Час первый: Тол-Сирион. Битва песен (джен)

Был уже поздний вечер, когда Майрон спустился в подземелье. Пустые волчьи клетки смотрелись непривычно и как-то неуютно. Такой их вид отчего-то внушал подспудную тревогу. Гоня от себя невесть откуда возникшие подозрения, Майрон двинулся по полутёмному коридору. Его шаги по каменному полу отдавались в почти совершенной тишине: не было слышно ни единого шороха, ни малейшего звука, словно темница вымерла полностью. Даже дежурные стражи старались растворять перед ним железную дверь как можно бесшумнее и расторопнее. Однако, уже подходя к тупику коридора, он увидел отблески света факела впереди и услышал грубые голоса:

— А я и говорю. Волк их и сожрал. Да по одному.

— Ну ты и враль! Какого волка на всех хватит? Это какое пузо надо? Не один он был. Слышь, а этот тут остался? Он ведь из них. А чего?

—Так он не белоглазый.

— А тогда чего?

— А ничего.

Продолжения этого занимательного разговора Майрон дожидаться не стал и, не таясь, подошёл ближе. Новобранцы осеннего набора, в силу своей хилости и недалёкости определённые на самые грязные работы, лениво препираясь, без особого рвения убирали перепревшую солому в опустевшей камере казнённых пленников. При виде Майрона они как-то неестественно выпрямились и одновременно захлопнули рты. В спёртом воздухе темницы заклубился невидимый смрад страха. Чтобы убраться рысью прочь им хватило одного кивка головой в сторону коридора и короткого пожелания:

— Пошли вон.

Из самой дальней тёмной камеры в конце тупика Майрона кольнул чей-то очень острый взгляд. Но и только. До его слуха не донеслось ни шороха, ни вздоха, ни даже звяканья цепей. Решив, что разбираться с этим ему ещё предстоит, но определённо не сейчас, Майрон повернулся ко взгляду спиной и подошёл к бывшей темнице Финдарато. Если бы у него ещё оставалось сердце, наверное, его могли бы коснуться жалость и сочувствие. Жалость к этому безумцу, который осмелился полюбить посреди бесконечных войн и боли спетого Искажённым Мира. Сочувствие нежному чувству, которое посмело расцвести посреди зимних вьюг и даже изловчилось оказаться взаимным. Наверное, он мог бы испытать и какой-то трепет пред столь великой силой, вершащей судьбы. Но вместо этого ощущал лишь дошедшее до крайности отвращение к делам, гнев, злость, тревогу, непреходящие опасения и безмерную усталость. Вся эта история вымотала его не меньше, чем десяток лет в забытых Светом и всем миром подземельях Ангаманди. Майрон опустил руку в карман и вытащил на тусклый свет блеснувшее глазами змей кольцо.

— Глянь-ка, что я нашёл. Случайно спряталось в ваших старых лохмотьях, — проговорил он почти нараспев. Он и сам сознавал, что особенно его притомила постоянная необходимость играть словами, обдумывая наперёд каждый свой шаг и постоянно подменяя правду полуправдой. И он очень хотел надеяться, что именно сейчас этому адану будет не до молчаливого замыкания в себе. И оказался прав. Источающий страдание и горе жалкий комок тряпья, ссутулившийся в углу, поднял мохнатую голову, зло сверкнул из-под бровей блестящими чёрными глазами, но обмер, едва лишь разглядел кольцо в пальцах Майрона.

— И ты, и я, конечно, оба знаем, кто же побывал у меня в гостях. Мне вот только интересно, что же такого великого ты совершил, чтобы он передал это в дар тебе? Что ты за важная птица такая, а, смертный?

Из темноты раздался задавленный смешок. Невесёлый. Груда тряпья зашевелилась, поднимаясь в полный рост и обернулась неопрятно заросшим волосами и бородой высоким и крепким аданом. Страха в его глазах не было, впрочем, как и горя. Сейчас в них полыхала лишь неприкрытая, ничем не замутнённая откровенная ненависть.

— Раб Моргота, — послышался хриплый голос. Берен сделал один болезненный шаг к решётке, при движении зазвенели цепи на его руках. — Давай же! Ответь на этот вопрос сам. Ты столько пытал его, столько допрашивал, но так и не выведал у него этот простой ответ? От так и не сдался тебе. До самой смерти не сдался!

«В это действительно можно поверить. В иной раз и с кем-то другим Финдарато упирался бы до самого конца».

— Да. Он каждый раз выбирал тебя. Такая сила духа даже может быть достойна моего восхищения, — Майрон поднёс кольцо чуть ближе к решётке, словно выбирая лучший угол падения света и любуясь переливами камней. — Перед лицом смертельной угрозы он неизменно раз за разом выбирал тебя. А мне, наверное, так до конца и непонятна эта неразумная тяга.

— Нет. Непонятна. — Теперь Берен неотрывно следил за покачивающимся в двух пальцах Майрона кольцом. И, если судить по его дальнейшим речам, сам он действительно утратил страх смерти: — Ибо есть силы превыше страха, боли и отчаяния. Намного превыше твоего скудного разуменья. И есть клятвы вернее самых крепких уз. Даже родственных и братских. Такому, как ты, они, конечно, непонятны. Отдать жизнь за жизнь, жизнь за друга. Нет… кому-то другому может быть, но тебе, Тху, этого не постичь!

«Ага, а теперь заглоти-ка наживку…»

— Да много ли ты, смерд, знаешь о клятвах? Клятвы губят, клятвы ведут на смерть… Или даже в пасть к волку. И что? Туда он и отправился. А стал ли счастливее? Или благословеннее? А знаешь ли ты, глупец, чем становится для эльда несдержанная клятва? В Чертогах Мандоса это — неподъёмный груз, только тянущий на самое дно Бездны Мёртвых.

Он почти угадал, когда именно это случится — с яростным рыком Берен кинулся к решётке, его рука на удивление стремительно метнулась между прутьями и выхватила кольцо Финрода из пальцев майа. Бородатое лицо адана прочертил торжествующий оскал. Сжав кольцо в кулаке, он спешно отпрянул вглубь камеры, словно боялся, что упустивший добычу Майрон с досады примется звать стражу.

— И в этом ты тоже ошибся, раб Моргота, презренный Тху! Отныне Ном возродится в Свете Валинора, на который твои глаза даже боятся посмотреть. Ибо он сдержал все данные им клятвы, он чист перед ними! Он вскоре увидит родные края Благой земли и будет и счастлив, и благословен!

«Да уж, я тоже на это надеюсь…»

Вот, кажется, и всё. Может быть, в глубине души Майрон ожидал ощутить облегчение или какое-то иное чувство, которое когда-то давно он испытывал по окончании удачно завершённых долгих и сложных трудов, но, видимо, он просто разучился его испытывать. Теперь осталось последнее: подготовить побыстрее незаметную отправку самого Берена куда-нибудь подальше. Некая мстительная нота где-то внутри пела Майрону о возможном возмездии: отправить этого глупца прямиком в Химринг, например. Пусть там объясняется о своих планах со старшими Феанорингами и рассказывает им сказки про любовь к деве Лютиэн, обещанный Тинголу Сильмарилл и про своё чудесное спасение. С этим искусом боролась даже не отсутствующая совесть, а собственное обещание, данное Финроду. Из Химринга Берен при таком раскладе живым бы не вышел. Проще всего выходило напоить глупца сильным дурманящим зельем и отправить его в сопровождении доверенных лиц куда-нибудь в земли Бретиля под предлогом возвращения домой сумасшедшего родственника. Это решение тоже выглядело недобрым, но куда менее жестоким, чем передача дурака Феанорингам. В конце концов рано или поздно дурман развеется, мысли прояснятся (насколько это возможно), а дальше Берен пусть уже решает сам.

— И знай одно: я не успокоюсь, пока не отомщу тебе.

От неожиданности выпада Майрон удивлённо вскинул бровь, на мгновение позволив истинному изумлению отразиться на своём лице. Беоринг гневно смотрел на него сквозь решётку, сжимая кулаки. Серебряное аманское кольцо он уже надел себе на указательный палец правой руки, и оно тускло поблескивало в свете догорающего факела.

— Его ты теперь снимешь только с моего трупа! — зло проговорил Берен, заметив его взгляд. — Или понадобится отрезать мне палец, но и тогда твоим оркам тоже придётся потрудиться. Это кольцо принадлежало моему отцу! Оно было на нём в час его смерти! За его смерть, и за смерть его товарищей, убитых твоими орками, за смерть десяти моих друзей, которых по одному сожрал твой волк, и за смерть Финрода, кто пал, сражаясь, бойся теперь, Саурон, однажды я отомщу тебе! Я стану самым непримиримым твоим врагом!

«Давай. Становись в очередь. Где-то сразу за балрогами и майар Моргота, но перед списком эльфийских владык как раз найдётся свободное местечко».

— Я отомщу тебе за Барагунда и Белегунда, и за Эйлинель, и её мужа несчастного Горлима, которого ты соблазнил призраком и обманул рядом с его домом! Он сам поведал мне о том, придя тенью в ночь, когда кровью капали стервятники! Отомщу и за Радруина и Дайруина, Дагнира и Рагнора, Гилдора, Артада, Уртеля и Хаталдира!

Кому принадлежали эти имена, Майрон не совсем разобрал. Он даже не сказал бы уверенно, были ли то эльдар или эдайн. По числу казнённых пленников количество не сходилось, а значит, Берен обвинял его в каких-то совсем уже неизвестных смертях и соблазнах, если, конечно, перенесённое горе не вылилось в обыкновенный приступ бреда. Очень было похоже на то. Тем более, что Берен продолжал, очевидно, полностью лишившись страха перед гибелью:

— Отныне ты будешь бояться повернуться спиной, Тху! Из тлена ты вышел и в тлен ты вернёшься! Вспомни, я уже ранил тебя! Нанесу удар и снова.

И в этом месте Майрон не выдержал:

— Ты, бредящий адан? Ты ранил меня? И когда же случилось это великое событие и где, кроме как в твоём воображении?

— В Дортонионе! Когда ты обратился волком и напал на меня, а в схватке я ранил тебя в ногу!

— В Дортонионе ты ранил какого-то волка и с тех пор уверился, что это был я? — вслух повторил Майрон. При всём при том выходило, что адан не лгал. Берен доподлинно верил в собственные слова. Значит, нечто похожее там происходило на самом деле. Майрон задумался вдруг о том, что его собственная придуманная молвой слава вполне уже может перекрыть известную ему славу подлинную. Пока он столетиями безвылазно сидел то тут, то там, в Белерианде ему приписывали некие поражения и злодейства. О победах над ним сочиняли песни новые герои. А целые плачи слагались о его неведомых жертвах. Мстительная нота где-то внутри угодливо напомнила ему про Химринг.

Он уже шёл по коридору, когда его догнал последний крик:

— Ты испытаешь это, Тху! Когда тебе уже будет казаться, что ты празднуешь победу, ты сам сорвёшься и покатишься во мрак!

Он не замедлил шаг, без слов кивнул оркам-стражам, но у пустых волчьих клеток снова бесцельно остановился. Что-то ощутимо кольнуло в груди. Пожалуй, слишком много дурных пророчеств прозвучало от эдайн в его сторону за эти последние дни. Ещё недавно он был готов послать за Юханной на эту ночь, но именно сейчас пожелал остаться один. Достаточно. Пора бы и отдохнуть.

*

Пришедшее утро встретило остатками снегопада, за ночь выбелившего землю и скрывшего от чужих глаз многие неприглядные следы. Неотложных дел, способных срочно занять его разум, не нашлось, и Майрон спустился во двор, попутно раздавая мелкие приказы оркам-десятникам гарнизона. Он вышел и за ворота, прошёлся по берегу до оконечности острова, время от времени с ожиданием глядя на застывший на той стороне реки зимний лес. Вот где-то очень далеко в глубине леса раздался протяжный волчий вой. Майрон так и замер на месте, как вкопанный. Часть дикой стаи возвращалась. Это должен быть хороший знак. Значит, Хабор и остальные добрались до сочтённого безопасным привала. Остальное ему расскажет только сам Мархол при личной встрече.

Он понимал, что ждать на берегу не имеет особенного смысла, но отчего-то не мог заставить себя вернуться в сумрак хорошо знакомых комнат к бессильному ожиданию новостей. День выдался серым и бледным, небо кружило мелкими снежинками, ветер почти не шевелил тяжёлые набухшие снегом кроны. И что-то было явно не то. Так и не разобрав причины возникшего странного ощущения, Майрон бесцельно прошёлся вдоль крепостной стены, спустился к воде, но не рискнул подходить ближе к мосту.

Тоскливый волчий вой взвился в небо уже куда ближе. Вот на опушке леса появились шесть чёрных теней, быстрым бегом скользнули через белое снежное покрывало к мосту, преодолели его и в несколько прыжков оказались рядом. То, что произошло потом, заставило Майрона встревожиться. Волки окружили его кольцом, будто готовясь защищать своими телами; их взъерошенная на загривках шерсть и оскаленные зубы, морды, устремлённые в сторону берега, — всё в диком беспокойном облике говорило о том, что приближается опасность.

Майрон успел опустить руку на голову старшему из шестёрки, когда на берегу Сириона появилась она.

В синем развевающемся от быстрой скачки платье, с чёрным облаком длинных волос, плещущимся за плечами поверх чёрного плаща, мерцающего звёздными искрами, эта прекрасная дева выехала из леса верхом на звере. В косматой белой ездовой твари Майрон с удивлением узнал Хуана, пса Тьелкормо. А пёс-то немало подрос с тех пор, как он видел его в последний раз! Правда, это было около пяти сотен лет назад. Что странно, сам Тьелкормо, никогда не расстававшийся с Хуаном, за ними почему-то не следовал. Ни пешим, ни верховым. Хотя какое-то долго длящееся сумасшедшее мгновение Майрон был совершенно уверен, что именно его он сейчас увидит во главе въезжающей на берег большой и хорошо вооружённой дружины под алыми знамёнами Первого дома. И вместе с неразлучным братом Куруфинвэ, разумеется. Вопросы как и почему эту армию умудрились проморгать южные рубежи, в этом случае уже стоило бы оставить на потом. Однако никто так и не появился. Дева, кем бы она не была, прибыла верхом на Хуане совершенно одна.

Вопрос: «Зачем?» и самому Майрону уже казался очень глупым. Как, собственно, и иные подобные ему. Впрочем, длилось это замешательство недолго. Потому что прежде, чем он успел совершить хотя бы шаг навстречу, дева спрыгнула со спины Хуана и встала у моста. А потом подняла руку. И он вдруг всё понял. Даже раньше, чем услышал её голос, поющий на синдарине:

— Я прошла сквозь преграды на долгом пути,

Лишь бы в этом краю мне потерю найти,

Отзовись на мой голос, любимый, родной!

Отзовись, и я встану

Бок о бок с тобой!

Если Финдарато в своих усилиях пробить чары Моргота представал подобием острого разящего копья, бьющего безжалостно, но точечно, то она ощущалась, как уверенное лезвие меча, закалённое в собственной вере и заточенное в убеждённости настолько остро, что оно не видело для себя никаких преград. Или, пребывая в собственной слепой наивности, она просто не знала, что таковые существуют. Всего мгновения Майрону хватило, чтобы осознать, что ему сейчас предстоит. Если он действительно ещё сохранил надежду отвоевать себе свободу, ему придётся встретить этот режущий напор собой, даже не пытаясь защищаться. Более того, всю подвластную силу Айну тоже придётся собрать в один кулак и самому ударить по оковам Моргота. А далее он сможет считать себя невиданно удачливым, если после этого испытания сумеет хотя бы подняться на ноги. Всё, что он ещё мог позволить себе совершить в ту минуту, подходя ближе и вставая по другую сторону моста, это приветить её должными словами:

— Приветствую тебя, принцесса Лютиэн, дочь короля Дориата! Какая честь видеть тебя у своего порога. Позволь восхититься твоей дивной красотой!

И нельзя сказать, чтобы выросшая в почёте и роскоши дворца королевская дочь была особенно удивлена или потрясена его словами и внезапным появлением.

— И я приветствую тебя. Это ты повелитель здешних мест? Тебе повинуются эти волки? — речи принцессы всё же отличались изысканностью манер, свидетельствующих о принадлежности к избранному королевскому роду. Даже перед лицом смертельного врага она сохраняла истинное достоинство и чистоту речей.

— Да, это я. Меня зовут Майрон. Позволь узнать, с какой целью ты сюда пришла, дивная госпожа?

Хуан, всё это время остававшийся по левую руку принцессы, вдруг сделал один угрожающий шаг вперёд. Окружившие Майрона волки взъерошили шерсть и оскалили зубы, готовые кинуться в атаку в любую секунду. Он снова опустил руку на голову вожака и увидел, что Лютиэн сделала то же для Хуана.

— У нас известно иное твоё имя. Но пусть. Скажи мне, повелитель Острова Волков, не известно ли тебе что-нибудь о судьбе адана Берена? Я давно ищу его.

— Далёкий же путь привёл тебя сюда от границ Дориата, принцесса. Почему ты ищешь этого адана тут?

— Я доподлинно знаю, что месяц назад он был здесь.

— Возможно. А я доподлинно знаю, что мой господин, Великий Король Севера, повелитель Ангбанда, тоже пожелает увидеть тебя у себя в гостях и откровенно восхититься твоей непревзойдённой красотой. Пройди же через этот мост, принцесса, и я смогу тотчас же доставить тебя к нему в драгоценных золотых цепях под охраной армии орков. Танцевать и петь ты будешь уже перед ним.

Чистый лоб Лютиэн омрачила тень. Припав к земле в угрожающей позе, готовый к бою зарычал рядом с ней пёс Тьелкормо. В ответ ему разными голосами враждебно взвыли волки.

— Этому не бывать! — твёрдо ответила принцесса.

И далее грянуло то, что, как верил Финрод, было предрешено самим Роком. Майрон потянулся ко всем доступным ему силам, собирая мощь для первого удара и одновременно готовясь к тому неизбежному испытанию, которое ему уготовано сейчас перетерпеть.

— Светлый Анор укрылся за пологом туч,

Как здесь зримо ослаб, как далёк его луч!

Но мне под ноги снова ложится тропа.

Я с неё не сверну,

Я останусь верна!

Пёс из охотничьей своры Валы Оромэ всего в два прыжка достиг середины моста. На его сдерживание некогда было тратить силы — в эту минуту неслышимо и незримо Майрон плёл собственную разрушительную сеть чар. Но дорогу Хуану заступил верный чёрный волк, вожак шестёрки, прыгнувший первым. Первым он и погиб, упав в воды Сириона с разбитой головой.

— Моё сердце не дрогнет пред поступью зла,

Если это судьба — я её приняла!

Верю, вместе пройдём через тысячу зим.

Руку мне протяни,

Больше ты не один!

Большим искушением стало желание ударить сперва под уже надрубленному силами Финдарато левому браслету. Но Майрон вовремя осознал ошибку и направил первый, свой самый мощный удар в сохранившие прочность оковы на горле и правой руке. И туда же почти сразу пришёлся ответный удар колдовства Лютиэн. Удар, заставивший его стиснуть зубы и едва ли не взвыть от отдавшейся во всём теле пронзительной боли. В бой с Хуаном вступили сразу два могучих волка, но это сражение заняло пса лишь на несколько минут.

— Пусть в пути предо мной встала сотня преград,

Средь них не было той, чтоб вернула назад!

Злая пляска Теней волю мне не согнёт!

Эта песня взлетит,

И к тебе приведёт!

Он и сам был почти оглушён этой песней, по своей мощи способной пробивать насквозь металл и камни. Надо было отдать должное майэ Мелиан: королева Дориата неплохо обучила свою дочь чародейству — ни одной неверной мысли, что могла бы сбить и невосстановимо нарушить этот неумолимый поток, несущийся со всей необратимостью спускающейся горной лавины, ни одного неискреннего слова, отнимающего эту силу на пути. Но вернее всего была избранная основа — подлинное чувство, питающее чары так же, как подземные ключи питают жизнью травы и корни деревьев. Прекрасная дочь Тингола и в самом деле по своей воле выбрала в спутники жизни того неопрятного безумного адана… который, вероятно, в эту минуту тоже слышал её песню, даже находясь на дне своей каменной темницы глубоко внизу.

Что же это было? Действительно — Рок, предначертанный самим Замыслом?

Ещё двое волков, защищавших Майрона, пали убитые под ударами лап и клыков пса Хуана.

— Не пугают меня злые слуги Теней,

Те, кто, прячась, грозят обещаньем смертей.

Ни на шаг не сойду с предрешённой тропы,

Верь, я не отвернусь

От призыва судьбы!

Последний, самый молодой и вёрткий волк бросился на защиту хозяина и заплясал перед не столь поворотливым Хуаном. Это самопожертвование выиграло Майрону всего одну минуту. Он уже понимал, что следующим Хуан атакует его. Правое запястье вдруг разомкнуло от старой, ставшей давно привычной боли, и со смешанным чувством Майрон вдруг осознал, что расколотый на мелкие части браслет удерживается на коже только затянутыми ремешками наруча.

— Я в пути преступила десятки границ,

Меня не испугают решётки темниц,

В бегство не обратят стаи чёрных волков!

Я пришла, чтоб разбить

Цепи вражьих оков!

А в следующее мгновение гигантский пёс сшиб и самого Майрона с ног, повалив прямо в грязный снег на мосту. Он едва успел подставить под удар клыков левую руку, ощущая опасный хруст сдавленных собственных костей в запястье и треск рёбер под придавившей грудь тяжёлой лапой. Он понял, что раскололся и второй браслет, когда для его слуха вдруг стихли истошно взвывавшие потревоженные охранные чары. И поздно было уже думать, догадается ли Моргот в своём Ангбанде о том, что сейчас происходит за сотни миль к югу от него. Клыки Хуана опасно клацнули совсем рядом с лицом; в отчаянном жесте силящийся сделать рваный вздох Майрон потянул в руки собственную стихию, но следующая мысль, вдруг промелькнувшая в голове, вынудила его пока отложить спасительный план с поджиганием шкуры Хуана до иных времён.

И заодно усомниться в собственном рассудке, который вполне мог безвозвратно пострадать за эти годы.

Потому что в следующий миг знакомым охотничьим приёмом, не раз опробованным на аманской дичи, Хуан сомкнул свои зубы прямо на подставленном Майроном горле. Осталось только понадеяться, что острота крепких, точно сталь, клыков валинорской собаки сумеет справиться с уже весьма потрёпанным ювелирным изделием Тёмного Валы.

А ещё понадеяться, что его план был рассчитан верно, и влюблённой в Барахириона принцессе он куда больше нужен живым и с целой головой.

Потому что оставаться навечно привязанным к мосту Тол-Сириона духом, лишённым плоти, Майрон не пожелал бы даже смертельному врагу.