Экстремальная медицина (джен)

Всё ещё пребывая в полнейшем обалдении, я повиновался. Гамов крепко взял нас за плечи, сказал:

— Совместная трансгрессия. На счёт три.

Оказались мы во дворе, подобные которому тут называли «колодцами»: узкий, зажатый высокими, почти без окон стенами. Гамов, всё так же держа нас за плечи, вывел через пару проходных дворов на улицу и почти тут же открыл дверь одного из домов, снабжённую официального вида табличкой. Прочитать её мы не успели.

На проходной Гамов предъявил какую-то бумагу, и нас пропустили. Сразу за проходной ждал мужчина лет сорока пяти на вид, невысокий, сухощавый и очень взволнованный. По тому, как он взглянул на короб в моих руках, я сразу уверился: он знает, что там. Моя уверенность тут же получила подтверждение:

— Принесли?

Гамов кивнул, и мужчина торопливо повёл нас куда-то по запутанным коридорам и лестницам — вниз. На ходу он спросил:

— Лёш, ты уверен?

— Процентов на девяносто. А хоть бы и нет — хуже-то не будет.

— Куда уж хуже! — не очень понятно для нас, но не для Гамова, хмыкнул провожатый и замолчал.

Помещение, где мы в конце концов оказались, походило на операционную, как я её себе представлял. Только производило странно гнетущее впечатление. Стефан поёжился и пробормотал:

— Гадость какая!

Секунду спустя и я понял, что к запахам крови и дезинфекции, которые и сами по себе были не сильно приятными, примешивался ещё один, слишком явный для чутья наших вторых ипостасей — запах смерти. Понял чуть раньше, чем углядел очертания человеческого тела под покрывавшей стол простынёй. И осознал, что шагнувший нам навстречу мужчина в «докторском» халате был не врачом, а — я попытался вспомнить мельком слышанное слово — да, патологоанатомом.

— Сколько времени прошло с момента смерти? — вместо приветствия спросил у него Гамов.

— Около двух часов, — мужчина глядел настороженно, причём не столько на нас, сколько на нашего провожатого. — Виктор, ты можешь толком объяснить, что за шутки?

— Не могу, — хмыкнул тот, — сам толком не понимаю. Лёшка сказал, что эти ребята смогут оживить мёртвого. При определённых условиях. Ты ведь сделал, как я просил?

— Да, только визуальный осмотр, без вскрытия... Мужики, что за бред, у кого из нас крыша съехала?

— Ни у кого, — спокойно сказал Гамов. — Надеюсь. Вы сказки в детстве читали? Про Живую и Мёртвую воду?

— Слушайте, вы со мной не...

— Товарищ, время дорого. Или вы верите нам и помогаете, или я воспользуюсь полномочиями, но этого мне не хотелось бы.

Хозяин помещения открыл было рот, но потом махнул рукой и сдёрнул со стола простыню:

— Да пожалуйста! Ей уже всё равно.

Я шагнул ближе — и вцепился зубами в собственную руку, пытаясь сдержать крик. И тошноту, счастье ещё, что ел давно. За моим плечом грязно выругался Стефан — я и не подозревал, что он такие слова знает, половины не понял. Гамов каким-то замороженным голосом проговорил:

— Витя, ты мне потом место покажешь. Я эту мразь своими методами найду. Он к вам на коленях приползёт с чистосердечным в зубах, ноги целовать будет, чтобы арестовали!

На последних словах в голосе Алексея Петровича прорезалась такая ярость, что я вздрогнул. Перевёл взгляд от страшно, накрест располосованного живота на лицо мёртвой женщины и снова едва не вскрикнул: это была совсем юная девочка. Ровесница Маши, наверное.

— Приползёт, а потом «по дурке» проканает, — мрачно буркнул Виктор.

— Не проканает, уж я позабочусь!

— Ну и огребёшь от своих по полной!

— Ничего, разберусь как-нибудь! Имею право иногда оказывать помощь следствию.

Его сдержанная ярость помогла мне собраться. Я осторожно открыл короб, натянул перчатки и начал методично расставлять на стеклянном столике бутыли, салфетки, контейнер для отходов... Стефан тоже успел частично взять себя в руки, раскрыл тубу с тростником, встал слева, чтобы не мешать. Гамов, натянув запасные перчатки, взял бутыль:

— Я подержу, макать будет удобнее.

Так действительно было удобнее. Я окунул тростинку в бутыль, зажал, как учили, второй конец, осторожно вынул. Теперь нужно было раздвинуть рану, чтобы вода попала в самую глубину. Я нерешительно протянул левую руку. К горлу снова подкатила тошнота.

— Что делать-то надо? — неожиданно спросил хозяин помещения, имени которого я так и не знал. — Сказали бы, у меня-то лучше получится.

— Не сработает, — коротко ответил Гамов. — Только в его руках.

Меня осенило:

— Вода должна быть из моих рук, а помогать-то можно! Только перчатки обязательно, если в кровь попадёт — смерть.

Вряд ли ему стоило напоминать про перчатки, их рядом целая коробка стояла, но в таком деле лучше перебдеть. Мужчина хмыкнул, но обошёлся без комментариев. Быстро натянул перчатки и зашёл с другой стороны стола:

— Что нужно? Дно раны открыть?

От его профессионально-делового тона я почти успокоился. Кивнул. Примерился и начал капать Мёртвую воду, стараясь, как было велено, попадать в ритм сердца.

Сначала ничего вроде бы не происходило. Потом мой добровольный помощник тихо ахнул, намётанным взглядом раньше нас заметив изменения. А ещё через полминуты и мы все увидели, что рассечённые внутренности срастаются, сгустки крови словно втягиваются в розовеющую плоть, и страшная, изуверская рана начинает плавно стягиваться, уменьшаться в размерах, сперва медленно, а потом — всё быстрее. Краем глаза я заметил, как стоящий в ногах тела Виктор яростно протёр глаза и восхищённо выругался. Мне самому хотелось ущипнуть себя, да побольнее — я даже лучше симплитов понимал, насколько невероятным было происходящее.

Когда пропал последний след от раны, я хотел было отложить тростинку, но вспомнил, что следует вылечить все повреждения. Даже не то, чтобы вспомнил — просто меня не покидало ощущение незавершённости. Мой помощник, выслушав несколько сбивчивые пояснения, стал осторожно поворачивать тело, указывая на все, даже самые маленькие царапины — некоторые я сам бы и не заметил, но он явно был хорошим профессионалом. Затем мы занялись синяками: он скальпелем проводил царапину, а я заживлял. Очередной тщательнейший осмотр не выявил ни одной самой крохотной ссадинки, но ощущение нарушенной целостности так и не прошло. Я уже готов был решить, что чувства меня обманывают, тем более что ни о чём подобном в инструктаже не было, но тут, наконец, догадался.

— Скажите, а она... то есть он её... — я почувствовал, что неудержимо краснею, некстати вспомнив «шоу» в волшебном лесу.

— Насильственная дефлорация имела место.

Термина я не знал, но смысл фразы был понятен без перевода. Я нерешительно проговорил:

— Наверное, надо и это тоже... поправить.

Мой помощник кивнул, выбрал из разложенных на отдельном столе инструментов один, похожий на странного вида щипцы:

— Давай парень, смелее. Раз уж взялся...

Стефан отступил на шаг и, кажется, отвернулся. У меня такой возможности не было. «Это не девушка, — убеждал я себя. — Это труп. Кусок мяса. Которому ещё только предстоит стать живым. Она ничего не чувствует. То есть он, труп. И ничего не вспомнит...». Всё равно было невыносимо стыдно. К тому же я понятия не имел, как должен выглядеть результат. Оставалось только надеяться, что мой помощник это знает.

Впрочем, знания анатомии не понадобилось — я наконец-то ясно ощутил целостность. Помощник поймал мой взгляд и убрал инструмент:

— Что теперь?

Я по возможности аккуратно сложил в контейнер последнюю тростинку (их понадобилось пять, кончик быстро разлохмачивался под пальцем), снял перчатки. Спросил:

— Руки помыть можно?

Мне казалось, что это надо сделать обязательно, хоть я и работал в перчатках. И очень долго смывал мыло — это тоже представлялось важным. Пока я мылся, никто не проронил ни слова. Мой помощник умело, не касаясь наружной стороны, стянул перчатки и тоже принялся мыть руки. Гамов, осторожно завинтив бутыль, последовал его примеру. Стефан закрыл тубу и до белизны сплёл пальцы. Волновался он едва ли не больше меня — смотреть всегда тяжелее, чем делом заниматься.

Я тщательно промокнул руки салфеткой и открыл вторую бутыль. Было очень страшно. Даже страшнее, чем в начале. Стефан шагнул ближе, почти шёпотом спросил:

— Помочь?

Я покачал головой. Взял бутыль левой рукой, наклонил — над телом, чтобы ни одна капля не пролилась мимо. Сцепил зубы, унимая дрожь, плеснул в горсть немного воды и принялся обрызгивать словно бы слегка порозовевшее тело. Добавил ещё воды. Потом — ещё. На четвёртый раз словно кто-то сказал в ухо: «Довольно». Я поставил бутыль на столик, набрал в грудь побольше воздуха и наклонился к лицу девочки, которое так и не успел толком рассмотреть. Губы её были холодными, но ощущения прикосновения к мёртвому не возникло. Я прижался поплотнее, медленно выдохнул... я не представлял, как это должно произойти, а произошло совсем просто: губы девушки чуть шевельнулись, я торопливо отстранился, но ещё успел почувствовать лёгкое движение воздуха — выдох. В наступившей мёртвой тишине следующий её вздох услышали все. У меня подкосились ноги — не то от усталости, не то от облегчения. Стефан, сам белее стенки, крепко обнял меня за плечи, поддержал. Шепнул в ухо:

— Ты молодец, Ромен. Ты даже не представляешь, какой же ты молодец!

Мужчина, имени которого мы до сих пор не знали, наклонился над девочкой, взял её запястье. Проговорил ошеломлённо:

— Дышит. И пульс нормальный. Слушайте, это что? Настоящее волшебство, которого не бывает?

— Именно, — Гамов тихонько рассмеялся. — Волшебство. Настоящее. Которого не бывает. Вы и не представляете, насколько его не бывает — такого!

В этот момент девочка открыла глаза. И мне снова стало страшно.

Она посмотрела на склонившегося над ней мужчину и попыталась приподняться, но он удержал. И правильно сделал — ещё не хватало ей оглядываться! Сказал успокаивающе:

— Вам лучше сейчас не двигаться. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — голос был скорее удивлённым и только чуть-чуть испуганным. — А что со мной случилось?

— А что вы последнее помните?

— Ну... я из кино шла, через пустырь. А потом... нет, не помню. Вроде бы шла-шла — и сразу тут. А что было-то? И где я?

Гамов повернулся к нам, одними губами быстро спросил:

— Заклинания можно?

Я сообразил, что не знаю, но Стефан торопливо закивал. Гамов шагнул к столу, наклонился, окончательно заслоняя девочке обзор:

— Вы потеряли сознание. Ничего страшного, скорее всего просто спазм, это в вашем возрасте бывает. Сейчас поспите, и всё пройдёт.

— Но я не могу! Меня дома ждут, бабушка! — она снова попыталась приподняться.

— Назовите телефон, я позвоню вашей бабушке.

Девочка смирилась и назвала номер, а через минуту уже спала. Гамов удовлетворённо усмехнулся:

— Удобная вещь — кольцо, да, мальчики? Так, товарищи, давайте решать, что нам теперь со всем этим делать? И для начала, накройте её чем-нибудь, если можно.

— Правда, Сеня, найди хоть простыню чистую, что ли, — впервые заговорил Виктор, наконец-то представив нам хозяина помещения. Тот ошеломлённо помотал головой и вытащил из шкафчика чистый халат. Накрыл спящую девочку. Выглядел он совершенно обалдевшим — а ведь минуту назад спокойно с ней разговаривал, надо же. Вот что значит профессионализм! Снова помотал головой, сказал:

— Знаете, мне сейчас страшно хочется выпить. Такое на трезвяк видеть — с катушек слетишь! Пошли ко мне!

Прежде, чем последовать приглашению, мы осторожно упаковали драгоценные бутыли и контейнер с мусором обратно в короб. Оставить всё это даже ненадолго в чужом помещении казалось невозможным.

Комната отдыха располагалась через коридор и выглядела обшарпанной, но уютной. Или это так казалось после того мрачного зала? Гамов посмотрел на стоящий в углу диван и задумчиво проговорил:

— А уложим-ка мы девочку здесь, а? А то мне всё как-то не верится.

Никто не возразил. Мне самому, стоило выйти за дверь, стало казаться, что никакой воскресшей девочки и вовсе нет. Виктор только спросил:

— А не разбудим?

Несколько минут спустя завёрнутая в белый халат девочка, имени которой мы не догадались спросить, мирно спала на диване, а мы разместились на наколдованных («Кутить так кутить», — сказал Гамов) стульях. От выставленной хозяином водки (вернее, разведённого спирта) мы хотели было отказаться, но Алексей Петрович махнул рукой:

— А, ладно, за такое можно! Только нам по чуть-чуть, дел ещё будет выше крыши.

Нам налили и правда по чуть-чуть, на палец, а вот Сеня с Виктором заглотнули по полстакана разом и тут же разлили по новой. Гамов рассмеялся:

— Эй, мужики, вы бы не увлекались, а то надерётесь, вытрезвляй вас потом! Тебе, Витька, ещё придумывать, как дело оформлять — документы-то уже в работе, нет?

— Я что, первый день замужем? — возмутился Виктор. — Ничего я пока не оформлял, забрал тело и протокол, из наших только водитель в курсе, а ему пофиг. Конечно, просто так «потерять» такое дело не удастся, но у тебя же есть какие-то свои методы, а? Насколько я понимаю, теперь сможешь у своего начальства санкцию получить.

— Санкция у меня уже есть вообще-то, — усмехнулся Гамов. — Но что бумаги подчищать не придётся — это хорошо. Сейчас перечислишь всех, кто в курсе, ни к чему им лишнее помнить. А пока кончай глушить водку и пробей адрес, не по телефону же мне с её бабушкой разговаривать! Что, кстати, на ней было надето?

— Я тебе протокол сейчас принесу, — Виктор поднялся.

— И саму одежду захвати.

— Да там от одежды…

— Ничего, разберусь. Про «молчать» тебе напоминать не надо?

— Я что, похож на идиота? А, кстати: как твои идеи на счёт «чистосердечное в зубах принесёт»? Нет тела — нет дела.

— Ничего, эта мразь у меня и без тюрьмы огребёт, — мрачно пообещал Гамов. — Я, знаешь, человек начитанный и с фантазией. Придумаю что-нибудь... нетривиальное.

Жалости к убийце я не испытал ни малейшей, но по спине пробежал холодок. Я и не подозревал, что наш куратор может быть таким.

— А сам потом не огребёшь?

— Вот ещё! Я как Остап Бендер — чту уголовный кодекс. Сказано же: нетривиальное.

— Ага, ну и ладушки, — удовлетворённо кивнул Виктор. Мысль о том, что насильник на законных основаниях может избежать ответственности, явно была ему не по вкусу.

Хозяин тем временем налил себе третью порцию, но пить не стал, а потребовал объяснений. Кои и были ему даны в достаточно сжатой форме, а закончил Гамов вопросом:

— Вы понимаете, что допустить болтовни мы не можем? Вы нам очень помогли, так что предлагаю выбор: либо забыть всё это, как по инструкции положено, либо помнить, но с наложением заклятья «печать на устах» — рассказать кому-то не сможете ни в какой форме, даже если захотите.

Сеня почесал затылок:

— Да, дилемма... Нет, я вас понимаю, секретность и всё такое... Знаете, я лучше помнить буду, хоть и под гипнозом. Это же... чёрт, до сих пор не верится! Это, считай, богом побывал! И такое — забыть? Нет уж, давайте свою печать и буду мучаться!

— Будете наверняка, — предупредил Гамов. — Ну да если что — Витя знает, как меня найти.

— Ладно, я болтать не любитель, переживу.

Заклинание это мы знали, но смотрели внимательно: просто на время заткнуть человеку рот было несложно, а вот пожизненное молчание об определённых вещах требовало виртуозного исполнения.

Вернувшийся Виктор отдал Гамову папку с бумагами, а нам пояснил:

— Там пустырь заросший, а рядом стройка, сваи бьют — ничего не услышишь. Этот гад её, видимо, в кусты затащил, ну и... а потом ножом. Специально, мразь такая, не просто убил, а располосовал... ну, вы видели. Старичок один с собакой гулял, она и унюхала, а то в зарослях и до завтра бы не нашли. Повезло, да? Алексей говорил, что нужно свежак, чтобы час или два, не больше. А чтобы днём — такого я вообще не помню. Наглая тварь! Ну да недолго ему гулять, Лёшка что-нибудь придумает.

Мне самому здорово хотелось «что-нибудь придумать». Например, пригласить этого, условно говоря, человека, прогуляться по безлюдным местам под полной луной. У Стефана, судя по сжатым кулакам, желание было ещё более тривиальное. Виктор посмотрел на нас внимательно и строго предупредил:

— Парни, давайте только без глупостей, да?

Гамов захлопнул папку и предложил:

— Сделаем так: я сейчас к её родным заскочу, наплету им что-нибудь, чтобы до утра не волновались... скажу, что врач, живу рядом, увидел, что девочке стало плохо, и отнёс её к себе. Заклинание лёгонькое наложу, чтобы восприняли спокойно и сразу к ней бежать не захотели. Её потом к себе отвезу, пригляжу на всякий случай. А утром, если всё будет в порядке, домой доставлю. Бумаги отдашь?

— Забирай, всё едино, ведь дело прикрывать. Да, вот тебе ещё, — он протянул кассету с фотоплёнкой. — Оперативная съёмка, даже проявить не успели.

— О, это ты молодец, спасибо! И вообще, я твой должник!

Виктор хмыкнул:

— Ты мне все долги авансом выплатил. А если эту мразь найдёшь и накажешь — так счёт за мной.

— Договорились! — хмыкнул Гамов и исчез.

Дальнейшее я помнил плохо. Как только в событиях возникла пауза, возбуждение схлынуло, оставив какую-то запредельную усталость. Помню, что Стефан превратил стул в кресло, устраивая меня поудобнее, а Семён отпаивал горячим и очень сладким чаем. Потом вернулся Гамов, взял девочку на руки, велев нам идти за ним. Стефан нёс короб с бутылями, а другой рукой поддерживал меня под локоть, что совсем не было лишним. Меня усадили в машину, и там я отключился окончательно, хотя потом Гамов утверждал, что до постели я дошёл своими ногами. Может и так, но в памяти это не отложилось