Химия (гет)

Стены одноместной палаты университетской больницы, яркие и светлые, создавали ощущение свежести. В этой тихой и простой обстановке, спасительно контрастирующей с гулом в коридоре, Эдвард сидел на койке в изматывающем ожидании, ощущая уже привычную тяжесть волнения последних дней. Тонкая ткань больничной рубашки, простая и лёгкая, непривычно отчётливо ощущалась кожей.

Обследования, необходимые для подготовки к операции, начались. Вновь на него были устремлены взгляды: настороженные — пациентов, любопытные, оценивающие; пристально-напряжённые — врачей. Каждое слово, каждое действие персонала казались Эдварду исполненными скрытого смысла и легкой угрозы.

Когда в больничной комнате с белыми холодными стенами медсестра в перчатках приблизилась к нему с металлическим лотком, звонко звякнувшим инструментами, Эдвард напрягся. Какой-то знакомый резкий запах ударил в нос, вызывая неприятное покалывание и даже лёгкое головокружение.

В тот миг когда стало понятно, что у него сейчас будут брать кровь, Эдвард замер. Он никогда не видел этого так близко. Только слышал — об иглах, о боли, о пугающе неестественном вторжении в целостность тела. Внутри все сжалось в тугой, неприятный комок.

— Боишься? — тихо спросил Эндрю, наблюдая, как Эдвард напрягся. — Это совсем не страшно. Просто как комарик укусит, не успеешь и заметить.

— Комарик? — Эдвард поднял на него непонимающий взгляд. Он глубоко вдохнул, стараясь отогнать нарастающий страх, но холодные мурашки уже ползли по коже от вида тонкой, острой, блестящей иглы. Он незаметно отодвинулся на кушетке.

— Эдвард, — медсестра улыбнулась, но в глазах Эдварда это казалось насмешкой, — ну что ты как маленький? Эта малюсенькая иголочка — ничто по сравнению с твоими… инструментами! — она кивнула на его лезвия, и в ее взгляде мелькнуло что-то неопределенное — как будто смесь замешательства и тайного интереса.

Внезапно Эндрю вмешался:

— Слушайте, — он повернулся к медсестре с лёгкой улыбкой, — может, вы у меня сначала возьмёте? А то Эдвард, кажется, немного переживает. Давайте я на себе покажу, что бояться нечего.

Медсестра недоуменно посмотрела на него, вскинув брови.

— У нас очередь, другие люди ждут…

— Ничего страшного, — улыбнулся он медсестре, уже закатывая рукав. — Я как раз давно хотел провериться, а тут такой случай! — он перевел взгляд на Эдварда, ободряюще кивнув ему. — Эдвард, сейчас ты увидишь, что это самое обычное дело! Раз два и готово! Все, кто лежит в больнице, проходят через это.

Медсестра лишь вздохнула — Эдвард и правда был не самым простым пациентом. Двигаясь с профессиональной отточенностью, заметной в каждом движении, она наложила жгут, попросила сжать кулак, быстро обработала кожу спиртом и ловким движением ввела иглу. Эдвард завороженно наблюдал за этим ритуалом — как игла, это чужеродное острие, скользит под кожу, как тонкая струйка крови медленно покидает тело Эндрю, наполняя пробирку. В этот момент не игла пугала его, внутри нарастало другое, все более явное и глубокое беспокойство — ощущение чуждого вторжения, утекания самой жизни вместе с кровью. Это напомнило ему... Но Эндрю был спокоен, он не дернулся, даже не поморщился. И это немного успокаивало Эдварда, возвращало его в настоящий момент. Его невозмутимость действовала как якорь.

Эндрю улыбнулся ему, мягко и ободряюще:

— Ну вот видишь? Все в порядке. Это совершенно нормально. Ничего страшного.

Уже настал его черед. Однако, теперь его мысли заполнились новым страхом — как положить руку так, чтобы не задеть медсестру, как не дернуться в процессе? И как вообще получится укол, если он не может сжать кулак? Эдвард отвёл взгляд, стараясь изо всех сил не шевелиться, и почувствовал, как немеет его рука, холодное прикосновение ваты, острую резкую боль укола, ощущение, будто что-то важное утекает из него вместе с кровью. Это было неприятно, но не ужасно, и уж точно не так страшно, как рисовало его воображение. Все получилось.

Дальше обследования потянулись одно за другим. Громкий гул аппаратов, непонятные трубки и датчики, холодные пугающие инструменты врачей. Каждый раз, когда его подводили к новому прибору, вели в незнакомый кабинет, в груди сжимался комок тревоги, растекаясь волной.

В этом калейдоскопе чужих лиц и непонятных процедур единственной опорой был Эндрю. Он неизменно оставался рядом, спокойно и терпеливо объясняя все происходящее. ЭКГ... узи... рентген ты уже знаешь... просто наденут на руку манжету, она надуется и немного сожмет ее... "Обычные процедуры, Эдвард. Через это все проходят" — неизменно мягко говорил он, и его присутствие в этой чужой и пугающей обстановке давало Эдварду столь необходимую поддержку и защиту, ощущалось зыбким островком хрупкой безопасности.

И каждый раз, когда страх поднимался изнутри, пытался захлестнуть, Эдвард вспоминал спокойное лицо Эндрю во время забора крови. Его спокойный голос, его уверенность уже готовы были понемногу передаться Эдварду.

Мешало другое — постоянный страх вновь кого-то неосторожно поранить. Эдвард прикладывал все усилия, чтобы во время процедур оставаться неподвижным. Но то, как врачи реагировали на результаты обследований... Они не просто смотрели на него странно, тревожно-испытующе, а переглядывались, шептались, задавали вопросы, недоуменно качали головами. Их недоумение только усиливало его болезненное мучительное ощущение в этом людском мире, что он — другой. И ему ни на мгновение нельзя забывать об этом.

Воспоминание о суде вспыхнуло яркой вспышкой. Тяжелые, колючие взгляды судей, холодный обвинительный хор в зале, безжалостные вспышки камер. Он уже пережил это публичное унижение, этот ад. Значит, должен справиться и с этим испытанием. Ради рук. Ради той небольшой свободы, которую ему вернули.

Живущий в нем страх вновь довериться кому-то был силен, но, отчаянно нуждаясь в тепле и понимании, Эдвард неизменно тянулся к Эндрю. Тот вел себя с ним так, словно он был... обычным человеком? Эдвард не знал, кроется ли за этим какой-то подвох.

Дело дошло до неврологического осмотра. Невролог — мужчина средних лет, с сосредоточенным, пристальным взглядом, попросил следить Эдварда за кончиком ручки, двигающейся перед глазами, а потом каким-то молоточком зачем-то ударил по колену, что оказалось совсем не больно, а нога, к его большому удивлению, сама собой разогнулась.

Эдвард отвечал на вопросы о самочувствии, о том, не кружится ли голова, нет ли слабости в конечностях.

Врач делал пометки в карточке. Он задержал взгляд на Эдварде, словно припоминая что-то.

— Хорошо... Эдвард, — проговорил он, его тон стал испытующим, в нем появилась проникающая нотка. — Я... осведомлен о некоторых... особенностях вашей физиологии. Дело в том, что вы, как говорят... не спите?

Эдвард опустил взгляд, чувствуя привычное смущение от осознания своей инаковости.

— Да, — тихо подтвердил он. — Я... не сплю. Мне... — он немного запнулся, говоря о том, что для него было так естественно, но так странно для других, — не нужен сон.

Невролог покачал головой, словно не веря, его полный удивления взгляд стал изучающим.

— Значит, не спите... — проговорил он с глубокой задумчивостью, словно переваривая эту невероятную информацию.

Он оглянулся на Эндрю, словно желая разделить с ним свое недоумение, но тот ответил ему лишь спокойным взглядом.

— В таком случае, мой вопрос немного другой, — невролог вновь сфокусировал свой пристальный взгляд на Эдварде. — Вы когда-нибудь чувствуете потребность в отдыхе?

— Очень редко... — ответил Эдвард, не поднимая глаз. — Чувствую... Похоже на желание остановиться.

Невролог сделал еще одну пометку, его выражение лица стало более задумчивым.

— Очень интересно... А чем же вы занимаетесь по ночам?

— Смотрю... — тихо отозвался Эдвард, представляя пригород, расстилающийся внизу холма. — Или читаю.

Врач медленно кивнул, но в его глазах продолжало читаться глубокое недоумение.

— Ладно, — с усилием вернув себе профессиональный тон, он продолжил. — Проверим теперь чувствительность. Закройте глаза.

Эдвард с тревогой послушно выполнил просьбу. На коже руки он ощутил словно лёгкий укол тонкой иглой — похожий на укол при заборе крови, но совсем без боли. Врач испытующе спросил — "Чувствуете прикосновение? Различаете острое и тупое?" Почти сразу же последовало другое прикосновение, чуть в другом месте. Оно ощущалось иначе, как тупое надавливание. "А это?" — снова спросил он. Эдвард, сосредоточившись на своих ощущениях, отвечал: "Чувствую... Первое было острое... а второе — тупое."

Врач перешёл к проверке моторики его рук. Он пристально осмотрел их, словно пытаясь понять, как эти странные, металлические придатки могут выполнять функцию кистей.

— Пошевелите пальцами... А теперь быстро постучите ими по столу, — последовала инструкция.

Эдвард старался выполнить движения правильно и точно, следуя каждому слову.

Затем пришло время теста на координацию.

— Дотроньтесь кончиком этого... пальца до кончика своего носа, — велел врач. — Сначала медленно, потом быстрее.

Коснуться носа. Пальцем. Взгляд Эдварда метнулся к его "пальцам" — блестящим лезвиям, и мгновенно наполнился тревогой — от самой мысли причинить боль, даже себе.

Очень медленно, с невероятным напряжением, он стал поднимать одну из своих рук-ножниц. Он выбирал — не острый кончик, нет. Осторожно, миллиметр за миллиметром, он с лёгкой дрожью подводил к кончику своего носа плоскую, тупую сторону лезвия, сосредоточив на этом движении всю свою неуклюжую грацию и весь свой страх.

Он остановился. Лезвие замерло в миллиметре от нежной кожи. Врач замер вместе с ним, и в его глазах отразилось напряжение момента — малейшее неверное движение, и...

— Хорошо, Эдвард, — сказал он тихим, ровным тоном, — можешь опустить руку. — И после мгновения колебания он добавил. — А теперь... попробуй закрыть глаза и повторить то же самое.

Но прежде чем Эдвард успел отреагировать, Эндрю, который до этого молча сидел у стола, наблюдая, шагнул вперед.

— Достаточно, доктор, — спокойно произнес он. — Любое дальнейшее движение будет слишком большим риском.

Доктор повернулся к Эндрю:

— Я понимаю ваше беспокойство, — сказал он бесстрастным тоном, но с ноткой профессиональной необходимости. — И я согласен, что риск в данной ситуации есть. Но... это часть протокола и необходимо для полной картины.

Он оценивающе посмотрел сначала на Эдварда, затем прямо и серьезно — на Эндрю.

На лице Эдварда отражалось замешательство и явная тревога, а его руки, казалось, застыли в нерешительности.

— Тогда свяжитесь с Джоном, — невозмутимо сказал Эндрю.

Через несколько минут, после короткого телефонного разговора, доктор обернулся к ним:

— Хорошо, — сказал он, — на сегодня достаточно.

...От еды, принесенной Эдварду в палату, он отказался. Не сейчас. Она создала бы только дополнительные проблемы. Он поест… когда сможет сам. Когда руки дадут ему хоть какую-то самостоятельность.

На следующий день его встречала операционная — равнодушной прохладой и больничным, тревожным запахом. Просторное, гулкое помещение казалось чужим и угрожающим. Эндрю не пустили внутрь, и Эдвард с отчаянной тоской смотрел, как дверь захлопывается за ним, отрезая его от единственной опоры, оставляя один на один с неизвестностью.

Врач, склонившись над ним, уже лежащим на неуютной, холодной кушетке, объяснил, что сейчас введет ему пробную дозу наркоза — для проверки реакции организма. Эдвард знал от Эндрю, что это означает обезболивание.

Сердце Эдварда колотилось в груди, отбивая ритм страха и надежды — сейчас решится все. Сработает или нет? Возможно ли для него долгожданное избавление, или он навсегда останется пленником своих ножниц. Надежда и страх боролись в нем, терзая душу.

Игла скользнула под кожу. Боль прошла мимо него. Укол сделан. Ожидание казалось вечностью. Он затаил дыхание, вслушиваясь в себя, пытаясь уловить хоть какой-то признак изменений. Тишина. Ничего. Врач наблюдал за пляшущими цифрами мониторов: пульс, давление, дыхание — пока без изменений. «Головокружение? Онемение? Тошнота?» — он повернулся к Эдварду, внимательно следя за ним. «Нет», шептал Эдвард, и отчаяние подступило к горлу горьким комом, готовое захлестнуть его. Неужели не действует? Неужели все напрасно? Тогда пусть операция будет просто так, он готов терпеть любую боль, лишь бы избавиться от этого кошмара. «Подождем… еще… Или увеличить дозу? Или… найдем хлороформ…» — бормотал врач рядом. Он ввел ещё немного анестетика. И тут — небольшое покалывание в кончиках пальцев ног. Неуловимое изменение. Вдруг — легкое дрожание в теле. Неуловимо, едва заметно. Но оно было. Надежда вспыхнула ярким лучом. И потом… тепло волной прокатилось по телу, растворяя страх и напряжение. Мир поплыл, потерял четкость, стены вокруг расплылись дымкой, оставляя ощущение невесомой легкости полета, и приглушенный голос далеко-далеко. В сознании мелькнул призрачный образ — влажная ткань на лице, отголосок далекого прошлого. И в последний миг, перед тем как мир погрузился во тьму, сладкая и умиротворяющая мысль: «Лимонад… когда так сладко и легко…» увела его сознание в мир забвения.

* * *

...Эдвард, погруженный в свое ограниченное пространство, не подозревал о том, что творится за его пределами.

Внезапный звонок телефона оторвал Джона от работы. Больница.

— Джон, — голос на том конце провода был деловым, с оттенком настойчивости, — наркоз подействовал. Нам нужно срочно провести комплексную эндоскопию и биопсию. Пока он под наркозом... Нужно использовать возможность.

Джон молчал, сжимая телефонную трубку. "Использовать возможность..." Звучало цинично, хоть и логично с научной точки зрения. "Добровольное согласие?" О нем в любом случае не шло речи. Да, все эти исследования необходимы. Дилемма между наукой и моралью, которую он сам себе создал, теперь проявилась во всей полноте.

— Нет, — твердо произнес Джон, — сейчас никаких инвазивных исследований.

— Но... Мы теряем время! Нам нужны данные... — возразили на том конце, недоумевая.

— Нам нужны данные о работе его мозга, — Джон повысил голос, в нем появились стальные нотки. — И мы займёмся этим, как только уберем ножницы. Ткани — потом. У нас есть вся исходная информация. Я сказал — нет. Когда он сможет адекватно оценить ситуацию — тогда мы вернемся к этому вопросу.

— Хорошо, Джон, как скажете, — в голосе послышалось лёгкое колебание. — Но я не уверен, что это оптимальный путь...

— Вы же анестезиолог, верно? Вот и сосредоточьтесь на том, чтобы обеспечить ему стабильное состояние после выхода из наркоза. Это ваша зона ответственности. Остальное — за мной.

Джон положил трубку. Он с отчётливой ясностью понимал, что его моральная дилемма, которую он выбрал сам — ещё не раз предстанет перед ним в полный рост.