Час первый: Тол-Сирион. Битва песен (джен)

Зима в этот год выдалась на редкость долгая и суровая, а весна пришла намного позднее, чем её обычно привыкли ждать. Ушедшие на зимовье орочьи племена за несколько голодных месяцев заметно поредели и вовсе не спешили вернуться в подданство Ангбанда. Посланцы Моргота, с первыми оттепелями засылаемые в становища, возвращались с отвратительными новостями, а пополнение гонимых под знамёна Севера орков из мощного потока превратилось в хилый ручеёк. Войны предыдущих лет значительно подсократили орочье поголовье Белерианда, однако и эльдар тоже затаились в своих сокровенных царствах и теперь зализывали раны после боёв. Но на замену Старшим Детям теперь вставали Люди, столетием раньше явившиеся в Белерианд из-за Восточных гор. И были те Люди не неразумными хиляками, а напротив — сильными и многочисленными племенами.

Первым в Белерианде Людей встретил Финрод Нарготрондский, а принц Майтимо Феанарион тут же заключил военные союзы с их вождями. Разумный шаг. Весьма предусмотрительный. Прирученные и очарованные красотой и мудростью Владык эльдар людские племена сражались за своих новых покровителей с разительной отвагой и на удивление легко бросали за них в бой тот быстро прогорающий огонь, который называли жизнью. Сколько бы Майрон ни размышлял над этим странным положением вещей, он так и не сумел прийти к окончательному заключению. Неужто ж и впрямь столь низко оценили Люди свою единственную жизнь в сравнении с вечностью бессмертных? Таковым виделось им их истинное предназначение? Кратко живущие создания, смертные, уже стали живым щитом для Старших. Им ли суждено было стать главным оружием эльдар в борьбе с Вечным Врагом? Как Майрон успел убедиться, Валар Амана не проявили ровным счётом никакого интереса и участия к судьбе Младших Детей Создателя. Значило ли это, что роль смертных и их ценность в глазах Творцов Мира была уже определена? Моргот, кстати, именно так и думал, когда отправлял посланцев на восток, за Горы, и к отщепенцам Трёх людских Родов здесь, в Белерианде. Резон в этом был. Дети Солнца не ведали страха перед светом дня и восстанавливали численные потери почти с такой же скоростью, что и орки. Младший народ мог стать опасным врагом Старшим Детям, если его к этому удачно подтолкнуть.

Но пока не стал.

После последней войны племена Людей несмотря на то, что рассеялись в лесах, всё же весьма удачливо резали орочьи банды Северной Твердыни. Отдельной нелюбовью военачальников Ангбанда до недавних пор пользовался некий Барахир из дома Беора — чтимый среди Людей вождь и, как поглядеть, на редкость изворотливый мерзавец. Был. Удача отвернулась от Беоринга четыре года назад, когда его отряд попал в засаду близ Тарн Аэлуин. Теперь орков Моргота так же ревностно и живо резал молодой наследник Барахира Берен, единственный, кто выжил в той кровавой бойне. Осталось лишь восхищаться силой духа и упорством жизненных воззрений этого впечатляющего молодого человека. Моргот уже определил за голову наглеца два мешка золотом награды.

С началом долгих весенних дождей дороги размыло, и колеи на них набрались раскисшей жидкой грязью. Шагая по колено в этой грязи, унылые и злые тащились к Тол-Сириону насильно гонимые орочьи отряды новобранцев — необученное, грубое отродье, свирепые звери, готовые вцепиться в глотку любому чужаку не их рода-племени. Сейчас их ярость сдерживали голодное измождение и кожаные плети надсмотрщиков. Вдоволь налюбовавшись из окна на стекающийся к воротам Минас Тирита оборванный грязный сброд, Майрон скривился в лице и, кинув несколько приказов слугам, отправился на крепостной двор.

Орки уже дрались. Извечная вражда племён вернула сил истощённым за зиму мускулам. Кто-то увидел для себя оскорбление в чужих словах или даже в выражении физиономий; гневно вскипела подогреваемая обидой кровь; в ладони прыгнули короткие ножи. Пятеро новобранцев с разодранными глотками уже лежали мёртвыми на земле. Жестоко засвистали бичи опомнившихся командиров, удары посыпались направо и налево; в застенках завыли варги, почуявшие запах свежей крови. Стража, разом сомкнувшаяся кольцом вокруг Майрона, обнажила мечи, но он молчаливым жестом отодвинул их с дороги и медленно спустился по ступеням крыльца.

— Довольно! — сказал он. — Прекратить!

Тоскливый вой волка последним эхом бесследно рассеялся в холодном весеннем воздухе. Зачинщики, ещё недавно резавшие глотки, растерянно пялились на собственные руки, против воли послушно ронявшие ножи; и даже раненые теперь едва скулили и корчились от боли, но не осмеливались стонать в голос. Скрывая за оскалами непривычный страх, орки настороженно сбились плотнее и враждебно следили за медленной поступью ступившего во двор человека. Человека ли? Опасным он не выглядел. Добычей — да. В последнем мнении, однако же, мгновенно разубеждались те, кто по неразумности своей осмеливался встретиться с ним взглядом.

Скрывая за ледяным выражением лица отвращение, Майрон оглядел грязное и дурно пахнущее пополнение казарм. Несомненно достойное могучих армий Северного Владыки. Скалить зубы орки больше не осмеливались. Глаза потупили. Боятся. Хорошо. Не поворачивая головы, Майрон бросил ближайшему оруженосцу:

— Отмыть их и сжечь всё это вшивое тряпьё. Потом в казармы. Зачинщиков драк — на месяц чистить выгребные ямы. Тех, кто пострадал и не сумел дать отпор, как только оклемаются — отправить работать на псарне. Трупы — сжечь. Завтра утром я хочу видеть их десятников. Убедитесь, что они умеют говорить.

Защёлкали бичи. С руганью и проклятьями надсмотрщики погнали недобровольных солдат через внутренние дворы к входу в замковые подземелья. В казармах новичкам охотно растолкуют законы и обычаи здешней жизни и не менее охотно удовлетворят возникший интерес касательно личности их Господина. Спустя месяц, когда новобранцы немного отъедятся, можно будет приступать к отборным испытаниям и тренировкам; до зимы те, кто вытянет, пополнят ряды армии Ангбанда. Понаблюдав немного и вконец удостоверившись, что подчинённые справляются с задачами, Майрон покинул двор.

Из-под набухшего тучами серого неба начал накрапывать дождь.

*

Вместе с отрядами новобранцев к Крепости пришагали прибившиеся по дороге разведчики, двигавшиеся с докладами на Север. Порядок прохода через границы они прекрасно знали, и оттого сами попросились на поклон, не дожидаясь, пока их притащат волоком. Рассказы «местных» соглядатаев были до тоски похожи — они сообщали численность остающихся в Дортонионе и Димбаре орочьих когорт, имена их вожаков и доносили о сбившихся в отряды дезертирах и диких кочевниках, которые безнадзорно скитались тут и там и грызлись то с эльдар, то с людьми, а то и с орками Ангбанда. Дальше Димбара местные лазутчики не ходили, и не могли рассказать новости с самих границ, однако гости, пришедшие из дальних краёв, принесли куда более интересные Майрону новости.

Последняя большая война, прозванная эльфами нолдор Дагор Браголлах — Битва Внезапного Пламени, в своём главном итоге окончившаяся десять лет назад, оставила после себя в наследство непотухающий пожар местных междоусобиц и грызни за лучший кусок под солнцем. На тлеющих пепелищах бывших эльфийских княжеств буйно взросли враждебность, мелочность и подозрительность. Кроме трёх людских племён: беорингов, людей Мараха и халадин, принявших сторону королей эльдар и пригретых ими, по обедневшим разорённым землям скитались десятки мелких кланов, не присягавших никому, нищих и озлобленных. Самых податливых на лесть и посулы посланцы Севера успешно перетягивали на свою сторону, а за другими, упрямыми и несговорчивыми, Север посылал карательные отряды. Один из таких отрядов, как докладывал посланник с юга, вскоре возвращался в Ангбанд и заранее ставил в известность о своём проходе через Ущелье Сириона. Майрон задумчиво кивнул и обернулся к стоявшему подле него сотнику Камиру:

— Отправьте ворона с ответом.

Шпионы с юго-запада говорили мало и неохотно. Хвастаться там и впрямь было нечем. Попытки разведать местонахождение скрытого города Нарготронд для большинства глупцов, осмелившихся зайти слишком далеко на юг, обычно заканчивались точной стрелой в спину, выпущенной из тугого эльфийского лука с расстояния, возможно, в треть мили. Те же, кто пытался подобраться к тайным поселениям нолдор со стороны реки Нарог, чаще всего просто больше не выплывали. Или оканчивали свои дни с быстрым эльфийским клинком в сердце.

— Что слышно из Химринга? — этот вопрос был адресован разведчикам, пришедшим с дальнего востока: и не без причины. Из всего вышесказанного ценность пока представляли лишь крупицы сплетен, но о деяниях сынов Феанора Майрон старался вызнавать всё, что возможно, ибо не расставался с неизменным убеждением, что все семеро — точно дурная молния: куда ударит не предскажешь, а последствий не разгребёшь. И если после Дагор Браголлах Феаноринги, казалось бы, притихли и не казали носа, это ещё не значило, что их пыл угас и клятва вернуть Камни отца позабыта. Отчасти успокаивало только то, что все семеро не мозолили глаза друг другу. Старшие, Майтимо и Макалаурэ, как стало ясно из донесений, так же оставались в Химринге; Карнистир и близнецы сиднем сидели на Амон Эреб; а вот приютом ещё двоих Феанорингов — Тьелкормо и Куруфинвэ, по всей видимости, оставался Нарготронд, куда они сбежали десять лет назад после поражения в ущелье Сириона. Мягкосердечный и несомненно мудрый король Финдарато, конечно же, пустил кузенов по доброте душевной, разом простив все прошлые обиды, упрёки и предательства. Из всех семерых серьёзные опасения у Майрона вызывали почему-то именно эти двое, хотя и находились сейчас далее других и от Ангаманди, и от её проклятых Камней.

…Облюбованный кабинет был тёмен — прогоревший камин потух уже, видимо, как с час назад, а слуги без приказа не посмели бы сюда сунуть нос. Никого звать Майрон не стал. По окончании дневных забот особо притягательно манило кресло в тёмном углу комнаты и тайник с вином. С гонцами из Ангбанда было передано два десятка писем, но интересного в них — ровным счётом ничего. С гораздо большим интересом он пролистывал книги библиотеки Артаресто. Или Финрода… Смотря кому из двоих принцев Третьего Дома нолдор принадлежало столь богатое собрание, по праву виры перешедшее во владение Майрона. Вино у сынов Арафинвэ тоже было неплохим. Удерживая книгу на руке, Майрон открыл её на заложенной странице.

— Снова тебя занимают дела? — мягкие руки коснулись его спины, огладили плечи сквозь ткань рубашки. Губы склонившейся женщины легко мазнули по щеке Майрона, её длинные тёмные волосы густой волной соскользнули через его плечо. В её дыхании слышался сладкий запах мёда и железа. Томным движением руки она провела по плечу Майрона, обогнула кресло и бесцеремонно уселась на широкий подлокотник, тесно прижавшись крепким округлым бедром в оболочке синего шёлка.

— Тхури.

Она рассмеялась.

— Я слышу в твоём голосе столько воодушевления! Ты совсем устыдил невинную девицу своей жадной страстью. Что же за книга могла настолько увлечь твоё внимание, что ты не снисходишь до меня? — Тхури перевернула обложку, озаботившись, однако, зажать пальцем нужную страницу. — Эльфийские бредни?

— Здесь больше нечего читать.

Майрон высвободил книгу из её рук и положил на стол, не забыв вложить закладку. Тхурингветиль наклонилась ближе и заботливо отвела короткую прядь от его лица.

— Тяжёлый день, сердце моё?

— Обыденно, — на прогоревших до золы углях по ту сторону каминной решётки покачнулось вырастающее из камней пламя. Золотистые отсветы заплясали по квадрату ковра перед камином; на тугом корсаже платья Тхури искрами сверкнула россыпь драгоценных самоцветов. Тхурингветиль подчёркнуто ленивым жестом руки отбросила за спину волосы, рассыпавшиеся по плечам тяжёлым плащом.

— Когда ты приехала?

— Пару часов назад, но ты был занят, и я решила дождаться тебя здесь…

Она протянула руку за бокалом, к которому он не успел притронуться, и отпила глоток.

— Эльфийские вина намного лучше их же писанины. Во всяком случае того стихоплетения, что я сама читала.

Майрон мягко забрал из рук гостьи бокал, поднялся с кресла и вернулся от шкафа с винной бутылью. Тхурингветиль удобнее устроилась на подлокотнике.

— Есть новости? — Майрон наполнил бокал и подал его ей. Тхурингветиль пригубила и довольно облизнулась.

— Как всегда. Эльдар не кажут нос, но всё это и прежде было. Валар сидят себе на Западе, закрывшись ото всех, Гномы роют норы, а Люди умирают. Обычные дела. А у тебя не так?

— Ты видела мои дела. Ими полны все казармы. Но ладно. Я прикажу подать ужин, а ты мне потом что-нибудь расскажешь.

*

Тхурингветиль положила салфетку на край стола и сыто отодвинула тарелку.

— В Хитлуме бесконечная возня, — продолжила она текущий разговор. — Крепость Барад Эйтель сопротивляется и, кажется, снова отогнала наши войска назад. Не знаю, сколько сможет длиться это их упорство, но свои позиции они так просто не сдадут. Властелин надеется, что ты пришлёшь на замену несколько сотен обученных воинов уже к зимним холодам.

— Упорство Финдекано может тянуться долго, он — нолдо, верховный король и сын Нолофинвэ. Серьёзное сочетание достоинств. И я замечу: надеяться — это всегда неплохо, но посмотри сама, с чем именно мне здесь приходится иметь дело.

— Ты справляешься, — с улыбкой сказала Тхурингветиль.

— Очевидно.

Некоторое время Тхурингветиль молчала, едва заметно хмурясь каким-то своим мыслям. Майрон её не торопил и в терпеливом ожидании услужливо подлил гостье ещё вина.

— У Властелина свои дела и свой интерес в Хитлуме, — продолжила Тхурингветиль после паузы: мягко и задумчиво, словно она сама до конца не была уверена, стоит ли начинать этот разговор и сколько она вправе рассказать. Вернее, так должно было выглядеть со стороны. Майрон приготовился внимать.

— У племени людей Мараха из Дор-Ломина избран новый вождь. Ты знал?

Майрон качнул головой.

— Их князь Галдор погиб два года назад, значит теперь это кто-то из его сыновей?

— У этих людей есть странные обычаи чтить память умершего в течение года и не называть наследника вождём, хотя и без того всем ясно, кто им стал. Это Хурин. Старший из двоих.

— И к чему тут интерес? Люди умирают. До Галдора у них был Хадор, а до того Хатол, а до того кто-нибудь ещё. И этот вождь ещё молод…

— Да, — проговорила Тхурингветиль и прищурила глаза. — Но об этом самом Хурине пошли слухи, будто несколько лет назад он побывал в одном из скрытых государств эльдар. Поверишь или нет… в Гондолине. У Тургона в гостях.

Майрон рассмеялся.

— Это похоже на людскую сказку, Тхури. А почему сразу не в Дориате у Тингола или даже у Валар в самом Амане? Зачем Турукано сдалось бы пускать смертного в свой скрытый дом, если он даже братца Финдекано не пустил? И откуда пошли такие сплетни? Хурин стал болтать направо и налево?

— Нет. Люди. А дело было так: Хурин с братом попали в орочью засаду и пропали. Домашние даже успели их оплакать и похоронить. Но вот каким-то чудом умершие вернулись спустя год без объяснений о том, где были. Вернее, объяснение было — воля Валар. Так как тебе такое явление их воли?

«Очень интересно… Гондолин?»

— И поэтому Северу нужен Хурин?

— Или его брат Хуор.

— Хурина добыть будет сложнее, — заметил Майрон. — Вассал Финдекано и вождь народа… подобраться к нему будет непросто.

— Верно, с Хуором проще. Зато за него тоже назначена награда. Два мешка золотом любому, кто поможет в поимке любого из братьев.

Майрон рассмеялся снова.

— Как же это знакомо. Властелин расщедрился, не иначе.

И с удивлением ощутил неслышимый ответ своим словам — сомнения и колебания собеседницы. Наконец, Тхури решилась:

— О Хуоре тоже ходят слухи... но другие.

— Что за слухи? — он постарался не выдать свою настороженность, изобразив ленивый интерес.

— Мне неизвестно, — быстрее, чем следовало, ответила Тхурингветиль. — Об этом никто ничего толком не слышал… но он нужен…

Ясно. Хотя, услышанное неплохо было бы обогатить какими-нибудь подробностями. Однако настаивать Майрон не стал, как и выказывать лишний интерес к слухам.

— Так куда ты дальше, Тхури?

— На юг, — её ответ был краток и неясен, и Майрон опять же не стал настаивать на ответе.

— Могу ли я тогда предложить послать с тобой сопровождающий отряд? Ниже Ущелья и до границ Димбара ныне бродит немало дезертиров, Диких и бандитов из обнищавших отчаявшихся людей. А эти самые опасные — нападают даже днём.

— Бандиты меня не испугают, сердце моё, но ты так добр ко мне, — проговорила Тхури, и, судя по короткой заминке в голосе, предложение Майрона она бы рассмотрела. — До границы с Димбаром… Может быть…

«Бретиль, скорее всего. Почему?»

— Когда?

— Утром. Я выиграла время для тебя в пути, — ладонь нежно погладила его плечи; наклонившись, женщина шепнула:

— Достаточно бесед для вечера, сердце моё. Неужто твои дела заняли тебя настолько, что ты не хочешь поприветствовать меня, как подобает? Скажи ещё, что ты по мне нисколько не скучал…

— Не скажу… — его пальцы мягко зарылись в её длинные волосы; он наклонился и коснулся губами тонкой шеи, подставленной под ласку. Тхурингветиль рассмеялась и потянулась к шнуркам на лифе своего платья. Шнуровки на её корсажах всегда отличались лёгкостью в распутывании: освободившаяся от оков корсажа нижняя рубашка низко сползла с точёного плеча, открыв голую полную грудь. Больше Майрон не медлил. Подхватив смеющуюся женщину на руки, он понёс её в свои покои.

*

Ветер лениво полоскал лёгкие занавески на оставленном отпертым окне. Даже в тёплые месяцы ночи на острове часто бывали свежи, и с реки неизменно тянуло сырой влажностью тумана. Тхурингветиль томно потянулась и удобнее устроилась в объятиях Майрона. Его голая кожа при касании щедро дарила приятный жар. Довольно улыбнувшись, Тхури подняла голову, чтобы взглянуть ему в лицо, но взгляд споткнулся о тусклый отблеск металла поверх ключиц, и её улыбка растаяла.

— Ты так и не надумал вконец избавиться от этого на твоей шее? И от них… — Она коснулась пальцем браслета на его руке. В числе очень немногих Тхури не боялась начинать с ним этот разговор, хотя прекрасно знала, что любой другой, рискнувший неосмотрительно заговорить о том же в присутствии Майрона, мог опасаться по-настоящему страшно закончить свои дни. Но в её вопросах он оскорбления себе почему-то не находил, и поглаживающая спину Тхурингветиль ладонь ни на мгновение не остановила своего движения.

— Нет.

— Майрон… — Тхури прекрасно знала и о другой его слабости — своё ангбандское имя Гортхаур, придуманное эльфами прозвище, он презирал. — Разве тебе так уж претит променять эту неволю на честную присягу своему Вале? Занять достойное по праву место?

Майрон промолчал, и Тхури сочла его молчание за хороший знак.

— Ты сильнейший... — мягко промурлыкала она. — Это знают все. Он это знает.

— Я не хочу плести новую Связь, — ровным голосом ответил он. Даже не трудился раз от разу менять вконец надоевших Тхури отговорок.

— И это по-прежнему единственная причина? — Тхурингветиль приподнялась на локтях, пытливо заглянула в его лицо.

— Если моя Связь была оборвана моим прежним Хозяином, я сам не приму нового. Предпочту остаться пленником, но ничьим рабом. Достаточно, Тхури. Я всё уже говорил.

Он высвободился из её объятий и обнажённый встал с кровати. Тхури с досадой молча выругала его упрямство, передёрнула плечами и поёжилась, ощутив потерю согревавшего её тепла. Она села на постели, скрестила ноги и сердито следила за тем, как Майрон бесцельно пересёк комнату и остановился у стола вблизи открытого окна. Прохлада вечера ему не досаждала.

— Он стал слабее, Майрон, — осторожно проговорила она. — Об этом вслух не говорят в Ангбанде...

Майрон не произнёс ни слова, но, судя по потяжелевшему пристальному взгляду, её слова вызвали в нём неподдельный интерес.

— Я говорю о Его поединке с королём нолдор, — уже смелее продолжила Тхурингветиль. — Прошло немало лет, но раны, что нанёс Ему Финголфин перед смертью, до сих пор причиняют страдания. Царапины на лице не заживают... Он больше не выходит за пределы Крепости. Об этом вслух не говорят, да и кто на такое решится! Он никогда не допустит, чтобы Его слабость стала очевидна, но Он и сам о ней знает. Это лучший момент для того, чтобы предложить свою службу и потребовать за свою преданность… да что угодно! Ты можешь потребовать всё! Просто присягни Ему. И получишь…

— Всё? — он насмешливо скривил губы. — Правда?

Тхурингветиль едва успела остановить несдержанные слова, едва не сорвавшиеся с губ.

— Подумай сам! Сейчас Ему как никогда нужен могущественный союзник. Другие… те, кто вьются у Его трона, — просто пыль перед тобой. Освободи свою силу, связанную сейчас этими оковами. Смертные создания Илуватара падут перед тобой ниц, как перед одним из почитаемых ими Валар. Ты сможешь их учить и даже больше: править ими, как сам сочтёшь нужным. Эльфы не выстоят долго в одиночку. Даже сама Мелиан с её Завесой… Подумай, если Властелин победит с твоей помощью, Его награда будет невероятно щедрой. Он оставит тебе твою свободу, потерять которую ты так боишься. Просто будь Ему предан, встань на Его сторону.

— И ты мне об этом говоришь…

— Потому что хочу быть с тобой, — сказала Тхури. — Мне невыносимо видеть, как ты носишь эти оковы, в которых нет нужды, и остаёшься здесь… вот так, хотя можешь править в Ангбанде, как его первый военачальник.

— Первый раб, ты имеешь в виду?

— Союзник. Наместник, — Тхурингветиль начинала злиться, но хорошо умела прятать гнев за лестными словами. — Как хочешь это называй. Мелькор оценит твою преданность. У тебя будет власть и вся свобода воли и поступков. Ты станешь для Людей единственным Айну, достойным поклонения. Просто встань на одну сторону с Ним. А я… я просто хочу остаться с тобой… Неужто же я не подхожу в сердечные подруги для могущественного майа Огня и Тьмы?

И — для наместника Эриадора. Но, зная его самолюбие, вслух это она произносить не стала. Майрон вернулся в постель и улёгся на подушках.

— Ты видел множество прекраснейших майэр Амана, но неужели я столь плоха для тебя в сравнении с ними? — лёгкая обида, нарочно пропущенная в голос, была всё же совершенно неподдельной. Взгляд Майрона утратил задумчивость. Он бережно коснулся кончиками пальцев её щеки.

— Нет, Тхури. Они с тобою не сравнятся.

— Да. Они не сравнятся со мной. Никто их них не увидит тебя, каков ты на самом деле, — Тхурингветиль выгнулась всем своим телом и с лукавой усмешкой коснулась губами его плеча. — Нет… не они… — повторила Тхури, медленно спускалась поцелуями вниз по его груди. — Нет, моё сердце, запомни… никто…

*

Тхурингветиль заснула. Некоторое время он лежал, чутко вслушиваясь в её едва слышное спокойное дыхание, потом привстал на постели и осторожно высвободил руку из-под её головы. Он коснулся кончиками пальцев её лба, и майэ сладко улыбнулась, незаметно для себя соскальзывая в бездонные глубины сна. Майрон тихо встал с кровати и прошёл к письменному столу, на небольшом листке бумаги начертал несколько строк, аккуратно свернул записку в плотную трубочку и покинул спальню, озаботившись только надеть халат поверх голого тела.

На пути, которым шёл, он не боялся встретить полуночных дозорных. Холодный камень плит пола не студил босых ног. Толкнув скрытую в нише дверь, Майрон вошёл в небольшую комнатку с незапертым окном. Под потолком на насесте дремал большой ворон, тут же встрепенувшийся при появлении хозяина.

— Неси к Петереху, — коротко сказал Майрон, укрепляя записку на птичьей лапе. Расправив крылья, ворон уверенно взял курс и почти сразу канул в сумрак. Опёршись ладонями о каменный подоконник, Майрон долго стоял, бездумно вглядываясь в ночь. Небо на востоке ещё не окрасилось розовыми полутонами рассвета, но, как казалось, было уже немногим светлее черноты горной цепи. Во всяком случае, достаточно светлым, чтобы увлечь собой внимание Правителя Острова, тратившего своё время лишь на то, чтобы просто стоять у окна и ждать восхода Анара...

«Слабее стал, выходит? Поглядим…»

А тогда так не казалось…

Тёмная одежда, длинные чёрные волосы, высокий… Подкованные железом сапоги звучат глухими тяжёлыми шагами. Едва слышный передаваемый шёпот: «идёт…» эхом спешил вдоль каменных стен и задолго предшествовал его появлению в коридорах Минас Тирита.

— Повелитель… — часовой на крепостной стене, уже будучи предупреждён о появлении высокого начальства, склонился в почтительном поклоне. Молча кивнув в ответ, Майрон продолжил свой путь дальше к высокой галерее, возвышавшейся над внутренним двором.

С площадки крепостной стены Минас Тирита был обозрим Великий Сирион, без устали несущий воды вокруг одинокого острова — или скалистого отломка, который словно бы лёг на пути реки, упав с одной из горных вершин. Шумно перекатываясь на порогах, река текла вдоль крутых обрывистых берегов; правый из них порос глухим лесом на всём протяжении от долины до горных склонов Эред Ветрин. На юге течение реки уже окутывала вечерняя пелена тумана, но в ясный погожий день Майрон, бывало, мог разглядеть хребет Эхориат и чёрные точки, реющие меж облаков над пиками самых высоких гор.

Замедлив шаг, он приостановился у углового парапета и, пользуясь кратким моментом, залюбовался тем, как Анар в золотой вечерней дымке спускается по небу к чёрной полосе поросшего лесом хребта. Далеко внизу в узкой долине, стиснутой между рекой и правым берегом, медлительно ползла долгая вереница конников и пеших, о приближении которых ещё утром сообщили ранние дозорные посты. Любым наметившимся к северу пришельцам не оставалось ничего иного, кроме как почтить остров визитом. Скопище кордонов, сторожевых постов и башен не оставляло никому шансов незаметно миновать Ущелье Сириона. Для тех же самых целей Финрод и возвёл здесь сотню лет назад Крепость-Страж, дабы следить за Севером и отражать растущий натиск вражьих сил. И десятилетиями Минас Тирит успешно противостоял войскам Ангаманди.

Однако пал в тот день, когда на его мост впервые взошёл Майрон.

Каменные стены могли сколько угодно сопротивляться атакам армий и таранам, но оказались бессильны против чёрной, как мгла, тучи, заволокшей небо в самый ясный день. На пути незримых чар не смогли встать преградой двери и засовы. Неизбывный чёрный ужас легко нашёл дорогу к сердцам защитников твердыни, и те бежали в непреодолимом страхе. Уходя, они всюду разносили весть о происшедшем, передавая этот страх в сердца других. В числе других тогда сумел уйти и Артаресто. Он унёс к брату в Нарготронд рассказ о том, как самый сильный и безжалостный из слуг Врага пришёл на Остров и привёл с собою ужас и Тьму, и красноглазую ночь, ощерившуюся оскалами острых зубов и заморозившую души волчьим воем…

На самом деле, это было то немногое, что Артаресто тогда сделал верно. Помимо разве что разумного решения не возвращаться позже за реваншем. Нет, не настал тот час, когда эльдар достанет сил бросить вызов власти Северной Твердыни.

Пока ещё не настал.

А тогда так не казалось…

*

Должно быть, это выглядело странно. Упав случайно, с первой минуты в комнате взгляд гостя больше не отрывался от окна, от далёкой полоски светлого неба, которым уходил на Запад день. Выглядело это именно так: словно личность Хозяина кабинета гостю была куда менее интересна, нежели золотая полоска заката, тлевшего за зубастым горным хребтом. А между тем, Моргот, Властелин Северной Твердыни, безусловно заслуживал внимания.

— Майэ Ариен в её золотой ладье, — проговорил Моринготто, ничуть, казалось бы, не задетый выказанным ему подчёркнутым пренебрежением. — Прекрасна, отныне и неизменно.

«Да…»

— Теперь она навеки лишена телесного облика. А в прежние времена, я помню, вы были очень дружны? В Валиноре?

«За этим ты меня сюда притащил? Поговорить о прошлом?»

Молчание вынужденного гостя Моргота тоже не задело. С приветливой улыбкой он указал на кресло напротив своего.

— Присаживайся, прошу, — и рассмеялся в ответ обращённому на него ненавидящему взгляду.

— За эти жалкие столетия ты, конечно же, о манерах не забыл? Тогда почему явишь мне подобную невежливость? Ведь я пригласил тебя поговорить. Заметь, сюда, в удобный кабинет, а не в застенки.

Голос повиновался не сразу — хриплое карканье, вырвавшееся вместо слов, у самого вызывало только отвращение.

— Но не оттого ли, что в пыточную меня теперь смогут оттащить только балроги, а они у тебя все наперечёт? И по пути сюда я не заметил ни одного орка. Куда же они все делись?

Моринготто неодобрительно покачал головой, сам встал с кресла, вновь вернулся к столу с бутылкой вина и кубками. Двумя.

— Твой голос. Как нехорошо с ним. Давай, освежи горло. Не бойся. Яд я туда не подмешал.

— Даже такой мой голос не потеряет силы.

Моргот наполнил кубки вином, неуловимо поморщился.

— Знаю. Но зачем же зря мучиться? Садись. Пей. Яд я мог бы влить в тебя и насильно. Но разве это смогло бы что-то изменить? Ты сожжёшь в своих венах любой.

— Да, но пока я это делаю, ты вновь сможешь попытаться одолеть мой разум.

Красивое лицо Моринготто исказилось.

— Вижу, ты всё ещё не простил мне ту… ошибку.

Молчание. Яростный вздох сквозь стиснутые зубы.

— Нет. Никогда.

Всё так. И оба это понимали. Гость сделал шаг в сторону, при движении на руках и ногах зазвенели цепи. Моринготто поднял голову, поставил бутылку на стол и только взглянул коротко.

— От этого я тебя избавлю. Тем более что я верю, уже сегодня ты выйдешь отсюда без них. Тебе достанет ума, Майрон. Садись. Поговорим.

Без надоевших кандалов кресло показалось на удивление удобным. А дальше осталось только холодно внимать и про себя восхищаться красотой речи. И понимать: Моргот определённо видел весь сложившийся расклад, о чём свидетельствовало каждое произнесённое им слово; Вала ясно знал, чего желал, что мог предложить в награду за желаемое и чем мог жестоко ответить за отказ. И выходило так, что впервые за четыреста лет чаша весов с выбором близко склонилась к согласному ответу.

Тогда оба молчали долго. Вино у хозяина кабинета и впрямь было неплохим. Моргот не торопил, лениво качал в пальцах кубок и поглядывал в сгущающуюся ночь: и без того прекрасно знал, что это его предложение гость примет. Не сможет не принять. Зачем затягивать узлы до крови, если можно просто раскрыть глаза на правду и показать, что некуда бежать? Зачем грозить кнутом и клеткой, если в противовес можешь предложить царские дары? Власть. Даже свободу. Может быть. Потом когда-нибудь.

— Ты и сам понимаешь, что уже не сможешь вернуться в Аман. Благословенный свет… не сожжёт ли глаза? Такого, каким ты стал ныне, там не примут.

— А у твоих ворот случайно не стоит осадой Нолофинвэ или его сыновья, или сыновья Феанаро? Или, быть может, я как-нибудь дозовусь до твоих орков, и они сами бросятся на собственные мечи?

— Жаль, но нет. Нолофинвэ — нет. Если где и есть для тебя место, то только здесь. Не Связь, а служба. Видишь, я иду на уступки. Считай это наёмным договором. Твой дар поставишь мне на службу, а взамен…

«Взамен» в итоге перевесило чашу выбора.

— А потом… ты и сам знаешь, что изначально был предназначен мне…

Цепи больше не вернулись.

— Браслеты и ошейник, — проговорил Моргот, с той же улыбкой выкладывая содержимое шкатулки на стол. — Узнал, я думаю? Похожие я целых несколько столетий носил в Светлом Амане. Спасибо твоему учителю Ауле за поданную мысль.

«Весьма благодарен… бывший Мастер… Однако до чего же мелочная месть…»

— Я буду тебе служить. Но только до поры, пока не я сумею избавиться от оков и уйти.

Моринготто внезапно расхохотался.

— Наглец. Так ты бросаешь мне вызов? Ну хорошо. Будь по-твоему. К тому невозможному времени ты примешь истину, что ты мой майа. Созданный для меня. Мой и только. И идти тебе будет некуда.

Унижение Майрон стерпел. Сам позволил надеть на себя укутавшие силу оковы.

Смирился ли со своим положением за последние шестьдесят лет? Он выполнял наёмную работу — не больше, не меньше. Но, видимо, неплохо выполнял. Военачальники Моргота в его присутствии теперь опасались лишний раз раскрыть рот. Были тому причины. Тем более что сам Властелин Ангбанда проявлял отличительное безразличие к выходкам приближенного к трону пленника, только вчера вытащенного со дна тюремных подземелий. Умные быстро смекнули и жаловаться перестали. Глупые лечились. Выказывали уважение… или просто шептались за спиной потише и поосторожней. Моринготто смотрел сквозь пальцы и, наверное, веселился от души.

Однажды вдруг подумалось, что о причинах такого попустительства стоило бы задуматься всерьёз.

С вершины башни Ангаманди он наблюдал, как раскрывались железные врата Тёмной Крепости, как огненная лава текла рекой по земле, предвещая шествие орочьих орд, предвещая начало Битвы Внезапного Пламени, несущей смерть и горе народам Белерианда.

Эпохального поединка Моргота с Нолофинвэ, королём нолдор, Майрон не застал — всего за месяц милостивым приказом Властелина Ангбанда был отправлен завоёвывать Тол-Сирион. Он преуспел в этой задаче, и тут же новым приказом был назначен бессменным и полновластным Правителем острова и крепости. Так Моргот даровал своему пленнику вкусить почти забытый дух свободы и прежде неизведанную сладость власти. Искус был силён. Вполне ожидаемо: Тёмный Вала был весьма сведущ в такого рода сделках. Знал, что всё остальное расставит по местам время, а его очень много впереди.

И Майрон думал. Ждал. Учился. Обдумать предстояло многое. Ещё большему научиться. Смирился ли он? Нет. Моргот вряд ли ждал того же. Не быстро. Не сейчас. Но почему-то Вала непреклонно верил, что Тьма, проклюнувшаяся из спящего зерна в душе нужного ему майа, в свой час обильно расцветёт и принесёт плоды.

Прежде очень не хотелось думать о том, что это может оказаться правдой.

Приходилось смириться теперь.

* * *

— Каргахт.

— Гортхаур.

«А ведь день так неплохо начинался…»

Майрон бегло пробежал глазами поданный ему свиток, заверенный печатью с изображением трехглавой горной вершины, аккуратно свернул и не глядя передал слуге.

— Приветствую тебя на Тол-Сирионе, Каргахт. Будь моим гостем.

— С радостью воспользуюсь твоим гостеприимством, — церемонно и холодно ответил тот.

Оба замолкли. Молчала и каргахтова дружина, ждущая поодаль. Сам Каргахт возвышался надо всеми в седле, облачённый в полный доспех, мрачный и зримо равнодушный к окружению. Отвечая на приветствие, с коня он так и не сошёл. В другой раз Майрон посчитал бы это за нарочитую невежливость, но от внимания не укрылся короткий нервный жест и досадливый взгляд гостя, мазнувший по решётке над воротами и поднявшийся выше, к темнеющим на стенах фигурам часовых. Десять лет майа Каргахт держал Минас Тирит в осаде и прилюдно клялся поднести крепость в дар Морготу, но не преуспел ни в клятвах, ни в победах. Немудрено, что теперь злился — здесь он воочию мог узреть власть и действенность могучих чар, ему самому неподвластных, и понимал, что в случае чего на этом поле битвы он победы не одержит. Прекрасно. Майрон с наслаждением втянул ноздрями воздух и милостиво подождал, пока гость спешится, передаст оруженосцу поводья, скинет на руки слуг тяжёлый подбитый мехом плащ и соизволит присоединиться в прогулке по мосту.

…Во внутреннем дворе крепости гудели голоса, и слышалось бряцанье цепей и оружия. Пришедший вкупе со свитой Каргахта отряд орков пригнал пленников. Дальше от Тол-Сириона им предстоял путь до ангбандских каменоломен или рудных шахт. Надсмотрщики, нещадно щёлкая бичами, пытались разместить перепуганных рабов поблизости от клеток, в которых тут же заметались раздражённые шумом варги. Остановившись на галерее, Майрон с отвращением понаблюдал за омерзительной вознёй внизу. Слух резанул особо громкий возглас надсмотрщика с бичом в руке, тянущего цепь с четырьмя прикованными за шею пленниками. Первый в ряду — худой мужчина — ещё не старый, но уже седой, покачнулся и пал на колени, едва не потянув за собой других. От сотоварищей его отличали короткие кандалы на руках и многочисленные следы кнута на голенях. Надсмотрщик разразился нещадной бранью. Майрон покривился и едва заметным кивком подал знак одному из своих сотников; тот немедленно скрылся в подземельях. Явившиеся на подмогу каргахтовым воинам стражи Минас Тирита быстро навели порядок и погнали пленников через внутренние дворы в оставшееся незаселённым казарменное крыло. Каргахт, следивший за происходящим с интересом, удовлетворительно кивнул.

— Будь у меня возможность, я переманил бы у тебя пару ребят из высшего состава, — не без зависти в голосе заметил он. — Твои воспитательные меры на редкость удивительны, Гортхаур. И несомненно действенны.

— Приму твою похвалу.

— Опять же, надо признать, привитие диким урукам боевых навыков и умение забить в их головы основы дисциплины тоже достойно похвалы. Не знаю, как ты это делаешь, но они даже научились думать. И, кстати говоря, мне не хотелось бы, чтобы моих рабов в твоих темницах кто-то съел. Их ждут в Ангбанде.

— Ты зря считаешь, что у меня по темницам безнадзорно бродят варги. Можешь не бояться понапрасну, — Майрон повёл глазами по постепенно пустеющему двору. — Только пусть твои десятники растолкуют твоим же подчинённым заведённые мной порядки, которые здесь стоит уважать. Ты знаешь их.

— Не тревожься, — отозвался Каргахт. — А в благодарность прими тогда подарок, — он взмахнул рукой и, повинуясь знаку, его люди силком подтащили девять или десять пленных женщин, обессилевших от дороги и горя. Босые ноги пленниц были покрыты грязью, одежда обратилась в жалкую рванину, а сами они прятали глаза и лица за спутанными волосами.

— Отдаю, Гортхаур. Твоим ребятам будет чем занять время.

— Благодарю, — ровно сказал Майрон. — Я заодно предвижу, что избавляю тебя от головной боли в будущем пути.

Каргахт замер на полувдохе, а потом резко кивнул головой.

— Прежде из деревень я женщин не угонял. А тут вот взял, и пожалел уже спустя несколько дней пути. Один мой воин из людей исчез на третью ночь. Как потом выяснилось, парень просто решил немного поразвлечься с пленницей. Так вот скажи, как получилось, что его изуродованный труп позже нашли мои разведчики в лесу, милях в двух в сторону от дороги? На пятую ночь исчез ещё один. Обоих жестоко убили мои же орки. И ладно, если бы из-за драки за добычу. Но тут что-то совсем другое.

— Именно что другое, Каргахт. Не повезло тебе. У некоторых орочьих племён женщины неприкосновенны. Даже жёны чужаков. Орки северных становищ сильны и свирепы, они без жалости вырежут тебе всё мужское население врагов, но дев и жён не тронут. И хорошо, что ты не приказал казнить пленниц на месте и не позволил своим воинам с ними прилюдно поразвлечься. Иначе вышел бы тебе бунт. Насильно покидать хроа тебе было бы, наверно, неприятно.

— Мда-а. Спасибо за совет, Гортхаур. Буду знать впредь.

— Не стоит, Каргахт. Пойдём.

Малый гостиный зал был убран и ярко освещён свечами. За щедро накрытый стол сели только хозяин и его гость. Слуг Майрон отпустил, а внешние двери ведущей к залу анфилады привычно охраняла стража; тем самым за сохранность разговора можно было не тревожиться.

— А неплохим вином ты здесь запасся, — отметил Каргахт и поглядел бокал на свет. — Видать, это из запасов короля Финдарато? Недурно, Гортхаур. Тепло и сытно сидеть здесь на одном месте, в то время как другие месят грязь на полях сражений и проливают кровь.

Майрон глянул на гостя с безразличием.

— Так откуда, говоришь, двигался твой отряд, Каргахт? Расскажи. Дортонион? Что там слышно?

— Грязь и зола, — Каргахт осмотрел предложенные блюда и взял в руки вилку. — Беоринги подались в леса Бретиль, и там, где эльфы ещё недавно пели свои песни, теперь остались только нищие и калеки из людей. Мы подозревали, что кто-нибудь из Феанорингов рано или поздно осмелится вновь вернуть себе отвоёванные земли, но трусы всё ещё сидят в своих драгоценных норах.

— Не иначе ждут, когда к ним сами придут их камни, — негромко произнёс Майрон. Каргахт услышал и расхохотался.

— Вот-вот. Придут, не сомневайся. Что слышно помимо? Бродячих много. Нищие. Разбойники. Мстящие беоринги. И наши дезертиры. Вот с этими беда. Они настолько обнаглели, что нападают даже на посланцев Ангбанда, отбирают провизию, оружие и пленников. Неплохо знают местность. Они начинают причинять нам вред.

— Наслышан, — сказал Майрон. — Страдают наши подъездные дороги. Я тоже получил сведения от разведчиков. Я пошлю своих карателей в середине лета — посмотрим, что можно сделать в среднем течении Сириона.

— Этого мало. Я буду просить у Властелина дать мне в подчинение несколько тысяч орков для зачистки этой заразы.

— Да? — Майрон и не подумал скрыть усмешку. — И откуда ты возьмёшь эти тысячи?

Каргахт тоже широко ухмыльнулся.

— Ты воспитаешь мне к зиме достаточно солдат, способных отличить голову врага от задницы.

— Прогуляйся на север, Каргахт, — посоветовал Майрон. — Обшарь все становища и пригони сюда твои тысячи. Воспитаю. А новобранцев этого созыва уже ждёт Хитлум и его король Финдекано.

Каргахт досадливо ударил ладонью по колену.

— Значит подождёт Хитлум. У меня тоже приказ, которому тебе, кстати, поручено содействовать. И для его исполнения мне нужен порядок в Дортонионе.

— Очень интересно. И о чём речь?

— О тайном городе эльфов.

Майрон рассмеялся.

— Тайный город эльдар? Не в Дортонионе. Там правили младшие братья Арфинги, но никак не Финрод. Расскажи мне что-нибудь, чего я не знаю.

Каргахт скривился в лице.

— Я передаю тебе послание из Ангбанда, слово в слово, — сухо ответил он. — А от себя добавлю, что наш Властелин ждёт, чтобы тайные поселения нолдор были обнаружены как можно скорее. Тебе предписано мне помогать.

— И что же, мне выйти из крепости и поискать?

— Всё ёрничаешь, — передёрнул Каргахт. — Нет, Гортхаур, тебе по-прежнему приказано не покидать пределы твоих границ и заниматься тем, что у тебя так хорошо выходит: дрессировать это грязное сборище отребьев для пополнения армий Властелина.

— По-видимому, я виноват и в том, что у Властелина вместо армии сборище отребья? Ну и при чём здесь Нарготронд?

На лице Каргахта вздулись желваки, но он невиданным усилием сумел взять себя в руки и с равнодушным видом откинулся на спинку кресла.

— Нарготронд Властелина интересует меньше. Его приказ — собрать все сведения о спрятанном где-то в горах на юге или на западе Дортониона городе Гондолине, в котором правит тот самый Тургон. Помнишь ещё Тургона?

— Тургон мне неинтересен, — ответил Майрон. — А что до Гондолина… Почему, позволь поинтересоваться? Четыреста лет эти эльдар сидели в своей норе и носа даже не казали. Их не волнует ни клятва Феанорингов, ни Сильмариллы в мелькоровой короне. Их не волнует ничего, кроме собственного благополучия. Так зачем вам вдруг понадобился Гондолин?

— А вот это не твоё дело, — ухмыльнулся Каргахт.

— Ладно, — равнодушно сказал Майрон. — Но что тогда вы хотите от меня здесь, в Тол-Сирионе, где уже десять лет не ступала нога эльдар? Прозрения? Или мне нужно зажмуриться и ткнуть пальцем в карту, небось попаду и угадаю вам, где прячется Гондолин?

— Здесь, на границах, в летние месяцы регулярно проходят кочевые орочьи племена. Они обязаны отмечаться в твоей крепости. Потрать немного своего бесценного времени, Гортхаур, и порасспрашивай о том, что они слышали и видели.

— Каргахт, город Тургона потому и называют скрытым, что он скрыт. В него нельзя войти, и по слухам из него никто не выходил со дня окончания строительства. Даже пленные нолдор из дома Нолофинвэ на допросах в Ангбанде не смогли сказать, куда именно ушёл Турукано с частью своего народа. Что могут знать дикие орки?

— Я передал тебе приказ. Остальное не моя забота. Озаботь этой задачей свой непревзойдённый разум. И поверь, чем скорее скрытые города нолдор перестанут быть такими скрытыми, и чем скорее эта зараза исчезнет с лица Белерианда, тем будет лучше. Всем. В том числе и тебе самому, Гортхаур. Кстати, сидя в этой дыре, ты, конечно, не слыхал ещё своё новое имя? Ну то, которым тебя недавно нарекли нолдор Арфингов?

Майрон с безразличием пожал плечами.

— Саурон, — с явным удовольствием произнёс Каргахт. — Видимо, они до сих пор не простили тебе вероломного захвата своей крепости. А я замечу, что это новое имя очень созвучно с твоим истинным, которое они, конечно, помнят по Аману. Я бы, например, посчитал это издевательской насмешкой и захотел бы поучить наглецов уму разуму.

— Ясно, — по-прежнему без тени интереса протянул Майрон. — Ну что ж… Если это всё, что ты хотел мне сказать, Каргахт, то я, пожалуй, займусь делами. У меня ими все казармы забиты.

— Нет, не всё, — Каргахт помедлил, поднялся с кресла, прошёл к винному столику и выбрал лучшую бутыль. — Ещё одно. Разведка донесла, что не так далеко отсюда видели сына Барахира. А, как ты знаешь, в Ангбанде очень хотят его заполучить.

— Разведка донесла? — скучно переспросил Майрон. — И что ты называешь этими словами? Дай угадаю, какой-то жалкий орк сумел с позором сбежать от его ножа и в ужасе бросился лить сопли перед начальством? — судя по передёрнувшемуся лицу ангбандца, Майрон понял, что догадка угодила в цель: — И что, Каргахт, давно ли это было? Где именно орки наткнулись на Берена? И, что самое мне интересное, сколько времени у него было, чтобы из этого «недалеко» уйти?

— Видели его в конце этой зимы, — с неохотой ответил Каргахт. — Ты, может быть, помнишь: прошлой зимой славные ребята Гумтага добросовестно пощипали наглецу пёрышки на южных отрогах Горгорота, почти на северной границе Гибельных Земель. Он сумел уйти, хотя, по их словам, был тяжело ранен. Так тяжело, что прямая дорога — только сдохнуть. Особенно в тех гиблых местах. Думали, что и впрямь сдох: за год ни одного слуха. Всех беорингов, что были с ним — положили тоже.

— Ну, очевидно, что не всех, — заметил Майрон. — Да и ранен Берен был, похоже, не так уж тяжело, как это считалось. Если, конечно, твой свидетель действительно видел позже именно его, а не кого-нибудь другого. Но конец зимы был целых три месяца назад. Так где его видели?

— У Восточной дороги.

Помедлив, Майрон поднялся с кресла, отпёр шкаф и вынул карту, которую расстелил прямо на обеденном столе.

— Это в паре миль от лесов Нэлдорета, — проговорил он, разглядывая чертёж дорог и границу леса. — Тут Беоринг почти уткнулся носом в Пояс Мелиан, будучи в двух шагах от Дориата. А перед этим, говоришь, он скрылся вблизи северной границы Нан Дунгортеб? Парень смельчак или безумец, если сумел пройти эту долину насквозь. А твои орки точно уверены в том, что это был именно Берен?

— Его встретил отряд, посланный на разведку Криссаэгрима. Они зашли на двадцать миль восточнее реки Миндиб. Главарь знал Берена в лицо.

— Неплохо прогулялись твои ребята. И что же, целый отряд опытных разведчиков не сумел взять одного человека?

— Нет, — сухо ответил Каргахт. — Ему удалось скрыться.

— Да? — с интересом спросил Майрон. Каргахт недовольно поморщился.

— Везение. А эти тупицы не осмелились подходить ближе к Нэлдорету.

— Странно, что твой бедовый Беоринг за год так и не поспешил убраться из тех мест. Или он вернулся? — сказал Майрон, возвращая внимание к карте. — Также очень интересно, где же он мог бродить с прошлой зимы, да так, что никому не попадался. Но Миндиб — это сто двадцать миль отсюда. Я бы не назвал это «недалеко». К тому же, прошло достаточно времени. Он вполне мог уйти, да и ушёл уже, скорее всего. Куда? А ты как думаешь? С севера — Паучьи пустоши, вряд ли он снова туда сунется. С юга ему путь преградит Завеса Мелиан. Конечно, он мог двинуться в Химлад, но более вероятно — идти на запад вдоль границ Дориата в Бретиль, где обретаются остатки его народа. Возможно, в Димбар — на передышку? Но уж никак не ко мне. Он не совсем безмозглый. И да, Каргахт, вероятнее всего, он уже ушёл из тех мест и попивает себе пиво в Бретиле.

— И тем не менее, я тебя предупредил. Наша разведка осведомлена, а ты сделай предупреждение своим. Он нужен в Ангбанде. Ты всё понял, Гортхаур?

— Я тебя понял, разумеется, — усмехнулся Майрон. — Как вы там у себя полагаете, мимо Тол-Сириона каждодневно проходят толпы ключей к Нарготронду, Гондолину и Дориату, вот только я их здесь зеваю. Ну а Берен, сын Барахира, конечно же, частенько забредает ко мне винцо попить в компании Элу Тингола, Финдекано, Турукано и Фелагунда. Хоть прям сейчас спроси любого орка — он здесь частый и любимый гость.

Майрон лениво вертел в пальцах кубок, подчёркнуто не замечая бледного от ярости лица военачальника Ангбанда. Тот наклонился вперёд и прошипел:

— Однажды, Гортхаур, я надеюсь вновь увидеть тебя там, где тебе, поверь, было самое место. Не заблуждайся и не тешь себя верой, что ты так уж незаменим…

В ответ Майрон только улыбнулся.

— Увы, Каргахт. Но я незаменим. Ты это знаешь. И это знаю я. Так как никто из вас, высокомерных прихлебателей из Ангбанда, сколько бы вы ни рвали себе глотки во славу Властелина, не может сделать эту простую вещь: мою работу. И я остаюсь здесь, потому что он это тоже прекрасно знает.

Он весело взглянул на гостя.

— Попробуй оленины, Каргахт. Я не могу обидеть тебя и не предложить лучшего из блюд моего стола. Молодой олень, рождённый прошлым летом, убитый моими лучшими охотниками. Попробуй. Хороший мой совет.

*

Раздался короткий стук в дверь. В комнату осторожно заглянул один из сотников. Заметив его, Майрон сделал приглашающий знак рукой. Сотник стремительно подошёл к креслу правителя острова, склонился над ухом и кратко доложил.

— Что? — Майрон нахмурился и выслушал ответ. — В казармах? — он резко поднялся с кресла, сверкнул глазами в сторону Каргахта. — Увы и ах, вот только оленина отменяется. Вынужден просить тебя пройти сейчас со мной. Твои бестолочи натворили дел. Уже. Как ты поесть-то с ними успеваешь?

— Что такое? — недовольно осведомился Каргахт, но вынужден был встать из-за стола и последовать за хозяином крепости. По пути к подземельям сотник спешно излагал на ходу:

— Мы поместили всех рабов в незанятые казармы. На время расковали длинные цепи — несколько больных были совсем плохи, почти трупы. Пока занимались тем да сем, завязалась потасовка. Между тремя рабами и их надсмотрщиками.

— Чьи надсмотрщики? — гаркнул Каргахт.

— Не наши, — ответствовал сотник. Судя по тому, что высокий гость не удосужился даже его взгляда, почтения стражей Тол-Сириона Каргахт не снискал. — Мы быстро растащили всех, этих смурных рабов заковали отдельно. Да только те, пришельцы, сами решили свести счёты. Они потом вернулись, отковали тех рабов и закинули их в волчью клетку.

Не предвещающим ничего хорошего взглядом Майрон смерил Каргахта.

— Что за самоуправство позволяют себе твои люди?

Каргахт скрипнул зубами.

— Я разберусь.

— Только не со всеми, — вставил сотник. — Эти дурни вроде как решили попугать рабов волками. Будто не знают, что собой представляют варги! Потом опомнились и сами полезли в клетки.

— Дубиноголовые болваны! — выплюнул Майрон. — Кто-то в живых остался?

— Тех рабов и троих или четверых пришлых воинов в минуту разорвали в клочья. К счастью подоспели наши, сумели оттеснить.

— Кто-то из наших пострадал?

— Несколько укусов и царапин. Двое стражей позже обнаружились избитыми. Видимо они пытались помешать самоуправству.

— Не думай, что я не потребую объяснений, Каргахт! — зло молвил Майрон и первым ворвался на галерею и дальше, на лестницу, ведущую вниз, к казармам. По ушам сразу резанул невыносимый орочий гомон, ругательства воинов, лязг оружия, вопли и плач. В клетках метались, рычали и взвизгивали варги. Воздух бросил в лицо тяжёлый запах — пахло кровью. Смертью.

Запертые в казармах пленные стенали и рыдали, звенели цепи — рабы уже вообразили себе, что их привели сюда на корм чудовищам. Майрон поморщился, но, не задерживаясь, стремительно прошёл мимо. Пол помещения перед клетками волков был залит кровью и затоптан сотнями кровавых шагов. В опасном противостоянии сошлись стражи Тол-Сириона и воины отряда Каргахта. До поединка дело пока не дошло, но руки уже лежат на рукоятях, глаза сверкают, слышатся отборная ругань и проклятья. Лишь сотники пока удерживали недовольство воинов. Стоило порадоваться, что у дежурного оказались быстрые ноги и сметливый ум.

— Тишина! — потребовал Майрон. Эхо подхватило его властный голос и повлекло, многократно умножая под высокими сводами подземелья. При правлении короля Финдарато и при Артаресто здесь размещались оружейные и винные погреба, хранящие благоуханное дортонионское вино. Нынче же… Майрон скривился, медленно прошёл вдоль враз расступившихся и замолкших рядов стражей и воинов, приблизился вплотную к волчьим клеткам. За своей спиной услышал злой окрик Каргахта, звук тяжёлой оплеухи и чей-то подобострастный шёпот.

— …все наши пересчитаны, командир. Из бойцов не досчитались четверых, из рабов — троих… это не считая отданных в подарок женщин.

— Все твои отсутствующие бойцы — здесь, — Майрон бросил взгляд сквозь решётку на окровавленный пол клеток. При желании в углах можно было разглядеть какое-то тряпьё. Такого желания он в себе не обнаружил. Разошедшиеся по углам варги грозно рычали каждый над своей добычей.

— Достаточно, — негромко уронил Майрон: рык и взвизги тотчас умолкли. Он проследил взглядом по клетке, посчитал по волчьим головам, по перепачканным в крови мордам и шкурам. Три — шесть — девять… двенадцать… Двенадцать. Удивительно.

— Ты говорил, что мои люди не пострадают! Что здесь безопасно! Что твоим варгам нет доступа в подземелье!

Презрительно вскинув бровь, Майрон повернулся к исполненному негодования Каргахту.

— Да ну? Так глянь повнимательнее, Каргахт, мои варги всё ещё в своих клетках. А вот почему твои люди сунулись к ним в пасть — это отдельный вопрос дисциплины. Или эту шалость придумали орки?

— Люди, господин, — доложил сотник.

— Кстати, те же, что напали на моих бойцов. Уже за одно это их ждало наказание. Считай, что я вынес смертный приговор. По-моему, ещё легко отделались. Так ты по-прежнему уверен, что справишься с теми тысячами, а, Каргахт? Этот твой отряд едва ли наберёт сотню!

Каргахт свирепо сжал зубы. Его лицо побагровело.

— Если мои люди погибли, я требую возмещения! Бойца за бойца, раба за раба!

Майрон рассмеялся.

— Мелочно, Каргахт. Но отказано.

Стиснув кулаки, Каргахт сделал один быстрый шаг вперёд. За его спиной прокатился тревожный ропот. Вновь звякнуло оружие — то в одном углу подземелья, то в другом.

— Я ведь пока не угрожаю…

— Как и я, — веселье разом смыло с лица Майрона. Янтарь и золото в прищуренных глазах зарделись первыми багровыми сполохами; в голос проникли огонь и металл. — Я властен заковать всех твоих в кандалы и бросить в подземелья как смутьянов, оспаривающих мою власть на острове. А потом казнить. А ты пешком отправишься в Ангбанд. Посмотрим, что сумеешь рассказать перед Чёрным троном. Если дойдёшь, конечно.

Желваки на лице Каргахта вздулись толстыми тяжами. Он всё ещё сжимал кулаки, но молчал, отчётливо понимая, что в прямом поединке верх ему не одержать. Знал он и о странной власти Майрона над тёмными тварями, знал о ещё более необъяснимом расположении Властелина Железной Крепости к своему пленнику и слуге. Потому только молчал сейчас, гневно стискивая зубы.

— Моё предложение о гостеприимстве в силе, Каргахт. Твои люди будут размещены в казармах, пусть отныне и под строгим надсмотром, однако их ждёт сытный ужин и тёплая постель без блох. Завтра с утра вы продолжите свой путь. Мне нет никакого резона докладывать о таких глупостях на Север, если, конечно, ты первым не пожелаешь ссоры.

— Не пожелаю, — наконец, глухо произнёс Каргахт и обернулся к своим воинам. Скривившись, произнёс в ответ на вопросительные взгляды его людей: — Подчиняйтесь здешним порядкам. Без возражений.

Неспешно шедшего Майрона он догнал на галерее.

— От твоего ужина я откажусь. Распорядись, чтобы мне показали гостевые покои.

— Конечно, — Майрон кивнул замершему наготове слуге. Прежде чем уйти, Каргахт помедлил. Шагнул ближе и прошептал сквозь зубы.

— Пусть ты и исполнен этой власти, Гортхаур, но однажды я увижу твоё полное падение. Явится тот, кто снова укажет тебе твоё место.

— Возможно, — небрежно молвил Майрон. — Однако этим кем-то определённо станешь не ты, Каргахт.

Когда Каргахт наконец скрылся за углом, Майрон жестом подозвал к себе командира стражи.

— В казармах, у клеток варгов и во внутреннем дворе на всякий случай выставить двойную стражу. Дежурный гарнизон тоже удвоить. Бардак прибрать. Рабов и наших гостей проверять строго каждый час. Пленниц, что пришли сегодня, пусть разместят в людской, накормят и дадут одежду. Отправь кого-нибудь из местных женщин в помощь. Только чтоб разговаривали на талиске.

*

Свечи постепенно догорали — и гостиный зал медленно погружался в неопрятный сумрак, то здесь, то там разбавляемый неровными пятнами света. Брошенная на столе карта так и осталась лежать среди тарелок и приборов. Майрон запалил от огарка новую свечу, воткнул в подсвечник и снова проследил за переплетением расчерченных узоров и границ. Бездумно провёл по карте пальцем, отмечая предполагаемый маршрут беглеца Беоринга. Что-то во всей этой истории не давало ему покоя. Что-то не сходилось. Значит, беглец обнаружился здесь, на границе Нэлдорета… Не двигался ли он в Дориат, к королю Тинголу? По поручению? Договорённости? Люди служили эльфийским принцам. Но только принцам нолдор. Эльфы синдар Младших Детей привечали неохотно. Майрон задумчиво покачал головой. Слишком мало ему известно. Он даже не знал, позволено ли смертным вообще пересекать Завесу майэ Мелиан.

Скрипнула, открываясь дверь. На порог полутёмной комнаты ступил высокий майа. Оранжевый свет факела из коридора осветил закутанную в дорожный плащ фигуру, зацепился золотыми искрами за светлые кудри длинных вьющихся волос. Нирбог. Прежде военачальник Ангбанда, а ныне командир дозорных постов Ущелья Сириона. Удивительно похожий чертами лица и телосложением на майа Эонве Нирбог силами своими и талантами не сумел бы сравниться с глашатаем Манвэ даже отдалённо. Это было странно, если призадуматься. Не потому ли в давние незапамятные времена выбора сторон Нирбог по собственной доброй воле примкнул к Отступнику, отринув власть Манвэ? Потому что не смог бы остаться при брате-близнеце Моргота на месте, уже занятом более могучим и преданным Эонве? Однако размышлять об этом сейчас не имело уже ровным счетом никакого смысла. Слишком поздно. И не к чему.

— Мне доложили, что ты здесь.

— Проходи, — Майрон протянул руку к столу, чтобы поправить наклонившуюся свечу, но передумал на половине движения.

Нирбог притворил за собой дверь, отрезая путь свету. В тишине комнаты Майрон откинулся на спинку кресла, переплёл пальцы на колене и, полуприкрыв глаза, следил за тем, как подчинённый приближается к нему. Он ждал Нирбога с границ ещё утром, однако допускал, что того могли задержать непредвиденные дела. Тем не менее, Нирбог вернулся в Минас Тирит два часа назад, но на доклад доселе не явился. Что, впрочем, тоже имело объяснение. Нирбог и Каргахт приятельствовали с древнейших времён. Времён ещё до Ангбанда. Были ли они такими же хорошими друзьями ещё прежде, до Утумно, Майрон никогда не спрашивал. Да и зачем?

— Меня задержали дела на северных дозорах, — ожидаемо доложил Нирбог после сухого приветствия. — Я вернулся недавно и узнал, что у нас гости.

— Да. Каргахт. — Майрон махнул рукой в сторону стола. — Будешь? Присаживайся. Вино и мясо. Увы, Каргахт решил воздержаться от моего угощения и удалился отдыхать в свои покои.

— Он очень зол.

— Я тоже, — Майрон искоса взглянул на Нирбога, так и не принявшего предложение присесть. — На твоём месте я бы больше тревожился не об обиде, нанесённой твоему приятелю, а об обиде, нанесённой твоему повелителю. Ну… или можешь отправляться вместе с Каргахтом на Север. Я тебя здесь не держу.

Лицо Нирбога заметно дёрнулось. Здесь — в Минас Тирите — его держал строгий приказ Моргота. Ослушаться его Нирбог не смел. Даже зная, что об истинном раскладе известно и Майрону. Конечно же, издревле верным майар Отступника до отвращения претила необходимость подчиняться дерзкому новичку, недавнему пленнику застенков, ныне — пленнику острова и правителю. Но приходилось — подчиняться, следить и доносить.

— Нет? Тогда, быть может, ты мне хоть что-то интересное расскажешь? Что слышно на границах?

— Собственно, ничего нового. Обычные дела, — Нирбог присаживаться не стал и отвечал по-прежнему сухо. — Все наши дозоры в полной готовности и настороже. А с началом лета на отвоёванные нами земли уйдут лазутчики.

Майрон покивал головой. А между тем мысли упрямо возвращались к событиям минувших дней.

— Прибыли вороны и с Севера. Оттуда поступил строгий приказ о поисках тайных эльфийских крепостей.

— Да. Каргахт уже лично известил меня. Скажи ему спасибо, — усмехнулся Майрон. — Вот и займитесь делом: слушайте на границах, глядите в оба, ройте землю. Возложим надежды на наших обученных шпионов.

— Я считаю... тут и ты мог бы помочь, — неожиданно заметил Нирбог. — Как прежний ученик Ауле… ты мог бы узнать сплетённые им чары тайных укрытий.

— Да ну? — Майрон с изумлением поднял взгляд. — Допустим, мог бы, если бы моя Связь не была разорвана... Однако Ауле её разорвал. К тому же Кузнец не помогал нолдор в создании тайных укрытий, это совершенно очевидно. И я с трудом смогу поверить, что тут вообще приложил руку кто-то из Валар. Нолдор — проклятые изгнанники в их глазах. Не заслуживающие помощи.

— И всё же…

— Я сотни лет не бывал ни в пещерах, ни в ущельях, ни в горах. Сквозь водную преграду Сириона я почти не слышу голос земной тверди. И кстати, в довесок к озвученной задаче… Кому-то, то ли Мелькору, то ли лично твоему приятелю Каргахту очень мечтается заполучить себе некоего беоринга. Если Каргахт тебе об этом ещё подробно не рассказал, я поясню: его видели милях в ста отсюда. Шанс невелик, но озаботься, отправь словесное описание на все наши посты. Мне даже любопытно, сунется ли он сюда или нет. В случае успеха, согласен поделиться с тобой наградой Севера.

— Щедрая награда, — ухмыльнулся Нирбог, и было непонятно: одобрительно или с презрением.

Майрон махнул рукой.

— Что ж. Если это у тебя всё, то можешь идти.

Судя по тому, с каким рвением Нирбог поспешил покинуть зал, ещё до конца ночи имя Майрона не раз будет помянуто в отборнейших проклятьях. Любопытно. На этом берегу Моря его проклинали эльдар, люди, гномы, балроги и майар Ангбанда. Какое удивительное единодушие, скрепляющее сердца.

Под невидимым порывом неощутимого ветра заморгали и разом стухли огоньки свечей. В наступившей полной темноте Майрон поднялся с кресла и вышел из комнаты.

По тёмным коридорам и лестницам он поднялся от первого этажа до самого последнего пролёта. Верхний этаж центральной башни занимало круглое помещение с высокими сводчатыми арками, большими стрельчатыми окнами, восходящими под потолок, глядящими на запад: на небо и на дальний горизонт. В военной крепости сложно было бы видеть необходимостью присутствие башни для наблюдения за ночным небом, но именно эти мысли неизменно посещали голову Майрона, когда он без особой цели, случайно, так же как сегодня, забредал сюда. Не в первый раз ему подумалось, что, возводя Минас Тирит на этом зелёном острове, Финдарато вдохновлялся памятью о светлейшем мирном Тирионе на Туне. Быть может даже, стоя здесь и глядя сквозь ночь на звёзды, король эльдар обращался памятью к дорогим сердцу местам своей юности, к друзьям, которых оставил позади, за Морем и за льдами.

Запястье неожиданно заложило неприятной ноющей болью, и Майрон потянул выше рукав, чтобы чуть сдвинуть браслет. Даже касаться совершенно гладкого толстого золота было неприятно. Сколько времени и сил он уже потратил, чтобы найти разгадку, как его снять. Бесполезно. Да и есть ли вообще эта разгадка?

«Впрочем людская поговорка гласит, что самый тёмный час — перед тем как истают звёзды. Ну что же, поглядим».

Лил тёплый летний дождь, серебряной полосой завесивший всё пространство между двумя берегами реки, бесконечно стелющийся вдаль, к северному окончанию ущелья. Туда ранним утром по раскисшим от воды колеям медленно уходили берегом отряд Каргахта и понурая когорта гонимых надсмотрщиками рабов. Стоя на открытой галерее, обращённой к северу, Майрон долго следил за ползущей вдоль русла реки цепочкой, пока она окончательно не скрылась за бесцветной завесой дождя. На выходе из Ущелья Сириона отряду предстоит миновать последний пограничный заслон. Майрон усмехнулся. Он мог представить лицо гордого военачальника, которому придётся останавливаться и предъявлять орочьим дозорным верительную грамоту с печатью Тол-ин-Гаурхота в виде волчьей головы. А если ещё попадётся не особо сообразительный орк…

Будто напоминая, что новое название острова отныне полностью соответствует действительности, внизу, во внутреннем дворе послышалась волчья возня. Сдавленный визг, короткий лай и шорох лап по камню. Два поджарых, не слишком крупных для их породы волка рыжей и пегой масти лениво пробегали по мокрой от дождя брусчатке, то разминая лапы, то время от времени останавливаясь, отряхиваясь от капель воды и коротко взлаивая. Дождь дробно стучал по покатым крышам галерей и низких хозяйственных построек, которые ступеньками спускались ниже и ниже, уходя почти к самому берегу. С северной стороны остров как раз выдавался длинным голым каменистым мысом. Сверху с галереи было хорошо видно, как бурлят и брызжут, с двух сторон стискивая мыс, два рукава вздувшейся, тёмной от дождевой воды реки.

Мягкий перестук лап по каменным плитам галереи заставил Майрона немного повернуть голову в сторону. Огромный совершенно белый волк-альбинос подтрусил и уселся рядом, в почтительном расстоянии из нескольких шагов, будто бы с виноватым видом наклонил морду в пол.

— Изволил, наконец, явиться? Хорошо, как раз пора объясняться. Идём.

Волк преодолел вслед за майа весь недолгий путь до двери, ведущей с галереи в небольшую комнату, которая могла бы сойти за чей-то кабинет, если бы обстановка не носила следа лёгкой заброшенности. Два полуприкрытых ставнями окна, через которые проникает серый дождливый свет, перед холодным, давно не затапливаемым камином — только непокрытый ничем стол и два кресла. Ближайшее к двери — с брошенным на спинку длинным плащом.

Майрон запер дверь, сразу отсекая шелестящий шум дождя и далёкие звуки Минас Тирита, прошёл и сел в дальнее от двери кресло, закинул ногу на ногу.

— Итак, Хабор, чем я обязан? Какие новости могут оправдать бардак в моих казармах и дурные слухи среди моих бойцов, что провинившихся я отныне буду скармливать живьём варгам?

Волк-альбинос переступил с лапы на лапу, шагнул вперёд, протяжно взвизгнул, рухнул на пол в приступе жестокой судороги, перекатился и поднялся на ноги… голым человеком с белыми, будто совершенно седыми волосами. Оборотень ухмыльнулся, показав длинные и острые белые зубы.

— Я могу предложить мои извинения, Повелитель. Но не сомнения: те, кто окончил свои дни в тех клетках, заслужили этого каждым своим днём.

— Эти слова я слышал очень часто. Оденься. Тебе не помешало бы помыться.

— Мытьём я только собью весь свой запах, — оборотень закутался в плащ и уселся в кресло.

— А те двое кто?

— Сын моей младшей сестры и мой деверь. Для скрытности Петерех предложил ему стать Гонцом. Он молод, быстр и хорошо знает путь до острова и обратно. И он не так приметен.

— Однако вы пришли сюда не под личиной волков. Как ты оказался среди рабов Каргахта и где он умудрился захватить тебя? Вас?

— Я расскажу, — Хабор поддернул полы плаща. Майрон не торопил его. От его взгляда не укрылись скованные неловкие движения гостя, лишь недавно зажившие глубокие ссадины на запястьях и ключицах, следы от орочьего бича на ногах — тоже уже зарубцевавшиеся. Майрон коротко нахмурился, будто вспомнив о чём-то очень неприятном, и небрежным жестом поддёрнул на своих запястьях туго стянутые шнуровкой рукава.

— Ты голоден?

Хабор снова ухмыльнулся.

— В твоих подземельях варгов кормят уж получше, чем рабов Моргота. Рыба. Молодая оленина… Последний раз я едал такое в лесах Дортониона. Мы перебрались теперь поближе к восточным границам. Кстати, Петерех особенно просил передать тебе, что лес непрестанно меняется. С каждой весной это становится всё более заметно. Он стал ещё более диким, более неприветливым. В некоторые уголки теперь даже мы стараемся не заходить.

— Я помню. Сказывается близость к Ангбанду. Тем более что эльдар покинули тот край, и он остался без их защиты.

— А кто-то верит, что это дело твоих рук. Чары твоего колдовства.

— Да? — Майрон не был особенно удивлён. — Ну, пусть думают. Теперь… Как близко вы перебрались к Химрингу?

— Если считать напрямик, то на расстояние в семьдесят миль. Эльфы теперь напрямик не ходят. В Химладе теперь много орков Севера. Но в наши края они не заглянут — ни те, ни другие.

— Тогда возвращаемся к вопросу, как ты попал в плен?

— Расскажу. Весь западный Дортонион сейчас — сущий котел из свар и ссор. Почти все беоринги ушли на юго-запад, и в Дортонионе из них остались только партизаны, действующие группками. Местные поселенцы не захотели никуда уходить и так или иначе попали под пяту Севера. Я сам слышал, как посланники предлагали им мир и защиту. Многие поверили и приняли, обязались платить подати. Мы приходили в эти деревни, чтобы узнавать общие настроения, тайно переманивать к себе недовольных. В одной из них и наткнулись на бойцов Каргахта. Там как раз отбирали тех, кто отправится в рабство. То есть неугодных, недавних пришлых, беглецов без защиты. Некогда свободные подданные короля Фелагунда продают своих. Так мне и деверю что-то подлили в пиво на постоялом дворе, а очнулся я уже в рабских кандалах.

— Подобное происходит и в орочьих селениях, — Майрон задумчиво потёр пальцами висок. Люди учились не только удивлять, но и разочаровывать. — Почему же ты не освободился на первом же привале?

— Мне всё равно нужно было попасть сюда. Мой деверь мог бы уйти, конечно. Но мой племянник ещё не настолько вынослив, совсем щенок.

— И ты не пожалел своей шкуры ради всех… Понятно. Так как зовут Гонца?

— Мархол.

— Это пегий?

— Рыжий. Но он легко скроется в лесу, пройдёт по траве, листве и снегу незамеченным не хуже эльфов. Он хороший разведчик.

— Ладно. Познакомишь позже. А теперь давай о том, что разузнал Петерех.

Удобнее устроившись в кресле, оборотень начал свой рассказ. Майрон слушал. Многое из услышанного было знакомо по предыдущим донесениям шпионов и соглядатаев Ангбанда, но ему важнее было знать отнюдь не это. Общие настроения в Белерианде по ощущениям Хабора с недавних пор были оценены как особо мрачные и безнадёжные. С тех пор, как большинство эльдар скрылись за стенами тайных королевств и в крепостях, простые люди, оставшиеся без прямой поддержки покровителей, предались отчаянию. Если после Дагор Браголлах в венах отступающих воинов ещё отгорал горький огонь скорби, ярости и жажды отмщения, то после десяти неизменных лет потерь он обратился в тлеющие угли, рассеялся в сотнях безымянных могил вдоль дорог и по бездорожью, в пепле сожжённых дотла деревушек. Предки этих людей пришли на запад встретить легендарных мудрецов, о которых давным-давно на востоке ещё их предкам поведали эльфы авари; они надеялись увидеть своими глазами великую власть Стихий… И вот после какой-то сотни лет Долгого Мира они потеряли всё. Хадоринги, живущие под близким покровительством Барад Эйтеля пережили последнюю войну немногим легче остальных. И Майтимо в Химринге также не оставлял защитой своих вассалов. Но это были только два крайних оплота — на западе и на востоке, а между ними простирались бескрайние земли, на которые уже широко простёр свою Тень Владыка Севера. Под гнётом этой тени люди жили только призрачной надеждой. Оттого и бродили, и множились слухи, один страннее другого. Припоминали потерянного наследника Барахира, скрывшегося или сгинувшего в лесах. Кто-то всерьёз верил, что вождь однажды вернётся и поведёт свой народ на бой, отвоюет землю отцов и дедов. Кто-то пророчил, что его судьба сплетётся с судьбой всего Белерианда. А кто-то утверждал на то же место хадоринга Хуора. Или связывал все надежды с древними тайными королевствами эльдар.

— …из Гондолина восстанет одинокая звезда, что рассеет лучами Тень, обрушит сам Тангородрим и орошённые слезами пленников стены Ангбанда… — оборотень замолчал, давая отдых горлу. Небрежно пожал плечами, хмыкнул. — А это я своими ушами слышал в лагере Каргахта, когда они встретились и встали на привал рядом с другим отрядом, что шёл с Севера в Таргелион.

— Что?

— Видимо не так уж северные болтуны любят своего Владыку, коли подвыпивши повторяют и преумножают эльфийские сплетни. Впрочем, и ты не особо-то его любишь.

Майрон оставил это замечание без какого-то ответа. Он думал о другом. Спешные поиски Гондолина, Хурина и Хуора, замеченные заминки в беседе с Тхурингветиль. Неужто Моргот и впрямь внял эльфийским пророчествам? Нет, больше: внял и ужаснулся? В то, что пророчество было эльфийским, верилось. Но сколько таких пророчеств и проклятий уже слышали подземелья Ангаманди за последние сотни лет? За последние несколько тысячелетий? И — «одинокая звезда»? Что бы смогло стать такой звездой в закрытом горном королевстве? Нолдо или нолдиэ с подходящим именем? Похожий на звёздный свет Сильмариллов запоздало рассеялся в воспоминаниях Майрона. Но Сильмариллы уже сотни лет сияли в холодном мраке подземного тронного зала Ангбанда; их свет давно не видели на привольном воздухе под ночным бархатом небес. И ещё сотни лет не увидят. На придирчивый взгляд всё это были лишь пустые словеса. Пустые надежды несбыточных пророчеств.

«Я бы задумался о них всерьёз, если бы они оказались настоящей причиной спешных поисков Севера. Но попытку вернуть Камни мог замыслить только один из Домов нолдор».

— А что лорды Феаноринги? Если ли основания полагать, что они вновь готовы рискнуть и поставить всё во имя исполнения своей клятвы? Нет ли подозрительных сборов или шевелений в их землях?

— Если главный у них по-прежнему лорд Майтимо, то в пределах его крепости ничего замечено не было. Но… — Хабор выпростал руку из-под плаща. — Кстати об этом. Может быть, это важно, а может и нет. Это раздобыл Мархол, коль нужно, он расскажет поподробнее. Я знаю только, что её нёс эльфийский гонец, смертельно раненый орочьей стрелой в конце этой зимы где-то на границах Химлада.

Хабор разжал пальцы и положил на стол короткую трубку из серебристого металла. Концы её были запаяны. Майрон взял трубку в ладонь и тотчас ощутил отзвук сильных чар. Ясно. Если не знать верного слова, содержимое будет уничтожено при первой же попытке вскрыть. Трубку нельзя сломать, нельзя и распаять. Внутри, по-видимому, укрыто письмо. А что ещё? Но отчего не доверить важную почту птицам?

— В цветах чьего Дома был тот гонец эльдар?

— Знаков Дома при нём не было. Никаких. Когда Мархол приблизился, первое и последнее, что сделал тот эльф — попытался избавиться от мешочка, спрятанного на груди. Но переоценил свои силы. Оттого мы и решили, что это что-то ценное. Даже при смерти он думал только об одном.

— Здесь наложены искусные чары. Я позже посмотрю внимательнее. Считаешь, что он двигался в Химринг, а не из него?

— В тех краях, где его нашли, орочью стрелу он скорее мог словить, если двигался туда, а не оттуда. Ты спрашивал о тайных приготовлениях к войне. Может, это и есть ответ.

— Возможно, — проговорил Майрон. — А что другие лорды? Амон Эреб?

В волчьем обличии намного проще двигаться под сенью границ леса, но не приближаясь к Завесе Дориата. Ползти в высокой луговой траве, ускользая от взора бдительных часовых, не оставляя никаких следов, кроме звериных. Однако Хабор покачал головой.

— Туда не смогли пройти, слишком много лишних глаз. Но и там Феаноринги не стягивали войска. И это было бы слишком заметно. Таргелион и Эстолад полны орков-кочевников.

— А Нарготронд?

Что-то беспокоило, царапало внутри.

— С дальнего юга приходили новости, — ответил Хабор. — Не мы, а разведчики наших союзников пытались подобраться к Нарготронду. На своих двоих ушёл только один. Остальных перебили задолго на подходе. Все были людьми, бывшими вассалами эльфов в цветах беорингов. Их даже не пытались окликать, расстреляли издали.

— Эльдар Нарготронда теперь не доверяют своим людям?

— Они не доверяют и эльфам.

Майрон воззрился в удивлении. Хабор, криво ухмыляясь, кивнул в знак подтверждения.

— Да, нарготрондцы убивают и эльфов. Быть может, это случайно вышло, или у них имеется приказ стрелять во всё, что движется. Но и от лёгкой царапины можно умереть, если на наконечник нанесён сильный яд.

— Сложно поверить, что эльдар могло отказать зоркое зрение, — Майрон нахмурился. В его памяти Третий дом всегда избегал насилия и сумел не запятнать себя убийством во время страшных событий в Альквалондэ. Похоже, пришла пора пересмотреть прежние взгляды.

— На войне есть место и трагическим случайностям. И ты, и я с этим сталкивались, Хабор. А стрела была эльфийская?

— Да. Тот эльф был, похоже, беглецом из шахт. Грязный оборванец. Но, может, я чего-то не знаю. Может, он преступник или предатель.

— Эльдар редко предают своих же. А Нарготрондом правит король Финрод. Не думал, что он станет потворствовать убийству собратьев.

— Нарготрондом теперь правит не один Фелагунд, — ответствовал Хабор. — Среди его бретильских вассалов людей всё чаще бродят веяния, что на царство нацелились братья Феаноринги. У них своя преданная дружина, пришедшая с ними из павшей крепости Аглон, есть признание народа и власть в Нарготронде.

— Нашёл ведь с кем связаться, — пробормотал Майрон. — И ведь отдаст им ещё корону с извинениями за то, что задержал её у себя непозволительно долго.

Хабор хрипло рассмеялся.

— При всём при этом, среди людей всё оживлённее ходят и такие слухи, что даже время Нарготронда и Гондолина однажды закончится, и всё тогда станет… по-другому, к худу ли, к добру ли… Не спрашивай, господин, откуда мне это известно. Но это настораживает больше остального.

— И не собирался. А к чему ты ведёшь?

— Они верят, что, когда это случится, когда королевства эльфов падут, в мир снизойдут Валар и воссияет Свет… Одно только не могу понять, действительно ли Валар станут всех спасать? Или что: если эльфы сгинут, для людей настанет эра торжества?

Майрон оставил вопрос без ответа.

Эра Людей? Вот это вряд ли.

Если эльдар отступят или падут в сражениях, судьба людей тоже будет предрешена. Те из них, кто не покорится воле Моргота, бесславно сгинут, те же, кто подчинятся, будут рады, если им оставят жизнь. А следом придёт очередь племён востока, оставшихся жить за Горами. Заставит ли это Владык Валинора наконец прозреть и, как и положено Хранителям Арды, вмешаться в ход событий? А если нет, что может подвигнуть их переступить свои хорошо защищённые пределы? По попустительству — иначе не назвать! — безликая рука войны уже сметала тех, на кого никогда не падала тень кары Запада: синдар Белерианда и эдайн. Но если первые, пройдя чрез залы Владыки Мёртвых, имели надежду обрести Дом в Землях за Морем, то последние уходили без возврата в нездешние пределы за Гранью Мира. И когда Арду покинут последние из Младших, а души Старших отправятся на круги Перерождения, не станет ли это признанным поражением Айнур в обязанностях, возложенных на них Создателем? Не таковым ли предназначен горький урок неудачи, который только предстоит выучить Нерождённым?

Если Валар намеревались остановить Врага, это стоило бы сделать прежде, чем в темноте Ангбанда он взрастил себе знатное подспорье. Надо полагать, драконы Глаурунг и Анкалагон однажды станут для Валар сюрпризом. Очевидно, неприятным.

Но и война Валар с Ангбандом, если она теперь произойдёт, потрясёт Арду до самих основ, и за победу, чьей бы она не оказалась, сторицей заплатят все стороны. Страшны казались Валар и майар последствия Войны Могуществ, но последствия грядущей войны с Ангбандом будут ещё страшнее. Неужто это ещё один урок, который Айнур предстоит постичь в своей гордыне?

Эра торжества? Наступит ли она вообще когда-нибудь?

— Не знаю, — произнёс он вслух. — Не думаю…

Майрон повертел в пальцах серебряную трубку.

— Если силы Ангбанда ли, силы Стихий ли снова падут на Дортонион, вот вам мой приказ: уходите на восток. К Синим Горам или даже за них.

Оборотень дёрнулся.

— Наши предки двигались на запад, а мы обратно?

— Я говорю о том будущем, которое ещё далеко и неизвестно, наступит ли оно вообще. Все остальные мои приказы Петереху пока остаются в силе. Отдельный приказ: усильте надзор за границами Нарготронда, — Майрон снова провернул трубку в пальцах, любуясь её серебряным блеском и скрытым секретом, подумал и всё же задал этот вопрос. — А, кстати, бегая по лесам и постоялым дворам, вы ничего необычного не слышали о сыне Барахира? Или о Дориате?

— О сыне Барахира давно ничего не было слышно. Многие думают, что он и вовсе где-то сгинул.

— Значит в Бретиле он за прошлый год не появлялся?

— Если и появлялся, то не под своим именем. А что?

— Так, догадки вслух. А что Дориат? Его король Тингол так же непреклонно держит свои границы и смертных не пускает? Завеса его жены так же стоит незыблемо?

— Никто на моей памяти всерьёз не заикался, что видел этот лес изнутри. Да и вряд ли кто-то желает увидеть. Даже ради великой красоты якобы живущих в нём колдуний.

Видимо, ни жена Тингола, майэ Мелиан, ни дочь его, принцесса Лютиэн, не заслужили любовь простого люда. В них не верили. Их боялись. Впрочем, имели на это право. Верить в Стихии и почитать их проще издалека. С безопасного расстояния. Вблизи Айнур могли показаться людям непонятными, странными и даже неприятными созданиями.

— Благодарю за новости, — сказал Майрон. — И за службу. Хорошо. Теперь отдыхай и восстанавливайся, Хабор. Назад отправитесь, когда будете готовы, а подходы будут чистыми от лишних глаз.

Оборотень встал. Помедлил. Остановился на полушаге.

— Я лишь хотел просить тебя за пленных женщин, — под взглядом Майрона Хабор вскинулся и продолжил. — Не для себя. Но за недели плена и рабской дороги нельзя не стоварищиться. Я слышал немало сдавленных рыданий по ночам и немало горьких историй. У них не осталось защитников. Только поломанные жизни и могилы родных за плечами.

— Что ж, если ты не собираешься вести этих женщин в проклятый тёмный лес, я могу обещать, что здесь, в моей крепости, житьё им будет сносное и безопасное. Никто не станет задирать им юбку или кормить затычинами. Стирка и готовка для деревенских дело вполне привычное, а к остальному тоже привыкнут.

— Но позже я смогу кое-кого увести?

Майрон нахмурился, потом усмехнулся.

— А говорил не для себя… Ладно, сможешь.

*

Лишь поздно вечером, закончив требующие срочного внимания дела и просмотрев послания и приказы, руки дошли до отданной ему Хабором странной трубки. Не то, чтобы он связывал с этим посланием какие-то надежды, нет, скорее его привлекал спрятанный внутри секрет. И ореол непонятной тайны, связанной с этой находкой.

Вряд ли внутри могли быть некие важные военные документы или планы действий. По опыту он знал — не так их посылают, совсем не так. Хотя и это исключать было нельзя. Этими раздумьями был поглощён Майрон, когда заходил в свой тёмный кабинет, когда движением руки разжигал пламя в камине и проходил к столу, доставая из кармана трубку.

Сперва он внимательно рассмотрел её. Чистый серебряный металл не сохранил на себе никаких следов. В длину трубка была лишь немногим длиннее пальца, в толщину размером с радужку глаза. Майрон начал с разоблачающих скрытые надписи чар. Но, очевидно, ни адресат, ни отправитель на металле начертан не был. Возможно, гонец знал всё необходимое на словах, а большего и не требовалось.

Первое ощущение подтвердилось — любое вмешательство без знающего слова могло бы привести к уничтожению письма. Но что его уничтожит? Скорее всего, внутренний огонь. Можно было испытать удачу и рискнуть.

Взяв трубку двумя пальцами, Майрон мысленно воззвал к металлу, приказывая ему растаять ровно посредине. Металл, кованый искусным мастером, весьма умелым в чарах, поддался крайне нехотя, но всё же начал тлеть, медленно ссыпаться мелкой стружкой. Вплетённое охранное заклятье породило искру, но и она не успела разгореться, мгновенно подчинённая воле майа.

Аккуратно, кончиками пальцев, Майрон вынул из оков плотно свернутый короткий свиток. Так же осторожно развернул, расправил на столе. Тенгвы были ему хорошо знакомы. Язык — определённо квенья. А вот в почерке он не был до конца уверен.

«Друг мой!

Пишу тебе с удачной оказией, так как не знаю, удастся ли увидеться воочию в ближайшие месяцы, а то и годы. Порой мне кажется, сама судьба кидает нам препятствия для встреч: будь то пламя Лосгара, или льды Хэлькараксэ, или чёрные дни неизвестности. Мне страшно думать, что ни сила Тьмы, ни власть Стихий, а препоны, созданные руками самих эльдар, сейчас откладывают это время: тебя ведёт твоя клятва, меня — мой высший долг. И ни то, ни другое нам не подвластно. Но, подписывая это письмо, я гляжу в звёздное небо и загадываю, что не ранее, чем наступит лето, я снова буду рядом с тобой, буду вести с тобой беседы, ощущать твою поддержку.

Слухом сердца я слышу твой вразумляющий голос. Я знаю, что ты скажешь: ведь ты не одинок, ведь ты окружён преданными тебе друзьями. Да, это так. Но все мои родные ушли: кто в Чертоги, кто затерялся в скрытой неизвестности, куда мне нет дороги. Иной раз я ощущаю весь этот груз на своих плечах и вспоминаю, как лишь одним словом помянул его при мне отец: «Безнадёжность».

Порой я жалею, что не поговорил с отцом перед его смертью. Если правы предания, и из Чертогов феа может взирать на мир живых, то он сейчас читает истину в моём сердце. Оба наших отца. Смогли ли они прийти к согласию в сумерках Предвечных Залов? Смогли бы принять и нашу преданность друг другу, которую не сумели одолеть ни Лёд, ни Тень?

Но дела живых остаются живым. А мы пока ещё таковы.

И последним я подтверждаю то, чему ты всегда противился. Не зная о судьбе Турукано, где он ныне, на крайний случай я оставляю среди близких советников свою запечатанную волю: так, не имея собственных потомков, я передаю после себя корону именно тебе, Руссо, тому, кому она должна была принадлежать по праву.

Предвижу, мы с тобой ещё немало поспорим об этом при нашей следующей встрече.

Вечно твой,

Финьо».

Майрон перечитал письмо ещё раз, потом встал, прошёл к камину и швырнул листок в огонь.

Лето приближалось к середине: в поступи дней за обыденными заботами время летело быстрее пущенной стрелы. Приходили и уходили верховые и пешие отряды, двигавшиеся с Севера и обратно. Отметились поимённо и ушли лазутчики, коим надлежало проникнуть к эльфийским рубежам и вернуться назад не позднее первых зимних заморозков. Вернулся и отряд во главе Тхурингветиль, чтобы, почти не задерживаясь, отправиться на Север. О том, где она бывала и что делала, Тхурингветиль говорила мало. И, зная о её преданности Властелину, Майрон даже не пытался расспрашивать. В тот раз они попрощались скупо, на ходу. Она уехала за Сирион, а он занялся повседневными делами.

Тхурингветиль снова появилась на исходе последнего месяца лета в одну из ненастных хмурых ночей. Передав коня денщику, она с ходу приказала слуге доложить о себе, и не снимая мокрого плаща и капюшона, прошла в гостиный зал, где её и нашёл Майрон.

— Я доставила тебе письма и новые указы с Севера, — произнесла она, когда он окликнул её; при звуке его шагов, она не повернулась, всё ещё грея руки над камином, и только неясно кивнула в сторону стола с бумагами. Голос её звучал глухо, с непривычной пустотой, без прежней игры чувств, без озорного мурлыканья или бурлящего огня страсти. Майрон коротко посмотрел на стол и двинулся к Тхурингветиль, но она повела себя как никогда странно: отвернулась и глубже спрятала лицо в капюшон.

— Проклятые эльфы!

Но он и без того ощутил неладное — в самой её сути майэ, и прятать фана даже не было нужды. Правая сторона лица Тхурингветиль была обезображена четырьмя порезами, пусть тонкими, немного подлеченными, но безобразными на вид, отчего-то до сих пор не закрывшимися, кое-где сочащимися сукровицей. Удар, каким бы он ни был, пришёлся наискось через висок, чудом не задев глаза, и дальше через щёку и скулу к губе — глубокий след не от железа, от когтей. Заметив безотрывный взгляд Майрона, женщина снова отвернулась и попыталась прикрыть лицо под тканью головной накидки.

— Это ведь не эльдар сделали… Кто?

Она вздрогнула от рычащей ярости, звучавшей в его голосе, но лишь мотнула головой.

— Я… не могу…

И он сдержал себя в руках, хотя и не без усилия. Не стал настаивать. Не к месту и не к времени. Вместо этого взял Тхурингветиль за руку.

— Пойдём.

Ночь медленно двигалась к концу, ветер унёс дождевые тучи, в небе над Сирионом рассеялись, а затем и поблекли утренние звёзды. Неторопливой вязью слов Майрон заканчивал сплетать ткань заклинательной песни, впервые за многие десятилетия воскрешая в памяти это тайное учение Эсте. Тхурингветиль, неподвижно застывшая на кровати под его руками, молчала, отвернув лицо в сторону окна. Она так и не произнесла ни слова даже тогда, когда затихла в воздухе последняя строка, когда горячие пальцы коснулись её щеки. Только крупно вздрогнула всем телом.

— Шрамы ещё останутся, — ровно проговорил Майрон. Тонкие белые линии сомкнулись точно и ровно, можно было благодарить за это высокое искусство Валиэ-Целительницы и наметанный глаз и руку ювелира, ученика Ауле. Майрон всё рассматривал их, гадая, сможет ли ещё что-то исправить. Линии не тревожили гладкости лица, не портили совершенную красоту майэ, но они были. Возможно позже они растворятся, сгинут бесследно в белизне её кожи. Или нет. Его собственные шрамы, рассеянные по всему телу, так и не исчезли даже спустя сотни лет. Он иногда думал, что теперь сможет избавиться от них только разрушив и заново воссоздав своё тело. Тхурингветиль это тоже могла бы сделать. Но без поддержки Валар на создание нового тела у майар ушло бы много времени и сил. Осмелится ли Тхури просить о подобной помощи Моргота? Майрон в этом очень сомневался. Похоже, рана должна была остаться её личным наказанием. Или вечным напоминанием, как посмотреть.

Тхурингветиль огладила пальцами свою правую щёку, будто пытаясь отыскать наощупь невидимые шрамы, поймала руку Майрона за запястье, и он поморщился, ощутив лишний раз тяжёлое прикосновение браслета — как напоминание. Она коснулась губами его ладони.

— Ты исполнен столькими талантами… — произнесла она. Он почти ожидал, что за этими словами последует иное лестное продолжение, но на сей раз ошибся. Тхурингветиль промолчала, только крепко прижала его ладонь к своей щеке и вновь вперила немигающий взгляд влажных глаз в предрассветный сумрак за окном.

— Кто это сделал?

— Я… провинилась, — едкая усмешка вдруг исказила губы Тхурингветиль. Это было ново. Она повернулась на спину и взглянула ему в глаза. — Я не сумела сделать… то, что мне было велено. Нужно ли рассказывать? Ты и сам знаешь, как это бывает.

— Но это был не Моргот.

Раны, нанесённые самим Валой, он бы не залечил так просто. Точно не за одну ночь.

— Нет. Но один из его слуг. И по его приказу. Зачем тебе имя? Или ты вдруг решил отомстить за меня? Отсюда?

Голос её дрогнул высокой насмешливой и одновременно горькой нотой. Майрон нахмурился, потянул руку из её ладоней. Женщина снова отвернулась. С Тхурингветиль всегда было непросто. Он никогда не мог предсказывать, чего от неё ждать. Она умела обольщать сладко и желанно, но умела и наносить коварные удары. Исподтишка. И чем же это было именно сейчас: неподдельной обидой поруганной женщины или ловкой и безжалостной ловушкой? Моргот прекрасно умел расставлять эдакие ловушки. Но умела и она.

Оттого он промолчал, смиряя в груди первый резкий ответ, протянул руку, с нежностью коснулся гривы перепутанных волос.

— Я хочу узнать имя. Пусть и не сейчас. На будущее.

Протяжный вздох вырвался из груди женщины.

— На будущее. О, да, ты умеешь выжидать. Ну, жди же. В ближайшие сотни лет ты даже не покинешь этих мест.

— Он так сказал? — рыкнул Майрон, и рука его застыла на половине движения.

— О, ты и сам это знаешь. Он не выпустит тебя отсюда, пока не будет убеждён в твоей полной преданности. Ты слишком силён и опасен для него, — она промолчала и добавила едва слышно: — И ты не защитишь меня.

Видимо, это должно было воззвать к его уязвлённой мужественности. Должно было. Но после этих последних слов укол оказался куда слабее, чем она рассчитывала.

— И потому ты прибыла ко мне сегодня? Тайком в ночи?

Тхурингветиль вдруг ядовито рассмеялась.

— Ну а куда же? Кто ещё примет меня и пожалеет перед долгой тяжёлой дорогой за Ущелье в проклятые эльфийские земли?

Майрон молча отстранился. Откинулся на спинку стула, опёрся локтем о подлокотник. На сей раз тишина длилась очень долго; звёзды уже растворились в светлой утренней дымке росяного утра, когда Тхурингветиль вновь заговорила.

— Прости меня. Просто… Я расстроена. Я зла. Всё идёт совсем не так, как предполагалось.

Очевидно так и есть. Не произнося ни слова, Майрон наклонил голову, медленно потёр пальцем висок.

Женщина повернулась и легла на спину.

— Весь конец весны и начало лета я странствовала по отвоёванным у проклятых нолдор землям. Нашим землям! Они разорены. Уничтожены. Спросишь, что я там видела? Сожжённые дома, деревни, бездомных, беженцев, умирающих от голода. И они не принимали нашу помощь! Всё было не так задумано.

«А интересно, как же?» — Майрон подавил на губах непрошенную и неуместную усмешку.

— Разве не того желал Властелин, начиная жестокую войну?

— Он желал полного уничтожения нолдор! — жёстко сказала женщина. — Они не должны были приходить на нашу землю с самого начала и не должны были оставаться жить на ней! Мы были раньше! Мы были здесь до них! Они захватчики! Победа должна была стать быстрой и окончательной!

От ярости у неё перехватило дыхание, и он сумел спокойно заметить:

— Но таковой она не стала. Смертные и бессмертные одинаково цепляются за каждую пядь земли. А неужели в Ангбанде ожидали чего-то другого? Детей Эру атакуют отряды орков, варгов и драконов, а в ответ они отбиваются зубами и ногтями. Всё предельно просто.

— Эльдар забились в норы! — Тхурингветиль сверкнула глазами. — Они не отбиваются! Они трусливо правят оттуда, исподтишка подзуживая людей на сопротивление! Когда последний раз кто-то из них решался на подвиг после Финголфина? Нет же! Сами они уже давно не покидают своих крепостей и скрытых укровищ и воюют чужими руками!

— Видимо, их действительно осталось очень мало, — рассудил Майрон.

— Пусть даже останется горстка! Пусть один! Покуда они есть, они не оставят людей без своих сказок. Они будут бросать их в бой снова и снова за Камни и за пустые надежды мести!

— А если наконец сгинут? Что тогда?

— Тогда это будет наша победа! Мир! Нолдор — изгнанники. Проклятые. Валар не вступятся за них! А синдар всё равно. Пусть себе живут в своих ограниченных лесах. Но когда не станет Феанорингов, Арфингов и других, мы сможем показать людям, на чьей стороне сила! Мы сможем заключить со всеми их племенами взаимно выгодный мир! Властелин стал бы для них единственным владыкой! Зачем тогда нужны новые войны?

Он бросил на неё такой выразительный взгляд, что Тхурингветиль не удержалась. Скинув с плеч плащ, она резко села на кровати.

— Ты не был там! Ты не видел того, что видела я. Что творится сейчас в этом безумном противостоянии эльфов против Стихий! Мёртвые земли! Сгоревшие леса! Гибель сотен живых существ! Мы бы могли это остановить, если бы уничтожили саму причину войны.

С тяжёлым сердцем он не мог не признавать, что отчасти она права. Но это не меняло того, что сказанное ею служило всё той же неизменной цели — вынудить его выбрать единственную сторону. Видимо, кое-кто решил поменять тактику, когда понял, что ошибся с прежней.

— И как же это сделать?

— Сокрушить их крепости! Все! От Синих Гор до Барад Эйтель! Найти спрятанные города и сжечь их тоже! Раз и навсегда!

— А что потом? Убедить Людей и орков Ангбанда мирно сосуществовать вместе?

Тхурингветиль вскинулась и поднялась с кровати, медленно прошлась по комнате. Майрон наблюдал за ней, не вставая с места.

— Орков Он создавал в древние времена, как слуг, послушных именно Ему, а не Валар… Слуг более сильных, более выносливых... — «И зависимых от него…» — супротив эльдар, в которых была ясно видна вложенная и сковавшая их воля Эру. Но вот в Арду пришли Люди. Те, кто обладают собственной волей и умом. Пусть они ещё молоды и не сведущи, но мы сами можем обучить их! И разве сам ты не для этого пришёл в Арду, отвергнув Связь Ауле? Обучать их, помогать им! Повести их за собой!

Говоря это, она не произнесла ни слова неправды, не совершила ни одного ложного поворота мысли. Красоту её речи нельзя было не оценить по достоинству.

— А что же орки?

— Их время подойдёт к концу, — Тхурингветиль качнула головой, перехватив его взгляд. — Они уже обречены. Неужели ты сам думаешь иначе? Ведь это именно ты воспитываешь остриё любой атаки Властелина! Каждый чёрный меч его орд, обращённый против Людей, вложен оркам именно твоими руками! Ну а теперь подумай и реши, сможешь ли ты во всём своём могуществе раз и навсегда окончить эту войну, обрушить стены проклятых древних крепостей… Только если однажды окончательно сделаешь свой выбор и перестанешь бегать от боёв?

Её глаза так сверкали, щёки разрумянились от злых и горячих слов, что в иной раз он мог бы ею залюбоваться. И да, она опять говорила только правду — и в сердце своём он это понимал. Он и сам чувствовал, что ему достало бы сил. Вот только какую цену он заплатил бы за одну минуту торжества победы? Или за минуту слабости?

Увы, тёмная майэ не ощущала его сейчас так, как он слышал её саму — это затаённое торжество, эту её хитрую надежду… Она верила, что сказанные слова достигли цели. Иначе не подошла бы, не коснулась бы ласково кончиками пальцев и не проговорила с проникновенностью в голосе:

— Обещаешь, что ты хотя бы подумаешь об этом?

Он легко накрыл её нежную ладонь своею, кивнул и произнёс:

— Да, обещаю. Я подумаю.

*

Тхурингветиль осталась на неделю. Видимо, новая дорога и задание на сей раз могли немного подождать. Что примечательно, больше к тому разговору Тхури не возвращалась. Первые дни она проводила в неспешных прогулках по галереям и крепостным стенам. Не единожды Майрон замечал её стоявшей и глядевшей вдаль на неумолкающий шумный бег Сириона; тонкие пальцы Тхури при этом непрестанно поглаживали щёку, будто отыскивая или боясь что-то отыскать. Даже бессмертные майар нуждаются в восстановлении и исцелении. Однажды в прогулке по берегу острова, когда Майрон присоединился к своей гостье, Тхурингветиль как бы между делом заметила:

— А здесь хорошо. Возможно, я тебя даже понимаю. Может, и я смогла бы здесь остаться.

С тех пор как Тол-Сирион из владычества эльфов перешёл под власть Тени Ангбанда, его природа заметно поблекла и потухла. Майрон отмечал это в ранней сухости и дряблости листвы, в серой пелене туч, почти всегда застилавшей ясное небо, в сильных зимних бурях. Даже камень эльфийской крепости будто померк и высох изнутри, стал угрюм и мрачен. Но Тхурингветиль долго наблюдала за неизменным стремлением реки, несущей с потоком первые рыжие листья осени, долго блуждала по каменистым берегам, взбиралась на скалы и чем-то любовалась. Иными красками живого мира, что казались ей куда ярче после темноты и холода Ангбанда?

Не удержавшись, он как-то спросил её во время такой прогулки:

— Что побудило тебя пойти когда-то за Мелькором?

Тхурингветиль неожиданно улыбнулась.

— То же, что и всех нас. Свобода.

Майрон вопросительно изогнул бровь.

— Свобода быть собой, — пояснила она. — Тогда только он мог мне её подарить. Да и сейчас тоже… А разве тебя самого повлекло из Амана не то же стремление?

— Ради желания поступить по-своему я навлёк на себя гнев Ауле. Лишился Связи. Только вот свободы я не ощутил.

Она пожала плечами, наклонилась, сорвала уже увядший, невесть каким чудом уцелевший среди камней цветок и повертела его в пальцах.

— Ты ещё не понимаешь... Это почти одно и то же.

— С кем из Валар ты должна была быть по замыслу Эру? — этот вопрос Майрон прежде никогда не задавал ей, и не удивился бы, если бы получил в ответ молчание. Но Тхурингветиль ответила:

— С Созидательницей Жизни. Я и была среди майар Йаванны на заре весны Арды. Потом ушла, когда поняла, что наши с ней замысли и дороги разные. Как и многие другие майар. Мне кажется, от Йаванны ушло куда больше майар, чем от других Валар.

— Почему же?

— Потому что многие из нас желали сами создавать или менять живые существа по своему вкусу. Идти по собственному пути. По Замыслу даже сейчас творение Йаванны ещё не окончено. В отличие от той же водной стихии, земной тверди или огня, в живой мир постоянно вносятся дополнения. Именно следуя своим путём, а не согласно предрешённому кем-то Замыслу, мы надеялись обрести больше своей силы, больше таланта…

«И больше власти. Не над косной материей, над самой жизнью».

У тропинки, ведущей к боковым воротам, Тхурингветиль слегка замешкалась, остановилась, глядя вниз, на каменистый берег неподалёку от моста. Там, под тенью мостовой опоры в одной из немногих спокойных заводей Сириона стирали бельё несколько служанок. Рядом на камнях стояли тазы с уже постиранной одеждой. Тхурингветиль снова повертела в пальцах цветок и наконец отбросила его в сторону.

— А при своей крепости ты держишь много женщин.

— Да, — он не смог понять, что её так удивило. — Я предпочитаю вкусную еду, красивую одежду, чистые комнаты и свежую постель. Если я воспитываю Властелину орков, это не значит, что я должен выглядеть и жить, как орк.

— Нет, разумеется, — Тхурингветиль улыбнулась краешком губ и кивнула головой в сторону реки. — И все они рабыни?

— Да. В большинстве это женщины из привезённых пленных, хотя есть и несколько жён моих военачальников. В основном они-то и присматривают за остальными и за порядком.

— А холодными ночами греют тебе постель? — с острой усмешкой вопросила Тхури, закинула за шею руки и встряхнула длинными, тяжёлыми волосами, лёгшими ей на плечи, будто шёлковый плащ.

— Нет.

— А почему же? Разве среди них нет симпатичных? Хоть немного? Хоть чуть-чуть? — в её голосе звучала если не насмешка, то что-то к этому близкое. — Пусть они только атани, но одинокие ночи так длинны и неуютны. Я бы ничуть не ревновала.

Добавив это, она развернулась и стала подниматься вверх по склону к крепости. И в тот же вечер появилась на пороге его спальни. Рывком стянула через голову платье, швырнула на пол, представая во всей своей прекрасной наготе. В эту ночь её ласки были удивительно страстными, а поцелуи, которыми она покрывала его грудь и шею, сладостно-острыми, будто укусы.

— Завтра я уезжаю, — проговорила она, когда они лежали в объятиях друг друга, пресыщенные ласками — голова Тхурингветиль пристроена на его плече, а длинные локоны смоляно-чёрных и тёмных волос перемешались на смятых простынях. Кончиками пальцев она легко водила по его груди. — Как жаль, но время меня торопит. Благодарю тебя за эту передышку, сердце моё.

— А когда назад?

— Через месяц, может быть и два, — она вздохнула. — Или даже дольше. Я бы хотела остаться с тобой навсегда. Здесь или где-нибудь ещё. Куда бы мы могли сбежать только вдвоём. Сбежать и затеряться от всего…

Майрон только поцеловал её в лоб.

— В следующий раз ты можешь остаться здесь подольше.

— В следующий раз, когда я здесь появлюсь, уже наступят холода. И ты будешь по горло занят, отправляя обученных тобой воинов на Север. Тебе будет не до меня.

— Ну а потом?

— Потом… — Тхурингветиль отвлечённо вычерчивала на его груди какие-то узоры. — Не знаю. Думаю, меня ждёт восток.

— Имеешь в виду Химлад? Или Химринг?

— Нет, гораздо дальше. Но не сейчас, возможно, позже… — Тхури вздохнула. — Тогда меня ждёт очень долгая дорога. За Синие Горы, и за другие и дальше, гораздо дальше…

— Зачем? — он очень постарался, чтобы его голос звучал расслабленно, выражая лишь ленивый интерес.

— Там, где-то далеко на востоке, лежит их древняя легендарная земля. Их покинутая колыбель: всех, и теллери, и синдар, и эльдар. Говорят, там ещё остались и их древние вожди.

— Их древние вожди здесь или же за Морем. Или в Чертогах Мёртвых. Кстати, как раз у Мандоса — их больше всего.

— Видимо, не все.

— Ну и зачем они тогда сдались? Разве в Белерианде мало своих квенди?

Тхурингветиль лениво потянулась всем телом.

— Но не таких. Это праотцы и праматери нынешних королей синдар и нолдор. Их великая тайна.

— И потому Север хочет их заполучить?

— Ты обнаруживаешь интерес, сердце моё? — Тхури извернулась, заглядывая ему в глаза.

— Да, мне любопытно, — ровно ответил он. — Как долго продлится твой поход в те дальние края и как долго я тебя тогда не увижу…

Она улыбнулась и потянулась выше.

— Это ещё не скоро…

Тхури коснулась его губ своими, сначала нежным поцелуем, лёгким, будто прикосновение цветка, потом куда более страстным и колким. Он ощутил на своих губах знакомый вкус мёда и металла. Тхури вдруг отстранилась, заглянула в его глаза.

— Дашь мне с собой в дорогу одну из твоих служанок? — спросила она, облизывая губы.

— М-м-м. Но зачем тебе?

— Женщине одной сложно в дороге. И нет, только не предлагай мне взять с собой твоих орков.

А ведь это было бы куда разумнее. Если принять во внимание опасность мест, куда она направлялась.

— Я полагал, ты собралась в разведку.

— Да. Именно. И путешествующая в одиночку женщина может вызвать большее подозрение. А вот две женщины, спасающиеся от войны, — госпожа в чёрном платье — будто бы вдова, и её верная служанка, разделившая с ней горе и тяготы пути, везде будут приняты куда более радушно.

«Разумно. Но и не совсем».

— Верная служанка? Это запуганная-то рабыня Саурона с Волчьего острова?

— Не беспокойся, сердце моё. Я сумею её приручить.

— Тебе проще нанять себе не столь запуганную прислугу в любой разорённой деревне. Есть среди них и те, кто охотно служат Северу. Они к тому же неплохо знают местность и обычаи.

Она удивлённо подалась вперёд, видимо не ожидая услышать отказа своей просьбе.

— Но почему нет?

— Это мои слуги и служанки, Тхури. Я их приручил. Жёны моих сотников — гарантия их преданности. Другие рабыни — уже обещанный дар некоторым моим верным слугам.

— Оркам?! — воскликнула она. — Ты готов отдать женщину своим оркам, но не мне?

Майрон поморщился.

— Моим слугам. Как дар за верность. Не хмурь брови, Тхури. Тебе проще будет найти себе спутницу в людских деревнях, чем мне — подходящую служанку среди прогоняемого на Север сброда. Я не желаю есть подгорелый хлеб и пить кислое вино, носить одежду, сшитую не по размеру. Я отобрал себе служанок и сейчас доволен ими.

— А ты изменился, — проговорила Тхурингветиль, словно сама не веря.

— Пусть Он правит в Ангбанде, но здесь я — властелин.

Они долго смотрели друг на друга пристально, безотрывно. Тхури отвела первая глаза, с неожиданной нежностью потёрлась щекой о его плечо.

— Прости меня. Хорошо. Не будем же из-за этого ссориться, — она замолчала и снова прильнула к его груди. Он не сумел полностью прочитать её чувств — лишь несколько… сомнение. И озадаченность.

*

Видимо, он задремал, продолжая обнимать разнежившуюся женщину, и вздрогнул сквозь сон, разом просыпаясь. В постели он был один. За окном стояли сумерки, но он чуял, как по ту сторону стен медленно подкрадывается утро — запоздалый туманный рассвет. Тхурингветиль рядом не было, однако комнату она покинула совсем недавно, быть может незадолго перед его пробуждением. Простыни ещё хранили на себе сладкий запах её волос. Майрон сел на кровати и прислушался, мысленно потянулся к крепости. Сонная жизнь внутри лишь только оживала, заполняла несуетливым движением лестницы и коридоры. Но на дозорах уже бодро перекликались сторожа, со двора доносились далёкие голоса сменяющих друг друга командиров.

Он поднялся с кровати, обнажённый прошёл к окну, вдохнул воздух, пахнущий речной сыростью и кострами. Что-то вынудило его обернуться, настороженно наклонить голову. Нет, не показалось. До острого слуха донёсся тонкий, исполненный страданья стон или плач. «Тхурингветиль поранилась?» Он бросился прочь из своих покоев в соседние, где и была поселена и проживала все эти дни тёмная майэ.

Перед распахнутой настежь дверью он замешкался лишь на секунду — по полу было рассыпано чистое, сложенное стопками постельное бельё. У стены валялась раздавленная сильным ударом соломенная корзина. Первое, на что упал его взгляд, едва он ворвался в комнату — чёрный плащ Тхури, накрывший своими длинными полами ковёр на полу… будто распростёртые крылья огромной птицы… или летучей мыши. Капюшон Тхурингветиль был откинут, длинные густые волосы свободно спадали с плеч, закрывая её голову, стелясь по полу. Она стояла на коленях, низко склонившись над кем-то, чьё тело крепко прижимала к полу обеими руками. Снова раздался полный муки стон. В одно мгновение Майрон оказался рядом и, схватив Тхурингветиль за талию, силой оторвал её от жертвы. Майэ зло вскрикнула, забилась, резко запрокинула голову назад, её пальцы с острыми когтями царапнули Майрона по руке. С заляпанного кровью ковра, рыдая от боли и ужаса, метнулась молодая служанка в разорванном окровавленном платье. Майрон заметил струйки алой крови, стекавшие из свежих ран на её плечах. Успел заметить и другие раны — уже почти зажившие отметины от укусов на шее и на маленьких грудях. Служанка отползла к стене и скорчилась там; жалким и отчаянным жестом скомкала разодранный в клочья лиф платья, прикрываясь руками. Её загнанный взгляд невидяще полоснул по комнате, и вдруг она внезапно сорвалась с места, мышью проскользнула в распахнутую дверь и бросилась бежать. По каменным плитам коридора зазвучал топот бегущих босых ног, а на косяке у двери остался размазанный алый след от маленькой руки.

— Да как ты смеешь! — Тхурингветиль рванулась из его крепкой хватки с невиданной силой, неожиданной даже для майэ, но он её удержал, схватил за ворот платья и без малейшей жалости отшвырнул к стене. Прежде, чем Тхурингветиль успела вывернуться, её удержала за горло крепкая рука. Она отчаянно забилась, вцепилась пальцами в запястье той безжалостной руки, но вместо мягкой кожи её когти заскребли по равнодушному золоту браслета.

В сером сумраке туманного рассвета острыми и хищными виделись преобразившиеся черты её лица: совершенно чёрные, без белков, глаза, бледная кожа без единой кровинки, лишь багровеют на ней ставшие видимыми четыре тонких полосы, пересекающие висок, скулу и щёку справа. С губ женщины по подбородку и по шее на грудь стекали уже подсыхающие тёмные подтёки крови. Майрон отвернулся, но взгляд тотчас упал на запачканный кровью пол. Как это знакомо! Сколько безвестных пленников в тюрьмах Ангбанда закрыли так глаза, чтобы больше не проснуться на изгвазданных тряпках, служивших им скудной постелью.

— Моя прекрасная Тхурингветиль… — заговорил он голосом, в котором сейчас слышался грозный рокот подземных недр. Она впилась в него гневным взглядом, кривя губы в презрительной усмешке, но проиграла в этом поединке. Каков бы ответ себе она не разглядела в его пылающих огнём глазах, это заставило её вздрогнуть в страхе. Глаза женщины расширились, в них взметнулась паника, лицо разом утратило свои хищные черты.

— Пусти, — выдавила она, слабея в его хватке и безнадёжно скребя ногтями. — Майрон! Пусти! Неужто ж ты пожалел эту девчонку?

Он разжал и медленно опустил руку: страшный, голый, с разметавшимися по плечам длинными волосами и горящим, будто угли, взглядом. Тхурингветиль отшатнулась. Она сумела устоять, прижавшись спиной к стене и тяжело дыша.

— Я пожалел своё гостеприимство. Которое, вы, вижу, недорого оцениваете. Даже моя женщина…

Майэ вдруг рассмеялась хриплым неприятным смехом.

— Твоя?

— Ну, видимо, больше нет, — находиться здесь он не желал ни минутой дольше. Майрон ногой откинул с пути сломанную корзину и вышел прочь, бросив: — У тебя только час на сборы, Тхури. А потом ты отправишься по этим своим делам.

Он возвратился в свои покинутые, остывшие покои, собрал в хвост волосы, рывком надел нижнюю рубашку, тунику, потянулся за штанами. Майрон заканчивал натягивать сапоги, когда в дверях возникла Тхури.

За короткое время она успела почти полностью привести себя в порядок — гладко причёсанные волосы убраны назад, лицо и шея совершенно чисты, а длинный чёрный плащ надёжно прячет под собой запятнанный корсаж и скомканное платье.

— Ты знал, какова я есть!

— Ну, разумеется, знал, — Майрон подошёл к окну, отодвинул занавеску, подал знак дежурному во дворе.

— И ты принимал меня такой все эти годы!

— О да, как и в те тёмные года безумия, когда ты спускалась за своей добычей в мою подземную темницу, — он обернулся к ней. — Я это тоже помню. Но времена изменились. Тебе недоставало моей силы и покровительства? Поэтому ты решила бросить мне вызов?

Тхурингветиль нахмурилась в гневе.

— И что же дальше? Ты так и прогонишь меня из-за пустяка?

— Ты отправляешься по своим делам, или я не прав? — он улыбнулся одними краешками губ. — Потом вернёшься в Северную Крепость со своим докладом. По истечении его Моргот, видимо, найдёт мне новую посланницу.

— Майрон!

По коридору послышались торопливые шаги, в дверях возник стражник в полном облачении.

— Мой господин?

— Да, я тебя звал, — кивнул Майрон. — Срочно соберите отряд из урух-хай и будьте готовы выступать немедля. Леди Тхурингветиль спешно покидает нас через час. Вашей задачей будет проводить её до границ Ущелья Сириона. Убедитесь, что она безопасно и без проволочек покинет наши пределы.

Тхурингветиль разгневанно стиснула зубы, но промолчала. Резко развернувшись, она выбежала из комнаты так стремительно, что сотник едва успел убраться прочь с её пути.

В ближайшем коридоре Майрон остановил первую же спешащую по делам служанку и приказал разыскать в крепости раненую рабыню и поручить её лекарю. Женщина лишь коротко кивнула и убежала так поспешно, будто за ней по пятам гнался разъярённый волколак.

Тхурингветиль покинула Минас Тирит и Тол-Сирион спустя ровно час. Прощания не было. С дозорной галереи Майрон проводил взглядом отъезжающий с моста отряд. Посвежевший ветер с севера трепал капюшон и плащ ехавшей во главе отряда не согбенной гордой фигуры. Возможно, в следующую их встречу опять прольётся кровь. У одного из них. Или у обоих.

В любом случае, Тхурингветиль затаила в сердце смертную обиду. И прежде скрытый враг станет теперь врагом явным. Хотя и действовать будет исподволь. А, может быть, она вернётся со слезами и сладкими речами. И кто знает, как всё ещё сложится: возможно, он и будет вынужден её простить.

В этот день вместо рутинных дел он заперся в главной кузнице крепости. Так за любимым занятием, мысли текли ровней и становились ясными. Ему было о чём поразмыслить на досуге. Хотя бы о вновь вернувшемся неприятном ощущении, с недавних пор поселившемся где-то внутри, у сердца. О смутном предчувствии, что без возможности иного выбора он уже неотвратимо свернул на предначертанный прямой путь, который вьётся дальше без развилок и приведёт его к неизбежному концу.

Дезертиры. С начала настоящих осенних холодов из армий Моргота повадились самоуправно уходить целые отряды. Некоторые пытались бежать на юг, или наоборот на север, к дальней родне, но чаще всего быстро попадались на границах. В этот раз стражи рубежей задержали общим счётом сразу двадцать беглецов. Почтения чужаки не проявили, как и желания поведать свои имена и родовые имена племён. В результате всё закончилось потасовкой, по окончании которой прилично потрёпанных пришельцев притащили в крепость силой и под удвоенным конвоем. Это быстро развязало кое-кому языки: теперь беглецы на разный лад твердили, что они разведчики Ангбанда. Десятник пограничного отряда, напротив, утверждал, что пойманные — именно что дезертиры. Дескать, он даже вроде как узнал одного из них по роже.

Выслушав поутру донесение, Майрон только молча выругался. Попасться настолько глупо и бездарно могли либо совершеннейшие идиоты, либо неудачники; и тех и других в армии Моргота присутствовало вдоволь, и оставалось лишь надеяться, что хотя б партизан Петереха среди этих пленных нет. С помощью слуги Майрон умылся водой из кувшина, надел тунику и кивком дал стражнику понять, что соизволит лично допросить пришельцев.

Уже спускаясь по долгим лестницам, он мрачно размышлял над общим положением дел, в котором случай с дезертирами стоял не на первом месте в списке худших новостей. За прошлый месяц вести из Ангбанда и из Дортониона приходили в большинстве невоодушевляющие. Моргот стягивал к Северу всё большие силы, одновременно всё дальше и дальше протягивая щупы своей воли по захваченным землям, ещё лишь недавно принадлежавшим владыкам эльдар. Перевес сил менялся на глазах. Это… беспокоило. Майрон потёр ладонью лоб и стремительно вошёл сквозь распахнутые стражей двери.

В столь ранний час тёмный парадный зал дышал гостеприимством разверзнутой могилы. Уюта не добавляло даже потрескивание пламени в камине и отпертые навстречу позднему осеннему рассвету окна. День начинался серенький и бледный, в речном воздухе чувствовалась сырая близость снегопада. Над Сирионом тяжко нависали тучи — снега стоило ждать уже к вечеру.

Подойдя к камину, Майрон бедром отодвинул кресло, развернул спинкой к стене и сел. Подал знак стражнику.

Издалека послышался дробный топот подкованных сапог. Вооружённый конвой без лишних нежностей втолкнул чужаков в распахнутые двери. Руки пленникам оставили связанными, но путы на ногах ослабили — дабы сами дошли. Кто-то из пришельцев споткнулся на пороге, грязно о том выругался, за что немедленно и схлопотал оплеуху. Больше препирательств не последовало — видимо, гостям быстро втолковали, пред чьи светлые очи их притащили. Девять, тринадцать… Шестнадцать. Майрон знаком подозвал командира стражи.

— Итак, Кихта. Что тут у тебя?

— Вот эти, Господин. Все утверждают, будто посланники Твердыни. А эти вот — что они разведочный отряд, вроде бы как засланный в Димбар в начале лета. Утверждают — тайна великая!

«Да, ты что ж…»

Знакомых рож нет. Видных отличительных знаков на одежде тоже. Из страха встретиться глазами пришельцы упрямо созерцали пол, молчали, сопели и переминались с ноги на ногу. На первый взгляд это была именно что банда, сбившаяся вместе накануне зимы: разномастный отряд бродяг Дортониона или беглых из-под чёрных знамён Моргота. Драные одежды чужаков выглядели ровно так, как если бы в них много бегали по лесам и нещадно цеплялись о сучки и вражьи кинжалы. Какие-то лохмотья были будто бы велики своим владельцам, точно их с чужого плеча сняли, или тряпки просто-напросто обвисли на отощавших телах. Довелось изрядно голодать? И это после месяцев щедрого лета и благодатной осени, когда в лесах полным-полно дичи, а в реках богатый лов? Слишком тупы или неуклюжи, чтобы озаботиться промыслом зверя или рыбы? Слишком трусливы, чтобы промышлять разбоем в горных деревушках? Как вообще выживали до этих пор? Майрон прищёлкнул пальцами.

— Ну что ж, Кихта, давай, хотелось бы послушать и их истории.

Стражник двинул пленника кулаком в бок.

— Ребен, Господин, — спотыкаясь в путах, чужак спешно шагнул вперёд и сгорбился в нелепой позе, на его взгляд, видимо, означавшей почтительный поклон. И замолчал. Майрон шевельнул бровью, ожидая, что же будет дальше.

Нужного пароля пришелец не назвал и знака не подал. Молчал. Значит, пришёл не от Петереха. Выдвинутая челюсть, жёлто-зелёные глаза навыкате, приплюснутый нос (уже пару раз сломанный) и картавый говор говорили о том, что орк, скорее всего, уроженец северо-восточных становищ, из Михоеров или Ваанов, однако различимые цвета рваной куртки свидетельствовали о принадлежности её хозяина к племени Серых Клыков. Хотя, куртку можно и с чужого трупа снять — совестью и брезгливостью дикие себя по большему счёту не обременяли. И точно не в преддверии первых зимних холодов.

— Гнуладеф, о, Великий! — хрипло представился другой, шагнувший следом. Его речь была яснее и звучала чётче, нежели у приятеля. Южанин? В одном отряде с северянином? Очень любопытно. А вот держался чужак странно: слегка пошатывался и дышал чуть глубже и чуть чаще, чем необходимо. Мелкая дрожь нет-нет, да пробегала по его телу, и тогда он кривил морду, словно его донимала сильная зубная боль. Майрон прищурился. Что-то определённо было не так.

— Ну и кто же вы такие? Откуда идёте и зачем? И с каких пор вам мои законы больше не указ? По моим границам можно пройти только с моего позволения. Так есть ли у меня причина не насадить ваши головы на пики и не выставить на стене, дабы другим дезертирам неповадно было?

Северянин пал на колени.

— Не гневайся, Повелитель, пощади. Не дезертиры мы. Не хотели беспокоить приходом. Господин Великий, пощади! К Северной Твердыне шли. Зачем крюк делать?

— А скажи-ка, что с твоим другом, Ребен? Кажется, ему неуютно в моём доме?

Ребен поднял голову, с тревогой оглянулся на товарища.

— Повелитель, не гневись, не от неуважения к тебе он так. Дурак мой брат. Налупился с голодухи гнилой рыбы с червями, теперь страдает резями в пузе. Преклони колени, смердящее отродье! — прошипел он, и Гнуладеф пал ниц, утыкаясь в пол покатым лбом. — Пощады просим! Не наказывай нас за дерзость нашу и дурость! Верные мы слуги твои и рабы.

— Гнилой рыбы с червями? — с улыбкой переспросил Майрон и облокотился, весело подперев рукой голову. — Ну-ну.

«Врите дальше. Заодно меня развлечёте. Только зачем вы это делаете?»

— И с каких же пор вы решили думать, что вправе приказы Ангбанда по ушам пускать? Коль не дезертиры, а разведчики, порядок прохода знать обязаны.

Чужаки молчали, хмурили лбы. Кихта опять нелюбезно ткнул Ребена под ребро.

— Отвечай!

— Мы Остров помним, — пробурчал северянин, зло зыркнув на Кихту. — Крепость эта раньше эльфийская была. Проклятая для урухов. Урухи помнят. Мы помним. Эльфы здесь много урухов побили.

Кихта покривился.

— Урухи! Дурачьё! Какие эльфы вам тут в нынешние времена взялись?

— Ну-ну, — проговорил Майрон. — Страшная для урухов, значит? Так, Ребен? Но, я погляжу, видно, недостаточно страшная. А что, Кихта, — весело обратился он к орку, — как считаешь: не повесить ли нам над крепостью побольше знамён с моим гербом, дабы мои подданные не забывали, кому здесь что принадлежит? Ведь страшных эльфов здесь действительно давно нету?

Орк осклабился, шутку оценив. Оценили её и другие конвоиры, разразившиеся отдельными короткими смешками.

— Да, Господин! Только прикажи! А если пожелаешь — сам лично оттащу этих на псарню. Надолго запомнят, кто тут Хозяин, пока спина будет зарастать.

— Это всегда успеется. А теперь я хочу услышать другое. Откуда вы шли? Где были и что видели? И зачем направляетесь в Твердыню?

— По приказу высокому, Господин, — сказал Гнуладеф. Глаз от пола он не поднимал. — Летом высокий наказ был дан. А я вызнавал местность у реки Малдуин, что там, у Эред Ветрин.

— Местность у Малдуин? — переспросил Майрон. Орк не врал. Ни про разведку, ни про «наказ высокий». Однако услышанное с трудом соотносилось с последними донесениями о поисковых планах Ангбанда. Моргот остервенело рыл землю в поисках Гондолина — это правда, но поиски велись куда западнее, в кряжах Горгорота. Малдуин? Зачем? И почему в обход Тол-Сириона?

— И что же ты разведал на Малдуин, Гнуладеф? Что интересного узнал?

— Каюсь, мало что было, Господин, — отвечал орк. — Походили, проверили границы. Погоняли тамошних немного. Потом самим пришлось ноги срочно уносить.

— И с этим донесением вы шли прямо в Ангбанд? Негусто, правда.

— Так есть приказ высокий. Осенью в Северную Твердыню надо идти.

— А уходили в разведку летом, говоришь? — спросил Майрон. — И почему же я тебя тогда не помню, а, Гнуладеф? Память у меня хорошая.

Гнуладеф кивнул с виноватым видом.

— Неправильно я сказал на этом языке, Господин. Не так, прощения молю. Порученья нам ведь давали там, за Рекой. Ребен передал мне.

— Да? А кто передал приказ тебе, Ребен?

— Со мною говорил сам военачальник Каргахт, — ответил северянин.

— Даже так? — протянул Майрон.

Что мог утаить Каргахт при последнем разговоре? Многое, если подумать. Майрон этим вовсе не был бы удивлён. Возможно, этот отряд как раз и был послан на поиски Беоринга… Если так, то военачальник Ангбанда вконец выжил из ума. Эти хиляки Барахириону не противники. Да и Берен вряд ли стал бы и дальше бесцельно шататься по одной и той же местности, ожидая, когда же его, наконец, схватят и убьют…

«Но что-то не так…»

— Какой приказ был дан тебе, Ребен? Что хотел Каргахт?

Орк помедлил, но всё-таки ответил.

— Военачальник Каргахт хотел знать границы Дориата и Нарготронда. Я и пощупал там маленько.

«А это зачем сдалось Каргахту? В обход Ангаманди делал? Самолично? А почему?»

— Что же ты там нащупал?

И тут Ребен едва заметно пожал плечами.

И сделал он это определённо зря.

— …посты их тайные. Задачка не ахти ведь какая простая была, Господин. Кое-как ушёл. Под стрелами этих ушастых...

«А ведь как хитро говорил. Ну, надо же! И не солгал ни разу…»

— Но ведь сумел уйти… — задумчиво протянул Майрон, помедлив, встал, в раздумьях прошёл туда-сюда по залу и снова остановился рядом с креслом, небрежно опёршись о спинку ладонью.

— А скажи-ка мне, Ребен, вы ничего не утаили от меня? Может, есть ещё что-то, что я должен знать? Всё ли ты сказал мне о данном тебе приказе? Отвечай!

— Так я и говорю, господин. В Северную Твердыню идти…

— Ясно…

Ложь ступила на порог,

Под покровом обман затаился…

Сгинь, чарованный полог,

Словами моими сброшенный…

Ахнул не Ребен — Гнуладеф.

Ахнул болезненно, словно ему с размаху ударили под дых. Шатаясь, точно пьяный, он поднялся на нетвёрдых ногах, и уставился на Майрона прямым остекленевшим взглядом глаз, из зелёных, мутных, становившихся цвета ясной небесной синевы. Взгляд этот длился всего одно мгновение, а потом плечи орка вдруг поникли, он пошатнулся, бессильно сгибаясь пополам, словно его тошнило, и, обмякнув, осел на пол. Кто-то вскрикнул пронзительным и тонким голосом.

Эльдар?

«Да неужели…»

А он подозревал другое. Однако это были именно эльдар. Обличье орков стекало с них точно вода, оставляя неподдельными лишь грязные лохмотья. Четверо сохранивших облик орков-чужаков так и застыли с разинутыми ртами и таращились на изменившихся «собратьев». Но раньше, чем конвоиры успели опомниться, ряды пленников одновременно пришли в движение; высокий светловолосый эльф прыгнул на растерявшегося стражника и оглушил его прямым метким ударом в висок; другой — рыжеволосый нолдо на лету поймал выпущенный орком меч и освободил от пут себя и товарища. Отобранный клинок описал в воздухе широкую дугу, заставив стражников с воплями отпрянуть; эльдар согласованно сгрудились, готовые обороняться.

«Северянин» лишь секунду промедлил у тела бессознательного друга и вскочил на ноги; мощным ударом в живот он свалил с ног сунувшегося к нему стражника, пронырливо увернулся от другого. Орочье обличье клочьями сползало с Ребена: он стал выше на голову и раздался в плечах; скуластое широкое лицо облепила тёмная, неровно обкромсанная борода. Это был адан — высокий, хорошо сложённый… взлохмаченный и с совершенно безумным взглядом. Довольно молодой по меркам смертных. С интересом наблюдая за разворачивающимся действом, Майрон успел заметить сверкнувший в пальцах Ребена невесть откуда взявшийся короткий нож. Припрятал перед пленом? Ловко! Освобождаться от пут парень тоже явно где-то наловчился, но дальше освобождения рук дело не зашло — тяжёлый кулак подоспевшего Кихты саданул пленника по черепу сзади чуть выше уха: Ребен без звука рухнул на пол и дальше лежал тихонько. Горла зашевелившегося было Гнуладефа коснулось лезвие клинка, и эльф понятливо замер лицом вниз. Судя по затихающей поодаль возне, конвоиры успешно управились с другими бунтовщиками. Эльдар швырнули на колени, вокруг них сомкнулось плотное кольцо, ощерившееся остриями клинков и копий.

— Достаточно! — проронил Майрон. — Кихта, подними этих.

Кихта наклонился, поднял с пола за волосы оглушённого Ребена и силой поставил на колени. Человек зло морщился, моргал, тряс головой, но сознание явно сохранил, как и дар речи — разразился грязной бранью, за что и схлопотал несколько пинков. Примолк. Немытые тёмные волосы и серые глаза выдавали происхождение. Дортонион. Или Бретиль. Беоринг... От одного особо чувствительного рывка за волосы человек скривился, и сразу стал заметен покрасневший от гнева рваный шрам на щеке под щетиной. Множество других белёсых шрамов исчертило голые мускулистые руки, открытые в коротких рукавах орочьей куртки. Чуть выше левого запястья темнело круглое пятно от давно зажившего ожога. Майрон задумчиво потёр подбородок и посмотрел на «Гнуладефа».

Темноволосый нолдо стоял на коленях, полуприкрыв глаза и бледностью лица готов был спорить с холстиной, застилавшей стол у окна. Однако стоило отметить мастерство сотворённого им волшебного полога… Дитя Амана. Даровитое Дитя. Черт его лица Майрон в прошлом не смог припомнить, но в облике пленника или в том, как тот держался, чудилось знакомое. Встречались прежде? Очень может быть.

— Итак, я прав, — вслух проговорил Майрон. — В мои стены обманом пришла ложь. Ну, что же, скажете теперь, кто вы такие?

Ни слова в ответ. Но разве он ждал иного чего-то?

— Пропало желание и дальше рассказывать мне всю эту чепуху? Гнуладеф… И кто? Ребен? А не будете ли вы любезны назвать также имена своих спутников и причину столь неожиданного появления в моём доме в обманном обличье моих подданных?

— Не дождёшься, Тху, — сквозь зубы выплюнул человек.

Майрон недобро сощурился.

— А вот это уже дерзкий ответ, граничащий с невежливостью. Разве я вам грубил? Не хотел бы лишний раз напоминать очевидное, но, видимо, придётся: вы говорите с тем, кто держит вашу жизнь в руках. Итак, удовлетворите мой интерес…

— Тьма, тебе нет власти надо мной -

это мой единственный ответ.

Ведь за безнадёжностью ночной

вестью дня приходит в мир рассвет.

Власть твоя, быть может, и сильна,

но за паутиной тёмных слов

песни мне поёт моя весна,

шествуя под зеленью лесов.

Полнитесь надеждою, сердца.

Песня, други, пусть вас укрепит.

Не бывает ночи без конца.

Нету Тьмы, что светлый дух пленит!

Майрон замер, потрясённый.

Гнуладеф скинул с себя усталость, поднялся на ноги и пел. Словно заблудившийся луч ладьи Ариен под тёмными сводами ожили слова Высокой речи, и в них звучала Сила Изначальных Чар. Всё тело Майрона от макушки до ступней тряхнуло крупной нервной дрожью, и как никогда отчётливо он ощутил на своих плечах весь груз повисшей сети чар, окутавших Крепость от шпилей башен до уходящих под скалу корней.

Тяжело…

Такого он не ожидал.

Только одним невиданным усилием он удержался от безотчётного желания сгорбиться под незримым грузом и самому постыдно рухнуть на колени. А Песня поднималась выше, и заклятья, паутиной лёгшие на каменные стены, повисали следом оборванными нитями. «Освободится Минас Тирит... почувствует Моргот!» — мелькнула мысль. И вовремя: воспоминание о Вале-в-Короне встряхнуло, тут же возвращая мышлению ясность. — «Безумие!» — И какое безумие. Могущественной власти Тёмных Айнур здесь, в Крепости Песней бросал вызов эльда. Из нолдор.

Майрон пошевелился, словно отмирая. Но только он. Все остальные в зале так и остались стоять безмолвно, застигнутые на середине движения. Не шевельнулся никто. Сам Гнуладеф уже выровнял дыхание, выпрямился во весь рост и твёрдо встретил взгляд, стоя как был — гордый и несогбенный.

— Так ты пришёл ко мне в гости, чтобы поиграть здесь в чародеев, западный изгнанник? — всё тело сотрясала дрожь — уже не бессильная, но Майрон ни за что не допустил бы, чтобы малейший её след сейчас прокрался в голос. Насмешка же — привычное, испытанное оружие. — Ну, что ж… тогда изволь.

Жалкая попытка — выпад твой.

Сам не веришь в правду слов своих.

В чарах ты умелец небольшой,

твоя песня — горсть словес пустых.

Ты — глупец, каких ещё сыскать,

если думал бросить вызов мне.

Будь разумен власть мою признать,

не надейся биться наравне.

Ты всего лишь червь у моих ног.

Твои чары — шёпот для меня.

Полон мишуры эльфийский слог,

я же Айну с силою огня!

Он даже надеялся, что наглецу нолдо достанет мужества и сил продолжить. В груди снова толкалась забытая былая мощь, ушедшая с тех давних пор, когда по одному велению короткой мысли к звёздам в сумрачное небо вырастали горные хребты, и реки послушно ложились в русла у его ног. Скрестив руки на груди, Майрон вперил испытующий взгляд в песнопевца, пытаясь угадать, что будет дальше. Нарочно усмехнулся, глядя в лицо. И эльф не разочаровал:

— Не понять тебе мои слова.

Ересь Тьмы твои глаза затмит.

Вера в безысходность неправа —

каждый путь надежда осветит.

Солнца свет растопит чёрный лёд.

Знай, злу в этом крае места нет.

Мёртвый камень плющ венцом увьёт,

древних битв растает горький след.

С пепелищ поднимутся леса.

Оживут, весельем зазвенев,

смолкшие однажды голоса —

песен стихших новый перепев.

«Песен, говоришь, хочешь? Будут тебе песни, нолдо…»

— Тьма пребудет в Эндорэ всегда.

Вижу, не постичь тебе причин.

Слабым эта истина чужда,

слабый раб умрёт в цепях один.

Ждут тебя объятия оков,

жалкий, ты себя не смог спасти.

Спутникам предрёк судьбу рабов,

это бремя впредь тебе нести.

Тьма заполнит дух ваш и тела,

Свет брезгливо лик свой отвернёт.

Думаешь, познал глубины зла?

Истинное зло вас только ждёт!

— Не смутят угрозы злых речей —

кто свободен духом, сердцем верн,

не страшится тюрем и цепей,

не склонит пред троном Тьмы колен.

Дух твой полон зависти и зла.

Раб Врага, ты сам себя предал,

Но, смотрю, скупа была цена —

гордость ты на рабство променял.

Свет отринул собственной рукой,

Честь чужою кровью запятнал…

Пред последней горестной чертой…

— …Ты уже достаточно сказал… — в ярости хлестнул Майрон и перехватил нить:

— Наглости тебе не занимать,

смеешь ты кидать упрёки мне?

Нолдор ли кого-то обвинять,

позабыв о собственной вине?

Кровью запятнали вы себя,

алым цветом воды облеклись.

Там, где волны плакали, скорбя,

братья против братьев поднялись.

Проняло. Лицо певца дрогнуло. Значит, он был там… Тем хуже для него. Плач об Альквалондэ в ушах певца звучал не только жалобными чужими перепевами. И не у одного его — Майрон почувствовал поднявшуюся вокруг волну многогранной горечи и вины. Из всех только смертный испытывал одну понятную глухую злость. Единственный, не подчиненный призракам того прошлого, он не ведал этого проклятья, губившего теперь его соратников.

— Помнишь кровь на лезвиях мечей?

Их клинки не встретили других.

Падали под ноги палачей

те, кто знал вас как друзей своих.

И всё…

С хрипом, похожим на последний выдох умирающего, Гнуладеф оступился и рухнул на колени. Застывший воздух вдруг снова вернул движение; время возобновило ход. Тишина осталась. Майрон опёрся рукой о спинку кресла, пытаясь придать позе небрежности, также подчёркнуто небрежно провел ладонью по лбу и сам ощутил, как дрожат его пальцы.

«А неплохо спето. Честно так говоря».

Он предпринял попытку успокоить сорвавшееся дыхание: ещё не всё, осталась пара слов... Только сейчас ощутил тянущую боль, грузом лёгшую на ключицы, жёсткой хваткой кандалов сжавшую запястья под покровом рукавов. Огромным усилием воли он остановил этот жест слабости — руку, тянувшуюся к горлу, чтобы в минутном порыве сорвать, сломать, уничтожить проклятую удавку Моргота. В груди разгорался жар злости и… обиды? Майрон метнул взгляд на поверженного нолдо. А ведь слова наглеца были хитро нацелены. С умом. Нолдо знал куда бить. По одному наитию? Да, эта Песнь имела шансы поразить даже майа… и какая ирония… если бы не разошлась с ключевой истиной в конце… но откуда о таких тонкостях знать нолдор? Для них Гортхаур был именно Врагом. Это он захватил их Крепость, он преследовал их, вынудил бежать в испуге в ночную тьму, щерившуюся горящими волчьими глазами и оскалом клыков. Или как там пелось ныне в сказах?

«И это не помешало тебе ударить по противнику без малейшей жалости… и не очень-то честно, прямо так сказать…»

Но вряд ли это подходящий момент, чтобы рассуждать о чести…

Майрон тяжело опустил обе руки на спинку кресла и уронил:

— В поединке ты не победил.

Покорись же своему врагу.

Уваженье всё же заслужил,

милостив быть к пленнику могу.

— И как часто тебе приходится о том напоминать себе, Саурон? — хрипло промолвил Гнуладеф. — Чтобы поддерживать в мечтах иллюзию желанной власти?

Майрон вздрогнул.

— Посмотри на меня, — больше в голосе не было ни любезности, ни чувств. Только неразбавленная Тьма крайнего Севера. Стылая короста каменных стен его собственной могилы. Труда не составляло воскресить все это, подняться, позволить вплестись в голос. Сопротивляться не смог бы даже дерзкий неразумный эльда. Против воли Гнуладеф поднял глаза.

— Лучше, — Майрон подцепил Гнуладефа пальцами за подбородок, и едва не отдёрнул руку, ужаленный в ладонь.

«Ещё один щит? Чары под покровом чар?..»

Не может быть…

Но не было нужды глядеть на связанные руки эльфа — он уже знал, что увидит на одном из пальцев Гнуладефа…

— Ты бился со мной, но проиграл. Теперь ты пленник мой. Ты и все, кого ты привёл с собой. Некоторые, как я вижу, едва только вступили в рассвет младой юности.

Краем глаза Майрон заметил, как с диким воем вскочил на ноги человек, как, оглушив метким ударом по затылку, стражники вновь бросили его бесчувственного на пол, крепко связали руки и лодыжки, разумно предпочтя тащить строптивца на собственных закорках куда бы ни приказали — даже так с ним будет меньше хлопот.

— Я буду говорить с тобой, но не сейчас. Потом. Когда в твоей голове улягутся строптивые мысли, и ты поймёшь, что противиться мне — бессмысленно и опасно. Кихта! Всех в темницы! Пленники должны остаться целы и невредимы. Тот же, кто хоть в малейшей мере нарушит мой приказ, отправится кормить собою варгов.

А вот ещё…

— Тех четырёх — лучше бы вам теперь действительно оказаться дезертирами — тоже в темницу. Их я допрошу позднее.

Быстрым шагом Майрон покинул зал, не дожидаясь исполнения своего приказа. Дальше сотникам должно было достать и собственной смекалки. Достаточно их обучал…

Пора заканчивать. На сегодня с него хватит представлений.

Стоя над столом, заваленным вещами пленных, Майрон бездумно вертел в пальцах пряжку, снятую с орочьего ремня, и без интереса разглядывал остальное барахло. Ворох ремней, кремниевых брусков, фляг и другой хлам, вытряхнутый из дорожных мешков пленников, не представлял никакой ценности во всех возможных смыслах. Сплошь дешёвая человечья или орочья работа. Предусмотрительность — залог успеха.

«А вторая — хитрость. Её им не хватило».

Стоявший по другую сторону от стола Нирбог молчал и ждал, хотя тишина определённо затянулась. Ничего, ему понервничать полезно. А между тем самому Майрону было о чём подумать.

Пряжки, подобные этой, носили при себе командиры его тайных отрядов: прикалывали к курткам и плащам, если была опасность предстать в Тол-Сирионе по подозрению в дезертирстве. Их подчиненные обычно довольствовались знанием паролей. Будь это известно в Нарготронде, Гнуладеф и Ребен, может быть, и сумели бы сочинить себе в оправдание более правдоподобную сказку. Или нет. Скорее всего, нет.

Теперь найденная в вещах пленников пряжка доказывала, что её хозяин (по-видимому, принадлежащий к племени Зоёв или Краснозубых) пал в схватке с эльфийским отрядом и пожертвовал свою одежду в угоду этому убогому обману. Скверно. Владелец пряжки мог быть посланцем из Дортониона и нести срочную весть в Тол-Сирион. Очень скверно... Когда теперь появится следующий связной от Петереха? Или придётся вызывать Гонца?

«Можно подумать, у меня и без того было мало неприятностей...»

— Итак… Отряд врага явился к самым нашим границам. А где пропадали наши лазутчики?

И это тоже выглядело скверно. Вот так вдруг обнаружить уязвимость считавшихся неприступными границ было… неприятно. Единственное, что можно было счесть за утешение — то, что Нирбог сейчас исходил не меньшим беспокойством. Ответственным за разведку ближних и дальних рубежей Моргот поставил именно его, и Майрон теперь думал спросить с Нирбога по полной. Коли назвался старшим, изволь и отвечать. Это отчасти подслащивало досаду, но не могло всерьёз с ней бороться.

Тишина между тем прирастала минутами, и Майрон поднял взгляд, который должен был дать понять Нирбогу, что вопрос всё-таки имел адресата, а не просто прозвучал в воздух.

— Я отправил воронов с посланиями ко всем командирам наших постов…

«Жалкое оправдание».

— Подозреваю, от ближних они должны были уже вернуться с ответами.

— До сих пор...

Майрон резко хватил ладонью по столу, обрывая оправдания на полуслове.

— Ты понимаешь, как это звучит, Нирбог? Я должен принимать, как данность, что эльдар вновь приходят на остров как к себе домой? Что это: вернулись старые времена? Или теперь мне нужно самому встать постом на границах, дабы проверять их лично? На вас я положиться не могу?

На красивом тонком лице Нирбога нервно дрогнул мускул, он стиснул в кулаки руки, но проглотил рвущиеся слова. Несколько мгновений Майрон сверлил его тяжёлым взглядом, сам сел в кресло и указал Нирбогу на стул напротив.

— Сядь. В допущенных просчётах разберёшься позже, а потом доложишь мне всё как есть о причинах вашего провала и приложишь примечания к исправлению. У меня и без вас полно забот, — Майрон уставился в сумрачное небо за окном кабинета.

— А теперь о главном. Если говорить начистоту, этот отряд попался только благодаря удаче. Вашей удаче — запомни себе. И это очень скверно, Нирбог. Очень скверно. Но вряд ли они шли именно сюда.

— Мы выведаем всё…

— Выведаем, — согласился Майрон. — Но не ты. У тебя и без того хватает дел, или я не прав?

Нирбог ничего не сказал. Майрон снова повертел пряжку в руках.

— А теперь слушай внимательно. Эльдар в разговоре со мной не могли лгать напрямую, а потому невольно упомянули кое-какую правду. Теперь мне нужны твои разведчики, Нирбог. Отправь шпионов — проверенных шпионов — в Димбар и в Бретиль, пусть тихо и незаметно понаблюдают, о чём там говорят. Но что особенно важно — лучших отправь на восток. Это твоя главнейшая задача.

Нирбог наморщил лоб, что должно было означать усиленную работу мысли. Так…

— Но зачем? Эльфы сами всё расскажут. Дай время…

— Расскажут, — обрубил Майрон. — Если даже не сразу, так немного позже. Но ждать «позже» я не намерен. Дело в другом. А напомни-ка мне, Нирбог, какой исходной цели из века в век следовали нолдор, подходя со штурмом к стенам Ангаманди?

— Сокрушить власть Северной Короны.

— Ну… Всё же не с отрядом в одиннадцать эльдар и с этим жалким смертным довеском. Думай ещё.

На этот раз Нирбог думал чуть подольше.

— Камни Владыки? Сильмариллы?

Майрон согласно усмехнулся.

— Именно. А кто у нас раз за разом становится причиной этих буйных идей?

— Сыновья Феанора… — судя по заблестевшим глазам Нирбога, мысли его свернули в нужном направлении. Отлично, дальше его требовалось только немного подтолкнуть…

— Вот поэтому мне и нужен восток, Нирбог! И срочно! Потому что возможно… возможно! этот смешной отряд нужен только, чтобы отвлечь наше внимание от их главного выступления. Возможно, это Ангбанд. (Нирбог содрогнулся) Уж очень наглым выглядит этот внезапный выпад. Или дерзким или очень глупым. Это либо шпионы, либо лазутчики. Как думаешь, десять лет — достаточный срок, чтобы Майтимо созрел для ещё одной сумасбродной атаки? Хотя, если бы он заявился ко мне под стены с мечом и стал звать выйти к нему на бой, как незабвенный Нолофинвэ… но вряд ли мне настолько повезёт…

— Пленники могут знать… — запальчиво выкрикнул Нирбог.

— А могут и не знать, — осадил Майрон. — Сам бы я, например, не доверил важные сведения об атаке отвлекающему отряду, который может быть пойман и допрошен. В любом случае, допросы пленных — не твоё призвание, Нирбог, подтверди? От тебя мне нужна разведка на всех подступах к владеньям Феанорингов. И не нужны новые неожиданности. Это ясно?

— Да, — проговорил Нирбог и добавил громче: — Да!

«Прекрасно. Давай, займись востоком и мельтеши поменьше здесь».

Майрон постучал пальцами по столу.

— Это все вещи пленников?

Нирбог встал, открыл дверь и что-то крикнул кому-то в коридоре. Двое орков тюремной стражи, ждавшие снаружи, затащили две корзины, наполненные рваными лохмотьями.

— И ещё нашли вот это, господин.

Орк подал обрывок грязного плаща, туго скрученный в крепкий узелок. Внутри узелка что-то было. Нирбог с жадным интересом подался ближе. Из развязанного жгута на ладонь Майрона выпал перстень светлого металла. Искрами изумрудной зелени полыхнули глаза двух сплетённых вместе змей, увенчанных короной из золотых цветов.

«Вот так. Прощай и снова здравствуй. Не ждал я увидеть тебя здесь. Как есть, не ждал».

— Чьё это? — с показным равнодушием спросил Майрон. Нирбог, разглядев добычу, хмыкнул. Глаза змей следили тусклым слепым взором.

— Нашли в одежде человека, Владыка, — доложил тюремщик. — Он спрятал его под подкладкой куртки…

«Даже так? Он отдал родовое кольцо смертному?»

— Не знал, что среди оборванцев-эдайн попадаются такие богачи, — сказал Нирбог. — Ведь по виду человек — простой бродяга. Кто же он такой?

— Богатство? Вряд ли, — с насмешкой проговорил Майрон, подкидывая перстень на ладони. — Металл — простое серебро, а камни — осколки. Ты знал, Нирбог, что когда эдайн впервые появились на полях Белерианда, правители нолдор Финрод, Финдекано и Майтимо предложили им сердечную дружбу? Беор — так прозвал король эльдар своего «друга», вождя людей. Но разве друга называют именем «Вассал» или «Слуга?»

— Все эльфы лицемеры, это ясно. Но при чем тут это?

— Это символ дружбы… или плата слуге… Такие безделки эльдар обычно дарят людям в дар памяти. У бедняков Дортониона за такую мелочь можно выменять разве что курицу или козу. Вот и остаётся лишь хранить как ценность рода и гордиться этой… дружбой.

— Так перстень?..

— Наверное, это уплата проводнику за его услуги.

Майрон надел кольцо себе на средний палец, мгновение полюбовался блеском, равнодушно снял и обратился к тюремщику.

— Лохмотья сжечь, вши тут не нужны. Но одежду пленным выдайте. Позже я спущусь, сам погляжу на них.

Тюремщики ушли. Нирбог отчего-то медлил. Майрон глянул на него и вопросительно поднял бровь.

— Ну?

— Не стоит ли послать срочное донесение в Ангбанд?

«Вопрос хороший. Только мне это не надо».

— Быть может и стоит, — медленно и задумчиво проговорил Майрон. — Есть только одно препятствие. Твоих объяснений о халатности дальней разведки я ещё не получил.

Нирбог захлопнул рот, уловив неприкрытый намёк, и явно скуксился.

— И мне бы очень не хотелось также давать объяснения перед Его троном, если вдруг выяснится, что вся эта суматоха поднялась зря. Эльдар подождут. И чем скорее твои шпионы принесут мне точные и подробные доносы из полей Бретиля, тем скорее я смогу принять решение.

*

Во времена владычества Арфингов в подземельях Минас Тирита не было темниц, и после падения крепости под них отвели дальнюю часть подземных помещений, где прежде располагались склады и хранилища речных лодок. При осмотре и перестройке подвала были обнаружены целых пять потайных ходов, ведущих из подземелий в укромные места на берегах острова. Через те тоннели и скрылась немалая часть гарнизона крепости при её захвате. Впоследствии Майрон лично проверил каждый дюйм каменных стен, отыскивая скрытые тайники и чарами заново скрепляя каменную кладку. В части подземелий, отведённых ныне под темницы, потайных ходов не было. Стены и пол здесь образовал сам цельный массив скальных пород, служивший островной стопой. Должно быть, даже в самый жаркий летний день воздух тут сохранял необходимую прохладу, и что уж говорить о днях этой зимы, пришедшей, наконец, вместе с лёгшим на берега снежным покровом.

Майрон сошёл по лестнице к первому посту охраны. Открылась и снова заскрежетала за спиной запираемая тюремным караульным решётчатая дверь. Дальше длинный коридор освещали только два факела: орки тюремной стражи привычнее жили в сумраке пещер. На полпути коридор перегородила ещё одна решётка. Заметившие пришествие начальства стражи спешно отворили дверь и запалили новую пару факелов, причём сами орки болезненно морщились даже от столь неяркого света.

Подошёл и низко поклонился громадного роста одноглазый орк — второго глаза его лишил давнишний удар клинка, оставивший на лице глубокий грубый шрам. Выбиться в начальники тюремной стражи частично утерянное зрение отнюдь ему не помешало, но стать среди своей десятины главным, очевидно, помогли немалые крутые кулаки и ум — как Майрон уже заметил — тоже весьма немалый.

— Докладывай, — приказал Майрон.

— Пришельцев заперли по трое в три камеры, двоих ещё в одну и одного отдельно, — доложил орк. — Одежду дали, как было приказано и воду. Вроде не совсем болезные и глупые — оделись. Мы их заковали. Молчат. Ни слова не произнесли.

— Эльдар владеют искусством мысленной речи. Вслух они ничего не скажут. Но только они. А человек?

Орк покривился ртом — кожа вокруг уродующего морду шрама страшно натянулась, и кроме оскаленных зубов невольно обнажились дёсны.

— Ты приказал, господин, не трогать…

Майрон мысленно хмыкнул сам и двинулся вдоль пустеющих камер. Тонкий слух эльдар вряд ли пропустил его шаги, но от камер пленников не донеслось ни звука. Идущий следом десятник как-то странно крякнул, видимо, привлекая внимание.

— Один здесь вот, господин… Болезный он, похоже.

— Что с ним?

— Такой сразу был. Да вот…

Свет факела, поднятого тюремщиком повыше, очерчивал у входа в камеру сумрачный дрожащий полукруг. Майрон подошёл ближе и глянул сквозь прутья решётки. Эльда лежал на соломенной подстилке в самом дальнем тёмном углу, избрав единственное подобие защиты, дозволенное в темнице узнику. Дышал он часто и нехорошо — цепи при дыхании слабо подрагивали. Свою болезнь он, похоже, до сих пор пытался скрывать не только от врагов, но и от собственных сородичей. Глупо. Храбро. Глупо. Стоявший за спиной Майрона десятник между тем выкладывал свои соображения: имеющиеся у пленников царапины он сразу приказал помазать мазью. Среди пустяковых ссадин ему, бывалому вояке, особенно не понравилась одна. Немудрено. На свои ятаганы орки Зоёв любили наносить сильные яды, убивающие или очень быстро, или очень долго и мучительно.

Теперь эльф умирал. Из сотоварищей он был моложе всех. Темноволосый и сероглазый, как большинство нолдор… Майрон готов был спорить, что юноша даже не застал тяжких времён великого Исхода, а его глаза никогда не видали света Благословенной Земли. Нынче же он двигался к ней прямиком бодрыми шагами.

«Храбрый, глупый юнец».

— Достаньте его, — распорядился Майрон. Орк махнул рукой подчинённым.

Майрон спиной ощутил пристальный взгляд из камеры напротив, но нарочно обернулся не сразу, дав наблюдателю возможность скрыть свой интерес. Когда он глянул сквозь решётку, закутанные в плащи фигуры безлико сидели, сгорбившись у стен. В лицо одного пленника Майрон желал бы посмотреть особо, но оно было скрыто за прядями спутанных волос. Эльда сидел, положив скованные руки на колени и низко наклонив голову. Майрон разглядел узкие босые ступни, которым, казалось, был нипочём пронзительный холод каменного пола.

— Эгей! Никак начальство прибыло! Знакомиться пришло?

Прищурив глаза, Майрон приблизился к решётке и с любопытством поглядел на поднимающегося с пола человека. По голове его, видно, приложили не очень сильно, стоял он уверенно, даже хорохорился. Хотя и смотрелся откровенно нелепо — не мудрствуя лукаво, орки, видимо, выдали пленникам в одежду пришедшие в негодность старые тряпки слуг. Сейчас беоринг отчего-то казался куда моложе, чем прежде. Адан был высок и статен, крепок телом и, очевидно, вовсе не обделён силой. Возможно, среди своего народа смертный мог бы даже считаться за красавца, хотя по эльфийским меркам он выглядел, мягко говоря, неопрятно: тёмные волосы небрежно обрезаны ножом, щеки спрятаны под покровом бороды, подстриженной не ровно, а какими-то клочками. Так погляди — простой бродяжка, каких немало бродит по равнинам Дортониона в поисках того, где что плохо лежит. Вот только холодный взгляд серых глаз смотрел очень уж гордо и непримиримо. С вызовом смотрел.

«Ребен, значит. Ну-ну».

Человек показушно смачно сплюнул на пол.

— Взять и растереть.

— И это младшее дитя Эру, — ласково проговорил Майрон. — Поистине разочаруешься в Замысле Создателя. Неужто он и впрямь задумал вас такими, или вы у нолдор подобного успели понабраться?

— Я бы сказал тебе, у кого ты и как глубоко чего набрался. Айоу! — человек дёрнулся и схватился за запястье, на котором краснел, взбухая, след свежего ожога. Человек поднял на Майрона неприкрыто злобный взгляд и разразился откровенно грубой бранью.

— А следующим будет твой язык, — так же ласково предупредил Майрон. — В рот не поместится, вот и будешь, как собака, с высунутым сидеть и слюной на пол капать. Зато и болтовни твоей поменьше будет, и мои орки грязных слов не наслушаются.

Сзади громыхнула засовом решётчатая дверь, тюремщики расковали и вывели из камеры молодого эльда. Он шёл сам, не изменяя бесчувственному выражению на лице, но всё же в какой-то момент пошатнулся и был вынужден схватиться о плечо конвоира, обнаруживая крайнюю слабость. Майрон кивнул головой и коротко приказал:

— Наверх его.

— Эй! Эй! Зачем? — не удержался человек, но продолжать ему не позволил кто-то из товарищей: схватил за руку и молча оттянул вглубь камеры. Сбоку нахлынула ярчайшая волна чужой душевной боли, отчаяния, вины, которую Майрон, конечно, ощутил. Кому-то из оставшихся эльдар раненый пленник был неизмеримо дорог. Так неподдельно ярко и болезненно могло звучать только кровное родство. Брат? Или отец? И выяснить, если понадобится, это будет совсем не сложно.

Перед уходом Майрон особенно отметил, что Гнуладеф за всё время так и не поднял головы.

*

В отношении того, какое впечатление могла произвести на молодого эльфа комната, куда его втащили, Майрон заблуждений не испытывал. Более того, именно этого впечатления он и добивался, обустраивая комнату под собственные нужды. И бывалые палачи, случайно заглядывая сюда, обычно притихали: привыкшие в Ангбанде к обыденным застенкам с дыбами и раскалёнными щипцами, такого своим недалёким разумом они не понимали. Как и ожидалось, при виде длинного ряда сверкающих мудрёных инструментов, разложенных открыто, умирающий эльф вдруг обнаружил в себе прыть, прилив сил и желание жить. Только резкий окрик предостерёг скрутивших пленника солдат от проявления чрезмерной силы. Бьющегося эльфа затащили на стол, содрали с него нехитрые одежды, пристегнули ремнями за руки и за ноги и дополнительно крепко затянули путы вокруг груди, талии и бёдер. Неторопливо перебирая инструменты на покрытом чистой тканью подносе, Майрон искоса глянул на заживший, но вновь раскрывшийся порез на левом подреберье пленника. Раны у эльдар обычно заживали быстро и бесследно. Эта рана выглядела нехорошо даже при беглом осмотре. Хотя её кто-то и пытался залечить. Сильный целитель. Почему же она гнила?

Пристёгнутый пленник притих, видимо, готовясь доблестно встретить любые пытки и смерть от руки проклятого Саурона. Получившие приказ выметаться прочь орки рысью бросились за дверь.

— Ну, здравствуй, — сказал Майрон. — Что ж, приветствия в ответ я, конечно, не услышу. Хотя нам обоим было бы куда проще, если бы ты поведал мне, кто и как ранил тебя в бою и давно ли это было.

Когда пальцы Майрона коснулись краёв раны, эльф резко вздрогнул, втянул ртом воздух и отвернул лицо.

— Сильно болит? Ну, ты же мне не ответишь… — а между тем под напряжённой кожей прощупывался набухающий гнойник. Гной успел уйти вглубь и прижил сверху. Скверно. Раны эльдар гнили редко. Гораздо реже, чем у людей: бывало, смертные легко сходили в могилу лишь из-за того, что кто-то вовремя не уделил внимания грязной ране, которая могла бы оказаться несерьёзной сама по себе. А здесь что-то было не так. И выяснить это можно было только одним способом.

— Ты ведь вполне можешь погибнуть из-за своей гордой доблести и глупости. А мне опять же не предстоит рассчитывать на твою помощь, так?

Неодобрительно покачивая головой, Майрон обогнул стол и оказался у изголовья. Эльда следил за передвижением врага широко открытыми блестящими серыми глазами. Невинный мальчик… Дальнейшие действия мучителя оказались для эльфа нежданными. Цепкая рука Майрона крепко удержала на месте его голову, между челюстей в открывшийся рот пленника была насильно всунута железная трубка, и по ней в горло полилась жидкость. Юноша закашлялся, захлёбываясь, отчаянно рванулся из пут, но его голову легко удержали; против воли он сделал один глоток, второй, третий...

— Да-да, — проговорил Майрон, крепко зажимая пленнику рот ладонью, чтобы тот не вздумал отрыгнуть назад лекарство. — Потом спасибо скажешь. Или нет.

Глаза эльфа подёрнулись мутной поволокой. Ещё несколько минут он видимо крепился, пытаясь бороться с подступающей сонливостью, но вот голова его вяло упала набок, глаза закатились, напряжённое тело обмякло. Майрон послушал его сердце, неровное дыхание, на пробу сильнее надавил пальцами на край раны. Пленник не пошевелился.

— Вот так вот, тратишь своё время и силы, бесценные травяные сборы. Когда ещё запасы доведётся пополнить. Хорошо если поблагодарят. А вот если бы ты не дёргался, можно было бы и малым обойтись…

Занеся в раздумье руку над подносом, Майрон выбрал короткий нож для малых ран. Из-под первого глубокого надреза вкупе с кровью потёк зелёный гной. Рану придётся очень тщательно чистить. Хорошо если гной не успел проесть путь глубоко внутрь к органам. С десяток тряпок окрасились кровью и гноем. На стол, наконец, был выброшен крохотный кусочек металла — обломанный зубец орочьего меча-пилы. Неудивительно, что рана стала гнить. Кроме обычного яда на зубе сохранился стёртый отголосок слабых чар. Откуда взялся этот меч у орка? Был выменян у кого-то или отобран в бою?

Искусной песне, которой он изгнал проклятье и убил яд, никогда не суждено было достигнуть слуха эльфийских летописцев. Испытывая по этому поводу какое-то отстраненное сожаление, Майрон несколько раз старательно промыл рану заживляющим раствором. Шов завершил не полностью, нарочно оставив торчать наружу тонкую серебряную трубку. Придётся мальчишке чуть подольше полежать привязанным, коли не сообразит сам своей пользы. Сверху зашитую рану прикрыла аккуратная повязка.

Испачканные руки Майрон отёр о тряпку, кинул её к остальным, в ведёрко под столом, ополоснулся в рукомойнике, не спеша очистил от грязи инструменты и аккуратно вернул их на места. Из шкафа были вынуты бумага и чернильница. Намереваясь сделать несколько необходимых заметок для слуг-травников, Майрон придвинул к столу с бесчувственным пленником стул и приготовился ждать.

*

Эльда пошевелился, резко вдруг вздохнул и, находясь ещё в беспамятстве, не удержал короткий стон. Уже изрядно подуставший от ожидания Майрон поднял голову и встал. Пленник определённо приходил в себя. Что ж, давно пора.

Скрестив на груди руки, Майрон встал над столом и улыбнулся. Взгляд эльфа, наконец, утратил беспамятную мутность и медленно возвращал свой прежний блеск. А вкупе с ним в глазах юноши тут же плеснулся страх и осознание того, что безопасное небытие отпрянуло, вернув его обратно к ужасающей действительности, в которой враг стоит рядом и смотрит сверху вниз с издевательской усмешкой.

— Проснулся? Я так и не узнал твоего имени. Сам мне не скажешь? Зато теперь я знаю, с кем мне выпала честь сражаться в Поединке Песен. Не каждый день ко мне в гости заходит сам король Нарготронда Финдарато Фелагунд. Я польщён.

Глаза юноши расширились в безмерном ужасе, а лицо покрыла мертвенная бледность. Стоило бы дать болезному время отдохнуть. Ан нет его, этого времени. Из того, какие подсказки даст этот мальчишка, и предстоит в будущем плести сеть обмана и интриг. На общее же благо…

«Какая же я мразь…»

— И за голову вашего смертного друга тоже назначена немалая награда, ты знал это? Берен, сын Барахира? Какой убогий обман.

В глазах нолдо выступили злые слёзы. Бедняга. Не испытав ужасных пыток и допросов, он думал, что малодушно выдал своих друзей и короля под колдовским дурманом. Майрон отвлечённо подумал, что теперь рана, излеченная руками врага, вряд ли станет веским поводом для благодарности. К концу этой беседы пленник будет желать себе лютой смерти. Жаль потраченных усилий.

А вот следующий ход был сложнее: Майрон вступал на неизвестную дорожку догадок и подозрений. Но прежде, чем пленник оклемается и восстановит ясность мысли, нужно выяснить причину этого похода. А впрочем…

— Ну и что дальше? Думали вернуть Сильмариллы? Вы не меняетесь, нолдор.

Задуманный удар должен был прийтись вхолостую, сбить юношу с толку, заставить растеряться или удивиться. Но искренний ужас, вдруг хлестнувший из зашедшегося стуком сердца, возопил о том, что удар попал точно в цель, и сочинённая для Нирбога глупая сказка обернулась правдой.

«Действительно???»

Майрон спешно отпрянул от пленника, склонился над столом с инструментами, скрывая собственное немалое замешательство. Сейчас следовало хорошенько всё обдумать.

Итак, скверные слухи о смуте в Нарготронде подтверждались. Теперь его король шёл в Ангбанд за Сильмариллами в сопровождении всего одиннадцати спутников. Без дружины, без армии, без поддержки сыновей Феанаро. Шёл осознанно на смерть или на участь горше смерти. Почему? Ради чего? Клятвы нолдор? Долга? Зная Финдарато с его малых лет, Майрон не мог придумать для такого безумного поступка никаких иных причин.

Только зачем он взял с собой в этот безнадёжный поход Берена? Проводником? У беорингов нынче наследные вожди с веток сыплются? Сын Барахира вряд ли мог похвастаться отменными знаниями земель Моргота. Проще просить Финдекано или Майтимо нарисовать карту. Вызвался сам из чувства преданности сюзерену? А не в Нарготронде ли болезный смертный зализывал всё это время раны? Тогда причём здесь Дориат? И Каргахта он мог встретить только весной, в Дортонионе, но никак не летом.

Вернув себе самообладание, Майрон повернулся, снова сел в кресло, ленивым жестом запустил руку в карман, вынул из него кольцо с двумя змеями, держащими в пасти золотую корону.

— Любопытно, — он нарочно надел кольцо себе на палец, повертел рукой под напряжённым взглядом пленника. — Ведь это кольцо старшего наследника рода Арафинвэ. Скованное в Амане, под золотым и серебряным светом благословенных Древ. И твой король отдал это кольцо ему, смертному человеку? Услуга Берена действительно того стоит?

А вот этот удар угодил мимо. В воздух не плеснулась новая волна отчаяния — нет, это была странная смесь из злости, обиды, досады и… удивления? Видимо, в какой-то из своих догадок он ошибся. Самое очевидное — в последней. Но не владея полным знанием, сложно было выяснять, какое из звеньев цепи его рассуждений оказалось ложным. Чутьё подсказывало, что за всем этим с виду бессмысленным мероприятием таился секрет куда глубиннее и могущественнее, чем это казалось с первого взгляда. Майрон уронил задумчивый взгляд на своего пленника. Можно было попробовать поспрашивать ещё. Но без нужных зацепок это будет только игра в догадки, обречённая на разоблачение. Допрашивать иным способом просто не имело смысла — мальчишку скорее всего даже не посвятили во весь замысел. А даже если и знает — по доброй воле не скажет. Не заговорит, и ни под пытками, ни на пороге смерти не отречётся от своих клятв и друзей. Упрямый, преданный юнец. Очень глупый.

«Ну-ну. А он не напоминает тебе другого глупого и упрямого юнца?»

Однако помочь проложить топкую тропинку к душе Финдарато мальчик может. И разве не ради этого всё было затеяно?

Майрон шевельнул бровью в ответ на свои мысли. И только сейчас разглядел, как застыло, заледенело лицо пленника. Живыми сейчас казались только большие тёмные глаза. Очевидно столь долгий интерес к себе со стороны Гортхаура Жестокого мальчик воспринял, как обещание какой-то страшной пытки. Позорных издевательств? «Вот так и бывает: стоит только задержать на ком-то взгляд чуть дольше, чем на несколько секунд, и обнаруживаешь, что этот кто-то не помнит себя от ужаса».

— Этот обломок орочьего меча я вынул из твоего бока, — мягко заговорил Майрон и издали показал пленнику зубастый кусочек. — Может быть, ты скажешь своё имя хотя бы из благодарности за спасённую жизнь?

То же молчание в ответ. Вряд ли стоило ожидать чего иного. Но почему-то именно это молчание полоснуло по сердцу острым раздражением.

«Проклятые гордецы!»

— Ну, разумеется, вы — гордые нолдор, — он даже не стал скрывать едкости в своём голосе. — Снизойди до вас кто-либо из проклинавших вас Валар, и вы целовали бы ему руки и возносили похвалы. Но до меня вы и простой благодарностью не снизойдёте. Даже за спасение жизни. Даже из вежливости и обычаев уважать целителя. Что ж, будь посему. Тогда придумаем тебе эпессе. Вместе. На выбор: Каймассеа ⁽¹⁾/, Умхантал ⁽²⁾, Энгва ⁽³⁾. А отсутствие благодарности спишем на прискорбный недостаток воспитания.

За всё время этой едкой речи в лице эльфа не дрогнул ни один мускул, однако все его чувства лежали перед Майроном открыто, будто на ладони. Каждое новое не слишком лестное прозвище рождало обиду и молчаливый протест, однако последний заслуженный упрек выплеснул в ответ яркое возмущение и стыд.

— Хорошо, значит, будем звать тебя Энгва, — постановил Майрон и нарочно провёл пальцем вдоль повязки на боку пленника; оттого тот мгновенно приподнял голову и изо всех сил скосил глаза. — Видишь: я наложил на рану швы и повязку, но повязку непростую. Сейчас на тебя действует моё лекарство, и ты не чувствуешь боли, однако позже, когда действие сойдёт, боль вернётся. Это, чтобы ты знал, чего тебе ожидать в моё отсутствие. Можешь мучиться и терпеть, а можешь просто кивнуть сейчас, и я дам тебе снадобье, которое снова подарит тебе лечебный сон. Сюда никто не войдёт, но и развязывать тебя никто не станет, пока я не прикажу.

Выждав достаточно, но так и не дождавшись заветного кивка, Майрон перекинул руку через стул, нащупал простыню, поднялся, укрыл крепко привязанное к столу нагое тело и, нарочно не заметив брошенный на себя подозрительный взгляд, продолжил:

— Твоё решение. Только я знаю, что там, в моих темницах, любой весточки о тебе с отчаянием ждёт кое-кто, чья вся жизнь сейчас обратилась в единое эстель. Оборвёшь ли ты его эстель или зажжёшь вновь — сейчас зависит только от тебя.

Больше не оглядываясь, он направился к двери.

«А теперь осталось подождать. Терпение нуждается в выдержке. Даже терпение светлого короля Фелагунда».

1) Раненый — квенья

Вернуться к тексту

2) Неблагодарный — квенья

Вернуться к тексту

3) Болезненный — квенья

Вернуться к тексту

«Государь! Ты слышишь меня?»

Финрод Фелагунд опустил с колена скованную руку — и не более. Звякнула в звеньях цепь — даже звук в этом месте выходил обречённым и глухим. Головой он не повёл, лишь только слегка шевельнул веками.

«Да, Эдрахил, слышу».

Эдрахил ни шелохнулся, не подарил ни малейшей подсказки невидимым соглядатаям — он сидел у стены в футах в четырёх от Финрода: согнув ноги в коленях, опустив руки к полу, чтобы снять с запястий хотя бы часть тяжести кандалов. Спутанные рыжие волосы свисали по обе стороны от его лица, скрывая само лицо в тени. Сбоку на виске запеклась тёмная корка крови. Дальше виднелась ещё одна сгорбленная фигура. На охапке соломы сидел Берен, подтянув колени к груди и опустив лохматую голову на скованные перекрещенные руки.

«Так это правда, государь? Это ведь он? Или был им когда-то?»

Финдарато только бессильно прикрыл глаза. В горле и в груди до сих пор ощущались жгучая резь и горечь — горше полыни, горше настойки сонного корня или чёрного хлеба, который пекут бедняки Дортониона из семян дикого овса. Да, королю приходилось преломлять и его — бывало и так. Резь злее потери, острее расставания с другом на краю могилы. Ведь даже там, за последней чертой, в Сумрачных Чертогах не оставляет надежда вновь ощутить поддержку, услышать добрые слова утешения, увидеть улыбку того, с кем и не надеялся свидеться…

Но — только не кривящиеся в презрении тонкие красивые черты лица, не стылую ненависть в хорошо знакомых, пылающих тёмным огнём глазах.

«Да. Это был он».

«Значит, Артаресто не обознался. Мог ли он узнать тебя, государь?»

Возможно. Эту мысль Финрод до поры постарался укрыть даже от друга. Он снова приоткрыл глаза, взглянул сквозь нависшие на лицо длинные волосы. Пряди оставались тёмными, следовательно, и морок остального облика остался неизменен. Целым выглядело и тонкое кольцо на пальце — само оно не явит себя чужим глазам, разве что смотрящий обладает истинным зрением. Укрытая в нём сила не поддалась брошенному заклинанию Саурона — видимо, потому что они были равны и рождались из одного единого источника. Кто-то сказал бы, что Гортхаур сам себя перехитрил. Однако Финрод в это не верил. Вряд ли майа не узнает своей же силы. Узнал — скорее всего. Куда более странно и тревожно, что Саурон ещё не обнаружил этого знания.

«Не падайте духом, Эдрахил. Я не буду вспоминать слова про отсутствие надежды в этом месте. Но ты и сам знаешь, что бывает с теми, кто её теряет без времени».

«Мы не сдадимся, государь…»

Финрод распахнул сознание и одно за другим мысленно представил лица тех, кто пошёл за ним. Всех, кто мог его услышать. И спустя несколько мгновений ощутил их ответы, пришедшие из пустоты — тепло доброго привета, подбадривающее скрещенье дружеских рук, радостное рукопожатие. Но их было только девять.

«Кемнаро так и не вернулся».

Не поворачивая головы, Финдарато бросил незаметный косой взгляд через решётку в пустую камеру напротив. Кемнаро был самым юным из них. Ещё одна ошибка, за которую ему, отринутому народом королю, только предстоит платить. Он не хотел брать юношу с собой. Но он и не сумел достаточно твёрдо отказать просьбе, упрямой настойчивости тех последних десяти истинных друзей, кто и в горькие времена сохранил ему верность. И вот она — первая расплата: в одной из стычек с орками самый молодой в отряде получил рану. Лёгкую царапину — во всяком случае, так тогда казалось. Рану тут же промыли и очистили от яда, однако Финрод сожалел, что не успел сам осмотреть её более внимательно. Видимо, что-то осталось где-то глубоко внутри. Это нетрудно было угадывать сейчас, задней мыслью, но не тогда, когда они теряли драгоценное время, сбивая со своего следа соглядатаев Саурона. В дороге Кемнаро упрямо отмалчивался, скрывал страдания, не выдав себя ни единой жалобой. О, Валар, как напрасно! Едва они ступили пленниками под своды утерянной крепости, её тёмные чары потянули силы. Болезнь легко взяла верх над хроа, а после уже поздно было что-то делать.

«Я чувствую, Кемнаро жив», — послал он ещё одну мысль. Подбодрила ли она тех, кто томился тревожным ожиданием в соседней темнице? Достигла ли эта мысль самого юного эльда, где бы он ни был?

«И я так чувствую, — отозвался Эдрахил. — Не тревожь больше своё сердце, государь. Попробуй теперь отдохнуть. Ведь ты больше всех исчерпал силы».

И с этим не поспоришь. Поединок выпил его до капли. Если за ним придут орки, чтобы отвести на допрос, он вряд ли сейчас даже сможет удержаться на ногах. Укладываться на ледяные полы клетки он не стал — так можно и вовсе не проснуться. Финрод просто устало откинул затылок на холодный камень стены. Шеи тотчас коснулось стылое дыхание подземелий. Поспать вряд ли получиться, но он может попробовать забыться той единственной грёзой, доступной пленнику. Финрод закрыл глаза.

Настоящее расступилось перед ним туманной дымкой, и овеянное Светом бессмертного Валинора прошлое само качнулись ему навстречу…

*

— Это здесь, — торжественно произнёс его отец, принц Арафинвэ, младший сын короля нолдор Финвэ и его второй жены, королевы Индис.

Финдарато запрокинул голову. Они стояли перед огромными железными воротами, выбитыми прямо в скале. Золотистый свет Древа Лаурелин падал сверху и сзади; в этом мягком, благодарном для глаза свечении была видна каждая неровность каменной громады, каждая мельчайшая травинка. Створки ворот были широко растворены, каменные ступени начинались сразу за ними, уводя в полумрак, в царство огня, камня и металла. Царство искусств и вещества. Царство Великого Кузнеца Ауле. Создателя Тверди Арды.

— Пойдём, — окликнул его отец.

Вслед за отцом Финдарато с замиранием сердца ступил в длинный сумрачный коридор. Он не знал дороги, но её знал Арафинвэ, ибо не раз бывал здесь раньше. Сегодня они пришли сюда по воле Финвэ. Король нолдор, недавно призвавший младшего из своих внуков на долгую беседу, заключил, что принцу пора бы постигать мастерство работы с металлом и камнем. В том же мастерстве был неподражаемо талантлив первый сын Финвэ — великий мастер Феанаро, и весьма одарён внук Финвэ — мастер Куруфинвэ Атаринке Феанарион. Отцу Финдарато по какой-то причине эта затея пришлась не очень-то по нраву, но возражать Финвэ он не стал; не пришлась она по сердцу и матери, Эарвен из теллери. Как принц не только нолдор, но и теллери, Финдарато с ранних лет прилежно изучал корабельное и плотницкое дело, а также искусства архитектуры, рисования и ткачества, стихосложения, музыки, пения, стрельбы из лука. Данными искусствами он овладел в весьма достойной мере для юного нолдо, не перешагнувшего ещё пору совершеннолетия, однако голосов металла и камней так и не услышал. Впрочем, многие из умельцев-нолдор достигали успехов и без этого дара, одним лишь своим упорством и упрямым трудолюбием. Что ж, упорства мне достанет, думал он, входя вслед за отцом в огненные чертоги, где их встретил сам Вала-Мастер. Ауле.

Внутри огромной кузни было жарко и светло, в десятках очагов пылал огонь, слышался металлический звон ударов молотов. Арафинвэ почтительно склонил голову перед отцом — король Финвэ уже находился здесь. Но только он один — его старшего сына, мастера Феанаро, Финдарато не увидел. Зато заметил наблюдавшего издали кузена Куруфинвэ. Высокий, стройный, с перехваченными ремешком волосами, в фартуке мастера он стоял над наковальней с молотом в руке в окружении майар Кузнеца. Куруфинвэ будто бы и сам был предназначен этому месту. Старший двоюродный брат только смотрел — не улыбнулся, не послал знака в поддержку.

Финдарато и ранее представал перед великими Валар, но никогда прежде не ощущал себя так неуютно под долгим и неотрывным взглядом Ауле. Кузнец смотрел на него пристально и глубоко, определённо глядя куда дальше, чем кто-либо иной, проникая взором в саму суть. Наконец Ауле медленно покачал головой.

— У твоего внука есть дар слышать металл, Финвэ. И другие таланты. Я это ясно вижу. Он будет великим мастером. Но он ещё очень молод, а дар его будто нераскрытое зерно. Мне пока рано его учить. Начните с обучения у других мастеров.

Великий Вала прав, Финдарато тоже это ясно понимал.

— Об этом просит мой отец! Об этом прошу и я, о Ауле! — возразил Арафинвэ.

— Мне рано его учить, — повторил Ауле. Высокий и могучий он выглядел подобно скале, что нависала бы над самым высоким из эльдар. — Рано ему и в ученики к моим майар!

— Курумо? — наконец позвал Ауле после продолжительных просьб и уговоров Арафинвэ. Высокий красивый майа с синими глазами посмотрел на Финдарато и покачал гордой головой: — Я занят твоими поручениями, Учитель.

— Фейо?

Темноволосая дева молча покачала головой и сочувственно улыбнулась Финдарато. Один за другим майар Кузнеца разводили руками или пожимали плечами.

Финвэ тоже молчал, будто ждал чего-то. Но Арафинвэ не уступал. Финдарато сам не знал куда деваться от стыда, хотя и пытался скрыть смущение, всеми силами удерживая на лице почтительную улыбку. Зачем так настойчиво упорствует отец? Сам он готов был пойти в ученики к любому из мастеров нолдор. Это не зазорно, будь ты хоть трижды королевской крови.

Ауле нахмурился, но внезапно лицо его просветлело; он улыбнулся.

— Так ты хотел, чтобы твой сын учился у самого одарённого из моих мастеров, Арафинвэ? — Кователь громко рассмеялся. Краем глаза Финдарато заметил, как поморщился при этих словах Курумо. — Хорошо же. Он скоро будет здесь. Поможет собрать майэ Ариен свежую росу Лаурелин и вернётся. Только приказывать ему не буду. Согласится взять твоего сына в ученики между служением у Эсте — так тому и быть. Не согласится — значит так и есть. Это моё последнее слово.

К изумлению Финдарато Арафинвэ возражать не стал. Чуть погодя отец ушёл вместе с Финвэ и Ауле. Финдарато остался один. Куруфинвэ тоже исчез где-то в жарких глубинах кузницы. Здесь было громко и светло, пылал огонь, кипел и плавился металл, под безошибочными, беспощадными ударами молота изменялось само вещество, теряло прежнюю свою форму и находило новую. Здесь майар Кузнеца и лучшие его ученики из числа нолдор постигали великие тайны превращения материи. Финдарато опасался двигаться с места, настолько всё вокруг было жарко, ярко, громогласно. Но и стоять под бросаемыми искоса взглядами ему уже тоже было неуютно. Эти взгляды оценивали его со стороны. Взгляды внимательные, пристальные, даже насмешливые. Он уже был готов повернуться и уйти, и только гордость и долг удержали его на месте. Он крупно вздрогнул всем своим телом, когда на его плечо вдруг легла чья-то сильная рука.

— Ну, здравствуй. Финдарато, сын Арафинвэ, я ведь угадал?

Финдарато обернулся. Жар чужой ладони ощущался даже сквозь тунику. Перед ним стоял незнакомый майа с глазами жёлтыми, словно расплавленное золото. Его длинные огненно-рыжие волосы были распущены; спадая ниже талии, на завитках они сверкали ярче света Лаурелин. Майа был одет в лёгкие штаны и кузнечный фартук. Без рубашки. На камнях кузницы он стоял и вовсе босиком.

— Да. Это я, — растерянно ответил Финдарато. — Здравствуй.

Горячая рука хлопнула по плечу, будто проверяла прочность. Губы майа тронула улыбка.

— Ну-ну. В таком случае будем знакомы. Я — Майрон.

*

Финрод открыл глаза и неудержимо вздрогнул всем телом, прогоняя сон… или грёзу наяву? От движения тускло звякнули цепи. Финрод проглотил комок в пересохшем горле и приподнял голову. Рядом с ним на коленях сидел Берен, настороженно отвернув лицо к входу в темницу — по всему видно, он так и ждал, охраняя покой своего короля во время сна. При звуке движения Берен обернулся. Эдрахил оставался на прежнем месте, но на сей раз в его неподвижной позе, в косой линии плеч, в опущенных к земле сильных руках угадывалось скрытое напряжение. Он будто бы тоже прислушивался к чему-то.

«Сколько я спал?» — мысленно обратился Финрод к Эдрахилу.

«Несколько часов, — тотчас прозвучал ответ. — Надеюсь, ты сумел восстановить силы, государь… Там, дальше по коридору суета, какое-то движение».

— Что там? — тихо произнёс он вслух и порадовался. Пусть слабый, хриплый, утерявший силу, но голос к нему вернулся.

— Они там шевелятся, — негромко подтвердил вслух Берен, скривившись в презрительной гримасе. Мысленной речи адан был лишён, но, конечно, об осанвэ знал. — Орки… Переговариваются. Дальше по коридору… Ничего не разобрать… — он помедлил и продолжил: — Прости меня, Ном. Я правда не желал этого… ни тебе. Ни остальным. Я не желал погубить вас...

— Тише, — мягко произнёс Финрод. Чуть пододвинулся, правой рукой поправил сжавшее левое запястье кольцо кандалов. — Я не виню тебя… Ребен… Я сам виноват. Рискнул и просчитался, так как думал… что эти земли всё ещё хранят добрую память о нас. Что нас ещё помнят эти камни… и река.

Берен стиснул зубы, резко вдохнул воздух и отвернул лицо в сторону.

— Думаю, он знает, — тихо проговорил Финрод, чтобы сейчас его слышал и Берен, но повторил и мысленно — для тех из них, кто находился дальше, в соседних камерах. — Ему известно, что я ваш предводитель. «Он знает, кто я…» Рано или поздно он призовёт меня к себе. Тогда меня, скорее всего, ждут… разные расспросы.

«Не только тебя, государь. Но мы все к этому готовы».

— Нас здесь ждёт не только боль. Возможно, унижение. И… расставание, — Финрод заметил, как блеснули яростью глаза Берена и протянул руку, чтобы ободряюще коснуться плеча человека. — Мы должны быть и к этому готовы. Ко всему. Даже к расставанию друг с другом. Помните: мы не сдаёмся. У всех нас в сердце укрыты драгоценные ключи, которые мы должны сохранить… обязаны сохранить в тайне.

«Нарготронд… и Дориат».

Ему не нужно было слышать их ответов — он знал, что его спутники и к этому давно готовы.

«Мы сохраним, государь…»

— Тинувиэль… — тихо промолвил Берен с болью в голосе. — Я сохраню, Ном. Пусть ей останется в наследство от меня светлый покой и незнание.

— Тише, — снова напомнил Финрод. — Не нужно говорить вслух. Никаких… важных слов.

Вряд ли прячущимся во тьме соглядатаям известно эпессе дочери Тингола. Но лучше не давать им даже такой подсказки.

«Кемнаро так и не вернулся», — ответил Эдрахил на мысленный вопрос Финрода. Камера юного эльда оставалась тёмной и пустой. Подло, но вполне ожидаемо со стороны врага избрать для пыток слабейшего из них.

«Кто-то сюда идёт».

Финдарато крепче сжал пальцы на руке Берена, принуждая его оставаться на месте. Из коридора плеснулся оранжевый свет факела, прошаркали орочьи шаги, потом куда более тихая, ровная поступь. Финрод ждал, недвижимый, полуприкрыв глаза. Раздался бьющий по ушам металлический трезвон, словно по прутьям долго вели рукоятью меча. И хриплый голос произнёс:

— Ну что, проголодались, твари? Благодарите властелина, что он щедр к таким отбросам.

В дальнем конце коридора послышались стуки, металлический звон, какая-то долгая возня. «Принесли еду», — достигло мысленное послание из соседней темницы, сокрытой поворотом коридора. И только. Затем послышались приближающиеся шаги. К прутьям вразвалку подошёл крупный орк, при полном вооружении, с мечом в руке, за ним коренастый седеющий человек с двумя вёдрами в руках. Последней подошла женщина из эдайн. Финрод ощутил, как шевельнулся рядом Берен. Женщина была темноволосая, немолодая, одетая в простое платье, её голову прикрывал повязанный платок, на боку висела большая холщовая сумка. Она присела на корточки, вынула из своей сумки три деревянные миски и черпак. Поочерёдно наполнила миски содержимым одного из вёдер, отдельно добавив от себя несколько кусков чёрного хлеба. Пожилой адан наклонился, щёлкнул каким-то хитрым запором внизу прутьев — в решётке приотворилась низкая узкая дверца над самым полом, впору разве что кошке прошмыгнуть. Одну за другой он молча и старательно пропихнул в камеру все три миски. Женщина вынула из сумки кувшин — узкий, цельнолитый из толстой стали, с железной цепью длиною в локоть, припаянной к ручке, наполнила водой из второго ведра и также передала его мужчине. Адан сперва пристегнул кувшин цепью к решётке снаружи, потом присел, опуская к полу. Кувшин легко прошёл между прутьями.

Финрод вновь почувствовал дрожь в руке Берена под своей ладонью. Берен уже подался вперёд; с его уст готовы были сорваться какие-то слова, но Финрод только сильнее сжал пальцы. Покачал головой в ответ на взгляд: не надо! Не проронив ни слова, женщина и мужчина ушли назад по коридору, и вскоре их шаги стихли где-то на ступенях лестницы. Орк задержался; шумно дыша через широкие ноздри, он медленно прошёл вдоль решётки, оглядывая неподвижных пленников.

— Давайте, ешьте, — прорычал он. — Ешьте же. Чтобы не загнулись сразу же при допросе Господина.

Близко к решётке он всё же не соваться не рискнул. Далёкий свет факела из коридора вздрагивал на лезвии кривого меча. Орк медленно прошёл обратно, всё принюхивался, презрительно тряс головой.

— Мало мы вас били здесь и по лесам, — зло пробормотал он, в каждом слове коверкая людское наречие племён Дортониона. — Ну что, жрите пока можете, твари белоглазые! Силы вам ещё понадобятся… чтобы долго-долго биться и вопить от боли!

Резко развернувшись на полушаге, он вдруг шагнул к решётке, одновременно целясь ногой по стоящему на полу кувшину. Но пнуть не успел — вскочивший Эдрахил быстро подхватил кувшин обеими руками и отодвинул вглубь камеры, насколько позволяла цепь. Орк замешкался, но ненадолго: с яростным рыком вскинул меч, целясь сквозь прутья в придерживающего кувшин Эдрахила. Ему помешал громкий гневный окрик. Второй страж-орк, куда более могучего телосложения, одноглазый, с лицом, обезображенным глубоким шрамом, одним сильным рывком отшвырнул первого от решётки.

— Что вам, тугодумным южанам, не понятно? Или не для вас, мягкотелых сволочей, приказы отдаются? Сказано же — пленников не трогать!

Первый орк разразился грубой бранью, перемежавшейся словами тёмного наречия, указал рукой на клетку.

— Эльфы — пушдук бууб. Ска!

Одноглазый указал в сторону коридора. Говор его на том же смешанном языке звучал куда более правильно.

— А там варги. И там ты и окажешься, если не станешь меня слушать, ты, навоз ходячий. Сейчас ты весь из себя храбрый. А там станешь кучей смердящего мяса, как и другие дураки, — орк оглянулся, посмотрел на пленников своим единственным глазом и обнажил острые зубы в гадостной ухмылке. — И эти тоже станут. Если не будут смирными, послушными и говорящими, как надобно Властелину.

Взгляд орка переметнулся с присевшего на одно колено Эдрахила, всё ещё державшего кувшин, к бессильно осевшему у стены Финроду. Взгляд задержался. Кажется, даже ухмылка стала шире. Берен взметнулся на ноги, в один прыжок оказался у решётки:

— Смирными, говоришь, будем? — прошипел он, кривя в усмешке рот. — Ну, поглядим ещё, морготова тварюга. А лучше ближе подойди, а то вдруг одним своим глазом-то не всё увидишь!

— Человек… — выплюнул одноглазый орк. Дёрнул головой вослед злой тираде собрата на тёмном наречии, в которой, судя по тону, явственно звучало некое неприятное предложение, и ответил: — Нет! Не только этих, человека тоже сказано… Ты тоже весь из себя смелый, — это уже предназначалось Берену. — И будешь таким… правда, недолго… Пока Властелин тебя к себе не позовёт. И не вывернет тебя всего наизнанку с потрохами. Разберёт по костям и по венам, даже пальцем тебя не трогая. Бывали тут и раньше. Смелые и дерзкие. С тайнами. И где же они? Где они и где их тайны?

— Сядь, — тихо сказал Эдрахил, и Берен нехотя отступил назад. Возможно потому, что это было первое и пока единственное слово, которое эльф произнёс вслух за время плена. Одноглазый орк что-то пробормотал недобро, но больше ничего не сказал, ушёл и увёл с собой сильно обозлённого соплеменника. Несколько минут по коридору звучали их удаляющиеся шаги, потом лязгнула, открываясь и тут же закрываясь, железная решётчатая дверь. Эдрахил ещё немного послушал, потом поднял с пола миски, отнёс к стене, одну подвинул к Берену, одну подал Финроду.

— Каша из ячменя. Тебе надо поесть… Ном. Я пока больше никого не слышу.

Финрод и сам ощутил, что исчезло, истаяло незримое чужое присутствие. Он взял в руку миску, взял и хлеб. Кашу он съел, почти не ощущая вкуса, но отметил, что хлеб, хоть и чёрный, явно был свежий. Здесь его пекли, здесь, в Минас Тирите. Вода, которую пришлось наливать в ту же миску, тоже была свежей, колодезной, пусть и отдавала ощутимым привкусом металла. Спутники Финрода съели всё до крошки, хотя Берен долго и хмурился, и сомневался, прежде чем отправить в рот каждый кусок. Яда Финрод не опасался, даже своим ослабленным чутьём ощущая, что никаких посторонних примесей нет ни в воде, ни в пище. Да и Эдрахил бы сразу заметил и предупредил. Видимо, Саурон не желал болезни или ослабления своих пленников. Отчего же? Рассчитывал, что здоровые они смогут выдержать куда дольше и больше?

И снова потекли долгие часы изматывающего ожидания, наполненные холодной темнотой и тишиной вынужденного беззвучия. Стылый холод подземелья медленно, но верно низводил решимость, подтачивал силы; чтобы уберечь крохи тепла, пленники сгрудились, сидели вплотную друг к другу, укутавшись двумя орочьими плащами; третий — подстелили под ноги. Даже спали так, сидя и сгорбясь, делясь живым теплом. Несколько раз Берен не выдерживал, вскакивал и метался вдоль решёток, осматривая, дёргая, проверяя на прочность крепления каждого прута или сочленений двери. Сам Финрод и без проверок ощущал крепость металла решёток и цепей, усиленных не только ковкой, но и вплетёнными в само вещество чарами. Между собой пленники почти не разговаривали, лишь изредка Финрод и Эдрахил обменивались мыслями в осанвэ с другими заключёнными, однако новостей не было. Любые звуки в коридоре доносились откуда-то издалека, и при каждом ухо само принималось жадно вслушиваться, а сердце тоскливо замирало. Но время текло, а ничего не происходило. О Кемнаро тоже не было вестей, хотя Финрод всё ещё чувствовал его живым. Точнее сказать не мог — чувство было смутное, искажённое густой паутиной чар, которая плотно оплетала крепость. Близко ли находился юный эльда или далеко? На оклики он не отвечал. Да и было ли подлинным это ощущение, или то брали верх коварные мороки Тол-ин-Гаурхота?

Пять раз за это время приносили еду — те же безмолвные мужчина и женщина в сопровождении кого-нибудь из стражи. Еда не менялась — каша и хлеб. Женщина подходила ближе к решётке, молча указывала на миски и на кувшин, и Берен или Эдрахил подносили их к прутьям. Под напряжёнными взглядами с двух сторон женщина подливала черпаками воду или накладывала кашу, а потом уходила, сурово поджав губы. На сломленных пытками рабов ни она, ни её седовласый спутник не походили — это заметил не один Финрод. Эдайн держались уверенно, на них не было заметно следов побоев, а на руках и ногах — старых или новых отметин от кандалов. Да и сопровождавшие орки-стражи ни разу не ударили, не толкнули и даже словом или жестом не оскорбили эту пару. Значит, верно говорили, что Саурону на острове служат не только рабы, но и добровольные слуги. Приказы его тоже исполнялись в совершенной точности — во всяком случае, никто из сменявшихся стражей пленников больше не задирал. Морщили носы, кривились в предвкушающих ухмылках — это да, но молча. Только один раз Финрод услышал обрывок разговора между двумя стражами, уходившими по коридору к посту:

— …Так бы и отходил сапогами по их гордым рожам! — и быстрый ответ второго:

— Не смей даже! Приказ!

— Они его боятся до одури, — как-то заметил Берен хмуро и недовольно: видимо, тоже сделал какие-то выводы из наблюдений. — Боятся, но приказы выполняют, будто сама плеть Тху у них над головой свистит. Даже твари Каргахта в Дортонионе могли и «подзабыть» случайно про его приказ под самым его носом. А вот эти — нет, — он презрительно сплюнул, и неосознанно потёр круглый шрам от старого ожога на своей руке — двухлетней давности, а то и больше.

Финрод ничего не ответил, и Эдрахил тоже, хотя и бросил короткий полный печали взгляд на своего короля. Скрестив на груди закованные в металл руки, Финрод вглядывался в темноту, но видел сейчас куда дальше. Если бы его старинный друг и соратник разделил с ним сейчас осанвэ, то тоже увидел бы глазами памяти этот дивный давно минувший вечер: золотой свет Лаурелин сменяется серебристым светом Телпериона, в наполненном мелодией воздухе среди зелёных садов Амана льётся неспешный разговор; голос наставника взлетает лёгкой птицей или струится, течёт неторопливой рекой и замирает, чтобы ответить на вопросы. Чтобы завоевать уважение и признание, тому майа не было нужды рождать в сердцах слушателей страх перед собой. Тот майа умел очаровать одним словом, разжечь малую искру интереса в гудящее пламя, увлечь за собой любого любопытного и охочего до знаний.

А чем Он увлёк тебя самого, Майрон? Что же такое ценное сумел посулить, чего недоставало тебе в Благословенном краю? Не тем ли, чем соблазнил и многих лучших из нас? Могуществом? Силой? Властью? Беспредельной властью над живыми, разумными и чувствующими?

Финрод и хотел, и одновременно страшился узнать ответ на свой вопрос. Но если бы его желания здесь имели хоть какое-то значение, он бы предпочёл, чтобы эта встреча никогда не состоялась.

*

Они явились незадолго до уже известного вечернего часа, когда пленникам обычно приносили еду. Лязг дальней решётки и шорох шагов сперва никого и не встревожил. Но на этот раз вместо обычной пары эдайн и стража по коридору прошагали четверо орков, двое при полном вооружении, двое — лишь в лёгких доспехах и без оружия, но с плетьми и с факелами. Конвоиры. Пятым шёл уже знакомый одноглазый орк, в кольчуге из тёмного металла, с палашом на поясе. Он первым подошёл к решётке, оглядел троих пленников взглядом без злобы, скорее... просто знающим. На этом месте и впрямь уже много повидал.

— Ты. Певец, — позвал он без следа насмешки в голосе. — Как тебя там… Гнуладеф. Вставай. Тебя желает видеть Повелитель.

Нельзя сказать, что Финрод этого не ожидал, напротив: ждал и был ко всему готов. Он мог лишь радоваться, что несколько дней отложенной встречи возвратили ему силы, вполне достаточные, чтобы бестрепетно выдержать любые испытания. С самого начала он не понимал, отчего Саурон так долго с этим тянет, но власть откладывать их встречу здесь, на острове, принадлежала лишь ему. Видимо, скоро всё станет предельно ясно. Финдарато не замедлил бы подняться, но сидевший ближе Эдрахил оказался быстрее: откинул плащ и встал, шагнул к решётке с гордо вскинутой головой.

— Не ты, — сморщив нос в насмешливой гримасе, ответил орк и пояснил: — Ты — рыжий. И не человек. Тот, темноволосый, — он поднял руку и показал на уже стоявшего на ногах Фелагунда.

Финдарато заметил, как помрачнело лицо Эдрахила. Нолдор давно прознали, что орки почти не различают лиц квенди: своих пленных и врагов они опознавали лишь по приметам, таким как рост, телосложение или цвет волос. Или по запаху. Пришедших из-за Моря от синдар орки, конечно, отличили бы. Но видевших Свет Древ в отряде было большинство, а темноволосых из них — целых девять, считая колдовской облик самого Фелагунда. Местные стражи, конечно, могли и заранее приметить предводителя эльдар, и даже запомнить камеру, в которую его заперли. Возможно и так. Но куда более вероятно — нужного узника им кто-то намеренно показал, должно быть, ещё тогда, когда спускался в темницу в первый же день с визитом любопытства.

— Пожалуйста, — попросил Финрод, обращаясь к Эдрахилу, и твёрдо шагнул к решётке. Эдрахил резко повернулся всем телом, явственно разрываясь между двумя противоречивыми желаниями: уступить дорогу своему королю или затолкать его себе за спину и грудью встретить любых врагов, которые осмелятся переступить через порог. Вскочил на ноги и Берен, угрожающе зажимая в кулаках тяжёлую цепь кандалов. Финрод вскинул руку.

— Я пойду, — сказал он просто, и одного этого жеста было достаточно. Хмурый и мрачный Берен отступил. Эдрахил ещё колебался.

— Пусти меня, — снова мягко попросил Финрод, не допуская в голос ни намёка на прежний властный тон. Эдрахил снова вздрогнул, но подчинился скрепя сердце, кивнул и сделал рваный шаг в сторону.

Громыхая замком и ключами, дверь отперли. Не дожидаясь, когда его вытащат из камеры, Финдарато вышел сам, придержал ладонью бьющую по коленам цепь. Главный орк кивнул, осклабился, явно довольный тем, что приказ Властелина получится выполнить, не входя в разногласие с прежними его приказами. Двое стражей с мечами наготове дождались, когда конвоиры снова заперли дверь в камеру и лишь тогда отошли на несколько шагов. Один из конвоиров сплюнул, вынул из-за пояса заранее заготовленные ножные кандалы, немного нервно наклонился с видом, будто ожидал от пленника подлого удара ногой, и быстро защёлкнул их на щиколотках Финрода. Отошёл, замыкая вокруг Финдарато кольцо стражников.

— Вот и так, — с удовлетворением приговорил одноглазый, оглядывая пленника, и всё же уточнил почти дружелюбно и для порядка: — Сам пойдёшь или тащить придётся?

— Я пойду, — сказал Финдарато и гордо поднял голову. Невооруженные конвоиры заняли свои места по левую и по правую руку от него, вооружённые — так и остались на расстоянии в несколько шагов сзади. Возглавил конвой сам начальник тюремного отсека, повёл, не побоявшись повернуться к пленнику спиной, и, видимо, из проснувшегося дружелюбия заметно смиряя шаг — короткие и тяжёлые ножные кандалы не позволяли Финроду ступать быстрее. Так они миновали поворот коридора и прошли мимо соседних камер. К чести нолдор никто не бросился к прутьям, не воскликнул, даже не проводил своего короля взглядом. Финдарато ощутил лишь отголоски мыслей, обращённые к нему, в которых они хорошо скрывали страх или тревогу, прятали ужас за теплом участия и утешения. Вот, грохоча, разомкнулись и снова сомкнулись за спиной железные решётки: сначала первая, затем вторая; Финрода повели дальше, по тёмному коридору подвала Минас Тирита, туда, откуда, как он помнил, поднималась лестница наверх. В былые времена в этой части подвала размещались склады. Ныне огромное пространство было поделено на отдельные помещения с толстыми дверями. Судя по шуму и возне, временно или постоянно там обитали орки. В количестве, намного большем, чем это требовалось для гарнизона и даже для удержания крепости при штурме, с тревогой заметил Финрод. Что это означало? Гортхаур готовился к новой войне? В ноздри вдруг ударил резкий звериный запах. В другом углу подземелья располагались клетки. За частыми прутьями мельтешили серые и пегие спины огромных зверей. Варги. Видимо, в этот момент движение в затхлом сыром воздухе донесло до них ненавистный запах нолдо, отчего они одновременно пришли в ярое неистовство. Взвыли разом десятки клыкастых глоток. Зазвенела, затряслась под мощными ударами тел толстая решётка. Даже конвоиры заметно дрогнули и сбились с шага, а одноглазый орк будто случайно положил огромную руку на палаш.

— А ну, молчать! — услышал Финдарато далёкий злой голос, свист рассекающей воздух плети. Но успокоить зверей этому кому-то, видимо, не удалось. Волки продолжали бесноваться. Не было поблизости того единственного, кого они полагали слушаться.

Орк явственно скрипнул зубами и постарался провести отряд подальше от клеток. Далее путь вёл по лестнице вверх, к далёкому квадрату тёмно-серого неба. При одном взгляде на него Финрод затаил дыхание. Сквозь затхлый воздух подземелий он уже чувствовал пробивающееся прохладное дуновение поздней осени. Сырой воздух ленивого предзимнего Сириона. Запах мокрого снега, что сыпал сейчас из-под набухших облаков, почти мгновенно тая на камнях.

Следом за тюремщиком Финрод поднялся на мощёный булыжником внутренний двор, и тут его грубо придержали за плечо. Двор как раз заполняли входящие через ворота отряды орков — злых, уставших, тяжело дышавших, будто они преодолели бегом немало миль. Явно привычным жестом одноглазый орк вытянул из-за своего пояса длинную кожаную плеть.

— А ну, с дороги, орочьё! — провозгласил он зычно. — Приказ Властелина! Веду пленника для допроса!

Орки оскалились, ближайшие тут же повернулись на голос, в глазах зажглась жёлтая голодная ярость. Не пряча глаз и не склоняя головы, Финрод ступил босыми ногами на обжигающе-холодные каменные плиты. Он медленно шёл по ледяной тающей мороси и ловил на себе кровожадные взгляды со всех сторон; если бы они могли, эти взгляды рвали бы его сейчас заживо на мелкие куски. Конвоиры сомкнулись плотнее, тоже вынули из-за пояса плети, огрызаясь в ответ на какие-то рычащие выпады. И всё-таки Финрод шёл безопасно в перекрестье злобных взглядов, при этом ясно понимая, что даже пять его конвоиров не сдержали бы эту орду ни на секунду, вздумай орки и впрямь осуществить извечную месть их народа, тщательно взращиваемую и лелеемую ненавистью Северной Твердыни. Только одно объяснение могло бы стать ответом на мучавший его сейчас вопрос. Приказ Гортхаура — единственное, чему хватило бы власти удержать на расстоянии безмерную ненависть, насаженную ещё Морготом. И в таком случае это была действительно страшная власть.

*

В гнетущем молчании Финрод пересёк двор, поднялся по знакомым ступеням к парадным дверям. А дальше он шёл и узнавал. Он помнил все эти стены до последнего камня, до каждого скола, каждой щели в кладке. Потянувшись мыслью, он ощущал забытые перепевы силы, ещё струящейся от скального остова по сокрытым в камне венам, пронизавшим всё тело Крепости. Он возводил её своими руками, он вкладывал часть себя, изменяя само вещество, как когда-то давно учили его наставники. И в особенности — один. Самый упорный, самый одарённый, чьи умелые трудолюбивые руки могли заставить петь любой камень, любой металл. Чей ум и талант мог воссоздать такую красоту, что, глядя на неё, замолкали самые упрямые спорщики, утверждавшие, будто они умеют лучше.

Теперь каждый его шаг по знакомым чертогам, что помнили его королём, сопровождался тягостным звоном цепей; следуя за тюремщиком, Финрод с грустью ощущал, что светлое естество его Твердыни безвозвратно изменено и испорчено. Тягучие плети чужой тёмной силы ныне скрепили камни Минас Тирита, переиначив древнюю сердцевину некогда могучей крепости. Меж тем он отвлечённо понимал, куда его ведут: в центральное крыло. К его собственным бывшим покоям — он догадался об этом ещё несколькими этажами ниже. У знакомых двойных дверей стояла стража. Конвоиров остановили. Старший в страже заговорил с одноглазым орком. Видимо, Гортхаур отдал какие-то распоряжения относительно пленника. Начальник тюремной стражи подал знак. Конвоир с недовольной гримасой снова наклонился, снял кандалы с ног Финрода. Ручные кандалы оставили — более того, тщательно проверили, не ослабил ли их чарами колдун-эльда, только сильнее затянули.

Двери распахнулись, кто-то особо нетерпеливый подтолкнул Финрода в спину. И вот перед ним знакомый коридор, почти не изменившийся в убранстве, слева сбоку — открытая дверь. В эту дверь его и завели, и грубо удержали за локти, останавливая посреди комнаты. Пользуясь заминкой, Финрод осмотрелся. Ранее здесь размещалась гостиная принцев Арфингов, а теперь, видимо, чей-то кабинет: за что говорил тяжёлый письменный стол, несколько кресел, шкафы с книгами, картами и документами. Совсем неизменным с прежних времён остался мраморный камин — в нём полоскалось рыжее пламя. Хозяин комнаты, очевидно, предпочитал удобства и роскошь: здесь было светло, множество свечей горело в лампах, креплённых на толстых цепях к длинной круглой балке под потолком; в углу стоял резной винный столик — Финрод узнал его: этот столик перенесли сюда из покоев Артаресто; каменные плиты пола прикрывал толстый ворсовый ковёр; узкое окно оставляли незакрытым тёмно-синие шторы. Свет дня за окном почти угас, и свинцовые облака в вечернем небе перечертила чёрная цепь далёких гор.

И всё-таки для их первой встречи Саурон выбрал именно кабинет — не застенки. Это удивляло? Тревожило? Настораживало? Однако самого хозяина здесь не было. Даже неподалёку — во всяком случае, Финрод не ощущал его близкого присутствия. Конвоиры, впрочем, не выразили никакого удивления или нетерпения — просто удерживали пленника, явно готовые ждать сколько потребуется.

Гулкие глубины коридора откликнулись скорыми широкими шагами — в кабинет стремительно вошёл человек, нет… майа. Высокий, стройный, светловолосый. Подняв на него взгляд, Финрод с трудом сохранил самообладание — настолько похоже было это тщательно вылепленное лицо на лицо другого… того, кого он никогда бы не ожидал здесь увидеть. Это казалось каким-то дурным мороком: всё, движения, взгляд, сведённые над переносицей изящные брови, даже ямочки на щеках — до ледяной дрожи напоминали глашатая Манвэ. Хотя, были и различия, конечно. Самые очевидные — в силе: этот майа и близко бы не приблизился по могуществу ни к Эонве, ни к Саурону.

— Так это и есть он? — спросил майа, ни к кому не обращаясь. Голос его, пусть и звучал резко, тоже удивительно походил на голос глашатая Владыки Ветров. Синие глаза холодно и быстро обежали Финдарато с головы до ног. — Тот певчий эльф, что проиграл в поединке Гортхауру?

— Так говорили, — немногословно и как-то без особой охоты ответил одноглазый орк-тюремщик; он тоже остался в комнате — видимо, приказа покинуть заключённого не получил. Майа шагнул к Финроду, глаза его сощурились, что-то цепко выглядывая в лице пленного.

— А ведь ничем примечательным не выделяется. Просто ещё один убогий пришелец из нолдор. Грязный бродяжка, каких много. Эй, ты! Говорят, ты своим волшебством обратил целый отряд в орков и ловко смешал его с остальными дезертирами. Так? Как вам удалось пройти через наши кордоны?

Финрод не ответил ни словом, ни движением глаз. Красивое лицо белокурого майа подёрнулось нервной и злой гримасой; он отступил на шаг, махнул рукой оркам:

— Вздёрните его!

Среди конвоиров послышался неясный ропот, однако исполнять приказ никто не торопился. Майа зло выкрикнул чьё-то имя. Сквозь стражу у дверей протолкался незнакомый мощный орк с длинной верёвкой в лапищах, с кнутом и плетью за поясом. Привычным движением он перекинул верёвку через балку, шагнул к Финроду, ухватил цепь его ручных кандалов, мудрёным узлом завязал вокруг цепи конец верёвки, осклабился, отошёл, подал знак кому-то у дверей. Финрода качнуло, поволокло, одновременно вздёргивая руки вверх; острый край браслетов болезненно врезался в избитые запястья. Верёвка сильно натянулась, вынуждая его привстать на цыпочки с закинутыми над головой руками; тело вытянулось в тонкую струну. Майа сделал ещё один знак, и верёвка подтянулась чуть повыше. Теперь Финрод стоял лишь на кончиках пальцев ног, болезненно напряжённый в каждом мускуле измученного тела. Майа усмехнулся.

— Этот разговор может продолжаться очень долго, знаешь ли. Прежде чем Гортхаур возьмётся за тебя всерьёз, и ты сам будешь рад выложить нам все свои тайны, даже те, которые мы устанем слушать. Но ты можешь и сейчас облегчить себе участь, ответив на мой простой вопрос: какими чарами или хитростями вы усыпили бдительность моих стражей?

Финрод молчал; он уже чувствовал первые, пока ещё слабые распускающиеся в теле цветки боли: запястья, локти, плечи, до судороги напряжённые своды стоп и пальцы ног. Верёвка ещё сильнее натянулась, руки дёрнуло, едва не вытягивая из суставов, опора полностью ушла из-под ног, и он повис в воздухе, цепляясь пальцами за пустоту и рвано дыша. Обыденная и любимая пытка Ангамандо — так, криво усмехаясь, как-то говорил ему Майтимо. Всего однажды, в неприятном и тягостном для обоих разговоре, брат помянул про свой собственный плен и побег. Больше к тому разговору они не возвращались. И вряд ли в будущем уже придётся, подумал Финрод, бессильно выворачивая руки в режущих запястья кандалах и слепо перебирая пальцами в тщетной надежде ухватиться за цепи и подтянуться выше для вдоха. Белокурый майа прошёлся по комнате к камину, надолго задержался у окна, потом вернулся, развернул кресло и сел в него.

— Всё ещё не хочешь говорить? — для опытного дознавателя майа был слишком уж нетерпелив. Но кроме нетерпения в нём ощущалась некая неподдельная нервозность. Он снова махнул рукой ждущим указаний оркам и приказал: — Содрать с него одежду и вздуть плетьми!

Огромный орк шагнул уже к Финроду, одновременно отцепляя от пояса плеть, но ему вдруг заступил дорогу одноглазый орк-тюремщик.

— Приказ Властелина — пленников не трогать!

— Это мой приказ! — повысил голос майа.

— Приказ Властелина выше!

— Ты не слышишь? Разденьте его!

Финрод почувствовал, как чьи-то лапы хватают его сзади за спину, за ноги, без жалости царапая когтями, срывая с плеч ветхую рубашку. Ткань затрещала, осыпаясь на пол рваными клочьями. Финрод резко вывернулся, качнулся в окровавленных браслетах и с силой пнул противника ногой в живот. Орк сдавленно охнул, отлетел на пару шагов, сгибаясь в три погибели.

— Нардух! — закричал майа. — Ты же не слышал его голос! Выбей из этого нолдо дух!

Другие руки грубо схватили Финрода за талию, рывком содрали с него, сопротивляющегося, штаны. Воздух со свистом рассекла плеть, и первый обжигающий удар пришёлся Финроду по спине, второй расцвёл болью поверх первого, а вот третий задел лишь вскользь, потому как сам палач вдруг грузно свалился на пол, оглушённый мощным ударом кулака одноглазого тюремщика. Майа вскочил с кресла, лицо его перекосила ярость.

— Как ты смеешь вмешиваться? — он вскинул руку; Финрод ощутил на своей коже стылое прикосновение мёртвого ледяного ветра. И в этот момент на комнату пал невыносимый тёмный гнев — тяжёлый и удушливый. Прокатившаяся волной немыслимая мощь отнесла орков прочь от пленника, а те из них, кто ещё оставался на ногах, рухнули, как подкошенные. Даже белокурый майа будто захлебнулся, сгорбился, слепо нашарил рукой подлокотник кресла и опёрся на него. Взгляд его, уже не пышущий одной лишь холодной яростью, неотрывно приковало что-то или, вернее, кто-то, возникший в дверях кабинета. Финрод не мог обернуться, но кожей ощутил это знакомое, гнетущее присутствие. Гортхаур Жестокий остановился на пороге.

— Что-то я не помню, чтобы отдавал приказ подвешивать у себя в кабинете эльфа. Как это понимать, Нирбог?

Голос Саурона был ровен и совершенно спокоен, если не сказать ласков, но даже сейчас Финрод чувствовал невидимое дрожание неимоверной силы, которая исходила от этих простых слов. От затылка вниз по спине пробежали ледяные мурашки. Зашевелились, неловко поднимаясь, конвоиры. Кряхтя и морщась, встал на одно колено одноглазый орк, скривился и несколько помедлил перед тем, как встать на обе ноги.

Белокурый майа — Нирбог — отшатнулся наконец от кресла, выпрямился и гордо вскинул голову.

— Я услышал, что ты приказал привести сюда для допроса пленника. Того самого, который устроил весь этот переполох…

— Ну-ну, — Саурон слышимо усмехнулся. — Но ты, видимо, не слышал, что за сегодня я уже трижды посылал за тобой. Что-то случилось, Нирбог? Хотя раз ты уже здесь, это очень кстати…

Откуда-то сбоку послышался шелест шагов, шорох одежд, какое-то движение, скрип отодвигаемого кресла; Саурон, видимо, устроился за письменным столом. Нирбог, помедлив, тоже пересёк комнату, и остановился перед креслом хозяина крепости. Финрод почувствовал, как дрогнула державшая его под потолком верёвка, как заскользила вниз, опуская его ступнями на пол и позволяя выровнять дыхание, а потом и вовсе чуть провисла, давая немного согнуть в локтях скованные над головой окровавленные руки. Истерзанные плечи благодарно разломило отзвуком ноющей боли. Пол под ногами усеяли обрывки разодранной в клочки одежды, ковёр окропили мелкие капли уже подсыхающей крови. За узким стрельчатым окном сгустилась ранняя осенняя ночь; в затянутом снеговыми тучами небе не виднелось ни одной звезды, но, устремив взгляд в это окно, Финрод больше не подумал его отводить. Сейчас он был полностью собран, уверен и готов к любым дальнейшим пыткам и издёвкам; он будто не замечал взглядов орков, плотоядно скользивших по его обнажённому израненному телу, не ощущал гнева Саурона и сдавленной ярости Нирбога, хотя и не мог не слышать ведомый между ними разговор.

— Я пришёл услышать его ответы. Этот дерзкий нолдо… Как он сумел пройти через наши кордоны и провести своих?

— Забавно, — сейчас голос Саурона сделался весёлым. Скрипнула спинка кресла, пальцы звонко стукнули по подлокотнику. — Нирбог, а я надеялся добиться от тебя этих же ответов. Ну? Как этот нолдо сумел пройти через наши кордоны к острову и провести своих? Где были глаза твоих шпионов? Помнится, мы вели этот разговор ещё три дня назад. Ты обещал подготовить мне объяснения, и где они? Или вороны всё ещё не вернулись?

— Пленник может знать!

— То есть своих объяснений ты мне не принёс?

Нирбог запнулся — точь-в-точь нерадивый ученик, не подготовивший урок.

— Мне это надоело, Нирбог, — безжалостно отрезал Саурон: всё веселье из его голоса ушло. — Пленник расскажет всё, что угодно. Я готов хоть сейчас поверить в то, что он весьма искусен в чарах отвода глаз. Что с того? Мне важно знать от тебя: почему твои подчинённые это проморгали и даже не забили тревогу? Это просто один нолдо, видевший Аман. А на кораблях и через льды их пришли тысячи! Улавливаешь суть?

Против воли Финрод растерянно моргнул. Гортхаур не мог не знать его умений, только почему-то вёл себя так, будто совершенно не осведомлён о них. Прекрасно знал Саурон и о том, что даром чародейских песен среди народа нолдор владеют единицы, но упорно оборачивал это в совершенно ином виде. Только зачем?

— Какая разница, сколько их ещё явится? Этот бродяжка и его присные стен не покинут!

— Ну-ну. Тогда не удивляйся, Нирбог, если однажды утром мы обнаружим, что находимся в осаде их армий: Майтимо, Финдекано, Фелагунда… — (на этом моменте Финрод чудом не вздрогнул) — …Турукано. А потом они двинутся на Ангбанд. И не обижайся, но именно тебя я к ним и отправлю, чтобы ты полностью прояснил этот интересный вопрос: как же им удалось незаметно пройти через кордоны, и почему наши дозорные всё прохлопали. Ну а потом ты мне всё перескажешь. Если, конечно, у тебя останется язык, чтобы говорить.

Ответа Нирбога Финрод не разобрал — и не удивительно. Всё ещё не оборачивая лица, Финдарато весь обратился в слух. В наступившей мёртвой тишине не было слышно, даже как переминаются с ноги на ногу орки. Кажется, они и не дышали.

— Значит, никакого собственного ответа у тебя нет? И за этим, Нирбог, ты пришёл сюда? Тогда разочарую, от этого пленника мне сперва нужны совсем другие ответы. И пока я их не получу, никто другой его не тронет. Это вполне ясно? И вот ещё: в докладе Северу я уже начал излагать суть нашей… досадной случайности, но всё упирается в ту часть, где я прикладываю объяснения твоих дозорных. Так что, Нирбог, либо я их получаю от тебя, либо отсылаю Королю Севера законченное письмо с собственными соображениями. Только тебе они очень не понравятся.

— Он мне приказал!..

— Кстати, что там слышно о Химринге? О Бретиле? О Дортонионе? Ты ведь отправил туда своих людей?

— Да, но они вернутся только через месяц…

— Месяц… Что ж, — задумчиво протянул Саурон. — Зимой нолдор вряд ли станут воевать. Время у тебя есть. Хотя и немного. Сколько тебе понадобится, чтобы ты допросил всех своих подчинённых и составил объяснение, которое я смогу отослать в Ангбанд?

— Десять… нет, пятнадцать дней.

— Я буду щедр к тебе, Нирбог. Через двадцать дней жду тебя с результатами дознаний дежурных патрулей. Кстати, заодно озаботишься и поставишь на каждый кордон достойного умельца, чтобы тот мог распознавать эльфийские чары. С этого дня каждый орк, проходящий через Ущелье, будет подвергаться такой проверке.

— Каждый?!!

— Если у тебя есть иные предложения, я их внимательно выслушаю…

Саурон достаточно помедлил, оставляя время для ответа: — Значит, нет…

— Я, конечно, смогу найти знающих подчинённых… — прерывисто проговорил Нирбог. — Но их ещё надо обучить…

— Забавно, — ответил Саурон, так и не дождавшийся продолжения. — На какой-то миг мне даже показалось, будто заняться обучением твоих лодырей ты предлагаешь именно мне.

Повисло новое долгое тягостное молчание. Потом снова раздался шорох, Саурон явно поднялся из-за стола, Нирбог отступил, уходя с его пути.

— Когда мне отправляться?

На этот вопрос Саурон ответом даже не снизошёл. Нирбог резко развернулся и покинул кабинет. Очень спешно.

— Агух, Ругиш, Тгакш, Нугн — ожидайте там, за дверями. Эти пусть тоже ждут, я с ними потом поговорю. Кагир, это твой кулак испортил мне ковёр и голову того болвана?

— Да, Владыка, — одноглазый орк низко поклонился.

— Так забирай его. Пусть принимает наказание за нарушение моего приказа. Сам позже вернёшься. Пленника обратно в тюрьму после допроса сопровождаешь лично ты. И ещё, Кагир, любые приказы Нирбога относительно пленников я заранее отменяю. В тюрьмы, на псарни и в казармы он тоже больше не вхож. Если попробует противиться и самовольничать — немедленно извещай меня.

— Да, Владыка, — в голосе орка явственно слышалось плохо скрытое довольство.

— Всё, ступай.

Не отводя немигающего взгляда от окна, Финрод тревожно слушал неясную возню за своей спиной, мерные шаги и шорохи, звук тащимого к дверям грузного тела, обречённый скрип плотно закрывающихся дверей. Потом наступила звенящая тишина, в которой очень ясно раздавался бешеный стук его сердца. Неожиданно громко стукнула, закрываясь, дверца какого-то шкафа. Финрод резко вздохнул и вдруг осознал, что к нему вернулась способность дышать полной грудью. С тела будто разом опала вековая тяжесть. Давящее присутствие ушло, а мрачные крыла Тьмы, сокрывшие свет луны и звёзд, исчезли бесследно. При этом тот, кому они принадлежали, определённо всё ещё находился здесь. Финрод услышал за своей спиной его лёгкие шаги. Неясное движение, сопровождённое холодным ветерком по коже. Внезапно сама собой лопнула над головой верёвка, удерживающая руки и что-то невесомо коснулось плеча. Финрод вздрогнул, отшатываясь и уходя в сторону от прикосновения — но то была не чужая ладонь, а наброшенная свёрнутая в несколько раз ткань.

— Давай, одевайся. Потом присядешь, я взгляну на твои руки, и мы поговорим.

Не оборачиваясь, Финрод снял со своего плеча поданную ему одежду — сшитую из плотной ткани светло-зелёного цвета длинную не то рубашку, не то тунику с застёжками впереди. Любимый цвет принцев Третьего Дома нолдор вкупе с тем, что руки пленника оставались скованы короткой цепью, мог подразумевать собой лишь издевательскую насмешку. Однако стоило этой мысли только проявиться в голове, как с грохотом сорвались с запястий кованые браслеты; рассыпалась на звенья, кусками разлетелась по ковру плотно запаянная тяжёлая цепь. Со стороны это выглядело так, словно некая чужая воля вдруг приказала металлу расступиться здесь и там, и металл не смог её ослушаться. Что, вероятнее всего, так и было. Стараясь зря об этом не думать, Финрод встряхнул одежду, спешно облачился в неё, осторожно подвернул манжеты рукавов, чтобы они не касались израненных запястий, пробежался пальцами по застёжкам от ворота и вниз. Взгляд вновь вернулся к вороху тряпья на полу — штаны стали изорванными лохмотьями. Финрод расправил плечи, вместе с тем осторожно прислушиваясь к раненой спине, — при прикосновении к мягкой ткани рубцы неуютно саднили, но ощущение можно было счесть терпимым. Далее медлить причины уже не находились, и Финрод всё же повернулся лицом к хозяину покоев. Одновременно стукнули о пол четыре ножки. Саурон перехватил направленный на него взгляд, насмешливо вскинул бровь и приглашающе хлопнул ладонью по спинке приготовленного для гостя кресла напротив своего стола.

— Садись же. Прошу тебя.

— Благодарю, — безликая изысканная вежливость — единственное, чему Финрод позволил окрасить короткое слово. Упорствовать бессмысленно он не стал — прошёл к креслу и сел в него, быстрым жестом оправил полы туники, чтобы прикрыть колени. На лице Саурона не отразилось ни следа торжества от маленькой победы, лишь задумчивое сосредоточение; он прошёл к шкафу, открыл его, достал оттуда стеклянную посудину, похожую на широкую чашу, вернулся к столу, поставил её, также отошёл за кувшином, снова вернулся, налил в посудину воды, снова отошёл к шкафу за чем-то. При этом действия его были несуетливы и неспешны, точно выверены. Финрод бросил взгляд на стол, исподволь следя за этими неспешными приготовлениями. Вот в воду просыпалось содержимое тканевого мешочка, вода взбурлила пузырями и опала, ещё одна высыпанная щепотка, звякнула о стеклянные стенки серебряная ложка. Вместе с тем Финрод не чувствовал подле себя никакой творимой магии, никакого колдовства, лишь уверенное знание вещества, свойства целебных растений и минералов… и чего-то ещё, что он не сумел точно распознать. В Амане Майрон много времени посвятил обучению у Владык Лориэна. Между мастерами нолдор ходили и такие слухи, будто сама Валиэ Эсте долго упрашивала Ауле отпустить майа в её свиту, однако успеха не добилась. Кто же отказал Валиэ: Вала-Кузнец или майа? Насколько позволяли судить известные обычаи Айнур, если бы Майрон сам обнаружил желание перейти в свиту Эсте-Целительницы или к кому другому из Валар, Ауле не стал бы противиться этому решению.

Вода ещё раз вскипела пеной и опала, из прозрачной стала розовой, будто ясная морозная заря. Саурон провёл ладонью над дрожащей поверхностью воды, точно заклинал её, при этом его губы остались совершенно неподвижны. Он наклонился, кинул на колени Финроду свёрнутое полотенце.

— Вот, подстели, — сказал он, взял чашу, обошёл с ней вокруг стола и протянул пленнику. — А в это опусти руки.

И снова Финрод не стал зря проявлять упрямство: поставил чашу на колени и опустил в неё ладони. Вода была тёплой и как будто маслянистой; едва она коснулась порезов на его запястьях и уже подсохших подтёков крови, как мгновенно вспенилась, но лишней боли это не принесло — напротив, он ощутил притупляющее боль и исцеляющее действие. Всё же на воду были аккуратно наложены лекарственные чары, хотя в какой момент Саурон успел их наложить, Финрод так и не сумел понять.

Не проронив больше ни слова, Саурон обошёл кругом стол, вынул из ящика шкатулку, открыл её и снова принялся что-то смешивать на тонком стекле — снадобья из флакончиков и порошки. Сейчас он был всецело предан своему занятию, и Финрод позволил себе задержать на Враге внимание подольше.

Ещё в первую встречу он с горечью в сердце был вынужден признать, что Майрон почти не изменил свой телесный облик, столь хорошо знакомый нолдор со времён Амана — разве что в мелочах: лицо, например, казалось чуть тоньше и бледнее, впрочем, должно быть, лишь в непривычном соседстве с иссиня-чёрными волосами — не собранными в сложные косы, в какие прежде часто укладывались яркие рыже-золотые пряди, а просто стянутыми на затылке кожаным ремешком. Сами черты его лица остались те же, хотя теперь эти губы больше привыкли складываться в твёрдую, презрительную линию или кривиться в столь же презрительной насмешке, нежели дружески улыбаться. Брови тоже научились зло хмуриться, как и глаза — прищуриваться в гневе. Однако сейчас это лицо выражало лишь спокойное сосредоточение. Вряд ли майа не ощутил внимания своего пленника, значит просто позволил наблюдать за собой. Шею и руки Саурон не открывал — тоже против своих былых привычек: в прошлом для работы в кузне или мастерской он обязательно засучивал рукава или просто поддёргивал их и ослаблял шнуровку ворота. Нынешняя одежда Саурона из дорогой, плотной ткани, искусно пошитая, облегала тело точно вторая кожа, и при этом как-то умудрялась скрывать под собой тонкую кольчугу. Руки майа прикрывали длинные кожаные наручи, шнурованные от запястий до локтя. Даже в своём доме Саурон не обходился без защиты? Так опасался пленника? В последнее Финрод никогда бы не поверил, ибо прекрасно ощущал немыслимую разницу сил; впрочем, он и без того некоторое время уже пребывал в замешательстве, хотя и ни за что не позволил бы внутреннему разладу отразиться на своём лице.

Сюда он шёл на встречу с Врагом, ожидая всего чего угодно — прилюдного постыдного разоблачения, допросов, пыток, унижений. Тремя днями ранее жестокий Враг встретил его в гостином зале, Враг бился с ним, едва не раздавив своею силой, Враг обещал муки всем, кого привёл с собой Фелагунд, и бесчестие — ему самому. Он уже видел Врага перед собой — с ненавистью во взгляде, с такой глубокой неизбывной мощью Тьмы, которая не может существовать в живом теле. И вдруг всё ушло, словно морской отлив — Тьма схлынула, ненависть истаяла, уступив место этому непоколебимому спокойствию. Что это: какая-то хитрость? Колдовство? Искажающие чары? Финрод вслушался в окружение, призвав крупицу силы, ещё доступную ему после поединка. Но не почувствовал рядом с собой гнева, страха или злорадства. И, что ещё страннее… или даже страшнее, ненависти к себе он тоже не ощутил.

Саурон отложил инструменты в сторону, аккуратно убрал флакончики в шкатулку и так же молча пододвинул через стол к Финроду плошку со смешанным снадобьем, снова поднялся, обошёл стол кругом и протянул руку за стеклянной чашей. Финрод поднял руки из воды.

— Промокни полотенцем и нанеси мазь, — Саурон повернул голову по направлению к какому-то едва слышному стуку.

Между шкафами приотворилась невидимая дверь, и в комнату вошла служанка с подносом. Повинуясь короткому жесту Саурона, она поставила поднос на стол, поклонилась, молча забрала с собой стеклянную чашу с водой и удалилась тем же путём, что и пришла. На пленника она едва ли посмотрела.

На подносе стояли несколько тарелок с хлебом, сыром, жареным мясом, фруктами и овощами. Ни одного ножа, зато две золотые вилки. Стараясь не обращать внимание на приятный запах, исходящий от блюд, Финрод перевёл взгляд на плошку с лекарством, протянул руку, подцепил мазь на краешек пальца, растёр между ними. Это было именно целебное снадобье, подобное тем, что готовили лекари эльдар, хотя и куда более сильное, с отчётливым вплетением искусных чар. Тайное учение Эсте, о котором он не знал? Или это было собственное изобретение майа? Финрод осторожно нанёс мазь по краю своих ран на запястьях, почти мгновенно ощущая, как она впитывается, насыщая хроа⁽¹⁾, понуждая его к быстрейшему исцелению. Сидя в кресле, Саурон молчал, но теперь Финдарато ощущал на себе его неотрывный пристальный взгляд. Вопрос сорвался с губ Финрода раньше, чем он успел обдумать до конца, стоит ли и дальше хранить отстранённое молчание:

— Зачем?

Саурон откинулся на спинку кресла, расслабленно опёрся локтями о подлокотники, сложил пальцы домиком перед собой.

— Чтобы до конца этой беседы твои раны зажили достаточно, и новые кандалы не причиняли тебе сильных страданий, когда тебя поведут назад. А если ты спрашивал относительно трапезы, которую я тебе предлагаю разделить, то это оттого, что за всеми этими делами ты всяко пропустишь ужин там, внизу. Но, может быть, я ошибаюсь, и ты имел в виду что-то иное, Финдарато Фелагунд?

Финрод резко вскинул голову и успел заметить, как сам собой тает защищающий морок: тёмные пряди волос, вьющиеся вокруг его лица, окрасились солнечным золотом. Финрод поднял руку и ожидаемо увидел вернувшие прежнюю форму пальцы — длинные и тонкие, пусть исцарапанные и с обломанными ногтями. На одном из пальцев сверкнуло золотом тонкое кольцо — старинный подарок... от бывшего друга. Финрод уже схватился за кольцо, чтобы сдёрнуть его с пальца, но был остановлен фразой:

— Не торопись снимать. Пока что это кольцо защитило тебя больше, чем что-либо иное. И не только тебя, но и твоих друзей... соратников, спутников… кем бы они там ни были. Я верну морок на место прежде, чем ты выйдешь отсюда. Так уж получилось, что мы с тобой оказались связаны этой твоей тайной. И так уж получилось, что нам обоим выгодно эту тайну сохранить.

Финдарато обернулся, прямо встречаясь взглядом с Сауроном. Как бы он ни хотел того, дальше отстраняться у него не выходило. То, чего он так опасался, от чего бежал — свершилось: Враг безжалостно столкнул лицом к лицу их прошлое и настоящее. Прищуренные жёлтые глаза Саурона впились в лицо Финрода, с какой-то странной жадностью впитывая его прежний — новый — настоящий облик. По сердцу резануло острым предчувствием беды.

— Зачем это тебе?

— Забавно… — Саурон вдруг потянулся куда-то к дверце стола, отпер её и вынул винную бутыль, а следом и пару серебряных кубков. — Забавно, ты уже задал мне больше вопросов, чем я тебе, хотя вроде бы всё должно быть наоборот. Заметь, я на них даже пытаюсь отвечать, хотя и не совсем уверен, что именно ты хочешь знать. Зачем я снял твой морок? Потому что мог. Потому что пожелал увидеть перед собой Финрода Арфинга, короля Нарготронда, а не бродяжку Гнуладефа. Почему я верну чары на место? Потому что могу. Потому что королю Нарготронда лучше было бы и дальше оставаться в своих землях, как это и должно быть. Так что в темницы Минас Тирита вернётся бродяжка Гнуладеф, чтобы король Финрод не отправился в пыточные Ангаманди.

Финрод нахмурился, осмысливая всё только что услышанное.

— Это не ответ.

— Это ответ, но неполный. Потому что тебе неведомы мои истинные причины. А без них тебе моих поступков не понять, хоть лбом разбейся. Я их смогу раскрыть, но не прежде, чем ты раскроешь мне свои. Вообще предполагаю, это долгий разговор на много-много дней. Что ж, у меня время есть. Ты тоже вроде бы больше никуда не торопишься. А пока поешь, пожалуйста.

Саурон неторопливо разлил вино по кубкам, пододвинул поднос и один кубок ближе к Финроду, взял вилку, наколол с края тарелки кусочек сыра, сделал большой глоток вина и развалился в кресле.

— Ешь, Финдарато. Я могу ведь и обидеться. После того, как вы столь вероломно проникли в мою крепость и атаковали меня, я и так стараюсь проявлять всю возможную доброту и гостеприимство, какие только могут быть. В честь дня окончания осени твои… хм... спутники внизу тоже получили на ужин мясо и овощи, потому, будь добр, отложи до времени несвоевременные колебания и гордость и раздели со мной предложенную трапезу. Ты ведь не хочешь показаться мне невежливым?

Финрод пропустил мимо внимания укол относительно вероломного нападения, помедлил, обдумывая положение, и протянул руку к подносу. Хлеб у Саурона был, конечно, куда лучше тюремного — свежий и белый, из пшеничной муки. Он отломил самый краешек хлеба и поднял взгляд.

— Я разделю с тобой трапезу, как ты желаешь, но не прежде, чем узнаю о судьбе одного из моих спутников, которого ты приказал увести из темницы.

Казалось, Саурона этот вопрос не удивил. Он легко кивнул головой.

— Согласен. Ешь, Финдарато. Могу дать слово, что твой юный друг жив и почти здоров. Как тебе, возможно, известно, этот юноша был тяжело ранен перед пленом. Не беспокойся. Я осмотрел его и подлечил. Он оправляется.

— Тогда верни его или дай увидеть.

— Это твоя смиренная просьба или приказ короля? — Саурон сверкнул глазами, но не разозлился, потянулся к столу за кубком, отпил глоток вина. — Отправить его вниз, в темницу, думаю, всё же преждевременно. Однако, увидеться с ним я могу тебе позволить. Если ты убедишь его хотя бы отвечать мне на простые вопросы о самочувствии и послушно выполнять простые предписания целителя. Тогда он вернётся через два-три дня. К радости его отца, если, конечно, эту встречу там можно назвать радостью.

Сам Финрод мог бы счесть удачей, что рука его не дрогнула и не ослабели пальцы, когда он царственным жестом поднял кубок и поднёс его к губам. Вино собственных погребов он узнал без труда, но слаще от этого оно не стало. И всё же он удержал лицо: угостился хлебом и мясом, впрочем, не отвлекая внимание на вкус. Саурон беседу продолжать пока не торопился. Ел он тоже немного: больше пил, не в первый раз уже заново наполнял свой кубок. И не единожды Финрод ловил на себе неотрывный пристальный взгляд майа, медленно скользивший по лицу, плечам, по запылённым спутанным волосам, которые некогда восхищённые девы Амана сравнивали с золотом Лаурелин. Наконец, наглядевшись вдосталь, Саурон отставил кубок и развалился в кресле, закинув ногу на ногу.

— А ты изменился, — сказал он без малейшего веселья в голосе и в лице. — Альквалондэ и Хэлкараксэ, Белерианд и Нарготронд закалили тебя, обточили, заставив принять свою истинную, законченную форму. Уже не восторженного юношу я вижу, а мужа, короля. Жаль даже…

— Ты тоже изменился, — закончил Финрод, не видя больше смысла избегать упоминаний о прежних временах. Он нарочито подчёркнуто отложил в сторону вилку и поставил на стол кубок, взглянул в лицо врага, не отводя глаз. Слабая тень улыбки скользнула по губам Саурона. Видно было, он тоже оценил игру словес.

— И я. Несомненно. Так уж, видимо, получилось: Эпоха Новых Светил не вернёт нас нам прежними. Думаю, это коснулось всех, не только нас с тобой.

— Зачем я здесь? На этот вопрос можешь мне ответить?

— Могу, — согласился Саурон. — Но и ты и сам хорошо знаешь ответ. Мне нужно получить от тебя кое-какие объяснения, Финдарато. Мне казалось, это очевидно.

— Тогда ты, вероятно, выбрал неподходящее место для ведения подобных разговоров.

— В пыточную я тебя не поведу, — Саурон снова потянулся через стол к забытому кубку. — Я не хочу этого. Я знаю твою силу и упрямство, Финдарато, если ты сомкнёшь уста, они останутся сомкнуты до конца. Но я надеюсь на твою разумность. Поэтому мы будем просто говорить…

— Нет, — Финрод покачал головой и подался назад, отсаживаясь как можно дальше вглубь кресла, сложил на коленях руки. — Благодарю тебя за трапезу, Гортхаур, однако, дальше я вынужден тебе в беседе отказать. Мы говорить не будем.

— Хорошо, тогда ты будешь слушать, — лицо Саурона оставалось спокойным, но в голосе мелькнула уловимая нота раздражения. Он потянул за ручку ящик стола, что-то нашарил внутри и достал, повертев в пальцах. — Прежде чем замыкаться и сохранять тайны в своём сердце, Фелагунд, тебе бы стоило знать, сколько из этих великих тайн мне уже известно. Вернее и честнее было бы, если бы ты ведал цену своего упрямства. Я уже знаю многое из того, что бы ты пожелал скрыть. Например, это, — он положил на стол перед Финродом знакомое кольцо.

— Твой спутник, Берен, сын Барахира, принёс это с собой. Кольцо нашли в его вещах. Мне сложно было бы не узнать твою старинную работу. Сперва я подумал, это твой подарок за услугу, но нет, до Берена оно кому-то уже принадлежало. Я ощутил этот слабый след в металле. Тогда я пришёл к выводу, что ты мог бы подарить его Беору, приветствуя Людей, в знак эдакой дружбы. Однако после Беора сменилось много вождей, и кольцо не проходило по их рукам до Берена — я их здесь не чувствую. Скорее всего, ты подарил кольцо кому-то из его ближайших предков или другу, а уже потом оно перешло к Берену. В этом ощутима какая-то загадка, и позже я к ней ещё вернусь. Кстати, об именах: коль уж вы решили поиграть в загадки, что ж не стали играть с буквами из имени «Барахирион»? Там букв побольше, и получилось бы куда лучшее орочье имя, чем какой-то унылый «Ребен».

Финрод опустил голову, ощущая, как кровь приливает к его щекам. Чего он ожидал? Но Саурон больше не глумился. В наступившей тишине было слышно, как он звонко стукнул пальцами по столу.

— Ну, а теперь ближе к моему основному вопросу, король Финрод. Шли вы не сюда. Так объясни мне, как так получилось, что ты оставил своё королевство, народ и родичей и вместе с десятью эльдар и человеком отправился на Север, отбирать у Врага его ворованную добычу, на которую посягают только Феаноринги?

Финрод широко распахнул глаза и невольно подался вперёд. Щёки, ещё недавно окрасившиеся слабым румянцем стыда, теперь пылали краской гнева. Сердце сжалось болью и тревогой. Кемнаро…

— Нет, я не пытал твоего мальчишку, — зазвенел голос Саурона; его глаза сузились, стали яркими и опасными. — Если бы ты меня внимательно слушал, то помнил бы, что я не добился от него даже простых ответов о самочувствии. Ты сам мне только что подтвердил мою догадку. Сильмариллы. Ради короны Врага ты оставил Нарготронд. Но тогда почему там остались Куруфинвэ и Тьелкормо? Почему не они идут исполнять свою Клятву, а ты? Это стоило того, чтобы бросить город?

— Нарготронд, — хотя Финдарато и обещал себе молчать, но не мог не прошептать прерывающимся голосом. — Так вот зачем это всё, Саурон. Так и есть. Я нужен тебе как ключ к городу…

— Отнюдь. Меня куда больше интересует: каков существует шанс, что сюда за тобой направят свои войска твои кузены? Я чувствую во всём этом какой-то разлад. Они бы тебя одного не отпустили, разве нет? Особенно, когда это касается наследия их отца. Или ты вдруг решил принести себя в жертву их Клятве? Их семь, а ты один. С чего вдруг именно ты? Не помню, чтобы вас когда-то связывала особая дружба, но я могу и ошибаться. А что до Нарготронда, Фелагунд, открою тебе мой маленький секрет. В стенах моих темниц тебе некому его выдать. Нарготронд жадно ищет Моргот. Ищет, остервенело роет землю. Как и Гондолин. А вот мне с не таких уж давних пор нет необходимости их искать. Совершенно. Можешь над этим подумать хорошенько на досуге. И если тебе действительно станет любопытно почему это так, предлагаю обмен: я отвечу, а ты удовлетворишь мой интерес на эти мои вопросы. И, кстати, это имя… Второй раз его от тебя слышу. Ты его придумал, надо полагать?

Ответа он, конечно, не дождался.

— Ну хорошо, запомню… — Саурон помедлил. — Ответить на другие мои вопросы ты, видимо, пока тоже не хочешь?

Финрод без слов покачал головой.

— Хорошо. Я подожду, когда дозреешь, — Саурон внезапно встал с кресла; Финрод встретил это движение тревожным взглядом.

— Думаю, на сегодня достаточно и с тебя, и с меня. И без того тебе будет над чем подумать. Так ты ещё хочешь увидеть своего мальчишку?

— Да, — Финрод тоже поднялся на ноги.

— При одном условии: покуда мальчишка нездоров, я его целитель. Так озаботься, убеди его своим королевским указом, чтобы он отвечал мне на простые вопросы о самочувствии и о ране. Пусть исполняет лекарственные предписания и не пытается испортить мне работу. Тогда он вскоре вернётся под твоё крыло и под пригляд отца.

— Он всё равно обречён, — выдохнул Финрод.

— Определённо, — жестоко согласился Саурон. — Предпочитаешь, чтобы я быстрее оборвал его мучения?

— Нет!

— Хорошо. Я обещаю не расспрашивать его о твоих тайнах и секретах. О его тайнах, именах и семье. Впрочем, ты и сам волен обрисовать ему границы допустимого. Ну? Ты согласен?

Финрод недолго помедлил и всё-таки кивнул.

— Да. Я согласен. Отведи меня к нему!

Саурон потёр висок пальцем, будто припоминая некую мысль, повернулся, снова отошёл к шкафу, распахнул дверцу и что-то достал с полки. Потом открыл другую дверцу. Чистым звоном заговорил в его руках металл.

— Наденешь это, — он кинул на стол перед Финродом штаны из грубого небелёного холста. — Негоже королю в ином виде появляться перед своими подданными. И это, — тоже положил на стол и отошёл на пару шагов в сторону.

Второй вещью оказалась цепь с ручными кандалами. Закончив оправлять на себе одежду, Финрод взял цепь в руки и по неизменной привычке мастера оценил её. Браслеты изнутри были обточены и заполированы намного аккуратнее и подогнаны куда точнее по размеру. Не грубая орочья работа, отнюдь. По весу цепь была легче предыдущей, но и куда прочнее, а замыкалась не на заклёпки, а на хитроумные замки. И, раз замкнувшись, они уже не могли быть отперты без сложного ключа — он сумел это заметить, когда крепил первый браслет на своём левом запястье. Беглым взглядом Финдарато обратил внимание на то, что царапины на руках успели зарубцеваться. Он защёлкнул на правой руке второй браслет, мысленно принимая, что так стало даже проще: теперь всё истинно вернулось на прежние места; пленный король Нарготронда высоко поднял голову, встречаясь глазами со своим пленителем.

— Ну что ж, пойдём, — сказал ему Саурон и отпер ту самую дверь между шкафами, которой ранее приходила и удалилась служанка.

Этих коридоров Финрод не припоминал — вероятнее всего, крыло частично перестраивалось с тех пор, как крепость попала под власть Саурона. Скорее всего, Саурон даже переделывал эту часть замка лично под себя — грязи, орков и орочьей вони здесь совсем не наблюдалось. Людей, впрочем, тоже — во всяком случае никто из слуг им по пути не встретился. Мелькнула мысль, что и личные покои майа тоже где-то рядом. Это отчего-то кольнуло беспокойством.

— Почему ты держишь его здесь? — спросил Финрод.

Саурон поморщился.

— Потому что у меня нет времени лишний раз бегать по всей крепости ради одного твоего юнца, — он внезапно остановился перед одной из дверей. — Надеюсь, мы с тобой поняли друг друга? — спросил майа перед тем, как отпереть дверь.

Комната за ней была небольшой и тёмной, хотя отсутствие света не помешало Финроду разглядеть простую обстановку, состоящую всего лишь из железной кровати, стула и небольшого деревянного стола. На столе — подсвечник с загашенными свечами и глиняный кувшин. В кровати на спине неподвижно лежал эльда — прикрытый одеялом по самую грудь, голова — отвёрнута к стене. При звуке открывающейся двери он вздрогнул всем телом, но не повернулся. Тихо звякнули невидимые под одеялом цепи кандалов.

«Кемнаро…» — мысленно окликнул Финдарато.

Голова эльда приподнялась, он настороженно всмотрелся сквозь темноту на входящих.

«Государь Фелагунд?»

Саурон молча отстранил Финрода и прошёл мимо него к столу. Подсвечник расцвёл несколькими язычками пламени, по комнате метнулись тени. Затем послышался стук, звук льющейся в чашку воды. Кемнаро вздрогнул.

— Давай, — Саурон обернулся к Финроду с чашкой воды в руке. — Коли ты здесь, сделай доброе дело. Видишь ли, твой спутник отказывается добровольно пить и есть из моих рук, хотя явно страдает от жажды. Может быть, ты убедишь его, что я не подливаю в воду яд или дурманы.

Финрод аккуратно взял чашку в ладони, поднял её к лицу, вдыхая запах, хотя руки уже сказали ему, что Саурон в этом не солгал.

— Пей, — он поднёс чашку к губам Кемнаро. — Это и вправду просто чистая вода.

Кемнаро с жадностью припал губами к чашке, но взять её сам не попытался. Осмотрев кровать, Финрод выяснил причину: руки и ноги юноши были прикованы короткими цепями к железной раме. Он поднял гневный взгляд на Саурона. Тот лишь небрежно кивнул.

— Дважды твой мальчишка попытался повредить наложенные мной швы. Я же весьма ценю свою работу и особо — своё время. Убедишь его быть послушным и вежливым — я освобожу его от привязей и через несколько дней он вернётся вниз, к сородичам.

Финрод поставил на столик пустую чашку.

«Кемнаро, я лишь осмотрю тебя», — предупредил он мысленно и аккуратно отвернул край одеяла. Как и ожидалось, под одеялом юный эльда был полностью обнажён. Финдарато осторожно коснулся ладонью немного воспалённого, но больше подживающего рубца на левом подреберье юноши; этот рубец и впрямь несколько раз зашивали — при том стараясь выполнять стежки очень аккуратно. Внутри рана тоже, очевидно, подживала и была тщательно очищена — в этом Финрод отдельно убедился. И вновь Саурон, очевидно, не солгал. Как и в том, что не истязал Кемнаро — явных следов от пыток на теле юноши Финрод не заметил. И всё же он должен был удостовериться.

«Открой мне свою память, Кемнаро», — мягко попросил он и осторожно коснулся переполненного бушующего чувствами сознания, ничуть не удивляясь, что ярчайшими среди них звучат стыд и порушенная совесть.

«Прости меня... Я подвёл тебя, государь мой…»

«Нет, — ответил Финрод, быстро просмотрев путаные, но вполне очевидные воспоминания. — Ты не выдал ему никаких тайн, Кемнаро. Он лишь проверял на тебе свои догадки».

Конечно, Саурон не властен пробить заслон аванирэ⁽²⁾, но, будучи могущественным Айну, улавливать чужие чувства он сумел бы. Теперь Финрод и сам не смог бы уверенно сказать, сколько раз Саурон таким же способом разгадал его самого только за один этот вечер. В отличие от сокровенных мыслей, яркие чувства не спрячешь за заслоном, за непроницаемым лицом. Ну что ж, пусть сейчас читает злость и гнев, кипящие в душе своего пленника.

— Вспомни о нашей договорённости, Фелагунд.

«Послушай меня, Кемнаро…»

— Не через осанвэ⁽³⁾. Вслух.

Даже зная, что это лишь очередная удачная догадка хитрого ума, сложно было не ощутить мурашек по спине.

— Послушай меня, — проговорил вслух Финрод, обращаясь к юноше. — Ты будешь есть и пить — воду и лекарства, будешь отвечать на его вопросы о твоём здоровье и о самочувствии. О ране. Но и только. Я жду, что ты поправишься скорее. Не делай больше… сложностей, не вреди... Тогда с тебя снимут цепи и дадут одежду.

Он поднял взгляд на Саурона, стоявшего у стены. Майа лишь насмешливо вскинул бровь и посмотрел на Кемнаро.

— По-прежнему не слышу никаких ответов.

Кемнаро кивнул и выдавил хрипловатым голосом.

— Х-хорошо.

— Значит, ты всё же не немой, — Саурон усмехнулся. — Отрадно, — он шагнул к двери. — Пойдём, Инголдо, пора. Одежду и еду моему подопечному скоро принесут, цепи отомкнут, коли уж обещание ему дал сам король. А мы с ним увидимся завтра, — он распахнул дверь и остановился на пороге, всем своим видом показывая, что не намерен медлить.

«Мы все помним тебя. Мы будем тебя ждать», — Финрод постарался вложить в это прощание как можно больше тепла и поддержки. Он вышел из комнаты и перед тем, как дверь замкнулась снова, успел заметить, что огоньки свечей на столе дрогнули и потухли. Тюрьма Кемнаро вновь погрузилась в темноту.

*

До самого кабинета Финрод не проронил ни слова.

— Ты допрашивал его, — сказал он, только когда дверь закрылась за их спинами.

— Подозреваю, Финдарато, ты ещё не знаешь, что такое действительно допрос. Я всего лишь задавал твоему юному спутнику вопросы и даже не настаивал на каких-либо ответах.

Саурон прошёл к своему столу, задумчиво взвесил на руке бутылку и, убедившись, что она действительно пуста, отставил на самый край.

— Он был уверен, что предал своих товарищей, — Финрод едва сдерживал кипящий в нём гнев.

— Товарищей? — Саурон напротив был спокоен и задумчив. — А что ты полагал, король? Ты сам пришёл сюда, по своей воле, и угодил в плен. Ещё и притащил друзей на погибель. Ясное дело, мне нужны от тебя или от вас ответы. Тебя больше бы устроило, если бы я отправил твоего мальчишку на дыбу? Или кого-нибудь другого из твоих друзей?

— Ты можешь заблуждаться, Гортхаур. Но и я, и мои товарищи готовы к любым испытаниям… и к пыткам…

— Да ну? — впервые за всё время разговора Финрод ощутил, как потяжелел на нём неотрывный взгляд майа. Словно Саурон вглядывался куда-то внутрь, пытаясь рассмотреть что-то невидимое глазу.

— Скажи-ка мне, король Фелагунд, ты сам висел когда-нибудь на дыбе? Или, может быть, я чего-нибудь не знаю, и тебе уже посчастливилось испытать на своей королевской шкуре подобный опыт?

Финрод стиснул зубы и бессильно сжал кулаки, обрывая рвущиеся слова. Но Саурон только усмехнулся — без веселья, жёстко.

— Пробовал ли ты провисеть на дыбе час? Шесть часов? Двенадцать? Сутки? Только не нужно вспоминать про бесценный опыт Майтимо, я говорю сейчас о тебе самом. Так какое право ты имеешь предлагать своим друзьям разделить муку, которую ты сам не изведал? И это меня называют Жестоким? За то, что я свёл допрос мальчишки к нескольким вопросам?

— Порой муки феа куда сильнее, чем те, которые может испытать хроа…

— Порой это и так. Кстати, думаю, если бы я сам угодил в эльфийский плен, меня-то ждали бы допросы куда пожёстче. И с теми, и с другими муками. Или я ошибаюсь?

— Возможно, — не стал спорить Финрод. — Но чья в этом вина? Эльдар не желали быть врагами Айнур. Но некоторые Айнур ими стали. Как и ты, — он не хотел произносить это, но постановил себе оборвать эту связь однажды и навсегда: — Мне жаль тебя... Майрон…

Улыбка Саурона вдруг стала поистине страшной. Глаза его сверкнули уже не золотом и не янтарём — кровавым багрянцем.

— Жаль? — прошелестел вкрадчивый голос, и с каждым произнесённым словом он преисполнялся силой, ярче звенел едва сдерживаемым бешенством. — Жалость значит? Стало быть, в твоих глазах я всего лишь жалок? Неудивительно, что именно вы, нолдор, пали. В своей гордыне вы не видите дальше своего носа. Великолепные, талантливые, осиянные светом Благословенного края нолдор! На всех остальных вы глядите с высот своего величия. Видимо, вы считаете, что сами ваши перенесённые испытания и проклятье Валар делают вас великими? Легко жалеть из роскоши малахитовых палат своего тайного города, с высоты своего трона. Даже в темнице ты всё никак не спустишься с него. Что ж, великий и мудрый король Фелагунд, увенчанный золотым венцом, прекраснейший из всех потомков Финвэ, ты молвил своё слово.

В несколько быстрых тяжёлых шагов он обогнул стол и оказался прямо перед Финродом. В воздухе ощутимо набухла тяжесть высвобождающейся Тьмы. Финроду стоило немалых усилий устоять на ногах и даже не отшатнуться, когда Саурон приблизился к нему на расстояние удара, взмахнул рукой перед лицом пленника. Финдарато почти ждал этого — злой безжалостной пощёчины. Но только лёгкий ветерок шевельнул повисшие у лица пряди волос, вместо соломенно-золотых вновь ставших тёмными.

— Кагир! — громко позвал Саурон в сторону дверей и отступил на шаг, сложив за спиной руки. Настолько был уверен в собственной силе и могуществе? Скорее всего. Финдарато услышал в коридоре быстрые приближающиеся шаги.

— Давай, я загадаю тебе ещё одну загадку, Гнуладеф, — проговорил Саурон свистящим шёпотом. — Будет время поразмыслить и над ней, пока мы с тобой не свидимся снова. Ты полагаешь себя мудрым и великим чародеем? Ты и впрямь был силён в поединке и неплохо начал, признаю. Но почему ты проиграл? И не разница в силах здесь сыграла истинную роль, отнюдь — сразу подскажу, этот постулат неверен. Ты сам убедишься, если припомнишь уроки твоих учителей. Ты мог сразить меня третьим же куплетом. Так почему не получилось? Вот и подумай на досуге, коли льстишь себе, называя мудрым. Я дал тебе все подсказки. Вдруг догадаешься, и, может быть, остальное, чего ты до сих пор не мог понять и объяснить, наконец предстанет в истинном свете и станет ясным. Давай, дерзай. Увидимся, когда ты надумаешь мне отвечать.

Он совершенно беспечно повернулся к пленнику спиной и отошёл к столу. Дверь отворилась, в кабинет ступил одноглазый орк и уже знакомая четвёрка конвоиров.

— Ты звал, Владыка?

— Пленника в темницу, — Саурон махнул рукой, подразумевая, что разговор окончен.

Орк всё же помедлил, смерил Фелагунда взглядом и, видимо, сделал какие-то выводы.

— Какие-то ещё приказы, Владыка?

Саурон соизволил обернуться.

— Все мои прежние приказы остаются в силе. Новых я тебе не поручаю, кроме очевидного: увести его!

Орки крепко ухватили Финрода за локти и спешно выволочили его из кабинета. Только когда они удалились на достаточное расстояние, Финрода остановили и принялись снова заковывать в ножные кандалы. Одноглазый орк всё это время стоял рядом, пальцы его подрагивали на рукояти плети.

— Вот уж чего я не понимаю в вас, белоглазых тварях… — проговорил орк глухо и с досадой. — Ваше желание сильно злить его своим упрямством. Думаете, для вас так просто побыстрее кончится?

Финрод без трепета в сердце поднял голову и встретил ожесточённый взгляд единственного зелёного глаза.

— Будь моя воля, я бы отрезал от тебя — тебя по маленькому кусочку, — будто говоря о чём-то сокровенном, негромко поделился орк. — Долго-долго. Скормил бы тебя варгам мелкими кусками на твоих же глазах. Только его приказ тебя защищает. Так почему же ты так сильно его злишь? Упрямишься? Каким нужно быть болваном?

И, ухватив рукой за цепь ручных кандалов, тюремщик без малейшей жалости потянул Финрода за собой, заставив того идти быстрыми мелкими шажками, спотыкавшегося на каждом шаге и на каждой перепутанной мысли.

1) тело

Вернуться к тексту

2) мысленный щит, доступный эльфам и Айнур

Вернуться к тексту

3) мысленная речь

Вернуться к тексту

Выпавший снег не растаял — лёг за ночь и тонким покровом окутал берега Сириона, саму крепость, скалистое основание острова, каменный мост и подъездные дороги. В первом свете лениво всходящего Анара на нетронутом снежном насте не было видно ни одного следа, кроме разве что птичьих. Спустя несколько часов снег на мосту был взрыхлён десятками мощных волчьих лап, цепочки огромных следов бежали дальше, к лесу, где и исчезали среди побелевших деревьев. Даже издалека до слуха Майрона доносились приглушённые радостные взвизги, угрожающее рычание или короткий вой. Обычно волки обегали окрестности острова в составе патрулей дважды в неделю — но так, как сегодня, выйти свободно и без упряжи им доводилось крайне редко. Самым краем разума он улавливал обрывки их звериных чувств — радость от быстрого бега, воздух и земля, напоенные новыми запахами, ярая алчность и предвкушение взятия свежего следа, и снова бег… безрассудный… бег сквозь холодный влажный лес бок о бок с собратьями.

Орки в это утро старались держаться подальше от внутреннего двора крепости и от подъездных ворот, поэтому до Границы он дошёл в полнейшем одиночестве. На середине моста остановился, облокотился на парапет и поглядел вниз на бегущую тёмную воду. Он ощущал напряжённое волнение, ясно проявившееся на контурах обозначенных ему пределов, хотя до невидимой черты оставалось ещё несколько десятков шагов. Приятно было утешать себя мыслью, что наведённые на остров чары Моргота восприняли само его вхождение на мост как угрозу или попытку к бегству. Но вряд ли это было именно так в действительности.

Скорее всего — предупреждение. Заботливое напоминание о возможном наказании за непослушание. Тонкая издевка: смотри же, будь ты сколь угодно могущественным, острова ты не покинешь, Властелин.

Майрон хмуро посмотрел вниз и вдаль на скованную холодом зимнюю реку. Тёмная, почти чёрная и густая она бежала между побелевших берегов к уступам далёких скал. Хребет Эхориат почти скрылся за далёкой пеленой. Высоко в горах шёл густой снег, а здесь в ущелье Сириона с свинцово-сизых небес сыпались лишь редкие снежинки. До головы и плеч Майрона они даже не долетали, осыпаясь на его плаще капельками брызг — будто мелкая морось ранних осенних месяцев.

На берег из леса выбежали несколько волков — ленивой, игривой трусцой. Первый спустился вниз к реке, долго лакал языком ледяную воду. Ещё трое весело гонялись друг за другом, валялись в снегу, вставали и отряхивались. От них пахло зверьём и лесом, мокрой шерстью, снегом, кровью, проложенными новыми тропами.

Один из волков — не самый рослый, но и не мелкий, рыжего окраса, взбежал на мост, медленно приблизился к Хозяину Острова, сел, обернув хвост вокруг лап. Подался вперёд лобастой головой. Майрон протянул руку, коснулся пальцами лба между ушами. Волк посмотрел на него удивительно умными глазами, переступил лапами и лёг у ног своего господина.

Майрон ещё раз посмотрел на небо, всё сильнее сыплющее снегом, на закрывшие лик Анара тучи. Снегопад усиливался. Пора возвращаться. Он мысленно послал оклик в лес, на берег, позвал всех, словно широко раскинул ловчую сеть. Ответом ему был вой несколько десятков глоток. Гибкие тела бесшумно возникли между деревьев, быстро потекли по берегу к мосту; сбавляя шаг, последовали за своим предводителем.

Орочьи десятники уже поспешно распахивали ворота и двери загонов, двери клеток, подгоняли рыками и угрозами. Без особой радости, но послушно волки расходились, лишь изредка огрызаясь на самых нахальных загонщиков. Все, кроме одного — рыжего, который следил за всем этим действом со странным выражением на морде: скалил зубы, только не злобно, а даже как-то добродушно, точно усмехаясь. Следил с избранного места — сидя у самых ног Майрона. Словно подтверждая своё особое расположение к зверю, рука властелина крепости задумчиво перебирала шерсть между ушами.

Едва последний варг был заперт в клетку, Майрон направился к парадным дверям крепости. Рыжий волк послушно трусил рядом, не забегая вперёд и не отставая ни на шаг. Расступающихся с дороги орков-стражей он осматривал умными глазами, но ни разу даже не рыкнул, словно всё ещё ощущал на себе невидимую ладонь своего владыки. Наконец, Майрон распахнул двери своего кабинета, пропустил волка и крепко запер дверь, предусмотрительно коснувшись её ладонью — так ни одно слово не могло быть услышано за пределами этих стен.

— Мархол, как я понимаю, — на ходу бросил он, скидывая влажный плащ со своих плеч на одно из кресел. В потухшем камине взвилось и загудело пламя; по сумрачной комнате заплясали длинные тени. Волк боком пал на пол, с взвизгом вытянулся и спустя недолгое время встряхнул головой, плечами, поднялся на ноги голым молодым человеком с длинными рыжеватыми волосами.

— Да, мой Владыка, — оборотень говорил хрипловато, запнулся, прокашлялся. Майрон вскинул бровь, повернулся к шкафу и вынул бутыль вина — последнюю из спрятанных в кабинете. Надо бы озаботиться и забрать из тайника ещё пару бутылей. И припасти сменную одежду — впору для таких странных и слишком уж частых в последнее время встреч, когда в его кабинете обнаруживаются голые эрухини.

— Вина для твоего голоса? — предложил он. — Или ты голоден?

Мархол замешкался, но мяться попусту не стал, согласно кивнул. С благодарностью принял из рук хозяина твердыни наполненный кубок.

— Не сильно голоден. Ты позволишь мне погреться у твоего камина?

— Прошу, — Майрон радушно взмахнул рукой. — Можешь взять и плащ. Хотя он ещё влажный.

По-видимому, молодой оборотень не был отягощён излишней стыдливостью или избытком утончённых манер. Впрочем, откуда бы им взяться в диких лесах Дортониона? Вернее — в диких лесах, пребывающих под властью Тени и злых чар… Перекинув плащ через плечо и кое-как обмотав полы вокруг чресл, оборотень спокойно уселся на пол перед камином, вытянул голые ноги ступнями к огню и встряхнулся точь-в-точь промокшая собака.

«Вернее, промокший волк».

Сам Майрон сел в кресло.

— Я посылал Петереху ворона только три дня назад. Не думал, что ответ может прийти так быстро.

— Ворона? — Мархол передёрнул мокрыми плечами. — Нет. Видимо, мы разминулись. Я не от Петереха. Если он и отослал Гонца, то явится кто-то другой. Летом Хабор направил меня на юг: следить за границами Нарготронда по твоему приказу. Оттуда я и пришёл.

— Вот как? Видимо, узнал что-то?

— Да, Владыка. Ты приказал следить за окрестностями Нарготронда и землями его вассалов из людей, разведывать новости о тамошних порядках. Мои новости из самого города, — Мархол кашлянул и отпил вина. Майрон едва сумел смирить волнение.

— Ты нашёл сам скрытый город?

— Нет. Я охотился в лесах, а потом прошел в междуречье на долину, которую эльфы называют Тумхалад. Там, в степи, я и повстречал их охотников. Тех самых, светлоглазых. Они охотились в том числе и на волков. Во всяком случае, огромный волкодав с ними был… И содранные волчьи шкуры, притороченные к сёдлам. Я кое-как унёс от них ноги и схоронился.

— Огромный пёс? Он подчинялся нолдор? А цвета одежд их были не ало-золотые?

— Именно, — Мархол глотнул ещё вина. Заблестевшие глаза говорили, что теперь он явно повеселел и согрелся. — Судя по одеждам и флагам, это был Дом Феанора. И разговаривали они на квенья.

— Я помню: Хабор говорил, что ты хорошо разбираешься в цветах и гербах нолдор. Знаешь языки и обозначения местностей. Похвальное умение. И когда ты их встретил?

— Четыре недели назад. В середине осени. Я отступил к лесу, что светлоглазые называют Нуат, и там натолкнулся на ещё один отряд. Тоже в алых одеждах. Кажется, среди них был даже их лорд. Посмотреть на него я не сумел, снова пришлось лечь и затаиться. Но это было очень близко от границы лагеря. Вот тогда я их и подслушал…

Уже не опасаясь выдать своё искреннее нетерпение, Майрон подался вперёд и переплёл на колене пальцы.

— Между собой говорили двое их командиров и несколько воинов попроще. Они подвыпили, ну и трепались без умолку. Судя по всему, сыновья Феанора взяли власть в Нарготронде в свои руки. Хотя на троне сидит Арфинг. Младший. Но к нему уже мало кто прислушивается.

— Младший Арфинг? Артаресто? То есть Ородрет? А что говорят о Фелагунде? Ведь это он король в их городе! Он его и основал!

— Уже нет, — Мархол то ли кашлянул, то ли хрипло хохотнул. — Короля Фелагунда изгнал его народ. Он ушёл из своего города с горсткой последних верных ему сторонников. Пешком и без всего. Будто последний нищий.

С каменным лицом Майрон расцепил руки, откинулся спиной в мягкие объятия кресла — затылком на удобную подушку. Долго молчал.

— Теперь припомни хорошенько: что-то ещё они об этом говорили? С чего так вдруг? Эльдар не изгоняют своих королей просто по сиюминутной прихоти. А Фелагунд правил ими больше четырёх сотен лет!

— Да. Но теперь он вдруг решил сдержать какую-то клятву. И это сильно не понравилось его тамошним родичам. Да и всем остальным. Он вроде как призывал свой народ выступить и отправиться на Север штурмовать Ангбанд. Признаться честно, это и впрямь выглядит смешно. Они же всю войну просидели, прячась в норах…

Это выглядело не столько смешно, сколько безумно. Майрон поднялся с кресла, прошёлся по кабинету, меряя шагами ковёр. Замер он у самого края перед камином. Слуги тщательно прибрались здесь, отчистили малейший след брызг со светлого ворса. Но она сохранялась там незримо — кровь Финдарато. Не нужно быть всеведущим майа, чтобы знать это.

— Так, Мархол. Давай-ка повторим сначала. Фелагунд вдруг призвал свой народ исполнить клятву? Какую? Клятву Феанора? Вернуть Звёздные камни нолдор? И за это его изгнали? А сыновья Феанора не только не вызвались его сопровождать, но и забрали власть в оставленном им городе?

Мархол пожал плечами, глотнул вино, допил и бросил тоскливый взгляд на оставленную на столе бутыль.

— Так-то оно так, Владыка. Только о клятве говорилось так, будто он сам дал её смертному человеку. Какой-то адан из бывших вассалов призвал Фелагунда помочь ему выступить на Север. Может быть, потому Феаноринги и взбесились. Похоже, сами зацепились с ним клятвами.

Хрустнув пальцами, Майрон снова вернулся к креслу и сел. Теперь ему определённо было о чём поразмыслить.

Четыре недели назад. Да, по времени это сходилось. Пять-шесть недель пешего пути — ровно столько потребовалось бы Финдарато, чтобы добраться до Тол-Сириона и даже успеть ввязаться в какую-то свару с орками. Не хотелось думать иначе, но единственное очевидное объяснение выходило следующим: Финдарато отправился умирать в темницы Ангбанда, ибо вызвался исполнить некую клятву, данную смертному. А если ещё очевиднее — Берену, проклятому мерзавцу, которого по какому-то дикому недогляду ещё не поглотила земля или болото на задворках мира. Зачем Берену вдруг потребовались Сильмариллы, Майрон уже даже думать не хотел. Теперь стало ясно, почему Феаноринги не вызвались к Финроду в дружину. Удивительно только, что Куруфинвэ и Тьелкормо не прикопали наглого смертного ещё ранее, где-нибудь в лесу.

«Даже жаль, что не прикопали».

— Ты говоришь, их отряд охотился, Мархол? А не было похоже, что они отыскивают следы ушедшего короля? Может быть, он тоже был где-то неподалёку?

— Нет, Владыка. Лагерь простоял до утра, а на рассвете они все выдвинулись на юг, к слиянию рек, называемых Нарог и Гинглит. И, если судить по обрывкам разговоров, что я слышал на границах лагеря, дружинники желали изгнанному королю быстрее сгинуть, дабы не пятнать руки самим. Он посягнул на их клятву помощью тому смертному.

«И вновь сходится: Феаноринги грозились мстить любому, кто мог помыслить завладеть Сильмариллами».

— Они не говорили, скольких сторонников Фелагунд увёл с собою?

— Они сказали дословно так: по пальцам можно пересчитать.

«И опять верно. Десять. Это очень плохо…»

— А какими путями и куда Фелагунд мог направиться, не упоминали случаем?

— Нет, — Мархол приподнялся с пола, разминая ноги, заглянул в пустой кубок. — Но куда-то на Север, видимо. Если действительно решился умереть.

«Да уж, видимо».

— Налей себе ещё вина, — Майрон небрежно кивнул головой в сторону стола. — Ты принёс мне драгоценные новости, Мархол. Действительно драгоценные.

— Рад служить тебе, Владыка, — Мархол не утруждал себя стеснением и легко воспользовался разрешением хозяина покоев. — Позволь сказать, Владыка, если ты желаешь захватить этого эльфийского короля себе, мы тотчас прочешем каждый уголок лесов и отыщем его. Пешком он вряд ли далеко уйдёт. И вряд ли окажет сильное сопротивление.

«Ты бы очень удивился».

— У меня будет другой приказ тебе, Мархол. Не менее важный. Вам нужно будет срочно проникнуть в людские деревни Бретиля и на восток, осторожно поспрашивать там, не разыскивал ли кто-то уже сведения о ушедшем Фелагунде и его спутниках. И если да — вам нужно будет пустить кое-какой иной слушок: будто король ушел не с жалкой горсткой, а с довольно большим отрядом, среди которых есть и эльдар, и эдайн. В сто воинов общим числом. Куда ушёл — неясно. Пусть часть слухов утверждает, что в Дориат, за поддержкой короля Тингола, а часть — в Химринг, к старшему из Феанорингов, Майтимо. Тебе понятно?

— Да. Ты ведь желаешь сбить других со следа, Владыка?

— Именно. Прекрасно меня понял.

— Но отыскать его самим?..

— Если Фелагунд действительно собрался на Север, он меня не минует. Сам попадётся. Уж поверь мне. А вы между тем послушаете, не желает ли кто из владык эльдар содействовать Фелагунду в этом его безумии…

— Они же все трусы!

— Не все, Мархол. Отнюдь. И всякое бывает. Если кто-то из Феанорингов решит направиться по его следам, мне нужно об этом сразу узнать.

— Я передам Петереху. Мы всё сделаем.

Майрон задумчиво кивнул, поглядел на развалившегося перед камином оборотня. Вот-вот глядишь и задремлет здесь, в тепле его огня, отогревшийся и захмелевший от эльфийского вина.

— Ты можешь отдохнуть в комнатах, которые обычно занимает Хабор. Коли вы родичи, вряд ли он будет так возражать. Там есть и одежда. А еду тебе принесут. Но завтра тебе придётся выдвигаться обратно.

Оборотень ушёл, и Майрон остался один в огромном пространстве тёмного кабинета. Пляшущие тени метались по каменному полу перед камином, тонкими призраками скользили по стенам и потолку. Уюта комнате это не добавляло. Как и тусклый зимний свет, льющийся из окна, как и тонкие жалобы каменных стен крепости, печалившихся по своему строителю, ныне сидевшему там, в тёмном холодном подземелье.

«Что же ты наделал, Финдарато…»

Майрон тяжело поднялся с кресла, дошатался до окна, распахнул узкую решётчатую створку. В комнату ворвался свежий зимний воздух. Из окна был виден припорошенный внутренний двор, край моста и узкая полоска рукава Сириона, сглаженный снежный полог за рекой, притихшие сонные деревья. Эту тишину не нарушит ни звук далёкого рога, ни топот коней эльфийской дружины или звон доспехов и мечей; долины по ту сторону речной глади лежали белые и пустынные. Оглядев их, Майрон уронил голову на руки.

До сих пор он подспудно ждал, что следом за Финдарато пожалуют другие: армии под началом Тьелкормо и Куруфинвэ, или даже Макалаурэ с Майтимо. Но то, что рассказал ему Мархол, наполнило душу смесью одновременных чувств. Первый Дом не впервые предавал своих родичей, но чтобы столь дерзновенно и безжалостно… до такого они прежде не опускались. Даже Феанаро, сжигая корабли в Лосгаре, не желал истинно смерти своим братьям. Отпустить же Финрода на лютую смерть… Впрочем, Майрон сам был прекрасно осведомлён о небывалом упрямстве Финдарато. Остановить того, впавшего в раж и ведомого собственной совестью или долгом, могло лишь действо непреодолимой силы. Вроде темницы и кандалов. Что, собственно, и случилось. Хотя для всех, в том числе и для Финрода, было бы куда лучше, если бы он сидел в темнице в родном Нарготронде. Увы, нолдор не сажают в тюрьмы своих королей.

Они их только изгоняют…

Майрон упёрся ладонями в узкий подоконник, подставил лицо свежему воздуху. Долго смотрел, думал и всё не видел других решений.

Верно ли он поступает, что сейчас заметает следы Финрода? Рано или поздно известие о поступке младших Феанорингов дойдёт до Химринга, до старшего из семи братьев. Однако в точности предугадать дальнейшие действия Майтимо Нельяфинвэ Майрон сейчас не брался. Придёт ли Майтимо в ярость? Да, скорее всего, придёт. Особенно, если те же слухи одновременно дойдут и до Химлада, и об изгнании Финрода узнает Верховный король нолдор. Финдекано и Финдарато всегда были дружны. Они двое, младшие Арфинги и Турукано. Теперь из принцев Арфингов в живых остались только Артаресто и Финрод. Их сестру, Артанис, Майрон в расчёт не принимал — по его сведениям, она так и жила в скрытом Дориате, под родственной опекой короля Тингола. Итак, Турукано, Артаресто, Финдекано и Майтимо… Турукано мог бы поспешить на помощь своему кузену — по удалённости он даже находился ближе остальных, если, конечно, Майрон не ошибался в своих догадках. Только до Гондолина новости дошли бы со смертельным запозданием. И сам Турукано был не лучшей надеждой: ни могучим полководцем, ни заклинателем песен он никогда не слыл. Но окончательно скидывать его со счетов Майрон пока не торопился. В отличие от Артаресто.

Надежда на то, что Артаресто когда-нибудь явится в пределы Тол-Сириона, откуда он так поспешно сбежал, с самого начала была не просто призрачной — её не было совсем. Самый слабый и податливый из Арфингов он не сумел удержать даже трон своего брата, и теперь и вовсе не посмеет выступить против сводных кузенов. Куда уж избалованным бездельем нарготрондцам тягаться с закостеневшей в боях дружиной павшего Аглона! Власть в Нарготронде просто взял сильный — вполне ожидаемый исход. А наедине с совестью, долгом и королём осталось всего десять. Десять безумцев, что сейчас попирают спинами каменные стены темниц в подвалах крепости. И плюс один мальчишка, почти ребёнок. Майрон устало повёл рукой по глазам.

Десять — число слишком приметное. Шпионы Ангбанда рано или поздно пронюхают о случившемся в Нарготронде. Что ж, вот тогда их и будет ждать наскоро состряпанная сказка о том, куда и как ушёл изгнанный король. Финдекано и Майтимо до поры до времени будут довольствоваться слухами о судьбе кузена. Иначе никак. Либо… А вот следующий серьёзный шаг обдумывать следовало не торопясь и очень рассудительно.

Допустим, он мог бы послать прямое письмо-вызов от своего имени, или послание с целью выкупа ценного заложника, родича королевской крови. Одно письмо в Химринг, одно лично нолдорану. Если верить сказаниям, Финдекано был храбр и лёгок на подъём, с песней шёл и через льды, и через Ард Гален. Был лёгок… В те времена, когда власть и корона ложились не на его плечи и голову, а на плечи и голову его отца. В те времена, когда надежда ещё не покинула сердца и души нолдор. Десять лет Барад Эйтель успешно держался в полукольце орочьих атак. Но смог бы король нолдор сейчас вывести войска и штурмовать Тол-Сирион? Поразмыслив, Майрон сам себе ответил: «нет». Даже храбрый и безрассудный Финдекано не был настолько безрассуден, чтобы выдвинуть дружинников в этот смертоубийственный бросок. И тем самым ослабить свои силы в тылу. Так что отчаянных вмешательств со стороны Хитлума можно не ждать.

О Майтимо Майрон был преисполнен сомнений иного рода. В этой неясной истории с Сильмариллами и Нарготрондом Майтимо оказывался слишком вовлечённым лицом. С одной стороны — его Клятва отцу, с другой — опыт собственного мучительного плена в Ангаманди. Майрон готов был поверить, что, узнав о пленении Финрода, Майтимо способен споро выступить на Тол-Сирион во главе большого войска. На пару с Макалаурэ. Певцом. Это, кстати, куда больше походило на какой-то план. Огненный дух Феанорингов властен сжигать многие преграды на пути. Майрон задумчиво коснулся пальцами подбородка. Но выступил бы Майтимо, зная точно, кто именно послал ему вызов? Имелись веские основания подозревать, что вряд ли. Старший сын Феанора заподозрил бы ловушку. И не зря. Одно такое любезное приглашение из Ангбанда Майтимо, должно быть, не самым добрым словом поминал потом целых тридцать лет, пока висел на цепи на Тангородриме.

И опять же — злая сила и проклятие древней Клятвы. Если Майтимо узнает, что Финдарато вознамерился раздобыть Камни для каких-то своих целей, то может и совсем отказать в любой помощи. Особенно, если теми же словами ему станут шептать в уши младшие братья. А тут к Куруфинвэ и Тьелкормо обязательно присоединится и Карнистир, всегда недолюбливающий Арфингов.

«Большая дружная семейка, похожая на горшок с ядовитыми змеями».

Майрон наконец затворил окно и вернулся к камину, остановился, облокотившись на мраморную полку и сумрачно посмотрел в огонь.

Из всех сил и королевств, способных бросить вызов Тол-Сириону, достаточно могущественным он видел лишь одно — Дориат. Закрытый, издревле избегающий войны лесной предел. Предел, которым правил король Тингол — Эльве, брат Ольве, дальний родич Финдарато; предел, которым правила и королева Мелиан. Ныне — самая могущественная из Айнур Эндорэ после Моргота и самого Майрона.

Вот так. Имелась задачка и ответ к ней, кажется, нашёлся. Мелиан была достаточно сильна, чтобы пошатнуть власть тёмных сил на Волчьем острове. Особенно, если бы вдруг получила помощь от нежданного союзника. Но Мелиан никогда бы не покинула границ своих защищённых земель. В замыслах покорения Белерианда Моргот даже не воспринимал королеву Дориата как помеху. Видимо, и она сама никогда не воспринимала Тёмного Айну как помеху своим планам и надеждам.

Ответ нашёлся, но на деле он был неприменим.

Майрон раздражённо стукнул пальцами по каменной плитке камина.

Он не хотел думать, насколько всем им повезло, что Финдарато выбрал именно этот путь на Север — через Ущелье Сириона. В ином случае — если бы он и его отряд двигались через Дортонион и равнину Анфауглит — они были бы уже схвачены орками Ангаманди. Последствия пленения Морготом старшего принца Арфингов, если — когда — Вала разоблачил бы обман Финрода, Майрон даже ужасался представлять. Он не пребывал в заблуждении — Мелькор отнюдь не забыл, кто был учителем Финдарато в Амане.

Учителем и другом.

«Что же ты наделал, Артафиндэ…»

Стоило лязгнуть засову, как пленный молодой нолдо вскочил с кровати и отступил подальше от двери к стене. На всякий случай Майрон быстро пробежал глазами по комнате, цепко подмечая детали: мебель цела, цел и глиняный кувшин с водой, тарелка и подсвечник с оплывшими свечами на столе. От самого нолдо волнами исходили страх и тревога; он судорожно вцепился руками в край столешницы и следил, как Майрон непререкаемо закрывает за собой дверь. То, что следующим шагом враг нацелится именно к столу, мальчик просчитать, похоже, не сумел.

— Сядь, — коротко велел Майрон и даже чуть промедлил перед тем как пройти к столу с шкатулкой в руках. Против ожиданий нолдо послушно выполнил это распоряжение и даже не полез в драку. Не обращая внимания на проводивший ощутимый кожей жгучий взгляд, Майрон поставил шкатулку на стол, глянул в кувшин, на очищенную от еды тарелку.

— Полагаю, ты всё-таки поел и даже не стал изводить себя бесполезной жаждой.

— Да… — послышался тихий ответ. Необходимость отвечать на вопросы своего пленителя действовала на юношу определённо угнетающе.

— Ну-ну. Радостно слышать. Ложись на спину и задери рубашку.

Эльда ощутимо вздрогнул, но приказание снова выполнил: лёг на кровать и подтянул обеими руками полу рубашки, широкими глазами неотрывно следя за каждым движением майа. Майрон неторопливо сел на край кровати, осмотрел наложенные его рукой швы, опустил ладонь на рану. Юноша едва не дёрнулся всем телом под его прикосновением.

— Тише! Давай-ка, лучше посчитай, когда ты получил её? — Майрон упёрся взглядом в побледневшее лицо нолдо. — И, если сбился со счёта, подскажу: сегодня восьмой день, как вы здесь.

Сухие губы эльфа дрогнули.

— За три дня, — коротко ответил он.

— Вот как? — Майрон изобразил на лице глубокую задумчивость. — Её сразу обработали?

— Да.

— Но, видимо, поспешно. И отдохнуть не получилось? — судя по тому, как юноша мотнул головой, это можно было засчитать, скорее, за согласие. — А боль всё нарастала, ты терпел, медленно плёлся за остальными и никому ни слова не сказал?

— Да…

Значит, уходили в спешке, отвлекаясь разве что на запутывание следа. Прикинув возможную скорость отряда Финрода, Майрон теперь мог очень близко указать, в каком именно течении Сириона, скорее всего, и случилась та стычка. При желании можно было поискать и следы…

— Неразумно, — Майрон отнял руку и встал с кровати. — Что ж: рана всё же затянулась. Благодаря моим усилиям, не твоим. Поэтому сегодня я уберу швы. А уже завтра или послезавтра ты покинешь эту комнату.

Он не удивился, когда после этих слов в воздухе зазвучала пустота: тревогу и отчаяние юноши точно рукой смыло — должно быть, пленник преисполнился радости при одной мысли о том, что вернётся вниз, в холодную темницу. В этом открывалась вся неумная и разрушительная гордость нолдор — здесь, наверху, было куда теплее, да и вместо соломы на полу юноша получил в единоличное распоряжение удобную кровать. Однако, вероятно, мысль о не разделённой с товарищами горькой участи не могла принести мир и спокойствие в эту трепетную душу.

— Вижу, ты прямо осчастливлен моей новостью, — Майрон вынул из шкатулки узкие острые ножницы и быстро взрезал ненужные стежки. Ещё раз осмотрел срастающиеся края раны, удовлетворённо кивнул своим мыслям, поднялся и вернулся к столу, отыскивая среди расставленных флакончиков нужное снадобье.

— Ты же раньше был целителем и мастером… — к своему удивлению он услышал позади себя негромкий, ломкий голос. Майрон насмешливо вскинул бровь. Мальчика не предупреждали, что не стоит заговаривать с врагами? Или благая новость посулила ему вдохновение и веру? Эстель?

— Был, — ответил он внешне совершенно равнодушно и вновь вернулся к кровати. — Мне показалось, я вполне ясно дал это понять в первый же день, когда прочистил твою рану, Энгва.

Майрон аккуратно убрал последние нитки со швов, нанёс снадобье на повязку и приложил поверх раны. В лицо мальчишки он даже не смотрел. Поднялся с совершенно отстранённым видом и вновь подошёл к столу, подмечая тихий шелест одежды и шорох на кровати.

— А почему… перестал им быть? — судя по дрогнувшему голосу, юноша был в шаге от того, чтобы спросить иное. Осмелел. Хотя здравого смысла ему достало для того, чтобы в последний момент изменить смысл вопроса.

— Так получилось, — с мягкой улыбкой ответил Майрон и повернулся к пленнику. — А что подвигло, например, тебя отправиться в изначально губительный поход?

Он мог бы заранее угадать ответ.

— Так получилось.

Майрон едва не расхохотался в голос, восхищённый эдакой дерзостью, но лишь позволил уголку рта подняться в вопросительной усмешке.

— Ну! Скажи уж мне, погрязшему во Тьме созданию, что же толкает ваши светлые сердца на столь отчаянные поступки? Последовать за твоим королём к железным вратам Ангаманди? Если не помрачившее разум безумие и не безысходность, не желание бесславно умереть, то что же?

— Достаточно и других причин! — как и предполагалось, юноша не удержался и воскликнул со всем пылом задетой за живое феа. — Долг и честь! Преданность! Любовь!

Долг и честь действительно могут далеко завести. Определённо и к Вратам Ангбанда. В собственном списке Майрона эти причины близко соседствовали с упрямством и глупой гордостью. Преданность он давно вычеркнул из списка собственных достоинств. А вот была ли там любовь? Когда-то? Нет, лучше считать, что нет.

А вот с чего бы сам мальчишка помянул в этом разговоре любовь среди избранных качеств?

— Что же, ты так сильно любишь своего короля Фелагунда?

Скорее всего, речь шла об отце, заключил он, глядя на то, как юноша растерянно моргнул, а потом залился розовой краской стыдливости. Хотя Майрон и сам знал, с какой лёгкостью Финдарато умел зажигать любовь в чужих сердцах. Не завоёвывать — именно зажигать. И тем более горькой для Финрода, должно быть, оказалась новость об его изгнании собственным народом.

— Такая верность достойна восхищения, — проговорил он в никуда, не дождавшись никакого ответа. Протянул руку и громко захлопнул крышку шкатулки. Собственно, здесь всё уже окончено. Походя он заметил, как странно дрогнуло побледневшее лицо мальчишки, словно бы тот смог сейчас заглянуть в сокровенные мысли майа.

— Не беспокойся, — напоследок заверил он нолдо той же мягкой улыбкой. — Вряд ли мы с тобой теперь скоро увидимся… Энгва.

Скорее всего, это действительно так.

— Зачем же ты меня… лечил? — догнал его у дверей вопрос, полный искреннего недоумения. — Чтобы отправить в тюрьмы Ангамандо? Я и там не выдам никаких тайн!

«Нет, разумеется».

— Нет, конечно, нет. Но ты и не отправишься в Ангаманди.

«Путь твой всё равно уже предначертано окончен здесь».

Он вышел из комнаты; громко лязгнул, замыкаясь, за спиной железный засов. Юный эльда оставался один со страшным пониманием, которое ему ещё только предстоит постепенно осмыслить. Что может быть много страшней любого допроса или пытки? Момент, когда у палача не остаётся для тебя никаких вопросов.

*

— Пять сотен орков необходимо отослать на Север до окончания следующей недели. Ещё три сотни — должны выдвинуться до окончания месяца, — Майрон размашисто подписал приказ, приложил личную печать с изображением волчьей головы, взмахнул листом и пристально оглядел окруживших его стол командиров.

— Я тотчас же распоряжусь о приготовлениях, — молвил ближайший подчинённый. Майрон кивнул и не глядя подал ему подписанный приказ.

— Но… не будет ли это преждевременно? — опасливо осмелился вставить другой сотник, стоявший чуть поодаль.

— Что именно? — Майрон отложил перо и откинулся на спинку кресла, буравя того пронзительным взглядом.

— Ведь заходила речь о том, что этот… случайно схваченный отряд эльфов — лишь первый перед большим наступлением, — человек помедлил, оглядел собравшихся, будто ища в их рядах безмолвную поддержку, и добавил чуть смелее. — Не пригодятся ли эти сотни для укрепления нашей крепости и подготовки к осаде?

— Нет. Пока я не вижу причин думать, что на нас собираются нападать в ближайшие месяцы. Вожди эльдар перессорены и разобщены. А Северной Твердыне уже сейчас нужны сменные бойцы для войн в Хитлуме. Через четыре месяца на остров прибудут следующие новобранцы с северных становищ. Если мы не отошлём нынешние сотни сейчас, нам просто негде будет размещать новые.

— Но командующий Нирбог отправился в Дортонион…

Этот разговор мог бы забавлять, если не держать в голове, что прежде они вообще не посмели бы лишний раз заговорить о подобном. Майрон обвёл присутствующих ещё одним внимательным взглядом. Вот эти победители, жестоко раздавившие сопротивление в Дортонионе, теперь боятся поздней мести эльфов и крестьян? Очевидно, да.

— Это его первоочерёдная задача. Прежде всего нам требуются последние сведения о передвижениях в стане врагов и хорошо отлаженная сеть шпионов, мимо которых даже мышь не прошмыгнёт. И без отосланных у нас остаётся достаточно воинов для удержания этой крепости и всех земель до самого Бретиля, — он помедлил и небрежно добавил: — Не учитывая моих собственных возможностей.

Больше желающих поспорить не нашлось; откланявшись, командиры покинули кабинет. Майрон повернулся в кресле, мельком глянул в окно, за которым тускло светился сумрачный снежный день, немного посидел в желанной тишине комнаты и наконец выдвинул ящик стола, где хранились неоконченные письма и доклады.

«Владыке Северной Твердыни…» — так начиналось его послание, начертанное точными, идеально выведенными рунами тенгвар. Майрон не в первый уже раз перечитал свои слова и покривился, снова взялся за перо.

Подробно и дотошно он излагал в письме отчёт о положении дел в крепости по порядку с последнего дня лета. Докладывал об обстановке на границах, успехах и неудачах порученных на его попечение новобранцев, прикладывал донесения орков-разведчиков, подкрепляя их собственными мыслями. Без сомнений, всё это Моргот прекрасно знал и без него, однако неизменно следил за всеми отсылаемыми с острова докладами. Куда ж без этого. Так неотвратимо дело дошло и до главного: подробно и без прорех в цепи событий рука Майрона чертала на бумаге занимательную повесть о схваченных и разоблачённых пленниках. И тут тоже ни слова лишнего не выкинешь — слухи так или иначе уже летят на Север. Целая тысяча болтливых орочьих ртов принесёт в Ангбанд тысячу рассказов ещё до окончания сего месяца. Не так уж много времени можно здесь выиграть. И, скорее всего, Моргот заинтересуется. Если уже не заинтересовался. Но Майрон был уверен: Вала подождёт. Смирит любопытство, найдёт в себе терпение. Раньше же находил. Кроме того, Морготу будет больше интересен сам итог прямого столкновения Тёмного майа с эльдар, нынешними злейшими врагами, и его противление им. Оба Тёмных Айнур прекрасно понимали, что собственный плен у нолдор Майрона, конечно, не прельщал. Что-то подсказывало, что такой плен мало чем будет отличаться от заключения в темницах Ангаманди.

«Кроме разве что…»

Снова скривившись, Майрон отбросил в сторону перо, потом встал, в мучительных раздумьях зашагал по кабинету.

Стоило бы вознести похвалу высшим силам, вкладывающим толику разума при рождении, что Финдарато невзирая на все свои глупости, сообразил дважды укрыть свой облик под покровом чар! Слухи о золотоволосом нолдо, владеющим искусством колдовских песен, освежили бы память Моргота очень быстро. Когда-то в Амане Моргот часто приходил во дворцы к вождям нолдор и много с кем из них говорил. Глядя сейчас в окно кабинета, Майрон припоминал, что в Тирионе Вала подолгу беседовал с Арафинвэ, его супругой и с младшей сестрой Финрода, Артанис. Уже отсюда можно было допустить, что таланты старшего принца Арфингов хорошо известны Морготу. Впрочем, и без того весть о колдуне-нолдо неизменно коснётся Высочайшего внимания. А вот оставит ли Вала всё и дальше без каких-то указаний или в конце концов прикажет доставить необычного пленника в Ангбанд для личного допроса, зависит от воли случая. В помощь этому случаю Майрон продумывал иную сказку, стараясь принизить дарования пленника и собственные усилия по его укрощению. При том никак нельзя было навести Моргота на подозрения о Нарготронде и уж о, тем более! Гондолине.

Но даже так он сможет выиграть месяц, при самом лучшем раскладе — два. Сумеет ли Финдарато за это время восстановиться телом и духом, чтобы бросить ему новый вызов в Поединке? Да и хватит ли Фелагунду теперь внутренней воли и силы? В чём состояла суть той клятвы, что он принёс своему дурному смертному? Да будут они все трижды прокляты, эти бездумные клятвы нолдор!

Недописанный доклад безжалостно отправился в стол, следом на ящик пало запечатывающее заклятье. Налив себе вина из последней бутыли, Майрон нашарил на столе колокольчик и позвонил в него. Потом прошёл в дальний угол к креслу и сел, закинув обе ноги на низенький табурет.

— Ещё вина, — распорядился он в приоткрывшуюся дверь. Прислугу — кто бы там ни был — почти мгновенно унесло. Майрон уронил голову на подголовник кресла. Сырой снегопад, усиливавшийся с каждым часом, окутал остров мокрым занавесом замороженной воды, действовал угнетающе на саму его суть. Рядом с обычной речной водой находиться было намного спокойнее. Но не тогда, когда влага скапливается в воздухе, когда веет из каждого окна тёмным дыханием Севера.

Бесшумно отворилась дверь, по толстому ворсу ковра прозвучали едва слышные шаги. Послышалось лёгкое дыхание, шорохом отозвались юбки. Рядом со столиком на пятки присела молодая служанка. Она протянула руки, чуть наклоняясь, поставила на столик поднос с винной бутылью и кубком.

— Подлить тебе вина, господин?

Он качнул головой в знак согласия. Служанка снова низко наклонилась над столом, протягивая руку за его кубком. Воздух наполнился сладковатым цветочным запахом каких-то притираний.

Девушка наполнила кубок, подала его обратно, почтительно наклоняя голову. Грудь её быстро и часто вздымалась под корсажем платья. От сильного ли страха? Перед ним? Однако испуга Майрон не ощущал; он аккуратно принял кубок из рук служанки и отпил вина. Новых приказов не следовало, а девица всё медлила. Он заинтересованно прищурился, глядя на неё. Очень любопытно.

— Твой камин почти прогорел, господин, разреши, я подкину дров?

Он прикусил губу, пытаясь не ухмыляться настолько откровенно и небрежно махнул рукой. Скомканные слухи о его размолвке с Тхурингветиль распространялись в крепости самым страннейшим образом. Более всего — усилиями именно служанок. Не раз и не два он замечал на себе долгие пронзительные взгляды дев и женщин атани. Вот и теперь, закинув ногу на ногу, он с интересом наблюдал, как служанка очень степенно и аккуратно присаживается на корточки перед камином, но вместо того, чтобы подоткнуть под себя подол платья, невесть для чего оголяет колени, словно боясь запачкаться в золе; как наклоняется ниже, слепо шарит рукой по поленнице, подкидывает полено в камин, встряхивает копной распущенных волос, заводит ладонь на затылок, поглаживая тонкую хрупкую шею.

А может быть, в чём-то Тхурингветиль была права…

— Не хочешь ли выпить со мной? — спросил Майрон, слегка разбавив свой обычный холодный тон бархатными нотками голоса Айну, что некогда пел в хоре Творения. — Или у тебя много других неотложных дел?

Дева аданет выпрямилась с неподдельным изумлением, отразившимся на лице; будто очарованная она прошла несколько шагов и вновь преклонила колени рядом с его креслом; подняла на Майрона блестящие глаза.

— Да… господин…

Видимо, не столь уж сильно они его боятся.

*

В рыжем пятне света, падающего от каминного пламени, облачённая лишь в один этот свет танцевала молодая аданет. Без музыки арф или трелей свирели — да и не было таковых в спальне Майрона. Она то воздевала руки вверх, то поводила плечами, то снова опускала руки вниз и звонко хлопала себя ладонями по голым бёдрам. Танец её не был танцем эльдиэ — плавным течением ручья или движением бегущих по небу серебристых облаков; она танцевала вовсе не так, — резко, дерзко, с топотом босых ног или шлепками ладоней по нагому телу. Она, Юханна, запрокидывала голову назад, так чтобы волна каштановых кудряшек стекала по её спине до самой поясницы, звонко хлопала в ладоши, притоптывая ногой, и бросала на Майрона взгляд — смешливый и вызывающий. И отчего-то сам он, развалившийся на постели меж подушек, не отрывался от неё. Этот ли незамысловатый, но очень живой танец так привлёк его внимание или даже её тёмные озорные глаза? Она не обладала притягательной красотой ни по меркам майар, ни по меркам эльдар: низкорослая, широкобёдрая, лишённая тонкого изящества и стройности бессмертных. Её тело покрывали короткие мягкие волоски, хоть и редкие, а кожу — странные коричневатые пятнышки, усыпавшие щёки, лоб, шею, плечи, руки, спину. «Поцелуи Солнца», — смеясь, отвечала она, когда он проводил по её коже пальцем. При чём здесь губы майэ Ариен, Майрон не стал спрашивать. У смертных детей, родившихся под её светом, порой встречались странноватые верования и обычаи.

У этой аданет не было и стыдливости нагого тела, принятой у Старшего народа. Едва она поняла, что неуклюжая игра и впрямь привела её в спальню майа, без лишней скромности стянула с себя платье и воззрилась на Майрона немного напряжённым, выжидательным взглядом. Сам он скинул куртку, снял пояс, сапоги и штаны, однако не позволил даже прикоснуться к вороту рубашки, не стал снимать и наручи, укрывшие запястья. Без объяснений — но рабыня их и не требовала. Она не была девицей, и всё же Майрон не поскупился на усмирившие её тревогу ласки. Женские тела эдайн были для него в новинку, и он старался быть осторожным, постепенно вызнавая пределы её выносливости. Он позволил ей самой оседлать его бёдра, и, пока она двигалась, ласкал ладонями груди, плечи, ноги и живот Юханны, крупно вздрагивая от острого удовольствия при каждом её томительном движении. Когда же она упала на кровать, расслабленная и обессиленная, он уже сам принялся исследовать её тело — неторопливо проверяя или опровергая свои догадки.

— Все Бессмертные чародеи так сведущи в сладких ласках? — спросила она его прямо и без стыда, глядя с каким-то весёлым любопытством. По-видимому, ей всё пока нравилось. Сам Майрон к этому времени уже знал из её спутанной болтовни и мыслей, что попала Юханна на остров Волков совсем девчонкой ещё восемь или девять лет назад, сразу после изгнания эльдар; что здесь она больше работала на кухне и лишь изредка горничной. Другой жизни юная рабыня не знала — или не очень хорошо помнила её, но нынешнюю жизнь под властью Северной Короны находила вполне сносной: здесь, на Тол-ин-Гаурхот, над её головой была крыша, по ночам сухая постель, а на завтрак — кусок хлеба, каша и даже мясо.

— Смотря о каких бессмертных ты говоришь, — отвечал Майрон, поглаживая манившие его взгляд маленькие грудки с острыми сосками. — Если об эльфах — те, что не обручены, никогда не ведали никаких ласк, а обручённые будут дарить ласки только своим супругам. Что до таких, подобных мне, — лучше тебе с ними дела не иметь.

Она рассмеялась, запрокинула голову назад, притягательно обнажив тонкое горло.

— Я и не буду. Я буду с тобой. А можно сказать, что я с тобой — главному кухонному Лудриху? Чтоб он больше не грозился кинуть меня в клетку к варгам, если я что-то подпорчу или просыплю…

— За такие мелочи к варгам в моей крепости не отправляют, — слегка нахмурился Майрон. На её нагом теле он не заметил ни одного следа от плети или синяков. Но она снова рассмеялась.

— Конечно нет! Все это знают. Он только грозится. Но ведь тогда и я могу пригрозить ему. Или покажу ему язык.

Она высунула влажный розовый язычок, показывая, как именно будет дразнить главного кухонного, и Майрон не удержался, властно накрыл губами сначала её рот, а потом и саму её — всем своим телом.

…Она танцевала у камина обнажённая, напевая простые песни своего народа, а он лениво смотрел на неё, развалившись на простынях. Сегодняшний вечер явно не годился для глубоких размышлений о неотвратимости.

— А ты умеешь петь, господин? — с любопытством спросила она, замирая на половине движения.

Майрон не удержался и рассмеялся в голос.

— Умею. Только от моих песен дрогнет весь остров и сотрясётся крепость от самих основ до самых шпилей.

Юханна пожала плечами, текучим плавным шагом подошла ближе и забралась на постель.

— А колдовать? По-настоящему?

Глаза аданет притягательно блестели. Майрон небрежно взмахнул рукой. Сотни огненных бабочек, сорвавшись с огоньков свечей, запорхали под потолком, обратились птицами или цветами. Юханна восхищенно сжала ладони и следила за этим незамысловатым чудом, широко распахнув глаза.

— А пророчить будущее?

— Нет, — Майрон пошевелил кистью, и огненные чудеса исчезли. Он протянул руку и коснулся пальцем щеки юной рабыни.

Она встрепенулась.

— Хочешь, я попробую тебе пророчить?

Забавно. Эта аданет и впрямь его забавляла. Никак, перед ним юная ученица Намо?

— А ты умеешь?

— Не я сама, — прозвучал лукавый ответ. Чёрными агатами сверкнули глаза из-под длинных ресниц. — Мои бусы. Хочешь?

Она скатилась с кровати, быстро бросилась туда, где на полу осталась её сброшенная одежда, порылась в карманах и вернулась с чем-то в руке. Принесённое оказалось небольшим холщовым мешочком. Внутри что-то пересыпалось с сухим шорохом гальки. Лицо Юханны отражало загадку и таинственность.

— Что это? — в кои веки Майрону даже стало интересно. Он уже очевидно понимал, как мало знал об обычаях и верованиях Младших Детей Эру. Хотя поди ж ты, в его крепости их хватало с избытком. Непростительное упущение. С любопытством он смотрел за тем, как юная рабыня развязывает свой мешочек и вытряхивает содержимое на свою ладонь.

— Это бусы, — поведала она так, словно делилась великими тайнами самого Сотворения. — Язык духов, наших предков. Так они говорят нам, что будет. Что ждёт. Что предпето!

Странное дело, согласно её заверениям, феар эдайн, коим надлежало безвозвратно уходить из Арды Тропами Мёртвых, видимо, считали нужным общаться со своими потомками из-за Грани с помощью мелкой гальки, крохотных отполированных костей животных, семян или орехов. Почти на каждой бусине были начертаны значки — не руны тенгвар или символы лесных эльфов. Майрон слегка нахмурился, но так и не смог их разобрать.

— Здесь что-то написано? У вас, Пришедших Следом, есть своё письмо?

Когда же они успели его создать? Майрон вдруг припомнил, что уже как-то замечал эти бусины в руках некоторых служанок и даже слуг-мужчин. Видимо, такие игры в предсказания были среди эдайн весьма любимы.

— Знаки, — поведала Юханна и указала пальцем: — Женщина. Мужчина. Птица. Зверь. Бессмертный. Пришедший. Жизнь, смерть. Любовь, — она поднесла пригоршню с бусинами к лицу Майрона. — Хочешь узнать предсказание духов? Подуй.

Это было так забавно, что он подчинился. Юханна сжала бусины между ладошками и тряхнула три раза, что-то бормоча себе под нос.

— Всё! Духи будут говорить. Задавай вопрос, — она вопросительно воззрилась на него и лукаво улыбнулась: — А они ответят.

Отчего бы и нет… Он удобнее улёгся боком на подушки, поглаживая ладонью её обнажённое бедро.

— Хорошо… Когда я получу то, что более всего сейчас желаю?

Шурх… Бусины рассыпались по простыне. Прежде чем Майрон успел подумать, какую гадость ему придётся позже терпеть на чистых простынях, загорелая ладошка аданет мелькнула над бусинами, что-то уверенно отыскивая.

— Скоро, — легко ответила она и подняла одну из бусин. — Смотри. Один месяц и чуть больше. Но нет двух.

Он чуть не расхохотался в голос, а потом с трудом удержался от того, чтобы не скинуть наглую девчонку со своей кровати. Какая глупость! Но первый глупец тут — он. Великий майа, спрашивающий о своём грядущем у птичьих костей. Но и так лучше, чем спрашивать о том же у Моргота. Майрон наклонился к кровати.

— И что же мне поможет этого добиться? — спросил он с самой доброжелательной улыбкой, на какую был сейчас способен. Голая девчонка, снова собравшая в ладони свои камешки и кости, вряд ли заметила, как потемнели и налились огнём его глаза.

— Женщина, — пылко произнесла она, тонкими пальчиками выискивая среди множества рассыпанных одну нужную её бусину. — Птица. И… зверь. Лес. Любовь.

«Конечно. Куда уж до такой подмоги целому светлому воинству Валинора! Или вояке-Тулкасу». Но удивительно, ни в лице рабыни, ни в её душе он не читал ни следа замешательства или насмешки. Она с торжествующим видом протягивала ему на ладони бусины, точно действительно открывала истину.

«Она просто глупа. Младшее дитя Эру. Глупое наивное дитя…»

Майрон провёл пальцами по её плечу, наклонился, коснулся губами нагой девичьей груди, ощущая, как сильно колотится её сердце.

— Прекрасно, — промурлыкал он. — А осуществится ли мой сегодняшний замысел?

Девичий смех и шорох падающих бусин.

— Нет, — после затянувшегося промедления сказала она и впервые голос её дрогнул. Она поглядела как-то виновато, даже с затаенной опаской. Майрон ласково огладил её кончиками пальцев по щеке.

— Ну и ничего… — прошептал он, склоняясь к её шее. — Я не сержусь на тебя. Но ведь ты могла сказать мне «да», разве не так?

Она только помотала головой, смотрела широко раскрытыми тёмными глазами.

— Задай ещё вопрос, господин, если желаешь.

Кажется, он её сильно напугал. А ведь это всего лишь бесполезная игра.

— Ладно. Смогу ли я что-то исправить в этом замысле?

Юханна резко выпростала ладони перед собой.

— Да! — радостно воскликнула она, чертя взглядом по ответу «духов». — Да!

— Понятно. И каждый из Вторых детей искушён в этом… искусстве? — он указал рукой на усыпанную мелким мусором простыню.

— Нет. Не каждый знает. Мне передался дар от матери.

Прежде он ведал лишь один великий Дар, который мать аданет могла передать своим потомкам. Обняв девушку за талию, он положил руку на её мягкий живот, нарочито медленно скользнул ладонью ниже.

— Это всё, или ты ещё что-нибудь мне напророчишь?

Она рассмеялась, собирая бусины в ладони, поднесла к своим губам, что-то шепнула и вновь выбросила на простыню.

— На твоё будущее, господин.

Она низко наклонилась над россыпью бус.

— И что там? — не удержался он от вопроса, когда молчание сильно затянулось. Аданет шелохнулась, будто отмирая, молча выбрала из россыпи три разные бусины и вложила в ладонь Майрону.

— Не один раз, а… трижды ты ступишь за… гибель из-за… чужой страсти, — голос её прозвучал отрывисто, глухо и напряжённо.

— Трижды… ты спасёшься от большой беды благодаря… чужой любви, — в руку Майрона ссыпались ещё три бусины.

— Трижды… дорога поведёт тебя… на запад, но приведёт… на восток.

И наконец она подняла одну большую бусину и хитро улыбнулась.

— А свою судьбу ты свяжешь узами с кем-то из Вторых детей.

Он расхохотался в голос.

— Твои духи что-то путают или прежде никогда не пророчили одному из бессмертных майар, видевшему Изначальное пламя. Мы не можем умирать. И мы не женимся на эрухини.

Майрон лёгким толчком опрокинул аданет на кровать, но успел заметить недоумение и тень обиды в её чёрных глазах.

— Почему? — настойчиво вопросила она.

— Некто другой, кому сведущи все судьбы мира до конца времён, пророчил, что только одной из моего народа дано связать себя узами с Детьми Единого и родить дитя. Одной. Я — не она.

— Но ты сейчас со мной…

Он усмехнулся.

— Это не запрещено. И ты не понесёшь от меня дитя.

К его удивлению она слабо улыбнулась, выпростала руку, удивительно нежно коснулась его волос надо лбом.

— Я не хочу дитя. Не хочу и уз. Этой ночью, сегодня, с тобой буду именно я.

Пусть так. Он коснулся губами её губ. Всё-таки сладкие ласки она ведает лучше искусства пророчеств.

Пальцы Финрода чутко вслушивались в камень кирпичной кладки и даже дальше за него. По ту сторону стен крепости шёл снег; тоскливыми порывами взвывали в узком Ущелье потерявшиеся ветры, первые дни зимы сковали твердью землю и мелководье — хрупким ещё льдом. Даже в самые холодные зимы Сирион обычно замерзал не полностью, только вдоль берегов, а между ними, касаясь белых и прозрачных языков нарастающего льда, обычно струилась тёмная неукротимая вода. Так продолжалось до первых весенних дней, пока возвращающееся тепло Анара разом не вспарывало ледяной панцирь, возвращая реке полную свободу. Но так было в прежние годы. Какими зимы здесь стали теперь, Финрод не знал. Хотя и не верил, что холоду Севера удалось укротить неодолимый буйный дух Сириона, любимой реки Валы Ульмо.

Финрод плотнее запахнулся в плащ, подтянул ближе к груди колени, пытаясь сохранить крохи тепла. Лежать на голом камне темниц — даже не безумие, преступное дело. Промёрзшие скалы вытягивали саму жизнь каплю за каплей. И дело даже не только в неизбывном холоде подземелий — силы тянула сама крепость, поруганная и осквернённая Врагом. Если бы Эдрахил сообразил, что сейчас пытается сделать его король, то был бы весьма рассержен. Вжимаясь всем своим телом в каменный пол, Финрод тратил с трудом восстановленные силы, но упрямо вслушивался, всматривался сквозь сомкнутые веки, пытаясь распознать, распутать природу чар, плотно окутавших Минас Тирит от скального основания до самых верхушек башен.

В первый же день он с грустью убедился, что первородных эльфийских заговоров крепость лишилась навсегда — и это её постепенно губило и разрушало. Сейчас он только подтвердил свои догадки. Обрывки заклинаний ещё ощущались — повисшие, разорванные нити, которые никуда не вели и ничего не защищали. Их будто смело однажды, оборвало одним жестоким порывом некой злой чужой воли и заменило нечто совсем иное в своей сути. Стены крепости, берега острова и мост через реку будто облепила крепко сплетённая густая и липкая сеть — во всяком случае так её теперь чувствовал Финрод. Что странно: плёл её не Гортхаур — его собственные чары ощущались совершенно иначе и большей частью отыскивались не снаружи крепости, а внутри её. Можно было подумать, что Саурон отчасти попытался заменить своим колдовством порушенные эльфийские наговоры, только как будто не особенно старался в этом преуспеть. Здесь, внизу, чар Саурона было поболе — Финрод ощущал их вплетёнными в каждую решётку и в дверь, тонкой невидимой нитью они тянулись к его собственным кандалам, и снова подтверждая то, что он и без того уже знал: цепь и браслеты, сомкнувшие его запястья, сковал бывший наставник. Надо признать, заботливо ковал.

Прекраснейшие украшения и забавные игрушки, некогда столь любимые детьми Амана, остались в прошлом, уступив умело сделанным орудиям пытки. Прежняя светлая крепость, которую нолдор Третьего дома возводили с любовью, ощущалась чёрной клеткой, коей надлежало истязать и уничтожать жизнь. Не чувствуя в себе сил и дальше даже мысленно прикасаться к мерзким переплетениям тёмных чар, Финрод отнял ладони от сырого камня, резко сел и не смог сдержать в плечах брезгливой дрожи.

Сидевший неподалёку Эдрахил ответил на это движение слабым блеском глаз. Потом резко встал и подсел к Финроду, протянул ему миску с остатками хлеба и мяса.

— Тебе нужно поесть.

Давеча Саурон не солгал — ужин для оставшихся в подземелье пленников и впрямь дополнили мясом и овощами, которые Берен и Эдрахил поспешили сберечь для уведённого на допрос короля и попытались накормить его сразу же по возвращении. Финроду даже стало совестно от такой заботы. Он съел мало — больше из вежливости — и попросил сотоварищей разделить с ним ту порцию. На встревоженные расспросы он почти не отвечал, лишь успокоил друзей заверениями, что видел Кемнаро живым. А потом его самого ждали долгие бессонные ночные часы, полные теней, сомнений, мучительных тягостных раздумий, которые он не мог ни с кем разделить. Впрочем, вряд ли кто-то в подземельях смог бы спокойно спать в эту ночь — хоть в этой камере, хоть в соседних. Пусть и не будучи майа, Финрод ясно ощущал рядом с собой напряжённую тревожность Берена и Эдрахила, а на границе осанвэ — измождённое беспокойство Малосиона. Тот не посмел бы обратиться с новыми расспросами, но, видимо, в мыслях неминуемо раз за разом возвращался к сыну и неясно пока: к благой ли или дурной вести, которую ему невольно принёс Финрод.

«Малосион, — мысленно обратился Финрод к измученному от тревоги другу. — Не изводи себя, ты ничем не поможешь, только надорвёшь своё сердце. Кемнаро жив. Он вернётся…»

Сквозь осанвэ он с болью в душе ощутил покаянный стыд товарища — стыд и смущение, ранящее признание собственной слабости.

«Прости меня, государь. Но мой сын ещё так молод! Сможет ли он устоять и не сломаться?»

«Не проси прощения. Саурону твой сын не интересен. Он не станет его допрашивать. Я в этом убеждён».

«Для таких игр у него всегда остаюсь я».

Сном он сумел забыться только под утро. Подкравшийся и обрушившийся на остров сильный снегопад осыпал берега и реку, когда Финрод спал — некрепко и беспокойно.

— Поешь, — снова предлагал Эдрахил. — Сегодня что-то с завтраком тянут, — с неуловимым презрением заметил он. — А, впрочем, они вольны нас и вовсе не кормить. Даже удивительно, что Тёмный так расщедрился.

Финрод отломил для себя кусочек хлеба.

— Остальное — человеку, — кратко распорядился он. Эдрахил, помедлив, кивнул.

Еду всё же принесли: явились те же эдайн, что и прежде. Женщина — в тёплой накидке, покрывавшей голову. В редких седых волосах адана блестели капельки растаявшей воды. От обоих пахло морозом и свежим снегом. К лёгкому удивлению Финрода навстречу к ним тут же охотно поднялся Берен, передал миски и кувшин и даже попытался перекинуться несколькими словами на талиске. Женщина что-то односложно ответила, прервалась сухим кашлем и поспешила уйти, как и её спутник. Сопровождавший пару орк ни слова не проронил, лишь значительно поигрывал кинжалом и скалился.

— И я был прав, — негромко сказал Берен, когда эхо шагов стихло в коридоре, а скудный завтрак был доеден. — Я уже видел её. Она жила в Дортонионе, в одной из наших деревушек. Была женой местного старосты. Этот, кстати, не он, — неопределённый кивок головой куда-то в сторону коридора.

Эдрахил заметно встревожился.

— А она могла… видеть тебя раньше? — последние слова он почти прошептал, склонившись к уху Берена. Не просто «видеть раньше» — узнать сейчас. Берен резко кивнул.

— Я видел её глаза.

Эдрахил на мгновение опешил.

— Ты играешь с огнём, адан, — прошипел он так, что и сам Саурон бы обзавидовался. — Зачем ты пытаешься с ней заговорить? Заподозрят — её первой допросят. Она сама сдаст тебя под пытками.

Лицо Берена побледнело, вытянулось, губы нервно дрогнули. Финрод только качнул головой.

— Не станут, — мягко сказал он и обратился к Эдрахилу через осанвэ: «Он прекрасно знает, и кто я, и кто таков Ребен».

Эдрахил резко отпрянул, снова уселся спиной к стене, прикрыл глаза будто в утомлении.

«Кемнаро?», — мысль была полна стыда и горечи.

«Нет, — ответил Финрод. — Наши загадки… Стоило бы догадаться и придумать что-то получше. В играх с моим бывшим учителем они сразу были совершенно бесполезны».

Он подобрал под себя ноги, закутался поплотнее в плащ и низко наклонил голову.

«Мне очень нужен твой хороший совет, верный товарищ…»

Сейчас Эдрахил был искренне изумлён.

«Я помогу чем сумею, государь, но ведь не меня зовут Мудрым».

«Дело не в мудрости. Рассуди со стороны. Возможно, мой разум затмевают мешающие чувства, но я не понимаю некоторых его причин. Только я прошу, ты взгляни так, чтобы и твои не затмевали зря картину…»

Финрод открыл память и показал часть своего допроса, собственно, сам разговор с Тёмным майа. Эдрахил долго и аккуратно следовал за нитями открывшихся ему мыслей и воспоминаний, потом долго молчал, обдумывая снова и снова.

«Саурон точно знает, кто ты такой, и кто такой Берен, но будто бы не желает, чтобы об этом стало известно в Ангамандо? И даже здесь, его слугам? Чем это может быть иным, нежели хитрой ловушкой?»

«Доставив меня и всех нас живыми в Ангамандо, он получил бы щедрую награду и похвалу своего господина. А если присоединить сюда золото выкупа за голову Берена…»

«Возможно, он думает сам выведать у тебя тайну твоего города и преподнести Морготу сразу два дара. Чтобы заслужить ещё большую награду, — в мыслях Эдрахила промелькнула тень сомнения. — Ты же не веришь, будто он и впрямь может знать, где расположен Нарготронд?»

«Я не верю в великую щедрость Моргота. Саурон получит только то, что ему дадут. И он сам это прекрасно знает. Нарготронд — всего одна из тех приманок, которые он мне кинул целой горстью. Нет, я не верю… точнее, я не знаю, Эдрахил. Но это теперь гложет меня изнутри. Что он сделает, если я ему не подыграю?»

«Он задавал тебе не самые опасные вопросы, — ещё раз всё обдумав, заключил Эдрахил. — Это уже странно, но… Возможно, на многие из них ты сможешь ответить без затруднения, не выдавая... А, впрочем, тебе решать. Не выдавать Берена уже поздно. Выдавать Тингола? Кому интересны самодурство и гордость Тингола? Я заметил, Моргот не особенно-то воюет с Дориатом. Но что, если ты получишь взамен на свою откровенность столь же пустой ответ? Или новую хитрость — вот это куда вероятнее!»

«А если он и впрямь как-то узнал какие-то подробности? Здесь, в крепости, могли ведь остаться некие документы или чьи-то записи…»

«Никто из нолдор не предал бы бумаге карты или описания тайного города, государь. Твой брат уничтожил все документы перед своим бегством. Строительные планы Нарготронда никогда не покидали его пределов, и наугрим бы нас не выдали. Кроме того, если бы расположение скрытого города стало известно Врагу, нас бы давно атаковали всеми силами. Если же это не хитрость… — Эдрахил снова прервался, и следующая мысль его была окрашена ярким оттенком недоверия. — Тогда это какие-то внутренние разногласия Тёмных… Ибо я не понимаю, зачем бы иначе Саурону скрывать свою выгодную осведомлённость от Моргота».

«Выходит, ты пришёл к тем же выводам, что и я. Между ними нет полного согласия. И, заполучив меня в качестве пленника, Саурон надеется это использовать на благо себе. Вопрос: как? Чего он думает добиться?»

«Я почти не удивлён тебе, государь. Даже в столь тёмный час ты пытаешься найти выход в нашем страшном положении. Но если ты надеешься его перехитрить, будь очень осторожен».

«Перехитрить его? Я надеюсь? — Финрод вздохнул. — Заметь пока, почти все эти подсказки я нашёл не сам, а он подкинул их мне. Так чего они стоят? Но опять же, зачем ему столь сложная игра? Вот чего я не понимаю, Эдрахил! Я уже у него в руках. А если и Нарготронд тоже? Каков расклад тогда? Ты же тоже это видишь? Какая его истинная цель? Только переиграть Моргота? Но в чём?»

«Думаю, на самом деле это имеет смысл, — поразмыслив, заметил Эдрахил. — Они оба жаждут власти и личного могущества. Почему Моргот отослал своего сильнейшего слугу на этот дальний рубеж? Это же ссылка, Финрод! Возможно, они впрямь что-то не поделили в Ангамандо. Возможно, Саурон затаил обиду на своего господина. Возможно, желает теперь выслужиться перед ним или даже заслужить прощение? Но вот чего я действительно опасаюсь, государь, не сохранил ли ты сам в своём сердце прежних добрых чувств? Саурон пока не поступал с тобой жестоко, и это опаснее всего. Он сумеет ранить тебя куда больнее, чем телесно, если заподозрит себе выгоду».

Это известно давно: предательство ранит намного больнее, чем острая сталь. Но и однажды заронившаяся искра любви или дружбы уже не покинет сердце квенди. Вновь возвращаясь мысленно к разговору с Сауроном, он не мог с горечью не понимать, что во многих отношениях его бывший друг и наставник будто бы остался прежним. Он узнавал Майрона в иронии вопросов, в насмешках и даже в уверенности приказаний, в выверенности движений и быстроте мысли. Не единожды за время длинных минут странной беседы Финрод ловил себя на ощущении разгоравшегося в своём сердце робкого тепла. Эстель? А вот это и впрямь было уже опасно. Возможно, Эдрахил тоже уловил в его воспоминаниях следы опасного разлада между сердцем и умом. Но, нет… Саурон мог предстать в былом прекрасном обличии, однако хватало лишь случайного слова или прямого отказа ему, чтобы он обнаруживал под внешней оболочкой скрытую тьму. И всё равно что-то неуловимое до сих пор неотступно не давало мыслям успокоиться. Финроду по-прежнему казалось, будто он упустил нечто важное, лежащее, казалось бы, прямо на виду.

«В чём я ошибся в нашем поединке?» — спросил он самого себя, но, очевидно, Эдрахил его услышал.

«Ты не ошибся, государь. Ты бился с превосходящим тебя по могуществу противником. И он ударил подло, по самому больному — по нашей вечной вине».

«Хорошо, что мы ещё чувствуем её». Однако последние сказанные во гневе слова Саурона всё никак не шли из его памяти — будто возожглись в ней огненными буквами.

«Кто обучал тебя Песням Силы, государь?»

Финрод тяжело уронил голову на скрещённые руки.

«Ты и сам знаешь ответ. Но и не только он. Он открыл мне основы. Остальному меня обучали и другие. Валар Эсте и Йаванна, Ниэнна, Ирмо…»

«Боюсь, это — истинный ответ, Финдарато. Саурон нарочно заронил в твою душу зёрна сомнений, чтобы ты снова и снова растравлял раны попусту. Ты не ошибся ни в чём».

«Песня Силы должна быть свободна, от сердца легка и искренна. А исконно — истинна».

— Ном, — в долгой, очень долгой тишине послышался негромкий хрипловатый голос. Не мысленно — наяву, и Финрод вдруг ощутил в груди жгучий укор стыда. Прозвучали осторожные шаги, тихое звяканье цепей. Финрод протянул руку и поймал за ладонь идущего наощупь Берена. В темноте человек едва ли различал даже собственные пальцы вытянутой руки. Ухватив друга за локоть, Финдарато помог ему сесть рядом с собой.

— Прости… я услышал твоё дыхание и движение и понял, что ты не спишь.

— Нет, я не спал, — ответил Финрод. Пусть сознавая, что иного выхода нет, он всё равно чувствовал себя виноватым перед Береном. Молчание пленников было вынужденной мерой, но нельзя было не понять, каким одиноким и покинутым мог казаться себе единственный из них, лишённый мысленной речи.

Берен хрипло рассмеялся.

— Здесь только и занятий — есть и спать. Пялиться во тьму и сходить с ума. Хоть бы на пытку повели, я уже и к этому готов. Уж какое-то занятие.

— Ты это не взаправду, — Финрод обнял рукой напряжённые плечи Берена, второй крепко сжал его ладонь. — Не торопи то, чего ты потом не сумеешь отвратить.

— Я уже не знаю, что и думать, — Берен снова рассмеялся — да так, что Финдарато стало и вовсе не по себе. — Но почему не приблизить того, что нельзя избежать? Мы ведь не выберемся отсюда, так? И даже трети не прошли…

Эдрахил издал тихий свистящий звук.

«Про нашу цель он тоже всё равно знает», — напомнил Финрод.

— Почему он не посылал за всеми нами? — тихо прошептал Берен. — Только тебя… и мальчика? Почему не меня?

— Потому что мы ему не очень интересны, — полуправдой сказал Финрод. — Какого мы народа он и без того понял. А ты — адан. Наш проводник, должно быть.

— Он мог решить, что мы пробираемся к Барад Эйтель… к нолдорану…

— Скорее всего.

Берен кивнул, свесил голову на грудь и вдруг издал долгий то ли вздох, то ли сдавленное рыдание.

— Но не может быть, что б всё закончилось так, в этой каменной могиле! Не под свободным небом, не в морозном воздухе, не с оружием в руке, а здесь! Как загнанная крыса…

— Тише, — прошептал Финрод, обнимая Берена. Разум человека сейчас был затуманен мглой отчаяния, если не медленно подступающего безумия. Это не могло не тревожить. Берен принёс клятву в своём сердце, пусть и не именем Создателя, но от этого его клятва не становилась легче. Оковы случайных обетов душили вернее любых стальных, сомкнувшихся у горла. «Мы все дали клятвы себе на погибель. И он, и я, и сыновья Феанора». Финрод внезапно ощутил, как в его сердце разгорается искра гнева — к самому Феанаро и к Тинголу — к двум безумцам-отцам, кто в непомерной гордыне своей, от невиданного упрямства и от недалёкости безжалостно губили и своих детей и всех тех, кто по несчастью оказался вовлечён в роковой круг.

«Но что бы ответил я сам, если бы Берен явился требовать руки моей дочери, кабы она у меня была? Моей любимой дочери, моей и… Амариэ?»

Гнев уходил, сменяясь пустотой и горечью. Финрод чувствовал, как под его руками сотрясается в неслышимых рыданиях тело Берена. Эдрахил молчал и тоже отводил глаза. Точно наяву ощущая в своём сердце всю тяжесть невидимого глазу возраста, Финрод погладил Берена по твёрдому, будто каменному плечу. Вот какова она: несправедливая, жестокая участь, слепо толкающая друг к другу Первых и Вторых детей! Что ж, пусть наплачется всласть. Ему ещё предстоит осознать, что здесь, во тьме, лежит конец всех их дорог. А не сама ли судьба, ведавшая незыблемыми мировыми законами, привела их сюда, к порогу Гортхаура? Финрод резко встряхнул головой: от таких мыслей лучше бежать прочь, да поскорее.

— Тинувиэль… — услышал он сдавленный шёпот подле себя.

— Пусть, — негромко отозвался Финрод. — Пусть тебе приснятся те леса и тот соловей, и леса твоей свободной родины…

*

День молчаливо и незаметно сменился: в почти полной темноте и тишине часы текли неумолимо-тягостно. Всё чаще разум эльдар погружался в спасительные грёзы прошлого. Сидя рядом с Береном, Финрод старался подолгу беседовать и с ним, пробуя прогнать чёрное дыхание отчаяния, пустившее корни в сердце человека, и с радостью начал замечать, что недолгий приступ душевного измождения, так встревоживший их с Эдрахилом, казалось бы, остался позади. Только взамен отчаяния в Берене вновь возродилась жажда деятельности. Сперва он просто прохаживался вдоль решётки, перебирая поочерёдно прутья в темноте и шаг за шагом разминая затёкшее тело, но после вновь вернулся к простукиванию двери и замков. Когда Берен взялся за изучение каждого звена цепи на собственных оковах, Эдрахил, не выдержав, заметил:

— На них могучие чары, человек. Ты не разомкнёшь ни одно из звеньев без позволения того, кто их наложил.

— Тху… Проклятая тварь, — Берен в сердцах выругался, но отпустил цепь и сел на пол. — Орки же их как-то клепают? Неужто каждый раз спрашивают на то его высочайшего позволения?

Эдрахил бесчувственно пожал плечами. Сам Финрод ясно понимал, что его личную цепь, выкованную самим Сауроном, не сумеют разомкнуть и орки.

— Оставь это, Ребен, — проговорил он мягко, однако Берен вновь вскочил и заметался по темнице, которую за эти несколько дней успел изучить от стены до стены.

— Я не могу, Ном! В груди так и пышет, так и бьётся. Я должен выйти отсюда! Я должен выполнить свой обет! Это ещё не могила, не прощание! Теперь я предвижу ясно: я сожму свет в своей ладони! Тинувиэль!

— Молчи! — шикнул Эдрахил. — Не привлекай внимания, безумец!

Берен подошёл к Финроду и упал рядом на колени, отрывисто шепча:

— Все эти проходы до нашей темницы… Пусть я был оглушён, но помню, как нас сюда несли. За поворотом коридор, темницы, орочий пост с железной решётчатой дверью… Потом… кажется, лестница.

— Там не один, а два поста, — поправил Финрод. — На каждом вооружённая охрана из десятка орков. Ещё дальше — орочьи жилища и волчьи стойбища. И лишь потом лестница наверх...

Он не стал договаривать и поминать силу колдовских чар, опутавших всё вокруг, ибо сам понимал всю безнадёжность самой мысли о побеге. Только, кажется, Берену эта безнадёжность не была так очевидна. Адан значимо кивнул головой.

— Ага! Не всё я в точности запомнил. Ну, хорошо, а дальше? Ты ведь помнишь внутреннее расположение крепости? Их посты? Как пробраться дальше к воротам и мосту?

Эдрахил кашлянул, точно в спешке подавился глотком воды.

— Человек, не зажигай опасное пламя! Здесь всё одно — орочьи посты и проклятые волки! Здесь не решётки удерживают нас в плену! Это они, скорее, не дают какой-нибудь твари по недосмотру разорвать тебе горло в темноте! Да их же кишмя кишит вокруг! И не только в крепости, во всём протяжении реки!

— Пусть даже чудом разорвав цепи и пробив эти решётки, мы не уйдем дальше первого же поста, — подтвердил Финрод, взывая к благоразумию. Но Берен лишь помотал головой.

— Я не желаю верить, что всё кончено! Тебе ещё подвластно колдовство, меняющее облик, Ном?..

Финрод тяжело уронил голову на руки, сомкнул глаза и услышал прерывающийся голос Эдрахила:

— Оставь его. Он и без того исчерпал все мыслимые и немыслимые силы. Он сделал всё, чтобы исполнить свою клятву… — голос резко оборвался.

Берен тоже замолк — уже надолго. В наступившей мертвенной тишине разум Финрода, источенный неуклонно возвращающимися воспоминаниями, думами и тайными переживаниями, погрузился в бездну беспамятства, но то были не светлые грёзы о былом, а тёмный и тяжёлый сон пленника. И в нём он видел бесконечные каменные коридоры, ведущие сквозь толщу гор немыслимыми запутанными путями, и неясные тени, то обнаруживающие себя, то быстро прячущиеся за следующим поворотом.

Разбудил его рыжий свет факела, обыденно плеснувший по кирпичным стенам, громкие шаги и голоса.

По коридору прошаркал уже знакомый стареющий адан, но без своей привычной спутницы. Вместо немногословной аданет с ним пришла другая помощница — юная девушка в скромном платье из неокрашенного льна. На плечи тепла ради была повязана шерстяная шаль. Приподняв голову, Финрод настороженно смотрел, как Берен с мисками в руках медленно подходит к решётке. По помрачневшему лицу Берена было ясно, что этому изменению в сложившимся порядке он не очень-то рад.

— А где же та, другая? — спросил Берен нарочито смешливо и бодро, вряд ли всерьёз надеясь получить хоть какой-то ответ. — Я уже соскучился по её причудливой стряпне.

Но новая служанка удивила. Глухая мрачность казематов её, казалось бы, ничуть не напугала, как и угрожающий оскал уродливого орка-стражника и нелюдимая бессловесность спутника-человека. Очень старательно и очень аккуратно она наполняла черпаком подставленные миски, а в зазвучавшем звонком голосе при этом слышалась снисходительность и насмешка.

— Может и моя стряпня тебе сгодится, глупенький бродяжка? Я лично варила крупы для твоего обеда. А твоя другая появится не скоро. У всех и без того сейчас прибавилось забот. И у неё на кухне тоже. Будто ей нужно по этому холоду-то бегать на свидание с тобой!

Она посмотрела на Берена и вдруг заливисто и долго рассмеялась. Он столь неожиданного в этом месте звука даже Эдрахил поднял голову и уставился на девицу с изумлением. Впрочем, это выражение в холодном непроницаемом лице смог бы прочитать только тот, кто давно и хорошо знал Эдрахила. Как сам Финрод.

— С чего ж это я глупый? — если девичий хохот и смутил Берена, то виду он не показал, говорил так же бодро и залихватски. — И раз она не будет приходить, то ты-то ко мне пришла?

Орк что-то отрывисто сказал, делая какое-то угрожающее движение рукой. Молодая служанка и бровью не повела. Обернувшись через плечо к стражнику, она коротко бросила несколько слов на тёмном наречии и только. Затем снова повернулась к Берену, значительно указывая пальцем на кувшин для воды.

— Захотелось на вас таких посмотреть, оттого и пришла. И ты не только глупый, но к тому же некрасивый и обросший, — прямой любопытный взгляд девицы упал через решётку на Эдрахила и, оглядев его с головы до ног, переметнулся к Финроду. Финрода она рассматривала подольше — видимо, слухи о пленниках широко разлетелись среди простой челяди Саурона.

— Так вот вы какие, эльдар. Даже грязные красивые. Но тоже глупые. И вон как смотрите! Будто все до единого короли. Посмели думать, что вам тут всё позволено? Что вы тут хозяева, как прежде? Что сможете прийти и легко победить нашего господина?

Берен поставил наполненный до краёв кувшин на пол. Что-то добавлять он уже не торопился, с излишне пристальным вниманием глядел на дерзкую девицу. А та вдруг прошла вдоль решётки и присела на корточки, оказавшись на расстоянии немногим больше протянутой руки от Финрода.

— Это ведь ты, — сказала она, нисколько не смущаясь, и вперилась немигающим взглядом больших чёрных глаз в его укрытое мороком лицо. Финрод моргнул удивлённо.

— Тот певец, который своими волшебными песнями остановил воздух в крепости? Ты тоже колдун?

Она глядела на него как-то по-особенному любопытно, чуть наклонив голову, точно рассматривала некую забавную лесную зверушку. Потом вдруг подняла в воздух руку с маленьким тканевым мешочком, в котором что-то пересыпалось, чуть шурша.

— А ты знаешь, что это такое?

— Юхайнн! — послышался сердитый оклик доселе молчавшего немолодого адана. Девушка мгновенно оказалась на ногах, быстро пряча мешочек в складках платья. По коридору уже слышались тяжёлые шаги кого-то из стражников. Появившийся из-за поворота орк шел и резко взмахивал рукой с плетью. Вид у него был недовольный и свирепый. Однако служанка ничуть не испугалась, только пожала хрупкими плечами.

— Мне разрешили посмотреть! — ответила она с каким-то вызовом в ответ на весьма недобро прозвучавший вопрос на тёмном наречии. А далее на глазах пленников произошло нечто странное: орк как-то поспешно опустил плеть, резко втянул носом воздух, будто принюхиваясь к чему-то неуловимому, и тотчас, окончательно присмирев, отступил с дороги.

— Подумать только! Пришедшие Следом никогда не перестанут меня поражать, — негромко сказал Эдрахил, когда в коридоре погас отсвет факелов, и темнота вновь пала чёрным покрывалом. Шаги и голоса ушедших слуг Саурона затихли в отдалении.

— Эта девица не из Дортониона, — заметил Берен. — И вряд ли даже полукровка. Скорее всего, из тех новых восточных племён, что пришли через перевалы несколько лет назад. Должно быть, служанка или здешняя рабыня с задуренной глупой головой.

— Что же, родилась уже здесь, на острове? — предположил Эдрахил. Но Берен только хмыкнул.

— Разве что при властвовании доброго владыки Артаресто. Смертные растут, конечно, быстро, но всё же не настолько. Ей лет шестнадцать — восемнадцать. По внешности она не рода Беора, Мараха и не халадин. Может быть, даже из тех детей, которых некоторые дикие племена отдают Северу как дань. Об этом уже говорят, не скрываясь, по всему Белерианду.

— Тень Моргота простерлась далеко, — ожесточённо промолвил Эдрахил, и на этом разговор умолк. Далее каждый думал о чём-то своём. Скривившееся лицо Берена говорило о том, что он продолжал размышлять о судьбах своего народа, раздробленного и изувеченного войной. Эдрахила Финдарато не слышал, но, скорее всего, мысли старинного друга тоже бродили где-то по тем же тропам, вблизи границы темноты и дня. Невесть отчего, простые слова девочки-рабыни всколыхнули и память самого Финрода; он вновь вернулся мыслями к прошлому, в то удивительное время, когда в чаще сумрачного леса Оссирианда впервые услышал незнакомые голоса, поющие непривычные слуху эльдар песни. Голоса, которые заворожили его, повлекли и вывели к молодой, неопытной расе. Они искали Свет, искали правду. А нашли войну. Древнюю войну с Вечным Врагом, начатую ещё там, за Морем, в Благословенных Валар землях…

Или даже прежде… на востоке, у Вод Пробуждения. Или ещё раньше…

В памяти вставали их лица: одно за другим. Давно ушедших на Тропы Младших Детей. И другие — друзей, родичей… канувших в тень Чертогов Мандоса. Или оставленных им самим в землях за Разлучающими Морями.

Какую же песню он сам пел тогда, привечая своих первых Младших под светом звёзд на перепутанных лесных тропах? Не эту… нет, не эту… Впрочем, подземелья его бывшей крепости могли бы слышать и её.

А звёзды… Увидят ли они ещё когда-либо их свет?

— О, Варда, дева Элберет… — мягко проговорил Финрод, прочищая горло, прислушиваясь, подвластен ли ему снова голос. Берен зашевелился, и Эдрахил приподнял голову. Оба с удивлением воззрились в сторону государя Нарготронда, но он уже вернул полную власть над своим голосом и запел:

— О, Варда, дева Элберет,

Свет дивный на челе небес,

Твоим сиянием одет

Дом золотой, бессмертный лес.

Заветом в памяти храним,

Всё видит с неба светлый взор.

К тебе мольбу мы обратим -

Из-за морей народ нолдор.

Губы Эдрахила шевелились, беззвучно повторяя слова — эти же или другие, легко ложившиеся на знакомую мелодию, звучавшую ещё в садах Амана. Древнюю, как и род Финвэ. Сам Финдарато знал несколько подобных перепевов, но выбрал один, впервые зазвучавший именно здесь, в тёмных неприютных землях Эндорэ.

— О, Варда, звёздная купель,

Даруй Благого Дома свет.

Изгнанникам родных земель,

Изгнанникам на сотни лет.

Лик веры среди чёрных скал,

Луч правды в тени древних гор.

К тебе с надеждою воззвал

Потерянный народ нолдор.

«Государь!» — мысленный возглас был исполнен странной смеси искренней радости и горечи раскаяния. Вслушавшись внимательнее, Финдарато сумел понять тому причину и сразу оборвал осанвэ: такие чувства мог испытывать только отец, увидевший перед собой оплаканного в сердце сына. Живого, несломленного… Но в кандалах, в темнице, в окружении врагов.

— Наш запропавший… вернулся, — словно не веря самому себе, вслух проронил Эдрахил. Он не называл имён, но Берен догадался.

— Когда? — выпалил он и договорил, скрывая в голосе тревогу и смущение. — Как? Он цел? Ответь же!

Эдрахил только нетерпеливо шикнул и снова вслушался. По коридору звучали далекие, но с каждым мгновением приближающиеся шаги. Где-то в глубинах подземелий с грохотом затворилась железная дверь, замыкая чью-то темницу. Запертый в соседнюю с отцом камеру Кемнаро не смог бы даже протянуть свою руку навстречу родной руке. Разлучённые цепями, решётками и шириной коридора, они могли стремиться друг к другу только мысленно.

Тяжёлые шаги продолжали приближаться. Одним плавным движением Финрод откинул плащ и поднялся на ноги. Эдрахил тоже вскочил, но, повинуясь короткому жесту ладони своего короля, с досадой снова опустился на пол.

Вот мрак прорезало чадящее пламя смолистых факелов; первый конвоир шагнул к решётке и сразу выцепил взглядом Финрода. Покрытое шрамами лицо орка искривилось в ухмылке:

— Владыка послал за тобой, белоглазый. Смотрю, ты весь извёлся от нетерпения, пока дожидался?

Два конвоира подступили ближе с мечами в руках. Громыхнула отпираемая дверь. Не дозволяя ни малейшему чувству отразиться на своём лице, Финрод шагнул из камеры и позволил заковать себя в ножные кандалы под хохот и град грязных насмешек. Но как бы орки ни изгалялись в словесных унижениях, неких невидимых границ, кем-то невесть когда очерченных, они не пересекали — и знающий обычную жестокость орочьего народа увидел бы это без труда. Вновь по коридорам вражьей крепости Финдарато шёл едва ли не желанным гостем — если не считать тупых тычков в спину рукоятями плетей, когда он мешкал в тяжёлых ножных оковах, смешков, подначек, скользких взглядов и недвусмысленных угроз.

Угроз, которые давно могли бы претвориться в жизнь. Но не претворялись. Всё ещё.

Безмолвно следуя за своими конвоирами по переплетению подземных и наземных коридоров и помещений крепости, Финдарато обратил внимание на некоторую торопливость гарнизона, суету орков и слуг, которую в прежние разы он не замечал. Внутренний двор снова был заполнен орками — но не беспорядочными толпами, а воинами при полном вооружении на строгом построении. Немногое прояснилось лишь тогда, когда Финрода повели верхними этажами — взгляду, случайно упавшему в узкое окно, открылся заснеженный берег за мостом, теперь чернеющий многочисленными палатками: там жгли костры временные лагеря, дожидались отправления гружёные повозки с оружием и провиантом. Гортхаур спешно перебрасывал куда-то орочьи войска. В Дортонион? В Химлад? Или это было подкрепление для зимней осады Хитлума? О куда худшем не хотелось и думать.

И снова путь по каменным внутренностям Минас Тирита был очевиден: конвоиры вели его к дверям облюбованного Сауроном крыла крепости, к его личному логову. Короткая замешка в коридоре послужила тому, чтобы умелый мастеровой довольно ловко и спешно избавил узника от ножных кандалов. На ручные цепи орки даже не взглянули. В двери кабинета Финрода провёл старший тюремщик, другие конвоиры задержались позади, остановленные личной стражей Саурона — на сей счёт, видимо существовал отдельный строгий приказ.

— Думай головой, белоглазый. Не зли его, — услышал напоследок Финрод короткий совет, сказанный недобрым шёпотом прямо в ухо; по шее мазнуло горячее зловонное дыхание. Конвоир втолкнул пленника в кабинет и тотчас захлопнул двери за его спиной. Лязгнул, закрываясь, хитро сработанный замок, и Финрод остался стоять у порога погружённой в полумрак комнаты в одиночестве.

Сегодня здесь не было ни незваных допрашивающих, ни палачей с плетьми — никого из посторонних, кто мог бы помешать укромной беседе. Кабинет выглядел не только затемнённым: не считая огня в камине, из освещения в нём горели только несколько свечей, — но мог бы показаться и пустым. Однако хозяин был определённо здесь: незримо и беззвучно Саурон ощущался вместилищем могущества, к которому из ниоткуда сходились беспорядочные зачарованные нити. Тёмная фигура шевельнулась и медленно отделилась от штор — в ожидании прихода пленника хозяин крепости, видимо, любовался видом из приоткрытого окна или просто заскучал.

— А, вот и ты. Проходи, — голос Саурона слышался спокойным; глаза на бледном лице сверкнули ярким жаром золота без примеси багрянца. Майа коротко окинул Финрода небрежно мазнувшим взглядом, очевидно, не упустившим ни единой мелочи, и неспешно прошёл через комнату к камину. На уютном расстоянии перед медной каминной решёткой стояли два кресла, разделённые низким резным столиком. Поднос с пузатой винной бутылью и двумя кубками намекал, что дознаватель снова надеется свести тяжкий допрос к видимости любезной или даже дружеской беседы. Впрочем, Саурон уже давал понять, будто не намерен вести своего пленника в застенки и беседовать с ним обыденными методами страха, принуждения или пыток. К своей досаде Финрод не мог не признать, что пока у Саурона вполне получалось играть с ним в эту игру. А что будет потом, когда палачу Моргота прискучит эдакое развлечение?

— Садись же, — с любезностью в голосе майа указал Финроду на одно из кресел и сам сел в другое, закинув ногу на ногу. Одет он был почти так же, как и в предыдущую их встречу: длиннополая туника, рубаха, зашнурованная до самого горла, кожаные штаны и сапоги. Тёмным цветам в одежде Саурон, похоже, не изменял: либо считал подходящими своему новому облику, либо выбирал за простоту и удобство. Неизменными остались и длинные наручи толстой кожи, и лёгкая кольчуга: тонкая, но всё равно угадывающаяся под одеждой. А вот этого, как и прежде, Финрод не понимал: совсем непохоже на то, что Саурон всерьёз опасался своего пленника, однако эту мелочь взял на заметку. Между тем, склонив голову на бок, майа неотрывно следил за ним.

— Твоего мальчишку я приказал вернуть к своим. Хотя, думаю, тебе это уже известно.

— Да. Благодарю, — ровно ответил Финрод. Привычно придерживая в ладонях цепь кандалов, он аккуратно опустился в кресло. Отогревающее тепло каминного пламени ласково коснулось его изгвазданных босых ступней. Теперь осталось только ждать, внутренне готовя себя к тому, что впереди предстоит нелёгкое сражение за каждое произнесённое и утаенное слово. Конечно, можно было встречать любые слова Врага сдержанным молчанием, но мудрость и опыт подсказывали Финдарато, что на этом поле битвы такой тактикой победы ему не одержать. Как совершенно верно подметил Эдрахил, странные вопросы Саурона покуда не касались особо запретных, охраняемых ключей, кои надлежало скрыть любой ценой. Некоторыми секретами и даже собственной гордостью Финрод готов был поступиться ради общей пользы. Хотя и понимал, что даже краткий выигрыш во времени не отменит будущей беды. Да и Саурон властен в любой момент переменить правила игры, и не в силах Финдарато ему в этом помешать.

Обдумывая всё это не в первый раз, Финрод уже почти с нетерпением ждал начала неминуемого разговора, но обоюдное молчание длилось и длилось; наконец, Саурон медленно кивнул.

— Вина, Фелагунд? Угощаю. Я не предлагаю тебе напиваться до безрассудности, но пару глотков ты сделать точно сможешь. На сей раз разговор у нас выдастся более долгим и, как я предвижу, весьма непростым.

— Благодарю. Пока не хочется, — Финрод ответил вопросительно вскинутой брови Саурона распахнутым обманчиво-безмятежным взглядом и столь же обманчиво-любезной улыбкой, но опять упустил неощутимый момент, когда по бессловесному приказу дарованный кольцом морок был развеян. Возле лица жёлтым золотом сверкнул упрямый вьющийся локон. Финрод коснулся предательской тонкой полоски металла на своём пальце.

— Зачем ты это делаешь?

— М-м-м? Ах, это. Хочу вдосталь налюбоваться на твою красоту, быть может? Пока мне ещё представляется такая возможность. Ты ведь не зря прославлен среди народов как прекраснейший из рода Финвэ, разве нет? Кстати, как часто тебе такое говорят?

Похолодевшие щёки Финрода вспыхнули от прихлынувшей крови — в равной смеси гнева и смущения.

— Наверное, так же часто, как и тебе когда-то, майа Восхитительный, — ответил он недрогнувшим голосом. — Так ли приятно было ощущать, что тобой восхищаются лишь за внешний красивый облик?

Саурон дважды хлопнул в ладоши и усмехнулся.

— А ты научился давать сдачи. Браво, Финдарато. Хотя тебе стоило бы освоить эту премудрость чуть пораньше. Ну, извини меня за неуместную шалость. Ответ простой и очевидный: я хочу говорить именно с тобой. Мне по-прежнему интересно поглядеть, каким ты стал по прошествии всех этих лет. Стал. Был. Или когда-то снова станешь. Говорят, те, кто выходят из Чертогов Мандоса, обретают новые тела. Может быть, тебе предстоит снова пережить юность в Амане?

Финрод аккуратно переплёл пальцы вместе. Браслеты кандалов звякнули металлом, соприкоснувшись друг с другом. Какой мелодичный звук…

— И ты послал за мной, чтобы сказать об этом? Что ты принял решение о моей казни?

— Решение? — переспросил Саурон. Подобие улыбки бесследно исчезло с его лица. — Нет, я пока не тороплюсь. Время ещё терпит. Но какого иного итога ты ждал в конце всех наших встреч? Даже если ты лелеешь в сердце некую надежду, умом ты должен был уже осмыслить правду. А правда в том, что этих стен ты не покинешь.

— Я это знал, — ответил Финрод. — Тогда зачем ты меня позвал сюда? Только выпить вина?

— Хочу услышать, что же ты решил по итогу трёх дней раздумий. Я не столь уж многого прошу от тебя. Ты и сам видишь, если не слеп.

— Я вижу, — осторожно сказал Финрод, пытаясь нащупать безопасную тропку в этом разговоре. — Моего юного спутника ты больше не спрашивал ни о чём. И никого из других. Только меня… Почему?

— Потому что мне не нужны их ответы. Только от тебя. Так вот теперь подумай и взвесь каждое слово. Какое обещание ты дал своему человеку, что оно выманило тебя из безопасности твоих убежищ? Как так получилось, что ты ушёл без поддержки? Зачем твоему адану или вам понадобились Звёздные камни? Ждёшь ли ты кого-нибудь себе на помощь? Пусть не тех двоих, на кого ты бросил свой город, но кого-либо ещё?

— И только? — Финрод глянул на собеседника внимательнее, внешне скрывая беспокойство. Каким-то образом Саурон уже узнал про клятву. Но откуда? В прошлую встречу речь об этом не заходила. От Кемнаро? Или, быть может, кто-то из пленников случайно заикнулся в разговоре? Может быть, даже он сам?

Он постарался до поры оставить в стороне догадки и мыслить здраво.

— И тебе не нужны сведения о войсках нолдор или о планах моих родичей? О других наших тайнах? О секретах скрытых городов? И даже Нарготронд тебе неинтересен? Ты думаешь, я в это поверю?

Саурон мягко рассмеялся.

— Какой презабавный у нас выходит с тобой разговор, Финдарато, не находишь? Тебе придётся мне поверить. Потому что ничего другого я спрашивать не буду. Неужели этим обещанием я так уж сильно тебя обидел?

— Нет, — Финрод прикрыл веки, позволив усталому телу всего на мгновение насладиться уютной мягкостью кресла и теплом каминного пламени, согревшего онемевшие от холода стопы. За свою долгую жизнь он, оказывается, не ценил столько простых и приятных мелочей, незаметно наполнявших течение дней. Теперь в ощутимой близости от смерти это становилось так очевидно.

— Просто я не могу поверить тебе, Гортхаур…

— Отчего же?

— Оттого что ты точно знаешь кто я такой, и какими знаниями я могу владеть. Оттого, что я не верю, будто всё это вкупе не представляет никакой ценности для твоего… хозяина.

— Ах, вот ты о чём, — в мягком задумчивом голосе что-то изменилось. Послышалась странная нота, которую Финрод не сумел распознать. — Для него… да, конечно, представляет. Но, увы. Он о тебе не знает. И не узнает, потому что моими заботами ты не отправишься в Ангаманди. Ни ты, ни кто-то из твоих спутников... Все твои тайны и твоя великая ценность умрут здесь, вместе с вами.

Саурон вдруг резко встал с кресла, и Финрод усилием заставил себя не отпрянуть прочь. Майа не глядя ухватил за горлышко винную бутыль, откупорил её и швырнул пробку в камин.

— Я не отдам тебя ему, Финдарато. Наверное, ты и сам будешь рад, если этой встречи у вас с ним не случится, — рваным движением Саурон уцепил со стола один из кубков, наполнил его, поставил бутыль опять на столик и отошёл на несколько шагов к камину. Стоя вполоборота, он в несколько глотков осушил кубок и уставился в огонь.

— Ты совершил одну большую глупость, Инголдо. И ты даже отдалённо не представляешь всю страшную цену этой глупости. Ты должен был оставаться в своём Нарготронде. Даже если бы для этого тебе пришлось бросить в темницу Тьелкормо, Куруфинвэ или этого твоего дурака смертного. Смотря кто из них стал истинной причиной всей этой дурной затеи.

Саурон развернулся, вновь наклонился за бутылью и опять наполнил кубок. Финрод поймал на себе его взгляд, брошенный сверху вниз. Весьма странный взгляд.

— Я никогда бы не поступил так ни с родичами, ни с друзьями…

— Жаль, — Саурон поднёс кубок к лицу, но отпивать не торопился, лишь вдохнул терпкий винный аромат. — И они, к сожалению, тоже так не поступили. Кидать тебя в темницу выпало мне. А вот почему — мне и нужно узнать. Я всё ещё жду от тебя ответов, Фелагунд. Поэтому давай. Начинай говорить.

— Ты обещал мне смерть в этих стенах, так какой прок отвечать на твои вопросы?

Тени как будто ожили, или это ожил Саурон, вдруг прерывая застывшую неподвижность своего тела. Он отвёл руку с кубком, опираясь локтем о каминную полку. За чёрной решёткой ярче разгорелось пламя, перепрыгивая на непрогоревшее полено; навалившийся сумрак отпрянул прочь.

— Никак ты сейчас торгуешься со мной? Ты не в том положении, король. Должен бы уже понимать.

— Ты ничего не можешь знать про Нарготронд, — Финроду и это удалось выговорить ровно и бестрепетно.

— Да ну? В одной из самых больших его пещер малахитовые стены… — Саурон картинно задумался, словно что-то припоминая. — В нескольких других — потолок сверкает, точно бархатное ночное небо, а белые кристаллы в пламени факела вспыхивают, словно звёзды Варды…

— Ты не мог видеть этого сам… — Финрод снова ощутил леденящий холод в своём сердце. Ни один строительный чертёж не смог бы поведать о той неописуемой красоте, которая предстала его глазам, когда он впервые ступил во мрак пещер будущего города. Он спешно пытался вспомнить, не сказывали ли о чудесах этих гротов песни менестрелей. А может быть, кто-то из пленных нолдор проронил в бреду или под пытками? Опять ловушки без ответов…

— Так развей свои сомнения — ответь сам на мои вопросы. И я расскажу тебе всё, что я знаю о твоём городе. Обещаю. Спокойствие твоей феа в Чертогах Мандоса будет обеспечено.

— Что я слышу? Теперь торгуешься ты, Саурон?

С долгим шелестящим вздохом майа медленно прошёл к креслу и опустился в него. Его свободная рука свесилась с подлокотника.

— Заметь, я предлагал тебе миролюбивые решения, Фелагунд. Изящный способ разрешить наши дела. Ответы за ответы. Ну почему ты снова всё портишь? Почему нужно сводить простую беседу если не к пыткам, то к отвратительному шантажу? Но коли желаешь, я могу устроить и это. Если сейчас я не получу все интересующие меня ответы, то сяду писать вдохновенное послание в Ангаманди. В нём на белом листе я изложу посетившее меня озарение, где искать твой скрытый город. И, думаю, оно будет весьма близко к истине.

— Это ложь, — резко ответил Финрод.

Саурон снова вздохнул.

— Да что ж ты такой непонятливый? Река Нарог. Нулук-кхи-здин. Ноэгит Нибин. Питья-наукор. Малые гномы, — майа поглядел на захолодевшего и побледневшего Финрода, указал на бутыль с вином и на кубок, стоявшие на столе. — Давай. Выпей уже вина. А потом я тебя внимательно выслушаю.

*

В онемевшие пальцы Финрода толкнулась ножка кубка и он удержал её, сам того не желая. Бездумным движением руки он поднёс кубок к лицу, и кисловатый винный запах немного привёл в чувство. Финрод медленно опустил руку, борясь в душе с жгучим желанием выплеснуть содержимое кубка в лицо стоявшего над ним майа, но удержался, понимая, что легче от этого поступка не станет никому. Ни на одно мгновение.

Нужно признать, жаждущий ответов Саурон обнаружил завидное терпение. Молчал он долго, будто понимая сметенные и мятущиеся чувства своего пленника, яростным клубком сплетающиеся сейчас в душе. Но что вернее — просто читал их точно тенгвар с бумажного листа. Саурон снова уселся в кресле, и сидел так, изредка прикладываясь к кубку, покачивал ногой и словно бы совсем не обращал внимания на то, что допрос неотвратимо обращается в нелепое противостояние молчаний. Лишь когда Финрод наконец пошевелился и поднял голову, Саурон слегка повернул к нему лицо.

— Итак?

— Пусть ты считаешь, что в твои руки попали какие-то очень важные секреты… — промолвил Финрод твёрдо, — хорошо, на это твоя воля. Ты хотел знать мои ответы? Изволь. Клятву дружбы я принёс отцу Берена, Барахиру, обязуясь в любой момент прийти на помощь любому из его потомков. Это мой долг жизни перед ним.

Финдарато всё же прервался, глотнул вина, лишь бы отвлечься от оглушающего грохота крови в висках и в самом сердце. Саурон по-прежнему сидел недвижно с отстранённым выражением лица, но не перебил ни словом. Какие мысли бродили сейчас в уме майа, складываясь в новые хитрые замыслы, можно было только догадываться.

И на короткий миг Финрод ощутил быстро мелькнувшее подобие злорадства. Отчаянное торжество обречённого в момент истины.

— Всё, что ты пытался у меня дознаться своими хитростями, сводится к моему простому обещанию: помочь сыну моего друга по первой же его просьбе. Даже в походе на Ангбанд. Я пообещал разделить с ним всё: успехи и тяготы пути, победу или плен.

— Отправиться за Сильмариллами? — Саурон наконец отмер, подался вперёд, со стуком поставил на столик опустевший кубок. — И что это было, Фелагунд? Не очень-то похоже на твой обычный острый ум. Поход в никуда, без малейшего плана действий, без подмоги? Или у тебя всё же был план, как отнять Камни из короны Валы?

Тут Финрод улыбнулся по-настоящему весело и светло.

— Ты ждёшь каких-то важных секретов? Имён предателей? Моих невозможных сообщников в стане Северной Короны? Наверное, я тебя сильно разочарую, Гортхаур. У меня не было ни плана, ни сообщников. Я знал, на что шёл. И был уверен, что сложу голову в этой попытке.

Он бестрепетно встретился с взглядом Врага, будучи готовым увидеть в глазах Саурона разгорающийся гнев или разочарование в порушенных надеждах. Но, к собственному удивлению, не увидел ничего. Саурон качнул головой, будто услышанное соотнеслось с какими-то его внутренними ожиданиями, и только тонкие губы майа едва заметно поджались, подтверждая неодобрение.

— И какими же страшными силами ты поклялся, Фелагунд? Как и Феанаро, призвал в свидетели самого Эру, силы Стихий, Варду или Манвэ?

— А есть особые требования для клятвы другу? Для долга жизни, чтобы его нельзя было не сдержать?

— Да… для тебя, конечно, нету, — проговорил Саурон задумчиво. — Ну, хорошо… А если бы тебе удалось победить меня в том поединке чар… ослабить или даже перехватить власть… или сбежать каким-то чудом… ты бы так и продолжил свой путь на Север?

Впервые Финрод не нашёлся, как и что на такое отвечать.

— Зачем вообще эти вопросы?

— Мне интересно, насколько эта клятва властвует над тобой. Что скажешь? Даже зная теперь, что тебя ждёт в конце пути... Зная теперь все опасности и цену обещания этому твоему... другу. Ты бы всё равно туда пошёл?

— Да.

— Вот как, — Финроду отчего-то показалось, что Саурон собирался произнести нечто иное, но передумал. — И твой возлюбленный народ легко отпустил своего короля на лютую смерть из-за… клятвы человеку?

Финрод прикрыл глаза, скрывая раздражение.

— Зачем об этом говорить? Я сделал так, как было должно. Я сам не желал гибели своих подданных, — вырвавшиеся слова вряд ли уже могли кому-то повредить. Даже если бы были истолкованы верно.

— Ну-ну, — Саурон значимо стукнул по подлокотнику пальцами руки. — И коли так, за тобой они теперь, конечно, не пойдут?

— Нет, — коротко ответил Финрод. Он вспомнил, как при прощании Тьелкормо сухо пожелал ему скорой и быстрой смерти и отвёл глаза. Непросто смотреть в лицо живому мертвецу, который ещё дышит. Но то оказалось на редкость доброе пожелание. Сбудется ли оно?

— Ясно, — Саурон не усидел-таки в кресле и снова встал, тёмной тенью прошёл мимо камина. Пусть он и пытался это скрывать, но теперь становилось очевидно, что за наружным безразличием майа явно кипели чувства неведомого рода, и от спокойствия он был столь же далёк, как и сам Финрод.

— И всё же было б лучше, если бы они швырнули тебя в одну из камер Нарготронда. В соседнюю можно было посадить и Берена. Чтобы ты там совсем не заскучал.

Финрод сморгнул застлавшую взор пелену. Всего на одно мгновение его разум замглило странное и пугающее чувство, будто это обычный дружеский разговор с прежними насмешками Майрона. Из тех, что текли ранее.

— Если судить по твоим речам, ты вовсе не был рад меня увидеть?

— Нет, отчего же, — голос Саурона снова облёкся неузнаваемым оттенком. — Увидеть рад. Но не здесь.

Майа резко оборвал себя. И к счастью. Дальнейшее Финрод и сам не хотел бы слышать.

— Расскажи мне теперь про Нарготронд, — попросил он.

— Нет, Финдарато, так дело не пойдёт. Я расскажу, но не прежде, чем услышу все нужные мне ответы. Зачем Звёздные камни вдруг понадобились Барахириону?

— Это не моя тайна…

— Так сделай, чтобы она стала моей. Я не приучен разносить чужие сплетни. Но знать я должен. А для Берена эта тайна и вовсе уже бесполезна.

— Эту тайну мне доверил мой друг…

— Вернее, твой вассал. И при вопросе о безопасности целого народа, города или государства принимать решение о сохранности отдельной тайны — во власти короля и его главная задача.

В который раз Финроду пришлось наступить на горло собственной гордости.

— Берену нужны не все Камни. Только один.

— Зачем?

Ледяной ладонью Финрод отёр себе лоб. Тяжесть повисшей цепи потянулась вниз от запястья неподкупным напоминанием его незавидного положения.

— Как свадебный дар отцу своей возлюбленной.

В повисшей тишине значимо звякнули кандалы.

— Поясни… — очень резко и неумолимо потребовал Саурон.

— Это правда.

— Да, я слышу, ты не лжёшь в своих словах. Но, согласись, поверить в такое сложно. Хочешь сказать, что Барахирион похвалился отцу своей невесты добыть из короны Моргота Сильмарилл? И потому ты, король Нарготронда, пошёл навстречу своей смерти, бросил свой народ, не сумев приструнить зарвавшегося вассала? Во имя клятвы, данной ещё его отцу? Так это было?

— Отчасти, — холодно проронил Финрод. — И это не было похвальбой Берена. Условием. А моя клятва чести и дружбы ничуть не предполагает рыночного торга.

— Условием отца невесты? — Саурон будто нарочно опустил последние слова, или же вовсе не услышал их, задумавшись уже о другом. — И кто этот глупец?

Финдарато твёрдо качнул головой.

— Такой вопрос ты мне прежде не задавал. Он не столь уж важен для тебя. И я ответил на достаточно других. Помнишь ли ты сам о чести?

На несколько мгновений повисла зловещая тишина. Саурон пронзительно сверлил пленника взглядом, но, наконец, отвернулся и резкими шагами прошёл мимо камина в другую сторону.

— Согласен. Можешь не отвечать. Последнее. Так есть ли шанс, что кто-то явится тебе на помощь?

— Ты и сам знаешь ответ. Мы не торгуемся за пленных.

— Однако вы спасаете друзей. Как Финдекано пришёл спасать Майтимо.

— Можешь сам пригвоздить меня за руку к стене Минас Тирита. Тогда и посмотришь, — устало молвил Финрод. — Наверное, посмотрю и я.

— Я не пойму, что это: твоя глупая дерзость или дерзкая глупость?

— А есть разница? К чему вопросы, Гортхаур? Мы не преумножаем потери. Мы скорбим, но принимаем их. Мои родичи знали, на что я иду. Я и сам это знал. Никто не пойдёт спасать меня.

— Должно быть, такое горько принимать… — после длинного молчания проговорил Саурон. — Иметь столько друзей, которые любят тебя в мирное время, поют с тобой песни, зовут на праздники, но отвернутся и забудут, едва наступят злые и тёмные дни…

— Мы не забываем. Никогда.

— Правда? От этого должно стать легче? Что ты не Майтимо и не рождён тот Финдекано, который пойдёт за тобой в самое сердце Тьмы?

— Нет, не должно, — Финрод больше не ощущал в себе сил продолжать этот разговор. — Я готов был погибнуть. Но не хочу, чтобы зря погибали за меня.

— Что ж, ясно, — майа снова вернулся к креслу и опустился в него. — Пусть так. Я засчитаю твои ответы. И теперь сдержу слово, как и обещал. Да, я знаю, где твой город, Фелагунд. Вблизи реки Нарог только одни подходящие пещеры. У нагорья, недалеко от места впадения небольшой реки… не знаю, какое вы дали ей название. Для меня она всегда оставалась безымянной.

Финрод мгновенно поднял голову.

— Но откуда?..

— Ноэгит Нибин, — пояснил Саурон. — Малые гномы, изгнанники народа наугрим из-за своего карликового роста. Они жили в тех пещерах сотни лет до того, как в Сумрачные Земли пришли нолдор. Как один из майар Ауле, Творца всех наугрим, я приходил к ним с помощью и поддержкой. Я бывал в тех тайных пещерах, Фелагунд. Даже не единожды, будучи гостем. Я гулял в гротах Нарога прежде, чем туда впервые ступила твоя нога. Пусть ты изменил и перестроил пещеры, сути это не меняет. При желании я и сейчас смог бы отыскать все бывшие и нынешние входы в те тоннели… Нулук-кхи-здин — так прежние обитатели называли на своём языке свой дом. Никого из них не осталось?

— Они покинули свои пещеры до того, как туда вселились мы…

— Не покинули. Не добровольно. Их убивали подданные Тингола. Будто смешных зверушек. Не знаю, ели ли, подобно дичи. И не думаю, что особо хочу знать. Их изгоняли свои же сородичи, угрожая смертью при попытке возвращения. Искажение мира куда глубже, чем кажется. И куда гаже. Да, Фелагунд? Возможно, вы поселились на камнях, залитых кровью их предыдущих хозяев.

Второй раз за сегодняшний вечер Финрод поднёс к губам кубок и сделал глоток. Ещё один и ещё. Лишь бы пробить тугой комок, вставший где-то в горле.

— Ты знал про Нарготронд много сотен солнечных лет, — вдруг осенило его пугающим озарением. — Так почему же?..

— Всё это время вы беззаботно дышали полной грудью благодаря моей доброте, — ухмыльнулся Саурон. — Ты, и Артаресто, и малышка Финдуилас. Она ведь уже выросла, правда? Стала красавицей? И твои кузены, и сын Куруфинвэ, мальчишка Тьелперинквар... Как там говорил Намо Мандос? «Все деяния рук нолдор в итоге обратятся прахом!» Помнишь? Только не я стану исполнителем его воли. Не я стану причиной краха твоего города, Фелагунд. Если Моргот его и отыщет, то не с моей помощью. Не трудись понимать, почему. Считай это моим капризом.

Финрод на несколько мгновений прикрыл глаза, пытаясь осознать всё только что услышанное, разложить понимание в мыслях. Сердце колотилось заполошно и отчаянно, душа в груди будто то окуналась в нестерпимый жар, то съёживалась от ледяных ветров. Какова истинная цена всем этим обещаниям? А что тогда стоили прежние угрозы? В своём незавидном положении Финрод не в силах был что-либо поменять. И, зная это, Враг с успехом расставлял ловушки, искусно чередуя надежду и страхи наказания. Слишком уж много жизненно ценных знаний уже оказались открыты Саурону. Что вообще можно противопоставить такой игре?

Однако вслух спросил он совсем другое. То, о чём никогда не подумал бы прежде спрашивать, и точно не желал бы узнавать.

— Ведь за такой каприз твой… господин может тебя сурово наказать, разве нет?

Кривая гримаса рассекла лицо Саурона — ухмылка, больше похожая на оскал.

— Мой… господин, конечно, может. Только вот откуда он узнает, что у меня в руках ключи к Нарготронду? Находясь не здесь, а в Ангаманди.

— Почему ты ушёл из Валинора, Майрон? — не выдержал Финрод. — Почему покинул кузницы Вала Ауле?

— О! Теперь ты дозрел поговорить о прошлом? — Саурон прищёлкнул языком, наклонился, взял в руку кубок, потом бутыль, выплеснул себе остатки вина и с видимым удовольствием сделал глоток. — Дай-ка, я вспомню. В последний раз перед нашим столь долгим расставанием, я видел тебя уходящим на Север Амана, к границе Вздыбленных льдов. Ты ушёл, не оглянувшись, без прощаний. А зачем ты тогда уходил из Валинора?

— За свободой, — ответил Финрод. — За будущим. За моими друзьями и родичами. Я шёл за своим народом, а ты оставался в Амане. Почему ты ушёл?

— Забавно. А если я скажу тебе, что тоже искал свободу и будущее? Что уходил от слабости Валар, от безразличия Ауле? От их пустопорожних разговоров, бдений и советов! Ведь они слабы, Инголдо! Все до одного. Слабы и бесполезны. Сияя в блеске пустого могущества и величия, они потеряли всё, что имели. Всё, чем были от Создания наделены милостью Эру! Они утратили Свет Благословенного Края! Доверие, мир и чистоту между народами, что некогда наивно вверили им свои судьбы у Куивиэнэн! Как можно было, имея столько возможностей и сил, так бездарно ими распорядиться? Имея всё это могущество и время, за целые Эпохи не навести порядок, не даровать Спетому миру свет и безопасность? Ну, только разве что нарочно. Неужели тебе самому ни разу не приходили в голову такие мысли? Например, когда ты впервые со стыдом взглянул в глаза Младших Детей, нагих, болезных и несведущих о мире, в котором пробудились? Детей, забытых и брошенных на произвол судьбы всемогущими Западными Владыками?

— И теперь ты полагаешь, будто только твой… господин способен принести в мир эти благо и безопасность? — не веря собственным ушам, спросил Финрод.

— Нет, Фелагунд, — Саурон небрежно отмахнулся. — Он — тоже Вала. И он тоже слаб. И он падёт в величии своих былых деяний и нынешних чёрных замыслов. Рано или поздно. Надеюсь только, когда это произойдёт, я буду далеко.

— Ты ведь ненавидишь его, — внезапно осознал Финрод и был как ударом поражён этим осознанием. — Всем сердцем ненавидишь. Так отчего ты остаёшься ему предан?

— Дело не в преданности, — Саурон одним глотком допил вино и резко стукнул кубком о столик. — Достаточно. Я и без того сказал сегодня много лишнего.

— Вряд ли я смогу рассказать о твоих словах хоть кому-то за этими стенами…

— Верно. Не расскажешь. Ты умрёшь здесь, Финдарато. Что вероятнее — от моей руки. И все твои спутники погибнут тоже. Таков расклад на данный день. Для тебя существует только один способ этого избежать.

— Нет. Я не склонюсь перед Моринготто.

— Менее всего ты мне нужен в Ангаманди, — Саурон скривился в лице. — У меня для тебя есть иное предложение. Хочешь спастись и спасти твоих верных? Оборонить Нарготронд? Вынуть из короны Сильмарилл и вложить в руку своему смертному? Думаю, хочешь, — он резко обернулся и впился в лицо Финдарато пламенными глазами. — Ну, так дерзай, король. Победи меня!

— Нельо?

— Я здесь.

Макалаурэ Канафинвэ Феанарион толкнул приотворённую дверь и шагнул в полумглу за ней. Шторы на узких окнах во всём зале были плотно задёрнуты, хотя даже будь это иначе, освещению мало бы помогло — снаружи над холмами Химринга уже сгустилась долгая зимняя ночь. Зал совещаний освещали только несколько свечей — большинство из них горели в большом медном семисвечнике у дальнего края комнаты. Там, во главе длинного овального стола, во внушающем уважение своими размерами глубоком кресле сидел старший из Феанорионов, лорд и правитель крепости Майтимо Нельяфинвэ Руссандол, среди племён Белерианда более известный, как Маэдрос. Камин, утопленный в стене за спиной Майтимо, был мёртв и тёмен. Остановившись в шаге у порога, Макалаурэ зябко передёрнул плечами, скованными тяжестью алого плаща с меховой отделкой, и поёжился. В давно остывшей или даже вовсе нетопленной с самого утра комнате было ощутимо холодно, однако его брат, казалось, совершенно не замечал подобных неудобств.

— Опять сидишь в одиночестве и мёрзнешь? — осведомился Макалаурэ, притворил за собой дверь и направился вдоль длинного стола и ряда пустующих кресел. Каменный пол зала отозвался неожиданно громким звенящим эхом его шагов — мраморное переплетение прожилок серого, розового, бежевого и чёрного, навсегда пойманное и затворённое в общем белом сосредоточии. С древнейших лет Дом Феанора строил свои крепости из мрамора. Мрамор украшал их дома в Тирионе — чистейший белый мрамор из каменоломен с верховий Туны; для крепости Форменос их отец выбрал чёрный с золотыми прожилками камень, из северных месторождений. Воздвигая крепости здесь, в Химринге, Майтимо упрямо продолжал традицию — но на востоке Средиземья пока находили лишь мрамор смешанной породы — словно парное молоко с упавшими в него и расплывшимися по поверхности каплями крови и чернил.

Случайное прикосновение ладони к ледяной каменной столешнице заставило Макалаурэ отдёрнуть руку.

— С твоего позволения я всё же разожгу огонь? Можешь, конечно, и дальше продолжать мёрзнуть, только зачем это делать зря?

В камине нашлось достаточно дров, соломы и щепок для розжига. Макалаурэ заметил даже несколько смятых обрывков бумаги с чертежами. Нескольких минут хватило, чтобы к арочному каменному своду очага взметнулись первые языки пламени. Макалаурэ потянулся за кочергой, поправил дрова, чтобы дать огню разгореться посильнее. Одновременно он поймал себя на мысли, что за не столь важными хлопотами только тянет время. Нарочно. Как начинать этот разговор с братом, он не очень-то хорошо представлял.

В очаге затрещало пламя, и полумрак, спугнутый светом, прянул к стенам. Хранящий неподвижность Майтимо точно от колдовских чар очнулся. Он шевельнулся в кресле, меняя положение тела; правая рука, прежде опиравшаяся на локоть, легла на столешницу с гулким стуком металлической ладони.

Этот звук заставил Макалаурэ отвести взгляд от огня, вернуть кочергу в подставку и пройти к своему креслу по правую руку от брата. Садиться при этом он ещё не спешил.

Нельяфинвэ медленно поднял голову. Отсветы играющего за спиной огня блуждали пламенными искорками по рыжим волосам старшего из Феанорингов. Фибула на плаще поверх красных одежд сверкнула восьмиконечной алмазной звездой.

— Благодарю, — прозвучал его глубокий, немного хрипловатый голос. — Думал разжечь раньше, да как-то руки не доходили.

Макалаурэ только молча кивнул. Объяснения ему и впрямь не были нужны — довольно уже времени оба брата прожили бок о бок, чтобы успеть изучить все привычки друг друга вплоть до мельчайших. Обыкновение Нельо уходить в решение какой-нибудь задачи с головой он помнил ещё со времён своих младых лет в Амане. Многих эта особенность Майтимо очень раздражала.

— Тебя нашёл Тоньо? Я отправил его за тобой с час назад.

— Нет, — в голосе Макалаурэ мелькнуло лёгкое удивление. — Видимо, разминулись. Я пришёл по другому поводу. А ты зачем хотел меня видеть?

Майтимо отвёл в сторону живую руку, и Макалаурэ разглядел, что на столе перед его братом лежат разрозненные листки и свитки, исчёрканные быстрыми рукописными строками. Почерки были разными, на свитках ещё остались следы сорванных восковых печатей. Три верхних свитка — совсем узкие и короткие, такие письма переносили быстрокрылые почтальоны, сойки. Срочные послания? Откуда столько?

Давя в груди невесёлый вздох, Макалаурэ переставил семисвечник ближе к себе, дабы свет падал на стол более равномерно, и сел в своё кресло, уже догадываясь, что вести, принесённые им, похоже, не станут такими уж неожиданными. Угрюмые складки в углах рта Майтимо и глубокая морщинка между бровей это подтверждали. В глубине души Макалаурэ даже ощутил нечто похожее на облегчение. Пусть так.

— Откуда письма?

— От младших братьев, — с невесёлой усмешкой ответил Майтимо, и поправился, уточнив: — С Амон Эреб. Это, — он взял в левую руку один из коротких свитков, — от близнецов. А это — от Карнистира. И ещё один, следующей птицей — тоже от него. Чтобы я… лучше прочувствовал его точку зрения, наверное. А то, кажется, у кого-то создалось мнение, будто с некоторых пор я ослаб головой.

— Это же Карнистир, — не смог не улыбнуться Макалаурэ. — Но что побудило их вдруг забросать тебя письмами?

— Сперва я и сам никак не мог взять в толк, — Майтимо расправил смятый свиток. — Это больше походило на то, что кто-то сошёл с ума. То ли они, то ли я сам. Вот пишут близнецы… Да так, что я точно наяву слышу их пронзительные голоса прямо в ухо: «Нельзя идти на поводу у Третьего дома!», «Клятва, данная нашему отцу — это святое!», «Не посрамим честь дома Феанаро, одолеем Врага и вернём похищенные Камни!» Как будто я их на привязи держу! Клятву рвутся исполнять — так вперёд! — Майтимо в гневе хлопнул по столешнице ладонью, а потом провёл нервными пальцами по лбу, по давнему, уже побелевшему шраму над бровью.

— Карнистир высказался чуть более ясно. Даже дважды. Суть его… хм… писем свелась к тому, что не стоит потомкам Феанаро пятнать свою честь дружбой с другими Домами. Ибо все они предатели. Дальше, слушай: «Тьелкормо и Куруфинвэ поступили совершенно верно, и я бы сам лучше не поступил…» Тоже припомнил мне Клятву отца. «Все, кто осмелятся стать между Домом Феанаро и Камнями, должны быть подвергнуты неминуемой каре!» В этом месте он напомнил мне Моринготто… — закончил Майтимо совсем уж глухим голосом и с кривой гримасой, замглившей его обычно невозмутимое лицо.

Повисла долгая неудобная тишина.

— Мы все давали Клятву, Нельо, — напомнил Макалаурэ как можно более мягко. — И повторили её вновь, когда умирал отец...

— Я это помню! — резкий голос Майтимо обрушился с твёрдостью боевого топора гномов. — Незачем повторять! Или ты тоже считаешь, что я стал слабеть разумом? Так вот… В письме Карнистира впервые прозвучало слово «Нарготронд». Итак, я обнаруживаю, что важные вести из скрытых пределов нолдор попадают к нам через третьи руки. С опозданием. А почему с таким апломбом, будто во всём виноват лично я?

Макалаурэ поколебался и достал из кармана свиток, ладонью отвёл со лба спадающую прядь чёрных волос.

— Я не буду их ничем оправдывать, Нельо… — он вздохнул. — Это письмо я тоже получил сегодня.

Майтимо хватило одного взгляда на начертанную над сорванной печатью надпись.

— Письмо на твоё имя? Не на моё! — он быстро пробежал глазами по первым строчкам, и лицо его потемнело, губы сжались в твёрдую линию. Дочитав письмо до конца, он швырнул его на стол, прикрыл лоб и глаза ладонью и устало повалился на спинку кресла.

— Кано, как я могу надеяться объединить вместе силы народов эльдар, эдайн и наугрим и отразить общую угрозу Моринготто, когда вот так поступают мои родные братья? — он махнул рукой в сторону стола. — Почему они не могли отослать в Химринг открытое послание? Срочное? И сразу? Зачем понадобилось долго таиться и сговариваться с младшими за нашими спинами?

— Они и сами были растеряны, — без особой уверенности уронил Макалаурэ. — И даже испуганы, я бы так сказал…

— Правда? Ты сам-то читал письмо, брат?

— Да. И вовсе не обрадовался этому чтению. Кузен Финдарато швырнул венец и отказался от своего правления. Ушёл за нашим Камнем. Во исполнение клятвы какому-то смертному… Безумие! Эту его клятву наши братья справедливо посчитали мерзким оскорблением Клятвы нашего отца…

— Я читал эти слова! — возвысил голос Маэдрос. — Но разве я увидел только это? Вот тут говорится… — он схватил письмо и нашёл глазами нужное место. — «…в середине осени…» А сейчас к концу идёт первый месяц зимы! Почему вести дошли так поздно? Почему Тьелко и Курво не остановили кузена, не отговорили от безумной затеи? Так как ты прав, это не что иное, как безумие! Почему они не связались со мной? Разве не в этом самом зале мы с ними вели беседы про наши отдалённые планы? О том, что когда настанет время, нам понадобятся все накопленные силы? Все силы союзников! Наугрим, племён эдайн и Хитлума! Если мы действительно когда-нибудь надеемся разгромить Моринготто!

— Финрод сам сделал выбор, как я понимаю. Теперь на трон Нарготронда взошёл Артаресто. Наши планы никак не пострадали! Силы королевства сбережены и по-прежнему сокрыты. И… я не знаю, как бы поступил я сам, — совсем уж негромко добавил Макалаурэ. — Окажись я на их месте… Финрод мог поступать опрометчиво и порою сгоряча...

— Да, брат, — по каменной столешнице лязгнули пальцы металлической руки Майтимо. — А скажи-ка, ты ещё помнишь те слова Намо, которыми он сопроводил нас из Благословенного края? «…от предательства брата ли братом или от боязни предательства между братьями всё начатое вами во имя добра завершится лихом…» Ну и что думаешь? — металлические пальцы с невыносимым лязгом стукнули в расправленный свиток на столе. — Теперь-то…

На долгие минуты в комнате стояла тишина, нарушаемая только треском прогорающих поленьев. По полу со скрипом проехала ножка кресла. Майтимо пошевелился, расправляя затёкшие плечи.

— На трон Нарготронда, конечно, сядет Артаресто, — продолжил он. — Но и ты, и я прекрасно понимаем, как всё будет на самом деле! Артаресто слаб! Он не имеет власти и не дружен с нужными союзниками. Наши братья не вернули утраченный ими Аглон. Они разгневаны. У них достаточно дружины и влияния в Нарготронде. Я радуюсь только тому, что Карнистир сейчас не с ними. А вот теперь подумай, что ждёт нас дальше? Почему у Тьелкормо не хватило догадливости просить кузена хотя бы повременить с таким решением? Попридержать этого смертного в узде? Прежде мы могли бы списаться и всё подробно обсудить!

— Ты что же, намеревался столковаться о делёжке Камня? — изумлённо вопросил Макалаурэ. — Речь ведь идёт о наследии нашего отца!

Майтимо издал хриплый смешок.

— А не рановато ли ты собрался что-то делить? И вот! — палец стальной руки ткнул в одну из строчек проклятого письма. — Читай: «Замешаны Тингол и Дориат». Это, конечно, предположения самого Куруфинвэ, хотя он ясно даёт понять, что смертный заявился в гости именно из Дориата! И тут я с ним согласен в подозрениях. Зачем бы адану понадобился вдруг Камень, скажи? Смертные в жизни не видели ни Света, ни Звёздных Камней нашего отца! Так кому принадлежала эта идея? О, Кано! Слаб головой здесь не я. Смотри теперь на получившийся расклад! Какой-то самозваный адан во всеуслышание призвал нолдор в поход на Ангаманди, будто своих вассалов! Народ Нарготронда в одночасье выступил против власти законного короля! А кузен Финдарато, любимейший родич наших родичей, друг королей Гномов и вождей Людей, сам отправился в лапы к Врагу! Изгнанный своим народом. Без поддержки. И это в преддверии будущего военного Союза, который должен объединить наши силы перед лицом угрозы с Севера! Теперь видишь? Кого потом обвинят во всех этих бедах, когда с птицами вести долетят до наших союзников? Вернее, кого удобнее будет обвинить?

— Мы могли бы отправить срочные послания нашим дозорным постам и разведчикам, — растерянно проговорил Макалаурэ. — И Финдекано, в Хитлум. Королю Второго Дома! Если получится, они ещё успеют перехватить Финдарато на полпути! О, это безумие… Нельо!

— Вовремя же ты вспомнил о нолдоране! Огонь в горне, брат, нужно было разводить ещё два месяца назад! Теперь упущено драгоценное время. Тьелкормо не пишет даже предполагаемый путь Финрода. Но вряд ли бы он двинулся к Северу через Аглонское ущелье. И вряд ли стал бы перебираться через Дортонион и Горгорот. Он мог пойти западной дорогой в Хитлум, а потом перевалами перейти через Эред Ветрин. Но мог двинуться и через ущелье Сириона…

— Но… Нет! Ущелье Сириона ныне под неослабным надзором прислужников Моринготто!

— Однако те места он хорошо знает, — Майтимо вытащил из груды листов ещё один короткий свиток. — А теперь посмотри это. Послание от наших разведчиков. Хотя источник сведений довольно сомнителен. Кто-то из верных нам эдайн побывал недавно в Дортонионе, где ещё кочуют беглецы и партизаны. Оттуда почерпнул один слух… и послал срочной вестью. Теперь-то концы этого слуха и не найти... Отряд из нескольких нолдор вроде бы пытался пробираться через ущелье Сириона с южных границ в последние дни осени. Их захватили орки Тол-ин-Гаурхота.

Макалаурэ со свистом втянул воздух сквозь зубы и осел в кресле.

— Так ты думаешь… это Финрод?

— Сам по себе слух довольно скверный, — Майтимо расправил изрядно измятую бумагу, которую, очевидно, перечитывал не один раз. — И мне непонятно, почему именно он сумел дойти до внимания наших разведчиков.

— Полагаешь… это было сделано нарочно?

— Я уже ничего не полагаю. Послание прибыло ко мне незадолго до письма братьев. Я бы не обратил на него особенного внимания среди других бумаг, но так совпало… Мало ли разведчиков синдар или нандор попадают в орочий плен на неспокойных землях! — по лицу Майтимо на мгновение скользнула тень. — Но нолдор… Если в плен к Врагу попал Финдарато… что ж, я-то как никто могу представить, что именно его ждёт...

Макалаурэ захлопнул рот, его посетило внезапное желание отодвинуться от брата. В отсветах каминного пламени лицо Майтимо стало страшным. Холодные, будто стеклянные глаза смотрели, пронзая воздух невидящим взглядом. Пальцы живой левой руки слишком знакомым жестом легли на запястье правой, на стык плоти и мёртвого металла. Мыслями и памятью Майтимо был сейчас очень давно и далеко отсюда.

— Мы можем собрать войска. Выдвинуться на Тол-ин-Гаурхот. Если кузен действительно там, возможно, армии Нарготронда тоже выступят к нам на помощь для освобождения принца Третьего Дома. Пусть он и низверженный король… — выговаривая это непривычное слово на квенья, Макалаурэ поморщился. Прежде оно произносилось только их отцом Феанаро по отношению к их деду, первому нолдорану Финвэ. — Но он всё равно наш родич, он королевской крови!

— Мы можем, — в невидящие глаза Майтимо вернулся свет мысли. — Только кое-что меня настораживает. Сомнения. Если бы принц дома Финвэ попал в руки слуг Врага, нам бы уже дали знать… так или иначе.

— Если бы слуги Моргота прознали, кто он такой, — догадался Макалаурэ.

— Именно, — Майтимо пошевелился в кресле, взглянул на россыпь бумаг перед собой и произнёс с расстановкой и даже как будто равнодушно. — Подведём итоги: есть основания подозревать, что наш родич сейчас в плену. Предположим, Враг уже знает, что за птица попалась ему в руки. Стоит ожидать, что он попытается обратить это себе на пользу, как делал раньше. Отправит письма с требованиями. Но вряд ли к нам. Он очень хорошо нас знает. Письма могут уйти к нолдорану. Скорее всего так. Крепость Барад Эйтель всё ещё подвергается атакам его войск. Он вполне может послать гонца туда. Теперь: что может потребовать Враг? Моринготто должен подозревать, что Финдекано не пойдёт на уступки даже в мелочах... Вот как выходит, Кано. Боюсь, если Финрода разоблачили, его отправят дальше, в Ангаманди. Или уже отправили… Времени с конца осени прошло достаточно.

— Но… допустим, Финдарато не был узнан?.. — решился вставить Макалаурэ.

— Если Враг уже знает, кто такой Финрод, самым ценным ему станут знания: о секретах эльдар, о наших потайных убежищах, наших планах, подходах и паролях, — размеренно продолжал Майтимо, будто и вовсе не услышав вопроса. — Сведений об обороне Химринга кузену известно немного, но нам всё же стоит перепроверить. Если же Финроду удастся избежать разоблачения, тогда у него остаётся два пути. Умереть в темницах Тол-ин-Гаурхота под пытками слуг Врага, или же сгинуть в рудниках Ангаманди среди тысяч других безымянных рабов.

Макалаурэ похолодел.

— Значит, по-твоему, никакого выхода нет?

— Сейчас я не вижу веских причин для штурма Тол-ин-Гаурхота и гибели наших воинов, — жёстко ответил Майтимо. — Ещё во времена правления Третьего Дома Минас Тирит считался неприступным. Он очень выгодно расположен. Нынче все ближайшие земли во власти тёмных тварей. Незамеченными мы не подойдём. Нас вовлекут в бои задолго до подступов к самому острову. Ради спасения возможного десятка жизней погибнут сотни нолдор Первого Дома! И, даже взяв эти земли, мы не сможем их долго удержать без поддержки. А этот… слух от наших разведчиков, — Майтимо вновь указал на измятый листок, — пришёл очень уж вовремя. А даже если бы он прилетел позднее… я всё равно уверен в том, что это именно хитрая попытка выманить нас на бой. Ловушка. Или своего рода издевательское приглашение… — он помолчал, потом добавил: — Всё повторяется снова, ведь так, брат? Один из потомков Финвэ в плену, а остальным приходится как-то с этим… примиряться?

— Нельо…

— Да, — отозвался Маэдрос. — Я и не предполагал, что после освобождения от оков Ангаманди мне самому доведётся оказаться по иную сторону этого выбора. Финдарато уже, может быть, нет в живых… Может быть, в эту самую минуту он висит на цепи под ледяными ветрами Тангородрима, — голос Майтимо вдруг преисполнился крайней ненавистью и одновременно силой; глаза ярко сверкнули. — Или истекает кровью под бичами палачей… И что я должен ответить на это? Что я не в силах был его вызволить?

Макалаурэ опять смолчал, зная, что ни одно слово не принесло бы его брату утешающего облегчения. Не сейчас. Ни одна песня, будь ты хоть трижды великий и одарённый менестрель. Неизбывная боль и вина — вот что звучало в ушах сыновей Феанора единственной мелодией. Они сами выбрали это. С этим и жить теперь. Вечно. Ещё одна жертва, принесённая в угоду Клятве, обещанию отцу, бесконечной кровной мести.

— Мы можем хотя бы послать к острову самых опытных разведчиков. И в Дортонион... Пусть разузнают, о чём там говорят…

— В подземные темницы острова они заглянуть не смогут, — отрезал Майтимо. — Да и всем оркам в желудки тоже не заглянут… Нет. Мы ничего не будем делать. Мы не получали никаких сведений и слухов из Дортониона. Или я случайно проглядел это послание среди многих других бумаг.

Взглянув в окаменевшее лицо Макалаурэ, он продолжил холодно и твёрдо:

— Да, Кано. Это так. Финдарато принёс свою клятву. И сам решил её исполнить. Ничто не мешало ему сперва посоветоваться со мной! Прийти в Химринг и самому спросить моего совета. Но он отказался от этого решения. Хотя прекрасно знал, насколько драгоценны для нас Звёздные Камни. Знал и то, что я, как старший из сыновей Феанора, обязан следить за исполнением нашей Клятвы... Знал, чем она грозит любому, кто осмелится посягнуть на наследие нашего отца! Потому я делаю вывод, что он не думал вернуться. Может быть, и к лучшему. Иначе же…

— Но тогда это какой-то бесполезный, бессмысленный поступок! Тщетный для всех!

— Да. Финрода ведёт клятва, как и нас своя. А подбил на её исполнение Элу Тингол из Дориата. Вот так становятся явными истинные наши враги! Не знаю уж, что подвело Тингола: алчность, ненависть к нашему роду или зависть перед аманэльдар, но он сумел вбить между нами новые клинья раздора, лишить Нарготронд короля, а нас, возможно, будущей поддержки сородичей!

Скрипнули ножки кресла; высокий и мрачный Майтимо поднялся на ноги; тень его накрыла край стола и рассыпанные письма.

— Ты что-то ответишь братьям? — спросил Макалаурэ.

— Да. Напишу. Пусть не творят дальнейших глупостей, а то накликают себе беды на головы… — судя по голосу, Майтимо всё ещё пребывал в нелёгких раздумьях. — И Финьо тоже напишу. Если он, конечно, ещё не получил посланий от наших младших. Он будет раздавлен этой новостью.

— И никаких других приказов? Если мы всё-таки ошиблись, и Финрод сумел избежать плена? Или избрал иной путь на Север?

— Если он не изменит своей клятве, его схватят пусть не на Тол-ин-Гаурхот, а любой другой орочий патруль. Или стражи самого Ангаманди. Потому что я не вижу для него спасения в этой истории, — Майтимо протянул левую руку, безжалостно сгрёб письма в охапку, вышел из-за кресла и одним движением швырнул бумаги в камин. Пламя быстро и жадно пожрало хрупкие листы.

— Давно уже прошло то время, когда мы аккуратно хранили любые послания наших родичей в шкатулках и перечитывали их, наслаждаясь слогом, — заметил Макалаурэ, поднимаясь из-за стола следом.

— Сейчас это стало опасно и безрассудно, — не отводя взгляда от огня, отозвался старший брат. — Да и нет у меня желания перечитывать уроненные на бумагу мысли наших младших.

— Ясно… — протянул Макалаурэ. — Если у тебя всё, я пойду, пожалуй.

Майтимо только кивнул без слов, неотрывно глядя на огонь.

— Доброй ночи! — попрощался Макалаурэ без какой-либо надежды на ответ и вышел из комнаты. Он не ошибся — брат не ответил ничего.

*

Над холмами лежала тихая морозная ночь. Необычайно ярко и лучисто сияли сегодня звёзды — и уже имеющие имя, и только предлагающие себя назвать. Из-за далёкого горного хребта пробивалось серебристое свечение, предвещающее неспешное появление ладьи Тилиона. Мимолётно скользнув по сиянию равнодушным взглядом, Майтимо продолжил путь.

Он шёл по ощерившейся каменными зубьями крепостной стене. У каждого поста на каждой башне его молча и сдержано приветствовали часовые. Такие ночные обходы давно вошли у лорда Химринга в привычку — что поддерживало дисциплину ничуть не хуже иных мер. В первый же день службы новички обычно становились перед пониманием: и в полночь, и в сонный предрассветный час любой дозорный мог встретить на своём посту степенно прогуливающегося лорда. Такими мерами ленивые и бестолочи в рядах часовых долго не задерживались; оставшиеся быстро приучились не дремать на посту и быть всегда во всеоружии. Майтимо краем уха слышал, какие странные и порой откровенно пугающие слухи о нём бродили не первое уже столетие, постепенно прирастая всё новыми подробностями: и то, что после мучительного плена он совершенно разучился спать; и что его тело, истерзанное почти тридцатилетней пыткой, само отринуло нужды сна; что он просто не может засыпать, мучимый непреходящими кошмарами, или засыпает только благодаря настоям сонных трав, варимых для него травницами. Ничто из этого не было правдой — как часто бывало в жизни, правда лежала где-то посередине. За годы плена он действительно приучился забываться сном короткими урывками, и теперь при любом удобном случае умел бы заснуть и сидя, и даже стоя. Для долгого ночного отдыха ему и впрямь потребовалась бы помощь травниц, только он не любил затуманивать разум настоями. По ночам сон приходил редко — так повелось ещё с Тангородрим; ныне же чистый бодрящий воздух, беззвучие и слепящее глаза сияние звёзд остро и пьяняще манили его выйти под небо и как будто в первый миг вновь ощутить свободу. Жизнь и свободу — со всем, что они приносят, с хорошим и дурным.

Кутаясь в подбитый мехом плащ, сейчас Майтимо шёл именно туда, куда хотел — к северо-западному повороту крепостной стены. В той стороне небо оставалось мертвенно-чёрным, без единой искорки света. Там звёзды не видели земли сквозь непроглядную мглу, лёгшую на изувеченную огнём и скверной долину, некогда именовавшуюся Ард-Гален. Там, за горными цепями, высился Тангородрим, укрытый колдовством и расстоянием. Свербящий запах и вкус зла на языке. Зла, крови, боли, смерти.

Майтимо опёрся локтями о широкий парапет каменного зуба и застыл, всматриваясь в черноту. Он почему-то полагал, что после своего возвращения одним своим немыслимым примером, своими скупыми рассказами и обрывочными воспоминаниями о плене он вложит в сердце каждого эльда искреннее отвращение и ненависть к проклятой крепости Врага. Вокруг Ангамандо можно было сомкнуть кольцо осады, можно было ожесточённо биться с выходящими из её алой пасти орочьими ордами, можно было шагать к ней в атакующих рядах с холодным железом наголо. Но самому стремиться туда? По доброй воле? Какому сердцу хватит сил на такое отчаянное желание? И всё-таки Финдарато ушёл туда. Безвозвратно. Не только потому, что Майтимо не дал ему никакого шанса на спасение. Не очень справедливо считать это единственной причиной. Кузен сам выбрал судьбу и сотворил её тоже сам — всеми своими немыслимыми шагами, даже целой цепью таких шагов, начиная со встречи праотцов Людей сто лет назад в лесах востока. Нет, ещё прежде: с перехода через Хэлькараксэ. Сколько ещё раз потребуется мысленно повторить эти слова, чтобы самому поверить в полуправду?

— Лорд Маэдрос, — коротко приветствовал часовой. Лёгкий наклон головы — никаких лишних формальностей на стене. Обычно лорд отвечал таким же коротким кивком и не отвлекал излишними разговорами, если на то не было особой нужды. Часовой уже сделал шаг по пути дальнейшего следования, но в этот раз Майтимо окликнул его.

— Что там сегодня? Тихо?

— Да, Нельяфинвэ, — если воин и удивился, то никак это не выказал. Ну, захотелось повелителю крепости перекинуться словом, и что с того? Он остановился и добавил просто: — Ночь светлая, видно хорошо и далеко. Никаких шевелений. Да, я бы и почуял…

Почуял? И то верно. Едва глянув в лицо нолдо, Майтимо узнал своего случайного собеседника. Он знал всех воинов Химринга: и исконных, и пришедших позднее. Этот был как раз из вторых. Исконный воин Аглона, верный Первого Дома, воевавший во всех прошлых битвах, сражавшийся в рядах защитников крепости Тьелкормо и Куруфинвэ и захваченный в плен в одной из стычек. Переживший темницы Ангаманди, бежавший, спасшийся. Одним из напоминаний о тех страшных днях у нолдо остался не поддающийся исцелению шрам на половину лица, чудом не задевший глаз. И множество других… по всему телу. И чувство… Многие бывшие пленники Ангаманди чуяли тёмных тварей даже на расстоянии. Не видели, не слышали, не обоняли. Чуяли. И резали их с куда большей яростью, чем прочие.

— Как дни твои, Дунвагол?

И снова часовой не удивился. Это было известно и привычно: лорд крепости каждого узнавал в лицо и помнил имена. Все их истории. Хотя истории Дунвагола в Химринге было уже поболе сорока лет. Бывший аглонец давно прижился здесь, укрепился корнями, оброс приятельством и дружбой.

— Неплохо. Да, вполне...

Майтимо кивнул и вновь обратился немигающим взглядом к чёрному в ночи Северу.

— Там. Он сейчас засел там. Точно жирный паук в своей паутине. Дёргает за невидимые ниточки, насаждает зло везде, куда вроде бы и не может дотянуться. Неужели когда-нибудь сапог нолдо сможет раздавить эту гадину?

— Сможет, — часовой не был бы нолдо и воином Первого дома, если бы ответил как-то иначе. — Пусть даже не один сапог, а несколько…

Старший из сыновей Феанора коротко улыбнулся, потом поджал тонкие губы, стиснул живой ладонью металлическую руку и сильнее навалился на локти.

— Я сам никогда не спрашивал тебя, Дунвагол… И ты не обязан отвечать мне, как твоему лорду, если не захочешь. Как тебе удалось… обмануть тень Ангаманди?

Сей вопрос был не из лёгких. Может статься, даже слишком личным. Всех пленников, бежавших из земель Моринготто, конечно же расспрашивали, проверяли по возвращении, а при необходимости или подозрении даже допрашивали. Дунвагол прошёл через это ещё в Аглоне, куда явился сразу после побега. Был расспрошен и признан неизменённым. Неотравленным тенями Чёрного Врага. Дважды этот вопрос обычно не поднимали — считалось ни к чему. И уж сам Майтимо точно не стал бы лезть с расспросами в чью-то душу. В обычный день…

— С этим мне помог мой друг, — ответил Дунвагол. Майтимо не смог не улыбнуться снова, хотя эта улыбка вышла несколько кривоватой.

— Знакомо. Как и мне мой.

— Храбрец Финдекано. Все это знают, — Дунвагол помедлил несколько мгновений, потом шагнул ближе к стене, вставая рядом со своим лордом, и так же пристально всмотрелся в чёрную неизвестность.

— Мой друг пробыл в плену куда дольше меня. Когда подвернулся шанс, он отвлёк внимание стражи. Тогда многие из нас смогли бежать из рудничных шахт. А добрались ли хоть куда-то — другой вопрос. Мой друг бежать не смог.

— Сочувствую, — проговорил Майтимо. Могло ли стать утешением то, что он собирался сказать далее? Для кого-то возможно.

— Ты пришёл в Химринг больше сорока лет назад, Дунвагол. Пленники Ангаманди обычно столько не выживают. Я знаю это по опыту.

— Смерть — зачастую лучший выход из Ангаманди, лорд Майтимо. Но мой друг ещё жив. Если бы он сошёл в Чертоги Мандоса, я бы это почувствовал.

— Жаль, если так.

Дунвагол рассеяно скользнул пальцами по тщательно застёгнутым ремешкам доспехов, подождал немного и сделал первый шаг в сторону, правильно полагая беседу завершённой.

Майтимо прикрыл глаза.

Часовой ушёл, быстрыми шагами увеличил расстояние и скрылся в темноте, по наитию угадав, что лорду крепости более всего ныне требуется одиночество. Когда вдалеке истаяли последние шаги, Майтимо поднял правую, неживую руку и протянул её в сторону севера.

— Прощай, Финдарато. Лёгкой тебе дороги к Западу, друг и родич! Тебя прозвали честью и совестью нолдор. Нельзя сказать, что с твоим уходом мы, как народ, обязательно утратим всю нашу совесть и честь, но что-то лучшее в нас, безусловно, потеряем. Видно, так суждено. Прощай!

Он замолчал; в чёрной тишине ночи были слышны лишь шелесты ветров, вечно и безустанно кочующих над миром.

Стоя на открытой галерее Минас Тирита, Майрон без особой радости в лице наблюдал за медленно тянущейся по берегу реки цепью небольшого каравана. Смешанный отряд из людей и уруков, верховых и пеших, пришедший с южных земель. Весть о идущих через ущелье пришельцах прилетела с дозоров ещё вчера утром, но до крепости они добирались с внушительной задержкой. Такую медлительность военного отряда могло объяснять только одно — ведомые пешком пленники. Угнанные в рабство крестьяне или проигравшие удаче партизаны Дортониона, а то и вовсе сбившиеся в банды разбойники с окраин Бретиля. Сколько из них падёт на долгом пути до рудников Ангаманди, забранных в смерть неважно чем: зимними холодами, незаживающими ранами от кандалов, отмороженными конечностями или заражением крови. На Север в зиму рабов обычно не перегоняли — в том числе и по причине малого числа выживающих. Между тем головная часть отряда уже въехала в долину и свернула на проторенную дорогу к мосту. Губы Майрона слабо дрогнули, не складываясь, однако, ни в улыбку, ни в гримасу, когда он разглядел ехавшую впереди троицу. На мощном чёрном жеребце справа ехал майа Бурхмут, один из военачальников Ангбанда, назначенный следить за наведением порядков в Дортонионе и на землях, граничащих с Бретилем и Нарготрондом. Всадником слева оказался молодой адан с чертами внешности, характерными для племени истерлингов — смуглокожий, узкоглазый, довольно высокий; его тёмные прямые волосы, неожиданно длинные, были не обриты на полголовы, а завязаны на затылке в густой хвост. Ехал он на кауром скакуне, везя с собой незнакомое Майрону знамя жёлтых и багровых цветов — видимо, родовое. Посередине между двух спутников закутанная в струящийся чёрный плащ ехала Тхурингветиль. Нисколько не смущённая морозом и кружащимся снегом она скакала, откинув капюшон за плечи; распущенные чёрные волосы вольно текли по спине или взвивались, подхваченные внезапным резким порывом ветра. Такая, как сейчас: свободная, смешливая, с разрумянившимися от быстрой скачки и холода щеками и со сверкающими глазами Тхурингветиль любому виделась бы удивительно прекрасной и желанной. В другой раз Майрон и сам бы залюбовался этой женщиной, но в те считанные минуты, оставшиеся перед прибытием гостей, мысли его были заняты совсем другим.

Когда он спустился по длинным лестницам во внутренний двор, головная троица уже миновала распахнутые створы ворот и спешивалась у коновязи. Слуги крепости выбегали навстречу, принимали у высоких господ поводья лошадей, дорожные сумки и плащи. Через ворота бодрой рысью въезжали дружинники Бурхмута. Других темноволосых истерлингов среди них Майрон, кстати, не заметил. Эдайн смешанного отряда были именно уроженцами лишённых дневного света земель Ангаманди: бледными, белёсыми, коренастыми и низкорослыми потомками безымянных племён, некогда насильно пригнанных из-за гор. Грубоватые черты их лиц наводили на мысли о примеси орочьей крови, пусть и сильно разбавленной в поколениях.

Заметив вошедшего на двор Майрона, Бурхмут кинул перчатки слуге и поднял правую руку в знак приветствия. Как и многие военачальники Севера, свой телесный облик он воплощал высоким, сильным и статным. Рассыпавшиеся из-под снятого шлема недлинные тёмные волосы обрамили красивое лицо с правильными точёными чертами и с серыми глазами. Сотни валианских лет тёмные Айнур подчиняли себе искажённое уродством орочье племя, лелеяли ненависть к старшим Детям Эру и всем деяниям их рук, но собственные обличия продолжали воплощать похожими на идеальную красоту квенди. С недавних пор — именно с чертами аманэльдар.

— Гортхаур! Моё приветствие! — Бурхмут вытащил из-за пазухи заранее заготовленные бумаги. — Вот. Согласно твоим порядкам, о которых я столь наслышан. Там все заверенные приказы и распоряжения Севера. Я не желаю неудобств.

— Привет и тебе, Бурхмут, — ответил Майрон. — Ну, что поделать, каюсь, в порядках я такой дотошный. Тебе нужны печати и подписи для немедленного проезда на Север? — он развернул бумагу и быстро окинул её взглядом. — Могу выдать грамоту хоть сейчас.

— Я не настолько тороплюсь, — лицо ангбандца посетила широкая улыбка. На нынешний день свои взаимоотношения с Бурхмутом Майрон оценивал как вполне ровные: не скрытые или откровенно враждебные, а скорее равнодушно-выжидательные. Бурхмут не исходил тайной завистью и ненавистью, как многие оставленные в Ангаманди злопыхатели, но и не предпринимал попыток сблизиться и стать союзником-соглядатаем, подобно Тхурингветиль. И то, и другое Майрона покуда вполне устраивало.

— Собственно, я к тебе совсем за другой просьбой, Гортхаур. Моим воинам нужен отдых, хотя бы на пару дней. Мне подсказали, что в твоей крепости я сумею найти временный приют и пополнить кое-какие припасы для похода, — Бурхмут чуть покосился в сторону стоящей чуть поодаль Тхурингветиль. В мужской разговор женщина не вмешивалась, молча наблюдала издали.

— Потом мы выдвигаемся обратно на юг. Там осталась ещё незавершённая задачка.

— Вот как… — Майрон вдруг поймал на себе знакомый призывный взгляд Тхури. Заметив его внимание, она широко улыбнулась. Меж алых губ показались белоснежные ровные зубки. Взметнулась, вопросительно изгибаясь, ровная изящная бровь. Тхурингветиль игриво повела головой, склоняя её ближе к плечу, небрежно оправила пальцами складку на вороте. Двор крепости заполнялся подъезжающими из хвоста отряда уруками верхом на волколаках. В нескольких шагах позади Тхурингветиль резко осадил коня один из всадников, вернее, всадница — темноволосая и рослая дева-аданет в тёплой дорожной одежде и в плаще с меховым капюшоном. Спешившись сама, она помогла сойти с коня своей похоже одетой спутнице, тоже из эдайн, но со светлыми волосами и с куда более тщедушным сложением. Эта помощь пришлась кстати: руки светловолосой оказались связаны перед собой хитроумными узлами, не оставляющими простора для сложных движений. На шее пленницы была не туго закреплена кожаная петля, поводок от которой оказался намотанным на ладонь всадницы. Заметив взгляд темноволосой аданет, неотрывно припавший к Тхурингветиль, Майрон подумал, что его бывшая любовница, видимо, воспользовалась советом и нашла служанок под свой вкус в разорённых людских селениях.

— Позволь, я уточню детали, — заговорил Майрон, вновь поворачиваясь к Бурхмуту, невзирая на неудовольствие Тхури. — Ты просишь короткой передышки для своих людей, приюта и припасов? Что ж, с этим я могу помочь. А с теми, кого ты ведёшь в рабских поводках, как поступишь? Или на Север они пошагают сами?

— Это не просто рабское отродье, — ангбандец ухмыльнулся и качнул головой. Ровно в этот момент во двор заводили закованных в кандалы и колодки пленников. Числом их было около двух десятков. Облачённых в доспехи вооружённых конвоиров уруков наблюдалось куда больше. С первого же взгляда Майрону стало ясно отчего.

— Эльдар?

— Нолдор, — со значением и уловимым торжеством в голосе поправил Бурхмут. — Все бывшие подданные короля Фелагунда. Хотя, там есть и кое-кто из лесных, но их едва ли теперь отличишь друг от друга.

Но нет... От лесных эльфов нолдор отличались не только внешне. Даже не цветом волос — головы и у тех, и у других пленников были одинаково уродливо обстрижены, а оставшиеся клочки от грязи и крови потеряли свой изначальный цвет; и не куда более высоким ростом — под тяжестью усталости и боли, тянущего к земле веса железных колодок, согбенными горбунами выглядели все. Побагровевшие руки одинаково потемнели от мороза и застоя крови, от одежд остались почти неотличимые друг от друга рваные лохмотья, а чёрные от побоев и запёкшейся крови лица с заплывшими веками одинаково были опущены к земле. Избивали пленников точно не единожды, прицельно и нещадно, явно пытаясь затушить страшный многим Свет Благословенного края в упрямых серых глазах. Но он оставался — незримым покрывалом окутывал тех, кто когда-то видел его воочию, проницал своим золотисто-серебряным сиянием их феар, вплетался в саму суть мыслей и чувств, преумножался, питаемый неугасимым внутренним душевным огнём. Майрону порой казалось, что когда все нолдор-изгнанники сойдут в обещанные проклятьем Намо Чертоги мёртвых, тогда в Бездне Мандоса неизменённого Света Древ окажется больше, чем где-либо в самом благом Амане.

Отогнав лишние в данный момент мысли, Майрон вернулся к услышанным словам.

— Бывшие подданные? — переспросил он, снова возвращаясь глазами к дорожной бумаге в руках. Но на сей раз расчёт не оправдался, Бурхмут никакой особой осведомлённости в данном вопросе не обнаружил:

— Теперь они бывшие подданные всем, кроме каменоломен Ангамандо и рудников. Так вот, ближе к делу. Суть в том, Гортхаур, что сейчас мне их вести куда-то не с руки. Мне стали известны кое-какие возможные секреты, я и хотел бы проверить их в деле. В твоих подземельях ведь найдётся парочка надёжных темниц? Этих тварей всего семнадцать. Двое-трое их них, быть может, скоро и сами сдохнут. И всё же… мне бы не хотелось, чтобы моих пленников у тебя сожрали с потрохами. Вдруг придётся что-то уточнять у них. Поэтому распорядись, пусть им подберут камеры с крепкими дверями.

— Кажется, у Каргахта слишком длинный язык…

— Э-эй, с Каргахтом вы разбирайтесь сами. Я же просто прошу поберечь мне пленников до возвращения. Если не пригодятся, обещаю, отдам тебе. Скормишь своим зверям хоть всех разом, хоть по кускам, мне уж нет дел до твоих здешних развлечений.

— Вот как? И такое уже болтают? — спросил Майрон, всё отчётливее ощущая набегающие на разум волны, сотканные из переплетений чужих чувств. Усталость, подозрительность, тревога — люди-дружинники Бурхмута. Злость, недоверие, подозрение, раболепный страх — пришедшие с отрядом уруки. Пленники, согнанные в плотную группу посреди заснеженного двора, слышались ярким сгустком ужаса, боли, отчаяния, отвращения и ненависти.

«Нолдор. Как же это некстати!»

Майрон сделал знак одному из своих подчинённых.

— Нынче освободились несколько казарм в наземном крыле, Бурхмут. Свет Анара над Сирионом в эти месяцы обычно скрыт тучами, даже мои орки притерпелись. Такое скудное жильё твоим воинам сгодится?

— Вполне. Они привычные, а баловать их не стоит, — ответил ангбандец. — Была бы похлёбка, очаг, да крыша над головой. Постели и то покажутся за роскошь. Но нескольких своих людей я желаю разместить в гостевых покоях неподалёку от своих.

«Что ж. Ожидаемая прихоть. Теперь нужно установить отдельное наблюдение за этими гостями…»

— Коли желаешь, там и разместятся. И постели им найдутся, и даже одеяла, — Майрон перехватил взгляд дожидавшегося приказов слуги и, подманив его, распорядился: — Подготовьте гостевые комнаты. Пленников — на попечение Кагиру. Пусть запирает в дальнее крыло, подальше от чужих глаз. Распоряжения об обработке обычные. Пленники представляют ценность, пусть это тоже будет донесено до всех ушей. Наказание для ослушавшихся моего приказа неизменно.

— И каково же неизменное наказание? — спросил Бурхмут будто бы лишь из одного любопытства.

Майрон усмехнулся, сверкая зубами.

— Обычное. Провинившийся отправляется в клетку к варгам. Так что насчёт обеда, Бурхмут? Сегодня у меня к столу отличное мясо.

*

— Мне могло бы показаться, что ты вовсе не был рад меня увидеть, — негромко шепнула Тхурингветиль, когда она рука об руку с Майроном поднималась в накрытый к обеду гостевой зал. В отличие от других гостей, идущих следом, путь Тхури знала наизусть и при необходимости смогла бы найти с закрытыми глазами.

— Скажем так… не ожидал, — ответил он. Тхури покачала головой и задумчиво накручивала локон длинных волос на палец.

— Мы нехорошо расстались.

— Ждёшь моих извинений? — он счёл разумным сейчас следовать её игре до конца.

— Нет, не жду, — куда жёстче ответила Тхури, убрав из голоса несвойственную моменту томность. — Я-то как никто другой знаю: любой волк метит территорию, которую считает своей. От тебя за милю несёт смертной девицей. Мог бы прямо сказать мне, что претендуешь. И между нами не было бы ссор.

— Вижу, ты тоже не скучала, — Майрон едва заметно наклонил голову в сторону плеча Тхури, за которым неотступно следовали её две служанки.

— Последовала одному совету, что оказался очень удачным, — Тхурингветиль улыбнулась краешками губ и несколько помедлив, скользнула узкой ладонью под локоть Майрона. — И я не желаю, чтобы между нами в расставании оставались острые и злые осколки…

Он усмехнулся.

— Ну, нет уж. С Сильмариллами — это не ко мне.

Тхурингветиль в ответ звонко рассмеялась, уже с привычной уверенностью опираясь на его руку.

— О, да, буду честной, я по тебе скучала. По твоим невообразимым выходкам! — она прильнула нежной щекой к его плечу, казалось бы, не замечая ярой волны ревности, поднявшейся из-за её спины. В затылок Майрона упёрся откровенно буравящий взгляд темноволосой аданет. Какая злая девочка!

За накрытый стол в парадно украшенной гостиной уселись трое майар и пятеро эдайн из числа дружинников Бурхмута — то ли телохранители, то ли ближайшие сподвижники. Что вероятнее — всё сразу. Четверо людей сразу сгрудились у дальнего края стола. Участие в беседе они вряд ли собирались принимать. Последнего из пятёрки сопровождающих, молодого истерлинга, Бурхмут самолично усадил по левую руку от себя. Темноволосая служанка Тхурингветиль за стол не села — осталась стоять за креслом своей госпожи. Покорная светловолосая пленница безмолвно опустилась на пол у ног Тхури.

Потянувшиеся слуги бесшумной вереницей подносили к столу блюда и корзины с виными бутылями; добавили и зажгли ещё свечей. Полумрак раннего зимнего вечера отступил, светлые своды бывших эльфийских палат озарились своей прежней красой. Даже угрюмые воины-северяне как-то по-особенному поглядывали на искусно выполненные стенные фрески кисти живописцев нолдор, на мраморные рельефы, рождённые из камня властью резца мастера, на высокие витражные окна, которые превращали проходящий через них тусклый зимний свет в мягкий и золотистый.

— А ты ведь ценишь эти эльфийские красоты, — заметил развалившийся в кресле Бурхмут. Между сменой блюд он сыто оглядывал убранство гостевого зала. — Коли сохранил здесь всё без изменений, не дав запоганить пришлому орочью.

— Прежде всего я ценю свои удобства. И да, красоту я тоже ценю, — подтвердил Майрон, покачивая перед лицом хрустальным бокалом с золотым обрамлением, в котором должное время томилось благоуханное эльфийское вино. — Шелка и роскошь одежд, вкусную еду. А почему я не должен этого любить? На это существуют какие-то запреты?

— Избаловался же ты в своём блаженном Валиноре, — фыркнул Бурхмут и подцепил с серебряного блюда баранью ногу. — Золотые одежды, сладкие вина, шелка… Кто возводил этот замок, напомни-ка мне?

— Арфинги. И вина у них в самом деле сладкие, попробуй сам и убедись.

— Это да, — согласился Бурхмут, запивая мясо вином из кубка. — Не чета прочим помоям. Порой я думаю, что эльфов стоило бы оставить жить ради их виноградников. Может и нужно будет так поступить. Пусть живут и трудятся где-нибудь на юге. Если, конечно, они сами друг друга прежде не перережут.

— Когда же наступит это благодатное время! — вставила Тхурингветиль с гримасой неприязни на прекрасном лице. — А я бы на такое посмотрела. Но вовсе не желаю ждать столько же, сколько уже ждала!

— Власть привлекает сильных, — возразил Бурхмут. — Из-за неё ссорятся даже дивные. А коли все они сбились по укромным норам, грызня взаперти их же и погубит. Дортонион уже весь наш, — похвастался он Майрону.

— Так поделись свежими новостями, — предложил Майрон. — Сидя тут, я рад послушать не сплетни, а именно новости из первых уст. Что слышно с эльфийских границ и брошенных ими земель?

— Только слухи о непорядках в скрытых королевствах, — подёрнула плечами Тхурингветиль и посмотрела на Бурхмута с раздражением во взгляде, словно продолжая какой-то давний спор, многократно ведомый между ними двумя. — Но такие сплетни давно ходили, и они неинтересны. И вряд ли они подтверждены чем-то существенно.

— Чушь! — провозгласил Бурхмут, опрокидывая в себя остатки вина и указывая слуге вновь наполнить кубок. — Слухи слухами, но власть их явно дрогнула. Пока вожди эльдар ссорятся из-за места на троне, мы успешно двигаем наши войска на юг. Хочешь новостей, Гортхаур? Теперь мы продвинулись намного дальше Тейглина! Почти не встречая сопротивления. Все нолдор Нарготронда спешно бежали к своему скрытому городу, побросали дома, селенья и посевы. Они оставили после себя только слабаков вроде так, кого мы захватили в плен. И тут нам повезло! Среди пленников оказались летописцы. Каргахт давно всем талдычит, будто Гондолин расположен на востоке. А я вот всегда был уверен, что он где-то западнее. Сыновья Финголфина вряд ли осмелились бы сильно разделяться. Тайный город куда ближе, чем мы предполагали.

— Так ты напал на след Гондолина?

— Может быть, — ухмыльнулся Бурхмут. — Но, чтобы убедиться в этом, мне нужно месяца четыре. Или чуть больше. К весне станет ясно, отправимся ли мы штурмовать крепость нолдорана, или разграбим забитый драгоценностями город его младшего братца.

— Тогда стоит выпить за скорую ясность в делах! — Майрон значимо поднял кубок. — И что же ты узнал?

Бурхмут отпил вина, откинулся на спинку кресла и прищурился.

— Эред Ветрин, — сказал он коротко.

Майрон не донёс кубок до губ.

— Полагаешь, Гондолин там?

— Расскажи ему, — вдруг вмешалась Тхурингветиль. — Майрон часто бывал в Тирионе Амана. Он близко знаком со всем этим королевским сбродом. Пусть тоже скажет, что об этом думает.

— Вы что же, раздобыли тайные карты Гондолина? Или описания города в летописях эльдар?

— Последнее, — решился Бурхмут, явно взвесивший «за» и «против». — Летопись повествовала о гибели гондолинской принцессы, сестры Тургона, дочери Финголфина.

— Ириссэ Ар-Фэйниэль?

«Я и не знал, что она погибла…»

Пусть и дочь королей нолдор, пусть и дочь проклятых Владыками изгнанников, в первую очередь Ириссэ была и оставалась женщиной. Ни лука, ни меча против собратьев-теллери в Альквалондэ она не поднимала. Майрон знал это подлинно. Однако и её настигла отсроченная кара Запада, павшая на весь народ восставших бунтарей. Проклятье Мандоса выследило жертву даже в благополучном, казалось бы, сокрытом от бед и врагов Гондолине. Что же это? Все до единого нолдор обречены на смерть без единого шанса на прощение? Даже неповинные? Таково есть понимание Валар своей задачи Владычества над Спетым миром?

— Она умерла в том самом Гондолине, — будто отвечая на мысли Майрона, отозвалась Тхурингветиль. — Раньше считалось, что город полностью сокрыт, но, видимо, эти слухи не такая уж правда. История о принцессе ведь как-то выбралась за тайные стены…

— Пленные нолдор поведали, что летописные записи были сделаны с копии письма, некогда посланного Тургоном с гонцом в Хитлум, к своему отцу нолдорану, — пояснил Бурхмут. — В письме Тургон рассказал, что его сестра-принцесса покинула скрытый среди горных цепей город, сбежала от сопровождающей её свиты и устремилась куда-то на юго-восток на встречу с её любимым родичем, златовласым кузеном… Но, едва спустившись с предгорий, заблудилась в большом древнем лесу и встретила там охотника из синдар, который позже стал её мужем. Помню, Мелькор как-то упоминал о крепкой дружбе между Вторым и Третьим Домом нолдор. Речь будто бы даже заходила о возможной помолвке между дальними родичами.

— Любимый златовласый кузен принцессы, живущий где-то на юго-востоке — это, должно быть, король Фелагунд, — пояснила Тхурингветиль. — Синдар в тех краях живёт немало. Но большой древний лес рядом с горной цепью лишь один…

— Лес Нуат… — на выдохе проговорил Майрон.

Бурхмут высоко воздел над головой кубок, не обращая внимания на то что вино выплеснулось ему на пальцы и стекает под рукав.

— Именно. Лес Нуат. И вот тут всё сошлось! Я был прав. Тургон не стал бы убегать и прятаться далеко от владений своего отца и старшего брата! Он выбрал для своей норы безопасное укрытие. С северо-запада подходы к городу охраняют эдайн Дор-Ломина, а с юго-востока их до недавних пор защищали нолдор Нарготронда. В летописях упоминается, что в городе всего один вход. Гондолин будто нарочно выстроен, чтобы быть осаждённым.

— И всё же в Эред Ветрин немало перевалов, — по некотором размышлении заметил Майрон. — А что до неизвестных седловин, не нанесённых ни на одну карту, их и вовсе никто никогда не считал.

— Я и сосчитаю, — ухмыльнулся Бурхмут. — А Тхури мне поможет.

— Не за спасибо. Я надеюсь получить свою часть награды, — не преминула вставить Тхурингветиль.

— Да, да, — Бурхмут обратился к Майрону: — Так что ты думаешь? Похожи мои догадки на правду?

— Я не держал в руках эти летописи и сам не слышал допросов твоих пленных. Но если всё в них именно так, как ты говоришь, то да, это очень похоже на правду.

Расхохотавшись, Бурхмут провозгласил новый тост за удачу, благоволящую храбрецам. Майрон ответил полуулыбкой, тоже приподнял кубок и пригубил вино. Сам он полагал поиски Гондолина в горах Эред Ветрин более чем бессмысленными. Пленные воины нолдор не выдали бы тайн даже под пытками, явив потрясающую стойкость, но книжники того же народа могли обнаружить не менее выдающуюся хитрость. В памятные Майрону давние времена за Морем Ириссэ не водила особенной дружбы с кузенами Третьего дома, и никогда не отдавала своё сердце Финдарато. А вот с другим кузеном, Тьелкормо Феанарионом, своевольную и свободолюбивую Ириссэ как раз связывала нежная дружба и страсть к охоте и конным скачкам. Не к златовласому, а к светловолосому своему родичу она, скорее всего, спешила, вырвавшись из оков запертого города. И, если речь в летописи шла о временах правления Нолофинвэ, то именно на юго-востоке от Эхориата, в Химладе, до Дагор Браголлах жил Тьелкормо Туркафинвэ. Всего одно неправильно толкованное слово пленного летописца, и вот итог: не тот родич, не тот лес, а поиски Гондолина уже ведутся более чем в ста милях к западу от искомого. Хорошо бы разузнать, кто из этих несчастных семнадцати тот самый хитроумный книжник до следующего лета и успеть подарить смельчаку быструю и лёгкую смерть.

За окнами быстро стемнело; витражные окна уже не пропускали внутрь дневной свет, и слуги принесли побольше свечей, закусок и вина. Пьяные и сытые гости-эдайн привечали продолжение пира своеобразными выкриками на удручающей слух смеси талиска и тёмного наречия. Тхурингветиль отвлеклась от разговора, чтобы покормить связанную служанку со своих рук. Майэ подносила собственный кубок к губам девушки, мягким шёпотом приказывая ей осторожными глотками отпивать сладкое вино. Судя по затуманенному взгляду и вялой покорности, светловолосая пленница неизменно пребывала во власти чародейского морока. Майрон не сомневался, что глухая одежда аданет скрывает под собой многочисленные укусы, усыпавшие тело, — и свежие, и уже зажившие.

Молодой истерлинг, спутник Бурхмута, напротив, наслаждался пиром с искренним воодушевлением юности. Он угощался, много пил, хмыкал и усмехался в ответ на какие-то оклики и подначки со стороны других эдайн. За весь вечер он не проронил ни слова, но, судя по блеску чёрных глаз и их быстрому внимательному движению, ни одно слово из беседы, ведомой между тремя майар, не миновало его слуха. Майрон всерьёз задумался над тем, какую службу юный воин нёс при своём господине. Телохранитель? Оруженосец? Вряд ли обычный герольд, да и для ответственного заместителя слишком ещё незрел годами и недостаточно значим. Скорее всего и первое, и второе, всё понемногу, плюс ещё и третье, решил он, незаметно наблюдая за довольно раскованным поведением адана. Свои догадки Майрон решил подтвердить, не мудрствуя лукаво.

— Кто твой юный спутник, Бурхмут? Ты его не представишь?

— Мой ученик. Хартханна. Из восточных эдайн. Кстати, о тебе он тоже наслышан, — довольно осклабился Бурхмут, протянул руку и с нарочитой небрежностью потрепал молодого воина по плечу.

— Не только. Мальчик на многое способен, — ввернула Тхурингветиль с плотоядной усмешкой. — Не первый он уже ученик на моей памяти, ведь так?

— Таков вечный порядок. Ученики рано или поздно покидают своих наставников, — Бурхмут встряхнул головой, откидывая с глаз упавшие на лицо волосы, поднял руку повыше и с нежностью огладил пальцами изгиб гладкой безбородой щеки истерлинга. — Так делала и ты, Тхури. Так и Гортхаур покинул своего Ауле. Да и я сам когда-то тоже ушёл от Оромэ.

— Ты служил Оромэ? — заинтересовался Майрон.

— А, кстати, да, — заговорила Тхурингветиль. — Я уже давно хотела расспросить тебя о землях далеко на востоке. О тех, куда наведывался Вала-Охотник, чтобы обнаружить юных квенди…

Майрон изумлённо вскинул бровь.

— Неужели ты был вместе с Оромэ, когда тот впервые нашёл легендарный Куивиэнен?

— Что? Нет. Свиту Охотника я оставил гораздо раньше, ещё во времена Алмарена и Светильников. Я не помогу тебе с теми поисками, Тхури. Ничего о них не знаю. Да и не вижу смысла искать что-то далеко на востоке. Если там вообще что-либо осталось.

Майрон поглядел на Тхурингветиль.

— Ты не отказалась от своих планов?

— Это вполне может подождать до времени, — она взмахнула рукой. — Сейчас нам куда важнее другой восток. Который поближе. Химринг, например.

— Пусть его! — возразил Бурхмут. — Для сегодняшней беседы Химринг тоже может подождать. Нечего припоминать за столом этих тварей. Не сегодня. Не за бутылью славного вина.

— Пожалуй, я поймаю тебя на слове, — заметил Майрон. — Мне интересны новости оттуда. Соглядатаи Нирбога давно не приносили ничего полезного.

— Да? Тогда расскажу, что знаю. Но не сегодня. Завтра, — затуманенные винным паром мысли Бурхмута уже свернули на другую тропку; нежно поглаживая ладонью щёку своего ученика, он обернулся и поймал взгляд Майрона.

— Что, приглянулся тебе Хартханна? Я могу позже послать его к тебе для обучения, если ты захочешь. Он и сам давно проявляет к тебе интерес…

Брови Майрона чуть дрогнули, приподнимаясь; он заметил, как чёрные глаза истерлинга с обескураживающей смелостью привлеклись к его лицу. Мало кто мог выносить его прямой взгляд... Тем более, смертный.

— И что же он знает обо мне? — впустив в свои слова опасную мягкость, осведомился Майрон.

— Я знаю, кто ты. Гортхаур Жестокий, — в голосе истерлинга слышался едва уловимый акцент. На квенья он говорил правильно и бегло, кстати, не только по меркам эдайн. Выговор его сделал бы честь и лесным эльфам. Имя на синдарине тоже было исполнено удивительно красиво.

Бурхмут усмехнулся и одобрительно покивал головой:

— А знаешь ли ты, ученик, за что Гортхауру дали его титул? И кто?

— Эльфы нолдор. За то, что он без жалости внезапно изгнал их из этой крепости и земель. Он наслал в ночи волколаков с красными глазами и ужасающую Тьму…

— Любит эльфийские байки, что ж тут взять! — почти добродушно посетовал Бурхмут. — Нет, Хартханна. Жестоким Гортхаура прозвали в Ангамандо. Прозвали сами же Айнур. Многие из них были действительно напуганы некоторыми его деяниями и устрашились тогда.

Майрон стиснул зубы, при этом стараясь не выдавать чувств за непроницаемым выражением лица и неизменной лёгкой улыбкой. Его руки свободно легли на подлокотники кресла, оставаясь расслабленными.

— Как-то раз Гортхаур пришёл в ярость и спалил полную темницу пленных квенди. Их было там около сотни. Сам я не видел то бушующее белое пламя, настолько жаркое и яростное, что в одно мгновение расплавило гранит. Зато позже я видел оплавленные стены. Камень… точно растаявший от жары кусок масла. И вплавленные в скалы обугленные кости… и черепа, — Бурхмут глубокомысленно кивнул, будто подтверждая таким способом свои слова, обернулся и снова посмотрел на Майрона. — В другой раз он подчинил своей воле целую армию разгневавших его тупиц орков. Все они, как один, в одночасье выхватили мечи и разом намотали на клинки кишки друг другу. Один момент. Тысяча смердящих трупов. Вот с тех пор его и стали называть Жестоким.

Пальцы Майрона резко стукнули по резному дереву подлокотника; он вдруг ощутил, что в зале воцарилась мертвенная тишина; любой внезапный звук сейчас показался бы слишком громким. Тхурингветиль отмерла второй; изящно изогнувшись всем телом, она поднялась из кресла:

— Пожалуй, я уже проследую в свои покои. Мои служанки утомлены после долгой дороги, и я бы сама хотела переодеться и умыться.

— Твои комнаты готовы и ждут тебя, — ровно отозвался Майрон и продолжал, обращаясь уже к Бурхмуту: — Этим моим поступкам были свои причины, которые ты, конечно, хорошо помнишь.

— Ну, разумеется. Я не говорю, что это было неистовство безумия, — широкая улыбка не покинула тонких губ ангбандца. На лице истерлинга застыло неясное выражение: среднее между ошеломлением и неверием. Но Бурхмут продолжал: — А ещё я припоминаю, как однажды сразу пятеро глупцов майар решили бросить тебе вызов. О, Хартханна, то был действительно славный поединок! Хотя сам я его полностью не застал. Скажу только, что раскиданные по его окончании оторванные конечности раз и навсегда высекли искру разума в головах других бездумных. Которые мнили себе, будто они могучи и сильны. Так Гортхаур окончательно обрёл свой титул — Жестокий. Но я-то думаю, в тот день ты был поистине великолепен. Майрон.

Майрон неожиданно рассмеялся в голос.

— Какие похвалы, дорогой мой гость! Я польщён, право слово! Заслужил ли я их?

— Ещё он может обращаться в огромного волка, — будто не слыша вопроса, продолжал Бурхмут. — И, как говорят, в таком облике способен разорвать любых врагов на мелкие клочки. Думаю, по силе среди Айнур Ангбанда ты третий, Гортхаур. После самого Владыки и Готмога. Хотя, уже не знаю. Возможно и второй.

— Так отчего же ему не выйти против проклятых захватчиков нолдор? — воскликнул истерлинг. От кипящего волнения в его голос проник режущий ухо акцент, разом исказивший певучую речь Высоких эльфов. Бурхмут, как будто собиравшийся ещё что-то добавить, прихлопнул рот.

— Однажды это случится. Когда пробьёт час, назначенный нашим Повелителем. Когда вся сжатая в кулак мощь Севера единым порывом прокатится по миру, насаждая новый порядок …

— Достаточно! — резко возвысила голос Тхурингветиль. На её лице мелькнуло редко виданное выражение — растерянность и тревога. — С чего такие откровения смертному, Бурхмут? Да и не только! — она словно лишь сейчас заметила, что в гостином зале достаточно других глаз и ушей.

— Да. Ты права, — согласился Бурхмут. — Это всё эльфийское вино, оно коварно! — он нехотя поднялся из-за стола. Пятеро его дружинников с неловкой замешкой, пошатываясь, последовали примеру господина.

— Слуги покажут вам покои, — подсказал Майрон, не вставая с кресла.

— Благодарю за гостеприимство, — ангбандец склонил голову в знак признательности, а затем наклонился ближе к лицу Майрона и добавил едва слышно, полным вина шёпотом: — И я был бы рад увидеть тебя, если ты вдруг решишь посетить меня визитом. Впрочем, зачем тебе приглашения? Вряд ли здесь я смогу тебе что-то запретить. Внутри своих пределов ты действительно всевластен…

Поднявшийся после полуночи ветер временно очистил небо, и впервые за много дней над Тол-Сирионом ночь расступилась перед ясным серебристым сиянием плода Телпериона, плывущего в белой ладье. Вышедший на крепостную стену Майрон долго следил за его неспешным передвижением. Нолдор нарекли ладью майа Тилиона Исил, синдар — Итил. Эдайн, явившиеся в мир одновременно с новыми светилами и не знавшие никаких других, называли на своём наречии иначе — Луна. Ни на одно из этих имён Тилион никогда не отзывался. Обычно, наблюдая за небесным передвижением светил с крепостных стен, Майрон чутко прислушивался к тишине осанвэ. Майэ Ариен он услышать ещё мог, пусть и изредка: в те короткие мгновения, когда их мысли одновременно устремлялись друг к другу. С каждым минувшим столетием это происходило всё реже и реже. Сплавленная своей сущностью с могуществом золотого плода Лаурелин, навеки лишённая возможности принимать телесный облик Ариен начинала теряться. В своей сущности. В силе. В себе. В мыслях и памяти Ариен, где прежде жили стихи, песни, танцы и цветы садов Йаванны, с некоторых пор всё чаще восставал один образ — исполненной огня бездонной бездны. Майрон понимал, что, возможно, наступит время, когда она и вовсе не отзовётся. Когда всё прошлое, нынешнее и грядущее Арды сольются для неё в единый слепящий миг, исполненный вечного огня и света.

Майа Тилиона не было слышно никогда. Возможно, он тоже начинал понемногу теряться в самом себе. Или просто не желал говорить с Майроном.

Но одну чужую мысль Майрон сегодня всё-таки услышал. Пришедшую из темноты, случайно пойманную на самом краю осанвэ. И эта мысль была предназначена ему.

«Твоя самая большая беда — то, что ты не умеешь оставлять прошлое позади…»

По крепостной стене неспешно и плавно шла Тхурингветиль. Серебристое сияние Исила, казалось, оседало инеем на складках её текучего плаща, на струящихся вокруг лица чёрных волосах. В напоенном призрачным светом воздухе были заметны облачка пара, вырывающиеся при её редком дыхании. Майрон остановился и дождался, пока Тхури не подойдёт к нему вплотную. Он не ожидал увидеть её здесь в этот ранний час. Более того, он знал, что ещё совсем недавно она ощущалась в своих покоях, и определённо не выходила гулять по коридорам Минас Тирита. Всё-таки Тхурингветиль умела преподносить сюрпризы. Она была загадкой, которую многие желали бы разгадать. В том числе и он сам.

Он видел, как Тхурингветиль подходит ближе, улыбаясь. Она выглядела довольной. Её глаза светились весельем и силой. Даже если в эту ночь ей не удалось выспаться, на её красоте это ничуть не отразилось.

— Я могла бы вспомнить о нашей с тобой ссоре, — вслух промурлыкала она. — Я могла бы вспомнить о том, как ты выгнал меня из своей крепости едва ли не пинками. В одно холодное дождливое утро. И просто остаться сейчас в своей мягкой постели. Но вот я слышу отголоски твоей тоски в одинокой лунной тишине… и иду к тебе. Опять.

— Если ты слышала меня… выходит, в этот момент сама думала обо мне?

Тхурингветиль сморщила нос и нарочито отвернулась, давая понять, что отвечать на подобные вопросы — выше её достоинства.

— Зачем же тебе понадобилось покидать свою тёплую постель и выходить в морозную мглу? Мне холод не докучает. Ну а тоска... А что тоска?

— О, да, — Тхури посмотрела на него. — Ты — бушующее пламя. Ох, если бы ты видел себя сейчас со стороны! Тогда не испытывал бы сомнений, отчего столь многие хотят видеть тебя союзником, а не врагом.

— Как твои забавные приятели? Да, Тхури. Это и впрямь был неожиданно забавный разговор.

Она слегка нахмурилась и небрежно покачала головой.

— Ты не понимаешь некоторых причин... Рядом с тобой… тепло, Майрон, — её голос тоже стал теплее и вернул себе мечтательность. — Любой из нас вблизи тебя ощутит эту опьяняющую силу. Величие. Единение. Огненная круговерть и крылья Тьмы… Такое сочетание стихий даровано лишь балрогам, но их пламя жёстче и не столь яркое... Рядом с ними нет ощущения могущества, которое окутывает тебя и может питать других. Раньше мы могли согреться подле нашего Владыки. Но не теперь. Не после Валинора… или после Сильмариллов. В Ангамандо это многие замечают. Бурхмут вот тоже заметил. Дуралей… Мне жаль, что у кого-то длинный болтливый язык.

— Так вот в чём дело… Я мог бы догадаться. Шепотки у чёрного трона. Что, Готмог вас больше не прельщает?

Тхурингветиль сузила глаза.

— Готмог не прельщает многих! — сказала она более резко и отрывисто. — Но об этом просто помалкивают. Я говорю с тобой об этом только потому, что ты и сам не очень-то нравишься Готмогу. По той же самой причине, что я упомянула. Ты его устраиваешь здесь. Там, где ты сейчас. И только. Если бы он имел немного больше влияния на Владыку, то давно бы настоял, чтобы тебя вернули обратно. Вниз. Туда…

Он криво усмехнулся.

— А Готмог долго держит обиду.

Женщина нахмурилась сильнее.

— Это не смешная шутка, Майрон. С недавних пор Готмог ходит у Него в любимцах. Ты же… нет. В последний раз, когда он просил Владыку вернуть тебя вниз, раздумье длилось целую минуту. Подумай теперь. Ты это умеешь. В следующий раз Готмог может услышать согласный ответ.

— Ах, вот как…

Нельзя сказать, что он этого не подозревал. Но услышать из чужих уст оказалось внезапно неприятно. И одновременно неприятно оказалось понимать, насколько ему понравилось ощущать свободу. И власть. И насколько невыносимо будет потерять её вновь. Он проследил глазами бег чёрной реки под стенами крепости. Неудержимый, неподвластный никому бег. В неутомимых, вечно стремящихся к югу водах дробилось дрожащее отражение Исила. Сонно дремал чёрный лес на предгорье над заснеженным берегом. Даже этого вконец примелькавшегося вида отчаянно не хотелось лишаться. Майрон вдруг осознал, что чьим-то незаметным мановением руки он вновь подведён к черте выбора и остановлен на незримой границе следующих уступок.

— Твоя главная беда в том, что ты сам рвёшь свою суть на части, — заговорила Тхурингветиль. Не слыша его мысли, она тем не менее ловко угадывала их без малейшего труда. Он ясно сознавал это, и понимал также, что сейчас он соскальзывает в ту же хитроумную ловушку, которую прежде столь часто и искусно расставлял для других. И Тхури тоже это знала. Так не оттого ли её голос зазвучал проникновенно и печально?

— Ты мечешься между своим прошлым и тем, что предначертано. Между целым Замыслом и отдельными мелочами. Ты говорил мне, что ушёл от Валар, когда разочаровался в их правлении. Ты ведь сам желал менять мир! Как и все мы! Только на этом пути мы столкнулись с препятствиями. Нолдор теперь — одна из них. Они тоже желают менять мир по своему видению. У них так много королей, лордов и правителей! И каждый жаждет себе власти, признания и богатства. Они раздирают эту землю своей жадностью. Насаждают порядок Младшим! Твоя беда в том, что эти препятствия обернулись для тебя знакомыми лицами. Непросто выступать против бывших учеников и друзей, которых ты знал с их младенческих лет. Но и ты пойми: ты не предотвратишь их падение. Оно уже озвучено голосом Тюремщика Намо. И сами они изменились… Утратили свою… невинность, — Тхурингветиль ненадолго прервалась. — Ту принцессу Гондолина ты ведь тоже знал ребёнком? Или она была твоей ученицей?

— Нет. Не была.

Тхурингветиль вздохнула. Её ладонь коснулась плеча Майрона.

— Я понимаю, что тебя тревожит, — почти прошептала она, склоняя свою голову к его груди. — Многие задолго до тебя приходили к Владыке, и им казалось, что они теряют свою суть. Я сама помню это испугавшее меня чувство… Но всё не так, как кажется. Ответь мне сейчас честно: веришь ли ты, что для тебя есть путь назад? Ведь и ты уже не тот, кем был прежде. Подумай и ответь хотя бы самому себе! Смог бы ты вернуться назад, в кузницы Ваятеля? После того, как командовал армиями? Вершил судьбы…

— Ты не забыла упомянуть: после того, как сотнями уничтожал живых… захватывал и предавал.

Тхурингветиль укоризненно покачала головой.

— Сможешь ли ты снова взять в руки инструменты и покорно пройти к своему рабочему месту в чертогах Ауле? Под провожающими тебя пристальными взглядами майар и Валар Амана? Не обманывай себя, теперь в них будет читаться не восхищение, а подозрение и страх. Сможешь снова встать у наковальни и мастерить алмазные диадемы для Варды Элентари? Покорный мастер красоты. Новую диадему… на каждый солнечный день?

Майрон сузил глаза. Такой вопрос мог прозвучать из уст Тхурингветиль лишь по одной причине… Теперь она ждала ответ. Который не смог бы прозвучать иначе.

— Нет. Я больше не вижу себя одним из майар Ауле. И я не могу вернуться в Валинор.

Сумрак чувств нарушился. Знакомое уже затаенное торжество поплыло в воздухе незримым, но ощутимым облаком — пряча улыбку на его груди, Тхури внутренне ликовала, услышав именно то, что хотела она.

— Тогда где ты видишь своё место? В Эндорэ? Для нолдор ты враг, Майрон. Даже будь ты смирным, как овечка, сама твоя внутренняя суть уже противоречит их Свету. А ты не овечка. Они не станут задаваться лишними вопросами, попади ты к ним в плен.

Серебристый свет Тилиона скрылся за горной цепью, поросшей густым лесом. Теперь заметнее стал медленно растаивающий сумрак на востоке. Утро ещё кралось незримо по далёким землям, однако к тому времени, когда Анар во всём великолепии поднимется над грядой Эхориата, сумрачную зимнюю долину Сириона уже укроют непроницаемые для яркого света завесы плотного тумана.

— Однажды тебе всё равно придётся столкнуться с твоими прежними… друзьями… Твоими учениками. С теми, кого ты близко знал. Но какова бы ни случилась эта встреча, отныне вы встретитесь врагами. Не мирно, а с мечами наголо. Пусть вы узнаете друг друга в лицо, пусть воспоминания о прошлых встречах встанут в памяти… но в следующую же секунду вы скрестите клинки. И самое правильное, что ты сможешь сделать тогда — нанести удар и убить врага. Прежде чем он без малейшей жалости убьёт тебя. Можешь сам счесть это милосердием. Они обречены сойти в Чертоги. Все.

Она не могла знать наверняка… Вряд ли даже что-то подозревала. В ином случае этот разговор вёлся бы в другом ключе. И точно не здесь… Тхури просто говорила то, что полагала. И самое неприятное, что сейчас он был почти согласен с нею.

Как всё к этому пришло?

«Милосердием? А чем тогда это станет для меня?»

— Это и будет твоя желанная свобода. Ты перестанешь цепляться за прошлое. Каждый новый удар ляжет только легче…

«Пока совсем не потеряю себя…Чего я пытался избежать всеми силами…»

— Без страданий. Без сожалений, — продолжала Тхурингветиль. — Нолдор сгинут в пламени проклятья Намо. Как им предначертано. Синдар, нандор и авари… если согласятся жить под нашей властью… пусть живут. Или уходят в свой Благословенный Край. Смертные же… они просто смертны. Ты можешь воспитать из них превозносящих тебя учеников и подданных. Насколько хватит их разума. Или просто позволить им проживать свои короткие жизни, как сулит им Замысел. Большего они не стоят. Бурхмут вот тоже… немного ими увлёкся.

Она подняла лицо от груди Майрона и взглянула ему в лицо.

— Если я не утратила доступной мне возможности провидения, я вижу там, вдали, что однажды именно ты возглавишь войска Тьмы. Ты — такой, как ныне. Под твоими знамёнами будут шагать армии во всех краях. О да, Майрон, однажды твоё имя прогремит от Моря до Моря!

Он не мог не улыбнуться.

— Это звучит очень вдохновенно…

Но Тхурингветиль не дала ему договорить, положив два пальца поверх его губ.

— Только не тяни с решением. Признай его власть прежде того, как кто-то другой докажет, что он лучше и сильнее.

*

— Приятно видеть слаженную работу, — проговорил Бурхмут, стоя у ограды открытой галереи и созерцая сверху неиссякаемую суетливую круговерть во внутреннем дворе крепости. — Твои слуги постарались на славу. Взяли на себя большинство трудов по сборам.

— Это не стоило таких уж больших усилий, — отозвался Майрон. Он ограничился лишь коротким взглядом вниз во двор, без интереса прислушался к голосам орков-носильщиков и ругани начальника, смахнул снег, налипший на перчатки, и отошёл на шаг назад. День серебрился инеем и туманом. Ладья Ариен скрылась за облачным покровом, став лишь мутным светлым пятном над головой. Не было никакого намёка на то, что в ближайшее время тучи снова разойдутся и небо вернёт себе истинный цвет.

— Вам повезло попасть в месяц отправки орочьих отрядов на Север. Припасы давно уложены впрок. Жаль, не могу дать с собой лишних лошадей. А волки в горы не пойдут.

— И всё же ты снимаешь с моих плеч большинство хлопот, — церемонно поблагодарил Бурхмут, оправляя полы тяжёлого, подбитого мехом плаща. С самого утра Майрон продолжал незаметно наблюдать за своим гостем, но покуда ничего необычного не замечал. Бурхмут держался деловито и сдержанно, следил за сборами, изредка давал дельные указания своим людям и более не заводил бесед на отвлечённые темы. Интересно. Либо вчерашний пьяный хмель выветрился без следа, либо ангбандец взял себя в руки, подчиняясь увещеваниям или, наоборот, наставлениям Тхурингветиль, и потому отныне следил за каждым произнесённым словом. Чуть прищурив глаза, Майрон прислушался к переплетениям чувств собеседника. В данный момент Бурхмут почти не ощущался. Возможно, был и в самом деле преисполнен сытости, довольства и благодарности за снятые заботы. Или же им владели какие-то иные чувства, которые Майрон не мог бы угадать.

— В конце прошлой весны Север поставил передо мной задачу всячески способствовать обнаружению скрытых городов. Что я сейчас и делаю по мере скромных сил, — Майрон сделал замысловатый жест рукой, приглашая гостя следовать за ним. — Кстати, не раннее ли время ты выбрал для поиска тайных перевалов? Пусть там и южнее, но как скоро в тех горах сходит снег?

Бурхмут опёрся ладонями о парапет и оглядел распахнутый взгляду берег за рекой с темнеющими на горизонте шапками сизых пиков.

— К южным отрогам Эред Ветрин мы выйдем месяца через полтора, если не предвидится задержек. Внизу, в долинах зимы чаще бесснежные, а горы не такие высокие. Уже к весне перевалы полностью очистятся. В самом крайнем случае мы задержимся до середины будущего лета… С этим же не возникнет никаких неудобств?

— Если ты о своих рабах, то нет. Но я хотел поговорить о другом. Вчера Тхури помянула Химринг, а ты не пожелал продолжать разговор. Опасался чужих ушей? Или есть какая-то другая причина?

— М-м-м? Нет, — Бурхмут косо посмотрел вниз во двор, откуда как раз возвысился сыплющий ругательствами голос кого-то из дружинников, и снова повернулся, продолжив: — Новости на самом деле так себе. В конце этого лета Маэдросу Однорукому удалось выбить засевших в Аглонском ущелье орков. Не сказать, чтобы это были чьи-то полноценные войска: отступившие после осады Химринга в Дагор Браголлах орки просто расселились и укрепились в тех горах. Однако мы не думали, что у Первого Дома хватит наглости на полноценный отпор спустя столько лет. Теперь Аглонские руины снова возвращены нолдор, — Бурхмут помолчал и добавил явно нехотя: — Выпад возглавил сам Маэдрос. Однорукий калека с безумным взглядом и с мечом, приделанным к железной ладони. Трусливое орочьё разбежались прочь. Гнусные твари! Они до сих пор шепчутся, будто в битвах он облекается белым сиянием ярче света Анора.

— Ты был там? — быстро спросил Майрон. Орочьи сплетни особенной ценности ему не представляли, он желал бы узнать кое-какие другие подробности из уст очевидца. Однако Бурхмут покачал головой.

— Нет. Читал донесения. Восстанавливать свои разрушенные крепости в ущелье эльфы вроде бы пока не думают, а вот их заставы там теперь стоят. Нашим разведчикам тем путём больше не проникнуть. Это досадно. Но не более того. Понадобится — вновь выбьем их с тех земель. И это лишь Аглонское ущелье. Власть над остальным Химладом они себе не вернули.

— А насколько это похоже на подготовку к новой возможной войне?

Бурхмут неясным движением повёл плечами.

— Сам Химринг недостаточно силён сейчас, чтобы выступить против нас в одиночку. Эльфы разобщены расстояниями и ссорами. Им будет сложно собраться в один кулак. Хотя наши шпионы и доносят о частых встречах эльфийских послов с наугрим Восточных Гор. Неясно пока какие беседы ведутся на этих встречах. Гномы вообще-то редко вмешиваются в войны, их не касающиеся. Можно ли судить о тех переговорах, как о подготовке к войне? Наверняка не скажу. А что тебе до этих слухов?

— Мне? У меня как-никак свой шкурный интерес. Не дать сомкнуться вокруг меня ловушке внезапной осады, которую я не смогу покинуть, если даже очень захочу. Но ты прав, вряд ли Маэдрос сейчас решится выступить к Ущелью Сириона через множество земель с враждебным населением, — добавил Майрон, заметив, как Бурхмут изменился в лице. — Однако предупреждён, значит вооружён, верно?

— Здесь, на острове, я слышал, вроде бы вы схватили шпионов эльфийского короля, — вдруг сказал Бурхмут с некстати пробудившимся интересом. — Один из них, говорят, даже пытался колдовать против тебя.

— Попробовал, — покривив губы, исправил Майрон. Он, конечно, знал, что сплетни распространятся быстрее лесного пожара, но с куда большим удовольствием сейчас обошёлся бы и вовсе без них. — Только то были не шпионы, как выяснилось позже на допросах. Переодетая чумазая шайка, бежавшая через разорённые земли Третьего Дома старыми знакомыми дорогами. Самоубийцы, ведомые отчаянием… слепо ищущие утерянный Свет своего утерянного Благого края. Хотя, нужно признать, такие глупые стычки только проверяют настоящую уязвимость границ.

— Глупцы. Ну, пусть бегают до времени, — насмешливо ответил Бурхмут. — Я скажу так: пусть Химринг или Хитлум ещё пытаются трепыхаться, эта возня не продлится долго. Это агония их мира, Гортхаур. Завтра-послезавтра мы отыщем Гондолин, потом настанет время Нарготронда, Гаваней и так далее… Леса Дориата Владыка вроде бы не собирался трогать. Подозреваю, так будет и впредь. Ну, пусть. Не особо-то важно в общем раскладе…

Любопытно. Об этом не говорили прямо, но изредка в разговорах высших чинов Ангаманди нет-нет, да проскальзывало нечто, подтверждающее, что давние подозрения Майрона имеют под собой основание. Похоже, с некоторых пор между майэ Мелиан и бывшим Валой и в самом деле существовал некий негласный (либо гласный) договор, отменяющий власть Моргота над Дориатом, а власть короля Тингола над Белериандом за пределами установленной его женой Завесы. Майэ Мелиан не помышляла воевать с собратом, пусть и павшим. И не собиралась ставить под угрозу жизнь любимого супруга участием в ненужной ей войне. С этой стороны нолдор никогда не найдут себе верного союзника. Заодно и сам Майрон получил ответ, где именно не стоит искать помощи своим планам.

— Наши главные помыслы скоро устремятся на восток, — вновь заговорил Бурхмут; его взгляд в ту сторону был остановлен высоким кряжем Эхориата, завешенным далёкой снежной дымкой.

— Ты про то тайное озеро, о котором поминает Тхури?

— Нет. Я не очень-то в него верю. Я говорю про восточные земли, что лежат за Синими Горами. Те огромные просторы сейчас населены только племенами авари и Младшими Детьми, Фириар. Я слышал кое-какие рассказы недавно пришедших восточан о том, что они оставили позади себя, уходя. Мерзость! Целые края населяют дикие невежественные создания, пребывающие в вечном разоре и вражде друг с другом. Они хуже орков. Роют ямы в земле голыми руками и спят там, точно звери, нагие и грязные. Большинство не знает даже языка, не то что письменности или ремёсел! И при этом многие Айнур до сих пор продолжают верить, будто именно в них, в последних своих Детей, Эру вложил истинный огонь творения и судьбу мира! Не знаю, как такое может сочетаться в Замысле.

— А что Северу до тех диких существ и их земель?

— Помыслы Владыки отныне будут устремлены туда. Валар оставили восточные земли и Детей полностью на нашу милость. Они не станут вмешиваться ни мыслью, ни делом. Они не стали посылать в помощь Младшим даже своих майар. О тех же диких квенди в первые годы они позаботились не в пример лучше.

Ответить на это было нечего. На помощь юным квенди Куивиэнена приходили майар Оромэ, Ауле, Эсте и Йаванны. От Валиэ Ниэнны — Майрон помнил это хорошо — посланником являлся майа Олорин. Задачу опекать и наставлять народность теллери взял на себя майа Оссэ при содействии супруги. И это если не вспоминать беспримерное вмешательство Мелиан в судьбу Эльве Тингола и его народа.

— Там, на востоке, будущее Арды, Гортхаур! Там раскинулись бескрайние просторы новых королевств. Твердыни, ждущие своего возведения. Троны, ждущие своих правителей. Мир, предназначенный нам, а не жалким безголосым тварям…

Пусть Майрон был внутренне готов к любым увещеваниям, но что-то в тех словах неожиданно проняло и его. Перед глазами словно наяву развернулась панорама незнакомого края: зелёные холмы, тёмная цепь гор у горизонта и невысокий одинокий пик с будто бы срубленной мечом вершиной, с широким подножьем, изрезанным глубокими ущельями. Где-то внутри у сердца зрела уверенная убеждённость, что чудом прозрения, подвластным Айнур, пред ним на короткий миг приоткрылось его грядущее. Этой край когда-нибудь предстанет его взгляду и наяву.

Однажды он будет там править... Из редких металлов, коими богаты рудные жилы тех самых гор, он сам, собственноручно, отольёт себе корону. Там он выстроит свою твердыню… и нет, не упрятанную в пещерах под землёй. Гордо устремлённую в небеса, подобно Минас Тириту. Или даже выше…

Всё это ждёт его в будущем. Когда же?

Определённо — не при царствовании Моринготто.

— Да. Это может вдохновлять, — промолвил он едва слышно, отвечая не собеседнику, однако Бурхмут услышал.

— Безусловно, — ангбандец снова посмотрел вниз, во внутренней дворик, где уже затихала суета поспешных сборов, хлопнул по ладони перчатками. — И уж точно стоит того, чтобы хорошенько поразмыслить над тем, чего мы достойны. И о том низком положении, что отведено нам, слышишь? Нам, Творцам мира, в Замысле Илуватара!

Неприкрытая усмешка скользнула по губам Майрона.

— Ясно. А теперь расскажи, дорогой гость, зачем ты со мной об этом говоришь?

К чести Бурхмута, увиливать тот не пытался.

— После захвата Гондолина я буду просить у Владыки позволения отправиться покорять восточные земли. В числе прочих, с кем бы я желал разделить эту честь, я бы хотел видеть тебя. У тебя достаточно сил, чтобы подчинить себе те территории и крепко удержать их под своей рукой. Я склонен верить, мы сумеем ужиться с тобой, Гортхаур. Ты могуществен, талантлив, и, в отличие от прочих, разумен. Ты из тех немногих, с кем за Эпохи Арды я не завёл личной вражды. И сам я тебе в прошлом, кажется, не наносил никаких обид.

С этим нельзя было не согласиться.

— Ты прав, Бурхмут. Разногласий между нами я не помню. Но ведь тебе хорошо известны этому настоящие причины? Отчего я никогда не выхожу из крепости дальше своего моста? Отчего я только слежу за границами и никогда не предстаю перед троном в Ангаманди?

— Я также знаю, что в твоих возможностях всё изменить в одночасье.

Проклятье! К этому тоже нечего было добавить. Внешне Майрону ещё удавалось сохранять спокойствие и даже удержать на лице неизменную усмешку.

— Быть может, и так. Но, как всегда, всё упирается в цену.

«И эта цена мне — мой разум».

— И теперь она тебе известна. Твоё собственное королевство, — Бурхмут прищурился с весёлой искринкой в глазах. — Ладно, подумай. Мы ещё поговорим с тобой как-нибудь, — и, легко кивнув в знак прощания, он ушёл вниз по лестнице, ведущей с галереи.

Майрон моргнул, отгоняя заславшую взор пелену досады и раздражения. В этой беседе отчетливо угадывалась рука Тхурингветиль. Её ловушки не стали более искусны. В отличие от приманок. Или же влекущие воображение образы ей кто-то аккуратно нашептал. Кто-то… кто проявляет опасный интерес. Невидяще оглядев далёкие заснеженные просторы, Майрон резко развернулся и быстро зашагал прочь по галерее в направлении противоположном тому, которым ушёл ангбандец. К тому времени, как он достиг лестницы, ведущей на главный двор крепости, раздражающее послевкусие этой беседы осталось насильно заперто в дальнем уголке памяти. К данному разговору он ещё мысленно вернётся… когда-нибудь потом, когда достанет сил и воли рассмотреть его невозмутимо и здраво. Сойдя по ступеням, Майрон мрачно огляделся по сторонам. Взгляд выцепил из сонма орочьих лиц одно, показавшееся полезным.

— Кахго! — окликнул он и поинтересовался, едва сотник приблизился: — Что там с приготовлениями?

— Почти всё готово, господин. Закончим раньше, чем стемнеет.

— Наши… гости не сильно беспокойны?

Орк только скривился, но жаловаться не стал.

— Хорошо, — произнёс Майрон, кивнул и продолжил путь. Перед ступенями парадных дверей он чуть сбавил шаг, попутно отряхивая от снега плащ. Когда-то давно… наверное, этим утром он собирался выкроить время в распорядке дня и заглянуть на псарню. Впрочем, оно опять могло подождать. Однако мысль уже двинулась дальше: привычно коснулась подземелий, казарм, темниц, недавних узников с их хитрой спасительной ложью, а следом и бывшего ученика, вокруг которого нынче сплетался не меньший клубок хитрой спасительной лжи. И внезапно этого оказалось достаточно. Ощущение хорошо знакомого осанвэ поколебало границы мысленного взора, а вместе с ним разум настигло короткое, но ясное послание:

«Я разгадал твою загадку...»

Майрон так и застыл на месте. Со стороны могло бы показаться, что на середине шага он врезался в невидимую стену. Прежде, чем Финдарато успел ещё что-то добавить, Майрон мгновенно восстановил полную преграду аванирэ.

Наполненное ожиданием чужое внимание вмиг пропало, отрезанное всеми возможными заслонами, которые за четыреста лет Ангаманди выучились противостоять даже напору самого Моргота. Усилием воли удержав дрогнувшую руку, которая потянулась отереть лоб, Майрон поймал на себе пару изумлённых взглядов и принял решение отложить неуместные размышления о том, как же могла произойти подобная промашка.

Как он мог случайно приоткрыть свой разум пленнику? А ещё прежде, прошлой ночью — Тхурингветиль.

Ноги сами понесли его по знакомому пути, которым его часто приводили мучительные сомнения и думы. Все мастера нынче были отосланы по поручениям, и только потому из кузницы не потребовалось никого выгонять.

«Неужто Финдарато и впрямь догадался о смысле сказанной в запале оговорки?»

Казалось бы, ответ лежал на расстоянии ближе протянутой руки. Но вместо того, чтобы отворить разум и задать один-единственный вопрос, Майрон вновь и вновь мысленно убеждался в нерушимости своих щитов. Если сейчас Финдарато и вслушивался с надеждой на какой-либо ответ, то слышал только глухую тишину наглухо сомкнутой стены.

В полутьме пустой кузни Майрон дошёл до затушенного горна и касанием пальцев разжёг пламя. Упершись ладонями в камень очага, застыл над загудевшей печью без движения. Долго отстранённо глядя в огонь, он гнал от себя неотвязные воспоминания, невесть как нашедшие себе путь из глубин его памяти. Пути ученика и учителя могли разойтись разными тропами, суета лет и круговерть жизненных событий могли обратить дружбу во вражду, ненависть, непримиримость, но прежняя близость не раз переплетённых в осанвэ разумов стремилась друг к другу так же привычно, как и некогда, в Благословенные дни.

«Почему же с Ауле мы так и не достигли той привычной лёгкости и доверия? Чего нам недостало? Или он и впрямь никогда мне не доверял?»

— Вполне возможно, — проговорил он вслух с горечью. — Но сейчас мне самому нужны не доверие и не призрак былой дружбы. Мне нужна певчая птичка с сильным волшебным голосом.

Огненная Лаурелин распахивалась навстречу небу — чистый незамутнённый поток мягкого золотого света, до предела заполнивший мир восторгом и вдохновением. В противоположность Золотому Древу серебряный Телперион дремал, едва заметно шелестя листвой в сонной неге. Его время цветения ещё не наступило. Впрочем, до любимейшего часа аманэльдар — часа сияния света Древ осталось не так-то много времени.

Финдарато брёл по усыпанной гравием дорожке краем цветущих садов. Воздух был напоён запахом медового цветения, беззаботной благодати и распускающегося во всей своей щедрой красе долгого валинорского лета. Дорожка вела вверх, на вершину холма, к группе деревьев с могучими стволами и удивительно длинными тонкими ветвями, каскадом свисающими вниз, отчего под завесой создавалось подобие полутёмного шатра. Листья на ветвях были небольшие, серебристо-зелёные; куда притягательнее рядом с ними смотрелись яркие древесные цветы — крупные, синие с ярко-пурпурной сердцевиной. У рощи Финдарато дожидалась наставница. Валиэ Эсте. Для встречи с ним она приняла облик золотоволосой эльдиэ из народа ваниар. Платье на Эсте было белое, струящееся, с золотым поясом, дважды овившим тонкую талию. Других украшений Валиэ-Целительница обычно не носила.

— Очень хорошо, — с улыбкой похвалила она, проверив его словесный ответ на урок. — Думаю, пришла пора испробовать свои силы в деле.

Валиэ подвела Финдарато к стволу одного из деревьев и указала на узкую трещину в стволе. Золотой свет Лаурелин блуждал в высокой кроне, мягкими пятнами мазал траву под ногами.

— Пусть в Благословенном краю ранения и редки, но они иногда бывают. И пусть это не живая плоть, а плоть древесная, но способы излечения очень похожи. Давай же, попробуй!

Финдарато положил на ствол дерева ладонь.

Целебная песнь умолкла, осыпаясь последней россыпью затихающих нот. Валиэ внимательно осмотрела затянувшуюся трещину в коре, взглянула в лицо Финдарато и медленно кивнула.

…Они сидели в мягкой зелёной траве в окружении ароматных белых цветов. Серебряный и золотой свет сплетались в лазоревом небе над их головами.

— Хорошо, — сказала Эсте с едва заметной улыбкой, покачивая головой в такт своим мыслям. — А теперь обдумай всё и скажи, какую ты допустил ошибку…

*

Финрод резко вздрогнул, разбивая сонную неподвижность, владевшую телом, поднял голову и открыл глаза. Некоторое время он сидел без движения, бездумно глядя в вечный мрак подземелья, потом откинул с тела заскорузлый от грязи плащ, поднялся и сделал несколько беззвучных шагов в сторону, подвигал плечами, чтобы размять одеревеневшее тело и вернуть бег крови в вены.

У стального кувшина, цепью прикованного к прутьям, он присел на корточки, налил немного воды в деревянную миску. Стылый лёд камней начал ощутимо покусывать босые ступни, напоминая о себе. С чашкой в руке Финрод вернулся к лежанке. Закутанный в плащ Берен крепко спал, привалившись к стене и свесив голову на плечо. Эдрахил бодрствовал, хотя ни единым движением не показал этого. Недвижимы оставались даже его ресницы на заметно осунувшихся щеках. Однако в осанвэ Финдарато ощутил мимолётное касание дружественного приветствия.

Финрод снова сел на плащ и аккуратно скрестил ноги. Отпил из чашки несколько ледяных глотков. Подумав, пролил немного воды на пол. Придерживая цепь кандалов одной рукой, простёр другую ладонь над струйками, медленно выбирающими себе путь в неровностях камня. Смежил веки…

Он мысленно представлял себе воду: бесконечно струящийся поток быстрой реки, сонную гладь озёрного зеркала, прозрачно-бирюзовые морские волны, накатывающие на берег… В уме стали складываться строки Песни: о вечном беге, о свободе, о единении каждой малости в целое единство, о готовности в любой момент вновь потерять целостность, рассыпавшись на части, следуя предназначению.

Кто-то из учеников Валар, делая свои первые шаги по тропе овладения тайными искусствами Айнур, обращался в тренировках к языкам пламени; кто-то пытался подчинить воздух или заклинать силы земли. Проще всего на голоса эльдар отзывается вода, объясняла Владычица Эсте. Не оттого ли, что водная стихия в большей мере сохранила в себе знание о неискаженном изначальном Замысле? Или оттого, что первые из эрухини пробудились именно под её голос, на берегах Куивиэнэн, среди звенящих ручьёв юного мира? А, может быть, потому что песни этих вод и солоноватые капли древнего моря и доныне стучат в сердцах, реками спешат по венам с током крови, дождями проливаются со слезами?

Он шевельнул пальцами и открыл глаза. Губы Финрода были неподвижны, но беззвучная песня звенела внутри его разума. И подчиняясь ей, дрогнули и ожили капли воды. По велению мысли они слились воедино в один трепещущий центр и снова распались. Ещё одно движение пальцев — и отдельные водяные дорожки побежали по каменной плите. Подчинённые воле заклинателя они закручивались спиралями и завивались тенгвами, а потом рассыпались в мельчайшую водяную пыль, закружившуюся в воздухе облачком тумана. Позади себя Финдарато услышал прерывистый вдох сквозь стиснутые зубы и колкое бряцанье цепей. Эдрахил резко откинул с себя плащ, привставая на колени.

— Что ты задумал? — прошептал он вслух, позабыв о всякой осторожности. Финдарато встряхнул онемевшими пальцами, обрывая чары. Потяжелевшие капли воды упали на каменный пол.

«Способность зачаровывать отчасти вернулась ко мне. Но не полностью…»

Эдрахил глядел хмуро и встревоженно.

«Не говори, что ты всерьёз обдумываешь безумный план безумного адана, государь! Я не выступаю против мыслей о побеге. Но ведь не так, как это предлагает он! Это совершенно лишено смысла и безумно!»

«Да? А что он такое предлагает?»

Финрод прислушался к мыслям Эдрахила и рассмеялся — чуть слышно и не очень весело.

«Мне жаль, но я разочарую тебя. План Берена даже при отдалённом рассмотрении выглядит куда разумнее и вероятнее моего».

«Тогда зачем?..»

Финрод поднял голову и посмотрел другу прямо в глаза, одновременно открывая разум…

*

— …Ты неплохо показал себя в нашем поединке песен. Дуэль на мечах нам бы не пристала — это слишком легко и неинтересно. Ну же, Финдарато! Рискни и победи. У тебя есть время… пусть немного… не больше месяца, но есть. Восстанови внутренние силы своего феа, найди в себе истинную Тему и облеки в мелодию чары колдовских слов. Выйди против меня! Найдёшь нужные слова — и разом обрушишь мою власть на острове. Освободишься сам и освободишь своих друзей.

— Освобождение? От чего?

— От меня, — как-то даже весело подтвердил Саурон. — И это не уловка, Финдарато. Сумеешь одержать надо мною верх, и я отпущу тебя. Могу пообещать на слове. Ты и твои спутники свободно уйдут. Сами. Своими ногами. Никто вас не задержит, это я тоже могу пообещать. Ты всё ещё мне не веришь?

— Всему есть своя причина, Гортхаур. И на самоубийцу ты не очень-то похож.

Смех Саурона прозвучал удивительно мелодично.

— На самоубийцу? Кто здесь говорит о моём убийстве, Фелагунд? Ты сейчас не в силах прихлопнуть и сонную муху. И в лучшие свои дни ты не сумел бы уничтожить меня колдовством. Даже развоплотить бы не сумел. Хотя, признаю, смог бы ранить, измотать. Если бы, конечно, постарался. Если бы нашёл нужную Песню. Именно это я бы засчитал за твою победу. Так что ты ответишь мне? Рискнёшь победить?

— Я повторю: всему есть своя причина. И твою я пока понять не могу. Но хочу узнать.

— Причина… — Саурон задумчиво коснулся своих губ кончиками длинных тонких пальцев. — Причина, конечно, есть. Какая именно тебя устроит?

— Что ж, думай, — сказал майа в самом конце разговора. — Помни только одно: у тебя осталась одна возможность. Больше может не предвидеться…

*

С резким вздохом Эдрахил вдруг оказался на ногах. Точно пьяный, сделал отрывистый шаг к решётке. Потом ещё один. Сейчас он напоминал Берена, свирепо ищущего выхода из западни в чёрные часы безумия. Финрод вздохнул, опустил руки на колени, давая отдых уставшим запястьям и разминая затёкшие от напряжения пальцы.

«Цену ты теперь знаешь».

Эдрахил низко склонил голову, отрывисто кивнул.

«Да, государь Фелагунд. Но что же мне теперь лелеять в сердце? Какую сохранить надежду?»

«Ты спрашиваешь у меня совета?»

«Прости меня, государь... Но Саурон… он в самом деле знает, где расположен скрытый город?!»

«Да. И, очевидно, знает уже очень давно».

Эдрахил сделал ещё несколько бессмысленных шагов вдоль решётки, развернулся. Брови на его лице шевельнулись, поднимаясь вверх, а крылья носа затрепетали. Ледяное выражение лица обычно сдержанного нолдо отразило следы владеющей им растерянности.

— В таком случае я действительно не понимаю… — начал он вслух, но осекся: то ли при звуке собственного хриплого голоса, то ли от рваного движения Берена, который внезапно вскинул голову и сонно заморгал. Одновременно откуда-то издалека донёсся громкий лязг железной решётки.

Берен откинул с плеч плащ, тяжело повёл затёкшими плечами.

— Видимо, кушать подано, — выговорил он с отвращением.

«Не говори ему. Не надо», — мысленно предупредил Финдарато. Эдрахил только криво усмехнулся и на мгновение согласно прикрыл глаза, а в следующую секунду уже снова был собран и внимателен. Стоя у решётки, он наклонил голову, прислушиваясь к далёким шагам.

— Это не люди, — коротко бросил он и добавил, видимо, что-то прикинув про себя: — Да и не время ещё… Множество ног.

Финрод заметил быстрый тревожный взгляд, который Эдрахил бросил в его сторону, и расценил его верно. С последней встречи с Сауроном минуло уже много дней — более, чем достаточно, чтобы ожидать нового приглашения для беседы за бокалом постылого вина. Берен тоже смекнул это, потому как оказался на ногах вторым.

Стоя плечом к плечу в ледяной темноте, они вслушивались в звуки и ждали. Нет, на обычный строевой шаг конвоиров не похоже, подумал Финрод. Он разобрал далёкую ругань орков, звон цепей и оружия, грохот отпираемых и запираемых тюремных дверей и опять шаги. Тьма за решёткой чуть развеялась, уступая пламени факелов. Первым из коридора выступил уже знакомый одноглазый тюремщик, однако против ожидания к решётке не прошёл, вместо этого, грохоча ключами на железном кольце, прошагал мимо и отпер одну из пустующих камер в конце тупика.

— Этих сюда, — громко повелел он, взмахивая рукой. Скученной группой появились орки, общим числом около семи. Одного за другим они втолкнули в пустую камеру троих нолдор их маленького отряда: Урувойтэ, Арассэ и последнего — Кемнаро.

— Наш запропавший, — одними губами улыбнулся Берен, но в глазах человека одновременно отразилась застарелая тоска. Кемнаро осмелился ответить только коротким взглядом. Он держался стойко, однако Финрод видел, что былые страхи вновь вернулись к юноше, умножившись от расставания с отцом. Урувойтэ и Арассэ спешно задвинули молодого нолдо себе за спины.

«Малосион, — мыслью обратился Финрод к исполненному страхом другу. — Твой сын здесь. Его с Урувойтэ и Арассэ заперли в камере, соседней с нашей».

«Благодарю, государь! — Финрод ощутил, что тревога друга рассеялась, но и полностью не ушла, сменяясь чем-то иным вроде смеси стыда, гнева и бессильной ярости: — А те, другие? Ты их уже видел, Финрод?»

Где-то в коридоре уже слышались новые шаркающие шаги. К одноглазому тюремщику вразвалку подошёл крепко сбитый орк невысокого роста.

— Ещё остались. Два, — с трудом подбирая явно непривычные слова, орк для наглядности загибал пальцы. — Всё равно. И так, и эдак.

Одноглазый глянул косо, потом прошагал мимо, позвенел ключами, отпер последнюю пустую камеру в тупике и распорядился:

— Тогда сюда. Главный приказ понятен? Чтоб живыми были! Не сдохли, ясно? И запирать подальше от волчьих клеток!

— Так перепутаем, — буркнул орк. — Те потом… другие… другим нужны.

— Не перепутаете, — наставительно сказал главный и ткнул обрубком указательного пальца в сторону решётки, за которой стоял Эдрахил. — У этих всех длинная волосня. Косы. У тех нет.

Пятеро конвоиров ушли обратно по коридору, двое остались. Приковылял уже знакомый Финроду мастеровой с инструментом и парой ручных кандалов, висящих на поясном ремне, швырнул на пол мешок из грубой ткани. Эдрахил беспокойно шевельнулся, что-то припоминая. Из похожего мешка доставали сменную одежду, выдавая взамен отобранной в самый первый день.

Снова из коридора донеслись шаги, звон оружия и хриплые смешки. Финрод услышал, как за спиной непривычно грубо выругался Берен; на невозмутимом лице Эдрахила шевельнулись желваки. Сам Финрод в невыразимом ужасе смотрел на две медленно выступившие из темноты фигуры, сгорбленные под тяжестью деревянных хомутов. Избитые… изувеченные до неузнаваемости… с закованными под подбородком руками… то, что перед ними именно эльдар, сейчас мог выдать только высокий рост, да стройность тонкокостных тел, граничащая с истощённостью.

Мастеровой отпустил какое-то злое слово, сплюнул, но, довольно ловко орудуя молотком и клещами, быстро избавил первого из пленников от ножных цепей и колодок. Двое конвоиров удержали пленника за локти, насильно заставляя опустить вниз затёкшие за долгое время кулаки. Это, очевидно, сопровождалось невыносимой мукой, так как несчастный не удержал жалобного стона. Третий орк явно привычным жестом сорвал с пленника рваную рубашку и штаны, оглядел покрытое чёрными синяками и порезами тело, многозначительно хмыкнул, нашарил в поясной сумке вырезанную из дерева небольшую коробочку и, зачерпнув на толстые пальцы жирную мазь, принялся деловито размазывать прямо по кровоточащим ранам. Ни снисходительности, ни малейшей жалости в его жестах не отмечалось; вздрагивающий от боли пленник забился в удерживающих его руках конвоиров.

— Энвиньято! Лечение! — вдруг внятно сказал на квенья Урувойтэ. Как и почти все из отряда Финдарато он и сам в своё время прошёл через подобное постыдное испытание. Будто очнувшись, Кемнаро тоже громко повторил слово. Одноглазый десятник зыркнул в сторону камеры, но лишь как-то лениво стукнул рукоятью плети о решётку. Наконец издевательство закончилось, на эльфа натянули рубашку и сразу заклепали на руках кандалы. Пленника швырнули в камеру, снабдив помимо рубашки только обрывком рваного плаща. С трудом шевеля распухшими багровыми пальцами и кривясь от боли, эльда поспешил прикрыть лохмотьями наготу и бессильно опустился на холодный пол. Однако, когда спустя несколько минут орки протолкнули сквозь дверь камеры его измученного товарища, несчастный с трудом поднялся, подхватил друга под руку и помог ему отползти подальше от решётки. Там они и замерли плечом к плечу, не заговаривая и лишь вздрагивая от каждого резкого звука.

*

— Эльдар! — негромко позвал на синдарине Берен. Орки давно ушли. В железном креплении на стене догорал забытый впопыхах факел. Пламя уже начало чадить, непривычный свет и дым резали глаза. Финрод отёр ладонью лицо, полностью мокрое от слёз, и смерил расплывающимся взглядом смолистый обрубок сосновой ветки. Непрошенного света хватит ещё на четверть часа. Или немногим больше.

— Эльдар! — снова окликнул Берен.

— Не нужно, — вдруг отозвался Урувойтэ и сказал с непривычной мягкостью в голосе: — Не нужно звать их. Не сейчас.

— Кто они? — яростно спросил Берен, шагнул к самой решётке, крепко вцепился пальцами в ледяные прутья.

— Квенди. Нолдор, — ответил Арассэ отрывисто и гневно. — Их много. Привели сегодня. Мы насчитали более десятка. Вот, пересадили нас из клетки в клетку, чтоб, видно, не перепутать своим слабым умишком.

«Нолдор с наших северных земель, — услышал Финрод мысленный ответ Урувойтэ. — Их захватили в плен несколько недель назад. За рекой Тейглин».

«Откуда это известно?»

Урувойтэ едва слышно вздохнул и опустил голову.

«Кое-кто из наших узнал… своих знакомых, — послышался полный горечи ответ. — Ясно одно: наши границы медленно сдвигаются под напором хорошо вооружённых разбойничьих отрядов с Севера, государь…»

Финдарато крепко стиснул пальцы, усилием воли приказывая себе не закрывать глаза. Но не глядеть не мог. Сам он едва ли смог бы узнать лица, даже, возможно, знакомые родственные черты, настолько они были изувечены побоями. В его собственной душе отчего-то разгоралось чувство острого невыносимого стыда.

Чья-то ладонь коснулась его бока, обожгло холодом металла, звякнула цепь, и Финрод вздрогнул. Эдрахил тотчас убрал руку, но глядел пристально, не отводя глаз.

«Один из этих двоих — Ферен Теретион, — услышал Финдарато отчаянный мысленный призыв. — Я не ошибся! Я знаю его хорошо, знаю его сестру и брата. Но Ферен даже не воин, не страж, и не разведчик, а книжник, летописец… Как он мог оказаться здесь?»

«Где он жил в наших краях?»

«На юге, — Эдрахил на мгновение прервал осанвэ, как будто прислушиваясь к чему-то, и продолжил: — Я могу допустить, что он оказался на границах по долгу своего занятия…»

«В то время, пока мы пестовали безопасность юга, беда подкралась к нашим северным землям, — с горечью подумал Финдарато. — Дружинники Тьелкормо, видимо, давно уже не заходят с дозорами севернее долины Тумхалад. А эдайн Бретиля могут и не ведать о происходящем к западу от их лесов».

«Тогда север нашего края обречён, — отозвался Эдрахил. — Там немного поселений, но они есть. Успеют ли они отступить хотя бы к Гинглиту?»

И сможет ли принять всех беженцев один Нарготронд? Возводя тайный город четыре столетия назад, Финдарато видел своё творение скрытым прекрасным чертогом, отчасти напоминавшим о роскоши восхитительного Менегрота, но никак не постоянным убежищем для целого народа.

С особенным сожалением он вспомнил, как столетием прежде, задолго до бедствий Дагор Браголлах, на одном из редких родственных советов кузен Майтимо яростно предостерегал Дом Арфина от опрометчивой беззаботности, одновременно призывая общими усилиями возвести цепь дополнительных оборонительных укреплений именно севернее Тейглина. Уже тогда старший из внуков Финвэ провидел ещё только тлеющие замыслы Зла. Но, видимо, само то время не годилось для смелых перемен и действий: оно было исполнено обманчивым теплом Долгого мира и столь же обманчивой надеждой на быструю победу. Грозный Ангбанд стоял безмолвно, надёжно запертый кольцом осады трёх великих Домов нолдор; в пришедшем с востока Младшем народе нолдор видели многочисленных и сильных союзников, а имя Саурона ещё не прогремело ненавистной славой по всему Белерианду. Самому Финроду не дано было провидеть, сумел бы каскад сложных укреплений, некогда предложенных гениальным Маэдросом, переломить ход последней войны и отразить атаку на Дортонион, а, возможно, даже отстоять владения Артаресто? Однако те крепости, будь они построены, помогли бы отразить вражий натиск сейчас, в это решающее время.

Финдарато поглядел сквозь решётку на две сгорбившиеся в полутьме камеры неподвижные фигуры.

«Не окликай пока своего друга. Дай время. Знание о том, что ты делишь общую с ним участь, не станет для него подлинным утешением».

Взгляд Эдрахила был полон молчаливого страдания. Он не произнёс вслух ни слова, но невесть зачем поднял перед собой закованные в кандалы руки и взглянул на собственные ладони. На одно мгновение Финдарато показалось, что выдержка сейчас изменит другу: плечи Эдрахила вздрогнули точно от удара, однако в следующий миг он развернулся и стремительно ушёл в дальний угол, где уселся на грязный плащ в привычную свою позу, откинувшись спиной на стену и полуприкрыв глаза. Берен проводил его напряжённым и одновременно изумлённым взглядом, но вслух спрашивать тоже не стал.

«Государь!»

Финрод медленно наклонил голову в знак внимания.

«Что ты узнал, Урувойтэ?»

«Большинство захваченных в плен эльдар жили в равнинных поселениях, государь. Нападение произошло ночью семнадцать дней назад, внезапно и безжалостно: орки верхом на волках, люди из северян и, похоже, даже несколько младших майар. Неизвестно, успели ли защитники отправить вестника в Нарготронд, и удалось ли спастись вообще хоть кому-то».

«Значит, Артаресто может и не знать о том, что происходит на окраинах», — мысленно ответил Финрод, вспоминая о виденных им бессчётных вражеских лагерях, жгущих костры на берегах Сириона. Если подумать, Врагу не впервой начинать войну в разгар зимних холодов, когда бури ничего не предвещает.

«Сведения о рыщущих бандах из Дортониона уже не раз достигали поселений, — продолжил Урувойтэ. — О них предупреждали и редкие странники из эдайн, порой заходящие далеко на запад от людских деревень. Если повезёт, эти слухи достигнут Нарготронда, и твои родичи успеют что-то предпринять. Но тут и кое-что другое, государь. Военачальники Севера отчаянно ищут любые сведения о скрытых городах нолдор. Особо жестоким допросам подверглись попавшие в плен книжники и летописцы. К счастью, тенгвар слуги Моргота не разбирают, и летописи не прочтут, а среди эльдар вовек не нашлось бы предателей, способных открыть тайны. На допросе несчастным пришлось схитрить в надежде спутать вражьи планы. А теперь, узнав, куда их привели, они и вовсе пали духом, ждут страшной мести и мучительной смерти за свой обман».

«Скажи им… — Финрод прервался, осознавая, что собеседник ощущает его внутреннее волнение и горечь, как свои. — Просто передай: пусть не подтачивают себя тщетными думами о том, что не в наших силах изменить. Пусть восстанавливают силы. И ещё, Урувойтэ, кто-то из них знает про… наш поход?»

«О том, что государь Фелагунд ушёл из Нарготронда, оставив царствование брату — да. Птицы принесли им вести с юга больше месяца назад. Но если кто-то даже и догадывается, что ты здесь, государь, он сохранит это в тайне».

Факел догорел до конца и потух окончательно, оставив после себя в воздухе душный горький чад. Не ведая жалости тянулась и тянулась беспросветная слепая тишина. Движение со стороны Берена Финрод даже не услышал, а угадал. Зябко кутаясь в рваное одеяло, Берен поднялся с места, прошагал и присел рядом.

— Если Бретиль и не знает, это лишь вопрос времени, — слух Финдарато легко различил громкий шёпот человека. — Мои… вожди моего народа отправят воинов на границы, едва до них дойдут слухи о бесчинствах. Я уверен.

— Возможно, — вслух проговорил Финрод. Про себя он тем временем думал, что даже сам Берен долгие годы не бывал в землях своего народа, и его собственные знания о вождях рода Беора можно счесть устаревшими. Кто ныне правит людьми в Бретиле? Мать Берена? Родичи из побочных ветвей родового древа Беора? После падения Дортониона, Бретиль заполонили лишённые крова отчаявшиеся беженцы. Вряд ли бретильцы успели за эти десять лет должным образом укрепиться. А смогут ли они найти достаточное число дозорных для слежки за чужими границами? Выбирать придётся из немногочисленных выживших мужчин, израненных в боях, из молодых юнцов, не отрастивших ещё бороды.

Мысли бывшего короля Нарготронда не покидало понимание, что размышлять и действовать нужно было и впрямь очень загодя. Но мудрым предостережениям Маэдроса не было начертано быть услышанными. Страшное пророчество Владыки Намо, помянутое недавно Сауроном, — как же быстро эльдар Третьего дома осмелились о нём позабыть! А как он сам сумел позабыть о сне-предостережении Валы Ульмо? Или наоборот: в обманчивой безопасности прекрасных подземных пещер был только рад забыться и позабыть обо всём остальном мире?

— Возможно, — повторил Финрод и вслух не произнёс больше ни слова.

*

В изученный час эдайн Тол-ин-Гоурхот принесли пленникам воду и пищу. С появлением новых заключённых работы у слуг явно прибавилось: так седой адан, носящий вёдра и фляги с водой, был вынужден уходить и возвращаться раза два в то время, как уже знакомые служанки споро наполняли миски и кувшины под присмотром очень недовольного задержкой орка. Тюремщик спешил убраться поскорее, и по недогляду короткий обрубок смолистой сосновой ветки опять остался чадить в стене, бессильно вырывая у темноты крошечный закуток между решётками трёх камер.

Сидевший ближе всех к двери Эдрахил передал наполненные вязкой кашей миски Финроду и Берену, разделил на три равные части серый хлеб, приберегаемый обычно напоследок. Однако никто не поспешил притронуться к еде.

— Поешьте, эльдар! — громко позвал Берен, с тревогой вглядываясь в хранящий тягостное безмолвие мрак за решёткой камеры напротив. — Пусть эти хлеб и каша не сохранили доброго тепла, что дарят руки наших родных женщин, но всё-таки это какая-никакая еда. Она придаст вам сил.

Финрод услышал донёсшееся из полутьмы неодобрительное хмыканье Арассэ.

— Да полно! Адан польстил этой еде, — спустя минуту раздался голос Урувойтэ. — Но он сказал всё верно. Безымянный собрат, послушай! Напои своего младшего товарища водой. Она из здешних колодцев. Даже слуги Искажения не могут испортить даров великого Сириона. Если твой друг в беспамятстве, смочи в воде тряпицу и вложи ему в губы. Воду здесь и впрямь можно не жалеть. Её меняют часто.

Долгое время томительного ожидания из дальней камеры не доносилось ни звука, ни единого шороха. Но наконец из темноты послышалось железное звяканье цепи, звук волочимой по полу миски, плеск воды в кувшине. Вглядываясь сквозь решётку, Финрод различил два сидящих у противоположной стены согбенных силуэта. Один явно поддерживал другого. Каждое малое движение требовало от израненных страдальцев лишних сил и выдержки, тяжесть цепей тянула ослабевшие руки к полу, трение оков по свежим ранам причиняло непреходящие страдания. Финрод так и не услышал слов, но эльфийский слух его не подвёл, донеся короткий стон, укрощённый волей и стиснутыми губами. Сидевший рядом с Финродом Берен в кровь искусал костяшки пальцев. Эдрахил зарылся лицом в свои раскрытые ладони.

И снова потянулось зыбкое безвременье. Факел почти потух, возвращая подземелье в первозданный мрак. Финрод был готов погрузиться в забытье, предшествовавшее грёзам памяти, когда его внимание вдруг привлекли громкий шорох шаркающих ног и звяканье цепи. Хриплый сорванный голос позвал из темноты:

— Эльдар… вы, говорящие на квенья. Давно вы здесь?

За решёткой камеры напротив Финрод различил стоявший близко серый силуэт. Сгорбленная фигура сделала ещё один шатающийся шаг и ухватилась за решётку худыми, тёмными от синяков руками. Черты лица эльфа были неузнаваемо искажены побоями, голую кожу черепа покрывали неровные пучки обкромсанных тёмных волос. Держась за решётку, он приблизил лицо к прутьям и поочерёдно долго оглядел эльдар и Берена единственным не заплывшим глазом.

— Так… Как давно?

— Двадцать три дня, — подумав, ответил Берен.

— Двадцать два, — тяжело молвил Эдрахил.

Нолдо за решёткой странно встряхнул головой, потом медленно с усилием поднял закованную в цепи руку ко лбу и выше, ощупывая нервными пальцами неровно обрастающий короткими волосками череп.

— Три полные седмицы…- прохрипел он свистящим голосом. — Они… пытают вас? Здесь, в мерзком Тол-ин-Гоурхот? Бьют, мучают, силятся вызнать что-то о… о Гондолине?

Последнее слово он выдохнул с каким-то воем, похожим на сдавленное рыдание. Обескураженный Финрод не удержался, повернулся к Эдрахилу и встретился с ним прямым взглядом. На хмуром лице Эдрахила проступило некое непонятное выражение. Похожее выражение читалось ныне и на лицах Урувойтэ и Арассэ, стоявших теперь у решётки своей камеры. Кемнаро, сидевший на плаще у дальней стены темницы, как-то растерянно закусил губу.

— Нет, — коротко уронил Урувойтэ и снова замолчал, что-то напряжённо обдумывая. Берен метнулся было вперёд к решётке, будто собираясь что-то сказать, но вдруг оглянулся на Финрода и смолчал, словно проглотив рвущиеся с губ слова.

— Три полные седмицы… — снова раздался хриплый голос. Пленник в дальней камере издал булькающий горловой звук, похожий на кашель. — Две седмицы назад нас было двадцать восемь. Нас не убили сразу, чтобы разузнать о наших летописях. Особенно… о Гондолине. Нас спрашивали, и спрашивали, и спрашивали. А когда кто-то не мог больше отвечать, его убивали. Или убивали просто так… на потеху толпе.

— Эльдар… — мягко, как умел, произнёс Эдрахил, шагнув ближе к решётке. Но пленный эльф резко мотнул головой и остановил его жестом.

— Может быть ещё да. Но вот о вас у меня точно есть сомнения. Пусть вы и называетесь эльдар, но не очень-то похоже, будто вы пробыли три полные седмицы в плену Жестокого.

— Эй-эй. Полегче, нолдо, — не утерпел Берен, резко кидаясь вперёд. — Ты многое пережил, это очевидно. Мне жаль, что такие беды выпали на твою долю. Но ты явно не сознаешь, с кем ты говоришь!

— Молчи, — резко шикнул на него Эдрахил. Пленник за решёткой всмотрелся в Берена, потёр худой грязной ладонью лоб, о чём-то размышляя.

— Адан… Ещё молодой. И что же? Среди наших палачей тоже были смертные эдайн с гладкими молодыми лицами, — он вдруг хрипло расхохотался, а затем промолвил сквозь страшный булькающий смех: — Как ты сказал: эта каша лишена тепла родных женщин? Пятнадцать дней… нас кормили объедками, от которых воротили морду их злобные звери. Но чаще вместо еды… просто били. Шестерых из нас вбили плетями в грязь колеи и просто оставили их истерзанные тела на корм воронью. В пример другим. А вас так расспрашивали? Или… почему?

— Торонья⁽¹⁾… — вдруг раздался едва слышимый шёпот. Голова пленника снова резко дёрнулась, точно от удара, он развернулся и как мог поспешно вернулся к оставленному товарищу.

— Не ссорься с товарищами, торонья… — вновь повторил слабый голос, от звучания которого встрепенулся Эдрахил.

— С товарищами? — услышали Берен и эльдар полный горечи ответ. — А кто тебе сказал, что они нам товарищи? Мы уже здесь, на том самом проклятом острове, в конце пути! Какие могут тут ждать товарищи-друзья? Я более готов поверить, что это всё морок, который навёл на нас Жестокий. А когда мы очнёмся, нас снова потащат под орочью плеть.

Последовал тихий ответ, который Финрод не разобрал.

— А кто уходил отсюда, чтобы это рассказать? — продолжал спорить с раненым товарищем его полубезумный спутник. — Впрочем, говорят, брат короля сбежал отсюда при осаде вместе с семьёй и даже со всей своей свитой. Бежал в сокрытый Нарготронд целёхоньким и потом рассказывал всем и каждому, как ему удалось спастись буквально чудом. Подумай теперь ты, хорошо знакомый с орочьими повадками. Ородрет сам бежал или ему позволили уйти? Проще поверить, будто его отпустили.

При этих словах Финрод крупно вздрогнул.

Рука Эдрахила коснулась его локтя.

«Государь!»

Финрод только покачал головой.

«Нет, подожди…»

— Торонья…

— В этом и есть разница между нами и ими! Нас убивали ради смеха, ты же сам видел. А здесь, на этих ни одной царапины, смотри! На том самом страшном острове, где, говорят, всех не преклонившихся перед Морготом сжирают волки. Во что ты готов поверить? В то, что они как мы? Или их в плену уберегло благословение Валар? Для нашего народа больше нет этого благословения!

— Приведи свои мысли в порядок, эльда! — неожиданно громко произнёс Урувойтэ. — Сейчас тобой владеет гнев, а гнев опасен. В запале необдуманно ты скажешь вслух то, чего ждут слуги Врага. Не думай, что они не слушают нас сейчас. Не предавай свой народ.

На какое-то время повисла тишина.

— Что ж, если ты и впрямь лишь морок, то ты неплохой советчик, — послышалось потом из темноты. — А неплохой совет вред не послушать. Впрочем, нас уже расспрашивали очень долго и даже ответы выспросили. Забыли, правда, что среди эльдар предателей не сыщешь.

Безумный пленник наконец замолк, а Финрод в холодном отчаянии качнул головой. Злые слёзы больше не грозились подступить к глазам, но глубоко в груди напротив сердца застыл холодный неподвижный ком. Он опустил взгляд к рукам: в умирающем рыжем свете догорающего факела неожиданно ярко сверкнули полированные браслеты кандалов; взгляд Финдарато упал ниже на собственное одеяние. По сравнению со своими спутниками, одетыми в рваные лохмотья, он даже в тюрьме выглядел богато. Безумец говорил верные слова: и плен может быть разным. Финрод снова скользнул коротким беглым взглядом по решёткам соседних камер, бездумно разглядев в полутьме силуэты Урувойтэ, Арассэ и Кемнаро, и слепо отступил назад, к привычному углу, где и почти упал как подкошенный на скудную подстилку из соломы.

*

Он не считал, сколько прошло времени, пока он сидел так, полностью упавший в дурман отравляющих разум дум, прежде чем привычным для подземных темниц звуком металла рядом не звякнули чужие цепи кандалов, послышался шорох, и подле Финрода, скрестив ноги, сел Эдрахил.

— Нельзя сказать, что подобные слухи о брате короля не доходили до меня прежде… — заговорил Эдрахил вслух и нарочито замолчал, ловя внимание. Финрод медленно приподнял с перекрещенных рук тяжёлую голову.

— Нельзя сказать, что и для меня это стало такой уж новостью, — глухо отозвался он и отворил захлопнутое сознание для осанвэ, чтобы продолжить: «Зная сейчас, что Саурону уже тогда не было нужды ловить Артаресто для допроса… Теперь объяснимо, почему мой брат смог тогда уйти из осажденного Минас Тирита».

«Может быть и так…» — ответил Эдрахил. На мгновение Финрод уловил краткий оттенок замешательства в сознании друга.

«Тогда скажи мне откровенно, здесь и сейчас, в чём состоит столь оглушающая разница между нами и этими несчастными?»

Эдрахил вздохнул.

«Это тоже не станет для тебя новостью, государь. Единственная разница, которую можно увидеть — это ты. Я не понимаю до конца Его причин, и не знаю, считать ли это за удачу или за отчаяние. Но мы пошли за тобой по своей воле. Такова наша судьба. И мы испытаем её до конца».

Финрод резко кивнул и запрокинул голову назад. Холодный камень студил беззащитную кожу шеи. Некоторое время спустя Эдрахил беспокойно шевельнулся.

«Однажды ты попросил меня рассудить со стороны, государь… Поглядеть на наше положение и особенно на твои беседы с Сауроном незамутнённым взглядом…»

«Говори».

Будто всё ещё находясь в сомнениях, Эдрахил несколько помедлил, но отозвался:

«Не так давно я вспомнил тот страшный день в Альквалондэ, когда Феанаро и его сыновья взошли на палубы захваченных судов теллери. Мой отряд опоздал к основной битве, но я застал миг, когда над беспокойным заливом вдруг сомкнулись чернейшие тучи, брызнули клочья яростной пены, а потом из морской воды вознеслась она, полная чистого горя и ярости. Майэ Уинен. Хранительница гавани и защитница народа теллери. В тот день наш народ нанёс ей страшное оскорбление. Я помню её гневный голос, когда она обратилась к Лордам Первого дома, грозя отомстить им за безвинные жертвы. Помнишь, что было дальше, государь?»

«Да, помню, — кратко отозвался Финрод, с трудом закрывая в сознании воскресшие картины канувших в небытие событий. Не эти безвозвратные ошибки своего народа хотел бы он помнить здесь и ныне, на краю отчаяния. — К чему ты заговорил об этом именно сейчас?»

«Как ни велика была ярость Уинен, в тот день она не утопила бессчётно корабли Первого дома, потому что сам Владыка Ульмо обратился к ней и приказал отпустить Феанаро. Буря уснула вмиг. И как бы ни гневались в тот день майар Валинора, никто из них не остановил Исход нолдор и не вмешался, ведь на то был строгий запрет их Владык. Я слышал только, что к раненым теллери приходили для исцеления майар Валиэ Эсте».

«Да, это так. Майрон тоже был среди них, — Финрод ощутил безмолвный вопрос друга и пояснил, пусть даже воспоминания о днях былого теперь отдавали двойной горечью и привкусом тлена: — Ко мне он тоже приходил, но позже, уже неся послание от Ауле. Так мы узнали о том, что Великий Кузнец лишил нолдор своей дружбы. После этого мой отец повернул назад с частью нашего народа. Я мог бы сейчас посмеяться, Эдрахил, ведь мой бывший учитель просил тогда вернуться и меня. Тропою по самому краю бездны пройдёшь ты, сказал он мне на прощание. Смертельной тропою, и на этом пути я не смогу тебя сопровождать… — Финрод горестно пожал плечами. — И всё же, к чему ты завёл об этом речь?»

«Одно слово Владыки Ульмо остановило тогда страшный гнев его майэ. Все мы и раньше знали про Связь между младшими и Старшими Айнур, но никогда прежде я не видел её действие воочию. Мы слышали, что волю своих Владык майар принимают как собственную и следуют ей беспрекословно, не смея ослушаться. И всё же, верно ли то, что желания Валар становятся для майар их свиты нерушимым законом и указом?»

На сей раз Финрод не сразу нашёлся с подходящим ответом.

«Власть Единого справедлива для всех его созданий, — ответил он наконец. — Свобода собственной воли, мыслей и суждений была равно дарована нам всем: и эрухини, и Айнур. Но в одном ты прав: создав Связь с Валар и разделяя с ними могущество, майар их свиты в первую очередь подчинены осуществлению их задач, целей и замыслов».

Эдрахил согласно кивнул.

«Тогда вот чего я не понимаю, государь. В годы Долгого мира, когда Моргот Бауглир копил силы в Ангамандо и только планировал нанести страшный удар по нашим землям, разве его желаниям и замыслам не должны были быть подчинены все его слуги? Сумел бы один его слуга долго утаивать некую тайну, если бы для планов Моргота это знание представляло особую ценность? Или сопротивляться приказу, если бы получил его от господина?»

От внезапного озарения Финрод резко вскинулся и воззрился на Эдрахила. А тот снова кивнул и продолжал:

«Если Саурону и впрямь так давно известна тайна Нарготронда, отчего же Чёрный Враг до сих пор не обрушил на нас все свои силы? Разве сохранение этого секрета не вступило бы для Саурона в противоречие с его предназначением и Связью?»

Финрод невольно повернул голову, взглядом находя в полутьме неподвижный сгорбленный силуэт адана, устало уснувшего у стены. Заледеневшие пальцы Финрода нервно сжимались и разжимались в кулаки, разгоняя кровь, а перед глазами вставали образы недавних воспоминаний, обрывки разговоров. Он неосознанно нахмурился.

«Нет. Это невозможно. Очевидно какое-то звено из этих наших рассуждений неверно».

«Я тоже сомневаюсь, государь. Если бы Моргот уже тогда обладал этим знанием, Дагор Браголлах закончилась бы для нас совсем иначе. Да и сейчас он не тратил бы зря немалые силы на поиски наших скрытых городов, — мысль Эдрахила замглилась неким неясным образом, придавшим ей злой оттенок. — Однако если основные постулаты всё же верны: что это может означать? Моринготто давно знает правду, но ждёт и отчего-то медлит? Либо Саурон всё-таки солгал тебе сейчас, надеясь выведать у тебя нужные ответы? Это некая хитроумная ловушка? Быть может, он лишь притворился и ждёт, когда ты сам случайно дашь ему необходимую подсказку, если будешь оставаться в заблуждении?»

Снова в тишине потекли долгие тягостные минуты, пока Финдарато, до боли стиснув онемевшие пальцы в кулаки, лихорадочно обдумывал услышанное.

«Он мог проверить на мне свою догадку, как поступал с Кемнаро. Но для такой хитрости у него имелась бы только одна попытка. Провались он в ней, и я бы сразу догадался об обмане. Если Артаресто уже почти что был у него в руках, проще было испытать эту догадку с ним. Но Артаресто сбежал… Или его и вправду отпустили?»

«Я в это не верю. Твой брат не может быть предателем, государь!»

Финрод негромко вздохнул.

«У меня и в мыслях не было подозревать Артаресто. Что ж. Примерное расположение Нарготронда давно не тайна от соглядатаев Врага. Саурон мог и просто догадаться… Допустим, он проверил на мне свою удачную догадку, что с того? Десять лет назад это преимущество могло сыграть смертельную роль — в те дни, когда войска Моргота наступали нескончаемыми волнами, а мы бежали в ужасе и наш боевой дух был сломлен. Сейчас же Саурон использовал это знание, только чтобы заставить меня выдать причины отправиться на Север. Это не имеет смысла. Он не сможет шантажировать меня дважды, а другие мои знания не представляют ценности для него. Мне не известно ничего полезного о Гондолине или о планах обороны Химринга или Барад Эйтеля».

«Он может подозревать иное».

«Ну, вряд ли он всерьёз надеется, что после его откровений я стану вовсю секретничать с ним о Нарготронде! Нет, Эдрахил, я всё же думаю, Саурон не лгал — в незапамятные годы Эпохи Древ он действительно бывал в гротах малого народца по приказу Ауле и оттого точно описал приметы внутренних пещер. Пусть так. От этого ему не станут известны нынешние наши посты, пароли и тайные проходы. Однако это снова возвращает нас к твоему вопросу. Отчего Саурон не изложил догадки Морготу? И тот не стал бы выжидать. Впрочем… ты как-то обмолвился, что Минас Тирит — всего лишь ссылка для Саурона. При всех-то его талантах и возможностях… Могло ли изгнание на рубежи быть наказанием за самоволие и укрытие секретов?..»

Эдрахил озадаченно пожал плечами.

«Возможно ли тогда, что Связь у Тёмных Айнур действует иначе? Например… сумел бы обиженный или даже разозлённый на своего господина Саурон скрыть от него и старый секрет гномов и то, что сейчас захватил в плен тебя?»

Несколько мгновений Финдарато невыразительно смотрел на Эдрахила, потом встрепенулся и одним прыжком вдруг оказался на ногах. Резко вздрогнул и сидя выпрямился разбуженный внезапным шумом Берен.

— А? Что?.. — ещё спросонья заговорил он, слепо всматриваясь в темноту.

— Спи, — хрипловато произнёс Финрод и подошёл к решётке, протянул руку к прутьям, едва касаясь пальцами холодного железа. Ловя на себе недоумённые взгляды из темноты сразу с трёх сторон, он опустился на колени, медленно ведя пальцами вдоль прута решётки до соприкосновения с каменной плитой пола. Пожертвовав несколько мгновений на то, чтобы согреть окоченевшие пальцы собственным дыханием, Финрод перехватил поудобнее цепь и вновь занёс руку над камнем, снова потянулся мысленно к невидимым переплетениям зачарованных потоков крепости, слушая и вслушиваясь, ища и находя.

Наконец он распрямился, но уже не с той лёгкостью, что прежде: ныне в движениях Финрода читалась видимая глазу тяжёлая усталость.

— Я допустил ошибку в третьем куплете, — казалось бы, невпопад пробормотал он вслух; в повисшей тишине подземелий даже негромко произнесённые слова без труда достигли любого внимательного уха. — Так какие те мои слова оказались неправдой?

«Государь!» — мысленно окликнул Эдрахил, одним слитным толчком вскакивая с пола.

«Я не могу уверенно рассуждать о Связи Тёмных Айнур, но хорошо помню другие правила, единые для всех. Слуги-Айнур из свиты Владык могут любить и могут бояться разочаровать своих хозяев, могут разочароваться в них сами и даже покинуть их навсегда, но не способны откровенно их презирать или всем сердцем ненавидеть, будучи Связаны. Какую бы истинную цель не вынашивал Саурон, она не служит победе Врага. Ни близкой, ни даже отдалённой. Под наши условия загадки подходит ещё один ответ. И он мне не понравился».

— Послушай! Только не спеши с рассуждениями и решениями! Подумай ещё раз. Сейчас ты можешь очень ошибиться, — взволнованно и торопливо проговорил Эдрахил. Финдарато покачал головой и потянулся руками к низкому потолку подземелья, касаясь влажного камня напряжёнными пальцами и вновь мысленно ища невидимый поток сил, бежавший по сокровенным магическим сосудам Минас Тирита.

— Могу. Более того: я вполне мог очень ошибаться все эти годы.

— Что у вас такое? — нарушил молчание настороженно следящий за происходящим Урувойтэ. Эдрахил лишь отрывисто махнул ему рукой и в следующий миг успел подхватить за плечи пошатнувшегося Финдарато. Лицо Финрода побелело, глаза и посеревшие губы были плотно сомкнуты, однако сознания он не лишился, хотя тело его ослабло и, кажется, повиновалось с трудом. Осознав, что происходит, Берен подскочил рывком, откидывая в сторону плащ. Вдвоём с Эдрахилом они с осторожностью устроили бывшего короля нолдор на подстилке из соломы и укутали его, сотрясавшегося мелкой дрожью, двумя рваными одеялами.

— И что? Это стоило того? — только и уронил с горечью в голосе Эдрахил, бережно поднося к губам Финрода плошку с водой. Не открывая глаз, тот сделал несколько крохотных глотков, выдохнул и тяжело качнул головой.

— Ещё один урок… Не стоило мне ждать хороших новостей. Уж точно не здесь, — подождав немного, Финрод болезненно поморщился, потёр переносицу ещё дрожащей ладонью и глухо произнёс вслух: — Можешь не слушать вовсе или дальше притворяться. Я разгадал твою загадку.

1) брат — квенья

Вернуться к тексту

«Мой государь…» — позвал мысленный оклик.

— Ном, — раздался вблизи ясный голос друга. — Ответь только одно: что ты надумал делать?

Финрод будто нехотя двинул головой.

— Я уже отвечал тебе. Я не знаю.

«Тогда я напомню тебе, государь… — с того самого дня Эдрахил сделался неумолим. Он будто совсем позабыл об усталости, сне и жалости. — Разве не за этим мы нужны друг другу? Напоминать себе, тебе и другим, если придётся. Ты сам говорил нам, что страшнее всего для нас сейчас сломаться под тяжестью испытаний! Пусть это и не видимые глазу раны, и не вывихнутые на дыбе суставы, и не сломанные кости. То, что ты делаешь сейчас сам со своим разумом, государь, это куда страшнее!»

— А больше всего меня пугает то, что всё, на чём ты строишь свои выводы, скормил тебе именно он! Опомнись, Ном, тебя не зря прозвали мудрым!

— О чём вы говорите? — не удержался от вопроса Берен. Последние несколько дней он вынужденно наблюдал за обрывками разговоров своих товарищей по несчастью. Нарастающая буря разногласий давно уже перестала быть незаметной не только для него.

— Мы просто спорим, — едва ли не огрызнулся Эдрахил. — У нас здесь… возник спор по поводу кое-каких поступков… кое-какого нашего старинного знакомого из… кое-каких других краёв. Бывало, он вёл себя так, словно головой ушибленный.

— Хватит, — кратко отрезал Финрод.

— Это всё темница. Её злые труды, — внезапно рассудительно ответил Берен. — И стены давят, и будто бы своды ложатся тяжестью могилы. Здесь в голову сами собой приходят страшные и неприятные мысли. Если нас не ждёт здесь смерть от пыток, то точно ждёт медленное помешательство. И не сказать, что ещё страшнее.

— Какие удивительные я слышу выводы, — послышался хрипловатый голос с другой стороны тюремного коридора. Берен скривил лицо в неприязненном оскале.

— Что, Безымянный, ты уже опять позабыл всё, что сам придумал? Я ведь для тебя всего лишь морок Тху? Или тебе стало настолько скучно, что готов и с мороками поболтать? Или ещё больше соскучился, что тебя здесь не пытают, не таскают по допросам?

— Хватит! — гораздо громче повторил Финрод, поднимая голову и сверля взглядом Берена. Тот сконфуженно пожал плечами, но отвернулся и замолк. Из глубины дальней камеры послышались шаги, о металл решётки звякнула цепь кандалов.

— А ты ведь тоже явно непрост, нолдо, — продолжал всё тот же голос. Было заметно, что за несколько прошедших дней его обладатель явно поднабрался сил. В краткие светлые часы, пока слуги Врага были заняты своими делами, Финдарато мог наблюдать сквозь решётку, что раны у измученных страдальцев постепенно подживают, синяки сходят, и, кажется, сама гибельная тень, уже нависшая над их плечами, отворачивает лик и отступает прочь.

Металл снова громко звякнул о металл; послышался неясный шорох.

— Я видел, что ты пытался узнать, нолдо. Когда-то давно я тоже работал со строителями. Я помню, как они вкладывали свои слова в каменную кладку. Чтобы кирпич стоял крепче, а раствор дольше держался. Чтобы зимой в тех стенах было теплее, а в жару прохладнее. Они показывали, как это делать, и кое-что я запомнил. Но здесь видится словно большая и крепкая птичья клетка, а потом много-много маленьких…

— Хватит! — это уже вмешался Урувойтэ. А Берен присвистнул:

— А я и говорю. Мы все скоро сойдём с ума.

— Нет, торонья, — послышался из темноты другой голос, чуть более звонкий, но куда более печальный. — В этой темноте живут не птицы. Не для них эти клетки. Здесь вообще не место для живых созданий. Хотя, странное дело, мне показалось, что я увидел здесь бабочку. Большую бабочку с красной головой. Вильварин. Услышал её шорох.

Повисла тишина. Даже не оглядываясь на сидевшего в дальнем углу Эдрахила, Финрод ощутил, как сердца коснулся краткий отголосок чужой тоски: всего лишь одно недолгое мгновение, прежде чем Эдрахил успел надёжно закрыться ото всех.

— Нет здесь бабочек. Откуда? — куда мягче, чем обычно, отозвался хриплый голос.

— Я тоже поначалу не поверил. Откуда бы ей взяться здесь? Такую я видел давно над зелёными южными лугами. Летает, вьётся над большим красивым золотым цветком.

— Что я говорил? Этот уже бредит, — громко произнёс Берен, а Финрод мог только порадоваться, что сын Барахира, видимо, не так уж часто разглядывал отцовское кольцо. Либо ему не хватило смекалки, и он просто не сложил в уме воедино корону из золотых цветов с похожими на быстрое безумие словами Ферена-Книжника.

«Урувойтэ, кто-то ещё знает?» — подумал он в пустоту. Но этот вопрос определённо ждали.

«По-видимому, да, государь. Если узнали Эдрахила, то это лишь вопрос времени. Про него многие знают, насколько он приближён к королю… Государь, идут!»

Лишь несколькими мгновениями спустя где-то в глубине коридора с грохотом лязгнула железная дверь. Коридор за поворотом озарился светом факела, издалека послышались знакомые шаркающие шаги тюремщиков и звон цепей.

— Спятили, значит? — одноглазый тюремщик нахмурил покатый лоб; по его знаку подручные подняли факел повыше, и орк неторопливо и даже с каким-то любознательным интересом во взгляде поочерёдно заглянул в каждую камеру. — Кто что говорил? Им тут летучие красные твари мерещатся? А большие или мелкие?

— Одна большая летучая красная тварь к нам-то прилетала, — хмыкнул кто-то из орков, а остальные загоготали. — Как раз недавно. Зубастая такая. Да улетела вроде уже? И ещё бы столько её не видать, гадину.

— Ну вот и радуйся, что крылом не свернула тебе глупую башку. И не перегрызла глотку, — одноглазый тюремщик закончил свой осмотр и растянул губы в оскале, оборачиваясь и прицельно находя взглядом Финрода. — А вот и мой дружок. Вставай, давай. Пойдёшь скрашивать вечер нашему господину, — он закончил своей любимой приговоркой: — Соскучился, небось?

— Кто как, а Повелитель точно заскучал. Ходит злой. Гоняет всех почём зря, — весело ляпнул кто-то из стражников, но тут же схлопотал нехилую оплеуху и доброжелательное пожелание главного:

— Рот свой гнилой закрой.

Не оборачиваясь и не произнося ни слова, Финрод спокойно поднялся, вышел в растворённую дверь и под взглядами десятков глаз претерпел все ставшие привычными унижения, предшествующие их обычной встрече с Сауроном. Подручный орк затянул на ногах цепи кандалов и уже хотел было содрать с узких ступней эльфа обмотанные для тепла тряпки, но одноглазый тюремщик как-то многозначительно цыкнул, и подручный убрал руки. Лишь, распрямляясь, нарочно оскалился пленнику в лицо. В лопатку Финрода ощутимо толкнула рукоять поясной плётки.

— Давай, пошли. Ножками. Спокойно. Как сам хорошо знаешь.

«Государь! — настигло Финрода полное отчаяния посланье Эдрахила. — Ты только помни! Не сдаваться! И сохранить ключи!»

«Я помню», — про себя подумал Финрод. Однако в его душе угнездилось какое-то неясное замешательство. Прежде стройные мысли отчего-то именно сейчас путались. Он ждал этой встречи последние несколько дней. Но боялся её теперь едва ли не больше, чем самой первой. Сердце глухо стучало, выплёскивая вместе с кровью усталость от сомнений, усталость от постоянного страха и предчувствие беды. И, видимо, этот горьковатый аромат, сочащийся сквозь кожу, чуяли и орки. Во всяком случае, стали чаще оглядываться и присматриваться к пленнику, а самый главный, замыкавший конвой, наклонился над плечом Финрода и удовлетворённо втянул воздух ноздрями.

— Боишься? Это правильно, — проговорил орк. Будучи тюремщиком почти полжизни, он-то прекрасно знал, видел не раз, как ломались даже самые стойкие, пусть и бычились сперва, крепились, сверкая своими светлыми глазами. Он наклонился ближе и зашептал в самое ухо Финроду:

— Ты просто будь послушным. Отвечай на все его вопросы. Делай, что он скажет. И не смотри в глаза. Тогда… всё куда проще для тебя закончится.

«Нет, не закончится», — мысленно ответил Финрод. Быть может, разве что когда-нибудь в сумраке Бездны Намо, которая, по слухам, постепенно вымывает боль, нежно убаюкивает, точно родная мать, и заставляет позабыть о старых горестях и шрамах, поблекнуть краски ранящих воспоминаний. В мире под Светом дня будут сменяться столетия или Эпохи, а Бездна — медленно стирать яркость с памяти о собственной вине, о некогда совершённых ошибках и промахах. И теперь становилось совершенно ясно, отчего истинно прав был Намо — ох, и нескоро поднимутся нолдор из этого сумрака, однажды угодив туда. А если вниз на дно туманного омута потянет тяжесть неосуществлённой клятвы, это будет длиться куда дольше и безнадёжнее.

— Что? Эй! А ну-ка стой! — послышался уже знакомый голос, остановивший конвой в прихожем зале крепости. Похоже, именно сегодня удача особенно отвернула свой лик; светловолосый майа, виденный Финродом лишь единожды в один из первых дней плена, как раз спешил наружу: одет он был по-зимнему тепло и в сапогах впору для долгой верховой езды. Быстро сбегая по боковой лестнице, он на ходу натягивал на руки перчатки. Стоило взгляду майа лишь мельком мазнуть по Финроду, ведомому внутри кольца конвоя, как красивое лицо исказила ярость.

— Я спрашиваю вас! Это тот самый эльда?

— Господин Нирбог, — главный в отряде одноглазый тюремщик изобразил нечто вроде не вполне почтительного поклона. — Приказ Владыки. Доставить пленника для допроса.

— А я не слеп, как будто бы! Мне больше интересно, почему эта падаль до сих пор шевелится? Неужто Гортхаур утратил свои хвалёные навыки? Прошёл ведь уже почти месяц! Разве он ещё не всё из них вытряс? А если эта тварь настолько живуча, пусть отправляется на рабские рудники Севера!

— Решение по участи пленников полностью во власти Повелителя, — с напряжением в голосе ответил тюремщик.

— И это интересно, — прошелестел Нирбог и, вновь скривившись, оглядел Финрода с ног до головы. — Чем же ты привлёк взор Гортхаура, эльда? Ну не красивой же мордашкой! Что же такого интересного ты знаешь? Или не только поёшь, но и воешь сладко?

— Ну уж никак не этим, — вдруг хохотнул кто-то незнакомый. К уже создавшему небольшой затор у дверей орочьему отряду направлялся молодой юноша — по внешности из эдайн. Одет он был не богаче, чем многие виданные здесь Финдарато слуги; густой, мягкий на вид волос блестел красной рыжиной, темнее, чем у Эдрахила, но не столь яркой, как огненная шевелюра Майтимо Маэдроса. При взгляде на новоприбывшего Нирбог скривился в лице снова.

— А ты ещё кто? Кто-то из этих его смертных любимчиков?

В ответ на это парень разулыбался и тоже изобразил поклон.

— Моё почтение, твоё великолепие. Меня зовут Мархол. Мой Повелитель послал меня именно за ним, — адан бесцеремонно указал пальцем прямо на Финрода. — А что до твоего вопроса, зачем и почему, можешь обвинять во всём командующего Бурхмута. Это он тут заявился и всё перебаламутил на целую неделю. Однако главный приказ Севера вроде как по-прежнему не подлежит обсуждению. Сказано вызнавать про Гондолин. Пока пленник ещё на ногах держится и даже может говорить.

— Как мне известно, Бурхмут с большим отрядом уже отправился на эти поиски, — с подозрением в голосе произнёс Нирбог.

— Ну так город пока и не нашли. А если и не найдут? До лета эти дивные здесь только зря передохнут. Вот убедится Повелитель, что вызнал всё, что можно, тогда и решать будет, куда: на казнь или в рудники.

— Посмотрим, — зло процедил майа и стремительным шагом направился к дверям. Рыжеволосый Мархол проводил его долгим взглядом и обратился к главному тюремщику, кивнув в сторону Финрода:

— Железки с ног у него снимите. Далее проведу его сам. А заберёте после у дверей.

Лоб одноглазого пересекла глубокая морщина.

— У меня свой приказ Владыки.

— Ага, — только и сказал Мархол, подошёл ближе и поднял руку, показывая орку что-то хитро спрятанное в ладони. Что именно это было, Финрод не успел рассмотреть, хотя и осторожно скосил глаза. Орк-тюремщик в ответ на знак в ладони что-то невнятно буркнул и всё-таки указующе кивнул подчинённому. Тот тоже скривил рожу, но наклонился и прямо тут же на месте принялся расковывать на пленнике ножные кандалы.

— А не боитесь, что сбежит? — с весёлым смешком хмыкнул кто-то из конвоя. Мархол лишь головой тряхнул.

— Что? От меня-то? — он крепко прихватил Финрода за плечо чуть повыше локтя и взмахнул рукой, указывая путь. — Туда, по лестнице, — и ухмыльнулся, показав крепкие и острые на вид желтоватые зубы. — Да ты не бойся. Не кусаюсь. Если не вздумаешь дурить.

*

Странное дело, но этот новый путь, которым теперь вёл Финдарато незнакомец, сам по себе стряхнул с мыслей неправильное замешательство. Зная расположение внутренних помещений крепости получше многих местных, Финрод мог теперь выстраивать в мыслях маршрут и последовательно отметать неподходящие идеи. Он слышал, а теперь и убедился, что его ведут не к известным покоям Саурона, но и не к дальнему крылу, обращённому к северной части острова, в котором, как предполагал сам Финрод, ныне располагалась большая часть орочьих казарм. Прежде государю Нарготронда никогда не было нужды гадать, в какой части собственной крепости он отвёл бы помещение под допросы, но именно этим он сейчас и занимался, хотя в догадках терялся всё больше с каждым новым поворотом. Его вели всё выше, вели по лестницам, которые даже он с трудом припоминал. Провожатый не применял особенную грубость, но плечо Финдарато сжимал хватко и надёжно, одновременно наводя на мысли о немалой силе, которую не ожидаешь обнаружить у тщедушного с виду адана. Впрочем, в последнем Финрод уже тоже засомневался. Что-то ещё в облике сопровождающего юноши наводило на мысль, что он отнюдь не тот, кем кажется. А провожатый, заметив на себе короткий быстрый взгляд эльфа, ещё шире ухмыльнулся.

— Как у вас, у дивных, и положено, ты мне, конечно, не ответишь, но… мне вот что любопытно… Тот высокий светловолосый лорд из эльфов, что запросто командует таким огромным волосатым волкодавом и носит длинный красный плащ, он ведь тебе какой-то родич, да?

Тьелкормо? Финроду пришлось приложить немалые усилия, чтобы обескураженность от этого вопроса не отразилась на его лице. Как этот адан мог увидеть Тьелкормо? И, главное, где? Ну то, что на охоте, это было очевидно. Но ведь не в лесах же вблизи Аглона? Чтобы хорошо помнить те давние годы до Дагор Браголлах, юноша выглядел недостаточно старым. Хотя… Однако в душе Финдарато всё же зрело подозрение, что речь идёт о куда более близких по времени событиях. Выходит, Нарготронд? Что ж, этого тоже можно было ожидать. Но как этот… Мархол столь уверенно угадал их родство? Ничто в колдовском облике, навеянном волшебством кольца, не могло бы навести на подобную мысль.

Так и не дождавшись ответа, провожатый вдруг толкнул какую-то дверь, и в лицо Финроду ударил внезапный порыв сырого речного ветра. Они оказались на одной из крепостных стен — как Финрод успел быстро сориентироваться, с юго-восточной стороны. Именно здесь стены Минас Тирита спускались к самой воде, нависая над потоком бурного течения. Зимнее серое небо давно уже невиданным пленнику простором свободно раскинулось над головой; бег облаков в вышине неутомимо тёк к знакомой гряде Эхориата, видневшейся вдали за рекой.

— Туда, — провожатый помедлил ровно столько, чтобы дать эльфу оглядеться, но побуждающе потянул за плечо.

Финрод повиновался, но всё же кинул странный взгляд вниз на мраморные стены, уходящие к тёмной воде. Если он помнил правильно, именно в этом месте глубина реки достигала двух ростов эльдар, а то и больше. С закованными руками он не подумал бы, конечно, прыгать в ледяную зимнюю воду, но уже сама мысль о такой возможности коснулась разума тревожным предчувствием. До сих пор Саурон не делал ничего без хорошо продуманной причины. И Финрод не удержался от вопроса:

— Ты сам приказал снять с меня цепи, чтобы привести сюда. И вовсе не боишься, что я попробую сбежать?

Юноша лишь ухмыльнулся.

— От меня? Мог бы попробовать. Было бы интересно посмотреть, кто же кого в итоге одолеет. А вот от тех одиннадцати, что внизу, сбежать и не подумаешь.

Тёмная фигура, закутанная в плащ, ждала их у углового парапета, вглядываясь куда-то вдаль. Пальцы Саурона выбивали мерную дробь по камню низкой стены. Дождавшись приближения пленника и его сопровождающего, он наконец обернулся, смерил обоих взглядом, коротко кивнул.

— Мархол. На тебе присмотр.

Юноша кивнул и разжал пальцы, освобождая плечо Финдарато.

— Нирбог столкнулся с ним в дверях, — сказал он напоследок перед тем, как уйти обратно по стене. Лицо Саурона дрогнуло, между бровями промелькнула складка скрытой досады.

— И этого тоже следовало ожидать. Рано или поздно.

Майа посмотрел на Финрода; тот вопросительно качнул головой.

— Зачем?

— Вот странное дело, Инголдо. Именно этот вопрос с недавних пор стал у тебя таким любимым.

— Это оттого, что ты ничего и никогда не делаешь без причины, — Финрод позволил себе оглядеться по сторонам, и сердце сжалось при виде такого знакомого, такого памятного пейзажа берегов зимнего Сириона. — И мне только предстоит узнать, почему же сегодня ты выбрал именно это место.

— Как мне показалось, ты сам захотел этой встречи.

— А как мне показалось, я разгадал твою загадку, — Финрод поднял руку, касаясь кончиками пальцев парапета, и уже безошибочно нашёл среди потоков чар её — тёмную чужую сеть, что пронизала камни крепости, обжигала, словно злой лёд. — Я строил этот замок, я знаю его стены, его колдовские скрепы, то, на чём он стоит и чем существует. Я знаю, что тут должно быть, и чего я здесь найти никак не ожидал. Так что скажи мне теперь так, как есть, — Финрод решительно поднял взгляд и против всех советов орка-тюремщика уставился прямо в прищуренные золотисто-жёлтые глаза Гортхаура Жестокого. — Я хочу услышать это из твоих уст, сейчас. Что, всё, что ты замышлял, все твои действия и поступки были предназначены одной цели — обмануть меня, ввести в заблуждение. Скажи, твои ли это замыслы или же это был ваш с Тёмным Валой хитроумный план? Скажи вслух, что, пользуясь нашей прежней связью наставника и ученика, ты пытался хитростью выведать у меня важные для целей Моргота военные секреты, тайны моего народа. Что таким способом ты намеревался войти ко мне доверие и заручиться расположением. Давай же, скажи мне это всё.

Несколько мгновений продлилась пауза, а потом Саурон внезапно расхохотался.

— Забавно, Финдарато. Нет, это и впрямь настолько забавно слышать, — он опёрся одной рукой в парапет, вторую упёр в бок и покачал головой, постепенно гася последнее веселье. — Ну, что ж. Как хочешь. Да, разумеется, именно так всё и есть. Мой Владыка Мелькор сам приказал мне хитростью и обманом выведать все твои тайны. Нет, это было именно моё решение преподнести моему Владыке столь ценный дар в твоём лице. Воспользовавшись нашей прежней дружбой, я старался вызвать у тебя расположение, восстановить доверие к себе или хотя бы благодаря случайным оговоркам разузнать все интересующие моего Владыку тайны. Мне нужно было выяснить расположение твоего города, выведать военные секреты, все важные подходы и пароли. А, и конечно, убедить тебя перейти к Королю Севера на службу. Что же там ещё… И, да, мне было особенно важно выведать у тебя ценный секрет расположения тайного города Гондолина. От этого названия у меня уже на языке мозоль.

Финрод покачнулся, словно разом обессилев. Сердце билось бешено и часто, отдаваясь ударами крови где-то в горле. Он и не заметил, как, стиснув руки в кулаки, едва не загнал ногти глубоко под кожу.

— Как это возможно… — проговорил он наконец, когда вновь овладел властью над собственной речью, да более того — над телом, которое сотрясалось в непреходящей нервной дрожи. — Ты… именно ты осадил остров, ты десять лет как захватил Минас Тирит, ты держал его от лица Севера… и сейчас ты не сказал ни слова правды? А что тогда она?! — последнее слово он едва ли не выкрикнул.

— Хочешь услышать правду? Пожалуйста, изволь. Где-то минуты через три над Ущельем Сириона разойдутся тучи и прольётся столь редкий в эти месяцы свет плода Лаурелин. Ты спрашивал зачем, вот тебе и ответ. Собственно, это одна из причин, по которой я тебя сюда привёл.

Больше в отчаянии, чем в намёке на надежду Финдарато поднял лицо к небу. Серые облака по-прежнему плыли на восток, но уже сейчас полупрозрачные просветы в сплошной колышущейся пелене были заметны и таяли на глазах. То здесь, то там сероватая дымка слегка подсвечивалась золотым сиянием, ещё укрытым пеленой. Не вполне осознавая собственных порывов, Финрод с невиданной жадностью вглядывался в этот слабый, но такой желанный свет.

— Как ты мог узнать об этом? — спросил он. И опять совсем не то, что собирался.

— Хм. Ну, например так же, как я знаю, что в южном Оссирианде, где до сих пор ни дня не выпадал снег, именно сегодня всё заволокло тяжёлыми дождливыми тучами. К вечеру проливной дождь достигнет и реки Нарог. А вот и моя сестрица Ариен. Смотри.

Яркий золотой луч, словно острый меч, рассёк серую пелену, отразился в ранее тёмных водах Сириона, под светом солнца сразу заигравших бриллиантовыми искрами. Едва сдерживая нервные слёзы, выступившие на глазах, Финдарато смотрел в голубизну неба, отворившуюся в крохотном оконце. Залитый светом Анара мир стремительно преображался, и будто наяву озябшей кожи коснулось позабытое тепло. В величественном и очень ярком свете плода Лаурелин отчасти угадывался тот другой, древний благословенный свет, какой когда-то давным-давно впервые увидели глаза Инголдо Артафиндэ.

— Как долго? — выпалил он, безотрывно глядя в небо.

— М? Минут пять-десять. И, кстати, мудрый Ном, глянь-ка ещё туда. Вон там, смотри, над грядой Эхориата сразу под покровом белых облаков.

Даже не задумываясь над смыслом просьбы, Финрод обернулся и поглядел в указанном направлении. Там ничего не было, только хорошо знакомая глазу горная гряда… но только на первый взгляд. Прямо на белых облаках в небе над горами вдруг ослепительно сверкнула золотая искра. Не свет солнца, пробившийся из-за туч. Цвет был куда более насыщенным и ярким.

— Что это? Там же ничего нет. Только облака и небо.

— А если ты вспомнишь знания о преломлении света в кристаллах, которым сам пользуешься для огранки камней, то можешь представить, как свет Анара при определённых условиях может преломиться и отразиться от облаков. И иногда этот яркий свет может показать далёкую действительность не хуже кристалла палантира. Ты видел отражённую в небо крышу золотого купола одного из эльфийских городов.

— Но в тех местах нет никаких городов нолдор! — воскликнул Финдарато и осёкся. Всмотревшись снова в уже пустую облачную пелену, он перевёл взгляд на майа.

— Как давно? — и вновь усилием воли он вернул власть над хроа и над своим голосом, приказывая ему не прерываться и не дрожать. — Как давно ты знаешь о нём?

— Думаю, с начала, — ответил Саурон и снова отвернулся. — А теперь кое-что ещё. Там, на востоке, за Дортонионом, Эриадором, за цепями Синих и множеством цепей безымянных гор лежит далёкий скрытый край. Если ты вспомнишь, я рассказывал тебе о нём когда-то очень давно. В этом краю ещё живут твои дальние родичи. Первые из первых. Чужаку туда хода нет, но недавно я услышал кое-что, давшее мне понять, что Моргот снова о них вспомнил. Чтобы добраться до тех заповедных краёв, или до Нарготронда, или до Гондолина ему потребуется надломить один упрямый замо́к. Замок, сразу и одновременно дающий ему доступ к скрытым тайнам, доступ к власти над тем, чем он не владеет, доступ к преданности, которую он очень жаждет.

Крупный озноб волной прокатился по коже Финдарато. Обрывочные слова и брошенные фразы Саурона, собственные догадки, прежние предположения, отвергнутые или подтверждённые — всё неуклонно, будто собираемая до конца мозаика, вставало на свои места. От осознания внезапно закружилась голова.

— Я верно понимаю… этот упрямый — ты?

— Прежде он думал, что единственный способ справиться с сопротивлением — это поломать. Он ещё не догадался о том, что можно просто поискать подходящие отмычки, — Майрон лишь повернул лицо, и его враз потяжелевший взгляд мазнул по коже Финдарато, заставляя того вздрогнуть. — А один такой возможный ключ так и просится, и рвётся прямо в Ангаманди. Оправдываясь клятвой, которую ему просто приспичило исполнять.

Сидя на ворохе соломы в углу камеры, Эдрахил пытался возродить в своём сердце хоть маленький росток терпения. Или искру понимания, надежды… что угодно, что помогло бы ему действительно не сойти с ума в ближайшие часы. Потому что медленное ожидание возвращения короля с допроса Саурона представлялось ему худшим испытанием из возможных. И бесконечные метания Берена вдоль решётки только растравляли эту рану. Если бы орки ушли, оставив их в темноте, смертный, возможно, и сидел бы смирно. Но как порой бывало, принеся воду и еду, слуги Тьмы опять не озаботились забрать чадящий факел. Этого слабого света хватило Берену, чтобы прийти в неистовство и начать метаться из угла в угол. Про себя Эдрахил начинал малодушно подумывать о том, что лучше было бы и вовсе оглушить соседа.

— Остынь… Ребен, — видимо, терпенье закончилось и у Арассэ. — От твоего метания всё равно нет толку!

— Нет толку? — судя по прерывающемуся голосу, Берена трясло в припадке болезненного возбуждения. — Нет? Как можешь ты сидеть там, когда его опять…

— И что это изменит? — холодно и жёстко вопросил Арассэ. — Из камеры я всё равно не выберусь, как не мечись, и твою дверь не проломлю! Так кому это поможет?

— Как я могу судить, если вашего друга и допрашивали прежде, то явно старались делать это аккуратно, — вдруг послышался хрипловатый голос. В глубине дальней камеры мелькнула знакомая тень. — Или хотите сказать, что кто-то из вас двоих — сильный целитель? Ведь не ты же, бешеный адан?

— Безымянная тварь! Да что ты знаешь?! — издав яростный крик, Берен бросился на решётку, со звоном ударился о неё всем телом. — И это ты эльда? Да как бы не так!

— Какой же ты безмозглый, смертный невежда! — гневно ответил нолдо. — Ведь ты видел нас, когда нас приводили? Насмотрелся? Ты и понятия, похоже, не имеешь, на что способны орки, дай им волю. А я таких допросов столько видел, сколько больше не хочу. И скажу сразу так: вас здесь ещё щадят. Значит, у них есть особенный приказ: не убивать и не калечить. И будь рад уже этому. Твой приятель, пока им нужен, будет жить.

— Утихни, Ребен. И ты тоже! — вставил слово прежде молчавший Урувойтэ. — Дай вам самим волю, вы тоже будете вести себя не лучше их.

— А это ты к чему? — ещё сильнее вспыхнул Берен. От зарождения всеобщей ссоры их остановил скрежещущий звук закрывшейся железной двери, а потом громогласный топот орочьих ног по коридору. Эдрахил настороженно приподнял голову, высматривая в середине конвоя знакомый силуэт, и, не высмотрев, тотчас вскочил на ноги. Одноглазый тюремщик по обыкновению лениво и вразвалку подошёл к решётке, смерил его взглядом.

— Ты. Рыжий, — он указал на Эдрахила рукоятью сложенной плети. — Выходи. Теперь ты пойдёшь.

— Что?! — до Берена наконец запоздало докатило осознание. — А где же?.. Нет же! Нет!

Главный орк лишь сделал небрежный кивок подчинённым и те, вооружившись дубинками, изготовились теснить в сторону обезумевшего смертного, который, ухватив покрепче цепь кандалов, уже всерьёз вздумал драться и, видимо, как можно дороже продать жизнь. В голове неожиданно растерявшегося Эдрахила выстроилась целая цепочка безнадёжных и откровенно страшных мыслей, но прежде, чем он смекнул присоединиться к борьбе Берена, тюремщик криво усмехнулся и предостерегающе покачал головой.

— Хочешь увидеть своего приятеля живым и с целыми конечностями? Тогда не дури. Или тебя волоком тащить придётся?

— Нет, — глухим голосом отозвался Эдрахил. — Я пойду сам.

— Что? Нет! Не смей! — обмотав цепи вокруг кулаков, Берен уже готовился наподдать первому же, рискнувшему сунуться к решётке. Но Эдрахил отодвинул его, холодно сверкнув глазами.

— Нет! Я пойду. Ради Гнуладефа. Потому что ты-то сам знаешь, ради чего пошёл он.

Берен вдруг испустил долгий хриплый выдох, больше похожий на рыдание, сгорбился, отшатываясь куда-то вглубь темницы. Не оглянувшись, Эдрахил прошёл сквозь растворённую дверь. Хмурый и безучастный он переждал окончания всех тех же унизительных действ, которые на его глазах не раз стойко претерпевал их государь. Глухо зазвенели и оттянули тяжестью ножные кандалы; в спину Эдрахила подтолкнули рукоятью плети, и он побрёл теми же коридорами, которые уже видел прежде в воспоминаниях Финдарато.

«Эй, Эдрахил! Вильварин! Куда тебя?.. Что с королём?! Что с Финродом?! Ты знаешь?» — посыпались встревоженные мысленные посылы, стоило ему в центре орочьего конвоя медленно прошествовать мимо других камер. Малосион, Лаурэ, Мелендул, Кальмегил, Тилгелон и Айменел провожали его взглядами из-за решёток, уже не скрывая беспокойства. Лица друзей Эдрахил не видел почти месяц, а сейчас осознал, что может и вовсе их больше не увидеть. И также он не мог послать никакого утешения в ответ. Возможно, странные заумные выкладки Финдарато привели его за некую грань дозволенного Сауроном. Возможно, майа просто наскучила затянувшаяся игра. Или Враг получил из Ангбанда новый приказ, в корне расходящийся с его прежними планами. Возможно, даже сам Моргот устал ждать результата допросов и распорядился применить куда более простой и испытанный метод, требующий исключительно щипцов, плетей и дыбы. А далее Эдрахил шёл и не знал, что ему самому следует ждать в окончании этого пути, и не мог решить, что для него окажется страшнее: стискивать зубы, становясь бессильным свидетелем мучительных истязаний государя, или беззвучно глотать собственную муку на его глазах, не давая видеть слабость. В сих невесёлых мыслях он преодолел весь путь до знакомого по воспоминаниям Финдарато помещения и только сейчас опомнился: именно эта дверь вела в тот самый кабинет Саурона. Незнакомый рыжеволосый адан возник рядом внезапно, словно соткался из тени, сделал короткий знак конвою и распорядился:

— Снимайте с ног железяки, дальше проведу его сам. Для вас приказ ждать и никого не пускать внутрь. Совсем никого. Даже высших, пусть хоть зубы скалят и грозят разными карами.

Тюремщик скривил лоб и губы, но приказ мастеровому отдал. Как-то очень привычно адан ухватил Эдрахила за плечо над локтем и потянул к двери.

— Не бойся, не кусаюсь, — ухмыльнулся он прямо в лицо. — И не вздумай дурить, слышишь? А то будешь потом долго лечить чего-нибудь. А это никому из нас не надо. Тебе ясно?

Эдрахил даже не успел толком осмыслить эти странные слова, как его уже втолкнули в большую полутёмную комнату. Больше всего света в ней сейчас дарило щедрое каминное пламя за витой решёткой; редкими светлыми островками тут и там горели свечи в низких настольных подсвечниках. Окна были плотно и наглухо зашторены. Тяжёлая дверь за их спинами затворилась с резким стуком, тотчас отрезая любые звуки снаружи, и тут же наступила тишина. Рыжеволосый адан хмыкнул. Где-то рядом с камином послышался негромкий звенящий звук, а следом снова раздался голос, заканчивающий фразу, как будто продолжалась прерванная беседа.

— …в трясине, Финдарато! Из одной ты вылез и своими же стараниями залез в другую!

Только сейчас Эдрахил разглядел фигуры собеседников. Одетый в тёмные одежды Саурон стоял сбоку от камина, небрежно облокотившись рукой на каминную полку. На мгновение в полутьме огненными искрами сверкнули его глаза; майа смерил обоих появившихся в его кабинете быстрым взглядом, а потом без слов коротко кивнул сопровождающему Эдрахила. Адан отпустил локоть эльфа и свободно нырнул куда-то в полутьму — обстановку он, очевидно, знал весьма неплохо. Несколько опешивший Эдрахил так и остался столбом стоять посреди комнаты; впрочем, взгляд его почти тут же безотрывно приковался к второй фигуре, сидевшей в кресле у самого очага — это спадающее на плечи золото волос, сияющее в пламени словно рассеянный свет Анара, он узнал бы из тысяч.

— Так. А теперь соберись с мыслями, Инголдо. Как в точности слово в слово звучала твоя клятва Барахиру?

— Зачем это тебе? — усталый голос Финдарато хоть и звучал негромко, но был вполне твёрд, и его не искажал след перенесённой боли.

— Отвыкни уже от этого вопроса! Ты не хуже меня осведомлён о том, какой силой порой обладают слова. Что в точности ты пообещал Барахиру, и как именно повлёк тебя в поход Берен?

Эдрахил внезапно поймал себя на мысли, что и сам ждёт этого ответа. Прежде он не единожды задавал себе вопрос, какой же клятвой его государь намертво скрепил свой неоплаченный долг жизни с желаниями сына Барахира, но никогда бы не осмелился расспрашивать самого Финрода. На краю зрения между тем мелькнула тень: рыжеволосый адан раздобыл где-то бутыль вина и с удивительной бесцеремонностью уселся поодаль прямо на ковре, скрестив ноги. Кроме Эдрахила на наглого слугу, видимо, никто не обратил внимания.

— Я говорил тебе уже. Я клялся в вечной дружбе, — отозвался Финдарато, — клялся человеку, который, рискуя своей жизнью, спас меня. Я поклялся, что по первой просьбе окажу любую помощь любому из его потомков, когда бы тот ко мне ни обратился. А Берен попросил меня помочь ему добыть Сильмарилл из короны Моргота.

При этих словах Эдрахил так и застыл. В повисшей тишине послышался долгий вздох Саурона, а следом дробный звук его пальцев, барабанящих по каминной полке.

— А знаешь, Финдарато, есть и куда более выгодные условия продаться в пожизненное рабство.

Финрод резко вскинул гордую голову.

— Очевидно, на многие вещи мы теперь смотрим иначе.

— Да нет. Это ты, благородство и совесть нолдор, смотришь на всех с точки зрения нравов благословенного Амана. Хотя мог бы помнить лучше прочих, куда привела твоего дядю такая же случайно данная родственная клятва. Но эдайн — не эльдар. Они иные. Почти незаметно для тебя минует двести лет, и этот мир изменится сам по себе. И уже десять, а то и двадцать молодцов, кровные потомки Барахира, слабо помнящие славные подвиги своего предка, но хорошо помнящие про клятву, заявятся к тебе с требованием помощи. И что же, всем им ты станешь угождать, связанный своим словом? Ладно Берен сейчас только один, но и он уже сдёрнул тебя с места одной просьбой о выкупе за невесту. А если бы пришёл другой такой и просто потребовал у тебя руки твоей племянницы? Ты бы её отдал? И как бы объяснялся потом с братом?

Эдрахил увидел, как вздрогнул Финрод. Очевидно, замечание Саурона всё-таки достало болезненное место. Впрочем, Эдрахил не мог ни вспомнить, что каждый в их отряде уже успел поставить самого себя на место Элу Тингола и конечные мнения были отнюдь неодназначны. Финрод качнулся вперёд в кресле, язык колеблющегося пламени в камине обрисовал его тёмный на светлом фоне точёный профиль.

— Наши законы… обычаи не позволяют браков без согласия.

— Ну-ну. А как на эти обычаи отзовётся данное тобой обещание? Вот и поразмысли над этим пока, — огненный взгляд Саурона метнулся через комнату, безошибочно находя Эдрахила. — Что ж. А теперь поговорим с тобой, Эдрахил, сын Голдвен. Жаль, я не знаю имени твоего отца. Мархол, будь любезен, раздобудь моему гостю стул. И ты же не последнюю бутыль вина вытащил из моего тайника, ведь так?

Упомянутый Мархол поднялся на ноги и снова исчез где-то в глубине комнаты. Вернулся он быстро, действительно раздобыв где-то стул с мягкой подушкой, негромко стукнул об пол рядом с Эдрахилом его четыре ножки. Финдарато поднял голову, безмолвно посмотрел сначала на Эдрахила, потом на Саурона, всё так же молча отёр лоб жестом совершенного отчаяния и снова отвернул лицо.

— Мой государь… — растерянно глядя на измождённого неведомой скрытой тоской Финдарато, промолвил Эдрахил. На предложенный стул рядом с собой он подчёркнуто не взглянул, вместо этого распрямил плечи и с вызовом посмотрел на Саурона.

— И для чего я здесь?

— Стало быть, сразу к делу? Славно, — Саурон привычным жестом скрестил руки на груди, оттолкнулся от камина и сделал пару шагов навстречу. Брови его на мгновение шевельнулись, словно он продумывал нужные слова: — Мне очевидно, ты искренне предан своему государю. И коли ты вообще оказался здесь, то явно готов ради него на многое. Теперь слушай. У тебя есть срок где-то десять дней. Самое большее, если повезёт — две недели, считая от завтрашнего дня. За это время твоя задача — любыми способами убедить вашего третьего соседа отречься от своего решения добывать Камень. Либо пусть он вслух и добровольно признает клятву Финдарато исполненной, а его долг — зачтённым.

Финдарато с видимой тяжестью отнял руку от лица. Металлическим звоном брызнула цепь кандалов на его запястье.

— Майрон!

— А у тебя есть иные предложения? — явно раздражённый Саурон тотчас повернул голову и глянул на Финрода сверху вниз. — А между прочим, ведь ты уже отдал долг Барахиру тем, что этот твой Берен до сих пор дышит. Только благодаря тебе для него всё так удачно сложилось, а то давно отправился бы в Ангаманди кормить червей.

— Ты этого не допустишь. Его смерти.

— И я даже себе не могу ответить на вопрос почему же. Чем он мне так важен? Мне куда важнее не пустить сейчас в темницы Моргота тебя!

— Ты не можешь всерьёз утверждать… верить… точно знать, что… я действительно сыграю ту роль… — впервые прежде уверенный голос Финдарато отчего-то дрогнул и сорвался.

И от этих слов Саурон внезапно пришёл в ярость. Тяжёлая удушающая сила бешеным потоком плеснулась в комнату, невидимо наполняя её присутствием пробуждающейся Тьмы. Только однажды Эдрахил испытывал её — в тот памятный день разоблачения, и был бы счастлив никогда больше не испытать. Но он опять мог только бессильно смотреть, как Саурон навис над Финродом и прошипел:

— А я даже рисковать не буду. И потому ты не двинешься дальше Ущелья Сириона, чтобы не угодить туда по своей дурости и не порушить всё, что я смог сберечь и отвоевать себе за эти годы! Да мне проще убить тебя здесь и собственной рукой! По крайней мере, это будет быстро! И отправишься ты к Мандосу, а не к Морготу!

Почти оглушённый несдерживаемой мощью Айну Эдрахил всё же дёрнулся и, должно быть, сделал первый неосознанный шаг вперёд, сжимая кулаки, готовый уже ко всему — даже умирать, сражаясь. Остановила его достаточно твёрдая и сильная рука.

— Эй-эй, не нужно этой прыти, дивный, — прошептал возникший рядом Мархол. Лицо слуги, кстати, тоже выглядело бледноватым, губы подрагивали. Ещё одно мгновение — и давящее воздействие враз иссякло, послушное воле майа, который, очевидно, сумел взять себя в руки. Но куда сильнее Эдрахила в этот момент поразило лицо его короля, на котором вдруг рассеялся след былой тоски и отразилась слабая улыбка.

— Что ж. К смерти я давно готов. Сойти в Бездну Мандоса с чистой совестью… пусть так и будет. Но, если это в твоей власти, Майрон, отпусти остальных. Они не заслуживают этой участи.

«Возможно, Берен оказался прав, и я уже сошёл с ума», — стремительно промелькнула мысль в голове Эдрахила. Сейчас он очень явственно ощущал, что смысл происходящего лежит где-то далеко за пределами его понимания. Вслед за образом улыбающегося Финдарато, навеки запечатлевшимся в его памяти, другим подтверждением этому послужил долгий задумчивый взгляд Саурона.

Эдрахил, наконец, встрепенулся, стряхивая с себя оковы ступора и какого-то непонятного безумия, путающего мысли, и вернул себе дар речи:

— Каждый из нас последовал за тобой, дав клятву, государь! Пусть не словами вслух, но зароком в сердце!

— Нет, Эдрахил, такая преданность не должна становиться жертвой, — не дал ему договорить Финрод. — Все ваши долги, которых и не было, вы отдали сполна. Теперь уже мне вовек не расплатиться с вами.

— Это могло бы стать очень трогательной песней, — с долей яда нарушил надолго повисшую тягостную тишину Саурон. — И вновь возвращаемся к очевидному решению: убеди Барахириона отступить! Взывай к его разуму, к жалости, к совести, если она у него ещё есть. К искре Творения в его феа! Можете хоть все хором ему спеть. Ясно ведь, что гордость Финдарато до таких уговоров не снизойдёт, а от моих методов, боюсь, в этом деле будет маловато толку.

С неясным вздохом Финрод снова отвернул лицо. По его коже заплясали отблески каминного пламени. Саурон между тем прошёл обратно к каминной полке, снял с неё позабытый золотой кубок. Рядом с Эдрахилом вновь возник Мархол.

— Будешь? — с широкой ухмылкой он протянул пленнику наполненный вином кубок. — Не бойся, дивный, никакой отравы тут нет. Я сам себе наливал из той бутыли, а тебе, вижу, сейчас не помешает. А о стеснении пора и позабыть.

«Да, видимо, пора», — пронеслось в голове Эдрахила. Придерживая цепь кандалов одной рукой, он молча принял кубок из пальцев адана, потом оглянулся и, действительно, без стеснений уселся на принесённый стул, мстительно подумав про то, что теперь-то тюремная грязь с его одежд навсегда въестся в светлую ткань подушки. И лишь теперь, сидя в удобстве тёплой комнаты и держа в руке кубок, наполненный вином, он ещё раз окинул взглядом всю не укладывающуюся в голове картину. Государь по-прежнему недвижимо сидел в кресле и смотрел на огонь; его брови то и дело заметно хмурились, как будто на лице Финрода Фелагунда раз за разом отражался след неких тяжёлых дум. Саурон тоже выглядел задумчивым и мрачным; стоя у камина, он вертел в пальцах кубок, из которого несколько раз отпил. Слуга Мархол просто уселся снова на ковре, скрестив ноги. К этому времени Эдрахилу стало уже совершенно очевидно, что ничего из прежде им надуманного ни Финдарато, ни его самого здесь не ожидает. По крайней мере, не сегодня.

Ещё несколько минут он потратил на то, чтобы с прежней беспристрастностью, какую сам обещал своему государю, взглянуть на нынешнее положение, и кропотливо перебрал в голове всё слышанное им сегодня. И вовсе без стеснения отпил глоток вина — оно, кстати, оказалось неплохим; после чего Эдрахил наконец почувствовал себя готовым ринуться в бой и биться.

— Если я добьюсь от Берена того, чего ты хочешь, что это даст именно нам?

Саурон оторвал взгляд от созерцаемого кубка и взглянул в сторону Эдрахила — как показалось, с интересом.

— Очевидно, твой король больше не будет иметь причины рваться на Север, и вы сможете сопроводить его обратно в Нарготронд. На юг. Куда-нибудь подальше отсюда.

Что ж, с таким разрешением дел Эдрахил был бы вполне согласен.

— Единственная преграда — это клятва Барахиру? — проговаривая вслух эти слова, Эдрахил начал осознавать всю сложность положения. Клятва Феанорингов несла тех сквозь кровь, смерти и сражения. Клятва Финрода вынудила его забыть о страхе любых потерь и тоже повлекла к Вратам Ангамандо, вот только почему-то не признавала промедлений. Может быть оттого, что рядом был Берен, как её источник. Плен в подземельях Волчьего острова, в сущности, стал для их отряда нежданной передышкой. Но уже следующая мысль низвергла Эдрахила обратно к подножью отчаяния. И эта мысль пришла в голову не одному ему.

— Не думаю, что Берен когда-либо откажется от своего решения, — раздался голос Финрода.

Саурон прищурился.

— То есть я вижу, что твой вассал поставил тебе условие, а ты не способен его утихомирить?

— Его сейчас ведёт не разум. Он влюблён. По-видимому, это действительно сильное чувство, что оно толкает его на невозможные преграды, не ведая никаких доводов. Ты тоже должен такое понимать…

— Нет, я не понимаю. Славные герои ваших песен обычно не волокут одиннадцать жертв на убой, чтобы увидеть только тень возможности когда-нибудь сыграть свадьбу с девой.

— В одиночку он не имел бы и шанса.

— В компании с тобой он шанса не имел бы тоже. Открою тебе невозможно тайный секрет, Фелагунд: выступи ты на Север хоть с целым войском Нарготронда, и в этом случае Берен даже краем глаза не увидел бы Сильмарилла. В тронный зал Моргота внесли бы только его голову. И то лишь потому, что за неё назначена награда.

Нечто в его словах разом остудило Эдрахила, прояснив разом мысли. Он ещё раз обдумал всё слышанное сейчас и прежде.

— Во всём этом я не обнаруживаю только одной причины. Разумной причины тебе внезапно помогать нам. До сих пор ты не раз воевал с Третьим домом.

«Эдрахил! — впервые окликнул его мысленный голос государя. — Не спрашивай. Потом».

— Да ну? — Саурон, очевидно, нагляделся в пустой или полупустой кубок, размашистым шагом прошёл к пустующему у камина креслу, сильным рывком развернул его, уселся на подушки, закидывая ногу на ногу, перекинул руку через подлокотник, нащупал где-то на полу бутыль и опрокинул остатки её содержимого в кубок. Потом отпил и с откровенной насмешкой взглянул на Эдрахила.

— Я воевал? Ну что ж. Финдарато, скорее всего, позже подробнее расскажет тебе, как выглядело бы, если бы я действительно решил повоевать с вами всерьёз. Да, сейчас я чуть потеснил вас, припугнул, бесцеремонно занял это выигрышное для стратегии место. Ибо только так я мог бы играть предписанную мне роль и хоть как-то лично влиять на положение дел, одновременно оставаясь в курсе событий. А это для меня в моём положении уже немало. Что же до остального... Никто из вас, уж поверь, не пожелал бы увидеть в моём лице настоящего Врага. А к этому всё и идёт. Вернее, именно Финдарато, который возжелал проверить безупречную память Моргота на лица и его изощрённый ум на догадливость.

— Ты знаешь одно решение, Майрон, — в спокойном голосе Финрода не звучал и след обречённости, но Эдрахилу уже стало ясно, о чём говорит государь.

— Стало быть, ты предпочтёшь пасть от моей руки, но великую любовь смертного ты ковырнуть не посмеешь?

— Возможно, это знак судьбы мне самому, — как-то по-особенному заговорил вдруг Финдарато, а Эдрахил вдруг преисполнился самыми дурными подозрениями. И он не ошибся. Взор короля стал мягким, наполнился нездешним светом, но этот взор смотрел куда-то очень далеко, за грань дозволенных эльдар пределов. Таким Финрод на его памяти становился лишь в одном случае: — Мне виделось и прежде, что однажды я должен выполнить свой долг. Послушай! — повелительным взмахом руки государь остановил даже попытавшегося что-то вставить Саурона. — Несколько лет назад я говорил с одной аданет, Андрет. И наша беседа шла о природе искажения народа эдайн в давние непамятные тёмные годы. И об их особом предназначении, Майрон! Арда была Искажена с первыми нотами Великой Песни, но ей предначертано Исцеление. Силами внутри неё она не может быть Исцелена, и ты тоже это знаешь. Наши беседы с Андрет открыли мне истину: помощь придёт однажды, но извне. Судьбы смертных плотно сплетены с Замыслом Единого. Именно через него и них Исцеление будет осуществлено. А без исполнения Замысла Исцеление невозможно. И судьбу Берена, я уверен, ведут именно Рок и сам Замысел!

— И с чего бы ты так в этом уверился? — даже на взгляд Эдрахила Саурон старался говорить очень осторожно, словно уже не был столь уверен в душевном здоровье Финдарато. По незаметному знаку майа Мархол унёсся куда-то и принёс винную бутыль, из которой Саурон сам наполнил кубок и вложил в пальцы Финроду. Тот только благодарно кивнул и сделал несколько глотков, освежая горло.

— Избранницей сердца Берена стала сама Лютиэн из Дориата. Завеса Мелиан не оказалась для него преградой, так как он был избран судьбой. Он непременно должен остаться в живых!

В наступившей паузе Эдрахил услышал удивлённый присвист Мархола. С тяжёлым вздохом Саурон откинулся на спинку кресла.

— Так вот почему Барахирион ошивался в тех краях весь долгий прошлый год. А ты, конечно же, молчал до этой самой минуты. И тот отец невесты, потребовавший Сильмарилл, — дурень Эльвэ? А его мудрая жена это сумасшествие не остановила! Всё это может ещё больше осложнить положение.

— Почему? — не удержался от вопроса Эдрахил, хотя и не был уверен, что получит хоть какой-нибудь ответ. Однако Саурон ответил:

— Потому что Мелиан я доверять не могу. Она жила по соседству с Ангаманди дольше, чем все мы вместе взятые. На самом деле у неё может найтись с десяток разных тайных причин не помешать Эльвэ в его глупости, кроме самой очевидной — уберечь свою дочь. Но если Эсте была права в суждении о мудрости Мелиан, эта мудрость должна была прежде всего отговорить дурня Эльвэ связываться с Камнем Феанаро. А если правы сказы о великой красоте и очаровании девы Лютиэн, то и в великую влюблённость Берена я могу поверить. Но это Берен, а что сама дева? Она тоже влюблена в него?

— Очевидно, — хмуро вставил Эдрахил. — По крайней мере, так нам известно с его слов.

— Ну, коли Барахириону в руки упал великий дар в виде ответной любви дочери Мелиан, что ж, я могу понять, почему он так безрассудно прёт на Север. Но это ничего не изменит. Сильмарилла ему не видать. Эльвэ отправил его на смерть, — Саурон пристально посмотрел на Финрода. — Если ты пообещал Барахиру помощь его потомкам, означает ли это, что ты должен помочь его сыну добраться до места, где его ожидает мучительная смерть? Что скажет на это твоя клятва? Он погибнет. Но не ты. Тебя в Ангаманди будет ждать участь куда горше смерти.

Эдрахил тоже с ожиданием воззрился на короля, но тот только покачал головой.

— И я это понимаю. Но клятва — не какой-то довлеющий над головой незримый меч. Майрон, зов клятвы исходит из самой глубины сердца. Моя совесть, моя честь, моя суть подсказывают мне, как должно поступать. Хотя теперь всё только больше усложнилось. Если я откажусь от помощи Берену, то стану преступником клятвы, однако если я попытаюсь ему помочь — видимо, стану причиной куда больших бед.

— Инголдо, я напомню опять, чтобы ты окончательно это уразумел: в любой из ближайших дней Моргот отправит сюда гонца и большой отряд воинов с приказом доставить к нему недобро прославившегося колдуна-нолдо и его спутников. Не заблуждайся, здесь достаточно его шпионов, видевших вас. Они знают даже твой запах. Всё, что я смогу сделать тогда — за день до получения приказа быстро перерезать тебе горло.

Финрод устало прикрыл глаза и глубоко вдохнул всей грудью.

— Видимо, это значит, что мой конец ждёт меня именно здесь, в крепости, что я построил. Я лишь повторю тебе свою предыдущую просьбу.

— Ведь ты говорил и про другой исход, — вдруг сказал Эдрахил. — Если это была не уловка, то что тогда? В прошлый раз ты предлагал Финроду сразиться с тобой в обмен на свободу.

Откинув голову на подголовник кресла, Саурон поднял руку и огладил себе лоб тыльной стороной ладони.

— Сразиться и победить. Или хотя бы попытаться. Но ты взгляни на него сейчас! Разве он способен оказать хоть какое-то достойное сопротивление? Что ты сделал со своими силами в том подземелье, Инголдо? Куда полез там? Десять дней назад ты ощущался куда сильнее.

— Среди чар крепости я нащупал сеть… Её наводили не нолдор. И не я. И не ты.

— Стало быть, мои уроки о том, как опасно лезть в чужие незнакомые чары, ты в своё время пустил по ушам?

Этот невозможный разговор не в первый раз порывался уйти куда-то не туда, и Эдрахил решил опять вмешаться.

— Если нужен противник в поединке, я сам готов выйти вместо государя...

Подняв голову, Саурон сверкнул глазами.

— Если бы я возжелал просто подраться, поверь, я нашёл бы противника и без вас. Лишь Финдарато владеет заклинательными чарами. Но сейчас это выглядит жалко.

— Я тоже владею основами чар, — осмелился заметить Эдрахил. Однако Саурон небрежно мотнул головой.

— Не так, как он.

— Почему? — вдруг спросил Финрод. Его выражение лица стало куда собраннее, а взгляд яснее, он подался вперёд. Несколько минут Саурон оставлял вопрос без ответа, словно обдумывал что-то своё, потом выпрямился в кресле.

— Мархол. На полчаса выведи всех тех, что снаружи, к внешним дверям и проследи, чтоб никто сюда соваться не посмел.

Дождавшись, когда за Мархолом плотно закроется дверь кабинета, Саурон наклонился вперёд, поставил кубок с недопитым вином на столик и потянул за шнуровку кожаного наруча на своей левой руке. Одним движением стряхнул наруч на стол, поддёрнул вверх свободный рукав рубашки. Первым взгляду Эдрахила предстал металлический отблеск кольчуги невиданного сложного плетения, плотно облегающей руку майа, потом по глазам болезненно резанул другой блеск — ярчайшее золото, плотно сомкнувшееся вокруг запястья Саурона.

Сидевший по другую сторону стола Финрод тоже наклонился ближе, приподнял руку, легко шевельнул пальцами в воздухе и вдруг резко выдохнул, словно ему дали под дых, и отпрянул с исказившимся лицом.

— Я же напоминал тебе: не лезь, — проговорил Саурон. — А коли ты уже слазил куда не следовало и познакомился с Его сетью, должен теперь понимать и другое.

Губы Финдарато судорожно подёргивались.

— Вся магия сети запечатана на тебе…

— И потому все доступные мне сейчас пределы — твой остров. Даже без речных берегов.

Не удержавшись, Эдрахил поднялся со стула и тоже подошёл поближе. В искусстве чар он и впрямь не был столь одарён, как Финрод, и, видимо, просто не видел того, что неотрывно приковало взгляд его короля к гладкому, без изысков, золотому браслету на запястье майа.

— А теперь смотри.

Саурон повернул руку вверх ладонью и стало видно — неподдельная гладкость браслета в этом месте была сильно нарушена, повреждена коррозией. Сквозь саму поверхность металла проступали внутренние трещины, сумев разубедить Эдрахила в том, что вещество браслета — чистое золото. Во всяком случае, его знаний мастера-ювелира хватало, чтобы уверенно заявить, что это не оно.

Но внимание Финрода сейчас удерживало совсем другое.

— Как это получилось? — голос государя как будто укрепился решимостью и силой.

— В том и ответ. Твоя Песня. Вернее, я считаю, они обе сразу, действуя не как слитный хор, а как ударившие поочерёдно противоположности. Наши с тобой чары взаимодействовали так, как я прежде и не предполагал. И, похоже, не один я так ошибся в этой возможности.

— Так поэтому ты…

— Очевидно.

Очевидно было и то, что бывшие учитель и его ученик вновь говорили на одним им понятном языке. На сей раз Эдрахил решил набраться чуть больше терпения и, тем не менее, осмыслив всё, что увидел, он рискнул добавить вслух своё замечание:

— Если я правильно вижу, снять его сейчас не должно потребовать таких уж больших усилий.

Финрод тотчас вскинул голову:

— Ты не думал попробовать его разрушить?..

— Два других пострадали меньше. Я могу попробовать снять этот, и есть неплохая вероятность, что затея увенчается успехом, но есть также вероятность и в том, что Он сразу почувствует это и тотчас примет меры. Я не могу так пусто рисковать. Снимать их нужно только одновременно.

Одёрнув вниз рукав, Саурон вновь нацепил наруч и быстро скрепил его шнуровкой. Встряхнувшийся от прежней тоски Финрод поднял пальцы к вискам и задумался.

— Я могу попробовать, — неподдельная решимость в голосе государя могла бы порадовать Эдрахила уже тем, что это больше не была тоскливая обречённость, если бы им не овладели нехорошие подозрения.

Саурон вновь взялся за кубок.

— Нет. Ты не можешь.

— Нет, Майрон! В основу песни мне не обязательно вкладывать желание одержать верх в схватке. Вместо этого я вложу желание свободы. Общее для всех!

— Хорошее желание, но ты опять забываешь, что песня не поётся, когда твой дух в смятении. При первой же попытке тебе потом придётся долго собирать себя по кускам.

— И всё же я готов рискнуть, — в голосе Финдарато разгоралась прежняя, хорошо знакомая Эдрахилу непоколебимость. — Если я разрушу оковы, и ты освободишься, тогда я буду волен продолжить путь куда угодно, так ведь? Ведь от отмычки Морготу уже не будет никакого толку, если он не сможет сыскать запропавший замо́к.

— Думаешь, от этого твоя судьба в темницах Ангаманди станет легче? Ты повредился рассудком, Финрод?

— Это будет уже мой путь и моё предназначение. Ты говоришь о сроке в десять дней? Пусть так. К нему я соберусь с силами.

Взгляд Саурона снова стал отчётливо острым и тяжёлым. Явно готовые соваться с губ ожесточённые слова оборвал шум открывающейся двери. Вошёл Мархол.

— А вот и ты, — проговорил майа. — Как раз вовремя. Мои гости, очевидно, притомились и уже готовы вернуться назад. Проводи их. Тем более, час действительно уже поздний.

— Десять дней. Запомни это, — твёрдо ответствовал Финрод, как ни в чём не бывало поднимаясь с кресла в уже изменённом мороком облике. Эдрахил нахмурился и тоже встал со стула.

— В последней камере — остриженный мальчишка, — выпалил он в обманчивом пылу вспыхнувшей надежды. — Пусть не о свободе для него, но хотя бы о быстрой его смерти без мук и без пыток я могу попросить?

Саурон едва слышно вздохнул.

— А, юный летописец-обманщик… Что ж, для него время ещё терпит. Хорошо. Я попробую сделать то, что будет в моих силах.

Мархол хмыкнул. В молчании оконченного разговора Финдарато и Эдрахил прошли через отворённую дверь.

* * *

Стоя у отворённого окна, Майрон задумчиво глядел на сгустившуюся над Сирионом ночь. Пелена низко сгустившихся зимних облаков не позволила бы рассеять тёмную хмарь свету ни одной из звёзд. Даже сияние Исила не смогло пробиться сквозь эту мглу. Далёкие звуки и приглушённые голоса часовых, доносящиеся со стороны внутреннего двора, лишь подтверждали давнее свидетельство о том, что Минас Тирит никогда не спит. Впрочем, ночь только-только перевалила за половину.

Стук открывшейся и закрывшейся двери за спиной не заставил Майрона отвернуться от созерцания тёмных далей и удостовериться, кто же осмелился потревожить его уединение.

— А этот король дивных вполне себе даже милый, — весело заметил оборотень, устаиваясь вблизи камина. — Не стал сыпать проклятьями, как другие, ругаться или огрызаться. И вполне прилично себя вёл. Но знаешь, Владыка, если бы на охоте я повстречал животное, которое изранило бы себя об охотничьи силки так же, как он себя о клятву, я бы прирезал его только из милосердия.

— Ну-ну. С милосердием — это не ко мне, а к Валиэ Ниэнне и её служителям.

— Тогда просто пристукни того человека, которому он там что-то наобещал.

— В таком случае нарушенная клятва тотчас отправит хозяина в Чертоги и надолго удержит там.

Мархол фыркнул.

— Эти их клятвы — что-то непонятное. Другая такая же чешет Феанорингов под их хвостами, отчего они и бесятся. Зачем тогда их приносить, если это даёт какому-то чужаку такую власть над тобой?

— И это тоже часть их сути.

Майрон наконец отвернулся от окна и прошёл к креслу у камина, сел в него и уставился на опустевшее кресло напротив. Некоторое время ещё обдумывал последние детали, потом заговорил:

— Вот что мне нужно, что бы ты сделал, Мархол. Первое: нужно усилить наблюдение за теми, кто отбывает с северных дозоров без моего ведома по дороге к Ангаманди. Если отправится неучтённый гонец, скорее всего, он везёт послание Морготу. И если на горизонте появится Тхурингветиль, я тоже должен заранее это знать. Прежде, чем от дозорного пункта она доберётся до острова.

Оборотень сел поудобнее.

— Гонца же можно и перехватить. Легко исчезнет по дороге. Мало ли что?

— Нет. Коли не один, то будет другой. Возможно, уже не столь заметный. От этого отъезда пойдёт отчёт оставшихся дней. И ещё: сколько тебе понадобится времени, чтобы известить и привести всю доступную стаю? Лучше бы, чтобы и Хабора тоже. Не менее десятка разумных, хотя, и диких нужно будет позвать. Но послушных.

Мархол задумался.

— Если я отправлюсь в путь завтра, смогу в два дня передать распоряжение связному щенку и вернуться. К сказанному тобой сроку они прибыть смогут. Сюда? Мы будем биться?

— Пока только ждать незаметными до поры в лесах вблизи крепости, смешавшись с местными. Тогда начинай действовать срочно. А в нужный день я вас призову.

Оборотень ухмыльнулся.

— Завтра и начну. А ведь ты что-то замыслил, да, Владыка?

Майрон поморщился, но ответил:

— Путь отступления, если всё прежде задуманное всё-таки пойдёт не так, как хотелось, — он вздохнул: — И для этого мне нужно будет выковать очень особенный, острый и очень смертоносный меч.

— Ну, и заставили вы двое нас поволноваться, — негромко проговорил Урувойтэ чуть позднее, когда во мраке коридора исчезли последние отблески факелов и стихли далёкие шаги и возня стражи.

— Что Тху опять от вас хотел? — невидимый за темнотой Берен невесть почему обнаруживал в своём голосе едва ли не обиду. Причину этому Финдарато всё ещё не мог понять. Эдрахил фыркнул с явственным презрением:

— Как обычно. Разговоры разговаривал.

— Но почему снова вас, а не меня?

— Поверь мне, тебе бы туда лучше и не надо, — в голосе Эдрахила Финдарато уловил долю хорошо упрятанного яда. — Тебя там будут ждать плети или дыба. И ещё что-нибудь похуже.

«Эдрахил!» — но предупредительный оклик запоздал. Неудачно сказанное слово подействовало вернее плётки — Берен взвился на дыбы.

— Эта мразь истязал вас? Вы ранены? Ты? А Ном?

— Нет, и остановись! — Финдарато поймал в темноте руку адана и потянул к себе, побуждая сесть и успокоиться. — Сядь же! Он просто догадался, что я принадлежу к знатному роду и, возможно, близок к нолдорану. Пока что он пытался уговорами и посулами склонить нас на свою сторону.

Берен недолго помолчал.

— Ясно.

«А мне вот не ясно, — тотчас последовал мысленный посыл Урувойтэ. — Уж очень неуклюже звучат твои отговорки, Финдарато. Ты не обижайся, но лгать ты не умеешь. Хотя не очень умный адан тебе и поверит».

«Это ты к чему?» — осведомился Финрод.

«К тому, что я знаю тебя очень давно, если ты случайно не позабыл об этом за королевскими делами. И я не думаю, что именно этому майа потребовалось так много времени, чтобы разобраться, из какой же ты семьи. Я и ранее подозревал, что он может попытаться уговорами склонить тебя на свою сторону, одновременно не причиняя зла. С нами действительно здесь обращаются куда лучше, чем можно было ожидать. Но теперь на один из ваших разговоров был позван и Эдрахил. Который тоже вернулся вполне здоровым и даже язвит. И что я должен думать? В одно я никогда не поверю — в то, что ты по велению сердца и по доброй воле передал над собой власть и присягнул Морготу. Ну так что же? Будешь и дальше сочинять сказки?»

«Сторону Моргота я не принимал, не присягал ему и не присягну вовеки».

«Других слов я от тебя и не ждал, но и те воодушевляют. Тогда чего этот майа от тебя хочет?

«Майрон тоже не присягал Морготу. От меня он хочет, чтобы я отказался от похода и не попал в Ангбанд».

«Так… — в споткнувшихся мыслях Урувойтэ отчётливо узнавалось замешательство. Наконец он сумел выстроить их в ровный ряд и продолжить: — Что ж. Нельзя сказать, что я с ним не согласен в этом мнении. Я утверждал то же самое, если помнишь. Да и не только я! Тот же Тьелкормо твердил тебе об этом! Королю Нарготронда никак нельзя оказаться в плену у Чёрного Врага!»

«Майрон больше опасается того, что, заполучив меня в плен, Моргот сможет получить какую-то власть над ним самим. Хотя я и не совсем согласен с его выводами».

«Тогда это ещё опаснее, — обдумав, ответил Урувойтэ. — Причём для всех, мой король! В Ангбанд тебе никак нельзя!»

«Да что же это такое? Из окружающих меня не отговаривали отказаться от похода в Ангбанд разве что орки. И ещё Берен…» — Финдарато тряхнул головой, гоня не к месту подкравшиеся мысли.

«У вас есть какой-то план?» — продолжил допытываться Урувойтэ.

«Я думаю… Мне нужно восстановиться, чтобы продолжить поединок Песен».

«Ещё не легче! Ты недостаточно силён для этого».

«Вероятно. Но только так я смогу…»

Финрод отвлёкся. Из темноты послышался голос Берена:

— Но ты не видел этого... То была словно нежная трель соловья посредине суровой зимы! Словно серебряный лунный свет, упавший на никогда не видавшее света подземное озеро. Это и был единственный светлый миг в моей заплутавшей во мраке жизни. Я увидел — и всё. Больше не нужно было никаких слов. Я просто знал. Знаю и теперь. Я пройду этот путь, и заплачу любую цену, лишь бы она оставалась рядом!

Откуда-то из угла камеры донёсся тяжёлый вздох Эдрахила.

— Отсюда, из каменного мешка?

«Перестань, Эдрахил! — поспешил вмешаться Финрод. — Даже ради призрачного шанса на спасение никому из нас не нужно становиться орком! Пусть он остаётся исполненным своей светлой надежды!»

«Это действительно выглядит отвратительно, государь. Думаешь, я сам этого не вижу и не понимаю? Всё в этой истории выглядит ужасно по отдельности. Каждое её звено. И требование Элу Тингола о выкупе за дочь, и сумасбродная клятва Берена о Сильмарилле, и твоя тоже клятва, государь, и наш исход из города, и наш путь вперёд, в Бездну. Но чтобы разорвать эти несчастливые звенья, видимо, кому-то одному придётся побыть орком. Пусть даже это буду я».

«Но так быть не должно! Я дал слово Берену, что помогу ему в его испытании. Теперь это и моё испытание тоже. И тебе нет нужды губить свет своей феа!»

«В том-то и дело, государь. Вся эта история постоянно сталкивает нас в противодействии испытаний. Когда я шёл к Саурону под конвоем, не зная, что увижу в конце, я задавался вопросом, что будет для меня страшнее: бесконечно страдать самому на твоих глазах, или смотреть, как бесконечно страдаешь ты? А как считаешь ты сам?»

«Я не хотел бы давать такой ответ, — честно признался Финдарато. — Я не хотел бы даже о нём думать».

«А вот твой бывший наставник, кажется, задумался. И, как мне видится, это более глубокие знания об обычаях Ангбанда толкают его сейчас убрать тебя подальше от тех мест. Честно скажу, я не хотел бы близко познакомиться с тем, что способно напугать даже его. А коли речь зашла о Связи Айнур… Если он прав, на противоположном краю риска встанет вопрос не только о сохранности тайны Нарготронда. А ты готов так рискнуть?»

Усталым жестом Финдарато опустил голову на скрещенные руки, опираясь локтями на колени.

«Какой ответ, кроме «Нет» ты ждёшь? Но я тоже принял своё решение. И я ещё намерен побороться насколько это будет в моих силах. А тебя прошу сейчас, как моего друга: не пытайся изменить судьбу Берена. Она предрешена кем-то выше и могущественнее нас».

Следовало отдать должное Эдрахилу: колебался он недолго.

«Хорошо, государь. Я не стану».

Финрод прикрыл глаза. Дальнейшая судьба и впрямь зависела не от них. Но он готов был совершить то, на что пока хватало его собственных сил. Былые занятия с каплями воды были отодвинуты по времени на много дней вперёд. Прежде всего ему требовалось вернуть спокойствие в свой истощённый сомнениями разум. Оставить позади любые мысли о победах и промахах, о разлуках и поражениях, предательстве родичей, лицах близких, друзей и врагов. И, как не странно было это понимать, единственным действительно спокойным местом, в которое он мог вернуться в мыслях, вновь становился Западный Край, из которого он когда-то так отчаянно бежал. И он потянулся сознанием к этой дальней памяти времён его неомрачённой бедами юности, к таким простым и светлым урокам Валиэ-Целительницы, которые песнями когда-то звучали в тишине священных садов Ирмо Лориэна. Из всех воспоминаний прошлого эти были безопаснее всего — в них он по крайней мере не рисковал встретить никого, кто смог бы потревожить покой его сердца. Никого из тех, кто был бы ему дорог. Как не желанно было бы вновь увидеть их родные лица.

Песнь Силы. Он должен её спеть.

* * *

Восемь дней. Пять дней. Девять дней и десять…

Последний удар ножа стукнул и визгливо скрипнул по доске. Закончив крошить стебли растений, Майрон отложил нож в сторону, скинул получившуюся массу в кипящее варево, тщательно перемешал, одновременно шепча слова чародейского наговора, и, наконец, убавил под котлом огонь. В остаток времени до окончания варки он успел тщательно очистить инструменты и прибрать за собой рабочее место, достать из шкафа чистую бутыль и оставить её дожидаться на столе. И всё равно времени ещё осталось довольно, чтобы он снова начал мерить шагами комнату, пытаясь хоть как-то гнать от себя мечущиеся мысли.

Восемь. Пять. Девять и десять.

Восемь дней назад от северных дозоров в сторону Ангаманди выехал неучтённый гонец, посланный кем-то из соглядатаев Моргота. Первым в списке возможных авторов доноса Майрон назвал бы именно Нирбога — и сразу становился объяснимым внезапно возросший интерес главы разведчиков ко всем внутренним делам крепости. Вряд ли в подсчёты сроков закралась какая-то ошибка, а значит, Моргот уже посвящён во все детали, к тому же сильно приправленные чужими подозрениями и догадками. С этими ненужными подробностями Тёмному Вале теперь будет мало куда более сдержанного доклада самого Майрона, что был отослан ранее на Север с другими письмами при помощи Тхурингветиль. А значит, стоило ждать ответа. Вернее, личного приказа. И каковым будет этот срочный приказ из Ангаманди, Майрон предвидел сильно загодя.

Пять дней, считая от сегодняшнего — этот пугающе короткий срок он поставил крайним, по его истечении можно было в любую минуту ждать появления гонца из Ангаманди с письмом, от которого он уже не сможет так просто отмахнуться. Если, конечно, Владыку Севера не задержат в принятии решений какие-то свои дела. Но в последнем Майрон сомневался. Моргот, конечно, мог бы и заиграться, и отвлечься на забавы, однако там, в Железном Аду, всегда отыщутся желающие освежить Его память. Отправляясь осаждать Минас Тирит десять лет назад, Майрон прекрасно понимал, сколько затаивших обиду недоброжелателей он оставляет за своей спиной. До сих пор ему удавалось удачно удерживать их на расстоянии. К взаимной безопасности. А вот теперь его судьба опять повисла на тончайшем волоске, сотканной из чужой милости. Значит, пришла пора что-то переигрывать. Если бы он ещё был избалован выбором возможностей…

Девять дней назад он начал готовить запасной план. План отступления, как он сам его прозвал, подспудно жалея, что не сможет назвать планом собственного бегства. Невидимая удавка как-то уж очень ощутимо затягивалась на горле, ещё не мешая свободно вздохнуть, но уже неприкрыто намекая о грядущих неприятностях. Это не прибавляло вдохновения в и без того мрачное настроение последних дней. Майрон снял раскалённый котелок с огня, ловко сцедил ещё горячий отвар в бутыль, и оставил остужаться на рабочем столе. У того же стола он в который раз задержался перед высоким стеклянным сосудом, где в маслянистой прозрачно-желтоватой жидкости отдыхал новенький блестящий меч. На его ковку ушла целая неделя. И меч вышел именно таким, каким был задуман: очень острым, очень особенным... И очень смертельным.

Горячий отвар в бутыли обжёг бы чью-либо другую руку, но не его. Притерев покрепче пробку к горлышку, Майрон снова обежал бездумным взглядом стол и бесцельно отёр лоб пальцами свободной руки.

Десять дней. Именно сегодня истекал срок с того дня, когда он дал обещание Финдарато. Хотя, правильнее было бы говорить иначе: с того дня, когда Финдарато в своей удивительной наглости посмел поставить ему условие. Поверить в то, что у Инголдо хватит сил на разрушение его оков было бы слишком заманчиво, и он просто запретил себе такую вольность, как мечты. Должно быть, уже одним этим нарушая все древние заветы наставничества. Он не верил в силы и таланты своего лучшего ученика, оттого что просто не мог себе позволить. И если это не искажение самих основ, то что тогда оно?

Забрав с собой бутыль с отваром, он накрепко запер двери мастерской за собой, а, кроме того, накинул сверху дополнительное запирающее заклятье. Редко кто осмеливался совать свой нос в эти комнаты, тем более в его отсутствие. Даже особенно тупые орки не решились бы на такую дерзость, но именно теперь Майрон готов был воспевать любые дополнительные меры ради сохранения собственных тайн. Уже по пути до своих покоев он высмотрел слугу и отправил его на поиски Мархола.

Мархол встретил его у дверей кабинета.

— С северных дозоров вестей пока нет, но к южным два часа назад отбыл его великолепие, — не тратя на пояснения лишнее время, доложил он. — Я бы послал за ним приглядеть кого, но все незанятые сейчас ждут на границах.

— И пусть. Новости сами по себе неплохие. Если Нирбог направился на юг, значит, на севере его до поры ничего не ждёт. И в кои-то веки не будет мешаться под ногами хоть несколько часов, а то и дней.

— Те, о ком ты распорядился, тоже прибудут к сроку. Жду уже через день или два.

— Тоже неплохо. Добудут мне к ужину свежей оленины?

— Как прикажешь, господин, — Мархол прошёл следом за Майроном в кабинет и остановился, глядя настороженно и выжидательно. Шевельнув пальцами, Майрон возжёг огонь сначала в камине, потом и в подсвечниках.

— Ждёшь, отправлю ли я тебя за королём? Отправлю. Но и не только за ним. Пусть рыжего приведут тоже.

— И рыжего? — Мархол, кажется, удивился, но ничего не ответил и в итоге удалился, справедливо посчитав приказ законченным и не тратя время на лишние слова.

Оставшись один, Майрон снова смерил шагами ширину ковра, мельком отметил в уме, что не стоит больше потакать сей нелепой привычке, недолго помедлил перед тайником с оставшимся вином, но не рискнул туманить разум и в конце концов остановился у окна в напряжённой позе со скрещёнными на груди руками. Каждый раз, готовясь к такой вот встрече с Финдарато он неизменно ставил пред собой цели и мысленно обрисовывал пути их достижения. Прошлые цели были ещё терпимы. Нынешние ему совершенно не нравились. Но, очевидно, с этого ставшего прямым пути без видимых боковых тропинок сворачивать уже некуда.

В ожидании минуло где-то с полчаса, пока, наконец, до его слуха не донёсся отдалённый шум где-то в коридоре, орочий галдёж, затем двери распахнулись, и Мархол уверенно препроводил внутрь обоих пленных: и Финдарато, и Эдрахила.

Повернувшись к окну спиной, Майрон окинул этих двоих взглядом и прислушался к обоим. И вот удивительное дело: за этот недолгий срок Финдарато, похоже, удалось совершить нечто невероятное: его прежде мечущийся в сомнениях дух ныне ощущался словно сотканное из света уверенно пылающее солнце, которое, должно быть, изливало вокруг себя лучи душевного тепла, падающие на всех страждущих, способных это ощутить. Таким Майрон запомнил Инголдо ещё в Амане и, вероятно, именно за таким исполненным света и тепла принцем некогда бесстрашно двинулся через льды Хэлкараксэ изгнанный и отчаявшийся Третий Дом нолдор. Как от столь любимого подданными короля могли отвернуться в Нарготронде — вот это до сих пор ускользало от понимания Майрона. Возможно, это означало лишь то, что сам недолгий срок, отпущенный для Нарготронда в Замысле, был близок к истечению. В преддверии грядущих тёмных дней, несущих неисчислимые бедствия, светлые короли, хранящие спокойствие народа во времена мира, должны были так или иначе уступить дорогу другим вождям, уверенным и жёстким, готовым вести эти народы на смертный бой. Вероятно, таким, как Нельяфинвэ Феанарион.

Хотя об этом тоже можно было подумать позже. Чуть сузив глаза, Майрон перевёл взор на второго.

А вот Эдрахил ощущался едва ли полной противоположностью своему государю. Его феа не источала страха, но в ней не было именно покоя. И сегодняшний день покоя этой душе отнюдь не принесёт. Вероятно, особое смятение привнесла именно заданная задачка, по своим условиям не имевшая решения. Напоминать о ней сейчас тоже было некогда.

Прежде стоило хотя бы словами поддержать бывшего ученика.

— Удивительно, Финдарато. Ты смог сделать нечто действительно удивительное. Только ответь, хватит ли тебе сил?

Морок кольца опал, и, вновь став самим собой, Финрод слегка наклонил гордую голову и произнёс звенящим голосом, не ведающим сомнений:

— Я готов.

Стоило ли ждать от него иного ответа? Сейчас Майрон мог только порадоваться, что сам Финдарато не сумеет прочитать его чувства. Ну, хорошо. Можно попробовать шагнуть по этому подобию шаткого ответвления от тропки Замысла и просто поглядеть, как далеко оно посмеет завести.

— Мархол, — Майрон перевёл внимание на оборотня, который уже заинтересованно поглядывал по сторонам в поисках винной бутыли: — Твоё ближайшее задание: отведи всех от дверей подальше и никому не позволяй входить. Если кто-то вдруг что-то почует и прибежит проверять, так и объясняй с моих слов, что для допроса пленных я решил прибегнуть к страшному колдовству. Всем особенно интересующимся я потом сам дам ответы. И тебя я чуть позже позову.

— Инголдо, — едва дверь затворилась за Мархолом, он обратился к своему ученику. — Поступим так: собственную Песню я сразу направлю на оковы. Ты её не услышишь, поэтому плети заклинание сам, не отвлекаясь. И вот ещё… — в несколько шагов Майрон сократил расстояние между ним и бывшим учеником, сделал лёгкий жест рукой и успел подхватить в воздухе спавшие с запястий Финдарато цепи. В ответ на вскинутый удивлённый взгляд пояснил:

— Заранее предупреждая ненужные вопросы, чтобы твоя сила не уходила на ненужные цели. Итак?

— А что делать мне? — заговорил Эдрахил, так не дождавшись указаний.

— А ты будешь на подхвате, — сказал Майрон.

«В самом прямом смысле».

Финрод согласно наклонил голову, и вновь, как и тогда, в тот памятный день шесть недель назад они оказались друг напротив друга. Поймав на себе вопросительный взгляд, Майрон кивнул и, нащупав тянущиеся незримые нити отдающей ледяным прикосновением Севера сети, стал выплетать начало собственных беззвучных строф, соединяя мысленно слова на валарине и ожидая лишь момента, когда в тишине зазвучит исполненный Силы звонкий голос.

И Песня не заставила ждать:

Власти нет надо мной у мороко́в ночных,

Власти нет у теней и у призраков злых,

Коль восстала беда, отыщу рукой нить,

Сила в ней вплетена — песни тон изменить.

На сей раз, бесспорно, это ощущалось легче — но только потому, что ныне Финдарато искусно наводил свои чары, избрав целью не его, а бил именно по колдовским путам Моргота. Возможно, зря. Запоздало Майрон сообразил, что нужно было обговорить это заранее, вынудить повременить с подобным тщетным милосердием, что заставляло тратить силы самого певца. Однако сейчас было уже поздно что-либо менять. Он и сам обрушил свою беззвучную атаку, и тотчас ощутил весьма болезненный ответ. Чары оков ожидаемо воспротивились, более того, потянулись искать в нём же источник для своего восстановления. Вот уж нет! Так несколько лишних строф своей беззвучной песни пришлось потратить на то, чтобы отрезать им все возможные пути к собственным силам.

В этот день, в этот час, взвейся, голос мой, ввысь!

Сквозь пространство и тьму до тебя дотянись,

Пусть преграды встают, но отступят они,

Сети вражеских чар ты с себя отряхни!

А вот сейчас противостояние стало ощутимее: лёгшая на плечи тяжесть побежала по телу тянущими к земле волнами гнёта. Очевидно, выдержка на мгновение изменила ему, что-то отразилось на лице, потому что Финдарато бросил на него весьма обеспокоенный взгляд. Но и в самом Инголдо уже тоже слышалась заметная усталость, которой тот упрямо продолжал противиться. Подумать только… и снова один нолдо смел противопоставить себя силе сильнейшего из Творцов — в непрозвучавший упрёк иным, могущественным и далёким, которым и было должно себя противопоставлять.

Вот только отчего-то они этого не делали.

Через столько дорог я упорно прошёл,

Пусть, замкнувшись в кольцо, путь обратно привёл.

Что оставил — не буду уже вспоминать,

Долг мой в час темноты тему Света позвать.

Он как будто и сам сейчас преисполнился этим Светом, о котором пел, во всяком случае таким его отчётливо увидел Майрон: с подсвеченными пламенем камина золотыми волосами, сияние которых не погасили даже грязь и отчаяние темниц, в упрямой позе стойкости и противоборства всем бедам мира, с воздетой вперёд уверенной рукой. Таким им можно было откровенно любоваться. Истинный светлый король, при взгляде на которого вдохновлённые живописцы могли бы хвататься за кисти, а резчики и скульпторы за резцы по камню. Возможно, время ещё придёт и для картин, и для скульптур, без прикрас увековечивших на холсте и в мраморе доблесть и смелость Финдарато Инголдо. Когда-нибудь… Но не сегодня.

Слабость духа ушла, знаю, верен мой путь,

Им, идя до конца, я согласен дерзнуть.

Не страшат испытанья и горечь разлук,

Вместе их мы пройдём, мой потерянный друг.

А далее, случилось то, чего он ожидал и опасался. Финрод вдруг заметно пошатнулся, теряя равновесие, вскинутая рука задрожала; похожая на мертвенную бледность быстро залила его щёки. Однако он упрямо втянул побелевшими губами воздух, вновь собираясь с силами для следующей фразы:

Связью слов протяну я от сердца струну…

И, не издав более не звука, тотчас рухнул, точно подкошенный. От ожидаемого падения на пол его успел спасти Эдрахил, кинувшийся вперёд с несдержанным вскриком. Сам Майрон, резко оборвав песнь, хрипло втянул воздух, дошатался до ближайшего кресла и просто упал в него, цепляясь трясущимися пальцами за подлокотники. Этот поединок с судьбой был куда слабее предыдущего, но всё равно безмерно измотал уже тем, что он посмел замахнуться на проклятое творение рук Валы, пусть и Падшего.

— Там на столе… рядом… стеклянный флакон. Влей Финдарато в уголок рта пару глотков, это поможет, — произнёс он, когда сумел-таки вернуть себе власть над голосом. И то не до конца. Остался след презренной дрожи. След слабости. Удерживающий друга Эдрахил метнул в него взгляд, в котором читалось очень многое, за исключением сочувствия, потом посмотрел на стол, приподнялся, с великой осторожностью перекладывая бесчувственное тело Финдарато в объятия второго кресла. Затем он выпрямился и снова глянул на флакон.

— Ты это предвидел…

— Догадывался, — ещё не ощущая в себе готовности снова испытывать крепость собственных ног, Майрон попытался прощупать оставшуюся мощь оков на руках, убедился, что опять не обманулся в своих догадках, откинул гудящий затылок на спинку кресла и сделал ещё один глубокий вздох, борясь с головокружением.

— Инголдо не успел бы полностью восстановиться в столь короткий срок, хоть и сумел возобладать над феа. Не за какие-то десять дней. Пусть он и приложил невиданные усилия на этом пути, он только эльда. Пусть и эльда Амана.

«Пусть и из лучших».

— Тогда почему… ты это допустил?! — от произносящего слова сквозь зубы Эдрахила полыхнула ощутимая волна гнева.

— Напои Финдарато зельем! — резко оборвал его Майрон. Вспыхнувшая ярость на время придала сил. — А потом ты сядешь, захлопнешь рот, Эдрахил, сын Голдвен, и очень внимательно меня выслушаешь.

* * *

К осознанию действительности Финрода вернуло ощущение холодного стекла, касающегося его губ, горький травяной вкус на языке, затем мягкие осторожные прикосновения кончиков горячих пальцев к вискам. Это прикосновение словно прогнало владеющий его разумом туман. Где-то вдалеке зазвучали обрывки голосов:

— … Ты в этом уверен?..

— … Я учился не только у Ауле. Это ведь я зашивал бок вашего мальчишки…

— … а потом?..

— … а для этого ты и будешь рядом...

К его губам снова осторожно прикоснулось стекло бутыли и флакона, вместе с аккуратно вливаемым отваром вернулись чувства и ощущение тела. Но не силы. Во всяком случае, он ощущал себя преступно слабым. Финрод всё-таки попытался заставить себя приоткрыть глаза. Но веки только дрогнули.

Чужая мозолистая ладонь опустилась на лоб, и знакомый голос то ли мысленно, то ли наяву шепнул кратко:

— Нет пока. Отдыхай.

Во второй раз он очнулся уже в темноте. Знакомый кабинет заполняли ночные сумерки, но огонь в камине и свечи горели неизменно. Непривычная мягкость ощущалась под плечами и спиной; он уже почти успел забыть, когда в последний раз наслаждался эдаким уютом. Чуть склонив голову набок, Финрод рассмотрел чей-то длинный плащ, заботливо укрывший его тело. Он сообразил и где лежит — в том самом мягком кресле у камина, что уже успело стать ему привычным за эти несколько недель.

— Пожалуй, вина сегодня предлагать не буду, только травяной настой. И если ты голоден, не упрямься и скажи. Я раздобуду, что тебе поесть.

Он слышал голос, но не видел собеседника. Видимо, для этого нужно было приподняться и обернуться назад, однако Финдарато так и не ощутил достатка сил и поэтому позволил себе лежать в присутствии хозяина покоев.

И сейчас его интересовал не голод, а совсем другое, и он проговорил готовым в любой миг окончательно исчезнуть охрипшим голосом:

— Лучше скажи… Что-то получилось?

Та затянувшаяся пауза сама по себе стала ему ответом, красноречивее любых слов. Мягко прозвучали приближающиеся шаги, Майрон обогнул второе кресло, стоявшее напротив и остававшееся пустым, остановился за ним, положив на резную спинку обе ладони.

— Твоя Песня почти разбила один браслет, и снять его теперь будет совсем не трудно. Но сделать это сейчас я не смогу. Что до других… пока нет.

Финрод прикрыл глаза. Собственно, всё, что ему нужно было знать, и так уже было сказано. Но что-то неистребимое, упрямое, сжавшееся комком в груди, толкнуло его сказать вслух, пусть и едва слышно:

— Рискну попробовать ещё через десять дней. Думаю, получится лучше.

Майрон молчал недолго.

— Рискни попробовать. Может, и получится.

Это была такая оглушительная, очевидная, несомненно понятная им обоим ложь, что она могла служить только утешению.

— Тогда договорились, — продолжил эту игру из лживых обещаний Финрод и, вспомнив о чём-то важном, снова попытался приподнять голову: — Эдрахил?

За спинкой его кресла послышалось движение.

— Я здесь, государь.

Хорошо. Взгляд Финдарато бесцельно скользнул по комнате и остановился на столе перед креслом. На подносе стояла винная бутыль, стеклянный флакон с лекарственным настоем, кубок и тарелка, на которой, кажется, лежала какая-то еда. Голода он в себе по-прежнему не ощутил. Рядом с подносом на дорогом, искусно выделанном дереве столешницы лежали, небрежно брошенные кандалы, которые с него снял Саурон. Один их вид сам по себе вернул Финрода к привычной мысли. Он попытался приподняться и хотя бы сесть прямо, но добился лишь того, что из-под его головы и плеч посыпались подушки. Эдрахил лишь покачал головой и наклонился, поднимая их:

— Тебе лучше пока повременить с этим, государь. Отдохни.

— Видимо, тебе придётся помочь мне с возвращением, — едва слышно шепнул Финрод, про себя испытывая немалую неловкость и смущение. Но они и близко не равнялись с чувством слабости, которому отныне было подчинено его тело, с отчаянием, ещё только подбирающимся к сердцу, и с печалью обречённости, которой невольно уступала его измученная испытаниями душа.

— Эта слабость пройдёт, как и в тот раз, — не очень ловко попытался ободрить Эдрахил. — Неудивительно, что ты ослаб: ведь, по сути, ты выступил против мощи Бауглира. Как когда-то Нолофинвэ. Или сам Феанаро.

От такой нелепой лести в другой раз Финрод не преминул бы улыбнуться, но не теперь.

— Я всё равно отпустил стражу до утра, поэтому тебя некому куда-то отводить, — голос Майрона снова отдалился, видимо, он прошёл к своему письменному столу. — Лежи и отдыхай, покуда есть время. Можешь пока подумать над сочинением правдоподобной истории для своего адана. Ведь он всё равно теперь будет задавать какие-то вопросы.

Как раз это Финрода отчего-то волновало сейчас менее всего, хотя он и понимал, что его изнурённому виду придётся давать какие-то объяснения, иначе Берен просто сочинит догадки сам, и одна будет страшнее другой. Однако и возможности подходящих ответов мало чем отличались друг от друга. Но именно сейчас его занимало отнюдь не это. Он опустил глаза к полу, прильнув виском к шёлку заботливо подложенной подушки. Легко встречать испытания, когда в сердце горит неугасимый пламень надежды. Но этот ставший уже знакомым час её потери, когда в первые после поражения минуты суждено делать вынужденные шаги, выбирая новый путь по острым режущим осколкам, всегда казался самым болезненным из всех.

— Макалаурэ. — Непреходящая дрожь в голосе вынудила его споткнуться на втором же слоге имени. Неумолимая мысль искала выход и, кажется, она его нашла. В ответ воцарилась внимательная тишина, и Финдарато пояснил: — В Амане Канафинвэ превосходил меня в умении заклинательных песен. Его дар превыше моего.

Снова повисла тишина, затем опять послышался шелест шагов по комнате, и Майрон остановился перед ним.

— Инголдо, старшие Феаноринги никогда не рискнут вновь поверить посланию из логова врага, столь похожему на ловушку.

— А если я напишу письмо собственной рукой и приложу свою личную подпись?

— Я легко набросаю тебе похожий на правду способ заполучить такое письмо без твоей доброй воли. И Майтимо Нельяфинвэ этот способ тоже неплохо знает. Они не поведут войска через враждебные земли сюда, не будучи точно уверенными в необходимости этого действия. И, напомню, письма из Нарготронда до них тоже давно дошли. Они знают о тебе.

До слуха Финрода донёсся сдавленный вздох Эдрахила. Выходит, это и вправду всё. И верно, ни одна дружина не преодолела бы расстояние от Химринга до Тол-Сириона за те считанные дни, которые, им, видимо, остались. Наверное, с этим пора было смириться. Вот только он не привык сдаваться без усилий к борьбе. И раньше не любил, на прожитые во Вздыбленных льдах годы и пройденные мили по снегам и вовсе выжили из него эту привычку.

Глядя сейчас на отсветы каминного огня, пляшущие по полу, Финрод всё-таки спросил:

— Скажи, это ведь наш последний с тобой такой разговор?

На сей раз Майрон не стал ни лгать, ни увиливать.

— Полагаю, так и есть. Впрочем, даже я могу ошибаться.

— Тогда ты, вероятно, сможешь ответить в свою очередь на несколько моих вопросов?

Недолго помедлив, Майрон всё же кивнул, в нарочито небрежной позе снова оперся ладонями о спинку кресла.

— Хорошо. Спрашивай, что хочешь.

— Когда ты оставил Аман и пришёл в Белерианд? В каком году это было?

— А это сразу два вопроса. Аман я оставил вскоре после первого восхода Ариен. В Белерианд же пришёл, вероятно, в четвёртом или пятом году по новому летоисчислению.

Зачем? У Финрода уже почти сорвалось с губ это слово, но он оборвал его, спросив иначе:

— И как давно… ты оказался в Ангамандо?

Лицо Майрона осталось неизменно безразличным.

— Видимо тогда же. Нет, думаю, это всё-таки был уже пятый год. Хотя опять же могу ошибаться.

И именно в тот год Финдекано явился к Вратам Ангамандо и спас Майтимо. Но спрашивать о том, видел ли Майрон пленного Феанариона, висевшего на цепи над пропастью, было бы лишней дерзостью. Глупой. К тому же бесполезной. Вместо этого он хотел бы узнать иное.

— Кто-то из оставшихся в Амане знает, что с тобой случилось? Ты смог связаться с ними?

На сей раз по лицу Майрона пробежала едва заметная тень.

— После того, как вы ушли из Валинора, Владыки заперли Благословенный край на тысячу границ. Я слышал, что и Ульмо поднял из-под воды цепи Зачарованных островов, дабы никто больше не мог вернуться морским путём. Связи с Аманом отныне нет. Но кое-кто знает, разумеется. Ариен, для которой больше нет никаких земных границ, рассказала всё Эсте. А, кроме того, не забывай: Валиэ Вайре запечатлевает всю историю мира на своих полотнах. Её мужу открыто грядущее. А для взглядов и слуха Короля и Королевы и вовсе нет преград.

— А Ауле?

Майрон откровенно поморщился.

— Не скажу. Между нами возникла размолвка, приведшая к разрыву нашей Связи. Ни он, ни я больше не слышим друг друга. Вероятно, это теперь навсегда. Я больше ничего не смогу о нём рассказать.

— И это случилось сразу после нашего Исхода… — как ни пытался гнать от себя эту догадку, слова всё же слетели, опередив мысль, отчего Финдарато уже готов был прикусить себе язык. Но Майрон только фыркнул.

— Нет, Фелагунд. Не стоит во всех неприятностях изыскивать глубоко запрятанную вину твоего народа. Хотя, ваш уход на многое и многим открыл глаза. Кое-что стало просто предельно ясным, а что-то было словно нарочно подчёркнуто яркой линией. Как укоряющее свидетельство множества ошибок. Ты знал, например, что прекрасный и многоголосый Тирион после вас обратился в печальный призрак из пустынных улиц? Вряд ли новые аманэльдар вселятся в чьи-то покинутые чужие жилища с оставленными хозяевами вещами. Они, скорее всего, так и стоят даже сейчас. Брошенные дома, опустевшие площади и сады, усыпанные сверкающей пылью. Странное зрелище в Краю, который был прозван Благословенным.

— Может быть и к лучшему, что связь с Аманом прервана, и новости их не достигают, — вслух подумал Финдарато, вспомнив о своих отце и матушке. — Пусть лучше дольше остаются в благословенном неведении, чем узнают о цене, которую уже заплатил наш народ за своё право выбирать.

— Отдохни, государь, — вмешался Эдрахил. — Хоть несколько часов, но они пойдут тебе на пользу.

Не желая бесцельно спорить с другом, Финдарато послушно прикрыл усталые глаза. Пусть этот сон будет без сновидений. Без образов знакомого с детства города, где под крышами осиротевших домов не слышны живые голоса, а по безмолвным пустым улицам гуляет только ветер, несущий с собой искрящуюся пыльцу цветущего Галатилиона.

Лязг цепей в этом тёмном месте стал уже делом настолько привычным, что пребывающий в полудрёме Финдарато даже не обратил бы на него внимание, если бы не отдалённо звучавший голос Берена, провозгласивший будто бы сквозь вату:

— Никак несут обед.

— Гнуладефу нужна вода, — тотчас отозвался Эдрахил. Сквозь вязкость, владевшую его мыслями, Финдарато попытался вяло припомнить, меняли ли воду вчера или позавчера, в итоге просто принял к сведению, что совершенно потерялся в днях, и лишь предпринял попытку сесть прямо в коконе из одеял. Но дождался лишь того, что его придержала твёрдая рука.

— Куда ты? Лежи. Я сам принесу тебе и воды, и каши.

— Я отдам свою порцию, — как-то слишком быстро вставил Берен. Тот явно был сам не свой со вчерашнего дня, с тех пор как впервые увидел измождённого Песней государя, которого в камеру внесли едва ли не на руках. В качестве объяснения Эдрахил коротко поведал, что Финрод рискнул вызвать Саурона на новый Поединок чар и за это поплатился. В подробности Эдрахил вдаваться, разумеется, не стал. На Берена в тот момент и без того было страшно смотреть.

Финдарато слабо покачал головой: не испытывая особенных мук голода, а лишь испившую силы усталость, он не нуждался в дополнительной пище. Только в отдыхе.

Рыжий отсвет факела осветил закуток между камерами, затем был заслонён чьей-то тенью и, чуть шевельнув ресницами, Финдарато увидел над собой силуэт склонившегося Берена. За прошедшие недели волосы и борода адана заметно отросли, закрыв лоб и нижнюю часть лица. Тёмные глаза, смотрящие из-под скорбно сведённых бровей, отражали неяркий свет.

— Мне жаль, Ном. Так жаль, что я невольно стал причиной всех твоих страданий, — Берен медленно качал головой. — Я никогда не расплачусь с тобой за всю ту доброту… — адан прервался на полуслове, Финдарато хотел было окликнуть его по имени, но не успел: Берен вдруг стремительно поднялся на ноги и шагнул к решётке. Уже хорошо знакомые трое слуг под ленивым присмотром орка-тюремщика привычно принялись раздавать еду. Старик-адан черпал из ведра кашу, закутанная в шерстяную накидку немолодая женщина с сединой в волосах медленно обходила камеры вдоль решёток, подсовывая миски и раздавая хлеб. Юная черноглазая служанка в шали, накинутой поверх рубахи, и в длинной, до пола, юбке с фартуком тоже прошлась от одной решётке к другой, подливая воды из ведра в выставленные железные кувшины.

— Вода, — коротко напомнил Берену Эдрахил, после чего взял в руки подсунутые под прутья миски и отступил назад вглубь камеры к ложу Финдарато, чтобы помочь тому сесть. Берен взял кувшин, просунул его сквозь решётку, терпеливо дождался своей очереди, снова поставил наполненный кувшин на пол и расстроенно цокнул языком.

— Эй, красавица, — окликнул он девушку. — Глянь-ка, эта железка проржавел совсем, протекает. Эдак, за час вся вода в камень и уйдёт. С жажды помру.

Поддерживающий Финрода за плечи Эдрахил тотчас обернулся, нахмурился, бросил взволнованный взгляд на пол. Сопровождавший людей орк что-то пробурчал на своём наречии, девица ответила ему на том же языке, хотя куда более звонким голосом, отчего произносимые слова звучали менее неприятно для слуха. Она смело подошла к камере и попыталась заглянуть сквозь решётку.

— Что за беда случилась там у тебя, глупенький бродяжка?

— Течёт кувшин, как есть течёт, вода вся растекается. Помру ведь!

— Так уж сразу и помрёшь? — служанка рассмеялась, тряхнула непослушными кудрями, смешно, как-то по-детски приподнялась на цыпочках, пытаясь высмотреть в полумраке камеры растекающуюся по полу лужу.

— Так не один я тут! Эльфы эти всё и выпьют! А у меня жёнушка моя вдовушкой останется, малые детишки сиротками.

От этих странно прозвучавших лживых слов Финдарато недоумённо приподнял брови. Рядом с ним как-то внезапно напрягся Эдрахил. Служанка снова рассмеялась.

— Нет у тебя жены. И детишек тоже нет, обросший бродяжка, — она вдруг озадаченно примолкла и сделала ещё один крошечный шаг вперёд, произнося отчего-то удивлённо. — Хотя одна ведь свилась с тобой нитью…

Словно быстрая молния сквозь решётку мелькнула рука Берена, хватая служанку за ворот её рубахи и дёргая к себе, отчего девица лицом упала прямо на решётку, вскрикивая от боли. Пронзительно лязгнула цепь. Эдрахил резко вздрогнул, но быстро встать у него всё равно бы сейчас не получилось. Стряхнувший с себя оковы дрёмы Финрод смотрел на происходящее во все глаза. Каким-то образом Берен исхитрился высвободить свою левую руку из наручника кандалов. Цепь с ещё одетого на правое запястье наручника теперь туго обхватывала шею девушки и удерживалась за свободный конец правой же кистью Берена. Опешившая служанка попыталась высвободиться, ухватилась обеими руками за цепь, но Берен лишь сильнее встряхнул её и произнёс очень жёстко:

— Тише, красавица. А то сломаю тебе шею.

— Что ты творишь? — воскликнул Эдрахил.

Испуганно ахнула стоявшая позади всех старуха служанка, вскрикнул седой адан, выронив из руки загромыхавший по полу половник; туповатый стражник орк, поздно сообразивший про творящийся непорядок, с рыком оскалился и потянул из-за пояса палаш и кривой кинжал. Берен качнул головой и обратился к прижатой к решётке девушке:

— Давай же. Ты у нас умная краса. Скажи этой образине, да так, чтобы понимал. На его языке скажи. Пусть отложит оружие, принесёт ключи от темниц и даст их сюда. Тогда и жить останешься.

«Эдрахил! Останови его!» — мысленно воззвал Финдарато к другу.

Эдрахил рвано мотнул головой, но ничего предпринимать не осмелился. Финдарато проследил за его взглядом и тоже понял причину. Орк-стражник уже обнажил и даже занёс меч, хотя теперь отчего-то медлил. Сам Финдарато готов был ожидать, что орк вот-вот просто переступит через мёртвое тело юной служанки и далее ворвётся в камеру. Судя по обрывочным образам в осанвэ такой же исход нарисовал себе и Эдрахил. Следующая случайно подсмотренная Финродом мысленная картина — образы вынужденного боя с подоспевшей на помощь тюремной стражей, да ещё и с ослабевшим государем на руках, и вовсе приводила Эдрахила в полнейший ужас.

— Нет! Оставь её, Ребен, — попытался промолвить Финдарато, однако из его горла вырвалось только невнятное сипение. Берен обернулся, с отчётливо читаемым сумасшествием отчаяния на лице быстро взглянул на него, потом на Эдрахила.

— Мы выйдем отсюда! Мы прорвёмся! Посмотри на него! Ному здесь не выжить!

— Оставь её, эльфийский человек, — неожиданно тонко и несчастно взмолилась пожилая аданет, умоляюще складывая руки. — Прошу тебя! Она же просто кухонная девка! Чего стоит для них её жизнь!

— Может и кухонная, — жёстко проговорил Берен, снова отворачиваясь и всматриваясь в близкое бледное лицо перепуганной девушки. Именно сейчас, когда испуг стёр все краски на её лице, стало ясно видно, что она ещё очень юна. Берен нахмурился, очевидно всё-таки смущённый, однако хватку не разжал и продолжал: — Но чистенькая, это видно. И явно не голодает. Да и побоев не заметно. Может быть чья-то дочка? Кого-то из близких соратников Тху? Или чья-то любимая женушка? Или просто выгодно ложится по ночам кому-то под бочок, постель кому-то греет? Я видел уже таких в Дортонионе. Сначала они строили из себя голодных сироток, ластились, а потом бежали рассказывать о нас Морготовым слугам. Ну?

— Ты… не убьёшь меня, — прерывисто заговорила вдруг девушка. Тонкие побелевшие пальчики судорожно впились в цепь, пытаясь отвоевать себе право вдохнуть воздух через сжатое горло. Чёрные иноземные глаза смотрели широко и не мигая. По щекам катились крупные слёзы. — Ты же не убивал… других. А я вправду… просто с кухни.

Плечи и спина Берена заметно дрогнули, напряглись. Даже со своего места, лежа на полу, Финрод ясно читал в позе адана кипящий разлад, владевший в эту минуту его телом и мыслями.

— Однако эта образина только скалится, но кусать что-то не смеет, — явно нарочито ухмыльнулся Берен, указывая глазами на очевидно растерявшегося орка. — Не такая ты и простая. Может и впрямь кому-то дорога? Когда зверя гонят и загоняют в ловушку, ждите, что он станет драться и рвать зубами и когтями. Ты будешь цела, если он принесёт ключи и отопрёт наши темницы. Это я обещаю. Слово даю. Скажи это ему теперь. И пусть не пытается звать своих дружков.

На понятном орку наречии заголосила перепуганная старуха — сбиваясь со слово на слово, снова начиная и повторяясь не один раз. Орк рыкнул, оскалился ещё злее, но опять ничего не предпринял, и, к всеобщему удивлению, опустил руку с воздетым палашом, с явным нежеланием повернулся и ушёл в коридор.

— И я оказался прав, — торжествующе провозгласил Берен, оглядывая вскочивших на ноги эльдар.

— Ты натворил какое-то безумство, — Эдрахил постарался поудобнее устроить Финрода у стены и тоже поднялся на ноги. — Послушай меня, Ребен! Просто отпусти её!

— Некоторые орочьи племена весьма ценят своих женщин, особенно если тех мало, — будто не слыша обращённых к нему слов, проговорил Берен; теперь он глядел в лицо своей пленнице. — А может, ты даже орочья дочка, а? Я слышал и о таких полукровках от пленённых человеческих женщин. Тогда орки точно постараются тебя уберечь. А может ты одному из них жена? Или уже носишь их приплод?

— Я не от крови орков, — на испуганном лице девушки сквозь бледность проступил отчётливый след обиды. — Разве я похожа? Я и не жена их. Но их здесь много, орков. Они тебя не выпустят. Они накажут тебя.

— И в это я готов поверить, — напряжённым голосом проговорил Арассэ. Пленные эльдар столпились вдоль решёток. — Орков здесь немало. Вооружённых воинов и варгов в придачу. Как ты предлагаешь пробиваться через их гарнизон, адан? Особенно, если Ном…

— Как я не раз выходил из оцепления в лесах — неожиданным напором, — непререкаемо проговорил Берен. — И ещё используем эту служанку Тьмы заложницей, коли она для них ценна!

— С каких пор мы стали воевать с девами? — гневным возгласом вмешался Урувойтэ. — Прятаться за спинами женщин? О Валар, что за позор! Одумайся, адан! Впрочем, худшее уже сделано. Ты привлёк к себе внимание.

— Как раз ради Нома я не готов сдаться! Я не трону её, если они просто выпустят нас!

Быстрый грохот многочисленных сапог прогрохотал по коридору. Первым во главе отряда стражи из коридора вырвался одноглазый орочий десятник.

— Человек! — исчерченная белыми шрамами верхняя губа вздёрнулась в кривом оскале, означающем крайнее презрение. — Это девка! Отпусти её!

— Я сломаю ей шею или придушу, — с тем же хорошо слышимым презрением отозвался Берен, поддёргивая цепь повыше. Девица вскрикнула. — Отвори эту дверь и все остальные двери тоже. Оставь оружие на полу и отступи с дороги. Тогда она не умрёт.

— Она кухонная служка!

— Тогда многие ли о ней пожалеют?

— Ребен, остановись! — хрипло выдохнул Финдарато, наконец проталкивая воздух сквозь исстрадавшееся горло. Плечи Берена тотчас вздрогнули.

— Молчи, Ном! Я вынесу тебя отсюда, даже если придётся тащить на своём загривке!

— Человек, — долго протянул слово одноглазый десятник и снова оскалился: — Эти двери закрывают не только ключи. Чары. Как ты хочешь, чтобы я их открыл?

Берен мотнул обросшей головой.

— Ложь. Ты их открывал при мне не один раз. Думаешь, я такой дурак? Или хочешь, чтобы я поверил, будто это ты тут над ними колдуешь?

— Отпусти девку. Двери темниц открываются, только когда это надобно ему. Или ты хочешь, чтобы я его позвал?

— Я хочу, чтобы ты отворил двери, и тогда она останется жива.

— Всё же дурак, — просто сообщил орк и замолчал, сверля Берена неотрывным немигающим взглядом. Остальные стражники сгрудились вокруг командира с плетьми и палашами в руках, но отчего-то тоже медлили.

— Я жду! — теряющий терпение Берен опять дёрнул цепью, и девица снова вскрикнула тонко и пронзительно. Навзрыд заголосила павшая на колени старая женщина, уткнув лицо в морщинистые ладони.

— Помоги мне встать, — едва слышно обратился Финрод к Эдрахилу, всё-таки садясь прямо и ощущая, как перед глазами закружилась удручающая действительность. Именно в этот миг презренной слабости по коридору прозвучали скорые шелестящие шаги, и в крохотном тупичке внезапно появился ещё один прибывший. Это был Саурон.

Видимо, быстро разнёсшиеся вести застали его где-то неподалёку, на псарнях или в мастерской, так как одет майа был явно не в парадное, и если фартук мог содрать с себя где-то по пути, то с другим разобраться просто не успел: чёрные волосы были собраны в высокий хвост и убраны под повязку, оставляющую лоб открытым — этот его способ прибирать волосы перед тяжёлой работой Финдарато был очень хорошо знаком. При появлении коменданта крепости мгновенно смолкли любые разговоры. Ни словом не обмениваясь между собой, орки разом сделали шаг в сторону, давая ему дорогу. Рыдающая на полу старая женщина оборвала всхлипы, с её стороны теперь слышались только рваные судорожные вдохи.

Заметив ненавистного Тху, Берен тоже резко втянул воздух через стиснутые зубы; в его дрогнувшей руке зазвенела цепь. Но если Берен и собирался кинуть в лицо майа какие-либо требования, то просто не успел даже открыть рот. Одно мгновение потребовалось Саурону, чтобы разобраться в происходящем, а потом он стремительно двинулся к решётке. А далее друг за другом произошло сразу несколько вещей: часть цепи, удерживающая служанку за горло, вдруг на глазах рассыпалась кусками, при этом внезапно освобождённая от удавки девушка пошатнулась, теряя равновесие, и почти упала, но была подхвачена за плечо Сауроном и небрежно перенаправлена куда-то в сторону орочьей свиты; другой же рукой майа успел поймать короткий конец цепи кандалов Берена и тотчас безжалостно рванул к себе. Правая рука Берена провалилась между прутьями решётки до самого плеча, от этого резкого рывка адан пусть не взвыл, но явственно зашипел от боли. К тому же его чувствительно приложило головой о прутья. Саурон крепко перехватил Берена уже за локоть и явно выпускать не собирался.

— И снова ты. Человек, — в этом ледяном голосе не звучало ни яда, ни насмешки, отчего у Финдарато (да и у него одного) по коже побежали зябкие мурашки. Это не было подобием готовой разразиться огненной грозы, куда больше походило на стылый лёд могилы, и оттого звучало куда гибельнее и страшнее. А Саурон продолжал, неумолимо и совершенно зло: — Отчего всегда ты? В каждой дрянной вести ты — единственная причина!

«Эдрахил, ну же, помоги мне встать!» — мысленно воззвал Финрод. Конечно, время для обозначения собственной слабости было выбрано как нельзя более неудачно, но он просто обязан был дозваться до Майрона, пока ярость не затуманит тому рассудок полностью. Эдрахил поспешно наклонился, но именно этим моментом воспользовался Берен, чтобы подлить масла в и без того неплохо полыхающий огонь:

— Единственная дрянь здесь — ты, Тху!

— Да ну, — голос майа отчётливо зазвенел уже несдерживаемым гневом, и Финрод вдруг почувствовал, как незримо отзывается на одно брошенное слово пробуждённый металл темницы. Саурон ещё сильнее дёрнул вырывающегося Берена за руку на себя; на глазах огорошенных зрителей сами собой раздвинулись в сторону толстые стальные прутья, чтобы несколькими мгновениями спустя сдвинуться и вновь стать такими, как были прежде. Жалобно звякнуло позабытое кольцо ключей в лапе растерявшегося орка. Не сдержав вопль боли, протащенный сквозь решётку Берен прокатился по каменному полу.

— Уже не такой смелый, как я погляжу? — ядовито промолвил Саурон, глядя на него сверху. Финрод мимоходом заметил, как двух служанок — старую и молодую настойчиво оттёрли куда-то за спины, к тюремному коридору. А далее послышались быстрые шаги, и обе женщины скрылись из виду. Окруживший Берена орочий отряд согласованно ощерился мечами и вдруг разразился злыми воплями на разные голоса:

— В клетку эту человечину! На корм зверям!

— На мясо волкам! За девку!

— Прикажи, повелитель! За девку! Шкуру спустим и на куски порубим!

— Руки-ноги отрубить и в клетку!

«Пощади его, Майрон! — придя в отчаяние, мысленно воззвал в осанвэ Финрод. — Пусть он глупец, но он просто пытался спасать меня в счёт своей жизни!»

Саурон даже не повернул головы и ничем не показал, что услышал это воззвание. Однако уже следующие его слова внушили Финроду слабую надежду:

— Не знаю, из какой земляной норы ты вылез, но неужто твоё пришедшее на Запад племя не ведает простых законов, которые здесь чтят даже орки? Или в твоём народе принято обижать женщин?

Поднявшийся нещадный гул согласных голосов и сыплющихся орочьих угроз дал вдруг понять поражённому Финдарато, что своим необдуманным поступком Берен, видимо, нарушил некий святотатственный запрет. С подобием таких первобытных запретов, сутью своей чем-то похожих на унати, Финрод впервые столкнулся, когда повстречал под звёздами диковинный народ Беора и ближе узнал его обычаи. Кто бы мог подумать, что и у диких орочьих племён имеются свои, подобные человеческим обеты и табу. Впрочем, какие-то слухи иной раз доходили даже до эльдар. Правда очень редко. И в них не то, чтобы всерьёз кто-либо верил.

В этот момент один из особенно озлобленных крикунов поднял голову, заметил замерших у решёток пленников и указал на них мечом.

— И этих тоже в клетку! Они ему помогали!

Его выкрик остановил только пристальный взгляд Саурона в упор. Но другие не смолкали:

— Червяка в клетку к волкам! За девку! Прикажи, повелитель!

— Руки-ноги переломать! И в клетку!

— Туда бы он и отправился. Тотчас же, если бы не был важен для замыслов иной силы, — сквозь зубы проговорил Саурон, снова переводя откровенно злой взгляд на ощетинившегося Берена, молча лежавшего на полу под прицелом десятка мечей. Пусть прозвучал неприкрытый намёк на власть Моргота, отчего немного притихли даже самые ярые из крикунов, у самого Финдарато в тот момент дыхание перехватило от облегчения.

Майрон обратился к одноглазому десятнику: — Кагир! Твоя рука, твои удары. Если его предки не научили человеческим законам, то пусть испробует орочьего наказания для особо провинившихся. Давайте-ка его на палашки.

* * *

Пусть Майрон и не мнил себя особым гением в подготовке и осуществлении побегов (в конце концов о собственном можно было уже даже не мечтать) но в этой отвратительной попытке было отвратно продумано всё: и время, и возможность, и сам способ. Не будь он столь зол и разъярён, и имей возможность для спокойного расспроса, он бы обязательно поинтересовался у Барахириона, как, например, тот собирался тащить, спасаясь от преследующей погони, бессознательного Финдарато? Как собирался пробираться сквозь дозорные посты или петлять и путать следы в лесах, по которым бродят стаи варгов? Как собирался выживать в ночном зимнем лесу без одежды, оружия, лекарств и припасов? Более разумная часть его сознания всё ещё пыталась увещевать гнев, напоминая, что Беорингом в ту минуту владело лишь примитивное отчаяние. А уж что-что, а отчаяние может далеко завести. Ему ли об этом не знать. Эта разумная часть даже могла бы отчасти понять порыв Берена спасти от пыток раненого друга, если бы не отвлекалась сейчас на срочное придумывание способа как потише и полегче замять и происшествие, и наказание. До чего же всё это вышло некстати!

— Кагир, этот адан должен остаться живым. И не покалеченным, — ещё раз прояснил Майрон своё главное желание начальнику стражи. Из всех имеющихся под его началом командиров у этого орка был самый обширный опыт в деле исполнения наказаний. Можно было доверить Берена ему и понадеяться, что по прошествии некоторого времени человек сможет вставать и даже ходить. По сгрудившейся толпе стражников за его спиной пробежался шорох подозрительных шепотков, и далее Майрон с тоской подумал о том, что его собственное присутствие на порке пленника теперь стало неизбежно. Если он, конечно, не желает, чтобы в камеру к Финдарато вернулся кусок едва дышащего и безголосого окровавленного мяса.

— Палашки на скамейке для наказаний, — распорядился он. Двое крепких орков подняли Берена с пола, несмотря на отчаянное сопротивление легко выкрутили ему руки за спину и поволокли в коридор. Медлить дольше Майрон не стал и последовал за ними по пятам, промолчав на все мысленные воззвания Финдарато.

Надо отдать должное Барахириону: храбрился он до последнего. Ругался, рычал и огрызался и по пути, и пока его втаскивали в пустую комнату, быстро наполнившуюся орками из свободной смены, и пока насильно останавливали и удерживали перед широкой деревянной скамейкой с приделанными к доскам железными кольцами для крепления верёвок. Страх мутным облаком поплыл от него лишь когда на глазах у озлобленной орочьей толпы с него стали сдирать ветхие тряпки, прикрывающие наготу. А вот особенно пряный ужас плеснулся в воздухе в тот момент, когда уже полностью раздетого Беоринга с завёрнутыми за спину руками силком поставили на колени на скамейку, а какой-то остроумный шутник подсунул ему под нос толстую и длинную деревянную жердь и, ухмыляясь, пояснил что-то особенно непотребное. Краска гнева разом схлынула с лица Берена, сменяясь мертвенной бледностью. Как и ожидалось, в панике он снова взбрыкнул, пытаясь скинуть с себя чужие лапы, но приказом Кагира подчинённые привычно удержали и растянули Берена по скамье, надежно привязывая плечи, поясницу, руки и ноги верёвками. Со своего места Майрон видел, как мелко дрожит голая спина Беоринга, как часто вздымаются рёбра от коротких прерывистых вздохов. А вот вновь зазвучавшие в толпе отрывистые шепотки и устремлённые на пленника нехорошие взгляды вынудили Майрона всё же выйти вперёд и молча остановиться в десятке шагов от скамьи, тем самым давая понять особо ревностным из присутствующих, что иных развлечений, кроме заявленного, сегодня здесь не ожидается. Поплывшее в воздухе разочарование можно было почувствовать наощупь.

Это лишь подтверждало, что далее тянуть с задуманным планом стало уже небезопасно. Пусть даже сейчас пленников уберегают его строгие приказы, но в иной раз и они могут стать бессильны. В конце концов любой приказ можно так или иначе обойти, хватило бы ума. Поистине, величайшей дуростью со стороны Берена было необдуманное решение ссориться с кухонными слугами.

Меж тем к Кагиру подбежал один из его подручных орков, неся целую охапку толстых деревянных палок. С почти влюблённой ухмылкой на лице тюремщик перебрал их все, пока не выбрал одну, особенно понравившуюся. Поднял в руке и с резким свистом опустил её в воздухе.

— Этот червяк навозный совершил позорный хуут. Он заслужил узнать наши палашки! — кратко объяснил суть дела благодарным зрителям одноглазый десятник, вразвалку неторопливо обходя скамейку с судорожно напрягшимся на ней Береном. От толпы раздался гогот, выкрики оскорблений и поношений в адрес человека и одновременно хор дружественных пожеланий и советов палачу, как именно стоит использовать эту палку, чтобы наглец лучше прочувствовал всю тяжесть своего наказания. Кагир лишь отмахнулся от них и обратился к Майрону с вопросом.

— Сколько ударов скажешь, господин?

— Пока я не остановлю, — выбрал Майрон самое безопасное решение. Так он в любой момент мог разыграть собственный каприз и остановить порку, если бы начал понимать, что Беоринг больше не справляется. Судя по воодушевлённым выкрикам, его решение было воспринято одобрительно. Кто-то уже громогласно рисковал делать ставки, сколько же побоев сможет вытерпеть адан, прежде чем издохнет.

Услышав голос майа, Берен бешено завертел головой, пытаясь найти Врага хотя бы взглядом. Хлынувший от него поток ненависти на мгновение перебил даже исторгаемые сердцем ужас и отчаяние. Но уже в следующий момент оборвался, слился с вырвавшимся сквозь зубы болезненным шипением, когда первый удар палашки Кагира опустился ему на спину.

Как мог со стороны судить Майрон, одноглазый орк отнёсся к исполнению приказа вполне толково и с умом: палкой бил в меру, уверенно и точно, целясь по ногам, по бёдрам, по ягодицам, редко по спине, но никогда по хребту. Взиравшие на его работу собратья довольно быстро сообразили, что повелением Владыки никакого мертвеца по окончанию наказания не ожидается, и принялись задорно и весело орать незамысловатую похабщину. На это Кагир только ухмыльнулся и нарочно отпустил с десяток хорошо поставленных ударов по беззащитным многократно исполосованным ягодицам пленника под особо радостный гогот подчинённых. Обессилевший от боли Берен уже не сдерживаясь подвывал, пусть и не в полный голос.

«Что ж, это унижение он, вероятно, не забудет до конца жизни. Но пусть так. Унижение ещё можно перетерпеть и остаться в живых. И даже извлечь какие-то уроки. Как он вообще дожил до своих лет и не убился по дороге? Неужто действительно до этих пор его хранил Замысел?»

— Хватит, — распорядился Майрон, оценил выносливость вздрагивающего от боли Беоринга и добавил Кагиру: — Ещё десяток всыпь ему по ступням.

Теперь в ближайшие три дня Барахирион на ноги не встанет. И тем добавит лишних забот Эдрахилу. Но это будет длиться уже недолго.

— Подлая ты тварь… — донёсся до него тихий прерывающийся от боли голос.

«Как, собственно, и ты, накинувший цепь на шею девочке Юханне. Все мы в этом искажённом мире подлые твари. И если ты однажды станешь зятем Эльвэ, тот, наверное, должен будет поблагодарить меня за своевременно проведённое воспитание».

Последний выпад Майрон предпочёл просто не заметить. С Барахириона хватило на сегодня и без того. Во всяком случае, он выглядел неожиданно притихшим и беспомощным, когда по окончании порки его отвязывали и поднимали со скамьи, наскоро облачали в прежнее ветхое тряпьё и заклёпывали на руках новые кандалы. До камеры Берена дотащили едва ли не волоком — на свои раздувшиеся от ударов ступни он сейчас не смог бы наступить без стона.

«Ну что ж, Инголдо, как смог, я пощадил твоего дурака. Проследите уж за ним».

И, признаться, он не ожидал услышать мысленный ответ:

«Прослежу... Хантале».

* * *

Случайно лязгнув цепью кандалов по прутьям, отчего по подземелью прошёл звенящий звук, Урувойтэ прильнул ближе к прутьям, покачал головой и прищёлкнул языком.

— Ну надо же! В живых-таки остался. Само по себе уже удивительно. Но ты как, в порядке?

Финдарато повернул голову. Лежащего подле него Берена знобило даже под плащом, его иссечённое ударами палки тело явно невыносимо ныло от боли, избитые ступни жгло, словно огнём. Однако это не помешало человеку скривить искусанные губы в жалком подобии ухмылки и довольно бодро проговорить:

— Да что мне сделается. Били, били, недобили. Руки у них слабоваты, либо я крепковат попался.

— Молчи лучше, — посоветовал Финрод. Целебной силы в самом себе он не ощущал ни капли, но даже мельком осмотрев Берена по возвращении, он с облегчением в сердце отметил, что тому более чем повезло: побывав в лапах толпы обозлённых орков, адан выбрался живым и даже без переломанных костей. О другом судить было ещё рано, но Финрод был почти уверен, что и без внутренних травм здесь, кажется, обошлось. От одной мысли, как бы он пытался лечить их здесь, в холодном стылом подземелье, Финрод даже ненадолго потерялся и пришёл в себя лишь от вопросительного оклика Эдрахила. Устроившись на менее пострадавшем боку, Берен подсунул под голову руку и затем вдруг выпалил несколько особенно грязных ругательств и проклятий в адрес руководившего наказанием Саурона. Внимательно выслушавший их Эдрахил только пожал плечами и отвернулся. Берен пробормотал ещё что-то в этом духе, но подхватывать и развивать далее эту нить беседы никто из эльдар не стал, и он надолго смолк. Молчали и другие. Как минимум трое тут знали истинное положение дел, а о числе подозревавших правду Финрод даже не хотел думать.

На какое-то время Берен затих.

— Прости меня, Ном, — внезапно донёсся до Финрода едва слышный прерывистый голос. — Я не хотел доходить до этого. Я правда не хотел. И… трогать ту девочку тоже.

Откинув гудящий затылок на ледяную стену, чувствующий себя особенно уставшим за этот долгий непростой день Финрод какое-то время молчал, потом произнёс:

— В вашем народе горит особое пламя, яркое и быстрое, непостижимое даже нам, Народу Звёзд. Пока оно пылает у вас в груди, вы способны на удивительные вещи. Но стоит помнить: иной раз может показаться, что очень удобно и легко кормить это пламя тёмными порывами. Кажется, оно горит верно и ярко, однако это обман, ложная иллюзия. Так само твоё пламя окрасится во Тьму. Тебе самому нужно провести для себя верную границу. Именно поэтому жизнь даёт нам необходимые уроки.

— Я постараюсь, — не совсем впопад проговорил Берен. — Но всё равно, прежде всего мне жаль, что я не смог спасти тебя.

— Думаешь, мне не знакомы такие сожаления? Зачастую с ними приходится просто жить. Иначе это сломает тебя рано или поздно.

Надолго воцарилась неожиданно гнетущая тишина, которую почему-то никто не осмеливался прерывать.

— Кстати, как ты снял со своей руки кандалы? — вдруг послышался любопытствующий голос Кемнаро, и Финдарато был ему за это даже благодарен.

— О, это старая история, — похоже, вспомнив о чём-то своём, Берен отвлёкся от страданий и повеселел: — В детстве я как-то травмировал эту руку, упав с дерева, а потом понял, что она с тех пор стала хитро гнуться. Мне же на помощь. Вот так я и приучился с того времени лихо освобождаться от кандалов или от пут. В те дни в Дортонионе это несколько раз спасало мне жизнь. Хотя сейчас, конечно, сильно затянули, гады, — в последнем слове промелькнула ставшая привычной злость.

— Зато отныне мы остались без отвратной каши, — глухо откликнулся Арассэ. — Это тоже уже очевидно.

— Могу снова сказать, что я сожалею. Я этого не хотел.

— Да, этого-то ты точно не хотел.

— У всех ли есть вода? — вдруг спросил громко Эдрахил. — Проверьте. Не могу ничего загадывать, но есть вероятность, что теперь её придётся расходовать пореже. По крайней мере до поры.

— Если её, конечно, ещё принесут когда-нибудь.

— Думаю, принесут, — ответил в темноте редко заговаривающий хриплый голос. — Теперь-то стало чуть яснее. Кажется, на вас у Моргота есть какие-то свои планы. Поэтому вас не убивают. Боятся его гнева. А на нас — планы у того бешеного цепного пса, что сжёг наше поселение. Кое-кто слышал, будто он собирался вернуться за нами позже. И вернётся, конечно. Когда не отыщет… кое-что ценное…

— Тогда лучше молчи про это, — посоветовал Арассэ.

* * *

Обиженно скривив губы и заведя ладони себе за голову, юная аданет осторожно самыми кончиками пальцев ощупывала синеющие синяки на своей тонкой шее, передвигаясь от затылка к ямке между ключицами. Потом вздохнула и осторожно коснулась пальцем немалого кровоподтёка, шишкой собирающегося на виске.

— Совсем не больно, — охрипшим голосом соврала она. — Но ведь некрасиво.

— Да уж, — отозвался Майрон. Закончив смешивать на стекле составные части мази, он вернулся к стулу, на котором сидела Юханна, и аккуратно нанёс лекарство по всем ранам девушки.

— Теперь не будет боли. И твоя красота скоро полностью вернётся.

Она поскреблась в дверь его кабинета где-то с час назад, когда Майрон, совершенно вымотанный этим долгим днём, мечтал уединиться в тишине своих покоев в тёплой дружеской компании с бутылью вина и кубком. Но едва он заглянул в лицо юной служанки, на котором уже багровели набухающие синяки, а потом скользнул взглядом вниз по её ободранному цепью трогательному горлу, как намеченные планы как-то сами сменились на иные.

— Передашь своему кухонному, что я приказал дать тебе два вольных дня от любых работ. Будешь отдыхать, — пальцами Майрон аккуратно пробежал от подбородка вниз по её тонкой шее. — Хотя… Завтра ты, скорее всего, тоже будешь хрипеть. Побереги-ка голос.

— Сегодня ещё можно? — в ней было столько удивительного любопытства и воодушевления, что Майрон даже вскинул бровь. Подумав, налил немного вина в кубок, прошептал над ним слова наговора и вложил его ей в руку.

— Сегодня голос тебе ещё подчинится. Давай, сделай медленно несколько глотков, покатай их по горлу. А вот завтра и поглядим.

— М-м-м, — ответила Юханна. Слегка растрёпанная она забралась на стул с ногами, сделала большой глоток из кубка. Просвечивающее пламя играло в её густых пушистых волосах яркими одинокими рыжими искрами.

— Ты же его поколотил? — всё же заговорила она, почувствовав лёгкое облегчение от смягчившего горло вина, но не дождалась ответа и продолжила обиженно. — Я так ему и говорила. Я и не думала, что он может быть недобрым. Пусть он и глупый. За что-то же его полюбила та принцесса?

— Как интересно, — Майрон тоже уселся в кресло и закинул ногу на ногу. — А с чего же ты взяла, что у него вообще есть любимая и что, тем более, она принцесса? Это твои духи тебе сказали?

Она кивнула, глядя немигающими глазами, чёрными, словно минерал морион.

— Но он не должен быть таким недобрым! О нём ведь будут петь песни! А его сын станет королём!

— Ах, у него ещё и сын-король будет. И песни. Что уже само по себе весьма удивительно и противоречит здравому смыслу, — Майрон усмехнулся, поискал глазами бутылку, нашёл и вынужденно смирился с тем, что она осталась стоять на другом столе.

— Я не хотела бы быть такой принцессой, — Юханна сделала ещё один глоток, и, судя по всему, эти глотки уже ударили ей в голову.

Майрон рассмеялся.

— Да, с таким отцом и принесённым ветром женихом… у которого в голове тот же ветер, выход лишь один — бежать куда подальше, скрыться и надеяться, что тебя никогда не найдут.

Аданет снова кивнула и хихикнула.

— А она и сбежала, — немного помедлив, Юханна слезла со стула и подошла к его креслу, а потом и вовсе со всей обескураживающей бесцеремонностью Младшего народа уселась на колени одному из Творцов мира, наклонилась, прильнула щекой к его груди.

— Сегодня я останусь тут, — и непонятно, что это было больше: вопрос или странное утверждение. А затем она добавила: — Потому что дальше уже не получится.

«Это ещё почему?»

Но странное дело, задавать этот вопрос вслух сейчас совершенно не хотелось. Не хотелось знать и утомившие его ответы, и непроглядно мрачное будущее. Ибо каким ещё оно могло у него быть. Манили изгибы мягкого женского тела на его коленях, нагие девичьи бёдра под задравшейся юбкой, мерные движения острой груди, спрятанной за тканью разорванной у ворота простенькой рубашки. Хотелось быть с ней, и Майрон не нашёл ни одной причины, чтобы в этом удовольствии себе отказать. Правда и не искал особо.

Этой ночью он долго гладил и ласкал её обнажённое тело, брал её, наслаждаясь и пьянящей близостью их хроар, и умелыми ласками её маленьких рук и губ. Против собственных привычек он даже позволил ей, уже изрядно утомлённой, заснуть вместе с ним в его кровати. Склоняя сам голову на подушку, он слышал, как, засыпая, Юханна доверчиво льнёт к нему и хрипло бормочет несвязные слова:

— А потом у меня будут три моих сестры. И два неродных брата. Но братья будут дурные. Их я не буду любить…

— Что же происходит в твоей непонятной голове, — негромко проговорил он, сам прикрывая глаза. Как ни старался, он не смог уловить ни одного образа, видимого ей. Если это только не были фантазии или отголоски снов. Но в любом случае эта загадка не стоило того, чтобы разбираться с её аванирэ.

Ему просто следовало отвлечься от забот. Следующие несколько дней ожидаются весьма непростыми.

От владеющего им тяжёлого сна, более похожего на дурман, Финрода разбудили шаркающие шаги Берена, ровный в промежутках прерывающийся лязг и звон цепи, задевающей за прутья при движении. Второе уже утро начинались именно так: держась руками за решётку, Берен заставлял себя совершать шаги наощупь от стены до стены, разгоняя кровь в отбитых стопах. Эдрахил всякий раз морщился, пытался убеждать Берена, что это не лечение, но переубедить Беоринга не выходило.

— Так я привык лечиться ещё в давние дни скитаний в Дортонионе, — повторял он с неизменным упрямством. — Приказывал телу, чтобы оно жило и заживало. Раны на мне будто на звере зарастают!

Финрод прикрыл веки, готовый снова соскользнуть в полные неясных и тревожных сновидений излучины сна. Пусть такой сон нёс мало покоя, он всё-таки дарил необходимый телу отдых. Однако снова уснуть не получалось. Раздался новый лязг цепи, звон найденного вслепую железного кувшина, недолгая пауза, а затем презрительное фырканье и звуки плевков:

— Гадкая дрянь! Что они туда налили? Это же не вода!

— Прекрати! — осадил его твёрдый голос Эдрахила. Раздался шорох, звук глотка и тихий шёпот: — Ном спит, дай ему выспаться. Это не отрава. Её можно пить. В этой воде просто больше природных минералов. Видимо, сменили колодец. Нужно было думать об этом прежде, чем ты накинул цепь на шею здешней служанке, которая носит нам воду и еду.

Краем сознания Финрод уловил слабый оттенок лжи, мелькнувший в речи Эдрахила, но не стал заострять на нём внимание. Горьковатый привкус в воде он ощутил ещё вчера. С того памятного дня воду и еду им приносил только старик адан, один, без сопровождающих его женщин. К решёткам он подходил теперь только в сопровождении вооружённого орка. Из-за этого время на обход всех пленников темницы значительно растянулось, что, очевидно, было не по вкусу страже. Хлеба тоже больше не давали, да и вода заметно потеряла во вкусе и свежести. Но её пили все, и все остались живы. Это подтвердил и Урувойтэ, отозвавшись из своего угла подземелья:

— Всё правильно, она такая уже несколько дней.

— Значит, это только я такой — не заметил, — хмуро ответил Берен, наконец усаживаясь на солому в своём углу. Что вполне могло быть правдой: первое время он бездвижно лежал пластом и отсыпался, сном залечивая раны тела. При редких пробуждениях Эдрахил поил его старой водой, заранее налитой в миску, кормил кусочками каши и зачерствевшего хлеба. Подумав об этом, Финдарато с признательностью вспомнил и то, с какой заботой и вниманием Эдрахил ухаживал в эти тяжёлые дни и за ним самим.

Он снова прикрыл глаза и, лёжа в темноте, приказал телу расслабиться и отдыхать дальше, набираться сил.

Чужая мысль осторожно прикоснулась к его сознанию; помедлив, он осмелился проследовать за ней.

«Мне жаль, Финдарато», — донёсся сквозь осанвэ хорошо знакомый мысленный голос. От неожиданности Финрод на мгновение смешался.

«О чём ты сожалеешь?» — задал он вопрос в пустоту, уже будучи почти уверенным, какой получит на него ответ.

«Оставшееся время вышло. Не всё выйдет так, как хотелось. Но твой человек будет жить. Ещё одно могу пообещать: ты не почувствуешь боли».

Мгновением позже настигло позднее ощущение, словно от затылка по всему телу разом пролился жидкий леденящий холод, а в горле споткнулся остановившийся воздух. Финрод распахнул глаза, резко вздохнул, но увидел перед собой только темноту.

«Значит вот так всё и будет?»

«Я могу лишь пожелать тебе лёгкой дороги. Тропою по самому краю бездны пройдёшь ты. Смертельной тропою, и на этом пути я уже не смогу тебя сопровождать…»

«Ведь именно это ты предрекал мне перед Хэлкараксэ?»

«Лёгкой дороги, Финдарато».

Короткая связь в осанвэ бесследно исчезла, растворившись в пустоте. Он мог бы потянуться за хорошо памятной нитью, но уже не видел причин так поступать. Финрод собрал все силы и сел прямо в перепутавшемся комке из рваных одеял. За пологом темноты Берен не услышал его тихого движения, но Эдрахил сразу заметил:

— Зачем ты поднялся?..

— Всё в порядке, — уверенно спрятав в голосе непрошенную дрожь, отозвался Финрод. — Я ещё успею отдохнуть.

— Ном! — воскликнул Берен. — Прости, что разбудил тебя. Я не хотел… так оплошать. Как и не хотел стать для тебя причиной всех этих неприятностей. Я говорю не только о последней своей промашке. Но и о другом.

— Пора учиться быть умнее. Однажды я уже не смогу тебя сопровождать, — лишь закончив говорить фразу, Финрод осознал, что в точности повторил слова Майрона.

— Конечно. Научусь, — с заметным облегчением в голосе отозвался Берен. — Если бы я мог поступить иначе…

— То, вероятно, не напомнил бы о клятве? — не удержался от колкости Эдрахил.

— Я уже признал, что сожалею. Но у меня не было иного способа выполнить своё обещание.

— И ты считаешь, этого достаточно?

— Поздно об этом говорить, — вставил Финрод, прекращая уже ставшие ненужными споры. — В темноте Сумрачных Чертогов все воспоминания и долги сотрутся, словно тени в ясный полдень.

Грозящий обернуться ссорой разговор сменила тягостная тишина.

— С чего бы ты заговорил об этом именно сейчас, Ном? — довольно неуверенно вопросил Берен.

Но Финрод не ответил. Его разбуженная память сама устремилась назад, в прожитые дни юности. Он видел Благой Аман, купающийся в серебряном и в золотом свете, он видел его во мраке непроницаемой Тьмы и под покровом многолетней ночи, озаряемой лишь светом бессмертных звёзд Варды. Но он не видел его в свете новых светил. Он вспоминал, что цвет листвы и трав Валинора милостью Владычицы Йаванны был светло-зелёным или серебристо-зелёным лишь на тех землях, куда достигал благословенный свет Древ. В тёмных землях и на морских побережьях за границами хребта Пелори произрастали другие травы — розовые, сиреневые, багровые и алые. Такие росли и в Альквалондэ, и на Тол-Эрессеа. Ужели теперь всё переменилось, и по возвращении на родные берега его везде встретит такая же, как в Эндорэ, зелёная листва? Мягкая бериллового оттенка трава на полях, нежащаяся под новым светом золотого плода Лаурелин? Незнакомые виды хорошо знакомых мест. Но прежде, чем он узнает эту истину, его ждёт скорый спуск в Бездну и долгое прозябание среди теней, пусть и, возможно, встреча с теми близкими и родными, кто ушёл во мрак пред ним. И лишь спустя столетия или даже Эпохи он снова ступит на земли Валинора, но, скорее всего, уже не найдёт памятных с детства троп, и не узнает большинство новых лиц и имён. Что теперь думают и говорят аманэльдар о заплутавшем в Сирых Землях старшем сыне нолдорана? Да и вспоминают ли его добрым словом? Возможно, Амариэ, мать и отец. Более всего он мечтал увидеть их вновь, но именно сейчас отчего-то не чувствовал себя к этому готовым. Впрочем, за долгие годы в Чертогах у него будет довольно времени, чтобы свыкнуться с этой мыслью.

— Однажды это случится, — произнёс он, одновременно отвечая на повторённый вопрос Берена, и тот наконец замолк. Что странно, промолчал и Эдрахил, как будто о чём-то и сам догадался.

Упершись ладонями в каменный пол, Финрод постарался сесть поудобнее. Теперь осталось только ждать. Ждать и надеяться, что в этом ожидании Майрон не явит особенную жестокость.

Где-то в отдалении загрохотала железная дверь. Затем по коридорам отдались тяжёлые шаги большого хорошо вооружённого отряда орков, заплясал в темноте слабый свет далёкого факела. Не поднимаясь с пола, Финрод ждал. А вот Эдрахил по привычке поднялся на ноги, вскочил и Берен, явно хорохорясь — стоять ему было по-прежнему неприятно. Первым вошёл знакомый уже тюремный начальник, по привычке быстро обежал взглядом пленников, но, повернувшись спиной, указал на темницу, где находились Арассэ, Урувойтэ и Кемнаро.

— Этих троих наверх, — распорядился он, указывая плёткой. — Поживее. Давайте, выходите, — скомандовал он, обращаясь к пленникам.

— Скоро увидимся, — стараясь говорить ободряюще, кивнул Эдрахил собратьям. Финрод промолчал. Что ж, пусть так. Одно своё обещание Майрон уже не сдержал — это оказалось неожиданно больно.

Рядом с прутьями дальней камеры мелькнула тень. Зазвенела цепь, различимый в полутьме худой силуэт осмелился приблизиться вплотную к решётке.

— А ведь их не заковали, — со странным выражением заметил из сумрака хрипловатый голос.

«Государь! — донёсся встревоженный мысленный призыв Айменела. — Наверх увели уже шестерых. Теперь выводят нас».

«Не бойтесь. Мы скоро увидимся», — послал некое подобие утешения Финрод, услышал короткий дружественный ответ в знак поддержки, и потом… всё стихло.

Спустя не столь и длительное время по коридору вновь застучали звучные шаги многочисленного отряда стражи. Одноглазый орк остановился напротив двери.

— Давай, белоглазый, вставай. Очередь твоя и рыжего, — он мотнул головой. Голос вопреки обыкновению звучал без прежнего веселья, твёрдо и сурово. — Теперь всё действительно может закончиться просто и быстро.

— Эй, одноглазая паскуда, это ты о чём? — болезненно морщась, Берен сделал угрожающий шаг вперёд.

— Стой! — Финрод поднялся на ноги, но покачнулся. Его удержала уверенная рука Эдрахила. — Стой, Ребен! Стой и послушай меня теперь. Ты останешься. Для тебя я предвижу впереди долгий и значимый путь. А мой теперь ведёт меня в далёкие края. Если я сойду в Бездну, пройдут столетия и даже Эпохи, прежде чем мои глаза вновь увидят солнечный свет в землях за Морем. Вновь встретиться нам вряд ли суждено. С этого дня ты продолжишь путь сам. А я скажу тебе сейчас так: сохрани в сердце надежду. Удачи тебе и прощай.

— Нет! — вдруг осознав ударившую исподтишка действительность, выкрикнул Берен. — Если уж надо умирать, то пусть это буду я! Это мой поход, моя цель и обещание!

— Нет, не ты. У тебя своя судьба. И она ещё не завершена.

— Давайте же, — главный тюремщик взмахнул рукоятью плети, дверь камеры распахнулась, и пара дюжих орков вытащили не противящихся Финрода и Эдрахила наружу. Один Берен заорал дурным голосом и бросился на орков, но из-за травмированных стоп недостаточно резво. Сильный удар кулаком под дых заставил его рухнуть в угол. Решётчатая дверь визгливо захлопнулась, сливаясь со стоном совершенного отчаяния.

— Давайте, — нетерпимо повторил тюремщик, помахивая плетью. Время на заковывание в ножные кандалы на сей раз действительно не стали тратить. Но, видимо, о Финроде снова был дан особенный указ, не подлежащий оспариванию, поскольку Эдрахилу позволили поддерживать его под руку на всём долгом пути наверх. Подстёгнутая внутренним смятением мысль жадно впитывала последние детали доступного взору мира. Мечущийся взгляд Финдарато вдруг зацепился за что-то, показавшееся странным. Впервые на его памяти просторные волчьи клетки, где обычно злобно взывали мечущиеся звери, оказались полностью пустыми. Пустым показался и внутренний двор, в который они поднялись, но только лишь на первый взгляд. Ярко бьющий с ясных голубых небес солнечный свет сперва ослепил привыкшие ко мраку глаза, и Финрод не сразу различил ряды орков, нашедших себе укрытие в тени вдоль крепостных стен. Здесь находились и люди, одетые как в простые одежды слуг, так и в наряды побогаче. Возможно, и не только люди. Разобрать это было уже не так-то просто. И, разумеется, здесь был по меньшей мере один майа. По обыкновению облачённый в чёрные одежды, Гортхаур Жестокий стоял на белом снегу в сиянии солнечного света. Отражением этого света играло в его руках отполированное до зеркального блеска лезвие короткого меча. Именно его Саурон отирал сейчас белоснежным платком. Но на мече взгляд Финрода не задержался. Он нарочно опустил взор вниз, и лучше бы этого не делал. Отчётливые кровавые следы обозначили дорожку, по которой он неудержимо продолжил путь глазами. К дальней стене у ворот, где на окровавленном снегу уже лежали девять бездыханных тел.

«До скорой встречи, друзья мои!» — произнёс он мысленно, надеясь, что они, ушедшие ещё недалеко, смогут услышать его последнее прощание.

Голос Саурона звучал совершенно ровно, без какого-то даже отдалённого намёка на чувства:

— За преступления против Северной Короны, против правления Великого Владыки Мелькора, я, наделённый высшей властью в этих стенах, самолично выношу смертный приговор эльфийским шпионам, что обманом пытались проникнуть в наши пределы! Смерть им!

Его взгляд скользнул по удерживаемому орками Финдарато, словно по пустому месту. Вверх твёрдо поднялась рука, возносящая зеркальный меч, готовый для удара.

«Мне тоже жаль, Майрон. Намариэ⁽¹⁾…» — Финрод уже не мог знать, было ли его последнее послание услышанным. А далее не Тьма пала на короля Нарготронда. Когда меч опустился и белой молнией сверкнул у горла, его просто не стало. И боли в том небытие действительно не было…

* * *

Резко втянув ноздрями пряный от железистого запаха воздух, Майрон отёр с лезвия последнюю кровь и быстрым движением загнал меч в поясные ножны. Всё основное было кончено. Колеблющиеся волны тревоги, страха, осуждения, ужаса, омерзения, жадной алчности и ликования поочерёдно накатывали на сознание со всех сторон, как будто сами были рады похоронить его под собой. Он чуть повернул голову, одно за другим находя глазами все ожидаемые лица. Ну что ж, вскоре у Моргота будет целый пир из весёлых новостей.

— Ты, — он жестом подозвал ближайшего слугу адана. — Всю эту грязь немедленно убрать. Со двора. Подальше. Куда я приказал.

Свет Анара горел в этот миг ярче, чем в самый первый раз, когда только предстал привыкшим к темноте глазам после долгой Омрачённой ночи. В этих ослепляющих лучах невыносимо переливался и искрился белый снег. Там, где он ещё остался белым… Шатающейся походкой Майрон дошёл до распростёртых на снегу одиннадцати тел. Алая кровь на белом, бледные лица, невидящие глаза, смотрящие в безоблачное небо… Слуги уже суетились вокруг, неловко подхватывая тела пленников за ноги и плечи, путаясь в цепях. Майрон небрежно шевельнул пальцами, приказывая железным кандалам кусками ссыпаться с безжизненных запястий. Не желая лишний раз добавлять причин для гнева господина даже случайным промедлением, первые носильщики уже подхватили чьё-то тело и довольно бодро бежали через ворота к мосту.

— Владыка… — донёсся просительный орочий шёпот, многоголосо прокатившийся по исходящим алчностью рядам, что в солнечном свете этого дня жались ближе к стенам крепости, оставались в полутени. Но в более ясную просьбу своё желание они обратить не осмелились. Майрон поморщился.

— Обойдётесь.

Из глубины леса донёсся не менее многоголосый и куда более жадный далёкий волчий вой. Подхлёстнутые им, словно плетью, слуги зашевелились ещё шустрее. И десяти минут не прошло, как последнее тело было перенесено по мосту и сброшено на речной берег у опушки. Внезапно заметив блеск в снегу под ногами, Майрон вдруг наклонился и поднял полированную цепь с надломанными оковами кандалов.

Стоя в воротах Минас Тирита, он издали наблюдал за мохнатым потоком выливающейся из леса волчьей стаи. А далее шум, завывание, клацанье зубов, скулёж и рычание быстро утишили жадность даже самых безбашенных из воинов Моргота. Выходить наружу, чтобы поспорить за добычу с целой разъярённой волчьей стаей, как и ожидалось, не захотелось никому. Достаточно налюбовавшись на открывшуюся его взору картину, Майрон обернулся и успел оценить неподдельное отвращение, написанное на нескольких особо интересных ему лицах.

«Да! Бойтесь! Придите уже в исступлённый ужас. Неужели за всё это время вы ещё не поняли, кто я и на что я способен?»

Он жестом подозвал к себе ближайшего десятника.

— Убрать здесь и внизу. Когда мои волки наедятся и вернутся, тотчас доложите. Думаю, по весне можно будет ждать прибавления в стае… Сытые варги приносят здоровое потомство, — проговорил он, довольно улыбаясь.

Так и не расставшись с цепью, держа её в своей руке, он одиноко шёл по пустынным коридорам крепости. Возможно, однажды до эльфийских менестрелей дойдёт какая-то часть правды о том безумии, которое он совершил сегодня. Положа руку на сердце, он никогда не хотел бы услышать песню, которая из этого родится.

* * *

Нирбог резко осадил коня перед подъездным мостом, перекинутым через поток Сириона. Ещё минуту назад он рисовал в собственных мыслях, как въедет во двор во главе отряда воинов, как потребует срочной встречи с Гортхауром и со злорадством едва ли не швырнёт тому в лицо приказ Севера, но его остановил знакомый запах, внушающий смутную тревогу, — здесь, на берегу, отчётливо пахло свежей эльфийской кровью. Десятки затоптанных волчьих следов испещрили берег кровавыми отпечатками. Что здесь происходило ещё днём, Нирбог даже не взялся бы представлять. В сопровождении вооружённых слуг он всё-таки проехал по берегу до опушки поднимающегося выше по склону леса. Кровавые следы уходили как раз туда, между деревьями, в укрытую вечерними сумерками чащу; кое-где на снегу виднелись странные борозды, словно бы здесь что-то тащили волоком. На одной из низких веток Нирбог заметил реющий по ветру клок длинных тёмных волос. А ещё дальше в снегу багровели какие-то кровавые ошмётки.

И что здесь случилось? Битва с эльфийским отрядом? Не прячутся ли вблизи и другие враги? Глубоко втянув ноздрями воздух, Нирбог жестом подозвал к себе одного из сопровождавших его слуг и указал на след:

— Пройдите-ка по нему, посмотрите далеко ли тянется и что там. Жду тебя с ответом через час.

Ворота крепости были распахнуты, вокруг них и по берегу острова было заметно обычное копошение орков-стражей. Не сходя с седла, Нирбог пригляделся повнимательнее, но издали ничего тревожного не заметил. Он пустил коня резвой рысью, преодолел изгвазданный в кровавом снегу мост и въехал во внутренний двор крепости, пусть и не в столь приподнятом настроении, как ему представлялось изначально. Здесь, среди сомкнувшихся кольцом мрачных стен смрад в воздухе ощущался куда более насыщенным и невыносимым. Пахло не только кровью, но и страхом, болью, и отчаянием. Соскочив с коня, майа бросил поводья подбежавшему конюху и почти сразу же выцепил взглядом пару низкорослых орков, которые как раз возились у стены с ворохом грязной соломы.

— Ну хотя бы один только кусочек завалился! Палец или пусть даже ухо… — свистящим шёпотом причитал один из бездельников. Второй с понимающим видом кивал кособокой головой и тыкал пальцем в солому.

— Эй, вы двое! Что здесь такое было? — рявкнул Нирбог. — На нас напали? Или варги перехватили вблизи крепости эльфийских шпионов?

— Нет, э-э, господин, — проговорил один из орков, тот, что помельче. Глазки его подозрительно забегали. — Ты не подумай ничего, мы только солому… просматриваем. Вдруг что случайно завалилось.

— А мне до этого есть дело? — вспылил Нирбог. — Почему двор в эльфийской крови? Если это было не сражение?

— Ну… так дело было… Владыка ещё с вечера заскучал. А утром приказал вывести пленных белоглазых. Сначала покромсал их всех мечом. Потом одумался, озлился и приказал трупы отдать волкам. Ну и почему всё вкусное досталось этим шкурам? — в последней фразе орка отчётливо слышалась обида. Впрочем, Нирбог к нему уже не прислушивался. Его ощутимо шатнуло.

— Всех? Пленных? Скормил волкам? — от неудержимой ярости в его голосе незадачливых болванов едва не снесло с ног.

— Безволосых не тронул, — скуля от страха, поспешно вставил второй и добавил ненужное майа пояснение: — Известно, что волки если в зиму хорошо бока наедят, по весне здоровых щенов принесут.

Его приятель так и крякнул с досады:

— Так то все самцы были! Самцы сала на пузо себе наедят и что? От сала щенов ждать будешь? А иных тут и не держат!

— Самцы и бабам своим пищи утащат в норы. Типа подношение, чтобы задобрить. Вот как раз в леса и утащили.

Этот обмен мнениями Нирбогу был совершенно не интересен. Стоя сапогами в кровавом снегу, он с закипающей злостью смотрел вниз себе под ноги и думал о том, что по крайней мере одно ему теперь стало ясно: Гортхаур совершенно спятил! Приказ из Ангбанда запоздал всего на какой-то вшивый день! Если бы Нирбог не знал наверняка, что об их с Владыкой переписке больше никому не известно, он был бы и сам готов поверить, будто Гортхаур нарочно это сделал, лишь бы только досадить и побольнее уколоть его, а, кроме того, вынудить лишний раз униженно объясняться перед троном Короля Севера. Не ему же предстоит терпеть будущее недовольство Владыки Мелькора и его переменчивые настроения! А, впрочем, может быть и ему... Если всё по хитрому обставить и попросить об ещё одной маленькой услуге Каргахта... Тому-то хорошо, тот теперь приближен к трону и обласкан! Теперь Нирбог мстительно продумывал будущие изложения для нового письма про то, что Гортхаур в эти последние дни был сам на себя не похож: немерено пил, изводил всех дурацкими придирками, отдавал дурацкие приказы и явно не знал, чем себя занять от безделия. Давно уже стоило известить Тхурингветиль. Но эта шалава тоже оказалась хороша: увлёкшись погоней за приключениями и сокровищами, совсем позабыла о своих прямых обязанностях. Нирбог внезапно вспомнил, что Тхурингветиль как раз собиралась проехать через Ущелье завтра или послезавтра днём. Бесстыжая дрянь! Рвётся на встречу с Бурхмутом, на поиски эльфийского города, за славой, за богатством! Вот уж нет! Пусть вместо этого возится здесь с поехавшим рассудком Гортхауром!

Он коротко раздал приказы спешившемуся отряду и поспешил в свои покои, клича слуг, чтобы доложили о его прибытии заместителю. Тот не заставил себя ждать и, явившись на зов, лишь подтвердил уже слышанное, так как сам был свидетелем утренней резни.

— Просто самолично вскрыл им глотки, а потом велел вытащить тела на берег, чтобы двор, дескать, больше не запачкали. А после и вовсе… — заместитель брезгливо поморщился и закончил доклад собственным замечанием о том, с каким кровожадным выражением на лице ухмыляющийся Гортхаур наблюдал издали за тем, как остервенело сражается за свежую добычу высыпавшая из леса голодная волчья стая. От трупов не осталось и кусочка — сильнейшие волки просто утащили отвоёванные тела в лес и там принялись за пир. Злобный вой и голодное рычание проигравших тварей доносились от опушки леса ещё очень долго, поэтому порядком струхнувшие орки до сих пор опасаются лишний раз пересекать мост.

Осознав эти слова и угрожавшую ему самому опасность, Нирбог сначала оторопел, затем похолодел, а потом взъярился:

— А почему вы его не вразумили?!

Помощник, куда более слабый майа, чем Нирбог, воззрился на него с выражением неподдельного изумления:

— Кого? Гортхаура? Когда ему что в голову взбредёт? Так даже не было приказа! А в отсутствие приказа его слово здесь — единственный закон. Да и кто бы знал, что эти отбросы так тебе важны?

В своих покоях Нирбог всё-таки дождался возвращения отосланного на разведку слуги, хотя почти не сомневался, какие сведения услышит от него. Немало перетрухнувший слуга всё же отчитался по существу:

— Кровавый след тянется далеко в лес. Точнее… несколько следов. Дальше мы не пошли, рядом много свежих отпечатков волчьих лап. В лесу слышали вой. Да и видели достаточно, — слуга аж передёрнулся от воспоминаний и шумно сглотнул: — Месиво. Ошмётки плоти. Разгрызенные кости… много. Волосы, — просевший голос его совсем дрогнул. — Прикажешь идти по тому следу дальше, господин?

— Лучше ямы выгребные отправляйтесь чистить, — рыкнул Нирбог. — Будет больше пользы. И узнайте, где найти этого… Гортхаура.

*

Гортхаур предсказуемо обнаружился в своём любимом месте: в кузнице. Натачивал мечи или ковал новые железяки, чтобы ещё кому-нибудь перерезать глотку. Стоя перед дверями, Нирбог несколько раз нервно потер лоб. В Ангбанде до сих пор ходили пугающие истории о временно утратившем рассудок Жестоком. В таком состоянии он становился поистине страшен. Не каждый балрог осмелился бы заступить ему дорогу. Так ничего и не надумав окончательно, Нирбог набрался решимости приотворить дверь кузнецы. В лицо дунуло жаром, но не нестерпимым. Звука бьющего по железу молота тоже не было слышно. Гортхаур не ковал. Он стоял у тигля, где плавили металл, и как-то отрешённо смотрел в огонь. Пусть так. Особенного жестокого безумия Нирбог в нём не ощутил и рискнул-таки войти внутрь.

— И что ты здесь забыл? — прозвучало тотчас, стоило ему переступить порог. Чтобы понять, кто перед ним, Гортхауру не было нужды даже оборачиваться.

— Личный приказ Владыки, доставили на северный дозор, срочно из Ангбанда, — пусть это и не звучало так торжествующе, как он воображал изначально, но Нирбогу всё равно хотелось увидеть его лицо, когда Гортхаур услышит эти слова. Но всё это было не то, чего он ожидал. Совсем не то. На неподвижном лице Гортхаура проступил след интереса.

— Ты что, подменяешь Тхури? — а вот голос сочился откровенной насмешкой: — Ну! Читай же.

Давя в себе поднявшуюся волну злости, Нирбог неаккуратно взломал печать и прочёл письмо вслух, потом передал в руки Гортхауру, дабы тот сам убедился в подлинности печати и подписи Владыки. Тот пробежал глазами строки и небрежно закусил губу.

— Мда. Неприятность.

— С чего тебе вдруг вздумалось их казнить? — вышел из себя Нирбог. — Они тихо гнили у тебя в темнице долгие недели! Почему именно сейчас?

Гортхаур свернул приказ в трубку и с безразличным видом передал обратно.

— Вот и отпишись. Я допросил их. Ничего нового о тайных городах они мне не рассказали. Угрозы они не представляли, но в шахты Севера я бы их не пустил из осторожности. Зато волки мои поели, — закончил он, довольно ухмыльнувшись, и от этой улыбки Нирбога передёрнуло.

— А тот… Талантливый певец?

Гортхаур хмыкнул.

— В отношении того певца я допустил промашку, он оказался не таким, как я поначалу думал. На вторую такую заклинательную песню его бы не хватило. Я отправил его к волку, только и всего. Мне больше интересно, чего это ты так разволновался?

— Да ты сам от скуки ищешь себе врагов, — прошипел Нирбог. — Оглянись вокруг! Захочешь — все эльфийские королевства будут к твоим услугам. Хоть целыми днями напролёт режь им глотки. Только будь добр, начни с их королей. И ещё: роскошь объясняться по поводу приказа с Владыкой я оставлю тебе. Пока ты здесь развлекался, я трясся в седле! Он хотел допросить наглого певца лично! Он будет разочарован — и это только твоя вина! Вот и сочиняй оправдания. И если Он окажется недоволен, ты и сам знаешь, что тебя ждёт дальше: отправишься в Ангбанд, падёшь перед Ним на колени и будешь умолять Его о нижайшем прощении и снисхождении! Как и все мы!

Неподобающе небрежным жестом Нирбог швырнул свёрнутый приказ на рабочий стол и поспешил покинуть кузню. От всей этой истории его откровенно мутило. Пусть Гортхаур сейчас и не показывал явного безумия, с этим всё равно нужно было что-то срочно делать. Тхури! Точно! На перехват этой дряни он и отправится тотчас же.

Спустя уже час Нирбог покинул Минас Тирит и погнал коня обратно к северному дозору.

1) Прощай — квенья

Вернуться к тексту

Был уже поздний вечер, когда Майрон спустился в подземелье. Пустые волчьи клетки смотрелись непривычно и как-то неуютно. Такой их вид отчего-то внушал подспудную тревогу. Гоня от себя невесть откуда возникшие подозрения, Майрон двинулся по полутёмному коридору. Его шаги по каменному полу отдавались в почти совершенной тишине: не было слышно ни единого шороха, ни малейшего звука, словно темница вымерла полностью. Даже дежурные стражи старались растворять перед ним железную дверь как можно бесшумнее и расторопнее. Однако, уже подходя к тупику коридора, он увидел отблески света факела впереди и услышал грубые голоса:

— А я и говорю. Волк их и сожрал. Да по одному.

— Ну ты и враль! Какого волка на всех хватит? Это какое пузо надо? Не один он был. Слышь, а этот тут остался? Он ведь из них. А чего?

—Так он не белоглазый.

— А тогда чего?

— А ничего.

Продолжения этого занимательного разговора Майрон дожидаться не стал и, не таясь, подошёл ближе. Новобранцы осеннего набора, в силу своей хилости и недалёкости определённые на самые грязные работы, лениво препираясь, без особого рвения убирали перепревшую солому в опустевшей камере казнённых пленников. При виде Майрона они как-то неестественно выпрямились и одновременно захлопнули рты. В спёртом воздухе темницы заклубился невидимый смрад страха. Чтобы убраться рысью прочь им хватило одного кивка головой в сторону коридора и короткого пожелания:

— Пошли вон.

Из самой дальней тёмной камеры в конце тупика Майрона кольнул чей-то очень острый взгляд. Но и только. До его слуха не донеслось ни шороха, ни вздоха, ни даже звяканья цепей. Решив, что разбираться с этим ему ещё предстоит, но определённо не сейчас, Майрон повернулся ко взгляду спиной и подошёл к бывшей темнице Финдарато. Если бы у него ещё оставалось сердце, наверное, его могли бы коснуться жалость и сочувствие. Жалость к этому безумцу, который осмелился полюбить посреди бесконечных войн и боли спетого Искажённым Мира. Сочувствие нежному чувству, которое посмело расцвести посреди зимних вьюг и даже изловчилось оказаться взаимным. Наверное, он мог бы испытать и какой-то трепет пред столь великой силой, вершащей судьбы. Но вместо этого ощущал лишь дошедшее до крайности отвращение к делам, гнев, злость, тревогу, непреходящие опасения и безмерную усталость. Вся эта история вымотала его не меньше, чем десяток лет в забытых Светом и всем миром подземельях Ангаманди. Майрон опустил руку в карман и вытащил на тусклый свет блеснувшее глазами змей кольцо.

— Глянь-ка, что я нашёл. Случайно спряталось в ваших старых лохмотьях, — проговорил он почти нараспев. Он и сам сознавал, что особенно его притомила постоянная необходимость играть словами, обдумывая наперёд каждый свой шаг и постоянно подменяя правду полуправдой. И он очень хотел надеяться, что именно сейчас этому адану будет не до молчаливого замыкания в себе. И оказался прав. Источающий страдание и горе жалкий комок тряпья, ссутулившийся в углу, поднял мохнатую голову, зло сверкнул из-под бровей блестящими чёрными глазами, но обмер, едва лишь разглядел кольцо в пальцах Майрона.

— И ты, и я, конечно, оба знаем, кто же побывал у меня в гостях. Мне вот только интересно, что же такого великого ты совершил, чтобы он передал это в дар тебе? Что ты за важная птица такая, а, смертный?

Из темноты раздался задавленный смешок. Невесёлый. Груда тряпья зашевелилась, поднимаясь в полный рост и обернулась неопрятно заросшим волосами и бородой высоким и крепким аданом. Страха в его глазах не было, впрочем, как и горя. Сейчас в них полыхала лишь неприкрытая, ничем не замутнённая откровенная ненависть.

— Раб Моргота, — послышался хриплый голос. Берен сделал один болезненный шаг к решётке, при движении зазвенели цепи на его руках. — Давай же! Ответь на этот вопрос сам. Ты столько пытал его, столько допрашивал, но так и не выведал у него этот простой ответ? От так и не сдался тебе. До самой смерти не сдался!

«В это действительно можно поверить. В иной раз и с кем-то другим Финдарато упирался бы до самого конца».

— Да. Он каждый раз выбирал тебя. Такая сила духа даже может быть достойна моего восхищения, — Майрон поднёс кольцо чуть ближе к решётке, словно выбирая лучший угол падения света и любуясь переливами камней. — Перед лицом смертельной угрозы он неизменно раз за разом выбирал тебя. А мне, наверное, так до конца и непонятна эта неразумная тяга.

— Нет. Непонятна. — Теперь Берен неотрывно следил за покачивающимся в двух пальцах Майрона кольцом. И, если судить по его дальнейшим речам, сам он действительно утратил страх смерти: — Ибо есть силы превыше страха, боли и отчаяния. Намного превыше твоего скудного разуменья. И есть клятвы вернее самых крепких уз. Даже родственных и братских. Такому, как ты, они, конечно, непонятны. Отдать жизнь за жизнь, жизнь за друга. Нет… кому-то другому может быть, но тебе, Тху, этого не постичь!

«Ага, а теперь заглоти-ка наживку…»

— Да много ли ты, смерд, знаешь о клятвах? Клятвы губят, клятвы ведут на смерть… Или даже в пасть к волку. И что? Туда он и отправился. А стал ли счастливее? Или благословеннее? А знаешь ли ты, глупец, чем становится для эльда несдержанная клятва? В Чертогах Мандоса это — неподъёмный груз, только тянущий на самое дно Бездны Мёртвых.

Он почти угадал, когда именно это случится — с яростным рыком Берен кинулся к решётке, его рука на удивление стремительно метнулась между прутьями и выхватила кольцо Финрода из пальцев майа. Бородатое лицо адана прочертил торжествующий оскал. Сжав кольцо в кулаке, он спешно отпрянул вглубь камеры, словно боялся, что упустивший добычу Майрон с досады примется звать стражу.

— И в этом ты тоже ошибся, раб Моргота, презренный Тху! Отныне Ном возродится в Свете Валинора, на который твои глаза даже боятся посмотреть. Ибо он сдержал все данные им клятвы, он чист перед ними! Он вскоре увидит родные края Благой земли и будет и счастлив, и благословен!

«Да уж, я тоже на это надеюсь…»

Вот, кажется, и всё. Может быть, в глубине души Майрон ожидал ощутить облегчение или какое-то иное чувство, которое когда-то давно он испытывал по окончании удачно завершённых долгих и сложных трудов, но, видимо, он просто разучился его испытывать. Теперь осталось последнее: подготовить побыстрее незаметную отправку самого Берена куда-нибудь подальше. Некая мстительная нота где-то внутри пела Майрону о возможном возмездии: отправить этого глупца прямиком в Химринг, например. Пусть там объясняется о своих планах со старшими Феанорингами и рассказывает им сказки про любовь к деве Лютиэн, обещанный Тинголу Сильмарилл и про своё чудесное спасение. С этим искусом боролась даже не отсутствующая совесть, а собственное обещание, данное Финроду. Из Химринга Берен при таком раскладе живым бы не вышел. Проще всего выходило напоить глупца сильным дурманящим зельем и отправить его в сопровождении доверенных лиц куда-нибудь в земли Бретиля под предлогом возвращения домой сумасшедшего родственника. Это решение тоже выглядело недобрым, но куда менее жестоким, чем передача дурака Феанорингам. В конце концов рано или поздно дурман развеется, мысли прояснятся (насколько это возможно), а дальше Берен пусть уже решает сам.

— И знай одно: я не успокоюсь, пока не отомщу тебе.

От неожиданности выпада Майрон удивлённо вскинул бровь, на мгновение позволив истинному изумлению отразиться на своём лице. Беоринг гневно смотрел на него сквозь решётку, сжимая кулаки. Серебряное аманское кольцо он уже надел себе на указательный палец правой руки, и оно тускло поблескивало в свете догорающего факела.

— Его ты теперь снимешь только с моего трупа! — зло проговорил Берен, заметив его взгляд. — Или понадобится отрезать мне палец, но и тогда твоим оркам тоже придётся потрудиться. Это кольцо принадлежало моему отцу! Оно было на нём в час его смерти! За его смерть, и за смерть его товарищей, убитых твоими орками, за смерть десяти моих друзей, которых по одному сожрал твой волк, и за смерть Финрода, кто пал, сражаясь, бойся теперь, Саурон, однажды я отомщу тебе! Я стану самым непримиримым твоим врагом!

«Давай. Становись в очередь. Где-то сразу за балрогами и майар Моргота, но перед списком эльфийских владык как раз найдётся свободное местечко».

— Я отомщу тебе за Барагунда и Белегунда, и за Эйлинель, и её мужа несчастного Горлима, которого ты соблазнил призраком и обманул рядом с его домом! Он сам поведал мне о том, придя тенью в ночь, когда кровью капали стервятники! Отомщу и за Радруина и Дайруина, Дагнира и Рагнора, Гилдора, Артада, Уртеля и Хаталдира!

Кому принадлежали эти имена, Майрон не совсем разобрал. Он даже не сказал бы уверенно, были ли то эльдар или эдайн. По числу казнённых пленников количество не сходилось, а значит, Берен обвинял его в каких-то совсем уже неизвестных смертях и соблазнах, если, конечно, перенесённое горе не вылилось в обыкновенный приступ бреда. Очень было похоже на то. Тем более, что Берен продолжал, очевидно, полностью лишившись страха перед гибелью:

— Отныне ты будешь бояться повернуться спиной, Тху! Из тлена ты вышел и в тлен ты вернёшься! Вспомни, я уже ранил тебя! Нанесу удар и снова.

И в этом месте Майрон не выдержал:

— Ты, бредящий адан? Ты ранил меня? И когда же случилось это великое событие и где, кроме как в твоём воображении?

— В Дортонионе! Когда ты обратился волком и напал на меня, а в схватке я ранил тебя в ногу!

— В Дортонионе ты ранил какого-то волка и с тех пор уверился, что это был я? — вслух повторил Майрон. При всём при том выходило, что адан не лгал. Берен доподлинно верил в собственные слова. Значит, нечто похожее там происходило на самом деле. Майрон задумался вдруг о том, что его собственная придуманная молвой слава вполне уже может перекрыть известную ему славу подлинную. Пока он столетиями безвылазно сидел то тут, то там, в Белерианде ему приписывали некие поражения и злодейства. О победах над ним сочиняли песни новые герои. А целые плачи слагались о его неведомых жертвах. Мстительная нота где-то внутри угодливо напомнила ему про Химринг.

Он уже шёл по коридору, когда его догнал последний крик:

— Ты испытаешь это, Тху! Когда тебе уже будет казаться, что ты празднуешь победу, ты сам сорвёшься и покатишься во мрак!

Он не замедлил шаг, без слов кивнул оркам-стражам, но у пустых волчьих клеток снова бесцельно остановился. Что-то ощутимо кольнуло в груди. Пожалуй, слишком много дурных пророчеств прозвучало от эдайн в его сторону за эти последние дни. Ещё недавно он был готов послать за Юханной на эту ночь, но именно сейчас пожелал остаться один. Достаточно. Пора бы и отдохнуть.

*

Пришедшее утро встретило остатками снегопада, за ночь выбелившего землю и скрывшего от чужих глаз многие неприглядные следы. Неотложных дел, способных срочно занять его разум, не нашлось, и Майрон спустился во двор, попутно раздавая мелкие приказы оркам-десятникам гарнизона. Он вышел и за ворота, прошёлся по берегу до оконечности острова, время от времени с ожиданием глядя на застывший на той стороне реки зимний лес. Вот где-то очень далеко в глубине леса раздался протяжный волчий вой. Майрон так и замер на месте, как вкопанный. Часть дикой стаи возвращалась. Это должен быть хороший знак. Значит, Хабор и остальные добрались до сочтённого безопасным привала. Остальное ему расскажет только сам Мархол при личной встрече.

Он понимал, что ждать на берегу не имеет особенного смысла, но отчего-то не мог заставить себя вернуться в сумрак хорошо знакомых комнат к бессильному ожиданию новостей. День выдался серым и бледным, небо кружило мелкими снежинками, ветер почти не шевелил тяжёлые набухшие снегом кроны. И что-то было явно не то. Так и не разобрав причины возникшего странного ощущения, Майрон бесцельно прошёлся вдоль крепостной стены, спустился к воде, но не рискнул подходить ближе к мосту.

Тоскливый волчий вой взвился в небо уже куда ближе. Вот на опушке леса появились шесть чёрных теней, быстрым бегом скользнули через белое снежное покрывало к мосту, преодолели его и в несколько прыжков оказались рядом. То, что произошло потом, заставило Майрона встревожиться. Волки окружили его кольцом, будто готовясь защищать своими телами; их взъерошенная на загривках шерсть и оскаленные зубы, морды, устремлённые в сторону берега, — всё в диком беспокойном облике говорило о том, что приближается опасность.

Майрон успел опустить руку на голову старшему из шестёрки, когда на берегу Сириона появилась она.

В синем развевающемся от быстрой скачки платье, с чёрным облаком длинных волос, плещущимся за плечами поверх чёрного плаща, мерцающего звёздными искрами, эта прекрасная дева выехала из леса верхом на звере. В косматой белой ездовой твари Майрон с удивлением узнал Хуана, пса Тьелкормо. А пёс-то немало подрос с тех пор, как он видел его в последний раз! Правда, это было около пяти сотен лет назад. Что странно, сам Тьелкормо, никогда не расстававшийся с Хуаном, за ними почему-то не следовал. Ни пешим, ни верховым. Хотя какое-то долго длящееся сумасшедшее мгновение Майрон был совершенно уверен, что именно его он сейчас увидит во главе въезжающей на берег большой и хорошо вооружённой дружины под алыми знамёнами Первого дома. И вместе с неразлучным братом Куруфинвэ, разумеется. Вопросы как и почему эту армию умудрились проморгать южные рубежи, в этом случае уже стоило бы оставить на потом. Однако никто так и не появился. Дева, кем бы она не была, прибыла верхом на Хуане совершенно одна.

Вопрос: «Зачем?» и самому Майрону уже казался очень глупым. Как, собственно, и иные подобные ему. Впрочем, длилось это замешательство недолго. Потому что прежде, чем он успел совершить хотя бы шаг навстречу, дева спрыгнула со спины Хуана и встала у моста. А потом подняла руку. И он вдруг всё понял. Даже раньше, чем услышал её голос, поющий на синдарине:

— Я прошла сквозь преграды на долгом пути,

Лишь бы в этом краю мне потерю найти,

Отзовись на мой голос, любимый, родной!

Отзовись, и я встану

Бок о бок с тобой!

Если Финдарато в своих усилиях пробить чары Моргота представал подобием острого разящего копья, бьющего безжалостно, но точечно, то она ощущалась, как уверенное лезвие меча, закалённое в собственной вере и заточенное в убеждённости настолько остро, что оно не видело для себя никаких преград. Или, пребывая в собственной слепой наивности, она просто не знала, что таковые существуют. Всего мгновения Майрону хватило, чтобы осознать, что ему сейчас предстоит. Если он действительно ещё сохранил надежду отвоевать себе свободу, ему придётся встретить этот режущий напор собой, даже не пытаясь защищаться. Более того, всю подвластную силу Айну тоже придётся собрать в один кулак и самому ударить по оковам Моргота. А далее он сможет считать себя невиданно удачливым, если после этого испытания сумеет хотя бы подняться на ноги. Всё, что он ещё мог позволить себе совершить в ту минуту, подходя ближе и вставая по другую сторону моста, это приветить её должными словами:

— Приветствую тебя, принцесса Лютиэн, дочь короля Дориата! Какая честь видеть тебя у своего порога. Позволь восхититься твоей дивной красотой!

И нельзя сказать, чтобы выросшая в почёте и роскоши дворца королевская дочь была особенно удивлена или потрясена его словами и внезапным появлением.

— И я приветствую тебя. Это ты повелитель здешних мест? Тебе повинуются эти волки? — речи принцессы всё же отличались изысканностью манер, свидетельствующих о принадлежности к избранному королевскому роду. Даже перед лицом смертельного врага она сохраняла истинное достоинство и чистоту речей.

— Да, это я. Меня зовут Майрон. Позволь узнать, с какой целью ты сюда пришла, дивная госпожа?

Хуан, всё это время остававшийся по левую руку принцессы, вдруг сделал один угрожающий шаг вперёд. Окружившие Майрона волки взъерошили шерсть и оскалили зубы, готовые кинуться в атаку в любую секунду. Он снова опустил руку на голову вожака и увидел, что Лютиэн сделала то же для Хуана.

— У нас известно иное твоё имя. Но пусть. Скажи мне, повелитель Острова Волков, не известно ли тебе что-нибудь о судьбе адана Берена? Я давно ищу его.

— Далёкий же путь привёл тебя сюда от границ Дориата, принцесса. Почему ты ищешь этого адана тут?

— Я доподлинно знаю, что месяц назад он был здесь.

— Возможно. А я доподлинно знаю, что мой господин, Великий Король Севера, повелитель Ангбанда, тоже пожелает увидеть тебя у себя в гостях и откровенно восхититься твоей непревзойдённой красотой. Пройди же через этот мост, принцесса, и я смогу тотчас же доставить тебя к нему в драгоценных золотых цепях под охраной армии орков. Танцевать и петь ты будешь уже перед ним.

Чистый лоб Лютиэн омрачила тень. Припав к земле в угрожающей позе, готовый к бою зарычал рядом с ней пёс Тьелкормо. В ответ ему разными голосами враждебно взвыли волки.

— Этому не бывать! — твёрдо ответила принцесса.

И далее грянуло то, что, как верил Финрод, было предрешено самим Роком. Майрон потянулся ко всем доступным ему силам, собирая мощь для первого удара и одновременно готовясь к тому неизбежному испытанию, которое ему уготовано сейчас перетерпеть.

— Светлый Анор укрылся за пологом туч,

Как здесь зримо ослаб, как далёк его луч!

Но мне под ноги снова ложится тропа.

Я с неё не сверну,

Я останусь верна!

Пёс из охотничьей своры Валы Оромэ всего в два прыжка достиг середины моста. На его сдерживание некогда было тратить силы — в эту минуту неслышимо и незримо Майрон плёл собственную разрушительную сеть чар. Но дорогу Хуану заступил верный чёрный волк, вожак шестёрки, прыгнувший первым. Первым он и погиб, упав в воды Сириона с разбитой головой.

— Моё сердце не дрогнет пред поступью зла,

Если это судьба — я её приняла!

Верю, вместе пройдём через тысячу зим.

Руку мне протяни,

Больше ты не один!

Большим искушением стало желание ударить сперва под уже надрубленному силами Финдарато левому браслету. Но Майрон вовремя осознал ошибку и направил первый, свой самый мощный удар в сохранившие прочность оковы на горле и правой руке. И туда же почти сразу пришёлся ответный удар колдовства Лютиэн. Удар, заставивший его стиснуть зубы и едва ли не взвыть от отдавшейся во всём теле пронзительной боли. В бой с Хуаном вступили сразу два могучих волка, но это сражение заняло пса лишь на несколько минут.

— Пусть в пути предо мной встала сотня преград,

Средь них не было той, чтоб вернула назад!

Злая пляска Теней волю мне не согнёт!

Эта песня взлетит,

И к тебе приведёт!

Он и сам был почти оглушён этой песней, по своей мощи способной пробивать насквозь металл и камни. Надо было отдать должное майэ Мелиан: королева Дориата неплохо обучила свою дочь чародейству — ни одной неверной мысли, что могла бы сбить и невосстановимо нарушить этот неумолимый поток, несущийся со всей необратимостью спускающейся горной лавины, ни одного неискреннего слова, отнимающего эту силу на пути. Но вернее всего была избранная основа — подлинное чувство, питающее чары так же, как подземные ключи питают жизнью травы и корни деревьев. Прекрасная дочь Тингола и в самом деле по своей воле выбрала в спутники жизни того неопрятного безумного адана… который, вероятно, в эту минуту тоже слышал её песню, даже находясь на дне своей каменной темницы глубоко внизу.

Что же это было? Действительно — Рок, предначертанный самим Замыслом?

Ещё двое волков, защищавших Майрона, пали убитые под ударами лап и клыков пса Хуана.

— Не пугают меня злые слуги Теней,

Те, кто, прячась, грозят обещаньем смертей.

Ни на шаг не сойду с предрешённой тропы,

Верь, я не отвернусь

От призыва судьбы!

Последний, самый молодой и вёрткий волк бросился на защиту хозяина и заплясал перед не столь поворотливым Хуаном. Это самопожертвование выиграло Майрону всего одну минуту. Он уже понимал, что следующим Хуан атакует его. Правое запястье вдруг разомкнуло от старой, ставшей давно привычной боли, и со смешанным чувством Майрон вдруг осознал, что расколотый на мелкие части браслет удерживается на коже только затянутыми ремешками наруча.

— Я в пути преступила десятки границ,

Меня не испугают решётки темниц,

В бегство не обратят стаи чёрных волков!

Я пришла, чтоб разбить

Цепи вражьих оков!

А в следующее мгновение гигантский пёс сшиб и самого Майрона с ног, повалив прямо в грязный снег на мосту. Он едва успел подставить под удар клыков левую руку, ощущая опасный хруст сдавленных собственных костей в запястье и треск рёбер под придавившей грудь тяжёлой лапой. Он понял, что раскололся и второй браслет, когда для его слуха вдруг стихли истошно взвывавшие потревоженные охранные чары. И поздно было уже думать, догадается ли Моргот в своём Ангбанде о том, что сейчас происходит за сотни миль к югу от него. Клыки Хуана опасно клацнули совсем рядом с лицом; в отчаянном жесте силящийся сделать рваный вздох Майрон потянул в руки собственную стихию, но следующая мысль, вдруг промелькнувшая в голове, вынудила его пока отложить спасительный план с поджиганием шкуры Хуана до иных времён.

И заодно усомниться в собственном рассудке, который вполне мог безвозвратно пострадать за эти годы.

Потому что в следующий миг знакомым охотничьим приёмом, не раз опробованным на аманской дичи, Хуан сомкнул свои зубы прямо на подставленном Майроном горле. Осталось только понадеяться, что острота крепких, точно сталь, клыков валинорской собаки сумеет справиться с уже весьма потрёпанным ювелирным изделием Тёмного Валы.

А ещё понадеяться, что его план был рассчитан верно, и влюблённой в Барахириона принцессе он куда больше нужен живым и с целой головой.

Потому что оставаться навечно привязанным к мосту Тол-Сириона духом, лишённым плоти, Майрон не пожелал бы даже смертельному врагу.

— Гортхаур, — произнесла принцесса; голос её звучал звонко и торжествующе. — Ты побеждён мною, Лютиэн из Дориата. В моей власти лишить тебя твоего тела, и тогда ты отправишься к своему господину только жалким духом. Ты предстанешь перед ним униженным и побеждённым и останешься таким перед его гневным взглядом. Уступи мне власть на острове, поклянись в этом! Поклянись, что отзовёшь своих слуг, и я отпущу тебя!

Он лежал перед ней — чёрное пятно на грязном белом снегу, взъерошенном собачьими и волчьими следами, щедро сбрызнутом потёками крови. Сам — окровавленный, в разорванных одеждах, чёрные волосы свободно рассыпались вокруг головы, втоптаны в грязь и снег, хрипло вздымающаяся грудь под тяжестью огромной собачьей лапы, горло удерживает оскаленная пасть пса Хуана. Он был побеждён, но всё ещё медлил, как будто собирался с силами для последнего, решающего удара.

— Гортхаур… — снова воззвала принцесса, пряча за твёрдо звучащими словами собственный страх. Держаться становилось всё труднее, но отступить сейчас грозило верной смертью. Она нахмурилась и вложила всю ярость и гнев в свой взгляд, обращаясь к поверженному врагу.

Он встретил этот её взгляд бестрепетно; сейчас его лицо было искажено только гримасой боли. Горящие алым огнём глаза немигающими углями следили за каждым её движением, длинные пальцы руки медленно сжимались и разжимались, черпая в горсть снег. Лютиэн настороженно поглядела на руки Гортхаура. Это было похоже на плетение заклинания. Безмолвного, без слов? Она подалась вперёд, собирая собственные магические силы, и вдруг это обрушилось внезапно, точно подлый удар. Невидимая волна могучего колдовства прянула прочь от моста, пригнула верхушки деревьев, взвизгнула в голых кронах, вихрем погнала волны по воде против течения реки. Взрыкнул Хуан, но пасти не разжал, казалось, лишь сильнее навалился всей своей тяжестью на грудь в тёмных одеждах.

Лютиэн отшатнулась и закрыла голову руками, замерла, ожидая всего, чего угодно. Но мгновения длились, и ничего не менялось. Она вновь распрямилась, настороженно прислушиваясь к окружению. Но единственное, что услышала — невнятный булькающий звук, похожий на птичий клёкот.

Это смеялся Гортхаур.

Смеялся этим отвратительным звуком, и между его тонких губ лопались пузыри алой крови. Лютиэн застыла в совершенной растерянности. Казалось, даже Хуан обмер, чуть подался назад, снимая тяжесть лапы с поверженного тела своего врага.

Уже не багровые, а горящие жёлто-золотым огнём глаза нашли взгляд Лютиэн.

— Я… признаю… побеждённым… себя… принцесса Дориата… — вырвалось из окровавленных губ, на которых с каждым произнесённым словом лопались новые кровяные пузыри. — Клянусь… Крепость… твоя… Слуги… уйдут… Отпусти меня…

Поверженный враг прикрыл глаза, но прежняя кривая гримаса боли не покинула его лицо. Лютиэн вздрогнула и подобралась, всё ещё ожидая какого-то подвоха. И она вновь ощутила это: могучая воля ощутимым потоком хлынула назад к крепости, касаясь её многовековых стен, каменной кладки. Воля разрывала сотканные сети чар, пленившие некогда светлый оплот эльдар, выдёргивала нити заклинаний, глубоко проникшие в камень и железо, властно и непоколебимо отзывала прочь своих слуг. И пусть этот призыв не был обращён к ней самой, но Лютиэн его ощутила самым краем своего сознания. А следом уловила мысль, разделённую с произнесёнными вслух словами:

— Крепость твоя… бери…

Одномоментно разом на плечи обрушилась тяжесть, едва не согнувшая шею Лютиэн. Чужая сила, прежде державшая эти камни, уходила стремительно, напоследок растворяя все двери и запоры. Теперь вся власть в Ущелье Сириона перешла к ней — ошеломлённой своей окончательной победой и вместе с тем совершенно обессилевшей принцессе Дориата. Она ещё не вполне понимала, как обращаться с этой… властью?

— Отпусти меня… — услышала она рвущиеся с кровью слова. — Я выполнил своё… обещание…

— Д-да, — прерывисто и устало молвила она и кивнула скосившему на неё глаза Хуану. — Да, Хуан, пусти его, — и добавила, обращаясь к врагу: — Я отпускаю тебя, Гортхаур, своей милостью. Помни об этом. Всегда.

Хуан разжал пасть и подался назад, перебирая лапами. Беззвучно, даже наклонив морду к земле. Он не скалился больше и даже не рычал. Несколько мгновений Гортхаур лежал без движения, потом прижал руку к разодранному горлу, из которого ручьями сочилась кровь, резко перевернулся на бок, опёрся на свободную руку и встал на ноги почти уверенно. Лютиэн стиснула пальцы в кулаки, невольно делая один шаг назад. Но Гортхаур на неё даже не взглянул.

— Запомню… — услышала она последнее, сказанное хриплым шёпотом слово. Не оборачиваясь, тёмный слуга Моргота зашагал прочь по мосту к белому заснеженному берегу. Одной рукой он по-прежнему прижимал на горле страшную кровоточащую рану.

*

— Берен! — с этим криком Лютиэн ворвалась на внутренний двор крепости и осеклась, застыв на месте. Двор крепости был переполнен орочьими отрядами. При доспехах, вооружённые до зубов, они были готовы к бою. Хуан оскалил зубы, зарычал, сразу становясь перед ней, заслоняя своим телом. Лютиэн тоже подобралась, готовая снова биться, если будет нужда, хотя вовсе не чувствовала в себе сил. Неужели Гортхаур использовал хитрую обманку? Однако орки, казалось, и не собирались нападать. Ближайший просто уставился долгим немигающим взглядом.

— Крепость твоя, дева-эльф, — услышала вдруг Лютиэн чей-то неприятно каркающий слова голос. — Владыка приказал. Мы уходим.

— Так уходите! — вырвалось у неё не к месту тонко и пронзительно. Она опустила руку на шею Хуана, и тот замер, напряжённо дрожа и скалясь, но с места покуда не двигался. Узкими цепочками, огибая Лютиэн двумя широкими дугами мимо неё медленно потянулись орочьи отряды. Они шли к воротам и дальше, по мосту, к заснеженной долине Сириона. Куда они уходили дальше по известным только им одним тропам, она не знала и не желала знать. Потом из парадных дверей крепости показались люди — мужчины и женщины в простых одеждах, безоружные, напуганные и растерянные. Рабы Тени. Они замялись на крыльце, но тоже стали покорно спускаться, с опаской, боязливо кидая взгляды на свою нежданную спасительницу. Лютиэн пыталась улыбаться, понимая, что их до трепета в сердце пугает огромный суровый пёс у её ног.

— Эта крепость вновь вернулась под защиту Света, она освобождена от власти зла, от чёрной власти Северной Тени! — провозгласила Лютиэн громко и проникновенно. — Вы все свободны! Возвращайтесь в свои дома, к своим близким!

Кто-то робко улыбался ей, но очень многие прятали глаза и прикрывали лица руками, не в силах сдержать слёз. А Лютиэн всё всматривалась в лица выходящих, надеясь увидеть то единственное, знакомое и родное. Одну из женщин, сбегавших по лестнице и на ходу кутавшихся в шали, Лютиэн остановила вопросом:

— Где здесь находятся темницы, тюрьмы или подземелья? Мог ли там остаться кто-то ещё из пленных?

Женщина вздрогнула, протянула дрожащую руку, указывая на огромные двери.

— Там лестница, — услышала Лютиэн прерывистый шёпот. — Все запоры и двери в крепости открылись, госпожа.

Она что-то попыталась продолжать, но Лютиэн уже не слышала ничего. Выкрикнув имя возлюбленного, она бросилась бежать через двор, а потом вниз, по крутой лестнице, ведущей в темноту. Хуан следовал за нею по пятам.

* * *

Шатаясь и едва дыша от боли, он сделал шаг. Ещё один. И ещё. Трясущаяся от слабости рука мёртвой хваткой прижимала высокий ворот куртки к горлу. На снег часто капали крупные алые пятна. Ничего… Ещё один шаг, преодолевший, наконец, заветную границу. И снова ничего… Последний запретный шаг. Он и подумать не мыслил, что когда-нибудь сумеет зайти так далеко. Но преграда не выросла перед ним. Больше нет. Он рассмеялся — хрипло и надрывно. Вот уж действительно подвиг — преодолеть пешком один проклятый мост.

Шагнув на скалистый берег, он обернулся, взглянул назад: на каменное полотно моста, на распахнутые ворота, башни и стены своей бывшей темницы.

Свершилось…

Майрон глубоко вздохнул всей грудью. Закашлялся — скользнувший со вздохом воздух злым прикосновением растревожил горло. Подумав, подсунул пальцы под наруч левой руки и вытащил… осколки… Просто пыль…

Эльфийская дева и Хуан давно скрылись за воротами крепости. Собравшись с силами, Майрон усилием воли заставил себя разжать судорожно стиснутую на горле руку. Кровь с ладони он бездумно отёр о штаны. Прищурил глаза, вслушиваясь в тишину и в камень. Как и прежде несущий на юг воды Сирион заглушал для него любые голоса. Ранее он не слышал за бегом реки берег, теперь — крепость. Все нити оборваны, ничего не осталось. Повернувшись, Майрон медленной поступью побрёл через снежный покров по берегу прочь от моста. Его настиг глухой гортанный окрик в спину.

— Владыка!

Майрон замедлил шаг, дождался, стоя вполоборота, смерил приблизившегося орка взглядом.

— Кихта? Мой приказ… — не дожидаясь вопросов, он обратился к орочьему сотнику. — Передай всем командующим. Алый приказ... Немедленно… Исполнять всем. Уходите по направлению к востоку…

Как он и ждал, распоряжение не вызвало у орка никакого удивления.

— Да, господин.

Орк повернулся и поспешил навстречу отрядам гарнизона, первыми переходившим мост. Более не оборачиваясь, Майрон почти добрёл до ближайших деревьев, растущих здесь же, на берегу. Больше всего сейчас хотелось просто прислонить усталую голову к живому дереву, ощутить под пальцами растрескавшуюся древесную кору. Однако через пару шагов его опять нагнал новый провожающий и новый вопрос, в котором слышалась неподдельная тревога:

— Ты ранен, господин?!

Цепочка волчьих следов на припорошенном свежей метелью насте оборачивалась взъерошенным снегом, с которого поспешно поднимался мокрый и голый рыжеволосый человек.

— Мархол… — хрипло промолвил Майрон, ощущая, как боль ожесточённо грызёт изнутри и снаружи истерзанное горло. — Ты… Все дошли?

— Да, господин, все они, до первого привала, — оборотень сделал неясное рваное движение, будто собирался кинуться на подмогу, но не осмелился коснуться без позволения. —Ты ранен! Я могу помочь?

— Внимательно слушай… Алый приказ… немедленно… Сопроводишь всех в лагерь… О ком договорились... Передашь им, что было оговорено… О виденном здесь… пока молчи. Я приду… позднее…

— Да, господин, но…

— Мне повторить? — слова, сказанные хриплым сорванным шёпотом, оказали чудотворное действие. Оборотень сорвался с места, кидаясь выполнять приказ. Майрон сумел даже усмехнуться краешком окровавленного рта. Осталось думать, что светлейшая дочь Тингола не будет столь уж сильно оскорблена видом нагого человека, если им доведётся случайно столкнуться в переходах крепости.

Он всё же добрёл до ближайшего дерева, росшего недалеко от моста. По счастливой случайности ствол наклонно раздваивался в паре футов от корня. Можно было попробовать присесть… и даже пристроить спину, дать отдых обессилевшему телу, прикрыть глаза на драгоценные минуты, жизненно важные, чтобы собраться с силами для исцеления.

— Гортхаур!..

«Ну-ну… не повезло…»

Прищурившись, Майрон склонил на плечо голову и искоса смотрел на спешно приближающиеся к нему верховые фигуры. Во главе отряда скакал Нирбог. Следом за Нирбогом… ах, на каких же тропах потерялась его удача?.. Тхурингветиль в подбитом мехом плаще. Орочий отряд в полном боевом доспехе и при оружии следовал за ними бегом. Эти пришли от ближайшего к северу поста. До чего же некстати!

Не доехав всего нескольких шагов, Нирбог спешился первым. Тхурингветиль чуть промедлила, прежде чем сойти с седла. На её лице читалось непривычное выражение растерянности. Майрон прочистил горло и обратился — не к командирам Айнур, а к запыхавшимся от бега оркам, оставшимся позади.

— Алый приказ… остальные… просто убирайтесь на север.

Мгновение колебания и — орки зашевелились. Один отряд, посвящённый в тонкости «Алого приказа», исполнил назначения в точности: развернулся и побежал к юго-восточному краю ущелья. Те, кто посвящён не был, просто пошли, не столь торопливо, как их товарищи, но уверенно. Как и было приказано, на север.

— Что? — Нирбог некрасиво завертел головой, ещё не понимая, отчего и как он вдруг лишился боевой поддержки. — Почему? Куда ты их отослал?

Майрон поднял сжатую в кулак руку к своему лицу, медленно разжал пальцы, не отводя взгляда от затуманившейся ладони.

— Я сдал крепость дочери Тингола... Она вызвала меня на поединок… Я проиграл ей.

— Что? Что ты говоришь? — воскликнула Тхурингветиль, откидывая за плечи тяжёлый плащ. Грудь её бешено вздымалась после скачки или от гудящего в венах вечного голода. — Ты сдал крепость? Эльфийке? Почему?!

— Ну, а сейчас зачем отослал всех моих орков прочь? — в ярости вскричал Нирбог. Он помотал головой будто в неверии; взгляд ожигал презрением.

— Ты совсем тронулся умом, Гортхаур.

— Почему ты здесь, Майрон? — каким-то странно звучавшим голосом спросила Тхурингветиль, неосознанно делая шаг назад. — Разве граница… она ведь проходила раньше…

Она оборвалась на полуслове. Нирбог тоже нахмурил лоб, метнулся взглядом к мосту, только сейчас, видимо, заподозрив кое-что неладное.

— Ах да, — пальцы Майрона скользнули под окаменевший от засохшей крови ворот, недолго пошарили там. Он размахнулся и швырнул на снег под ноги двум майар расколотое полудужье. Некогда золотой металл сейчас совсем утратил блеск, покрылся трещинами, ржавыми пятнами коррозии. Следом в снег упало и второе. Оттолкнувшись ногой от ствола дерева, Майрон поднялся, выпрямился, встряхнул обеими руками. Короткая улыбка на мгновение тронула его окровавленные губы.

— Остальных, увы, нету… Потерял. Где-то там…

Тхурингветиль как-то резко, с шипением втянула воздух сквозь стиснутые зубы и сделала ещё один шаг назад. Нирбог будто окаменел и смотрел на разбитые оковы широко распахнутыми глазами.

— Я сдал крепость эльдар… — повторил Майрон хрипло и отрывисто, стараясь не перетруждать горло. — Теперь и отныне моя служба закончена… У тебя нет начальника… Нирбог… нет больше… в моём лице…

— Предатель!

Меч Нирбога всё-таки покинул ножны. Жаль. Майрон неспешно потянул из-за пояса короткий кинжал. Встречать таким лезвием меч — откровенно глупый замысел. Очевидно, Нирбог подумал о том же, ибо с утроенной яростью ринулся встречать холодной сталью бывшего поднадзорного начальника. А вот о том, из-под чьего молота вышел его меч, откованный сотню лет назад в кузне Ангаманди, Нирбог задуматься не догадался. А может быть, он просто-напросто не знал.

— Ты мог уйти, — бесчувственно поведал Майрон захлёбывающемуся кровью противнику: тело Нирбога пало на колени перед тем, как завалиться на бок, вздрогнуть в последней судороге и замереть окончательно. Взрыхлённый ногами бойцов снег обагрила кровь. По ветвям деревьев пронёсся резкий порыв — но на сей раз то был вовсе не ветер. Природа оплакивала лишённый плоти дух одного из своих предвечных создателей. Без тела и голоса майа Нирбог устремился куда-то в Эа. Возможно, в Ангаманди. Куда же ещё?

Майрон поднял голову и взглянул на Тхурингветиль. На Тхури, замершую без движения и не проронившую ни единого слова за мгновения их стремительной схватки.

— Ты тоже можешь сейчас уйти. Просто так…

— Ты освободился… — взгляд женщины всё ещё недоверчиво метался то к нему, то к половинкам золотого металла, утопленным в окровавленном снегу. — Но… Майрон…

Он устало отёр лоб ладонью.

— Я шёл к этому последние шестьдесят лет, — обронил он. Впервые честно.

Она запнулась, обрывая заготовленную фразу при звуке его слов. Бледное лицо майэ перечертила усмешка без веселья.

— Ты никогда даже не мыслил остаться с Ним, ведь так?

— Я дал обещание… что буду служить… пока не избавлюсь от оков... — Майрон глубоко вздохнул, стоя над мёртвым телом Нирбога. — И это всё. Моя служба Ему окончена.

— Ты предашь нас!

— Нет. Я ухожу из своей темницы…

— Куда? На Запад? — выкрикнула она неприятно резким пронзительным голосом. — К Валар? К Владыкам, которые оставили тебя гнить заживо в могиле? К своему Ауле? Падёшь на колени перед этим ничтожеством Манвэ вымаливать прощение? О нет! — её улыбка вдруг стала страшным оскалом. — Не после того, что ты сам творил здесь! Нирбог мне рассказал… как ты скармливал своим волкам любимых Валар эрухини! Ты их истязал! В какую клетку ты сам попадёшь после суда Валар? Как долго там пробудешь? И выйдешь ли вообще когда-нибудь?

Она решительно шагнула вперёд, протянула руку навстречу.

— Пойдём сейчас со мной, Майрон… Ну же! Яви Ему свою истинную верность. Докажи, что желаешь быть с Ним без оков и темниц! Отбери у девчонки крепость назад… и приди к Нему как равный… Ты жаждешь свободу? Кто посмеет её теперь у тебя отобрать?

Несмотря на боль в разодранном горле, Майрона разобрал смех. Он усилием подавил его.

— Как равный, Тхури?.. Неужели ты так глупа? Он не ставит никого… себе равным… А что до моей свободы… Вроде бы, я уже отвоевал её! Сам.

— А как же я? — внезапно её голос вернул нежность и будто бы наполнился укором и печалью. — Ты уйдёшь от меня? Вот так? Но, Майрон… Куда же ты пойдёшь? Видел бы ты себя со стороны… Ты был одним лишь пламенем, когда я впервые увидела тебя. Чистым пламенем. Теперь ты пламя с крыльями, сотканными из неподдельной Тьмы. Это увидит каждый. Любой Айну! Разве таким тебя примут в Валиноре? Или эльфы? Любой, кто способен видеть твой незримый облик… сразу поймёт, кто ты. Куда ты пойдёшь, Майрон? Если не в Ангамандо?

Майрон почувствовал во рту кислый привкус отвращения и крови.

— Уж точно не туда…

Тхурингветиль уронила руку.

— Но… нет… — плечи её вздрогнули. — Всё не может закончиться вот так!

— Тхури…

— Не может! — печальный лик майэ мгновенно стал разъярённым и диким. Рука сомкнулась на рукояти меча, клинок с лязгом покинул ножны, и с яростным криком Тхурингветиль ринулась к Майрону. В воздухе клубился сгусток боли и ярости: но то была не злость покинутой женщины, а скорее острое разочарование и обида за все поруганные надежды, за все её несбывшиеся ожидания. Вновь выхватив кинжал, Майрон приготовился уклоняться и обороняться. Всё же смерти Тхурингветиль он не желал. Он продумывал, как половчее выбить меч из её руки и, обезоружив, скрутить, но сделать это оказалось не так-то просто. Удары её белой женской руки вдруг обратились взмахами стальных когтей, которые неожиданно легко распороли ткань одежд и были остановлены только преградой спрятанной под рубахой кольчуги. Тхурингветиль издала вопль злости.

— Остановись! — вскричал Майрон, делая шаг назад. — Тхури, я не хочу убивать тебя!

— Не хочешь или не справишься? — майэ на глазах меняла облик. Глаза её заволокла непроницаемая чернота, черты лица заострились, приобретая хищный вид. Словно утратив последнее подобие разума, майэ облизнула губы и вновь бросилась на него с низким грудным рыком атакующего зверя. Она двигалась с удивительной быстротой — прилагать усилия, чтобы отражать её удары, становилось всё труднее.

— Остановись!

Губы Тхурингветиль криво изогнулись.

— Мой дорогой Майрон… — проговорила она напевно. — Тебя я не отдам! Даже тебе самому!

Плечи её пришли в движение, она снова подняла меч, но следующий удар нанесла отнюдь не рука Тхурингветиль, а когти кожистых крыльев, возникших вдруг откуда-то из-за спины майэ. Один удар пришёлся по плечу Майрона, и был остановлен плетением кольчуги, однако второй достиг незащищённой шеи, поверх и вглубь всех прочих ударов. С истошным воплем обезумевшая Тхурингветиль бросилась на Майрона, хватаясь руками за его плечи и пытаясь припасть зубастым ртом к брызжущей кровью ране, и вдруг обмякла, обвисая. Взгляд её, отразивший испытываемую боль, на мгновение прояснился от черноты и жажды. Но в следующую же секунду в её глазах вновь вспыхнула ярость. Хватка майэ опять стала цепкой и болезненной, кожистые крылья сомкнулись вокруг Майрона страшными объятиями, неотрывно притягивая к себе.

— Мой! — раздался звенящий крик Тхурингветиль за одно мгновение до того, как оба они, сцепленные воедино, скатились со скалы и рухнули в тёмные бурлящие воды Сириона, ломая под тяжестью своих тел хрупкие пальцы берегового льда.

* * *

С сильно бьющимся сердцем Лютиэн остановилась в начале длинного и тёмного каменного коридора, уходящего куда-то глубоко в недра невидимого за поворотом подземелья.

— Берен! — позвала она громко и отчаянно. — Берен! Ты здесь?

Почудилось ли ей это, или откуда-то издали донёсся чей-то приглушенный возглас? Рядом громко гавкнул Хуан, привлекая к себе внимание, и Лютиэн обернулась. Пёс стоял над брошенными стражей факелами. Всё правильно. Удар кресала и маленькая искра падает на просмоленную ткань, возжигая огонь. С факелом в руке Лютиэн уже не шла, а почти бежала дальше по тёмному и неведомому коридору. В этот самый час и миг ничто на свете не посмело бы встать у неё на пути.

— Берен! — выкрикнула она вновь. Хуан вдруг обогнал её, припустив вперёд и залаял. Но не злобно. Радостно?

— Вы поглядите! Здесь собака лорда Туркафинвэ! — услышала дева звонкий голос, произносящий слова на квенья. При приближении свет факела выхватил из темноты железную решётку. Дверь в решётке была растворена. Когда-то тут, видимо, размещался пост тюремной стражи, но после победы Лютиэн орки поспешили покинуть остров, побросав даже вещи и припасы. Перед решёткой стояли несколько эльдар, грязных, облачённых в жалкую рванину. Их коротко и неровно стриженые волосы и измождённый вид свидетельствовали о долгих днях перенесённых мучений и тяжёлого заточения в плену, вот только глаза светились неизбывной решимостью. Не имея при себе мечей и копий, они вооружились тем, что раздобыли — простыми камнями и палками.

— И эльфийская дева! — воскликнул вдруг молодой эльда, стоявший ближе всех к решётке. В голосе его звучало искреннее изумление. — Истинно! Я ведь не грежу наяву? Дева эльдиэ? Откуда ты?

— Моё имя Лютиэн, — легко переходя на запрещённое её отцом наречие Изгнанников из-за Моря, ответила Лютиэн. — Я из Дориата. Я пришла сюда в поисках моего друга, адана Берена и моего дальнего родича, короля нолдор Финдарато. Мне стало известно, что они попали в плен к Гортхауру много недель назад. Есть ли у вас вести о них? Вы их видели?

Эльдар обменялись взглядами, и отвечали не сразу.

— Мне жаль говорить это тебе, — произнёс всё тот же предводитель. — Боюсь, ты опоздала всего на один день.

Лютиэн судорожно вздрогнула, пальцы сомкнулись на рукояти факела.

— Короля Финдарато мы знаем, — с горечью ответил ещё кто-то, стоявший позади. — Он и впрямь был здесь в плену. Саурон не разоблачил его. Их держали там, — эльда указал направление назад по коридору. — Вчера Гортхаур приказал их всех казнить. Их выводили друг за другом по одному. Никто из них не вернулся обратно.

— Но их было одиннадцать. Эльдар, — вставил другой голос, уставший и хриплый. — Ты же говорила о адане, так? Пришедших Следом среди казнённых не было. Но один точно находился в последней камере.

— Гортхаур бежал. Он утратил власть над островом, — непререкаемо отчеканила Лютиэн, давя в голосе слёзы. Больше всего она боялась расплакаться прямо здесь перед всеми. — Уходите сейчас! — властно продолжила она. — Слуги Тени тоже бежали. Но я опасаюсь, что они могут вернуться. Забирайте всех пострадавших, кто ранен, кто не может идти сам и уходите! Скорее!

— Постой, я провожу тебя! — воскликнул первый эльда, но Лютиэн уже не слушала его. Воздев высоко факел, она поспешила по указанному коридору сквозь темноту и неизвестность. Хуан бежал на полшага впереди.

Она нашла Берена на полу в дальнем углу в одной из самых последних камер. Он сидел на коленях в совершенной темноте, уткнувшись лицом в дрожащие ладони. Кажется, он плакал. Или же смеялся? Он не заметил света, разогнавшего кромешный мрак в подземелье, не услышал лёгких шагов и голоса Лютиэн. Он не замечал даже того, что дверь его железной темницы отворена настежь.

— Берен! — едва смогла вымолвить Лютиэн. От слабости, от россыпи нахлынувших внезапно чувств ноги её подкосились, и ей пришлось самой ухватиться рукой за прут решётки. Она поднесла факел ближе. — Берен! Ты слышишь меня?

— Тинувиэль! О Тинувиэль! — воскликнул он, не отнимая ладоней от лица.

— Да, это я! Я пришла! — воскликнула она, преисполняясь облегчением, радостью и надеждой, смешанными с горем и печалью. — Я пришла к тебе!

Он слепо покачал головой.

— Нет! Уже слишком поздно!

— Дева Лютиэн! — послышался за её спиной ещё один голос, негромкий, но твердый. Это были двое из бывших пленников нолдор. Один из них решительно подошёл к Берену и помог ему встать на ноги. Другой обратился к Лютиэн: — Королевна, скорее! Нужно торопиться! Тёмные чары, что навёл Саурон, похоже, обрываются. Эта крепость больше не под его властью, но и не под нашей. Камни могут обрушиться нам на головы в любую минуту.

…Они уходили спешно, победители Тёмного майа, благословенные освободители Тол-Сириона: и во главе маленького отряда первыми шли Лютиэн с Хуаном. Спасённые из плена эльдар следовали по пятам. Двое самых выносливых почти волоком тащили Берена, подхватив его под локти. Вслушиваясь в магические переплетения, пронизывающие крепость, Лютиэн теперь и сама ясно понимала нависшую опасность. Пусть Саурон и передал ей власть над крепостью, но взять её под свою руку она полностью не смогла. Лютиэн слышала жалобные стоны камней, ощутивших острую потерю своего создателя и годы угнетения в плену тёмной власти. Когда она и эльдар поднялись в пустой внутренний двор, каменные стены вокруг зримо сотряслись крупной дрожью. Пересекая мост, Лютиэн боялась даже обернуться, невзирая на слышимый ею за спиной грохот обрушающихся башен. В глазах сопровождающих её эльдар стояли слёзы. В отличие от неё они, должно быть, помнили Тол-Сирион в светлые годы его расцвета и славы.

— Эту крепость построил король Финдарато. Строил своими руками. Видимо, ей было суждено стать памятником и вечной гробницей его праху и праху всех верных, что пришли на смерть с ним, — с неизбывной горечью произнёс один из эльдар.

Небольшой отряд бывших пленников стоял на заснеженном берегу убегавших к Морю тёмных зимних вод Сириона. Только сейчас Лютиэн обернулась и поглядела назад. Мост, что вёл к вратам крепости, как ни удивительно, остался цел. Несколько крепостных стен тоже. Но бело-серые высокие обзорные башни рухнули. Сквозь снег и пыль, взвившиеся в воздух, всё ярче проглядывали языки пламени. От незатушенных очагов кухонь или кузниц распространился пожар. Горело то, что не обрушилось, то, что могло гореть. Гибель пришла в Минас Тирит. Ныне вслед за своим королём умирал сам замок.

С горестным воплем Берен упал на колени прямо в тающий снег и завыл, цепляясь грязными пальцами за давно нечесаную шевелюру. Плечи его содрогались от непреходящих рыданий.

— Король, мой король… это моя вина… только моя, друзья мои…

Лютиэн опустилась в снег рядом с ним, не совсем понимая, чем она может сейчас утишить его боль. Она даже не осмелилась дотронуться до плеча Берена.

— Его феа повреждена долгим пленом и горем, моя госпожа, — смущённо произнёс один из эльдар. А другой добавил:

— Послушайте, друзья. Оставаться и дальше в этом течении Сириона по-прежнему опасно. Пусть орки и другие слуги Саурона покинули крепость, здесь часто шныряют их отряды. Дортонион весь наполнен ими. Разумнее всего будет попытаться добраться до Бретиля, а оттуда пробираться в Нарготронд.

— Мы принесём печальные вести брату короля.

Всё это время Лютиэн молчала, оставаясь подле Берена. Смысл её жизни вновь вернулся к ней… и всё же где-то в своей груди она ощущала пустоту. Радость от встречи застыла нежным полураспустившимся цветком, но до конца его лепесткам не позволял раскрыться ледяной ветер потери. Она не могла сказать, что близко знала короля Финдарато, но он был её родичем. Отчего-то именно в эти минуты в её памяти всплывали их долгие часы бесед, только сейчас она начинала понимать, что новых встреч впереди больше не будет.

Она не сразу осознала, что к ней на синдарине обращается кто-то из эльдар:

— Прости меня, госпожа, если мои слова покажутся неучтивыми. Но этот пёс, что сопровождает тебя — определённо Хуан, пёс лорда Келегорма. А где же сам лорд и его дружина? Неужели они не сопровождают тебя? Они не пришли с тобой от Нарготронда?

Несколько мгновений Лютиен молчала, пытаясь собраться с мыслями и дать хоть какой-либо ответ. Вести о предательстве лордов нолдор Келегорма и Куруфина, о захвате ими власти в Нарготронде вряд ли принесут сейчас мир в ожесточённые и истерзанные феар бывших пленников. Вести об её временном пленении лордами Феанарионами тоже были бы сейчас излишни. И она ответила так просто и кратко, как могла:

— Когда я оставила позади пределы Дориата, случайные дороги привели меня в Нарготронд. Там я узнала о том, что король Фелагунд ушёл в сопровождении Берена в поход на Север. Когда я решила отправиться за ними по пятам, Хуан согласился сопроводить меня. Один.

— Следовательно, помощь от лордов не придёт? Феаноринги не выдвинутся следом?

Лютиэн только покачала головой. Она отыскала глазами пса Хуана. Он сидел тут же на снегу, совсем рядом, и не сводил с неё взгляд не по-собачьи умных глаз.

— Я никогда не смогу в должной мере отблагодарить тебя, Хуан, — произнесла она вслух, уже не скрывая падающие слёзы. Пёс засопел, негромко тявкнул. — Но теперь в память о короле Финроде, в память о его доблести иди с ними. Сопроводи их благополучно в Нарготронд. Пусть отнесут горестные вести о короле его брату Ородрету… ибо неведение — это величайшая мука из всех существующих.

Среди нолдор послышался недоумённый ропот.

— Только мы? А вы? А как же ты, благословенная дева?

Но Лютиэн только покачала головой.

— Я не вернусь в Нарготронд, — глухо заговорил вдруг Берен, по-прежнему закрывая лицо руками. — Но прошу, передайте их друзьям и родичам… Их: Эдрахила, Малосиона, Кемнаро, Урувойтэ, Арассэ, Мелендула, Кальмегила, Айменела, Тилгелона и Лаурэ… что они пошли с государем во имя чести и долга и оставались с ним до конца. Они — величайшие герои. Их память должны воспевать до скончания времён.

— Берен, — Лютиэн мягко опустила руку на его плечо, но к величайшему её удивлению, Берен вдруг резко отпрянул от её нежного прикосновения, словно от удара плетью.

— Госпожа моя, я недостоин…

*

— Его разум может излечить только время. Он пережил страшный удар, — негромко проговорил Лютиэн на прощание один из нолдор. Здесь, у заснеженной опушки леса, бывшие пленники прощались с принцессой. Они уходили без доспехов и без оружия, без тёплых зимних вещей, а все скудные походные припасы составили только несколько мешков с сухарями и вяленым мясом — всё, что получилось отыскать в пустых хижинах на острове, оставленных в спешке слугами Саурона. Нолдор настойчиво убедили Лютиэн, чтобы она взяла часть этих припасов и для себя с Береном. Далее смельчаков эльдар ждал трудный и полный опасностей путь на юг через кишащие орками и слугами Моргота земли. Но они возвращались домой, и вместе с ними уходил пёс Хуан. Лютиэн же оставалось полагаться на собственные силы и стойкость. Эту силу и стойкость ей отныне предстояло делить на двоих: Берен по-прежнему был далёк от исцеления.

— Надеюсь, ты не пожалеешь о своём решении, госпожа, — добавил другой эльда, Ферен-Книжник. — Надеюсь, не пожалеем о нём и мы. Мы могли бы вместе дойти хотя бы до Бретиля. В тех землях обитают его сородичи, — он указал глазами на стоявшего в отдалении молчаливого и мрачного Берена. — Может быть, он даже встретит там кого-то из своих близких.

Нельзя сказать, что Лютиэн об этом не задумывалась, однако на доброе предложение друга лишь покачала головой. Дальнейший путь Берена она разделит только под руку с ним. Решит ли он идти в Бретиль, или на север, она отныне всюду пойдёт по его следам. До тех пор покуда будет нужна ему.

— Прощайте, прощайте, — шептала она, поднимая руку на прощание и долго глядя вслед уходящим эльдар, пока последний из них не скрылся среди деревьев.

Только сейчас Берен вдруг поднял голову и будто бы очнулся от забытья.

— Уходи с ними, госпожа, — внезапно заговорил он, отчего Лютиэн вздрогнула и обернулась.

— Почему ты гонишь меня от себя, друг мой?

Берен потряс головой, будто отгоняя от себя какую-то мысль или восставший в памяти образ. Глаза его затуманились слезами.

— Я ошибался. Я был не прав. Уходи с ними, госпожа моя. Прекрасная моя Тинувиэль! Спеши, покуда их ещё можно догнать! Они благополучно проводят тебя к твоим матери и отцу!

— Мы говорим на одном языке, но я больше не понимаю тебя, — едва слышно прошептала Лютиэн, борясь с подступающим к горлу горестным комком. Она подняла глаза к небу. Короткий зимний день сменился сизыми сумерками. Пора было искать место для ночлега в заснеженном лесу. В эту ночь впервые с тех пор, как она покинула Нарготронд, доброе тепло пса Хуана не прогонит от неё прочь злое дыхание северных морозов. Кутаясь в волшебный плащ, Лютиэн отошла от опушки вглубь леса. У неё осталось в запасе несколько часов сизого вечернего света, чтобы отыскать хворост для ночного костра.

Берен присоединился к её трудам почти сразу же, как сообразил, что и для чего она собралась делать. Конечно, у него не было при себе ни то, что топора, даже плохонького ножа, оттого сухие сучья он ломал голыми руками. Ломал нещадно, пробираясь глубже в лес, откапывал из-под снега старые мертвые деревья. Выбрав удобный участок для лагеря, Лютиэн сама сложила костерок и чиркнула кресалом, тотчас уронив искру на трут. Пламя неохотно поднялось на влажных от зимы сучьях. Минуту Лютиэн опасалась, что огонёк угаснет, но он окреп, потянулся вверх, сумел разгореться ярче. С радостной улыбкой Лютиэн подняла голову от костра и взглянула на Берена. Он сидел на очищенном от снега стволе поваленного дерева, но, кажется, даже не заметил её маленькой победы. Взгляд его был устремлён куда-то себе под ноги, в мокрый грязный снег.

Она встала, подошла к нему, села рядом, порылась в походном мешке, где теперь хранились все их немудренные припасы.

— Тебе надо поесть, друг мой, — нежно сказала она, доставая из мешка кусочек сухаря. — Пусть это и не лембас, что мы когда-то разделили на двоих в лесах Нэлдорета, но я готова делить с тобой всё, что предложит мне судьба.

Берен покорно принял сухой хлеб.

— Леса Нэлдорета, — едва слышно проговорил он. — Я помню эти дни… Тогда я впервые увидел и полюбил прекрасную звезду, светлейшую среди звёзд на ночном небе.

— Значит, ты ещё помнишь… — Лютиэн не могла скрыть своей радости, прозвучавшей в голосе и осветившей её лицо.

— Я помню, — глухо ответил Берен. — Но я ошибался. Крошечной искре, на миг оторвавшейся от костра, можно лишь восхищаться звездой в недоступной вышине. Но разве возможно ей подняться в небо и встать рядом? Искра прогорит прежде, чем поднимется к деревьям.

— Что с тобой случилось? — в страхе воскликнула Лютиэн.

Берен яростно тряхнул головой.

— Я погубил своего короля, Тинувиэль, светлая госпожа моя. Я, и никто другой. Теперь я вижу это очень ясно. Разве теперь могу я предложить тебе руку, запятнанную кровью друга? И даже не одного, а одиннадцати? Разве могу я позволить, чтобы проклятье их смерти пало и на тебя?

— Ты ошибаешься. Не ты виноват в смерти Финрода и остальных, — у Лютиэн дрожали губы, и ей потребовались силы, чтобы вымолвить вслух страшные слова, которые уже нельзя будет взять обратно. — Они погибли. Но на твоих руках нет их крови!

— Когда я покинул границы Дориата, я долгие дни шёл и размышлял, как поступить, какую дорогу выбрать. Верная дорога должна была привести меня на север. Ведь я пообещал твоему отцу, что вырву из лап Моргота утраченное твоим народом сокровище. Так почему же ноги повели меня на юг? Мой разум должен был указать мне путь к Дортониону, к выжженной долине Ард-Гален. Но что-то потянуло меня к теплу юга, к старинным сказаниям моего народа о короле эльдар. Сперва я думал — то была светлая надежда, но, госпожа моя, только сейчас я понял, как я заблуждался. Искажение, вложенное в мой народ, проклятье — вот, что вело меня. Я принёс королю его давнее обещание. Я вернул ему его же слово, которое он дал моему отцу и был вынужден теперь сдержать. Я повёл его на смерть.

— Что ты такое говоришь, друг мой? — Лютиэн нахмурилась. Слова Берена ещё не обрели до конца ясный ей смысл, но сама его речь не казалась более бессвязной. Он говорил осознанно, будучи в ясном рассудке. Сердце Лютиэн кольнуло болью недоброго предчувствия. Она предвидела недоброе уже в тот самый миг, когда её отец во всеуслышанье назвал Сильмарилл выкупом за её руку. Лютиэн вспомнила бледность, проступившую на лице матери при этих его словах. В недолгое своё пребывание в Нарготронде в качестве почётной пленницы она раздумывала о неясных причинах, побудивших короля Фелагунда поспешно оставить трон и народ и уйти в безвестность. По побуждению сердца и доброй дружбы, решила она для себя тогда. И только сейчас, слушая рассказ Берена, она с растущим отчаянием узнавала, что король Нарготронда до недавних пор даже не был знаком с её избранником.

— Я принёс ему это в знак, — что-то холодное коснулось руки Лютиэн. Она опустила вниз замутнённый от слёз взгляд и увидела в своей ладони серебряное кольцо, вложенное Береном.

— Это кольцо я когда-то получил от моего отца, — продолжал говорить Берен, — а мой отец от короля Финрода в знак вечной дружбы. В знак обещания любой услуги.

— Нет. Я не могу его принять... — одними губами шепнула Лютиэн, отирая пальцами мокрые глаза. Слёзы бессильно стекали по щекам, падали в снег, в прошлогоднюю траву, на сияющее в тусклом вечернем свете кольцо Валинора.

— У моего короля, как он упоминал, кроме брата осталась и младшая сестра, — Берен, казалось, даже не услышал невольно вырвавшиеся слова Лютиэн. — Когда ты вернёшься в Дориат, светлая госпожа моя, ты отдашь кольцо ей и скажешь, что её брат погиб... как великий и храбрый воин. Что он исполнил свой долг до конца, что он исполнил все любые клятвы.

— Что ты говоришь… — шептала Лютиэн. Она уже не желала слышать новых слов, она желала благословенной тишины, но произнесённые вслух слова больше не могли покинуть её сердца. Одиннадцать эльдар расстались с жизнью ради того, чтобы она обрела своё невиданное счастье. Один из них был её близким родственником. У этих одиннадцати остались родные и дети. У Финрода остались брат, племянница и младшая сестра. Галадриэль. Лютиэн до боли стиснула кольцо в ладони, поднесла кулак ко лбу и вдруг разрыдалась.

Больше они не проронили ни слова. Сидя у костра, оба молча глядели в огонь. По щекам Лютиэн беспрерывно текли тихие слёзы, трепещущее сердце рвалось из груди. Но вот она ощутила на плече крепкую ладонь, дыхание Берена коснулось её виска.

— Если бы я мог облегчить твою боль, моя прекрасная звезда, я бы сделал всё.

— Тогда не оставляй меня, только не оставляй меня, — прошептала она. Его объятия стали крепче, и она сама была рада укрыться и навсегда забыться в них.

Тропа написанной судьбы легла под их ноги; невидимый, но провозглашённый Рок вновь устремился к давно предрешённому концу.

Когда Финрод осознал себя, первым, что он увидел пред собой, был сумрак с белесыми полосами полощущего вдали тумана. Огромное тёмно-серое полотно без единой искры света простиралось во все стороны вокруг него. Таким, вероятно, и должен представляться Воплощённым Мандос, Край Отдохновения Мёртвых. Какое-то время Финдарато попытался ощутить, есть ли у него что-то наподобие хроа здесь, в неизведанных Сумрачных землях за границей Бездны, но как ни старался, не нашёл себя в этом подобии, хотя, очевидно, и обладал чем-то вроде зрения. И только лишь спустя довольно продолжительное время мысли его прояснились, и он ощутил дуновение прохладного сырого ветра на своём лице, а позже вернулись звуки: песни пустого зимнего леса, шелест листвы, поскрипывание снега под чьими-то шагами, голоса, далёкий волчий вой… Он попробовал повернуть голову, но сил в своём теле так и не обнаружил. Как, собственно, и самого тела. Тогда он попытался обратиться к мысли.

«Эдрахил? Малосион? Урувойтэ?»

Послышался чей-то возглас, быстрый шум спешащих шагов, серый свет разбавился приближающимися тенями, кто-то опустился рядом с ним на землю, чья-то рука поднесла что-то к губам, и Финдарато ощутил на своём языке вкус чуть горьковатого травяного настоя.

— Мы здесь, государь, — услышал он знакомый голос, а мысленно ощутил множественную поддержку. — Мы здесь.

«Все?» — мысленно спросил он, извиняясь перед спутниками за собственную слабость.

— Да, государь. Отдыхай. И ни о чём не волнуйся. Все в безопасности. Мы позаботимся о тебе.

Во второй раз он пришёл в себя как-то вечером, когда дневное светило в алом зареве облаков садилось за кружево переплетённых ветвей тёмных деревьев, растущих на краю поляны. Вечер был удивительно прекрасен, но уже уходил, готовясь смениться столь же прекрасной ночью, освещённой пляской пламени разожжённых костров. Неспособный устоять пред бурей нахлынувших чувств Финрод вдруг ощутил в себе жгучее желание разрыдаться. Эдрахил вновь напоил его горьким травяным отваром из фляги, накормил мясным бульоном и кусочками лепёшки и с помощью Лаурэ помог ему сесть, опёршись спиной о ствол крупного дерева. Теперь Финдарато смог рассмотреть в подробностях и собственное богатое ложе — он лежал на земле в тёплом гнезде из мягких шкур, надёжно укутанный толстыми одеялами. Плохо ощущая своё тело, он даже не сразу заметил повязку на шее. Эдрахил принёс мазь и бинты и довольно тщательно обработал рану. Внимательно оглядел дело своих трудов и кивнул:

— Почти совсем зажило. А сперва выглядело очень страшно. Хотя, куда страшнее именно выглядело, чем было в действительности. Да, государь, — он с ухмылкой прикоснулся к собственной повязке, спрятанной под воротом одежды. — Младшие Дети сказали бы на это, что все мы стали кровными побратимами.

— Мой голос, — хрипло проговорил Финрод, даже не указывая на данность, а тщетно пытаясь вернуть себе власть над своим прежним дарованием.

— Пройдёт, — заверил Эдрахил. — Ты был слишком слаб, чтобы успеть восстановиться.

— А остальное? — Финрод попытался хотя бы шевельнуть рукой, но получилось только едва-едва согнуть пальцы.

— На том его мече был какой-то особенно сильный усыпляющий яд, — слегка нахмурившись, пояснил Эдрахил. — Нам уже позже объяснили. И ещё что-то подливали в воду несколько последних дней. Зато никто не усомнится в том, что мы были казнены. Потому нас не ищут. А твой голос скоро вернётся. Обожди с этим. Время не торопит.

Было ещё не поздно; вечерний свет не ушёл полностью, а слабость пока не вернулась вновь в полной мере, и Финрод мог потратить некоторое время на то, чтобы просто понаблюдать кипящую суету многолюдного лагеря. Среди присутствующих он отыскал глазами всех своих спутников, рассмотрел с десяток незнакомых атани и нескольких женщин. Некоторые из мужчин были одеты на удивление легко, а женщины, наоборот, кутались в тёплые шерстяные и меховые накидки. Время от времени откуда-то из подлеска выскакивал то один, то другой огромный волк, но почти сразу снова исчезал среди деревьев. Присмотревшись внимательнее, Финрод заметил в сумраке леса несколько пар блеснувших звериных глаз и движущие низкие тени. Видимого беспокойства от присутствия оборотней никто не выказывал — видимо, для этих людей такое соседство не казалось чем-то необычным. Даже спутники из его отряда почти не обращали внимания на мелькающих тут и там зверей, словно успели привыкнуть. Осмыслив это, Финрод обернулся к Эдрахилу, сидевшему рядом на корточках.

— Сколько я был без сознания?

— Где-то девять дней, — ответил друг. — Ты приходил иногда в себя, но чаще бессознательно бредил. Мы поили тебя отварами, что они нам дали, кормили бульоном. Всё это время они тебя везли, а мы шли рядом. За эти дни мы преодолели лиг двенадцать на восток.

Финрод слабо качнул головой, гоня от себя воспоминания, походящие на обрывки кошмара.

— Что из того было правдой? А что ужасным сном?

Эдрахил вздохнул, сразу понимая, о чём речь, и скривил губы в горьком подобии усмешки.

— Твой бывший учитель устроил невероятно жуткую бойню, чтобы всё скрыть. Это правда. Думаю, она и его оркам будет потом долго сниться. Правда не в кошмарах, — он хмыкнул и протянул руку, показав подживающий порез на запястье. — Они взяли у всех нас немного нашей крови, чтобы сбить с толку шпионов. И несколько прядей волос. Не такая уж страшная жертва, как поглядеть. Если потом и найдут где-то в лесу чьи-то потроха, будет не разобрать, кому они принадлежали. Для всех мы были растерзаны волками. Если кто и пойдёт по следам, найдёт лишь залитый кровью снег.

Финрод долго молчал.

— Должно быть, у него уже не было иного выхода, — он заметил, как согласно кивнул Эдрахил, и его вдруг осенила догадка. — Ты обо всём знал?

— Твой учитель рассказал мне наедине кое-что из своего плана. А я шепнул пару фраз только Малосиону. Чтобы тот не извёл себя в переживаниях за сына. Тебе открыться не мог, прости. Ты не умеешь лгать. А теперь скажи мне одно, государь: после того, как ты заглянул за край смерти, должен ли ты и дальше вернуться к своей клятве?

Финдарато обмер.

— Берен жив, — с нежданным напором продолжил Эдрахил. — Майрон обещал это. Твоя обострившаяся болезнь в любом случае только помешает в судьбоносном походе на Ангбанд. А твой учитель передал на словах через своего поверенного, что смертного незаметно переправят куда-нибудь к его народу. Он очнётся где-нибудь в таверне в безопасности среди своих. И он будет помнить, что именно ты совершил невозможное, дабы он остался жив и продолжал дышать и видеть небо. Именно ты и никто иной. Ведь так оно в сущности и было.

— Таким способом ты предлагаешь мне заглушить голос совести?

— Ты почти умер, государь, прошёл по самому краю гибельной тропы и лишь чудом остался в мире живых. Это ничего не стоит?

Финдарато склонил голову. Эдрахил говорил верные слова. Но почему-то прежней незамутнённой лёгкости на сердце он не ощутил. Неужто было ли правильнее действительно умереть и сойти в Бездну Мандоса, чтобы предстать пред справедливым судом Намо? Но в ответ на этот вопрос внутри что-то настойчиво восстало. Воля к жизни, особенно сильная и воспрявшая именно сейчас. Он так и не нашёл в себе готовности спускаться в Чертоги даже ради встречи со Светом Амана.

— Берен не перестанет искать путь на Север. Даже если пойдёт один.

— Возможно и нет, — неожиданно жёстко ответил Эдрахил. — Умирать в одиночку смертные не особо любят.

— Пытаться вступать в договоры с собственной честью и совестью — последнее дело. Я думаю, это одинаково справедливо и для эдайн, и для аманэльдар.

— Ты совершенно прав, — вдруг охотно согласился Эдрахил. — Но взгляни иначе, государь. Ты принёс клятву дружбы Барахиру, когда он спас тебя от смерти, плена, поругания или унижений. Ты посчитал, что обязан вернуть ему этот долг. Я могу по-разному судить о делах Майрона, но скажу так: с первого момента нашего плена и до этого часа каждое его слово и поступок послужили в итоге тому же. Чтобы ты в том плену остался жив и не попал в Ангбанд. Так задумайся об этом, государь. Тебе придётся справедливо взвесить все свои долги.

И впервые прославленный мудрым Финрод Фелагунд не нашёлся, что на такое ответить.

*

Уже позже один за другим к Финдарато поочерёдно подходили нолдор. Айменел внимательно посмотрел ему в глаза и сказал:

— Не сомневайся ни в чём, государь. Что осталось позади — то осталось. Сейчас ты нужен нам и своему народу. Твоему брату и твоей сестре.

Брат и сестра… Как же так получилось, что за последние дни он почти о них не вспоминал? Нарочно закрыл эти воспоминания от самого себя, чтобы сохранить, надёжно укрыть в сердце? Чтобы не раздирать на части душу? Спустя бессчетное число минувших дней Финдарато ощутил запоздалые муки совести. Пусть Артаресто знал о его уходе и даже смог попрощаться, но не Артанис… для неё эта внезапная весть должна была стать подлым и болезненным ударом. Финрод подумал, что отныне не успокоится, покуда не сможет обнять младшую сестру, погладить ладонью по её волосам, сказать неловкие слова утешения. Ловко тут вряд ли что-то бы получилось.

Вечер отгорел, наступила темь и тишь, то тут, то там на поляне зажглись большие костры, за переплетением густых ветвей среди чёрного неба поплыл серебряный цветок Телпериона в ладье майа Оромэ. Глядя на него с земли, Финрод всё сидел и думал о своём. Вблизи заскрипели в снегу чьи-то шаги. Рядом с ним присел на корточки высокий человек с длинными белыми волосами.

— Хабор, — просто представился он. — Привет тебе, государь дивных. Вижу, сегодня ты уже чувствуешь себя поздоровее. У меня послание для тебя.

— Так скажи его.

— Скажу. Слушай. Ты — не Вала и не майа, а тропы эльдар предписаны свыше. Известно, что Намо сулил вам беды и потери в судьбе. Но весь Замысел известен только одному Единому. Я знаю, что Ульмо указывал тебе окружную тропу. Вот и попытайся ей следовать. Если избранного ведёт Рок, то он поведёт его и без твоей судьбы и жертвы. И Свет он получит, если, конечно, на то будет воля Единого.

Финрод нахмурился.

— Но сам твой Владыка остался там. Об этом он ничего не передавал?

— Он сказал, что время залечивает многие раны и возвращает силы. А через год или даже два ты можешь почувствовать в себе достаточно сил, чтобы спеть новую песню.

Финрод опустил веки и согласно кивнул. Да, это имело смысл. Но не через год или два. Он наберётся сил для новой песни гораздо раньше.

Дни шли, и небольшой отряд продвигался всё дальше на восток. Пусть Финрод пришёл в себя, но он ещё не вернул себе силы полностью, и его по-прежнему везли на сбитых на скорую руку полозьях. По заснеженным лесным дорогам, известным только местным, они продвигались удивительно быстро. Из обрывков разговоров нолдор знали, что до конечного пункта — затерянной в лесах деревушки — ещё около недели пути.

Как-то вечером Эдрахил указал Финроду на юную аданет, танцующую у большого костра среди других женщин. Совершенно по-детски радуясь, она вскидывала руки к небу и кружилась в танце. С удивлением и смущением Финдарато узнал в ней ту молодую служанку с острова.

— Да, это она, — подтвердил Эдрахил.

— Но откуда?

— Женщины и несколько мужчин из его верных слуг догнали нас два дня спустя во главе с Мархолом. Мы тогда долго путали следы, поэтому они быстро добрались по коротким тропам. Мархол сказал, что этот срочный приказ отдал сам его Владыка, но ничего больше не объяснил. Они здесь не удивились. Кажется, таков был какой-то давний уговор. Слуги тоже идут в ту же деревню.

Финрод промолчал. Для того, чтобы отослать своих людей из безопасного Минас Тирита, у Майрона была только одна весомая причина — если он всерьёз опасался, что не сумеет их защитить.

— Она забавная, — как-то удивительно смущённо сказал вдруг Эдрахил. — И говорит странные вещи. Хотя и слегка сумасбродные, но милые. Мне вот предсказала, что однажды я буду служить самой могущественной первой королеве эльфов и её сыновьям. Не означает ли это то, что тебе пора жениться, государь?

В противление всем своим мрачным мыслям Финдарато улыбнулся.

— Младшие дети, особенно такие юные, порой принимают свои выдумки за чистую правду. И даже не понимают, что они делают не так. Но ты-то, ты — мудрый нолдо из Амана!

Эдрахил ухмыльнулся.

— Кстати, она хотела и с тобой поговорить. Вот и посмотрим потом.

*

Она пришла к нему немногим позже — ещё совсем молодая девушка, смуглокожая и черноглазая, с копной непослушных, нечесаных волос, с загрубевшими от работы руками и с широкой улыбкой на веснушчатом лице.

— А, вот и ты, — сказала она, склонив голову чуть набок и разглядывая Финдарато с любопытством и простотой во взгляде. — Эльфийский король. Вот теперь ты выглядишь как надо. О тебе поют в песнях, ты ведь знаешь? И, кажется, ты и сам поёшь.

— Должно быть, — за пару столетий Финдарато неплохо успел узнать смертных, но сейчас никак не мог прояснить для себя вопрос: то ли девица слишком молода годами даже по меркам эдайн, а оттого ещё не отвыкла по-детски дурачиться, то ли она просто не особенно умна, то ли это что-то совсем другое. Присев рядом и аккуратно подоткнув под ноги юбку, она заботливо подкинула хворост в костёр, который разжёг Эдрахил, и снова посмотрела на Финрода как-то выжидательно.

— Только не проси меня спеть, — он улыбнулся и подумал, что будет правильнее, если он станет разговаривать с ней, как с маленькими Эдайн. — Если и получится, то не раньше, чем через месяц, а то и вовсе через полгода.

— Позже, — вдруг уверенно ответила она. — Ты ещё споёшь свою самую прекрасную песню, но намного позже.

Она и впрямь была забавной, как и заметил Эдрахил, но отчего-то Финдарато ощутил смутное беспокойство. С ранних лет он рос во дворце короля нолдор Амана, он видел множество Айнур, он сам учился у них, и разговаривал со всеми Владыками Валинора. И что-то неуловимо объединяющее эту смертную девицу с ними удивило и насторожило его.

— Один мой хороший друг будет ждать эту песню пораньше, — всё-таки осторожно попробовал он.

Аданет покачала головой и запустила руку в карман своего фартука, вытащила что-то, зажатое в горсти.

— Уже не будет. Он дождался свою песню, — она протянула руку ближе к Финроду и он разглядел на её ладони примитивные игрушки из костей и гальки. Кажется, он несколько раз видел похожие вещицы в деревнях эдайн рода Беора, но так и не сумел добиться внятного ответа, что же это такое. А аданет продолжила:

— Я тоже волновалась и спрашивала совета у духов. Так они сказали. Время подошло. Он получил то, чего хотел больше всего. Пришла женщина-птица и Зверь, которого никогда раньше не было и больше не будет. А того места тоже больше нет. Вернее, оно будет, но только потом и совсем другое. Когда уже не будет ни меня, ни тебя.

Финдарато долго смотрел на камушки и кости в тонкой девичьей руке, прокручивая в голове не укладывающиеся ровно мысли.

— Того места нет… Ты говоришь о Минас Тирите? О каменном замке?

Она подумала и молча кивнула. И этого хватило, чтобы Финрод тут же благоразумно усомнился во всех её словах. Минас Тирит не мог исчезнуть. Не так вдруг. Даже если бы Моргот прознал об обмане и внезапно обрушил гнев на своего непослушного слугу, а заодно послал неведомых карателей за его головой, крепость бы никуда не делась. Минас Тирит продолжит стоять на том же самом месте ещё сотни лет, надёжно вросший древними корнями в скальное основание острова.

— Ты говоришь, что волновалась, — ещё более осторожно начал он, пытаясь хоть немного прояснить для себя ход мыслей этой юной аданет. — О своём Властелине? Почему?

Девица вдруг потупилась и заулыбалась так, что и без слов становилось ясно. Финдарато уже готов был стукнуть себя в лоб за такую недогадливость. Конечно! В любом его обличие Майрону хватало обаяния, чтобы растоплять впечатлительные женские сердца.

— Я хотела быть с ним, — меж тем заговорила она, давая Финроду ответ, в котором он уже больше не нуждался. — Я сразу знала, что я с ним не буду. Он из Бессмертных колдунов, и он бы всё равно остался, когда я бы ушла. Но так я просто хотела быть с ним чуть подольше. Пока ему не пришлось бы уходить. И это жалко. Теперь наоборот: он ушёл, и осталась только я.

— Так было предрешено, — хотел того или нет, Финрод повторил почти те же самые слова, какими некогда сам пытался утешать сердечную боль собственного брата. А потом и тоску его постаревшей, отчаявшейся возлюбленной Андрет. И от этого стало особенно печально и горько. Но эта девица не заплакала, лишь убрала в фартук свои камешки, отёрла нос рукой и воззрилась на него чёрными блестящими глазами.

— Да, я тоже знала. Он будет не со мной. С кем-то другим. Когда-нибудь потом, когда меня не будет. Или я буду, но не такая, а другая я. Или не совсем я. Духи иногда говорят совершенно непонятно.

— Во всяком случае, тебя он никогда не забудет, — немного подуставший от этого разговора Финдарато изрёк непреложную истину, в которой никто не подумал бы сомневаться: ибо память Айнур была неизбывной.

— Конечно, — радостно согласилась девушка, и её личико озарилось торжеством. — Я нагадала ему, а он мне не поверил. Но потом, когда пройдёт время, он вспомнит и поймёт, что всё это была правда. И ещё долгие-долгие годы он будет вспоминать мои слова и перебирать их в памяти, словно мои бусины. И да, он никогда их не забудет. И меня тоже.

А потом она предложила погадать на своих бусинах самому Финдарато. Должно быть, он ещё не опомнился от потрясённых мыслей о потаённом женском коварстве, потому что отчего-то вдруг ответил неожиданным согласием и выполнил все немудрённые указания предсказательницы. Аданет протянула ему бусину на своей ладони.

— Путь. Тебе он тоже предсказан. Не очень скоро, но и не очень долго ждать. Конец я не скажу — духи его не видят. А уже потом будет песня, — она вздохнула. — Ты ведь мне тоже не поверил, король эльфов? Но ты убедишься в том, что я говорю правду. И уже очень скоро.

*

— Этот путь она предсказывает почти всем эльфам, — позже пояснил Арассэ, сидя рядом с Финродом у костра и глядя в усыпанную звёздами морозную ночь. Лишь недавно Урувойтэ подошёл к ним с вестью про то, что подсчитал в уме дни и оказалось, что за заботами снежного похода они упустили день смены года. Малосион скорбно посетовал на отсутствие вина и праздника. Кто-то предложил сочинить и исполнить песню по случаю. Как-то незаметно получилось, что дни чёрной памяти Тол-Сириона удивительно быстро померкли за событиями прожитых недель и ввиду возродившейся новой надежды. До деревни, где беглецов ждал приют, осталось всего трое дней пути, праздник середины зимы решили отложить до прибытия в безопасное место.

— Но песню она предсказала только Финдарато, — заметил Лаурэ. — Троим или четверым из наших выпал путь. Это из тех, кто согласился слушать предсказания. А про конец пути её духи всё равно ничего не знают.

— Духи эдайн могут не ведать про конец пути, если он приведёт нас в Валинор, — подумав, предположил Урувойтэ. — Впрочем, вот Эдрахилу предсказали его королеву.

На это Эдрахил расхохотался.

— Зато Малосиону — внука-короля! — и он поправился, отвечая на любопытный взгляд Финдарато: — Это она так предсказала будущее Кемнаро. Он станет не то великой швеёй, не то великим плотником, не то великим воином — выбирай, что лучше звучит, государь. Будет трудиться не то с пилами, не то с иглами, не то с мечами, но достигнет в этом великих высот. И у него будет сын, который станет королём Эльдар. Очевидно, нолдораном, кем же ему ещё стать! Малосион даже показательно обиделся и сказал, что воспитывал в своём сыне уважение к честному труду, но никак не ожидал, что его будущий внук ограбит нолдорана Финдекано и стащит у него корону. Нет бы вместо этого ограбить Моргота!

Отсмеявшись вдосталь, Финдарато покачал головой и заметил:

— Но Младшие просто не понимают правил передачи такого титула. Им кажется, что королевой или королём может стать каждый и это просто весело и почётно. Однако, запомните, Кемнаро-то хоть нагадали сына!

С чёрного неба начинал сыпать мелкий снег; в наступающей тишине медленно менялось течение времени. Впервые, глядя вдаль, Финдарато ощутил воодушевление и светлую надежду. Он знал, что должен будет совершить и к чему должен стремиться. Где-то там далеко за лесами и долами Рок следовал своей дорогой, а его самого ждала своя тропа. Однажды, когда ему достанет сил, она поведёт его обратно к Тол-Сириону.

Сейчас он и вовсе не желал знать, что его ожидало в будущем. Ныне свободный от предчувствий он вновь надеялся построить его сам, своими руками, как когда-то построил Нарготронд.

Дважды ступить за Грань, дважды изведать Тьму,

Дважды испить до дна чашу, в которой яд...

Дважды рожденья боль память сплела в тесьму,

Дважды пришедший в мир, выбери свой наряд!

Кто говорил: "Нельзя в реку дважды войти"?

Кто надрезал свои сны лезвием тонких слов?

Память еще жива... память всегда в пути,

Память течет рекой, взрезав добро и зло.

Кто сказал: "Не ищи правду среди теней"?

Память сильнее слов, память острей клинка.

Дважды пускаюсь в путь, дважды плыву по ней,

Эта река во мне, это — моя река...

(С)

Весна в 557 году от восхода Анара выдались необычно поздняя и холодная, дождей не было давно, а земля от схода снегов рождала только пустоцветы. Те немногие, кто ещё надеялся взрастить скот или посевы, кусали локти и с тоской затягивали пояса в ожидании очередного полуголодного года. Кто-то винил в несчастьях проклятье Севера, насланное самим его Чёрным Королём, кто-то не столь разумный или наоборот уставший от сыпавшихся на долю испытаний открыто обвинял во всех бедах Западных Владык. Вот уже несколько десятилетий Белерианд сотрясало в болезненных потугах перед рождением новой Эпохи. Долгие двенадцать лет шла беспощадная война Вновь-Явившихся-из-за-Моря с ордами Севера, и эта война обещала стать куда более страшной, чем предыдущие, что были до неё, хотя очевидцев, кто ещё мог помнить их все, в живых почти и не нашлось бы. От прежних прекрасных эльфийских королевств остались лишь пепел и руины, и горькая память горстки выживших. Там, где всего несколько человеческих поколений назад шумели богатые хозяйства людских племён, цвели сады и колосились поля, теперь молчаливым укором смотрела выжженная земля и высились среди сорных пустырей полусгнившие остовы разрушенных печей. Ни голоса, ни звука. Встречая такие руины на своём пути, темноволосый и сероглазый, как большинство нолдор, эльф, бывало, подходил поближе, долго смотрел на развалины через заросшие поля, а потом просто уходил. Здесь ему нечего было искать, не стоило и ждать чего-нибудь.

Где и каким чудом спасались и чем промышляли Люди, чьих предков несколько веков назад добро встретил и приютил давно сгинувший, но вечно живой в людских сказаньях светлый король Финдарато Фелагунд, странник-нолдо не знал. Скорее всего, жалкие остатки Эдайн из рода беорингов бежали в дальние леса востока, или на юг, а в эту засушливую весну старались вынужденно держаться поближе к руслам крупных рек. Сам эльф предпочитал держаться русла Сириона — хотя бы потому, что неплохо знал эти места… ещё с времён ранней юности. И потому что нынче это было даже безопаснее, чем переполненные пришельцами из-за Моря Гавани или земли Хитлума. Некоторое время назад Враг оттянул все свои войска из Дортониона, сосредоточившись на отпоре силам Амана на западе Белерианда и остаткам войск старших Феанарионов на востоке. Самую большую опасность на землях бывшего княжества младших Арфингов теперь могли представлять только обозлённые беженцы из других краёв, забредшие сюда случайно, ибо промышлять тут было нечем. Даже разбойничьи шайки старались держаться восточнее или южнее. Орки сюда и вовсе редко теперь заходили. Как, впрочем, и эльфы. Кроме него, странника-нолдо… кто из года в год скитался по одним и тем же истоптанным дорогам, кто всё ещё искал и надеялся… И почему-то всё ещё ждал, хотя и сам не понимал, отчего не угасала эта бесцельная эстель.

*

Как часто это бывало с ним и прежде — он спал и понимал, что видит сон. Дороги памяти вели знакомыми тропинками по залитым дневным светом лесам пределов Нарготронда, одетых золотым сиянием ранней осени. Жёлтые капли янтарной смолы горели на коре стройных сосен, шуршала отлетевшая листва, пружинил под ногами мягкий мох. С другого берега реки, из-за подёрнутых дымкой северных холмов принёсся приглушённый отзвук грома…

...По крыше крохотной комнатки постоялого деревенского двора, где он, бывало, раз в несколько лет оставался во время странствий, глухо барабанил дождь. Один из тех, осенних, косых и беспросветных, которые могут зарядить на целые недели, размесят дальние дороги. Но в единственной комнате приветливо горит камин и скворчит мясо на вертеле. Можно тихо посидеть в углу, спрятав лицо под капюшон, и выпить местного сидра, слушая сплетни местных завсегдатаев. А если повезёт, удастся услышать новости о некоторых знакомых именах или получить вести с запада или с востока…

Из-под изнанки сна, наполненного воспоминаниями о прошлом, шептал убаюкивающий шорох дождя, и за неясной дымкой полудрёмы эльф не сразу уяснил, что сон уже ушёл. Не открывая глаз, он бездумно слушал бьющий по земле ровный стук частящих капель, тихий шелест воды по молодой траве. Издали до слуха добралось эхо долгого гневного рокота. И этот звук, прозвучавший уже определённо наяву, заставил нолдо рывком сесть в скомканном одеяле под сводом пещеры, где он нашёл приют на ночь. Он повернул голову к входу. Костёр почти что прогорел и потух, свет слабо тлеющих углей дочерчивал от предметов длинные чёрные тени. Ступая босиком по камням, нолдо двинулся на шум. Песок перед входом в пещеру усыпали крупные капли — на иссушённую, измученную землю Дортониона изливался щедрый частый дождь первой грозы этого года. С северо-запада, предположительно, со стороны хребта Эред Ветрин слышались приглушённые раскаты. На одну короткую секунду нолдо увидел в небе отблески дальней зарницы, разбившей сгустившиеся клубы грозовых туч… Ещё одна вспышка — уже западнее, очертила чёрные зубцы горного хребта. Над руслом Сириона и на его берегах в эту самую минуту свирепствовала нешуточная буря. Несколько минут эльф ещё вглядывался в колышущуюся вдали далёкую дождевую пелену, озаряемую заревом грозы, пытаясь рассмотреть что-нибудь ещё, а потом вернулся к своей походной постели. Чиркнул по кремню кресалом, подбросил во вновь разгоревшийся костёр охапку наломанных веточек и кинул пару сучьев покрупнее. Далее он лежал, глядя на огонь, и слушал звуки первой весенней грозы, но, засыпая, видел глазами памяти вовсе не весну, а былую осень, минувшую и ушедшую в небытие очень и очень давно.

*

На захоронение он набрёл случайно, двигаясь вдоль переполненного дождями русла Сириона вниз по течению. Вернее, это нельзя было даже назвать захоронением, потому что, очевидно, никто останки никогда не хоронил. В том самом месте бурные воды реки подмыли берег, одновременно выворачивая из земли близко растущую сосну. Теперь она почти повисла в воздухе, ещё цепляясь за жизнь силами последних корней. Можно было пройти под наклонившейся сосной по берегу вдоль воды, но из какого-то жалостливого любопытства нолдо в несколько прыжков вскарабкался по склону, чтобы оценить беду живого дерева. И в нескольких шагах наткнулся на свидетельство другой беды, свершившейся уже очень давно, — прямо на каменистой земле полузасыпанный жёлтой хвоей лежал старый, побелевший от времени скелет. Ни грамма плоти, ни клочка волос среди останков не сохранилось — только чистые кости, омытые многочисленными дождями и снегами. Нолдо даже подумал, что не пройди недавно первый щедрый дождь и не смой вода часть старых иголок, скелет так и остался бы лежать неузнанным и незамеченным в траве ещё очень многие годы.

Эльф долго стоял над своей неожиданной находкой, тихий и особенно печальный. Он с первого взгляда осознал, что скелет перед ним не принадлежал в жизни ни орку и ни гному. Форма и размер удлинённого черепа, длинные кости конечностей больше наводили на мысль, что при жизни это был эльда. Не то, что б нолдо видел много чистых от плоти скелетов эльдар, но человеческих костей ему всё же довелось повидать побольше. Куда вероятнее, что лежавший перед ним не был высоким и тонкокостным белозубым аданом. Подойдя ещё на шаг, эльф решительно присел на колено и внимательнее осмотрел землю вокруг. Если хозяин этого скелета и был одет во что-то в момент смерти, то одежда, в отличие от костей, не устояла перед неумолимым бегом времени. Ни украшений, ни колец, не поясного ремня или пряжки нолдо не увидел. Как и доспехов, и оружия. Возможно, он набрёл на останки неудачливого гонца или охотника. Или смертельно раненого воина, ушедшего с поля брани, чтобы умереть в тишине спокойно. Или пленника Ангамандо, некогда бежавшего от преследователей и так и не сумевшего добраться до своих…

Стоя сейчас под серым небом в тишине пустого леса, эльф с грустью смотрел в пустоту темнеющих глазниц черепа и пытался гнать от себя и другой вопрос: был ли он знаком с хозяином скелета при его жизни? И очень бы хотел надеяться, что нет: что ни одно из памятных имён и лиц, разом всплывших перед внутренним взором, не может быть тождественно этим давно утерянным останкам. Кому они принадлежали прежде, теперь скажут только Владыка Мёртвых и его почтенная супруга.

Может быть, это и к лучшему…

Чуть больше часа ушло у нолдо на то, чтобы несколько раз сходить и принести с реки достаточно камней. Их он насыпал вместо надгробья, прикрыв кости от воды и света уже навсегда. Поверху насыпи он положил букет из скромных весенних цветов, который сумел на скорую руку собрать поблизости, покрепче придавил его последним камнем. Собрат — не собрат, знакомый — незнакомый, останки следовало уважить. Эльф ещё немного постоял над свежей могилой.

— Прости, я не скажу вслух и не выбью на камне твоего имени, так как не знаю его. Пусть звёзды осветят тебе дорогу к Западным Берегам, и пусть ты найдёшь тропу, которая однажды приведёт тебя к родному порогу. Говорят, будто все нолдор отныне прощены благодаря искупительному дару Эарендила. Впрочем, сам я ничего не слышал, и мне никто ничего не обещал. Но пусть Владыка Намо будет к тебе милостив. А если ты когда-нибудь увидишь по ту сторону Морей моих отца и мать… — Нолдо махнул рукой и печально улыбнулся. — А впрочем, это всё не так уж важно. Лёгкой дороги тебе, собрат, кто бы ты ни был!

Он помедлил несколько минут, а потом продолжил путь, спустился по склону к воде и именно там под его сапог вдруг угодила округлая твёрдость. Да не просто твёрдость — а ярко блеснувшая серебром и золотом. Пробывшая долгие годы в земле и в воде рукоять кинжала, пусть она хоть трижды сделана из золота и серебра, столь ярко могла блестеть только в одном случае: если отливал её кто-то из мастеров Валинора. Нолдо осторожно собственным рукавом отряхнул песок и грязь с оружия. Проверять на остроту лезвие он даже не пытался. Если чему-то его и научили отец и названый дядя, так это тому, что свою остроту валинорские мечи не теряют вовек. Он взвесил тяжесть кинжала на ладони, позволил удобной округлости лечь в руке. Неизвестный кузнец словно ковал изделие точно под его кисть. Эльф вздохнул, бросил взгляд назад, на кусочек виднеющейся за листвой могильной насыпи.

— Благодарю тебя. Там тебе он уже не понадобится, а мне ещё может пригодиться. И если мы когда-нибудь встретимся, пусть даже в конце времён, я обязательно верну его тебе.

Он прицепил кинжал к поясу рядом с ножнами своего короткого меча и направился дальше, с каждым вздохом и шагом удаляясь от хребта Эхориат. Впереди лежали пустоши и леса, степенный равнинный бег Сириона и южные границы Криссаэгрима, миновав которые, нолдо предстояло сделать выбор дальнейшего пути: пойти направо, к землям Димбара, а потом дальше по руслу реки вдоль границ Дориата или налево, дабы пересечь долину Нан-Дунгортеб и двинуться вдоль опустевшего леса Нэлдорет в Химлад. Оба выбора несли в себе краткий свет надежды на возможную встречу, но с каждым годом сия надежда только умалялась.

*

Прошло без малого сто лет с тех пор, как из лесов Дориата вышла королевская дочь Лютиэн, чтобы отправиться в путь по свету на поиски своего возлюбленного Берена. Песни людей и эльфов до сих пор несли из уст в уста удивительный сказ об её волшебных подвигах, совершённых во имя любви. Сам странник-нолдо свидетелем тех подвигов не был, но подозревал, что если сказы и содержат в себе правду, то лишь малую её часть. В конце концов никто не знал даже, где именно обрели свой самый последний приют Берен и Лютиэн. До сих пор в народе ходило много странных сказов о том, что благодаря невиданной преданности друг другу эти двое заслужили особую благосклонность Владык Запада и были возвращены живыми после схождения в Бездну Мандоса. Но и после возвращения в мир живых их никто больше никогда не видел. Сильмарилл, который Берен и Лютиэн, рискуя жизнью, добыли из короны Моргота, не принёс счастья ни им, ни их родным, ни их народам. Минуло более сорока лет с тех пор, как опустел некогда благословенный Дориат. За всё это время нолдо ни разу не входил туда, под густую тень плотных древесных крон — только, бывало, как сейчас, стоял и долго смотрел издали на бескрайнее зелёное море, волнующееся у горизонта. Лес и на расстоянии казался угрюмым, покинутым и осиротевшим. Где-то там, в самой глубине чащ Дориата, ещё скрывалось его замершее сердце: подземный дворец Менегрот. Там сотни солнечных и валианских лет в счастье и без забот проживала королевская семья, там пировали мир и радость, музыка и смех. Теперь всё это умерло, остыло, опустело. Даже если бы нолдо знал туда дорогу, он бы не свернул что-то разыскивать этой тропой. Даже великие сокровища. Даже Сильмарилл. Могила ею же должна и оставаться. И точно так же он не пошёл бы сейчас искать пути в Гондолин или Нарготронд. Времена эльфийских королевств ушли бесследно, и горе осталось в наследство тем, кому суждено было стать этому живым свидетелем.

*

Под серым пасмурным небом и мелким моросящим летним дождём странник-нолдо торопливо шёл через саму по себе нерадостную долину Страшной Смерти. Пытаясь прогнать от сердца накатившую тоску, он вспоминал слова прежних песен, и наконец губы зашевелились, складываясь в слова несложного напева на синдарине, который когда-то давно ему, ещё ребёнку, пела его нежная и добрая мать-синдиэ:

В воздухе танец искрящихся птиц,

Ладонь за ладонью, множество лиц,

Праздник дорог, что однажды сплелись,

Нарэйтель,

Как ушёл, так вернись!

Взвейся огонь средь древесных теней!

Небо, прошу, свет бесценный пролей!

Не опоздай, не спутай путь,

Я буду ждать,

Не смогу глаз сомкнуть.

В какой-то момент он словно бы ощутил на себе чей-то взгляд. Чувство было настолько явственно, что нолдо вздрогнул и метнулся под защиту высокого дерева с раскидистыми ветвями. И только мгновением спустя он сообразил, что это действие могло стать не просто опрометчивым, а смертельно опасным! Он и ранее слышал рассказы об огромных пауках, потомках Унголианты, с незапамятных времён населявших здешние места, хотя сам их прежде не встречал. А вот большие паутины — видел. По счастью, только издали. Куда вернее было бы предположить, что странный взгляд мог принадлежать одной из этих тварей, рыщущих где-то поблизости в поисках добычи. На сей раз нолдо повезло — ни под развесистой кроной большого вяза, ни поблизости не было заметно и намёка на паутинную ловушку. Между тем, так же внезапно, как и появилось, ощущение чужого взгляда пропало. Эльф прождал в укрытии ещё с половину часа, старательно оглядывая окрестности в надежде различить среди камней чьё-нибудь осторожное движение, но так и не обнаружив признаков слежки, поспешил покинуть это место.

Во второй раз он ощутил взгляд на себе, когда устраивался на ночлег в давно примеченной, хорошо знакомой по прошлым скитаниям пещере. Он уже расстелил скатку на земле, запалил костерок у входа и приготовился нагреть воды в котелке, негромко напевая:

Пляшет огонь у подножия скал,

Не отвечай на зов, кто бы ни звал.

Та сторона — приграничье теней.

Нарэйтель,

Не ищи, не жалей.

И тут споткнулся на середине слова, когда по коже разом хлынули холодные мурашки. Он очень явственно ощутил рядом с собой чьё-то незримое присутствие. Скала надёжно прикрывала от любых взглядов снаружи, да и внутри никто бы не смог укрыться незаметно, чтобы так нагло наблюдать, тем более в упор. И оставалось… А, собственно, что же оставалось?

— Кто ты? — прямо спросил нолдо, оглядываясь вокруг. — Если ты дух-Айну, то чей сторонник: посланник Запада или Севера? Если ты не дух, то кто тогда? Призрак? Или ты живой, но смотришь на меня из палантира, таинственного изобретения мастера Феанаро? Только зачем?

Он не дождался ответа. У входа трещал костерок, рыжие тени плясали по стенам небольшой пещеры. Ощущение взгляда длилось ещё недолго, а потом снова бесследно исчезло. Присев у костра, нолдо кипятил воду и всё думал, чьего же внимания он так внезапно удостоился: Владык ли Манвэ или Намо, Владычиц ли Варды или Вайре. Могли ли другие Западные Короли и Королевы следить из Благословенного Заморья за неким эльда в Сирых Землях, он не знал, но допускал возможным. За ним могли наблюдать и младшие духи майар, в том числе и невидимые бесплотные шпионы как войска Запада, так и Ангамандо. На самом деле, это было даже куда более вероятно, чем любое другое объяснение.

Только зачем бы он им всем понадобился?

Нолдо сел на корточки.

— Если же ты тот самый дух мертвеца, которого я схоронил в безымянной могиле, то я могу лишь просить тебя не таить обиды на меня и уйти спокойно во владения Мандоса. Я уже ничем не помогу тебе.

Ответа, конечно, не последовало.

Ночь прошла спокойно, и он продолжил путь. Ещё пару раз, преодолевая угрюмую серую долину вдоль лесов Дориата, он ловил на себе чей-то чужой взгляд. Останавливаться и искать глазами наблюдателя эльф больше не стал, уже определив для себя, что это бесполезное занятие. Речь ведь шла даже не про волшебный плащ, якобы способный сделать своего владельца невидимым для чужих глаз; нет, становилось очевидно, что на своём пути он столкнулся с некой необъяснимой силой. И так нолдо шёл дальше и напевал под нос куплеты старинной материной песни:

Страж рубежей вновь стоит на тропе,

Я — только шаг в его длинной судьбе,

Вновь не увижу, не оглянусь.

Я буду ждать.

Но уже не дождусь.

Алый цветок — это имя моё.

Где что оставлено, сердце, жильё?

То, что осталось — песней летит,

Нарэйтель,

Путь мой снегом укрыт.

* * *

Собственная неосмотрительность и неосторожность — только эти причины он мог назвать для дальнейших событий, повлёкших за собой неприятные последствия. В узком проходе долины эльф вдруг наткнулся на препятствие, прежде невиданное им на этих тропах. Могло бы показаться, что какое-то время назад над опушкой леса пронёсся порыв ураганного ветра, разом поваливший крайние деревья. Впрочем, случилось это не недавно: зелёная хвоя поваленных сосен с тех пор уже успела засохнуть и пожелтеть, а молодая листва буков осыпаться. Однако это наводило на кое-какие неприятные подозрения. С тех пор, как Завеса Мелиан исчезла, и последнее эльфийское волшебство края истощилось, граница Нэлдорета перестала быть такой уж безопасной защитой, как и весь огромный лесной массив, лежащий к югу отсюда. Теперь тёмные силы с Севера могли беспрепятственно заходить далеко вглубь леса, чего прежде делать откровенно опасались. Вечный сумрак бывших эльфийских лесов мог привлечь даже не любящий света орочий народ. Конечно, кое-какие старые легенды упоминали про неких лесных пастырей, всё ещё стерегущих бывшие владения синдар от Тьмы, но каковы они из себя и где обитают, нолдо точно не знал. Обдумывая нынешнее положение дел и своё собственное, он прикидывал в уме возможный путь. По приблизительным расчётам выходило, что с нынешней скоростью он достигнет места назначения к вечеру четвёртого дня. Что ж. Придётся тогда рискнуть.

Собственно, эта мысль и стала для него роковой.

С мечом наготове эльф медленно поравнялся с поваленными деревьями, при этом стараясь оставаться от них на безопасном расстоянии. Очень уж это недавнее изменение на тропе было похоже на засаду. Но ни чужого присутствия вблизи, ни признаков наблюдения или знакомого изучающего взгляда на себе он не ощутил. Это невольное заблуждение и оказало самую дурную услугу. Он шагнул вперёд, и вдруг что-то больно клюнуло его сначала в плечо, а следом в ногу и снова в руку. Рывком выдернутый из ладони меч зазвенел по камням. Разум ещё только обожгла опасная мысль о том, что нужно пасть к земле, спасаясь от обстрела, как откуда-то сверху нолдо накрыла ловко кинутая липкая сеть, под своей тяжестью тотчас сбившая его с ног. А потом задрожали ветки поваленных деревьев, зашевелилась жухлая хвоя, и на землю откуда-то из укрытия спрыгнул сам охотник — огромный, размером с рослую лошадь, восьминогий паук-людоед. Шевеля жвалами, паук медленно приблизился и издал цоканье. В свои юные годы нолдо слышал, будто иные эльдар, повстречавшиеся в Нан-Дунгортеб с этими чудовищами, позже утверждали, что пауки якобы владеют разумной речью, либо мастерски умеют ей подражать. Однако этот паук либо не отличался разумностью, либо не знал языков эрухини, либо был слишком молод, невзирая на впечатляющие размеры. Все звуки, что он издавал, были раздражёнными щелчками паучьих челюстей. Придавленный сетью, нолдо медленно попытался открепить прилипшую руку и дотянуться до пояса, где с недавних пор хранился в самодельных ножнах найденный кинжал мертвеца. В то же мгновение монстр долины, заметив трепыхание добычи, прыгнул сверху и, подхватив оглушённого эльфа передней парой лап, начал уверенно и методично спеленовывать его в кокон, скрепляемый липкой паучьей нитью.

В своей жизни нолдо и прежде не раз бывал на волосок от смерти. Однако именно сейчас он преисполнился окончательной уверенностью в том, что на сей раз ему действительно пришёл конец.

*

Когда эльф открыл глаза, медленно приходя в себя, он не сразу осознал, где он находится. Вокруг было сумрачно и отчего-то тесно, трудно дышать; где-то очень далеко мерно и ровно капала вода. Он лежал на холодной каменистой земле, полностью плотно спелёнатый от макушки и до ног тонкой липкой нитью. Ломило лоб, как будто его недурно приложило по голове. Впрочем, возможно, именно так оно и было. Передёргиваясь от отвращения, нолдо восстановил последнее, более-менее отчётливо отложившееся в памяти: миг, когда огромный паук быстро вертит его в передних мохнатых лапах, одновременно обматывая моток за мотком тёплой нитью, тянущейся откуда-то из-под круглого подбрюшья. Что было после — уже терялось в тумане беспамятства. Именно сейчас важнее было другое — он остался жив и даже почти не ранен, хотя и полностью обездвижен в преддверии своей невесёлой участи.

А ведь нечто похожее уже бывало, мелькнуло где-то на самом краешке разума. Он уже бывал в плену и был беспомощен и связан. Однако ступать на эту давнюю тропу воспоминаний он не стал. Да, было. Было и не повторится. Из тех ниспосланных ему судьбой испытаний он сумел выйти живым и умудрённым. Пусть и не благодаря собственным заслугам. В этот раз всё иначе. Здесь, в безлюдном проклятом краю, помощи ждать неоткуда. Но он и не остался полностью безоружным. Свой меч он выпустил из руки у паучьей засады, это правда. У своего бедра эльф ощущал твёрдость кинжала, подобранного у реки. Только бы получилось передвинуть туго примотанную руку чуть повыше и достать кинжал из ножен. Нолдо приподнял голову и попытался оглядеться сквозь пелену, застилающую зрение. Сеть паутины во многом мешала видеть, но он сумел разобрать, что находится в какой-то полутёмной пещере, расщелине или даже норе… Сюда его, должно быть, затащил паук. Может быть, именно тут монстр обустроил себе главное логово. Может быть, он даже не один… Если паук — самка, где-то здесь могло прятаться и её голодное потомство, ждущее, когда его накормят. Отвратительная мысль о способе кормления паучьих отпрысков определилась в голове нолдо, он внутренне захолодел и завертел головой ещё бодрее. Пещера эта, кстати, выглядела не слишком и глубокой; сумрак в ней разбавлялся пасмурным светом дня, проникающим откуда-то снаружи. Из положения, где лежал, нолдо не мог увидеть выход из пещеры, однако догадку о том, что этот выход есть и находится он близко, подтверждали сухие листья на земле. Старые мёртвые листья. Сюда они могли залететь только с прошлогодним листопадом.

Что ж, с этого момента все свои дальнейшие мысли он сосредоточил на попытке вернуть свободу своей левой руке. И почти сразу нолдо осознал, что на этом пути труд ему предстоит немалый. Нити паутины мало того, что плотно приматывали руки к одежде, ещё и сами по себе были щедро пропитаны клейким паучьим веществом. Всё это вкупе делало любые усилия почти ничтожными.

— Не поддавайся страху, — негромко сказал себе нолдо. — И не торопись. Паук, должно быть, снова ушёл сторожить в свою засаду. У тебя есть время до его возвращения. Может быть, даже до самого вечера. Если не получается высвободить руку раскачиванием или растягиванием, можно попытаться прорывать нити поочерёдно. Даже если в итоге и выйдет дольше.

Но только спустя долгих десять минут он сумел провернуть, наконец, кисть в липких нитях и проколоть кончиком пальца нитяной покров над своей рукой. Один маленький прокол. Чтобы освободить руку полностью, ему потребуется еще несколько десятков проколов.

Нолдо встряхнулся, смахивая с брови щекочущие капельки… крови. Видно, его всё же действительно чем-то ощутимо приложило по голове. Борясь с паутиной и головокружением, он упрямо зашептал:

О, Варда, дева Элберет,

Свет дивный на челе небес,

Твоим сиянием одет

Дом золотой, бессмертный лес…

…Лик веры среди чёрных скал,

Луч правды в тени древних гор.

К тебе с надеждою воззвал

Потерянный народ нолдор…

Слышит ли его воззвание Владычица? И сколько таких отчаянных воззваний доносилось до её возвышенного слуха за все эти годы войн и испытаний? Когда-то давно народ нолдор отринул любую власть и защиту Владык Запада и добровольно отправился в изгнание. С чего бы Валар теперь помогать кому-либо из их детей? До оставшихся Изгнанников доходили слухи о прощении Запада, но что именно заключало собой это прощение? Аман вёл свою ожесточённую войну с Валой-Отступником, но разве кого-то из ослушников звали вернуться в безопасный Благословенный край? За долгие годы скитаний нолдо давно привык полагаться лишь на собственные силы. Впрочем, в их квенья, в родном языке нолдор, по-прежнему присутствовали слова, напоминающие о совсем иной жизни, в ином краю, необъяснимые понятия, вроде того, во что всегда верил король Артафиндэ. Например, эстель — надежда, не обоснованная разумом, не подкреплённая делами. Вера сердца.

А для спасительной песня подобралась что-то уж слишком печальная. Вместо неё нолдо вспомнил слова материной песни на старинном синдарине:

В воздухе танец искрящихся птиц

Ладонь за ладонью, множество лиц,

Праздник дорог, что однажды сплелись,

Нарэйтель,

Как ушёл, так вернись!

Спустя несчётное число минут нолдо очередным сильным рывком дёрнул за удерживающие его кисть липкие нити и вдруг, о чудо! его рука свободно прорвалась наружу. Вот так! Не останавливаться! Он попытался нащупать сквозь толстый слой паутины спрятанный в одежде кинжал и в этот момент вдруг услышал перестук камней. Звук показался пугающе близким и доносился откуда-то снаружи. И очень может быть, что паук успел проголодаться в своей засаде и теперь возвращался к припасённому ужину.

Одновременно кожи вновь коснулось знакомое покалывающее чувство, словно кто-то опять наблюдал за ним внимательно и с небольшого расстояния.

— Если ты слышишь, — внезапно вымолвил эльф, пусть сам ни на секунду не оставил свою ставшую яростной борьбу с путами: — Если ты слышишь меня, если ты можешь что-то сделать, я прошу тебя, помоги!

Шорох гальки послышался ещё ближе, следующим раздался осторожный звук, как будто острые когти царапнули по камню. Паук вошёл в пещеру.

— Прошу тебя! — уже громче и куда отчаяннее вскрикнул нолдо, взывая к невидимому и неосязаемому наблюдателю. Ожегшее разум ледяное понимание, что он не успевает встретить врага как должно с оружием в руке, подхлестнуло силы и даже голос, заставило рвануться в путах всем телом: — Кто бы ты ни был! Если ты можешь помочь, помоги или передай мою просьбу тем, кто может! Или я погибну!

Скрежет по камню и громкое клацанье вывалилось из-за скрытого за скалой поворота вместе с чудовищным мохнатым телом и восьмью быстрыми ногами. Паук на мгновение притормозил, будто оценивая обстановку; его восемь глянцевых чёрных глаз охватили вниманием каждый крохотный уголок пещеры. Паук не чуял перед собой никакой опасности, но непорядок видел. Ну, ничего. Его и наполовину не освободившаяся добыча второй раз подобной возможностью уже не воспользуется. И он направился прямиком к ней со своей законной целью подкрепиться.

Того, что произошло дальше, не ожидали ни чудовище, ни его пленник.

Откуда-то сверху из темноты пещеры медленным тлеющим светлячком спустилась невесомая искра, какие, бывает, выкидывает в воздух трескучее пламя большого костра. Маленьким пламенным язычком огонёк расцвёл там, где эта искра коснулась земли, мгновенно наполняя себя пищей из подвернувшейся старой сухой листвы, случайно задутой сюда ветром. При виде столь неожиданного зрелища нолдо обмер. А в следующую минуту забился в путах ещё сильнее, когда осознал, что жадный огонь резвыми дорожками устремился в разные стороны на поиски пропитания.

Паук скрежетнул жвалами. Он жил в долине у подножья Гор Ужаса много сотен лет, и, разумеется, повидал за свою жизнь немало лесных пожаров. От страшных он, конечно, спасался бегством, но как затоптать занявшуюся от случайной искры сухую траву паук хорошо знал и умел. И ринулся навстречу задымившейся листве одновременно с двумя задачами: сберечь в целости своё облюбованное гнездо и отвоевать обратно законную добычу. Нехитрый план твари вполне мог и сработать, если бы не…

…Если бы крошка-огонёк вдруг не встал перед ним на дыбы, оборачиваясь маленьким новорожденным солнцем, вокруг которого закружился край урезанного смерча.

Ослеплённый ярчайшим белым светом, бившим из центра огненного шара, нолдо закрыл лицо единственной свободной рукой и попытался хоть немного отползти назад к стене, возле которой лежал. Всем своим телом он ощущал дыхание неимоверного жара, словно находился в какой-то паре шагов от раскалённой кузнечной печи. Краткий миг надежды на спасение обернулся угрозой неумолимой смерти, но эльф как будто даже не сознавал этого до конца, слишком оглушённый быстрой чередой невиданных событий. Сквозь несомкнутые пальцы руки нолдо потрясённо смотрел, как бушующий вихрь выбивает искры из каменных стен и свода пещеры, как смерч тянется в стороны и к входу, будто выискивая необходимое себе и собирая в центре огненной бездны что-то, постепенно обретающее форму… Нечто, похожее на тело с головой, руками и ногами. Нечто, вспыхнувшее ослепительно ярким светом за одно мгновение до того, как окончательно погаснуть и бесследно раствориться в темноте пещеры.

С возвращением темноты враз ушло и ощущение нестерпимого жара. Закашлявшись от заполнившего пещеру едкого дыма, Нолдо попытался приподняться на руке, но не сумел и вновь упал на плечо. Следующим звуком, который он услышал, пытаясь сослепу проморгаться, откашляться и одновременно отползти подальше, стал шелестящий мерный звук, хруст сминающихся мёртвых листьев, шорох приближения чего-то. А затем узнаваемый звук шагов босых ног по камню.

Чья-то сильная рука легко сгребла его за загривок и поволокла прочь из пещеры к выходу. Эльф даже не особенно изумлялся, когда его, почти задохнувшегося, протащили мимо безжизненно скрюченного тела паука — особо ядовитую вонь источало именно его подпалённое белым пламенем мохнатое подбрюшье. Неведомый спаситель, не особо церемонясь, сгрузил ношу прямо на камни снаружи пещеры. Одно мгновение ничего не происходило, а потом чья-то рука быстрым махом стянула липкую паутину с головы эльфа.

— Забавно, — вдруг раздался совсем рядом голос, прозвучавший неожиданно знакомо, слишком знакомо, чтобы это могло происходить в действительности и взаправду. — А мне ведь кажется, что я тебя даже знаю. Мы встречались? Кто ты такой, квендо? Как тебя зовут?

Жадно втянув лёгкими воздух, нолдо запрокинул голову и долго глядел в знакомо светящиеся, но незнакомо удивлённые глаза своего спасителя, потом всё же поднял руку к шее, продолжил избавляться от остатков паутины, и коротко кивнул, ответив:

— Да. Мы пересекались с тобой раньше. До… до того, как… Но имени моего ты не знал. Меня зовут Кемнаро. Моя искренняя благодарность тебе за спасение, — он перевёл сорванное дыхание, сглотнул, тревожа раздражённое кашлем и дымом горло, помолчал и потом добавил: — А что до остального, лучше будет, если ты вспомнишь сам.

Прежде, чем окончательно стемнело, Кемнаро успел добраться до паучьей засады (как оказалось, она находилась не так далеко от самого логова) и разыскать потерянный меч и брошенные походные мешки. Ему ещё повезло, что провиант не раздавил своей тяжестью паук, и что до припасов и лекарственных снадобий не успели добраться мелкие грызуны или птицы. Он отыскал и молодые листья кое-каких известных ему целебных трав, что сумели излечить головную боль и унять головокружение. Обратно к логову Кемнаро возвращался в сумерках, а ближе подходил и вовсе с бешено бьющимся сердцем, про себя понимая, что пройдёт ещё немало времени, прежде чем он сможет смотреть на своего нежданного избавителя без затаённой внутренней дрожи.

Тот так и сидел у входа на камне, не двинувшись: то ли чего-то ждал, то ли просто слушал.

Или вспоминал.

— Здесь кое-какая одежда из запасов, — чувство природной стыдливости вменяло Кемнаро не глазеть лишний раз на своего спасителя, одевшегося телесной плотью, но не простым платьем: — Вот, смотри. Она не новая, но точно чистая.

— Благодарю, — собеседник протянул руку, мельком взглянул на рубашку и штаны, повертел так и эдак, разглядывая материал уже внимательнее.

— Обуви нет.

— Ты ведь из народа нолдор, так, квендо? Из народа мастеров, — послышался задумчивый голос. — Кем-наро? Ну да, ты не ткач и не портной.

Кемнаро не дослушал, перебив на полуслове:

— Здесь и сейчас, ты нигде не найдёшь ни лучшей ткани, ни другого выбора, поверь. Это не Валинор.

— Да, это Эндорэ, — спаситель всё-таки натянул рубашку через голову и замер, будто прислушиваясь. — Я слышу, как здесь жалобно стонут камни и скалы. На них пролилось очень много крови. Где-то вдали идёт сражение, война…

— На Севере, — негромко отозвался Кемнаро, невольно поднимая глаза и вглядываясь в горизонт. — Или на западе, или на востоке. Лорды Феаноринги могли предпринять очередную попытку штурмовать старый холм Химринга.

Он присел на корточки у входа в маленькую пещеру и по привычке начал складывать костёр. Конечно, ночевать в этой дыре, где едва не расстался с жизнью, Кемнаро и не думал. Там всё ещё валялся обожжённый труп огромного паука, невыносимо воняло палёной шерстью, однако, на крайний случай, это было какое-никакое, а укрытие. Кроме того, он нарочно занимал себя хлопотами по приготовлению нехитрого ужина, чтобы дать своему спутнику время должным образом привести себя в порядок. Без намёка на излишнее стеснение тот не столь уж поспешно натянул штаны, расправил на себе рубаху, аккуратно подвернул рукава до локтей и ослабил шнуровку ворота; отсутствие обуви его, кажется, вовсе не удручало. Во всяком случае по острым камням он ступал с той же лёгкостью, как и по мягкой земле.

— У меня есть немного лепёшек с собой и чуть-чуть вяленого мяса, — проговорил Кемнаро и приподнял голову, когда огонь, наконец достаточно разгорелся. — Ты будешь есть?

— Нет. Еды не нужно. Я не уверен ещё, что останусь здесь.

Кемнаро промолчал. Когда-то давно отец рассказывал ему про Айнур, духов-Творцов, с которыми он, живя в Благословенном Амане, сталкивался постоянно. У Творцов свои законы и порядки, объяснял Малосион. Свои причины пребывать в Арде, которым они вынуждены подчиняться. Большинство младших Айнур Связано со старшими Владыками и оттого следуют их замыслам, воле и пожеланиям. Однако относительно данного Айну, стоявшего рядом, Кемнаро справедливо испытывал определённые сомнения. Он хорошо помнил и случайно услышанный давний разговор своего короля и Эдрахила. Да, возможно, для майа возвращение в Валинор теперь действительно было жизненной необходимостью. Но отчего-то это не отменяло острого чувства, которое Кемнаро сам не ожидал вдруг ощутить в себе. Чувства разочарования и печали. Насколько приятно оказалось говорить на благородном квенья с собеседником, который тебя с лёгкостью понимает. Насколько приятно вообще быть где-то не одному.

— Решать тебе, — в конце концов произнёс он.

Над далёким хребтом Гор Ужаса полыхнула зеленоватая зарница. Один раз, другой, третий.

— Странный оттенок для неба. Что там?

— Ты говорил, что слышишь жалобы камней, — ответил Кемнаро, тоже глядя на север. — Это и есть она. Война Разгневанных. Я уже видел такое однажды. Там Ангамандо огрызается новыми атаками, сулящими всем смерть. Сколько ещё лет пройдёт, прежде чем определится хоть какой-нибудь итог, никто даже не скажет. Может быть, лишь когда сами Валар действительно войдут в Белерианд. Только тогда Моргот будет повержен.

*

Эльф сидел на камне у догорающего костра, кутаясь в тёплый плащ, и сонными глазами поглядывал на удивительно ясное звёздное небо над головой. Давно уже на его памяти над этой долиной не расходились облака. Лёгкий ночной ветерок шелестел листвой в кронах деревьев на опушке тёмного Нэлдорета. У костра Кемнаро был один: его спутник где-то с час назад ушёл смотреть на блики северных зарниц, да так и не вернулся. Он мог и вовсе больше не прийти. Никто ничего никому не обещал. Бездумно напевая под нос куплеты песни, Кемнаро нет-нет, да прислушивался к ощущениям, но и тут он тоже, видимо, не обманулся: невидимый наблюдатель больше не давал о себе знать. Собственно, стоило ли и дальше гадать, кто же был тому причиной?

В темноте прошелестели неожиданно твёрдые шаги, и в поле зрения Кемнаро промелькнула белая рука, поднявшая с земли лежавший позабытым серебряно-золотой кинжал.

— Итак, всё-таки ты — Кемнаро, а не Энгва. Отрадно наконец-то это узнать. Не скажешь ли, как и где ты его раздобыл? — голос майа утратил прежнюю растерянность и вернул себе уверенные, даже повелительные ноты. Кисть ловко подбросила кинжал, ловя его за рукоять.

Сон и задумчивость махом слетели с глаз эльфа. Пусть не с опаской, но с долей беспокойства он следил, как Майрон усаживается на камень рядом и вертит кинжал в длинных пальцах.

— Значит, ты всё вспомнил… — Кемнаро помедлил и качнул головой, указывая глазами на кинжал. — А что до него… Выходит, это тебя я похоронил там, на берегу.

— Да ну? — на губах майа зазмеилась тонкая улыбка, далёкая от настоящего веселья. — Наверное, то была трогательная церемония, поминки и много вина? Скорее всего, наоборот: тогда ты разбудил меня. До недавнего момента я спал где-то между, но потом почему-то вдруг начал улавливать проблески Зримого мира и стал постепенно пробуждаться к жизни.

Кемнаро невольно дёрнул плечами вверх. Значит, он догадался верно…

— Ну-ну. И сколько же прошло лет, пока я спал? Внешне ты не сильно изменился, значит не так уж много?

— Ныне идёт пятьсот пятьдесят седьмой год от восхода Анар.

— Целых девяносто солнечных лет, — Майрон снова задумчиво повертел в руках кинжал и поднял голову, впился острым взглядом в Кемнаро: — Ну тогда давай, рассказывай. Сейчас тут больше никого нет, и спрашивать мне больше некого. Это долина Нан-Дунгортеб, ведь так? А лес, что я вижу перед собой — северная граница Дориата. Но Занавесы Мелиан я поблизости не ощущаю. Так что не так? Да и ты сам, верный короля Финдарато… Я не поверю, что тебя сюда привели дела гонца, шпиона, охотника или, тем более, дружинника. Вещи не те. Что же ты делаешь здесь один, и где сейчас твой король?

— Я этого не знаю, — просто ответил Кемнаро. — И где сейчас мой отец, и остальные их друзья. В этом тёмном мире, где ты пробудился, нет больше Дориата и Завесы майэ Мелиан. Нарготронд и Гондолин — руины. Химринг, Барад Эйтель и Митрим пали. На востоке держатся ещё остатки гарнизона Первого дома, отступившие к Эред Луин под предводительством лорда Нельяфинвэ. А на западе только Гавани Фаласа и Ламмот, куда высадился флот валинорского войска.

Горящие жёлтым огнём глаза Майрона чуть сузились.

— Давай. И с самого начала.

*

Кемнаро поперхнулся звуком, прервался на половине слова, протянул руку за котелком, в котором давно уже заварился остывший за разговором травяной настой. Закинув в рот пару кусочков чёрствой лепёшки, он запил их в несколько глотков. Поднял глаза к звёздному небу. Кажется, или оно чуть посветлело? Из-за чёрного хребта теперь просачивалось сокрытое скалой сияние Исила. Ещё чуть-чуть, и ладья Тилиона выплывет во всей своей красе, и сами звёзды будут любоваться красотой цветка Телпериона. Отец видел цветение Серебряного Древа воочию, и даже спустя годы рассказывал об этом чуде со слезами на глазах. Кемнаро провёл рукой по собственному лицу. Возможно, если повезёт, однажды он и сам сможет рассказывать какие-то истории своим детям. Нет, не о Западных Древах. В свою очередь он сможет рассказывать им о суровых красотах этой жестокой и достославной Эпохи. О достижениях народа нолдор, которые он застал и видел своими глазами. О смелых стражах крепости Аглон, о несокрушимом Химринге, прекрасных залах Нарготронда. О том, как это было и о том, как это однажды стало пеплом.

Так же, как он рассказал это сейчас призраку своего прошлого, вернувшемуся из царства мёртвых. Тёмный майа почти не перебивал, молчал, но слушал напряжённо, и это было видно по его ожесточившемуся взгляду. За прошедшую без малого сотню лет его мир изменился полностью и безвозвратно. Сам Кемнаро уже потерял счёт собственным потерям из имён родных, знакомых и друзей, но список этот пополнялся постепенно. А каково было бы вдруг однажды очнуться и узнать, что ты пропустил столетие, и что все, кого ты знал, давно уже покоятся в земле?

Очень кратко, лишь в нескольких фразах Кемнаро прежде всего помянул последнюю большую войну прошлого столетия. Дагор Нирнаэт. Войну, которую он сам считал несчастливым фундаментом всех дальнейших бед эльдар. В которой бился сам, и в которой уцелел лишь по воле случая и доблести Эдрахила. Война Бессчётных Слёз пронеслась над головой Кемнаро удивительно щадяще. Но в ней погибли его друзья, сгинул нолдоран Финдекано Астальдо, были окончательно разбиты войска союзников, болезненно разгромлены войска Феанарионов и навсегда потеряны неприступный Барад Эйтель и неукротимый Химринг. Пал Хитлум. И с этого всё началось. Как палочки в детской игре маленьких квенди следом за ними осыпались остальные крепости и королевства Эльдар.

Следующим в прах обратился Нарготронд. Столетиями хранимый гением своего создателя, короля Финдарато, оберегаемый храбростью воинов Минас Тирита и Аглона, благословенный тайной, спрятанной в сердцах своих жителей, он стал кровавой жертвой гордыни Турина Турамбара, проклятого смертного, поставившего доблесть превыше безопасности. Глаза Майрона зажглись кровавым багрянцем, когда Кемнаро вкратце пересказал то, что сам узнал от горстки уцелевших беглецов: с разрешения правителя Артаресто Турин Турамбар нарочно открыл тайну города, вызывая войска Моргота на бой. И Враг не заставил ждать, явил эту силу.

По-настоящему Майрон перебил его лишь тогда, задав вопрос:

— И все погибли? Все? Вся королевская семья? И Артаресто, и его жена, и принцесса Финдуилас?

— Да, — тихо ответил Кемнаро.

Про другую потерю эльфийского народа — Гондолин, Кемнаро не очень жаждал говорить, но это были важные сведения, и он упомянул те слухи, что случайно доходили до его ушей. Разведка Врага нашла-таки скрытый эльфийский город. Кажется, не обошлось и без предательства, но имена Кемнаро были неизвестны, а обвинять огульно он не собирался. Особенности укреплений города затруднили отступление жителей; многие погибли именно спасаясь бегством. При штурме Гондолина пал последний нолдоран Турукано Нолофинвион, была уничтожена вся знатная верхушка, князья и главы Гильдий. Те немногие жители города, кто выжил, устремились к Морю. Позже последняя принцесса Гондолина, Итариллэ Туруканэль, вместе со своим мужем-аданом отправилась на поиски пути в Валинор, в надежде вымолить прощение Валар. Оба бесследно исчезли в Море. Править горсткой народа остался их полукровка-сын, Эарендил. Спустя несколько лет он сочетался браком с другой девой-полукровкой. То была последняя принцесса Дориата, Эльвинг, внучка Лютиэн. Также спасая свой народ от истребления, она пришла с остатками синдар к Гаваням Сириона всего двумя годами ранее бежавших гондолинцев. В оставленном ею Дориате сложили голову мать и отец Эльвинг, её старшие братья и трое средних Феанорингов. Таковым печальным итогом закончилась попытка лордов Первого дома вернуть себе Сильмарилл, некогда добытый Береном. На тот момент король Элу Тингол уже был десять лет как мёртв, а Мелиан ушла за Море. Слушая эту часть рассказа Кемнаро, Майрон глубоко запустил пальцы в свои длинные чёрные волосы. На лице его застыло странное и непривычное выражение, губы нервно подёргивались. Пока Кемнаро умащал утомлённое горло травяным отваром, майа произнёс с неожиданной горечью в голосе:

— «Всё созданное вами обратится прахом. От предательства и внутренней вражды между родичами…» Так сказал Намо в спину нолдор-изгнанникам. Знал ли он тогда, что даже Мелиан в конце концов оставит свои тысячелетние пределы и бросит народ и родных на произвол судьбы?

— Рассказывают, что майэ Мелиан покинула Эндорэ из-за тоски по умершему мужу. А Тингол пал жертвой собственных страстей и жадности — его убили из-за Сильмарилла и ожерелья короля Финрода.

И, главное, кто убил: мастера-гномы. Живя в Нарготронде, Кемнаро не раз пересекался в мастерских с народом наугрим, знал их как великих умельцев и тонких ценителей красоты. Но чтобы убивать за сверкающую безделушку и снимать её с тела убитого? Услышав эту весть впервые, он, положа руку на сердце, искренне порадовался, что в своё время даже близко не подобрался к Сильмариллу. Можно было всерьёз уверовать в то, что яд Отступника за долгие столетия наполнил Благие камни Феанаро помыслами к злодейству. Добытый Сильмарилл не принёс счастья ни Дориату, ни Нарготронду, но уверенно приманил смерть за собой, когда возвысившаяся в Гаванях Сириона принцесса Эльвинг надела ожерелье с Камнем себе на шею.

— Второй братоубийственной резнёй назвали вторжение сынов Феанаро в Дориат. Там пали Тьелкормо, Куруфинвэ и Карнистир. Они убили сына Берена и Лютиэн Диора-полукровку и его жену, синдиэ Нимлот. И не добились Сильмарилла. Третьей резнёй теперь называют нападение оставшихся братьев на Гавани, где в те годы правила принцесса Эльвинг. Там, при штурме города, пали самые младшие, Амбарусса.

Не в силах усидеть на месте дольше, Майрон поднялся, чёрной тенью прошёл мимо костра в одну, потом в другую сторону.

— Этой внучке Лютиэн стоило вспомнить о клятве, что кислотой печёт Феанорингов в их венах, и отдать им Камень до кровопролитья! Но ещё раньше это должна была сделать Мелиан, если она и впрямь считала себя мудрой, а не просто любительницей блестяшек!

— Эльвинг поступила иначе. Как я слышал, она сбежала от штурмующих войск Майтимо и Макалаурэ и бросилась в Море с Сильмариллом на шее. О дальнейшем узнали лишь тогда, когда спустя годы в Гавани вошёл флот Амана на кораблях теллери. Милостью Владыки Ульмо Эльвинг как-то разыскала мужа, и вместе они передали Сильмарилл в качестве дара Владыкам Запада. Говорят, два полуэльфа вымолили у тронов Валар прощение для всех нолдор и помощь в борьбе с Морготом.

Майрон замер в полушаге от костра. Глаза его, горящие едва ли тусклее, чем жаркий огонь, неотрывно смотрели в пламя.

— Значит, нолдор были прощены за своеволие. Люди, Пришедшие позже, вероятно, за своё безымянное падение в тёмные годы. За что нужно было прощать Гномов? Вероятно, тоже нашлось за что. Ну, а синдар, всегда живших по заветам Мелиан, Ульмо, Оссэ и Уинен? За что их простили и наградили благодатной помощью? И что же творится в этом мире, если единственной помощи от Владык можно добиться, только если преподнесёшь им соответствующий дар? А как поступили с Сильмариллом Валар? Ты не знаешь? Получилось у них воскресить Древа с помощью его света?

Кемнаро невольно обернулся в сторону запада, потом к востоку.

— Сейчас уже поздно. Но после захода солнца можно увидеть его в небе над Морем. А за час перед рассветом — на востоке. Это тоже слухи, и я даже не знаю, стоит ли им верить, но те, кто пришёл с Запада, рассказывают всем, будто тот самый Эарендил, внук последнего нолдорана, полуэльф, был одарён Владыками судьбой эльфа и поставлен править летающей ладьёй. Звездою в его лодке стал как раз тот самый Сильмарилл.

— Из Гондолина восстанет одинокая Звезда, которая сокрушит стены Ангаманди… — вдруг проговорил Майрон, медленно разжимая стиснутые кулаки.

— Что? Откуда это?

— Ещё сто лет назад, во времена Минас Тирита, Моргот боялся этого предсказания. Его отчаянные поиски Гондолина происходили из того же страха. И вот Гондолин разрушен, а предсказание, кажется, начинает сбываться.

Кемнаро нервно переплёл пальцы перед собой.

— Значит, это правда…

— Только об одном ты отчего-то ни словом ни заикнулся. О своём короле. Ты упомянул, что воевал в том самом Союзе Маэдроса спустя десять лет после Тол-Сириона. Но ведь Финдарато уже с тобой не было, так?

— Так, — Кемнаро вздохнул, глубоко набрал воздух в грудь и собрал силы для последнего рывка в своей истории: — После того, как мы добрались до лагеря оборотней, куда ты нас препроводил, король ещё долго поправлялся. Но весной он уже был на ногах. В конце зимы Мархол принёс нам вести о падении Минас Тирита. О том, что случилось тогда с тобой, Финдарато мог только гадать. Они долго обсуждали сложившееся положение дел с Эдрахилом, с Урувойтэ, с моим отцом и остальными. Куда делся Берен, никто из нас не знал. Эдрахил как-то шепнул мне, что, возможно, это и было твоей последней хитростью и даром. А значит, наш король мог свободно вернуться в Нарготронд. Дориат был ближе. Многие предлагали идти как раз туда, а заодно объясниться с королём Тинголом и королевой. Но наш король решил иначе. В начале лета он вдруг объявил, что намерен выступить в поход. Не в Ангамандо, как он сразу пояснил на наши встревоженные возгласы и расспросы, и не на поиски Берена. Как он сказал дословно: на встречу к старому доброму знакомому. Он заверял, что у него есть замысел, как всё поправить, и как восстановить мир. Всем нам он с собой идти не позволил. Отдельно настоял, чтобы обязательно остался Эдрахил. Мне же запретил идти отец. Ещё с нами остались Айменел и Кальмегил, хотя их имена тебе всё равно ничего не скажут. Местом будущей встречи Финдарато наметил либо тот самый лагерь в Дортонионе, либо одну отдалённую деревеньку в Бретиле. Я и сейчас прихожу туда каждый год. Король ушёл, и с тех пор никто из нас его не видел. Ни его, ни его спутников, включая моего отца. Мы прожили в Дортонионе следующие два года, пока не были вынуждены оттуда уходить. Айменел и Кальмегил позже сгинули в Войне Бессчётных Слёз. Эдрахил её пережил. Одно время он думал вернуться в Нарготронд, поговорить с Артаресто об его брате, но в те времена Нарготронд закрыл свои границы, а потом мы просто не успели. Я долгое время был совершенно уверен, что король Финдарато не единожды отсылал письма с птицами своим родным в Нарготронд и Дориат и подробно рассказал в них, как и почему остался жив. Однако проходили годы, а иной истории, кроме той, где Саурон скормил одиннадцать пленных эльфов волку, я не слышал. И я не думаю, что Артаресто решился бы открыть брешь в обороне города, если бы знал или даже верил бы, что его старший брат ещё жив. Впрочем, возможно, он получил и какие-то иные вести…

Повисло тяжёлое молчание. В наступившей тишине было слышно только потрескивание сучьев в костре и шелест листьев в древесных кронах на опушке леса. Медленным шагом Майрон прошёл к прежнему месту и сел.

— А Эдрахил? Что стало с ним?

— Последний раз я видел его лет шесть назад. Он давно обдумывал идею встречи с леди Артанис, младшей сестрой короля. Несколько раз пытался связаться с ней, но безуспешно. В конце концов он пообещал, что разыщет меня позже. Мы договорились об условленных местах встречи и тайниках для знаков или писем. Война тогда только разгоралась. Всё менялось очень быстро. Вчерашнее безопасное место сегодня могло стать прибежищем слуг Врага. Так и случилось. Мне пришлось срочно бежать из тех краёв, а после я не смог найти никаких следов Эдрахила или его посланий. Я так и не ухожу далеко от этих мест. Но за все эти годы тайники мне ничего не передали.

— И так прошло шесть лет?

— Да.

— И ещё ты не прояснил про лагерь, куда я вас отправил. Что в итоге стало с его жителями?

Кемнаро растерянно пожал плечами.

— Того лагеря больше нет. По крайней мере, там уже очень давно никто не живёт. Они постепенно покинули те места. До Дагор Нирнаэт. Если я правильно понял, уходили куда-то на восток.

Во взгляде Майрона мелькнуло что-то очень непонятное, брови хмуро дёрнулись, но уже в следующий миг его лицо вновь закаменело. Однако Кемнаро это уже не смогло бы обмануть.

— А как ты сам думаешь, король Финдарато может быть ещё жив? — спросил он.

Майрон размышлял недолго.

— Думаю, нет. Иначе он выполнил бы своё обещание или подал знак.

— А если он был захвачен в плен? Если бы его отправили в Ангамандо?

На этот раз Майрон молчал немногим подольше.

— Кто из рода Финвэ сейчас ещё жив и в Белерианде? Не считая старших сыновей Феанаро.

— Его внук, — тотчас добавил Кемнаро и пояснил в ответ на вздёрнутую бровь и взгляд собеседника: — Я слышал, что после тех давних событий в Нарготронде Тьелперинквар выступил против своих родичей и даже против воли отца. Он не участвовал в войне с Дориатом и с Гаванями. Он и его верные оставались в стороне от охоты на Сильмарилл. Кстати, после второй братоубийственной резни от Нельяфинвэ и Канафинвэ отвернулись многие прежние сторонники. Ну да, ты спрашивал про другое. Кто ещё есть? Из Второго дома вроде бы остался только внук Турукано Эарендил, но он отправился в Аман с Сильмариллом. Кажется, у них с Эльвинг были дети-полуэльфы, однако их судьба мне неизвестна. Из Третьего дома в живых, конечно, осталась леди Артанис. Вместе с младшими членами королевского дома Дориата она, кажется, бежала в Гавани. Должно быть, она и сейчас находится там.

— Ещё одна последняя в роду принцесса… Да, её мог приютить Новэ. Он — дальний родич её деда, — задумчиво протянул Майрон. — Итак, Тьелперинквар и Артанис… И больше никого не осталось? Ты говорил про войско из Амана. Кто это, аманэльдар или майар? И кто его ведёт?

— Я знаю, что среди них есть майар и квенди ваниар под предводительством старшего сына их короля. Есть и нолдор. Под предводительством их владыки Инглора.

Майрон издал непонятный звук вроде фырканья.

— А кто владыки ваниар и нолдор Амана, ты знаешь? — и, дождавшись озадаченного качания головы Кемнаро, продолжил: — Упоминаемый тобой Инглор — младший сын Финвэ, Арафинвэ. Отец Финдарато. По крайней мере, пятьсот семьдесят лет назад он был королём нолдор, но вряд ли в благословенном Амане что-то могло так быстро поменяться. А старший сын короля ваниар Ингвэ приходится Финдарато дядей. Ну, а теперь смотри. Война длится уже сколько, двенадцать лет? Если бы все эти годы Финдарато оставался в плену в Ангаманди, Враг бы уже это показал. Он бы предъявил пленника и его отцу, и всему валинорскому войску. И сделал бы это как можно шумнее и отвратительнее. Помнишь истории о том, как Враг поступил с Майтимо? Ну, вот. Нет, я почти уверен, что твоего короля в Железном Аду нет. Скорее всего, и не было. Иначе слухи об этом всё-таки пошли бы.

— А если бы Моргот не узнал его в плену? Король ведь мог изменить облик чарами.

— Вернее, у него было такое волшебное кольцо, — припомнил Майрон. — Ну, допустим. Оно могло бы укрыть его истинный облик от орков и от майар, которые послабее меня. Да, признаю, такой шанс есть. Если бы Финдарато не попался в плену на глаза высокопоставленным Айнур вроде балрогов и самому Врагу, он мог бы выдать себя за простого эльда. Но сам посуди: для эльдар в Ангаманди путь один, если не в пыточные, то в рабские шахты. И целых девяносто лет там не протянет никто.

— Но ведь надежда есть!

— Надежда есть. Однако ведь тебя заботит не только судьба твоего короля, но и отца? Можно попробовать поискать следы в Ангаманди. Хотя это как искать нужную каплю воды в целом озере. Либо попытаться отыскать следы ушедших по их изысканиям. Что же задумал Финрод? Прошло много лет. И очень многие свидетели уже давно мертвы.

И вновь повисла тягостная пауза. В ожидании какого-нибудь ответа Кемнаро не сводил глаз с майа. А тот вынул из-за пояса кинжал и снова провертел его в пальцах.

— Так что ты думаешь делать? Ты останешься?

Майрон медленно, но уверенно кивнул.

— Прежде всего мне стоит обеспокоиться тем, чтобы укрепить своё нынешнее фана и перевоплотиться.

Кемнаро растерянно моргнул.

— Но разве ты уже не воплощён? И что для этого требуется сделать?

На лице майа быстро вспыхнула и исчезла слабая улыбка; задумчивый взгляд устремился к тёмному провалу паучьей норы.

— О, неразумное дитя Эндорэ! Чтобы создать видимый и осязаемый облик много умения и сил не нужно. Сложнее удержаться в мире дольше, особенно если ты не привязан Узами Владык. Лучше подумай, где ты намерен спать сегодня. Выбирай. В другом месте я разделаю и приготовлю эту тварь, что едва сама тебя не съела.

— Но ты же не намерен… — Кемнаро не сумел закончить фразу и захлопнул рот и нос ладонью. Запах палёной шерсти и паучьей плоти будто наяву коснулся его носа.

Майрон насмешливо сверкнул глазами.

— Надо же, какие нежности! Нет, тебе определённо повезло, что ты в своё время не добрался до Ангаманди. Там бы ты не кашу с хлебом ел, а приучился жрать всякую дрянь… если бы вообще, конечно, выжил. Ну-ну… Против всех страшных баек, что обо мне бают, эльфятину я всё-таки никогда не ел. Даже в самые голодные годы. А тут выбор у меня вообще невелик. Чтобы сохранить тело в живом виде, мне нужно поглотить съедобную пищу того же веса.

Поигрывая ножом, он лёгким шагом направился к пещере. На пороге всё-таки остановился и оглянулся.

— Ну, и что ты решил, спишь внутри? Если так уж смущает палёный запах, это на самом деле несложно убрать. И там безопаснее.

Кемнаро обвёл взглядом маленькую полянку, посмотрел на майа, что долгое время воплощал собой самый страшный его ночной кошмар, немного подумал, поднял глаза к небу и обречённо кивнул:

— Если уберёшь и эту тушу, и этот запах. Я подумаю.

*

Как и приказывала ему выработанная за многие годы странствий привычка, он проснулся где-то за час до рассвета. Какое-то время лежал с закрытыми глазами в полудрёме, слушая, как снаружи медленно уходит из мира звёздный свет и пробуждаются лес и камни для нового дня. Было совершенно тихо. Лёжа на боку, Кемнаро вспомнил что, засыпая, он ещё слышал доносящуюся от выхода невнятную возню. Сейчас казалось даже странным, что он сумел заснуть в этой пещере и спокойно проспал без тягостных мыслей, донимающих кошмаров или даже дурных снов. Это отчасти наводило на мысли о каком-то чародействе. Эльф заворочался и, уже садясь на одеяле, снова прислушался. Снаружи по-прежнему стояла тишина. Медленно рассеивался предутренний мрак, наполняя пещеру сизым светом. Где-то в отдалении пели птицы в ожидании близкого утра, шелестел кронами лес. И ничего более. Собрав свои вещи в несколько быстрых движений, Кемнаро бросился к выходу и остановился под распахнутым навстречу спокойным утренним небом.

Костёр горел на том же самом месте, что и вчера. И, удивительное дело, к запаху сгорающих ароматных веток теперь примешивался довольно приятный запах жарящегося мяса. Вряд ли майа мог отправиться ночью на охоту… Кемнаро растерянно тряхнул головой, однако выяснять подробности было не к месту и несвоевременно. Знакомую фигуру он увидел в отдалении. Майрон стоял под деревом, скрестив на груди руки и смотрел на восток, где в начинающем синеть небе постепенно бледнел свет самой яркой нынешней звезды.

— Вчера ты говорил про него? — майа не обернулся, видимо, услышал шаги или почуял приближение задолго до любого шума. — Это и есть Сильмарилл принцессы?

— Звезда Эарендила, — немного охрипшим со сна голосом отозвался Кемнаро, тоже глядя в небо. — Так его называют ныне. Утренняя и вечерняя звезда. Любимейшая звезда народа эльдар.

— Я начинаю думать, что пробудился не только в искажённом, но и в отравленном безумием мире, — вовсе без восторга и любования ответил Майрон. — Любая из звёзд Варды пусть и не столь ярка, но намного чище и за ней не тянется целый шлейф кровавых жертв. Финвэ и его дети, и их потомки. В этот смертельный круговорот втянулись и люди, и гномы, и королевская семья и народ Дориата. Сколько ещё Эпох он будет сиять на небе? В качестве чего? Кровавой памяти для грядущих поколений?

Молодой нолдо вздрогнул. Стрела из слов, как ни крути, попала в цель.

— Те, кто пришёл с Запада, верят, что Гил-Эстель была послана Валар Средиземью в знак надежды.

— Ну, возможно, это только моя беда. У меня Сильмариллы давно уже не тождественны с какой-либо надеждой. А, впрочем… — майа оборвал себя на полуслове. — Куда приятнее мне было бы увидеть в небе старшую сестру, — Майрон резко отвернулся и наконец-то оглянулся на Кемнаро. — Ну что? Ты голоден? Будешь завтракать или опять заупрямишься?

— Скажи, что это пахнет не тот паук.

— Ты удивишься. Он вполне съедобен. И весьма неплох на вкус, кстати. Даже напомнил мне какую-то дичь, которой во времена Эпохи Древ нас как-то угощал Оромэ. И этим навёл меня на закономерную мысль. А потом я задумался, как же так получилось, что Унгвэлиантэ, погубившая Великие Древа, долгие годы свободно жила вблизи границ обитаемого Валинора и её никто не трогал?

Кемнаро воззрился на майа с обескураженным вопросом во взгляде. Но тот только небрежно взмахнул рукой.

— Не обращай внимания. Это так, чепуха. Но мясо есть можно, поверь. Оно не повредит. И вот ещё…

Но эльф уже вернулся к костру и с удивлением рассматривал аккуратные мотки странной серо-серебристой пряжи, сгруженные у скалы. Потом протянул руку и поднял с земли странного вида заплечную сумку то ли сплетённую, то ли связанную рыбацким методом из таких же серебристых верёвок. И лишь спустя несколько мгновений он с удивлением понял, что это за материал.

— Я помню, ты говорил, что в этом мире теперь сложно найти хорошие нити для ткачества или даже ткань для рубахи. Или умелого сапожника, — подтвердил догадки майа. На его ногах, кстати, теперь красовались аккуратные плетёные сандалии. Кемнаро невольным жестом мастера и исследователя провёл пальцами по гладким плотным нитям на мотке и удивлённо вскинул брови.

— Она больше не липнет? Как это получилось?

— У меня было несколько часов перед рассветом, — Майрон без особого вдохновения пожал плечами. — Ты упоминал и о том, что иногда заходишь по пути в деревушки эдайн. Все они заброшены или сожжены? Нет ли уцелевших?

— Смотря, что ты хочешь там отыскать.

— Более-менее целую кузню. Лучше было бы найти и хоть какие-то инструменты в ней.

— Это возможно, — подумав, сказал Кемнаро. Он, разумеется, испытывал сомнения относительно руд, металла и качества самих кузнечных печей — что можно найти толкового в нынешних, давно брошенных жителями деревнях, подвергнувшихся многократному разграблению? Однако он смолчал. В чём он не думал сомневаться, так это в искусстве воплощённого Айну. Когда-то король Финдарато вскользь упомянул, что некогда Майрон считался выдающимся мастером среди своего народа. Ловкость кузнечного искусства Саурона Кемнаро некогда имел возможность испытать на собственной шкуре. А в нынешнем жестоком и суровом мире выживать без доброй кольчуги и острой стали хорошего меча стало весьма непросто. Кемнаро снова повертел в руках моток паучьей паутины.

— Далее в Химладе есть несколько деревень. Можно посмотреть, сохранились ли они.

Майрон кивнул в ответ каким-то своим мыслям.

— Ясно. Ещё за эту ночь у меня было время кое о чём подумать. И теперь хорошенько подумай ты. Перед решением уйти Финдарато или остальные что-то говорили о Гаванях или про путь к Барад Эйтель? И ещё: те эльдар, что остались с тобой после ухода короля… может быть, ты припомнишь, вы могли вести какие-то разговоры между собой. Мне нужно понять, участвовали ли они в Первой резне. И не спеши с оскорблённым видом мотать головой. Я достоверно знаю, что Эдрахил-то — точно да.

— Возможно, — отрывисто и куда более сухо проговорил Кемнаро. — Но зачем это тебе?

— Я тут попытался за делами просчитать ход мыслей своего ученика. Когда-то мне это неплохо удавалось. На тот момент в лагере оборотней у Финдарато было не так уж много вариантов, куда пойти. Он мог бы вернуться в Нарготронд. Это вроде бы казалось самым очевидным выходом. Но в таком случае возвращались бы вы все. И если получше поразмыслить: Финрод был прилюдно изгнан своим народом. Ты помянул, что Артаресто уже вернул себе власть над городом, но на тот момент вы знали только, что в Нарготронде правят младшие Феанарионы. Думаю, Финдарато не пошёл бы туда. Не с его гордостью. И в Химринг и в Химлад тоже. После этой истории с добычей Сильмарилла он не стал бы лишний раз связываться со старшими Феанарионами. Не стал бы даже проходить через подвластные им земли. Из этого получается, что отпадают сразу юг и восток. Так?

— Так, — от неожиданности вывода Кемнаро даже присел на камень у костра. За рассуждениями майа было крайне любопытно наблюдать, особенно когда он их озвучивал вот так, вслух и подробно, а не вываливал сразу итог и не наслаждался ступором собеседника.

— Идти в Дориат было ближе и разумнее всего. Вас даже проводили бы до самых границ Завесы и уберегли бы от любых опасностей в дороге. Но он открыто отказался от этого пути. Кстати, отказ идти в Дориат только подтверждает его нежелание возвращаться в Нарготронд. Если бы Финдарато хотя бы помыслил о возвращении, он рассматривал бы маршрут по Дориату вдоль Завесы Мелиан как самый безопасный путь домой. И вот тут встаёт вопрос: почему? Ведь на самом деле была не одна весомая причина идти в Менегрот: у Финдарато там жили родичи. Элу Тингол приходился ему двоюродным дедом. А кроме того, там жила Артанис с мужем. До которой, кстати, уже вполне могли дойти тревожные слухи о любимом брате. Так почему он не успокоил её сам? Ещё ты сказал, что многие ваши мечтали нелюбезно побеседовать с Тинголом по душам о Сильмарилле. И мне теперь думается, что именно это и отвратило моего ученика от такого решения. Он не захотел ссоры, которая могла бы повредить в том числе его сестре. Ведь, если поглядеть, Инголдо и так не очень уместно вмешался в личный семейный вопрос Эльве, отчасти расстроив его планы. И колебания Финдарато могли найти понимание у кого-то из вашего отряда. Идея идти в Дориат могла посулить новую встречу с Береном, если бы тот тоже решил туда вернуться. А отпускать своего короля в новый смертельный поход твои товарищи уже не хотели бы.

Кемнаро приложил ладони к загоревшимся жаром волнения щекам.

— Должно быть… Возможно… Но тогда… Куда же они могли пойти?

— Если исключить юг, восток и, конечно, север, то, видимо, остался только запад. На западе Бретиль, Хитлум и Гавани. Есть ещё вариант с Гондолином, но я его всерьёз не рассматриваю, и ты сам поймёшь почему. Идти в Бретиль? Но с какой целью? Конечно, можно предположить, что Финдарато решил отыскать кого-то из рода Беора, кого знал ранее. Только зачем? Как это могло что-то исправить? Могла ли, например, мать Берена повлиять на решение сына жениться? Возможно, и могла. Только это никак не повлияло бы на общее положение дел. Мы можем оставить этот вариант в уме, как возможный. Но на мой взгляд Финдарато, скорее всего, отправился дальше. А вот куда: в Барад Эйтель к Финдекано или в Гавани к Кирдану? Это вопрос из вопросов. Оба они попадают под описание «старого доброго знакомого». Ладно, ты поешь, а продолжим позже.

Будто заворожённый даже не чарами, а умозаключениями майа, сделанными, казалось бы, на ровном месте, Кемнаро послушно подсел к огню и даже откусил кусочек предложенного мяса. С опаской, правда. Впрочем, этот вкус действительно ничуть не наводил на мысль о своей сути. Жареный паук напоминал хорошо прожаренную дичь.

Запивая мясо травяным настоем из котелка, Кемнаро отвлечённо наблюдал за тем, как ловко порхают руки Майрона над сплетённой им заплечной сумкой, продуманно прибирая по уготовленным местам моточки паучьей пряжи, какие-то подобранные камешки, невесть чем привлёкшие внимание слуги Ауле, а также сорванные травы и цветы, тщательно завёрнутые в широкие листья. Кемнаро вдруг припомнил, что помимо своего служения у Валы-Кузнеца, Майрон некогда учился и у Эсте. Даже после изгнания и отречения от Валинора Валиэ-Целительницу частенько поминали целители в Аглоне и в Нарготронде.

— И всё-таки? — напомнил о себе Кемнаро, покончив с завтраком. Майрон задумчиво поглядел на него, поскрёб щёку ногтями.

— Ну да. Ладно, закончим и с этим. Давай теперь смотри, Барад Эйтель или Гавани? И туда, и туда можно было бы добраться более-менее безопасно. От Бретиля через земли Дор-Ломина. Разумеется, нельзя исключать, что какая-то опасность могла подстеречь маленький отряд на пути. Но, допустим, мы сейчас говорим не о возможностях, а о самих причинах, побудивших Финдарато выдвинуться в поход. На начало года Барад Эйтель всё ещё находился в осадном кольце северных войск. Нет причин думать, что к лету что-то особо изменилось. Но полностью ту крепость отрезать было сложно из-за особенностей рельефа. Даже Моргот это понимал. Если бы Финдарато захотел, он бы сумел передать сигнал кузену Финдекано о приближении, и его бы встретили и проводили, как дорогого гостя. Но опять же, чем Финдекано, пусть и нолдоран, мог бы повлиять на тогдашнее положение дел? Да, он мог бы, конечно, списаться с Нельяфинвэ, а тот мог бы, в свою очередь, попробовать властно окоротить гонор своих братьев. Это если бы целью Финрода было вернуть себе Нарготронд и корону. Я тут не могу спорить: это вполне разумная и уместная цель. Но входила ли она в планы Финдарато? Вот теперь и думай. Ты был там и тогда, когда его изгнал народ, и тогда, когда он выступил в последний поход. Стал бы твой король пробираться в Барад Эйтель и лишний раз баламутить отношения в родне, заодно внося смуту между Первым и Вторым Домом?

Теперь уже Кемнаро размышлял недолго.

— Нет. Не думаю. Не стал бы.

— Тогда какая ещё причина твоему королю идти в Барад Эйтель?

— А какая причина ему идти в Гавани?

— А вот тут как раз одна причина очевидна. Исчерпав возможности короля и принца нолдор, Финдарато мог бы вспомнить о преимуществах принца теллери. Он мог бы попытаться обратиться к Ульмо, к Оссэ и Уинен. И то, о чём мне страшно даже подумать: он мог бы решиться на возвращение в Валинор на корабле синдар. Чтобы просить милости у Владык за весь народ нолдор и за Пришедших следом. За всё Средиземье.

Кемнаро так и застыл с открытым ртом. Лишь несколько минут спустя он отмер и сумел проговорить:

— Как через семьдесят лет это сделал Эарендил? И без Сильмарилла?

Руки Майрона порхнули над чёрным потоком распущенных волос, аккуратно разбирая прядки. Майа вознамерился заплести себе косу.

— Без Сильмарилла. Видишь ли, такие идеи рождались не единожды. Были попытки и раньше. Однако Финдарато мог надеяться воззвать к Ульмо и умолять его провести корабль безопасными водами к берегам Тол-Эрессеа. Вот почему я спрашивал у тебя о его спутниках. Тех, кто нёс на сердце груз братского кровопролитья, он бы с собой не взял. На самом деле я не знаю, насколько возможно было бы вернуться в Валинор без позволения Валар. После ухода изгнанников и воцарения Моргота на троне Ангбанда, Владыки обезопасили свои пределы чарами. Если Финдарато и вправду вышел в Море на корабле, я не скажу теперь его судьбу.

*

В повисшем молчании Кемнаро какое-то время обдумывал услышанное, затем медленно кивнул.

— Эдрахил и вправду был в Альквалондэ. И Айменел, и Кальмегил тоже. Они были стражами Аглонской крепости, я помню их с детства. Выходя на тот последний бой в Войне Слёз, они так и сказали друг другу, что, наверное, пришёл их час вернуть долг, который судьба так долго не принимала.

— Ты вырос в Аглоне? — в глазах Майрона промелькнуло странное выражение. — А… твой отец?..

— В Аглоне у него жили дальние и близкие родичи и любимые друзья. Отец строил Аглон, хотя и был подданным Третьего дома. А в жёны себе взял деву-синдиэ. Он не участвовал в битве в Лебяжьей Гавани. Я не уверен за других спутников короля, но, думаю, и они тоже не принимали участие в той… ссоре.

— А ты, стало быть, дитя Долгого мира. И тут я опять же оказался прав, — с лёгкой улыбкой заметил майа, откидывая за плечи перевязанную шнурком длинную косу. — Ты говорил, что Эдрахил хотел найти леди Артанис? В Гаванях? А ты не думал, что в этом был и какой-то другой смысл?

— Считаешь, что Эдрахил тоже догадался и отправился искать Кирдана Корабела?

— К сожалению, всё это лишь догадки от первого до последнего слова. Без доказательств. А где их искать теперь, я пока не знаю. Однако я надеюсь однажды побеседовать с Новэ по душам. А что до остального… я думаю так: о судьбах своего короля, отца и остальных тебе однажды будет сподручнее узнать по ту сторону Моря. Если ты, конечно, будешь туда допущен.

— Я догадываюсь, — ответил Кемнаро. — Тогда скажи ещё только одно. Мой отец, ослушавшийся воли Владык… коли он сошёл в Бездну Мандоса, скоро ли вернётся оттуда? Или моя мать, не ушедшая с народом Ольвэ за Море в ещё более ранние годы?

И Майрон ответил: — Не скоро. В любом случае.

— Тогда есть ли разница, где их ждать или искать?

*

День неутомимо продолжал свой путь через равнины и горные хребты; свой путь продолжало по небу от рассвета к закату небесное светило, вернее, не просто светило, а дева Ариен в золотой ладье. Из сказанной вскользь оговорки Кемнаро теперь знал, что лучезарная светоносная майэ — старшая сестра его спутника. С которым они тоже продолжали свой путь — вдоль хребтов и отрогов Гор Ужаса, за реку Эсгалдуин, к восточным границам Нан-Дунгортеб, где начинались земли бывшего Химлада.

Когда-то много лет назад Кемнаро пришёл бы в ужас от такой компании. Он и сейчас ещё не до конца разобрался, что ему думать и как правильно относиться к странному повороту в собственной судьбе. Одно он чувствовал и понимал — случайности не случайны. И два пути сегодня пересеклись отнюдь неспроста. Его прежние встречи с Сауроном не оставили в душе никакого светлого следа, только стыд, сомнения, страх и боль. Так продолжалось и до того памятного дня, показавшегося Кемнаро самым страшным в его жизни. Но потом он открыл глаза под раскидистыми лапами елей на очень светлой и очень просторной лесной поляне, увидел лицо отца, а наклонившийся над ним Эдрахил коротко пояснил, как же так вышло, что Кемнаро созерцает не потолок темницы в подземелье Минас Тирита и не сумрачные тени Бездны Намо. А далее осталось только жить с сознанием этого долга, который никогда, возможно, не получится вернуть по справедливости.

Хотя, если подумать, Майрон в первую очередь спасал своего ученика. Они, десятеро, только пошли королевским довеском. Однако пошли. И это всё-таки стоило какой-никакой благодарности.

К своему удивлению, неоценимым достоинством от неожиданной компании Кемнаро обнаружил весьма интересные беседы. Испытывая странную неловкость, он поначалу пытался заглушать её сыплющимися без меры вопросами, хотя и понимал, что это, должно быть, выглядит нелепо и даже дико. Кто-то другой на месте Майрона, тот же Малосион, давно бы непрозрачно намекнул про опасность лишней болтовни и напомнил бы про орочьи засады. Майа засад не опасался, как не боялся и самих орков, и других слуг Тени. Лишние разговоры его не раздражали. Горы и равнины открывались перед ним словно хорошо написанная книга со всеми своими тайнами и приметными знаками. Чтобы незаметно разминуться в пути с чужим отрядом, он мог лишь задержать время привала чуть подольше или отложить его на поздний срок. Кемнаро порой казалось, что при необходимости они с Майроном и вовсе могут стать полностью незримыми для чужих глаз. Может быть, это и было истинное колдовство Айнур. Но здесь, на востоке, если они не желали отыскать себе неприятностей, стоило и дальше держаться в тени — как от орков, так и от Эльдар, и от Людей.

Однажды Кемнаро всё-таки осмелился расспросить бывшего майа Ауле: что же стоит понимать под обещанным прощением Великих и их милостивой помощью жителям Эндорэ? Майрон ответил не сразу.

— Когда-то Валар уже сочли за великую милость то, что они подарили Перворожденным право жить на их земле за Морем. Как ты и сам знаешь, за приглашением последовали не все. Так и вышло, что только народ ваниар полностью оправдал ожидания Великих. Теллери и синдар долго сомневались, мялись, разделились и даже поселились где-то на берегу. Их не так привлекал свет Древ, как само Море. Про нолдор тебе и вовсе рассказывать незачем. Возможно, рано или поздно вам и будет позволено вернуться в Вечный Край. Но не всем. Точно не Феанорингам с их клятвой. Даже если им улыбнётся невероятная удача и они отвоюют себе Сильмариллы, даже если сам Маэдрос встанет на колени перед Тронами и преподнесёт все Камни Варде, сжимая их в своей стальной руке. Лорд Феанаро никогда не поднимется из Бездны. А их не пустят обратно в Валинор.

— А что в этом Валиноре… как бы там было? — этот вопрос Кемнаро когда-то хотел задать отцу, но отчего-то так и не осмелился. Взгляд Малосиона обычно темнел и леденел, едва обращаясь к памяти об утраченном. Кемнаро про себя догадывался, что за своими плечами в Исходе и на Льдах его отец оставил много потерь с самыми разными именами. К старшим товарищам Кемнаро тоже как-то не подходил с вопросами. Было не принято. И почему-то выходило, что проще оказалось расспросить Тёмного майа. Который, как Кемнаро понял по одной случайной фразе, тоже вряд ли надеялся когда-либо вновь увидеть Валинор.

— Твоим нолдораном там бы был Арафинвэ Инголдо Финвион, правящий из королевского дворца в Тирионе, а его королевой — Эарвен из теллери. Верховным королём аманэльдар — Ингвэ Ингвэрон, король ваниар, живущий в своём доме у подножья Белой горы. Из прекрасного города Валимара, столицы Валинора, он бы оглашал вам волю Великих. Возможно, за эти годы Ауле вернул свою дружбу нолдор. А может быть, и нет. Но вы учились бы у других, у Старших и у Младших. Искусствам, чарам, жизни и веселью. Твои годы незаметно текли бы среди учения, славных трудов и весёлых праздников. Ты завёл бы себе много друзей, отыскал бы дальнюю и ближнюю родню, пел бы хвалебные гимны Королю и Королеве Арды, подносил бы им на праздниках дары. Однажды, наверное, выбрал бы себе спутницу жизни и открыл бы с ней начало времени детей. И через несколько Эпох почти позабыл бы думать про те два-три столетия, что когда-то прожил в Сирых Землях. Или рассказывал бы потом сказки своим праправнукам о страшных днях и о какой-то там войне. А они бы ахали, хихикали, но не понимали бы, почему должны бояться и в каких местах твоего рассказа.

— Но с чего бы?

— Потому что там, в Благословенном Краю, нет страха, ранений, смерти, долгих разлук и потерь. Потому что Владыки всегда правы, безошибочны, непобедимы и светлы, а сияющая в часы перед закатом и рассветом яркая звезда — просто звезда Гил-Эстель. Очень любимая. Очень красивая. И очень пустая.

В этих словах майа не было лжи и не было привычной иронии или насмешки. Но была горечь, пусть она и пряталась где-то глубоко. Очень ловко укрытая.

— Но ведь можно завести друзей и здесь? Найти и близких, пусть не по крови, но по духу. Жить, учиться и трудиться. Выбрать себе жену и с ней завести детей. И рассказывать им настоящие истории, а не подслащённые сказки. Которые заставят грустить и смеяться. В тех самых, нужных местах.

И Кемнаро поймал на себе взгляд майа. Без насмешки в лице, лишь едва вскинув вверх изогнутую бровь, Майрон смотрел на него с каким-то особенным интересом, будто бы оценивающе. И потом кивнул, словно соглашаясь не то со словами, не то с собственным мыслями.

— Думаю, можно. Но опять же, как и что — это покажет только время.