вы вообще можете ничего не помнить? — Удивлялась она, поднимаясь по лестничной клетке дома.

— Вам лучше не знать, почему мне некуда идти и почему я увязался за вами, как брошенный щенок. — Августин рывком открыл ей обугленные и заклинившие двери.

— Поверьте, я многое видела в той жизни. Вам не испугать меня. — Агата посмотрела на столик, где лежали газеты. Последний выпуск. Аккуратной стопочкой. Видно, их сегодня принес сосед.

— О, ваши газеты! Думаю, что теперь вы сядете их первым делом читать. — Августин присел на кресло, что лежало в пепле. Голова у него снова начала поддерживаться.

— Нет, я не буду этого делать. Вы были правы, — он смутился, — ну, на счет того, что тут ничего правильно не пишут. Тут и правда одно вранье. Про Англию и Америку. — Мужчина махнул рукой. Этих всех заголовков он начитался, будучи при службе.

— Снова обвиняют нас, — констатировал он. — Интересно, у них отбита память?

— Наверное… не знаю. Вы знаете, я думаю, что сегодня они не прилетят. А чтобы скрасить вечер, давайте поболтаем — Агата подходит к шкафчику и достает оттуда вино.

— О чем? Мы ведь с вами едва знакомы.

— Это неважно, — машет она руками. — Давайте просто расскажем истории друг другу, и все. Я не знаю, что ждет меня в будущем, но, собственно, мне все равно. Поверьте, мне есть, что вам рассказать. Я не человек, у которого ничего нет за душой, — с мольбой произнесла она. Августин был согласен; позади него лежала вся его жизнь. Она была чем-то наподобие огромной ямы, где лежали все его страхи и все его темное прошлое. И он никак не мог ее зарыть.

— Ну, человек, у которого есть опыт, это уже человек с чем-то за душой. А что вы, собственно, хотите услышать?

— Все, что вы пожелаете рассказать. Давайте просто говорить без целей и желания. По правде сказать, тот образ, который вы сейчас видите, это не совсем мой образ. Это скорее то, что от него осталось.

— Что вы имеете ввиду? — тут же переспросил он. Взяв бутылку, Августин спохватился штопора и обнаружил, что его нет. Агата любезно протянула его.

— Я имею в виду, что от меня той, которой я была, и ту, которую любила, мало что осталось. Знаете, когда ты проживаешь жизнь и потом уже вспоминаешь, какой ты был, ты понимаешь, что потерял многие части себя. Конечно, они восполнимы, но порой я жалею, что эти части потерялись. Думаю, с ними мне было бы лучше. — Она на миг закрыла глаза. Августин открыл вино. У них не было ни бокалов, ничего. Кухня была разворочена. От нее остались только ошметки.

— Кем вы были? Вы были знаменитой актрисой или же вы кем-то, кто купался в людской любви?

Агата покачала головой.

— Я была… а, впрочем, вы сами все узнаете. Думаю, я знаю и вас.

— Меня много кто знает. Я был знаменит в своих кругах. Я убийца. Не гадайте, — с горечью произнес Августин. Агата облокотилась об кресло.

— Вы убили много людей?

— Достаточно, чтобы загреметь в ад. Хотя… смотря кого рассматривать. Если убийц — то это святое дело. Его воров и уголовников, то тоже. А если простых людей…

— Что значит простых? Что вы подразумеваете под этим словом?

— Ну, людей, которые ведут тихую жизнь, спокойную жизнь.

— Таких нет. Я открою вам секрет. Все люди чем-то да плохи. — Агата отпила из бутылки и поставила ее на стол. Луна освещала комнату. Окна были выбиты, но это не мешало им сидеть.

— Вы тоже убийца? — Августин попал в самое яблочко. Пока он произносил эти слова, Агата медленно опустила глаза, и вся ее фальшивая настроенность спала, и Августин понял. Ей нужно было просто рассказать и понять, что не одна она такая.

— Не подумайте ничего такого, просто… — Она запнулась.

— О, я ничего и не думаю. У меня, если вы помните, ушиб головы. С такими-то проблемами не думают. Не переживайте. — Августин выставил вперед руки, чтобы показать, что он не имеет никаких намерений.

Агата тяжело вздохнула, а потом встала и, подойдя к шкафу, обернулась на Августина; он все так же сидел на месте. Она открыла дверцы шкафа, достала оттуда пилотку, надела ее на себя и встала перед ним.

Августин сидел минут пять, потом ухмыльнулся и покачал головой, отвел взгляд и развел руками, как бы признавая то, что она созналась перед ним.

— А кто вы? — раздался тихий ее голос в тишине квартиры.

— Я… — Он встал и скинул с себя пальто, где под ним красовались две награды СД, которые выдавали только им.

Они простояли в тишине квартиры минут пятнадцать а, может, и двадцать. Вечер ложился на город, фонари не зажигались, однако редкие машины проезжали. На улице была весна. Март месяц, снег уже стаял, однако холодные ветра еще гуляли по улицам.

— Начните вы, — сказала Агата. Она, смущенная, смотрела на него в упор.

— Хорошо. Тогда начну так, — произнес Августин со строгостью и жестокостью. — Наверное, я начну с того момента, когда я только-только понял, что у меня есть жизнь.