Экстремальная медицина (джен)

Примечание автора: читая сноски следует иметь в виду, что выделенное жирным шрифтом взято из обычных справочников, а не выделенное — из магических 😉

-----------------------------

В тысяча девятьсот сороковом году занятия в Абри-де-Монтань, старейшей в Южной Европе школе магии, закончились раньше обычного. Война стояла на пороге, и если от симплитских[1] войск, даже вооружённых новейшей техникой, Горное убежище вполне могло защитить, то с магическими властями «нового мира» пришлось бы воевать всерьёз — либо сразу сдаться, приняв их условия. Руководство школы выбрало третий путь — распустить учеников на каникулы, предоставив их судьбе и воле родителей.

* * *

Вивьен Д'Этоли так никогда и не смогла до конца понять, что заставило её родителей, чистокровных французов и чистокровных магов, бежать из страны. Вслух её мать сетовала на бомбёжки, но Вивьен подозревала, что на самом деле имела место какая-то личная, или, скорее, родовая, вражда между её семьёй и кем-то из верхушки Радеющих-за-чистоту[2]. Иначе какой был смысл бежать в Англию? Её тоже бомбили, и даже активнее, чем Францию.

Интерконтинентальные порталы были заблокированы ещё в самом начале войны, но для магов не составило труда получить местечко на одном из последних судов, уходящих за Ла-Манш. Сама Вивьен ехать не хотела категорически, она считала, что негоже бросать свою страну на волю врага. Отец утверждал, что негоже встревать в симплитские войны, а Радеющие — не враги, их цели, в сущности, не могут не вызывать некоторого сочувствия...

У Вивьен они сочувствия не вызывали.

Отчаявшись в чём-то убедить родителей, юная патриотка просто-напросто сбежала от них, трансгрессировав за миг до отплытия. Как впоследствии выяснилось, правильно сделала. До Англии кораблик не добрался. Что это было — налёт авиации, минное поле или «обычное» кораблекрушение — так и осталось загадкой, разыгравшийся шторм не дал шанса никому[3].

Вивьен осиротела третьего июня, за неделю до своего восемнадцатилетия, но не знала об этом ещё целых пять лет.

Несколько дней она бродила по разным городам, не решаясь явиться домой — вдруг родители предпочли рискнуть и вернулись, чтобы отловить блудную дочь? А когда решилась, то обнаружила, что дома у неё нет. Точнее, он существовал, но семье Д’Этоли более не принадлежал. Их семейство, хоть и древнее, никогда не было особенно богатым и мессир Д’Этоли решил, что лишние несколько тысяч им в эмиграции не повредят. В конце концов, там тоже нужно было где-то жить, а с домом за годы войны может случиться всякое — скрывающие чары для бомбы не помеха, а защитные нужно постоянно поддерживать. Деньги, определённо, надёжнее.

На побег дочери, которой тоже требовалось где-то жить, он, само собой, не рассчитывал.

Положение было отчаянным. Правда, новые владельцы дома ещё не успели выкинуть вещи прежних хозяев, и девушке досталась кое-какая одежда, достаточно старая, чтобы её решили не тащить за море, но не настолько поношенная, чтобы её стыдно было надеть. К счастью, не только школьные мантии и домашние халатики.

Ещё у неё были деньги. Двадцать золотых — всё, что удалось припрятать тайком от родителей. Семейный сейф в банке, естественно, оказался пуст.

Поменяв часть своих капиталов на симплитские деньги, Вивьен на минуту почувствовала себя богачкой. Увы, только на минуту: несмотря на всю свою наивность, она была достаточно образована, чтобы знать слово «инфляция».

Найти работу не удавалось. Магический мир затаился в ожидании событий, многие, как и родители Вивьен, предпочли уехать. Даже в Париже работали считанные лавки. Среди симплитов тем более никому не нужна была восемнадцатилетняя девчонка без профессии и документов. Дважды её едва не сдали в полицию. Несколько раз, впрочем, работу ей предлагали, по большей части даже не скрывая, какую именно. Один раз — попытались навязать. К счастью, у волшебницы всё же имелось преимущество даже перед двухметровым громилой, не имевшим понятия о назначении волшебной палочки. Вивьен оставила его, обездвиженного, в самой грязной из случившихся рядом луж, и некоторое время наслаждалась его воплями, устроившись на соседней крыше. Это происшествие даже доставило ей некое мрачное удовлетворение. Но вопрос заработка не решило.

Обменянные деньги стремительно таяли и обесценивались, хотя Вивьен и экономила абсолютно на всём, включая жильё, благо согревающие и влагозащитные чары вполне позволяли ночевать на любой скамейке. Последние два золотых она продала симплитскому антиквару — в отличие от сильвов, эти монеты были из самого настоящего золота. Банк работал уже под контролем Ревнителей[4], и идти туда девушка побоялась, хотя пока что ничем перед оккупационными властями не провинилась. Впрочем, последнее было не её заслугой. Магическое правительство Франции оказало захватчикам ещё меньше сопротивления, чем симплитское, а как отыскать возможное подполье, Вивьен не знала. Все, с кем она рискнула — намёками — говорить на эту тему, советовали только одно: не болтать, а паче того, не делать, лишнего.

Вивьен и рада была бы сделать «лишнее», но не могла пока придумать, что именно. И поэтому ужасно обрадовалась, обнаружив как-то поутру на стенах кривовато, зато крупно намалёванные надписи «Смерть оккупантам!» Собственно, к её появлению от надписи осталось только несколько букв, торопливо соскабливаемых перепуганным дворником под надзором мрачного жандарма. Но назавтра надписи возникли вновь, в соседнем квартале, и с тех пор стали возникать регулярно. А если верить слухам, таинственные маляры угрозами не ограничивались.

Вивьен решила отыскать авторов надписей. Конечно, их искала и полиция, и боши, но у волшебницы всё же было преимущество: она могла становиться невидимой и «порхать» по крышам вместо того, чтобы устраивать засады на земле.

Повезло им одновременно. Прячась на очередной крыше, Вивьен увидела сперва парнишку, торопливо макающего кисть в ведёрко с краской, а минутой спустя — полицейский патруль, вот-вот готовый показаться из-за угла. Медлить было нельзя, объясняться — некогда. Опустившись на мостовую за спиной паренька, Вивьен схватила его в охапку и трансгрессировала в знакомый сквер, рассудив, что там и вероятность попасть в объятия другого патруля меньше, и объяснения их никто не услышит.

Парня звали Жан и начал он с претензий:

— Ты что творишь?!

— Дурак, там патруль был! — возмутилась Вивьен.

— Могла бы краску прихватить! Ты хоть знаешь, как её сложно доставать?

Вивьен заверила, что не знает, но очень хочет узнать. Пять минут спустя они уже пробирались переулками к сараю на берегу Сены, где устроила свой штаб организация с громким названием «Патриоты Франции». Уже на подходе, Жан внезапно спохватился:

— Эй, а как ты это сделала-то?

И тут до Вивьен дошло, что афишировать свои способности было как минимум неосторожно. Если пойдёт слух что в группе есть волшебница…

— Знаешь, я сама не очень понимаю, — осторожно сказала она. — Я хотела просто утащить тебя оттуда… А давай, не будем ничего никому рассказывать, а? Скажем, что просто убежали.

Жан не возражал. Убеждать друзей, что новая знакомая неведомо как перенесла его на несколько кварталов, ему определённо не улыбалось.

Жану едва исполнилось семнадцать, его брату Этьену — пятнадцать. Вивьен немедленно почувствовала себя взрослой и умной. Всего в группе было одиннадцать человек, семь парней и четыре девушки, Вивьен стала пятой. Самому старшему, студенту Андрэ, было двадцать два, самой младшей, девочке, по прозвищу Одуванчик — четырнадцать. Трое жили с родителями, у остальных родителей или вовсе не было, или они бежали от войны на юг. У Андрэ была койка в общежитии. Патрик по наследству получил крохотную комнатку, где — если в спальниках на полу — могли поместиться ещё трое. Валери уехавшая на юг тётя оставила ключи от небольшой, но уютной квартирки. Но у неё, чтобы не раздражать глазастых соседей, ночевали только Одуванчик и Вивьен. Парни по очереди спали у Патрика или в «штабе».

Вивьен впервые за последние два месяца смогла нормально помыться. Впрочем, это было не главное. Главным было то, что теперь можно заняться делом. Пусть даже и в компании симплитов. Вивьен была вполне прогрессивной девушкой и не считала возможным с пренебрежением относиться к людям, лишённым магического дара. В конце концов, большинство великих художников и композиторов были симплитами, а по-настоящему хороших писателей, насколько она знала, среди магов вообще не водилось. Так что у каждого свои таланты, и нечего слишком уж нос задирать.

К тому же, Вивьен отлично понимала, что в одиночку воевать с германскими магами всё равно не сможет. Ну так хоть их симплитским союзничкам насолит!

Она почти не сомневалась, что магическое подполье существует. Не могли же все французские маги дружно повестись на дурацкую пропаганду Радеющих-за-чистоту? Ну кто в двадцатом веке способен поверить, что смешанные браки ведут к потере магической силы, если десятки исторических примеров доказывают обратное? Только тот, кому этого очень хочется! Или очень не хочется рисковать собственным благополучием, опровергая подобные идеи.

Магические сообщества всегда обращали не слишком много внимания на национальность, да и расизм у них был не в чести — всем известно, что среди негров и азиатов сильных магов не меньше, а то и больше, чем среди европейцев. Поэтому поддержка магами Германии нацистов с их безумной идеологией явно преследовала только одну цель: под прикрытием симплитских армий захватить власть в Европе, а если получится, так и дальше. А все разговоры о защите магического мира от вырождения — просто камуфляж, это должно быть ясно всякому трезвомыслящему человеку!

Но, как бы то ни было, а обнаружить гипотетическое магическое подполье Вивьен оказалось не под силу. А коли так, то почему бы пока не примкнуть к подполью симплитскому? Главное, надо пользоваться магией так, чтобы об этом никто — а особенно враги — не догадались. Ревнители старались не вмешиваться в борьбу симплитов друг с другом, но если станет известно, что в группе есть маг, то уж тут они не станут сидеть, сложа руки. И Вивьен сильно сомневалась, что сумеет в этом случае защитить товарищей. Да и себя тоже.

Агитационными надписями «Патриоты», естественно, не ограничивалась. Ребята были бесшабашны и изобретательны, они искали и находили самые разные способы вредить бошам, заменяя отсутствующее оружие смекалкой, а опыт — фантазией и превращая в оружие даже недоедание, заставлявшее подростков выглядеть младше своих лет. В чём можно заподозрить худенького, двенадцатилетнего на вид парнишку, крутящегося у казарм? Максимум — в желании стянуть что-то съестное. Кто догадается, что школьница с косичками подорвала грузовик со взрывчаткой с помощью рогатки, шарика от пинг-понга, купленных в аптеке порошков и чужих конспектов по химии?

Впрочем, целующаяся парочка тоже выглядит не слишком подозрительно, даже если влюблённые выбрали для романтической прогулки окрестности железнодорожного пути. А то, что у девушки к поясу от чулок подвешен ещё и гаечный ключ, патрулю знать вовсе не обязательно. Правда выяснилось, что обычным ключом гайки на современных рельсах не открутишь, а специальный под юбкой не спрячешь. Вивьен подумывала было воспользоваться заклинанием уничтожения, но не рискнула — следы такого воздействия могли обнаружить, к тому же существовал риск ошибиться и устроить крушение не военного эшелона, а мирного поезда, которые, несмотря на оккупацию, всё же ходили. Так что от этой идеи пришлось отказаться. Но у них было много других.

Вивьен вспомнила историю со сластолюбивым громилой и предложила заманить в какое-нибудь укромное место немецкого офицера и прикончить. К «одолженным» Сьюзен у мамы — без её ведома, разумеется, — парику и косметике она добавила вычитанное когда-то заклинание, по идее мешающее окружающем запомнить её внешность.

Изобразить голодную парижаночку, за хороший ужин и пару купюр готовую на всё, Вивьен сумела без малейшего труда. Увлечь кавалера в безлюдный по вечернему времени переулок тоже оказалось несложно, благо она немного знала немецкий — как раз достаточно для того, чтобы собеседник увлёкся попытками понять друг друга и не смотрел по сторонам. А вот дальше … нет, поджидавший в подворотне Жан благополучно огрел боша по башке, но добить потерявшего сознание человека рука не поднялась ни у него, ни у Вивьен. Впрочем, офицерский мундир, сапоги и пистолет ребята посчитали вполне достойным результатом операции. Да и обнаруженный в кармане бумажник вовсе не был лишним.

Эксперимент повторили ещё трижды. Пятая жертва оказалась то ли менее самоуверенной, то ли более нетерпеливой и отправляться на прогулку решительно отказалась, благо, ужинали они в ресторане при отеле. Так что Вивьен пришлось оглушить кавалера магией, а потом, в целях конспирации, добавить графином по голове. Правда, и раздевать бесчувственное тело на этот раз не понадобилось.

Вивьен была не прочь рискнуть ещё раз, но тут в дело вмешались местные профессионалки, которым совершенно не нужна была конкуренция и ещё меньше — испорченная репутация. Впрочем, добыча и так оказалась неплоха. С оружием ребята почувствовали себя гораздо увереннее, а офицерские мундиры ночью действовали не хуже плаща-невидимки: полицейские предпочитали вежливо козырнуть и не связываться. Жаль только, что выходить на более-менее освещённые места в мундире могли только Андре и выглядящий много старше своих лет Поль. В шестнадцатилетнего офицера вермахта вряд ли поверил бы даже самый наивный полицейский.

Скорее всего, ощущение безопасности их и сгубило. Они даже не поняли, кто именно привёл в штаб «хвост», в ту ночь почти одновременно вернулись с операций три группы. За себя Вивьен почти ручалась, она в тот раз в одиночку занималась рисованием лозунгов и, как всегда в таких случаях, перемещалась трансгрессией.

Впрочем, это было не так уж важно — кто привёл слежку. Куда важнее, что преследователи не стали нападать сразу. И, как потом выяснилось, сумели перехватить отправившихся «на дело» Жана и Этьена.

Когда ребята услышали шум, сарай был уже полностью окружён, а насколько секунд спустя в дверь вломились трое с автоматами. Но за это время Вивьен успела принять решение. У них на пятерых было два пистолета, что позволяло всего лишь отдать жизнь не бесплатно. И волшебная палочка, сулящая куда более радужные перспективы.

К счастью, когда Вивьен прошипела: «Не вздумайте стрелять, я знаю, как спастись!» парни ей поверили. Дальше всё было почти просто. Ударить вошедших «ледяным ветром» — это заклинание словно вмораживало человека в пол, в отличие от других не давая ему упасть. Подхватить Одуванчика и Лильен, трансгрессировать метров на двести, за кольцо оцепления. Вернуться за парнями…

Всё вместе заняло от силы пару минут, те, что оставались снаружи, ничего не успели понять.

Ещё минут пять ушло на объяснения. Как ни странно, ребята поверили всему и сразу. То ли демонстрация возможностей сказалась, то ли ощущение прошедшей на волосок смерти.

Ещё пытаясь выйти на магическое подполье, Вивьен узнала, что симплитам — военным и полиции — был дан приказ: в случае чего-то странного немедленно сообщать в некую службу. Естественно, связанную с магическими властями. Произошедшее вряд ли можно было квалифицировать иначе, чем «странное», так что максимум через полчаса о нём узнают магические службы. А у них есть очень опасные возможности. Например, «взять след» любого, кто был в «штабе» за последние сутки — а были там почти все. Это уже не говоря о том, что если братья Ламьер у них в руках, то их просто напоят «Зельем Истины» и они ответят на любой вопрос.

Было ясно, что всей компании надо срочно выбираться из Парижа. Хорошо ещё, что их общая казна хранилась не в «штабе», а в квартире Валери. Денег там было совсем немного, но всё же лучше, чем ничего.

Вивьен по очереди перекинула ребят поближе к жилищам остальных. Встречу назначили в одном из скверов. По общим прикидкам, на всё у них оставалось около часа.

Самой большой проблемой были родители. С одной стороны, они если и догадывались, чем занимаются их дети, то сами в этом никакого участия не принимали. С другой — их могли арестовать просто чтобы сорвать злобу. Для долгих обсуждений времени не было. Ребята решили рассказать им всё как есть, и пусть решают сами. Взрослые люди, не дети малые.

За пять минут до «контрольного времени» на месте сбора оказались все, кроме родителей Констанс, с возмущением потребовавших «не впутывать их в эту глупую авантюру», и Андрэ, которого не оказалось дома. Для очистки совести Вивьен попыталась разыскать Жана с Этьеном, но только уверилась в том, что они попали в руки полиции. А в свете сотворённого ею в «штабе» соваться их выручать было бы самоубийством, даже если бы удалось узнать, куда именно соваться.

Больше медлить было нельзя. Вивьен по очереди перекинула всех примерно на сто километров — почти предел для её возможностей парной трансгрессии. Дальше им предстояло выбираться самостоятельно.

К концу операции у Вивьен дрожали не только руки, а, кажется, все мышцы, что есть в теле. Это только незнающий считает, что для магии не требуется никаких усилий. От иных заклинаний ощущение такое, будто не палочкой, а пудовой гирей машешь, и парная трансгрессия относится именно к таким.

Чуть-чуть отдохнув, Вивьен отправилась к общежитию, где жил Андрэ. И успела как раз вовремя, чтобы увидеть, как ему надевают наручники.

Уже потом она сообразила, что среди арестовывавших, скорее всего, был маг — иначе как бы они определили, что это именно тот, кто им нужен? Ну, разве что хватали всех студентов, возвращающихся домой под утро. Но в тот момент Вивьен об этом не подумала. Как и о том, что трансгрессировать в крохотный промежуток между несколькими людьми смертельно опасно. Просто не успела подумать. Она и сама не поняла, как оказалась рядом с Андрэ, ухватила его за плечи и бросилась в никуда.

[1] Симплит (от лат. «простота») — более-менее политкорректное название не-мага, принятое во Франции. Более грубым считается словечко гобмуш (от gobe-mouche (фр.) — мухоловка и простофиля)

[2] «Радеющие-за-чистоту» — международное движение внутри магических сообществ, проповедующее превосходство магов над обычными людьми и призывающее «сохранять чистоту магической крови». «Радеющие» постоянно (и не всегда безуспешно) стремятся добиться от магических правительств запрета на браки с не-магами, а также законодательного ограничения прав магов, рождённых в немагических или смешанных семьях. Периодически в рамках этого движения возникают экстремистские организации, более или менее успешно стремящиеся захватить власть и внедрить свои идеи силовыми методами.

[3] Большие водные пространства препятствуют прямой трансгрессии, так что у мага шанс выжить в кораблекрушении немногим выше, чем у обычного человека.

[4] «Ревнители чистоты» — в 30-х — 40-х годах ХХ века наиболее радикальное и жёстко организованное крыло «Радеющих-за-чистоту», по большей части состоящее из германских и испанских магов. Активно способствовали (по непроверенным данным — спровоцировали) захвату власти германскими нацистами, впоследствии участвовали во Второй Мировой войне на стороне Германии, осуществляя военные действия в отношении магических сообществ европейских стран и составляя магическую часть оккупационной администрации.

«Никуда» оказалось Бретанью, а конкретно окрестностями городка Жослен в департаменте Морбиан. Потом Вивьен и под заклятьем не смогла бы объяснить, как ей это удалось. А уж повторить — и подавно. Зато от погони они оторвались надёжно, искать их на таком расстоянии никому просто не пришло бы в голову. Так что трёхчасовой обморок, которым ответил организм на подобное издевательство, стоил всего лишь десятка седых волос ничего не понимающему Андрэ. У него, впрочем, хватило ума не пороть горячку, а дождаться, пока соратница придёт в себя и всё объяснит. Ума, а главное- выдержки, учитывая, что последние десять минут он ждал объяснений не в одиночестве.

Говорят, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Если верно и обратное, то Вивьен с Андрэ стоило обходить за сотню метров любой водоём. Окажись они на полкилометра севернее — непременно попали бы в руки патрулирующих дорогу бошей. Да и перспектива вывалиться из воздуха на улицу расположенного всего в полутора километрах городка ничего радужного не сулила. Но они оказались в лесу, и наткнулся на них не немецкий патруль, а партизанский. Что, впрочем, повлияло на обстановку допроса, но не на въедливость допрашивающих. Местных жителей партизаны — сами почти все местные — знали как минимум в лицо, а попытка скормить им баечку про «приехали на попутке» надежды на успех заведомо не имела. Когда едешь на машине, то обычно хотя бы приблизительно представляешь, где находишься. И хотя бы приблизительно можешь объяснить, зачем ты находишься именно здесь. Не говоря уже о том, что редко кто разъезжает на попутках в наручниках. Можно было, конечно, попробовать рассказать про побег из-под стражи, но этому противоречило отсутствие даже намёка на погоню. Да и проделавшими долгий путь они не выглядели.

Поняв, что внятно объяснить своё появление в лесу не удастся, Вивьен попросила отвести её к командиру отряда, заявив, что разговаривать будет только с ним. Андрэ, который и сам жаждал понять, что происходит, её просьбу горячо поддержал. Поскольку другого выхода никто не видел, на том и порешили. Вивьен ждала, что им завяжут глаза, и даже обиделась, когда этого не произошло. На её возмущение старший патруля мрачно высказался в том смысле, что если они «из этих», то всё равно никому уже ничего не расскажут. Впрочем, Вивьен ему почему-то не поверила.

Командира звали Компер Жак[1]. Выглядел он лет на пятьдесят: с лёгкой проседью в тёмных волосах, кряжистый и какой-то основательный. Вивьен он сразу понравился. И понравился ещё больше, когда на её просьбу о разговоре с глазу на глаз тут же велел всем разойтись — и его немедленно послушались.

Вивьен рассказала ему всё как есть. О крахе «Патриотов». О том, что она волшебница и только с помощью магии сумела спастись сама и помочь остальным. И о том, что будет, если до бошей дойдут слухи о появлении в отряде ведьмы. Даже не скрыла, что волшебница она так себе, и против опытного боевого мага стоит немногого.

Андрэ слушал подругу, раскрыв рот. Компер Жак свои чувства скрывал лучше, только крякал иногда и задавал уточняющие вопросы. Когда она закончила, он задумчиво похрустел пальцами и попросил:

— А показать что-нибудь можешь?

Вивьен послушно достала палочку, встала так, чтобы заслонить Андрэ от посторонних взглядов и трансфигурировала всё ещё остававшиеся на нём наручники в шарф.

Андрэ, кажется, решил больше ничему не удивляться — потёр освобождённые запястья и быстренько намотал шарф на шею. Здесь, на севере, было существенно холоднее, чем в Париже.

— Ты только учти, что через сутки он снова наручниками станет, — хихикнула Вивьен. Смех вышел несколько нервным. Андрэ только плечами пожал:

— Учту. Но пока ведь можно погреться? Кстати, ты сама-то как?

— Сама я чарами могу, — пока они пробирались по лесу к партизанскому лагерю, было даже жарко, а потом Вивьен слишком напряжённо думала о том, как короче и понятнее всё рассказать, чтобы обращать внимание на погоду. Но теперь ей и правда стало холодно. А ещё ужасно хотелось съесть хоть что-нибудь. Желательно, горячее. И уснуть. Желательно в тепле, но можно и так.

Компер Жак, похоже, заметил её состояние. Потому что расспросы прекратил, позвал кого-то из своих и велел гостей накормить и отвести в шалаш спать. Так и сказал — «гостей». Видимо, дал понять, что уже не подозревает в них врагов.

На следующий день они с командиром и его заместителем, смуглым немолодым мужиком, которого все называли «господин сержант», обсудили открывающиеся возможности.

Вивьен объяснила, что магия имеет свои ограничения. Например, сделать тёплую одежду можно, но её придётся «подновлять», а если забыть, то вещь вернётся в свою прежнюю форму. Чем больше вещь и чем сильнее она изменена — тем быстрее. Так что одевать одного-двоих она может, но точно не весь отряд.

Еду сделать нельзя вообще, то есть можно улучшить вкус продуктов, но если попробовать сделать хлеб из деревяшки, то для организма он всё равно останется деревяшкой. А если из воздуха — то воздухом. Этим нередко пользуются любительницы похудеть, но партизанам такого явно не требовалось. То же касалось лекарств, взрывчатки и вообще всего, в чём имела значение не форма, а свойства вещества. То есть попробовать перед боем сделать лишнее ружьё она сможет, хотя, скорее всего, тоже не получится, а вот патроны — точно нет, они просто не будут работать.

Применять магию к врагам можно только в самом крайнем случае и очень осторожно. Жослен, конечно, не Париж, но, если откровенные странности будут повторяться, до соответствующих служб это дойдёт и довольно быстро. И тогда отряд почти обречён. Вивьен может укрыть его следы от симплитов, но не от магов, и тем более не от опытных и умелых магов. Единственная возможность — не привлекать их внимания.

Командир, кажется, был разочарован, хотя ничем этого не показал. Сказал, что всё обдумает, спросил, умеет ли Вивьен стрелять и велел во время завтрашней операции держаться поближе к Сержанту. Вивьен не возражала — тот хоть и казался грубоватым, но зато, в отличие от остальных партизан, производил впечатление опытного бойца.

Пока Вивьен беседовала с командирами, Андрэ тоже не терял времени даром, успев многое разузнать об отряде. Сержант, как оказалось, действительно был отставным сержантом колониальной пехоты, полжизни провел в Африке, где и приобрёл свой несмываемый загар. За этот буроватый цвет кожи вкупе с почти идеально круглым черепом ребята заглазно звали его Орех. Настоящее его имя было Жан-Пьер Луавиль, хотя запоминать это в общем-то не требовалось — иного обращения кроме как «господин сержант» старый вояка не признавал. Сам он называл подчиненных «кадетами», вкладывая в это слово в равной пропорции насмешку и порицание «потому что вы как мальчишки, только что поступившие в военное училище — мните себя маршалами, а сами даже не знаете, за какой конец ружья хвататься».

С этим утверждением трудно было не согласиться. Отряд на три четверти состоял из вчерашних школьников, слишком молодых, чтобы быть призванными в армию, и слишком горячих, чтобы смириться с ее поражением. Повоевать прежде довелось только двоим, да и то четверть века назад, в Первую мировую. Даже Компер Жак, пользовавшийся безоговорочным авторитетом у подчинённых, когда доходило до планирования боевых операций предпочитал полагаться на опыт заместителя.

Вооружён отряд был чем попало — охотничьими ружьями, пистолетами самых различных марок и систем, чуть ли не мушкетами наполеоновских времен. Неудивительно, что первой по-настоящему серьёзной операцией должно было стать нападение на военный склад.

Склад находился в старом депо. После капитуляции, французская армия обязана была сдать победителям все свое вооружение. Тогда-то небольшое депо на заброшенной железнодорожной ветке и превратилось в импровизированный арсенал. Собственно, все сколь-нибудь ценное оружие немцы уже вывезли. Как удалось выяснить, на складе оставались только ящики со старыми, еще времен Великой войны «Лебелями»[2]. Зато и охраны стало заметно меньше. А для партизан и такое оружие было лакомой добычей.

Депо окружала невысокая кирпичная ограда, с натянутой поверх нее колючей проволокой. Перед единственными воротами немцы из старых шпал построили нечто вроде маленького блокгауза. Достаточно условное укрепление, но почти безоружному отряду и оно было не по зубам. Поэтому решили, что командир с тремя наиболее подготовленными и хорошо вооруженными бойцами попытается по заброшенному водостоку проникнуть в депо, а Сержант вместе с большей частью отряда инсценирует нападение на главные ворота, чтобы стянуть к ним максимальное количество охраны. Дальнейший план действий зависел от количества охранников. Если их совсем мало, то первая группа партизан должна была атаковать с тыла и, пользуясь внезапностью, овладеть депо. Если же это окажется невозможным — незаметно, пользуясь тем, что внимание охраны отвлечено на защиту ворот, вытащить из ящиков и унести столько винтовок, столько это под силу четверым мужчинам.

С утра, после скудного завтрака, Компер Жак выстроил отряд в шеренгу и предоставил слово заместителю. Орех, неспешно прохаживаясь вдоль неровного строя, еще раз втолковывал «кадетам» их задачу:

— Запомните: все что от вас требуется — как можно больше шума. Поэтому в бой идут все, включая тех, у кого нет вообще никакого оружия. Мы должны создать у противника уверенность в том, что против него действует крупный отряд и поэтому необходимо сосредоточить против нас всю имеющуюся на складе охрану. Итак, нужно поднять шум, но — шуметь по-умному. Боеприпасы попусту не тратить, стрелять только по моей команде и по ней же огонь прекращать. Побольше двигаться, чтобы создать видимость перегруппировки крупных сил — но под пули не подставляться. Никакого ненужного геройства — но и не трусить. По вас будут стрелять, могут и убить. К этому нужно быть готовым.

По лицам соседей по шеренге, Вивьен поняла, что до многих лишь теперь стало доходить, в какое опасное дело они ввязались. Прямо на глазах из увлекательного приключения партизанская жизнь превращалась в смертельно опасную авантюру. Быть готовым к тому, что тебя могут убить — разве это возможно?

Впрочем, на первый взгляд все оказалось не таким уж страшным. «Кадеты», рассыпавшись в жиденькую стрелковую цепь, развернули такую канонаду, что сержанту то и дело приходилось умерять их пыл, дабы те раньше времени не расстреляли все патроны. Нечастые хлопки немецких «маузеров» и мерное стрекотание пулемета звучали не слишком убедительно.

Вивьен, забыв о первоначальном испуге, пристально наблюдала за происходящим на поле боя. От черных просмоленных стенок блокгауза то и дело отлетали щепки — партизаны стреляли довольно метко. В маленькой амбразуре бился язычок пламени, вырывавшегося из дула немецкого пулемета. Деревянные стенки укрепления глушили звуки выстрелов и казалось, что это мирный огонек, пляшущий в закопченной печке. Забывшись, Вивьен высунулась из укрытия, с удивлением наблюдая за забавными фонтанчиками, внезапно вздымавшимися и быстро опадавшими обратно в придорожную пыль. Один, следом за ним другой, третий... Фонтанчики выстраивались в цепочку, которая вдруг побежала в сторону Вивьен.

Она не успела этому удивиться, как вдруг жёсткая рука легла ей на затылок, с силой толкнув лицом прямо в грязь, и голос Ореха рявкнул: «Не высовывайся, дура! Жить надоело?» Словно в подтверждение его слов, прямо над головой раздался свист пуль. Лишь теперь до Вивьен дошло, что это были за фонтанчики.

От испуга ей захотелось сжаться в маленький комочек, прильнуть к земле и лежать не шевелясь до тех пор, пока вся эта стрельба не прекратится. Но такой возможности ей не дали. Орех схватил её за руку и заорал прямо в лицо: «Задницей шевели, пока он не пристрелялся! За мной, пигалица!» Затем приподнялся, словно бегун на старте, сгорбившись пробежал три шага, плюхнулся на землю и откатился в сторону. Вивьен, не очень понимая, что и зачем делает, повторила его действия. Сержант одобрительно кивнул: «Будет из тебя толк» и сделал еще одну перебежку. Вивьен повторила и ее. Убедившись, что пулемет обстреливает другую цель, Орех сам открыл огонь, а заметив, что пулеметчик обратил на него внимание, снова совершил прежний маневр. Так, то ведя огонь, то уклоняясь от него, они медленно приближались к блокгаузу. Вивьен механически повторяла действия своего инструктора. Единственная мысль, застрявшая у неё в голове, была совершенно не боевой: «Как хорошо, что я догадалась с утра трансфигурировать одежду в штаны и куртку! От чулок бы уже и воспоминаний не осталось!»

Стрелял только Сержант. У Вивьен был револьвер, но она им ни разу не воспользовалась. К нему не было запасных патронов — только те, что в барабане, а стрелять дальше, чем за двадцать шагов, было вообще бессмысленно. Вот когда они подберутся поближе… еще несколько перебежек...

Как раз в этот момент в тылу у противника один за другим громко ухнули два гранатных разрыва, раздалось несколько выстрелов, после чего над блокгаузом взметнулся маленький французский флаг.

Операция завершилась полным успехом. Вся охрана была уничтожена и «кадеты», радостно окликая друг друга, устремились к захваченному укреплению. Не давая им расслабляться, Компер Жак выстроил отряд и провел перекличку. Не хватало троих.

Тела двоих ребят обнаружились почти сразу. Помощь им уже не требовалась.

Третьего нашли дальше, в лесу. Видимо, его зацепило в самом начале операции. Парень сидел, привалившись к стволу дерева, прижимая к груди простреленную руку. Хотя он не проронил ни звука, Вивьен видела, как от боли дрожат его губы. Сержант, на правах бывалого солдата, исполнявший в отряде роль медика, осмотрел рану.

— Плохо дело, — покачал он головой. — Пуля застряла в руке.

— Нужно перетянуть артерию! — встрял кто-то из молодых.

— Нужно, — словно споря с самим собой, задумчиво произнес Орех. — А то парень кровью истечёт пока мы его до базы дотащим. Но, если это сделать сразу, не вынимая пули — гангрена гарантирована и тогда придется отрезать руку.

Всем было ясно, что успешно осуществить такую операцию в их условиях практически невозможно. Только сам раненый никак не отреагировал на слова сержанта — то ли не слышал их сквозь боль, то ли ему было уже всё равно.

И тут Вивьен решилась.

— Я могла бы попробовать…

Все взгляды сошлись на ней. Сержант рявкнул злобно:

— А чего тогда молчишь?!

Девушка совсем смутилась:

— Я целительские чары почти не знаю, мы в школе проходили только самые простые… И потом, я не знаю, получится ли с сим… ну, с не-магом. Я же всерьёз лечить вообще никогда не пробовала!

— Спокойно! — вмешался командир. — Девочка, хуже ты уже вряд ли сделаешь, а если получится — жизнь парню спасёшь. Давай, пробуй. Волшебница ты или кто?

И, обернувшись к остальным, добавил:

— А вы чего застыли? Ждёте, когда сюда боши набегут? Быстро за работу! Андрэ, останься с ней, поможешь, если что потребуется.

Командирский приказ тотчас возымел действие. Большая часть бойцов кинулась перетаскивать ящики с оружием в лес — было решено взять, сколько сумеют унести, а если что останется — припрятать в подходящем овраге в надежде забрать впоследствии. Орех взялся перевязывать легкораненых: одному пуля чиркнула по рёбрам, другой лишился мочки уха. Вивьен же сосредоточилась на своём пациенте, изо всех сил стараясь не думать о мизерности собственных знаний.

Она понятия не имела, есть ли специальные чары для извлечения пуль из раны, поэтому попыталась воспользоваться заклинанием для вытаскивания заноз. Как ни странно, получилось. Зато дальше пошло хуже. Неплохо освоенные обезболивающее и кровоостанавливающее заклинания вроде и действовали, но у Вивьен создавалось ощущение кошмарного сна, когда воздух превращается в кисель, а ноги словно прилипают к земле. Прошло не менее получаса, прежде чем она опустила волшебную палочку и обессилено уронила голову не плечо вовремя поддержавшего подругу Андрэ. Голова раскалывалась от боли, пред глазами то и дело сгущался туман. Зато её пациент выглядел если и не здоровым, то вполне способным совершить небольшой пеший переход. Подошедшему минут за десять до того Ореху осталось только наложить повязку на переставшую кровоточить и почти закрывшуюся рану.

— Компер, ну ты видел? — повернулся он к командиру. На суровом лице старого вояки странно было видеть почти детское восхищение. — Вот это я понимаю — волшебство! А ещё говорила «не умею»! Кабы учёные коновалы так «не умели»!

— Твоя правда, — кивнул командир и повернулся к Вивьен. — С нынешнего дня — никаких тебе боевых операций. С базы — ни ногой!

— С послезавтрашнего, — слабо пробормотала Вивьен.

— Это ещё почему? — нахмурился командир.

— Надо смотаться в Париж, добыть хоть какую-нибудь книжку по целительству, — пояснила девушка.

И всё-таки потеряла сознание.

[1]«компер» — старое слово, в приблизительном переводе на русский что-то вроде «папаши». Означает кум, старший родственник. В переносном значении — хитрец, ловкий малый. В положительном скорее смысле.

[2]Винтовка образца 1886 г., «Винтовка Лебеля» (фр. Fusil Modèle 1886 dit "Fusil Lebel") — французская магазинная винтовка, принятая на вооружение ещё в XIX веке. Несмотря на ряд недостатков, до второй половины 1930-х годов оставалась штатным оружием французской пехоты. К началу Второй мировой считалась устарелой.

Пьер Шасёр считал, что с родителями ему повезло. Его мама в юности числилась первой красавицей, а отец был потомственным охотником, одним из лучших в округе. Своей фамилией Тибо Шасёр[1] гордился не меньше, чем иные — графским титулом, сына начал брать с собой в лес лет с трёх, а учить стрелять — как только тот достаточно подрос, чтобы удержать ружьё на весу. К четырнадцати годам Пьер уже мало кому уступал и в меткости, и в прочих охотничьих умениях. Конечно, в середине двадцатого века одной охотой не проживёшь, но у них была ферма, унаследованная Тибо от деда по материнской линии. Небольшая, но им хватало.

С приходом немцев с охотой было покончено. Оба ружья и снаряжённые патроны Тибо тщательно упаковал в промасленную ветошь, обернул старым прорезиненным плащом и закопал позади дома, а остаток пороха рассыпал по баночкам из-под приправ и засунул в буфет на кухне. Вслух он говорил, что не собирается быть святее папы и патриотичнее президента, но всем было ясно: просто не хочет рисковать благополучием семьи. Пьер поведение отца не одобрял, но не спорил. Ему тоже не хотелось рисковать жизнью мамы и сестрёнки, а слухи о бошах ходили всякие.

Вот только судьба не спрашивает, кто чего хочет.

Пьер не знал, действительно ли его родители дали приют беглым английским лётчикам или те сами забрались в сарай переждать непогоду. Возможно, боши и поверили бы в последнее, окажись хозяйка дома менее красивой или более сговорчивой. Говоря простыми словами — уродиной или шлюхой. Но она не была ни той, ни другой, а когда немецкий офицер начал применять силу, благоразумию Тибо пришёл конец. Бошей было больше, но пырнуть ножом одного или двоих Тибо всё же успел, тем самым подписав себе приговор.

Пьер в это время возвращался из Малеструа, куда они по договоренности с хозяином продуктовой лавки поставляли раз в неделю яйца и овощи. Грузовика на ферме Шасёр не было, только самодельный велоприцеп, в условиях сложностей с бензином куда более практичный, но не предоставляющий водителю крыши над головой и сильнее зависимый от распутицы. Из-за утренней непогоды Пьер добрался до городка далеко за полдень, а когда собрался назад, дождь полил с новой силой. Хозяин лавки, их давний добрый знакомый, уговорил парня остаться переночевать. Пьер согласился — это был не первый случай и родители, прекрасно видевшие, что творится с погодой, не должны были волноваться.

В качестве платы за приют месье Жонвиль попросил помочь ему поменять полку на складе — работа несложная, но вдвоём её делать гораздо удобнее. Так что домой Пьер отправился не с раннего утра, как планировал, а ближе к полудню. Благодаря чему и уцелел.

Подробности он узнал от шестилетней сестрёнки. Аннет с самого начала спряталась от злобных чужаков в угол за плитой, да так и просидела там до самого возвращения брата. К счастью, бошам не пришло в голову поджечь дом.

Сестрёнку Пьер в тот же день отвёл к дальним родичам на соседнюю ферму. Они же помогли с похоронами родителей.

Сразу после похорон Пьер простился с родичами и сестрой, сказав им, что отправляется на заработки в город. Это имело смысл: кур боши не поленились прихватить с собой, заодно опустошив кладовку и погреб, а овощи с огорода были уже собраны.

Он и на самом деле отправился в город, только не в Малеструа и не в Плоэрмель, а в Понтиви, где стояла немецкая часть. Предварительно выкопав безотказный отцовский «дарн»[2] и не забыв прихватить спрятанный на кухне порох. Разыскать того самого офицера он не надеялся — Аннет запомнила только белёсые усики, а это не примета, среди бошей таких полно. Но Пьера устраивал и любой другой, все они одним мирром мазаны.

Как выяснилось, охотничьи навыки вполне годятся и для выслеживания двуногой дичи. Когда его, грязного, замёрзшего и изголодавшегося подобрали бойцы Компера Жака, на счету Пьера было уже четыре офицера и несколько солдат. И останавливаться он не собирался.

В Вивьен Пьер влюбился страстно, тайно и безнадёжно, как только и мог влюбиться четырнадцатилетний деревенский паренёк в симпатичную восемнадцатилетнюю горожанку, да ещё и волшебницу. Нельзя сказать, что Вивьен не обращала на него внимания, скорее напротив. Но внимание это было чисто делового свойства.

На магов и симплитов заклинания действуют по-разному. Например, обездвижить любого симплита легче, чем мага, даже если маг без палочки и не сопротивляется. Лечебные заклинания действуют на всех симплитов, но требуют от целителя гораздо больше сил, чем при излечении магов. Щиты, что от физического воздействия, что от магического, на симплита наложить нельзя вообще, они питаются собственной магией защищаемого. Разве что в форме амулета, да и то для его изготовления потребуется масса умения и сил, а защищать он будет недолго и не слишком надёжно. А вот невидимость или заклинание личины наложить можно, но далеко не на каждого. На Андрэ, например, они вообще не ложились, а с командира слетали через несколько минут.

Пьер оказался из тех немногих, на кого большинство заклинаний ложились почти идеально. А это, что ни говори, огромное подспорье. Вражеского часового, например, снять куда проще. Или вообще не снимать, а средь бела дня проскользнуть мимо него в штаб и стянуть бумаги со стола. Жаль только, что немецкого Пьер не знал, а транслитерационные чары на симплита не наложишь, их можно применять только к себе. Но и так получалось неплохо.

Домой Пьер вернулся с медалью Сопротивления[3], по мнению товарищей, чуть-чуть не дотянув до Креста[4], хотя это уже было, пожалуй, преувеличением. Ферму пришлось поднимать практически с нуля, но здорового восемнадцатилетнего парня это не пугало, тем более что у него нашёлся добровольный помощник — Этьен Арань, товарищ по отряду, до войны батрачивший на крупной ферме, а теперь заявивший, что лучше будет работать за крышу над головой у хорошего человека, чем за деньги у отмазавшегося коллаборациониста. Месье Жонвиль, чья лавка не то, чтобы процветала, но уцелела, одолжил немного денег в придачу к государственной субсидии, а родичи, у которых все эти годы жила Аннет, помогли семенами…

Война не только разъединяла людей — иногда она их сплачивала.

[1] От Monsieur Chasseur — охотник.

[2]Дарн — популярная у профессиональных охотников марка ружья, славящаяся надёжностью, неприхотливостью и точным боем.

Фирма «Дарн» (в русской литературе она неправильно называется «Дарне») была основана в 1881 г. в Сент-Этьенне талантливым французским оружейником Режи Дарном (Regis Darne).

[3]Меда́ль Сопротивле́ния (фр. Médaille de la Résistance) — французская награда, учреждённая генералом Шарлем де Голлем 9 февраля 1943 года. Вручалась «за веру и мужество сражавшихся во Франции и за рубежом, которые внесли вклад в сопротивление французского народа против врага и его пособников с 18 июня 1940»

[4] Крест Освобождения (фр. Croix de la Libération) — знак О́рдена Освобожде́ния.

Орден Освобождения (фр. L’Ordre de la Libération) — государственная награда Франции, учреждённая 16 ноября 1940 года генералом Шарлем де Голлем для вознаграждения участников, воинских формирований и гражданских объединений движения Сопротивления в годы Второй мировой войны

Вивьен, стараниями благодарных соратников-пациентов, тоже не осталась без награды. В придачу она получила симплитские документы, якобы «утерянные во время войны». А вот возвращаться ей оказалось некуда. Теперь, когда сообщение с Англией было восстановлено, удалось выяснить, что супруги Д'Этоли там не появлялись, как и судно, на котором они плыли. Надеяться, что они спаслись, вряд ли стоило: большие массы воды препятствуют прямой трансгрессии, а мётел или иных средств магического передвижения у них с собой не было.

За прошедшие годы Вивьен привыкла жить без родителей, но считала, что они просто где-то далеко. И чем ближе была победа, тем чаще задумывалась, как будет с ними мириться. Теперь проблема отпала навсегда, но это абсолютно не радовало. Что бы там ни было, но родителей она любила и представить, что их больше нет, было невероятно трудно.

Ко всему выяснилось, что все деньги исчезли вместе с ними: ни в английском, ни во французском банках вкладов на их имя не было. Вивьен оказалась в том же положении, что и в начале войны. Её богатый военный опыт ничего в плане трудоустройства не давал. В магическом мире хватало куда более знающих целителей, разбиравшихся к тому же не только в ранах и простудах, а в симплитском нельзя было открыто использовать магию, без которой умения Вивьен мало чего стоили. То, что сходило с рук в военной неразберихе, теперь могло привести к серьёзным претензиям со стороны магических властей.

Некоторое время Вивьен перебивалась случайными заработками, так же, как и Андрэ, вернувшийся после войны в Университет. Временами они делились друг с другом — когда одному везло, а второй оказывался на мели. По молчаливой договорённости, займом это не считалось и отдачи не требовало.

Свободное время они посвящали попыткам разузнать о судьбе товарищей по группе «Патриотов Франции». Выяснить, правда, удалось немногое.

Проще всего оказалось найти Констанс. С родителями она по-настоящему не помирилась, но поздравлениями на Рождество и дни рождения обменивалась, так что её адрес они хоть и неохотно, но дали. Констанс воевала в Арденах, ещё в сорок четвёртом вышла замуж за товарища по отряду и теперь жила в Жоншери с мужем и двухмесячной дочерью. Письму она обрадовалась и ответила длиннющим посланием, на две трети состоящим из восторгов по поводу талантов обожаемой наследницы. Андрэ обозвал откровения бывшей соратницы «бабским трёпом» и переложил дальнейшую переписку на Вивьен, которая, впрочем, не имела ничего против. Детей она любила, хотя своих заводить пока не собиралась.

Семье Одуванчика удалось пристроиться в одном из городков Лазурного берега. Сама Одуванчик — по метрике Эльвира Готье — даже сумела закончить школу и теперь работала горничной в отеле. Возвращаться в Париж они не собирались.

Жан умер в тюрьме. Этьен выжил и теперь жил в семье двоюродной тётки. Общаться с бывшими товарищами он не стремился. Единственная встреча произвела на Вивьен тягостное впечатление — парень выглядел лет на десять старше своего возраста, нездоровым и каким-то погасшим. На Вивьен и Андрэ он смотрел с такой обидой, словно они были лично виновны в его несчастьях. И, кажется, крепко выпивал.

Разыскать остальных не удалось. Они то ли погибли, то ли затерялись где-то в перемешанной войной стране.

Переписка с бывшими соратниками неожиданно помогла Вивьен решить проблему работы. Муж Констанс работал шофёром и, в частности, возил продукты на небольшой военный аэродром, служащий Союзникам промежуточной базой для полётов в Германию. Обслуживающие аэродром военные владели французским в лучшем случае в объёме краткого разговорника, выпущенного военным ведомством, что постоянно приводило к недоразумениям. «Ты, если я не путаю, не только немецкий, но и английский знаешь, — писала Констанс в очередном письме. — Вот и пошла бы к ним переводчицей, всем было бы проще». Посоветовавшись с Андрэ, Вивьен решила попытать счастья. К её огромному удивлению, получить место переводчицы удалось без труда — видимо, сыграло роль её партизанское прошлое, копать дальше служба безопасности поленилась. Иначе могла бы обнаружить, что там, где она якобы родилась и училась, о семье Д'Этоли никогда не слышали.

Работа оказалась довольно скучной и не слишком денежной, но это было лучше, чем ничего, и к тому же переводчице полагалось служебное жильё. А проблему отсутствующих в глуши развлечений легко решала трансгрессия — нужно было только держать язык за зубами и не делиться с сослуживцами мнением по поводу свежего фильма или премьеры в Comédie-Française. Так что свободное время Вивьен делила между семейными посиделками у Констанс, «культурным досугом» в Париже в компании Андрэ и зубрёжкой учебников по магии за седьмой курс.

Во время войны школа Абри-де-Монтань не работала. Считалось, что в замке оставались только несколько учителей и директор, с помощью созданного за века комплекса заклятий закрывший туда дорогу кому бы то ни было. Сломать защиту, наверное, было возможно, но такая попытка могла дорого стоить, а кто будет рисковать ради пустого замка? Руководство Ревнителей предпочло сделать вид, что Горного Убежища не существует вовсе, и вводить свои порядки в другой школе, то ли более сговорчивой, то ли хуже защищённой. Но и эта попытка позорно провалилась. К первому сентября туда явилось чуть больше двадцати детей, в основном из семей, активно поддерживающих «новый порядок». Через неделю появился декрет об обязательном посещении школы, но он лишь вызвал взрыв возмущения, сделав изрядное число равнодушных активными противниками режима. Французские маги неплохо знали историю и не пожелали превращать своих детей в заложников. Подчинились декрету меньше трёх десятков семей, то ли самые глупые, то ли самые трусливые, остальные предпочли спрятать отпрысков или правдами и неправдами покинуть страну.

В результате в первый послевоенный год вновь открывшему свои двери Горному Убежищу пришлось иметь дело с целой толпой вовсе необученных или бессистемно обученных родителями подростков от одиннадцати до пятнадцати лет, и в придачу — с практически взрослыми юношами и девушками, успевшими до войны закончить всего два-три класса.

Значительно лучше обстояло дело с детьми симплитов. Как выяснилось, оставшиеся в Абри-де-Монтань преподаватели тайно разыскивали их и прятали в замке, логично рассудив, что в сложившейся ситуации именно эти дети больше всего нуждаются в защите. Так что «пустой» замок вовсе не был пустым, там даже работала мастерская по изготовлению волшебных палочек. Предусмотрительный директор ещё в сороковом году предложил убежище мастеру Мундштайну, которому, как сыну евреев-симплитов, опасность грозила двойная. Пусть его палочки и не дотягивали до уровня изделий мэтра Гранье, числившегося третьим в списке лучших мастеров Евразии, но были вполне качественными и к тому же доставались ученикам бесплатно.

Но, как бы ни были эти усилия важны для жизни отдельных ребят, ситуацию в целом они меняли мало. Поэтому было решено для начала открыть только первые четыре класса. Остальным предлагалось на выбор: получить справку о незаконченном образовании или сдать экзамены, подготовившись к ним самостоятельно. Вивьен выбрала последнее.

Через два года они с Андрэ практически одновременно сдали выпускные экзамены. Андрэ получил диплом и уехал инженером на один из рудников в Лотарингии, а Вивьен начала отчаянно скучать. Работа, поначалу увлёкшая новизной и возможностью совершенствоваться в языке, успела основательно приесться. И то сказать, немного радости печатать заказы на поставки, каждую неделю повторяющиеся чуть ли не дословно, да помогать начальству разбирать жалобы окрестных фермеров по поводу обобранного пилотами виноградника или коровы, якобы напуганной рёвом взлетающих самолётов и оттого переставшей доиться. В магическом мире работы для неё по-прежнему не находилось. Разве что должность какого-нибудь младшего клерка в одном из департаментов, а стоит ли менять шило на мыло?

С развлечениями дело обстояло ничуть не лучше. Ходить куда-то в одиночку Вивьен не любила, а попытка найти себе постоянного спутника раз за разом проваливалась. Ни один из кандидатов не продержался дольше третьего свидания, одни казались Вивьен слишком нахальными, другие — просто скучными.

Надо было что-то менять, но Вивьен не могла придумать, что именно. А главное — как.

Будь Пьер религиозен — ежевечернее благодарил бы бога за то, что послал ему такого помощника, как Этьен. Но он, вопреки маминым усилиям, религиозного рвения никогда особо не проявлял, а в отряде и вовсе нахватался вольнодумства. Поэтому благодарить предпочитал не бога, а превратности войны и боевое товарищество. Ну и самого Этьена, конечно. Тот оказался прирождённым фермером, разбирался в сельском хозяйстве лучше самого Пьера и, что важнее, проявлял гораздо больше энтузиазма. Когда, вскоре после войны, начался бурный рост крупных хозяйств, а мелкие фермы разорялись одна за другой, именно стараниями Этьена ферма Шасёров не только уцелела, но и приносила некоторый доход. Небольшой, правда, но вполне достаточный, чтобы не считать каждый франк и оплачивать для Аннет пансион в Понтиви. После войны Пьер, к тому времени уже совершеннолетний, официально оформил опекунство над сестрёнкой и теперь изо всех сил старался соответствовать.

Принадлежи ферма одному Пьеру — давно бы сделал Этьена совладельцем. Но он должен был блюсти интересы сестры, поэтому ограничивался тем, что скрупулёзно переводил на счёт сотоварища третью часть дохода. Этьен к этим деньгам практически не прикасался и в шутку называл их «приданым»: женюсь, мол — пригодятся.

В мае сорок девятого на ферму пришло письмо от бывшего командира с приглашением приехать к шестому июня в Малеструа. Компер Жак — в миру школьный учитель математики Жан-Жак Глессер — решил отпраздновать пятилетие высадки Союзников. Отряд собрался целиком, тем более что у всех, кроме Андрэ, дорога не заняла много времени. Разве что братьям Дидье, после войны перебравшимся в Пуатье, пришлось добираться целых полдня, да и то только потому, что ехали они на попутках.

Поначалу в воздухе висела некоторая настороженность, как нередко бывает в компании людей, когда-то многое переживших вместе, а потом надолго расставшихся и теперь приглядывающихся друг к другу: что изменилось, что осталось прежним? Но после первых же «А помнишь?..» напряжение исчезло. Вспоминали прошлое, рассказывали о нынешней жизни. До войны многие только-только закончили школу, так что начинать мирную жизнь большинству пришлось «с чистого листа». Кто-то вернулся на родительские фермы, кто-то работал на стройках, которых в округе хватало, или на новом, недавно открытом, консервном заводе. Одна из девушек вышла замуж, трое из парней успели обзавестись жёнами. В одной семье ждали ребёнка, в другой уже росла дочка, названная в честь Вивьен, в сорок третьем буквально вытащившей её будущего отца с того света. Пьер подумал мельком, что это имя имеет все шансы в ближайшие годы стать популярным среди новорожденных в округе Ванн. В волшебных — в буквальном смысле слова — руках мадемуазель Д′Этоли успели побывать практически все бойцы отряда.

Сама Вивьен появилась одной из последних, в качестве извинения сообщив, что пришлось задержаться на службе. То, что эта служба находилась на другом конце страны, вслух никто уточнять не стал, но многие завистливо вздохнули. Везёт же всё-таки этим волшебникам!

Пьер смотрел на неё во все глаза. Он помнил Вивьен в мужской одежде, с коротко и неровно обстриженными волосами, обтянутыми кожей скулами и вечными синяками под глазами от недосыпа. Теперь же перед ним предстала элегантная молодая дама — модная причёска, лёгкий макияж, точёные ноготки, туфельки на «гвоздиках» … Картинка из модного журнала, да и только! Пьер разом порастерял приобретённую за последние годы самоуверенность, вновь почувствовав себя деревенским увальнем. Оказывается, прежние чувства никуда не делись, только и ожидая случая напомнить о себе.

Празднование определённо удалось. Официальную часть Компер Жак свёл к минимуму: торжественной речи мэра Малеструа, возжелавшего почтить героев войны, и непременному тосту «За тех, кто не дожил». На этом официоз закончился, а началась непринуждённая болтовня, лёгкое вино и шутливые перепалки из-за очереди на танец, поскольку на десяток кавалеров приходилось не больше одной дамы. Даже суровый Орех снисходительно позволил затащить себя в круг танцующих, хотя из-за покалеченной ноги танцор из него был никакой. Колено ему раздробило взрывом гранаты почти в самом конце войны и по поводу этой травмы они с Вивьен радикально расходились во мнениях. Девушка утверждала, что, окажись он в руках настоящего целителя — отделался бы разве что лёгкой хромотой, а сам Господин Сержант заявлял, что не будь рядом волшебницы — потерять бы ему ногу, а то и голову. Скорее всего, правы были оба.

Сейчас старый спор внезапно вспыхнул заново.

— Занимаешься всякой хренью на этой своей базе, — ворчал Сержант, привычно растирая колено, — а могла бы настоящую пользу приносить. У нас вон в округе второй месяц фельдшера нет, а врача из города пока дозовёшься, так десять раз помереть успеешь.

— Во-первых, никто мне не разрешит без образования медицинской практикой заниматься, — отбивалась Вивьен, — и, во-вторых, никто меня без аттестата в медицинский институт не примет. А в-третьих, если я колдовать направо и налево начну…

— А кто узнает-то? — поддержал Сержанта счастливый отец маленькой Вивьен. — Мне, знаешь ли, без разницы, горчичниками мою дочку будут лечить или заговорами, лишь бы с толком. А толку от тебя всяко не меньше, чем от учёных докторов. Или, думаешь, кто-то побежит в ваш Департамент Надзора жаловаться? Так кто и захочет — дорожки не найдёт.

— А слухов можно не бояться, — подхватил ещё кто-то из парней. — У нас тут про колдуний завсегда болтают. Иного старика послушать, так каждая вторая тётка ведьмой окажется. Одной больше, одной меньше…

— Врачебную практику тебе, конечно, открыть не разрешат, — рассудительно заметил незаметно подошедший Компер Жак. — А вот для должности фельдшера образования не требуется, только практический экзамен сдать. Неужели не потянешь?

— А жить можно будет у нас на ферме! — азартно предложил Этьен. — Правда, Пьер? У нас же места полно и до города, если что, недалеко.

— Конечно! — сам Пьер не сообразил бы предложить подобное, а если бы и сообразил, так не решился.

— Жить на ферме с двумя холостяками? — изобразила оскорблённое достоинство Вивьен. Доводы командира явно показались ей убедительными. Девушка и сама не заметила, что уже практически согласилась с идеей сменить род деятельности.

— Ну почему же холостяками? — поддержал игру Этьен. — Выйдешь за одного из нас замуж…

— Фиктивный брак? Фи.

— А если не фиктивный? — холодея от собственной дерзости проговорил Пьер. Вивьен посмотрела на него с интересом и что-то дрогнуло в её глазах.

— Ты… серьёзно?

— Да. — Пьер чувствовал себя куда менее уверенно, чем среди бела дня пробираясь в немецкий штаб. Но отступать, коли уж рискнул, не собирался.

— Хорошо, — очень серьёзно сказала Вивьен. — Я подумаю.

Через неделю она сдала экзамен и получила место фельдшера.

Через месяц они поженились.

Ещё через два месяца на ферме снова играли свадьбу. Мадлен, ещё в сороковом оставшаяся сиротой, жила у месье Жонвиля, своего дальнего родственника, отрабатывая стол и кров сперва помощью по дому, а потом и в лавке.Этьен в шутку называл её то Козеттой, то Золушкой и, привозя в лавку продукты, всякий раз обещал на ней жениться «когда подрастёшь». Оказалось, он ничуть не шутил — сделал предложение, как только девушке исполнилось восемнадцать. Мадлен согласилась тотчас и с радостью. Этьен ей нравился, а жизнь в приживалках — не особо, пусть к ней и относились совсем не плохо. В сказочную принцессу из Золушки она после свадьбы не превратилась, осталась такой же, как и была: не красавицей, но милой, а главное доброй и работящей. С её появлением на ферму вернулся тот своеобразный уют, который почти безошибочно указывает на присутствие в доме женщины. Аннет, слишком юная, да к тому же большую часть года проводившая в пансионе, на эту роль определённо не годилась, как и Вивьен, у которой не оказалось ни времени, ни желания заниматься домашним хозяйством сверх необходимого минимума.

В положенный срок Мадлен родила очаровательную девочку, ещё через год семейство пополнилось наследником. Вивьен в свободное время охотно возилась с малышами, но отсутствие собственных детей её пока не слишком беспокоило. Конечно, очень уж тянуть с первенцем и волшебнице не стоит, и всё же времени для раздумий у неё куда больше, чем у обычной женщины.

Тем временем Аннет закончила обучение в пансионе и практически сразу собралась замуж — за двоюродного брата одной из своих однокашниц. Поначалу Пьер этому только обрадовался. Отношения с сестрой у него как-то не очень складывались. Аннет вбила себе в голову, что брат бросил её у чужих людей (где, если судить объективно, она жила куда лучше, чем могла бы жить с Пьером на разорённой ферме) и никогда не забывала ему об этом напомнить. Заслуг Этьена в выживании фермы девочка видеть не желала в упор и считала, что брат отдаёт семейству Арань куда больше, чем следует. А уж его женитьбу на «этой бесприданнице» и вовсе приняла в штыки. Так что Пьер, хоть и любил сестру, но делать это предпочитал на расстоянии.

Однако первый же разговор с будущим родственником едва не стал последним.

Жюльен Вардье, жених Аннет, владел небольшой фирмой по торговле канцелярскими принадлежностями. Первый же разговор с будущим шурином он очень быстро перевёл на то, что собирается расширять дело, для чего, разумеется, понадобятся деньги. Они с Аннет всё обсудили, если продать ферму, то, за вычетом квартиры для Пьера с женой, как раз будет нужная сумма. Разумеется, за свою часть капитала Пьер получит акции, причём по номиналу, так что даже при нынешнем уровне дивидендов будет получать больше, чем сейчас. Только надо с этим не тянуть, в сельском хозяйстве назревает очередной кризис…

На этом месте слегка ошалевший Пьер прервал его сообщением, что, во-первых, уезжать с родительской фермы не собирается, а, во-вторых, это касается не только его с женой и Аннет, но и семьи Арань. На что Вардье только рукой махнул — кто ж наёмных работников спрашивает?

Ругаться с ним Пьер не стал, хотя очень хотелось. Даже уточнил, какую именно сумму будущий родственник надеялся получить с продажи фермы. После чего обсудил всё с Этьеном, собрал свои и его сбережения, взял кредит под залог земли и выдал сестре ровно половину озвученной суммы, взамен потребовав подписать отказ от причитающейся ей части наследства в пользу супругов Арань. Аннет попыталась было устроить скандал, но сдалась, убедившись, что обычно уступчивый братец на этот раз твёрд в своём решении. А её жених здраво рассудил, что половина меньше целого, но больше, чем ничего. Однако тепла в отношениях брата и сестры эта история, естественно, не прибавила.

Очередной кризис в сельском хозяйстве действительно разразился, но ферма Шасёр опять уцелела. Спасибо Мадлен — именно она придумала заняться выращиванием на продажу целебных и ароматических трав, которые до того Вивьен растила на небольшом участке для собственного употребления. Дело пошло неплохо, а немного магии для защиты от сорняков и вредителей не могли считаться нарушением Статута даже формально.

Потом обнаружился ещё один источник дохода. Увидев в каком-то журнале плетёную садовую мебель, Пьер увлёкся этой идеей и после нескольких неудачных попыток наловчился плести очень удобные кресла и симпатичные столики. Постепенно его поделки разошлись по округе — сначала в виде подарков знакомым, а потом и за деньги. Через некоторое время на ферме появился торговец мебелью, сперва предложивший взять несколько штук на пробу, а после заключивший постоянный договор на поставки. Пьер был доволен — теперь ему удавалось вносить в общий доход намного больший вклад, чем прежде, да ещё и делая то, что ему по-настоящему нравилось. Охота на эту роль явно не годилась. Во-первых, после войны в округе стало куда меньше дичи, чем даже в конце тридцатых, а во-вторых, за пять лет Пьер настрелялся досыта и теперь получал от этого занятия куда меньшее удовольствие, чем когда-то в детстве.

За всеми проблемами и сложностями годы бежали незаметно. И всё же когда у тех, кто одновременно с тобой вступил в брак, дети уже в школу идут, — невозможно не задуматься о том, что тут что-то не так. Пьер даже подозревал, что жена втайне от него предохраняется — какими-то своими, магическими, методами. Но когда, наконец, решился спросить, то оказалось — ничего подобного. Не предохранялась. И сама в недоумении, хотя до некоторого времени особо не переживала. Магичка — не симплитка, ей и в сорок, и в пятьдесят родить не поздно. Но когда Пьер заговорил об этом, она тотчас согласилась, что некая странность тут есть, и с ней стоит разобраться. Однако, обычное обследование никаких патологий не выявило. Тогда Вивьен всё же обратилась к магическому целителю, хотя делать это ей очень не хотелось, главным образом потому что она уже догадывалась о причинах. И подозревала, что слишком многое придётся объяснять.

Пришлось, впрочем, не объяснять, а признаваться.

— Мадам, — пожилая целительница смотрела сочувственно и капельку насмешливо, — мне кажется, я вправе ждать от коллеги большей искренности. Уж вы-то должны понимать, что такое клятва Гиппократа.

Подоплёка сказанного была ясна: доносить на неё целительница не собирается. Так что Вивьен покорно согласилась: да, она лечила симплитов магией. И не только во время войны. Да, до сих пор. Иногда. И очень осторожно. Она же не враг себе в конце-то концов!

— Я верю, что вы стараетесь не наносить прямого вреда своему здоровью, мадам, — вздохнула целительница. — Но здоровье — это одно, а репродуктивная функция — совсем другое. Впрочем, отчаиваться пока рано. Вам даже не придётся полностью отказаться от врачебной практики. Всего лишь ограничиться традиционными методами лечения. В крайнем случае — покупными зельями. И вообще пореже использовать магию.

— Надолго?

— Минимум год. Это, разумеется, помимо специального лечения…

Вивьен мысленно застонала. Но деваться было некуда. Не могла же она допустить, чтобы пресеклись сразу два рода!

Выполнить условие оказалось невероятно сложно. В конце концов Вивьен пошла на крайние меры — вообще перестала брать с собой волшебную палочку. К счастью, судьба ей благоволила, жители округи словно сговорились ограничиваться обычными простудами и не слишком серьёзными травмами.

Даже её собственные роды оказались на удивление лёгкими.

В принципе, в арсенале магической медицины имелись методы программирования пола будущего ребёнка, но для Вивьен они, разумеется, оказались запретными. Пришлось положиться на природу, и она не подвела. Супруги долго спорили, в честь кого из предков назвать сына, а в результате сошлись на имени Ромен, ни в той, ни в другой семье до сих пор не встречавшемся. Грудного молока у Вивьен хватило чуть больше, чем на месяц, но выяснилось, что малыша вполне устраивает козье. Пару козочек на ферме завели ещё в пятьдесят первом, когда ждали появления первого ребёнка Араней, а Мадлен, соскучившаяся по младенцам, радостно взяла на себя роль няньки. Летом, когда работы в поле и огороде прибавилось, пригляд за малышом стали поручать десятилетней Жанне, страшно гордой таким доверием.

В результате довольны были все, даже сама Вивьен. За десять лет она привыкла отвечать за своих многочисленных пациентов и бросать их слишком уж надолго не хотела. А когда каждые три часа нужно кормить ребёнка, на вызовы не очень-то побегаешь, даже с помощью трансгрессии. О жителях округа и говорить нечего — «Notre sorcièrette Chasseur»[1] большинство из них доверяло куда больше, чем дипломированным врачам и её возвращение к работе было встречено с энтузиазмом.

«Ведьмочкой» Вивьен прозвали ещё в отряде, с лёгкой руки Сержанта, и это прозвище стало известно в округе задолго до того, как туда вернулась его обладательница. Вначале девушка побаивалась, что оно привлечёт ненужное внимание, но в результате прав оказался Компер Жак, утверждавший, что любую вещь надёжнее всего прятать на самом виду. Тем более, что в Бретани и впрямь ведьмами почитали чуть не каждую третью женщину, и далеко не всегда — в шутку.

Из-за проблем с зачатием Вивьен всерьёз опасалась, что сын окажется симплитом, хотя статистика утверждала, что среди полукровок процент не-магов даже ниже, чем среди «чистокровок». Опасения оказались напрасными: в три года, прямо «по учебнику», у Ромена начали появляться неконтролируемые выбросы магии. К счастью, редкие и не опасные, обстановка в доме была слишком спокойной, чтобы провоцировать защитную реакцию. Даже излишне спокойной, по мнению мужчин — они хором утверждали, что парня нужно с младенчества приучать «держать удар», хотя бы ради того, чтобы потом в школе проблем не было. Там-то не будет ни тёти Мадлен, всегда готовой пожалеть и утешить, ни мамы Вивьен, способной расколдовать случайно наколдованное!

Но жизнь оказалась куда затейливее прогнозов.

[1] «Нашей ведьмочке Шасёр» (нотр сорсьерет Шасёр)

Ничего бы могло не случиться, если бы Жанна не поссорилась со своим ухажёром — студентом, подрабатывавшим на одной из ещё сохранившихся в округе ферм. Этьен был не в восторге от того, что четырнадцатилетняя девчонка гуляет ночи напролёт с парнем на пять лет старше, но Мадлен верила в здравомыслие дочери. И оказалась права: когда Николя, наскучив разговорами и соловьиным пением, попытался перейти от поцелуев к более решительным действиям, Жанна от души влепила ему пощёчину. А чтобы парень не принял это за кокетство, схватила его велосипед и покатила в сторону дома, крикнув на прощание, что забрать машинку он сможет у её отца. Впрочем, выполнять эту угрозу своенравная дева не собиралась. Собиралась она сперва отоспаться, а ближе к вечеру отвезти велосипед на ферму, где работал незадачливый кавалер, если, конечно, не удастся уговорить тётю Вивьен перебросить его туда магией.

Рассвет ещё не наступил, но полная луна давала достаточно света и Жанна, срезая путь, бестрепетно свернула с грунтовки на узкую тропку между рощей и соседским полем. Она без особой спешки накручивала педали, раздумывая, стучаться в дом или дождаться рассвета, когда от опушки в её сторону метнулся рычащий сгусток тьмы.

Жанну спасла случайность: дорожка пошла под уклон, велосипед поехал быстрее, девочка инстинктивно наклонилась к рулю, и зверь промахнулся, пролетев буквально в паре сантиметров от её спины. Жанна взвизгнула и изо всех сил нажала на педали.

Оставшиеся до ворот фермы расстояние она пролетела со скоростью, сделавшей бы честь олимпийскому чемпиону — впрочем, чемпионов не подгоняет звериное рычание за спиной. Практически на ходу соскочила с велосипеда, нырнула в давным-давно проделанную дыру в заборе — все свои знали о неприбитой доске — и не успела почувствовать себя в безопасности, как громадный волк, словно бы без усилия перемахнув забор, оказался от неё на расстоянии нескольких метров.

Жанна застыла, не в силах сдвинуться с места от ужаса. Но зверь не успел этим воспользоваться — сбоку на него с отчаянным лаем кинулся Лаки, беспородный, но исключительно умный пёс, которого Пьер брал с собой на охоту. Волк лишь на несколько секунд отвлёкся от потенциальной жертвы, одним ударом лапы отбросив не по росту отважного пса, но этого хватило, чтобы Жанна «отмерла» и со скоростью белки взлетела по приставной лестнице на крышу ближайшего сарая. Громадные зубы щёлкнули, казалось, в сантиметре от её пятки — но всё же до крыши зверю было не допрыгнуть. Хотя нельзя сказать, что он не попытался.

Ударил выстрел, за ним второй — поднятый шум разбудил бы и мёртвого, а военные рефлексы у обоих мужчин никуда не делись. Этьен стрелял из пистолета, висевшего на стене в качестве военного трофея, Пьер — из верного «дарна», заряженного, правда, дробью. Прежде, чем он успел перезарядить ружьё, волк тоскливо взвыл и, перемахнув ограду, бросился наутёк. Пьер выстрелил ему вслед, скорее желая подогнать, чем надеясь попасть.

Небо уже начало сереть, предвещая близкий рассвет, но для прицельного выстрела на расстоянии по движущейся цели света было явно недостаточно.

Некоторое время во дворе царила суета. Дрожащей от пережитого ужаса Жанне помогли спуститься с крыши, и Мадлен отправилась отпаивать успокоительным её, а заодно и себя. Успевший к шапочному разбору Жак крутился вокруг сестры с расспросами, люто завидуя — ещё бы, такое восхитительное приключение! Вивьен, убедившись, что девочка невредима, занялась Лаки, у которого был серьёзно порван бок, хотя смерть ему вроде бы не грозила. Мужчины помогли ей занести раненого пса в дом и были отправлены греть воду, а заодно готовить завтрак — было совершенно ясно, что спать никто уже не ляжет. Четырёхлетний Ромен, разбуженный шумом, путался у взрослых под ногами и настойчиво требовал рассказать, что происходит. От него отмахивались.

Час спустя всё более-менее пришло в норму. Жанну отругали, утешили, напоили снотворным зельем и загнали в постель. Лаки вкололи обезболивающее, промыли и зашили рану и устроили в углу кухни на старом одеяле. Мальчишек, раз уж всё равно не спят, отправили умываться и одеваться, заодно вспомнив, что и самим бы это сделать не помешало. И, наконец, уселись за стол.

— Странная история, — рассуждал Пьер, успевший изучить следы зверя там, где они попали на песок или мягкую землю. — Откуда тут волк, да ещё такой крупный? И с чего он такой наглый? Никогда не слышал, чтобы летом волки на людей кидались, а уж во двор лезть...

— И живучий, — добавил Этьен. — Могу поклясться, что мы оба в него попали хотя бы по разу, а эта тварь даже хромать не начала.

— Попали, — согласился Пьер, — кровь я видел. Сейчас поедим, и надо пройти по следу, пока свежий, я сразу думал, да нужно было света дождаться, без собаки по сумеркам дело гиблое.

Вивьен внезапно поднялась.

— Я иду с вами, — сообщила она непререкаемым тоном и отправилась переодеваться прежде, чем мужчины успели возразить. Да они и не пытались, ещё с отряда усвоив: если волшебница что-то требует, нужно сперва сделать, а уже потом спрашивать зачем. Торопливо доели и тоже пошли собираться.

Вивьен, уже переодевшаяся в штаны и рубаху, перебирала свои немногочисленные украшения. Не успел Пьер удивиться несвоевременности этого занятия, как волшебница выложила на стол несколько серебряных безделушек и трансфигурировала их в две увесистые пули:

— Заряжай этим.

На недоумённый взгляд мужа она пояснила:

— Ты сам сказал: неоткуда здесь волку взяться, и на людей они летом не бросаются. Зато оборотни ещё как бросаются. А сейчас полнолуние.

Подумала немного и добавила:

— Хотя если это оборотень — он уже полчаса как человеком стал. Ну да так всё равно спокойнее, а на обычного волка любые пули сгодятся.

Спорить Пьер не стал. Истории про оборотней он слышал с детства и не слишком удивился, узнав, что как минимум часть из этих баек была самой что ни на есть исторической правдой. Хотя на личную встречу как-то не рассчитывал.

Новая «личная встреча», однако, не состоялась. Пройти по следу удалось, но он вывел на обочину шоссе к пятну свежевыгоревшей травы, видимо, политой бензином. Судя по всему, рядом стояла машина, но теперь от неё остался только смазанный след покрышки.

Вивьен велела мужчинам возвращаться домой, а сама отправилась в Ванн, где располагалось ближайшее отделение Департамента Надзора[1]. Там, надо признать, к сообщению отнеслись серьёзно, даже привлекли к поиску машины симплитскую полицию. Машину, собственно, нашли быстро — на окраине Понтиви, полностью выгоревшую. Видимо, её тоже полили бензином, а потом подожгли. Номер, однако, удалось рассмотреть, но это не дало практически ничего: машину взяли напрокат, а хозяин, владелец и единственный работник захудалой автомастерской, о нанимателе ничего не знал. Тот платил достаточно щедро, чтобы байка о юной любовнице и ревнивой жене, сестре работника дорожной полиции, показалась спивающемуся автовладельцу вполне убедительной. Ничего конкретного из него не удалось вытрясти даже с помощью леглименции: мужчина, среднего роста, средней комплекции… просторное пальто, шарф, шляпа и тёмные очки успешно скрывали прочие приметы. От магических методов поиска оборотень вполне грамотно защитился огнём — то ли сам был магом, то ли просветил кто опытный.

Следы крови во дворе фермы, на которые очень рассчитывала Вивьен, оказались почти бесполезными. Как объяснил специалист, две ипостаси оборотней практически не взаимодействуют друг с другом, иначе найти их было бы куда проще. И следы, оставленные анимаформой, можно использовать для магического поиска только тогда, когда оборотень снова окажется в волчьей шкуре. То есть не раньше следующего полнолуния, которое он вряд ли станет дожидаться на доступном для поиска расстоянии. Собственно, не было даже никакой гарантии, что он живёт в Понтиви, вполне мог туда приезжать специально, чтобы взять машину и отправится подальше от людей. Почему он остановился в этот раз в довольно-таки населённой местности, сказать было сложно — может быть, машина забарахлила, может, просто выехал позже, чем рассчитывал… спросить пока что было не у кого.

Поиск, как и ожидалось, не дал ровным счётом ничего. Обыскивать всю Францию никто, конечно, не стал, это бы потребовало усилий множества людей, да и с чего? Ведь никто, в сущности, не пострадал? К тому же не было никаких оснований утверждать, что оборотень вообще не покинул страну.

Жизнь на ферме вошла в обычную колею. Единственным отличием было то, что висящее на стене ружьё теперь было заряжено серебряными пулями, уже не трансфигурированными, а отлитыми обычным способом. Так — на всякий случай.

«Всякий случай», в который никто всерьёз не верил, случился через два года, в первый день августа. Семейство Араней отсутствовало в полном составе, отправившись в город разбираться со школьными делами. Вивьен готовила обед, Пьер работал в мастерской, на детский вопль, сопровождаемый звериным рычанием, они выскочили одновременно. Волк выпустил ребёнка, оскалился; Вивьен взмахнула волшебной палочкой, точно зная, что полностью оглушить оборотня не удастся, разве что притормозить на несколько секунд, но несколько секунд в бою — это очень много. Призванный следующим заклинанием «дарн» лёг в руки Пьера так точно, словно сам жаждал отыграться за прошлую неудачу. От первой пули оборотень почти увернулся, зато вторая вошла точно в сердце…

К Ромену они подбежали тоже одновременно. Секундное облегчение — жив! — тут же сменилось тревогой, кровь из разодранного плеча только что не била фонтаном. Вивьен уже открыла рот, чтобы произнести кровеостанавливающее заклинание, но внезапно передумала и, призвав из дома бинт, стала торопливо накладывать повязку. Пьер шагнул было к волку — убедиться, что тот мёртв — и не удержался от изумлённого: «Ви, глянь!» Вместо зверя в луже крови лежал человек. Абсолютно голый и абсолютно мёртвый, это почему-то чувствовалось даже на расстоянии.

Вивьен, как раз затянувшая узел на повязке, подхватила отложенную в сторону палочку и яростно ткнула в сторону трупа. Миг — и на месте человека лежало сухое бревно.

— Нечего ему тут валятся, ещё увидит кто, — голос Вивьен звучал с тем неестественным спокойствием, что у некоторых заменяет истерику. — Я сейчас тренсгрессирую в больницу, попробую сделать переливание крови, вдруг поможет. А ты лёжку его поищи, где-то рядом ведь оборачивался. Вообще прибери тут. А потом приезжай, зелье кроветворное привези, знаешь, где оно.

С этими словами она подхватила сына на руки и исчезла, а Пьер торопливо принялся прибираться: затащил «бревно» в мастерскую, где оно выглядело вполне естественно, плеснул на кровавые лужи несколько вёдер воды, превратив их в лужи обыкновенные и отправился искать «лёжку». Собственно, искать долго не пришлось, вблизи дома было только одно достаточно уединённое место — заросли ивняка у ручья. Именно там и нашлись следы: брошенная одежда, довольно потрёпанная, да куча изломанных веток. Видимо, превращение живого оборотня было гораздо более сложным и длительным процессом, чем превращение мёртвого.

Одежду Пьер кинул в угол гаража, где и так лежала целая куча ветоши, а кроме кроветворного зелья прихватил противовоспалительное и заживляющее, за годы супружества научился неплохо в них разбираться.

Как Вивьен объяснила в больнице ранение сына и необходимость не обычного переливания, а полной замены крови, Пьер не спрашивал. Скорее всего, никак — для быстроты дела воспользовалась внушением, чего практически никогда не делала в обычной жизни. Забрав от мужа зелья, она заверила его, что жизни ребёнка рана не угрожает (Пьер с трудом удержался от того, чтобы начать переспрашивать: «Точно? А ты уверена?»), что помощь неспециалиста тут не требуется, а значит лучшее, что оный может сделать — это вернуться на ферму и не путаться под ногами. Это Пьер понимал и сам. Помимо прочего, совершенно не хотелось, чтобы встревоженные их исчезновением Арани начали интересоваться у соседей, не знают ли те чего. Сообщать о случившемся кому бы то ни было — включая полицию — Пьер не собирался.

Утром Пьер отправился в больницу, узнать новости. Вивьен вышла к нему, бледная и едва не шатающаяся от усталости и потери крови — как выяснилось чуть позже, кроветворное зелье она просила для себя, нужного количества крови, хоть и не самой редкой группы, могло и не найтись, да и вообще «своя» лучше. С мальчиком всё было нормально, насколько это возможно в такой ситуации: рану ему вычистили со всем возможным тщанием и зашили очень аккуратно, шрам, наверное, останется, но увечья не будет, а что касается остального… магических методов от этого нет, это Вивьен выяснила — на всякий, как водится, случай — ещё тогда, два года назад, так что остаётся надеяться, что сработают симплитские. В любом случае, это станет ясно через месяц, никак не раньше. Ребёнок под надёжным присмотром, а она, Вивьен, сейчас пойдёт спать, пока не пополнила число пациентов. А Пьер пусть возвращается домой и сожжёт к чёртовой матери это бревно, пока оно не превратилось обратно, потому что тогда жечь его станет гораздо неприятнее.

Пьер так и поступил. Без малейших угрызений совести. Правда, найденные в кармане пиджака права на всякий случай сохранил — надо было всё же попытаться выяснить что-то про этого типа. Вдруг у него была, скажем, мать-старушка, или, упаси Судьба, дети? Посовещавшись с Этьеном, Пьер решил, что самостоятельно наводить справки рискованно и самое верное — попросить помощи у Компера. Бывший командир партизан и бывший директор школы сохранил достаточно связей, чтобы ему добыли нужные сведения, не задавая лишних вопросов.

В своей человеческой ипостаси оборотень прежде был жителем Морона, семьи у него не было, зато была доля в небольшом, но довольно-таки процветающем консервном заводике. Два года назад он продал свою долю основному владельцу на выгодных для того условиях, сказав, что хочет вложить деньги в проект своего дальнего родственника, сулящий большой доход. Одновременно он продал квартиру — срочно, а потому дёшево — и уехал, как сказал соседям, в Париж. Вивьен, впрочем, утверждала, что уехал он, скорее всего, в Англию, это давало гораздо лучшую гарантию от магического поиска. Ясно было одно: куда бы он ни уехал, устроиться на новом месте не сумел, а деньги то ли растратил, то ли неудачно вложил. И, похоже, слегка повредившись в уме, решил отомстить тем, кого посчитал виновниками своих неприятностей. За что и поплатился жизнью.

Месть, впрочем, удалась, симплитская медицина оказалась столь же бессильной, как и магическая. То ли зараза слишком быстро проникала в ткани тела, то ли имел значение сам факт укуса… как именно передавалась ликантропия точно не знал никто.

Оставалось стиснуть зубы и научиться с этим жить.

[1] Департамент Надзора — в Магической Франции аналог Министерства юстиции. Занимается любыми правонарушениями, совершёнными магами и разумными магическими существами. Оборотни относятся к последним.

Из дневника Ромена Шасёра

Меня зовут Ромен, Ромен Шасёр. Оборотень. Ребята считают это забавным. А когда эти двое что-то там считают, спорить с ними просто бессмысленно. Так что мне ничего не оставалось, как признать: да, это действительно смешно — оборотень по фамилии Охотник.

Охотиться я, кстати, умею. Не как оборотень, конечно — как человек. Отец научил. Но это — на крайний случай, который в моей жизни вряд ли случится. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

Оборотнем я стал в шесть лет. Наверное, хорошо, что так рано. В этом возрасте любые изменения воспринимаются… ну, более естественно, что ли. Случись это позже — привыкнуть, мне кажется, было бы значительно сложнее. А так… да, привык. Живут же люди без руки или без ноги, без глаз даже. Хотя разница всё же имеется, причём принципиальная: любые другие уродства опасны только для самого человека, а ликантропия — для других. Хотя и для самого оборотня это, как любит выражаться Жан, «удовольствие значительно ниже среднего». Очень сильно ниже.

В первые годы я проводил полнолуния в специально оборудованном погребе. Отец с дядей Этьеном вырыли его в стороне от двора, за теплицами. Близкое присутствие человека бесит оборотня, поэтому родители уходили подальше, как только начиналось превращение. Хотя первые несколько раз отец оставался рядом до самого конца, а мама стояла у двери, страховала его. Пишут, что первая трансформация может убить. Правда, если бы что-то пошло не так, ничем бы мама не помогла, нечем тут помочь. И всё же уйти они не могли, и я их понимаю. Но смотреть на такое… не знаю, сколько лет жизни это у них отняло.

А потом я как-то раз представил, что случится, если родители однажды не успеют уйти. Нет, я и раньше знал, что могу их покусать, и даже представлял, как они тоже станут оборотнями, и мы будем вместе оборачиваться — я тогда ещё не знал, что в полнолуние другой оборотень для тебя не товарищ, а конкурент. Только в тот раз до меня дошло, что я могу их не просто покусать, а совсем. Потому что когда я волк — я не помню, что это мои родители, меня их запах тогда бесит так же, как всякий другой человеческий. И когда я это представил… ой, как же я тогда ревел! А потом сказал, чтобы они больше со мной не сидели, что я большой уже, прекрасно сам себя развлеку, книжку вот почитаю. Читать я тогда уже любил.

Отец, наверное, всё понял, потому что сразу согласился. А мама сперва спорила, а потом сделала магическую «гляделку» и через неё за мной следила. Это безопасно, а ей так спокойнее было. Наверное.

Мама предполагала обучать меня дома, как это принято в магических семьях, но отец настоял на том, чтобы я ходил в школу в Малеструа, как Жак и Жанна. После превращения мне часто приходилось отлёживаться, но это как раз проблемой не было. Мама, как фельдшер, могла сама выписывать справки, а то, что поздний ребёнок получился болезненным никого не удивляло. На самом деле я почти никогда не болел, ликантропия такая странная болезнь, которая дарует здоровье. Иногда мне ужасно хотелось рассказать правду кому-то из одноклассников — просто потому, что надоедало врать о простудах и коликах. Но я знал, что делать этого нельзя.

Может быть, поэтому друзей у меня в начальной школе не было, хотя желающих дружить хватало, моих родителей в округе знали и любили. Но через некоторое время от меня отстали, сочтя нелюдимым. Нелюдимым я не был, но дружить и врать одновременно не умел.

Наверное, это было глупостью. А может и нет.

Потом мне исполнилось одиннадцать и вопрос встал снова. И теперь уже отец был против того, чтобы я шёл в школу. Все европейские магические школы — интернаты, а значит, проблем должно было стать в разы больше, да и вероятность «проколоться» возрастала неимоверно. И мама с ним было согласилась, но в начале лета в нашем доме неожиданно появился директор Абри-де-Монтань, метр Дагобер. Как я потом узнал — чисто случайно — он решил, что отец запрещает мне изучать магию, и приехал разбираться. И уж не знаю как, но ему удалось уговорить маму сказать правду. Может, и хорошо, что удалось, потому что в школу я всё же пошёл. А проблема полнолуний была решена с помощью трансфер-медальона[1], он же многоразовый портключ[2]. Предстояло, правда, ещё придумать, как объяснять мои регулярные отлучки соседям по комнате. Но эту проблему тоже удалось решить. Точнее, тогда мы посчитали, что удалось…

Говорят, в Англии проложена специальная магическая железнодорожная ветка от Лондона и аж до Шотландии. И детей в школу собирают на Лондонском вокзале. Совершенно не понимаю, зачем. Можно подумать, все английские маги живут в Лондоне и окрестностях. У нас дети из магических семей переправляются через камины сразу в Преддверье — огромную пещеру, через которую пролегает единственный проход в долину. А тех, у кого оба родителя симплиты, встречают в ближайшем магическом поселении, такие почти в каждом департаменте есть, где отдельные, а где в городских кварталах спрятанные. Почти — это потому, что они в основном все давным-давно существуют, а в старину страна по-другому делилась. Да и было по-разному: где маги от симплитов прятались, где у герцогов защиты от церкви искали, а где и наоборот, у церкви от светской власти. В монастырях тоже не одни дураки да фанатики были, чтобы от настоящих чудес отказываться.

У нас камин был, хотя пользовались мы им довольно редко: так уж сложилось, что у мамы приятелей в магическом мире было немного — школьных война развела, а новые не появились. Да и родственников близких не осталось, а с теми, кто был, она отношений почти не поддерживала. И всё же такой способ путешествий был мне не сказать, чтобы в новинку, по этому поводу я не волновался. Но в целом трусил страшно, хоть и старался изо всех сил этого не показать. Уж не знаю, насколько у меня это получалось, думаю, что не очень.

По правилам, учеников трёх младших классов мог сопровождать кто-то из родителей, а симплиторов[3] сопровождают семиклассники, их совет школы назначает. Правда, из третьеклассников уже мало кто был с родителями, как я потом узнал, уговорить родителей тебя одного отпустить за доблесть считается. А младшие в основном как я, с мамами, только некоторых отцы провожали. Наверное, мамы за детей сильнее переживают.

Про Преддверье мама мне рассказывала, конечно, только рассказы это одно, а своими глазами увидеть совсем другое. Это природная пещера, с потолка сталактиты свисают. Пол, правда, выровнен. А стен не видно, там сплошная полоса огня, только в двух местах разорванная: вход снаружи и проход в Долину. В центре крохотное озерцо, говорят, ужасно глубокое, а вокруг семь очагов. Из своего камина ты выходишь через огонь у стен, а обратно через очаг, наверное, чтобы друг с другом не спутаться. Огни все яркие, сталактиты мерцают, но и пещера громадная, так что получается немножко сумрачно и очень таинственно. Я так залюбовался, что даже бояться забыл.

Наверное, мама специально так подгадала, чтобы без долгих прощаний, потому что не успел я толком оглядеться, как раздался звук гонга, а за ним громкий женский голос, который велел ученикам собраться по классам. Я простился с мамой, ухватил чемодан и пошёл вместе со всеми в ту часть пещеры, где был вход в Долину, там пол был расчерчен и цифры стояли — первый класс у самого прохода, а остальные следом.

Некоторое время в пещере стоял галдёж: родители выкрикивали вслед последние напутствия, школьники ругались, задеваемые чужими чемоданами… Чемоданы, конечно, небольшие, они все с расширением и встроенной левитацией, но на повороте их вечно заносит, и я даже знал, почему, отец про инерцию уже тогда рассказывал. При заклинании левитации только вес пропадает, а масса никуда не девается, как в космосе, где невесомость. Так что по-настоящему это заклинание должно называться антигравитацией, а левитацией — только те, что в мётлах или коврах используют, там ещё подъёмная сила и много всякого.

Минут через пять все заняли свои места и потихоньку затихли. И тут я заметил женщину, стоявшую возле прохода. Точнее, я её заметил только тогда, когда она заговорила:

— Дорогие ученики, поздравляю вас всех с началом учебного года. Для наших новичков представлюсь: я секретарь школы, меня зовут Анжелина Ле Бре. Сейчас вы по очереди пройдёте Завесу и получите эмблему своего коллежа. Прошу всех сделать шаг в сторону от центральной линии… вот так, хорошо. Начнём, как обычно, с седьмого класса…

Она стала называть фамилии и названные по одному проходили образовавшимся коридором и входили в проём, затянутый словно бы тонкой струящейся тканью, только, конечно, никакая это была не ткань, потому что они проходили насквозь и сразу пропадали из вида. Старшие, наверное, за шесть лет выучили список наизусть, потому что начали выстраиваться чуть ли не раньше, чем прозвучала первая фамилия. Чем дальше, тем больше возникало заминок, и вот, наконец, в зале остались только наши «красные мантии». Действительно, красные и действительно мантии, школьная форма здесь сохранялась со времён позднего средневековья, а классы делились по цветам радуги, от красного, «рассветного», до фиолетового, «закатного». Их иногда так и называли по цветам, а не цифрами. Мне такая одежда была непривычна, хотя в магических кварталах я бывал и видел, что многие там что-то подобное носят. Как мама говорила, «вольному воля», сама она вообще предпочитала брюки. Мне тоже мантия показалась не слишком удобной, но форма есть форма.

Глядя на старших, я невольно пытался угадать, кто из них какой лист носит. И какой достанется мне. Гадание вдвойне бессмысленное: во-первых, все три коллежа считаются равноценными, а во-вторых, никто всё равно не знает, по какому принципу происходит распределение. Просто ты проходишь сквозь Завесу и на твоей одежде, у левого плеча, возникает изображение листа. По большей части каждый год одного и того же, хотя бывает, что коллеж и меняется, обычно после первой квалификации, в шестом классе. Мама говорила, что теорий по этому поводу тьма, от друидической символики до нумерологии, но ни одна вроде бы не подтверждается. Многие считают, что распределяют по свойствам характера. Например так: шены — несгибаемы и тверды в убеждениях (или, если угодно, твердолобые кретины), шармы — вдумчивы и усердны (по-другому — унылые зануды), шатеньеры — яркие творческие личности (они же — безбашенные придурки)[4]. Некоторые убеждены, что это вообще чистая лотерея, не зря же число учеников в коллежах почти одинаковое.

Моя фамилия в списке была среди первых, но пока вызывали другие классы я успел вдоволь и нагадаться, и напереживаться. И теперь только и думал — скорее бы.

Честно признаюсь, входя в Завесу я зажмурился. Открыл глаза только через пять шагов и тут же зажмурился снова — таким ярким показалось сентябрьское солнце после полумрака Преддверья. Передо мной расстилалась долина Абри-де-Монтань.

Когда-то, в двенадцатом веке, в долине добывали олово и туда вёл широкий тракт. Замок как раз и был построен, чтобы его контролировать. Потом случился оползень, и ущелье завалило. Замок тогда пострадал не слишком сильно, вот только смысла в нём особого не стало. Месторождение было уже почти выработано, попытка расчистить ущелье вряд ли могла окупиться, а возить руду на осликах горными тропами… настолько высоко олово разве что в античные времена ценилось. И, когда через пару десятков лет наследнику старого барона предложили продать замок вместе со всей долиной и забыть об их существовании, он согласился, почти не раздумывая несмотря на то, что цена, по слухам, была более чем умеренной. Хотя кто его знает, может быть тут не обошлось и без Suusbonus[5]. Хроники о таких вещах по большей части тактично умалчивают.

Выкупившие долину маги подошли к делу серьёзно. Жителям было честно предложено на выбор: остаться там навсегда или уехать, получив некоторую сумму на обзаведение и ложную память в придачу. Кое-кто предпочёл остаться, но века смешанных браков не прошли даром и теперь всё население небольшого посёлка в долине — маги. Все тропы уничтожили, завал в бывшем ущелье нарастили и скрепили магией, а остальные элементы защиты совершенствуются по сей день. Например, когда появилась аэрофотосъёмка, пришлось разрабатывать совершенно новые заклинания. В учебнике новейшей истории даже есть такая фотография, там на месте долины унылое плато, всё ущельями изрезано и кусты клочками растут. Для симплитов Абри-де-Монтань не существует и не существовал, в документах осталось лишь упоминание о руднике, заваленном обвалом. Попасть сюда можно только магически — через Преддверье или через камины в посёлке. Но эти пути даже сейчас контролируются, а во время войны и вовсе были перекрыты.

Сначала в долине и впрямь было убежище для магов, которым надоело бегать от инквизиции, причём не только французских, итальянцев там было не меньше. Школа возникла где-то в четырнадцатом веке, а к шестнадцатому стала крупнейшей на юге Европы. Хотя и не самой известной.

Конечно, в тот момент я о таких вещах не думал. Просто смотрел. Белоснежный замок, зеркальная гладь озера, уютные домики посёлка, окружённые садами и виноградниками, а вокруг — грозные скалы… всё это ужасно напоминало раскрашенную старинную гравюру. Или рисунок в книге сказок.

Это было так красиво, что я даже не сразу глянул, какой рисунок возник на моей мантии. Оказалось — каштан. Я, помнится, ещё подумал тогда, что теория про свойства характера — полный бред. Потому что к «ярким личностям» я себя никак не мог причислить. Ну, разве что к «неординарным», да и то вряд ли по характеру. Как, впрочем, и к «безбашенным». Правда, «придурком» меня ребята потом называли неоднократно, но совсем по другим поводам.

Тем временем все первоклассники присоединились к остальным, и мадам Ле Бре повела нас всех к замку. Старшие шли группами и болтали, первоклассники в основном молча переглядывались, только несколько девчат успели познакомиться и теперь шли рядом, да двое парней, видимо, знакомых прежде, оживлённо что-то обсуждали. Листья у них, кстати, были разные.

На старых гравюрах двор замка был просторным, а башня-донжон — простой и незамысловатой. Теперь от двора остался только небольшой пятачок, а место донжона занял изящный пятиэтажный особняк. Башни тоже стали выше, в каждой теперь было семь этажей. Я думал, что это по числу классов, но оказалось, что старшие и младшие живут вперемешку. Во дворе нас разделили по коллежам и каждый двинулся в свою башню (в четвёртой жили преподаватели). В холле первого этажа староста коллежа велел нам, первоклассникам, разделиться на мальчиков и девочек и подойти к двум столикам, на которых стояли старинного вида серебряные сосуды. Оказалось, из них нужно вытягивать шарики с числами — номер комнаты. Мне досталась семнадцатая.

Когда все номера разобрали, староста велел всем идти устраиваться и собраться здесь же через час. Моя комната оказалась на четвёртом этаже: круглый холл с камином, а из него шесть дверей в комнаты и седьмая — на лестницу. На первом этаже, как потом выяснилось, не жили, там располагались кладовки, шкафы для верхней одежды и прочие хозяйственные помещения. Очень удобно, я считаю — в плохую погоду не приходится тащить всю грязь в комнаты.

Я вошёл в комнату последним. Мои новые соседи успели раньше и теперь с интересом осматривались. Три кровати, шкаф для одежды, круглый стол для занятий, полки с книгами и письменными принадлежностями… окно было одно — прямо напротив двери. В общем, ничего особо интересного, кроме затейливых светильников под потолком и над каждой кроватью. Но я уже знал, что в местах, где много магии, электричество работает плохо, поэтому многие маги используют зачарованные свечи или масляные лампы.

Мы одновременно, словно по команде, закончили осматриваться и уставились друг на друга. Один из парней почему-то напомнил мне статую Вольтера из Комеди Франсез, хотя ровно ничего старческого в нём не было — обычный пацан, худощавый, повыше меня ростом. Рыжий. Второй если на кого и походил, то на Делона в «Чёрном тюльпане»: синеглазый брюнет, очень красивый, мантия наверняка раз в пять дороже моей и волосы ниже плеч, то ли по старинной, то ли по новейшей моде. Скорее первое — я вспомнил, что в Преддверье с ним рядом стоял мужчина в традиционно-«волшебниковой» одежде и с такими же длинными волосами. С кем был рыжий, я не помнил.

Первым заговорил брюнет — невыносимо светским тоном:

— Стефан Анри Нуар, к вашим услугам. С кем имею честь?

— Ну, если честь… — протянул рыжий и уже нормальным тоном представился: — Жан Шодрон.

Я тоже назвал имя. Нуар тут же поинтересовался:

— Полукровка? Или из симплитов?

Тон его показался мне странным. Было в нём какое-то ожидание, что ли.

— А есть разница? — довольно агрессивно вмешался Шодрон. — Вот я полукровка, и что?

— Про тебя я и так знаю, — довольно-таки высокомерно пожал плечами Нуар, — у тебя отец из магической семьи. А фамилии Шасёр я по сю пору не слышал.

— У меня мама из магической семьи, — неохотно сообщил я. Манеры красавчика мне определённо не нравились, но начинать знакомство со ссоры не хотелось. — Урождённая д'Этоли. Такую фамилию ты слышал?

— Такую слышал, — кивнул Нуар. — Только говорили, что они все в войну погибли.

— Пропали без вести, — уточнил я. — Мамины родители. А она в маки́[6] была, они с папой там и познакомились.

— Серьёзно? — Нуар мгновенно забыл про всю свою аристократичность и сразу стал мне гораздо симпатичнее. — В симплитском отряде?

Мог бы и не уточнять, Вольный ковен[7] этим словом никогда не называли. Я кивнул.

— Расскажешь?

— Конечно!

Я как мог кратко пересказал, как мама попала в отряд Компьера Жака и что было потом. Выяснилось, что дед Жана тоже помогал Сопротивлению, даже однажды прятал у себя английского лётчика. Потом кто-то из нас посмотрел на часы и обнаружил, что через пять минут нам надо быть внизу. Так что делёжку кроватей мы оставили на потом, а разбор вещей — тем более.

В общем, к вечеру я решил, что с соседями мне повезло, хотя тогда ещё не представлял, насколько. Жан оказался весёлым и обаятельным парнем, хотя и довольно-таки язвительным, не зря мне в нём Вольтер привиделся. Стефан, правда, временами ударялся в этакое ар-р-ристократическое высокомерие, но мы как-то быстро поняли, что это защитная реакция — когда неясно, чего ждать от окружающих. Он позже признался, что до школы ни разу в жизни не общался с симплиторами, да и полукровок его родители, мягко говоря, не одобряли. Мне про его семью Жан потом рассказал. Я, помнится, в какой-то исторической книжке читал, что один из Роганов заявил однажды: «Королём я быть не могу, герцогом — не желаю. Я — Роган!» Так вот Нуары — это такие Роганы магического мира. Они даже дворянские титулы принципиально не употребляли, хотя всяких «де» и «ла» до сих пор могли бы навесить на себя с десяток, не смотря даже на все исторические перипетии. Но это же «симплитские игрушки», это не для них! С оккупационными властями они, правда, не сотрудничали, но не из-за патриотизма или там идей (идеи-то Ревнительские они как раз вполне одобряли), а из-за того, что те спутались с симплитами и тем собственные идеи якобы опошлили. Сами Нуары оные идеи опошлять категорически не собирались, роднились только в кругу тех, кто мог насчитать не менее десяти поколений чистокровных магов, да и общаться предпочитали в том же кругу. Ну, хоть различий между нациями не делали, по крайней мере, европейскими — например, двоюродная тётка Стефана вышла замуж за англичанина, а пра-пра-бабушка у него была, кажется, из немцев.

Сам Стефан все эти семейные заморочки терпеть не мог. Подозреваю, что его просто перекормили в детстве высоким происхождением и чистокровностью, как меня — гречневой кашей (мама считает её полезной и трижды в неделю на завтрак варит, а я из-за этого терпеть не могу). Не думаю, что он уже тогда осознанно шёл против политики семьи, скорее, просто радовался свободе, возможности «пробовать новые блюда» — даже если за это приходилось платить ссорами и выслушиванием нотаций.

Впрочем, что-что, а нотации его никогда особо не смущали. Ни от кого. Кроме, разве что, собственной совести.

[1] Трансфер-амулет — многоразовый, в отличии от обычного портключа (см.), амулет для трансгрессии. Обычно исполняется в виде медальона, срабатывающего на прикосновение к внутренней поверхности, иногда требует дополнительного голосового пароля. Переносит между двумя заданными точками. Попытки создания трансфер-амулетов с несколькими маршрутными линиями ведутся много лет, но до настоящего времени не привели к успеху.

[2] Портключ — одноразовый амулет для принудительного переноса живых существ в пространстве (трансгрессии). Срабатывает на прикосновение. Может использоваться как магами, так и симплитами и даже животными. По умолчанию является двусторонним (т.е. при повторном прикосновении возвращает в исходную точку), но это свойство можно заблокировать.

[3] Симплитор — маг, у которого оба родителя обычные люди (симплиты). Это слово считается официальным термином и по большей части не несёт отрицательной нагрузки.

[4] Шен (chêne) — дуб, Шарм (charme) — граб, Шатенье (châtaignier) — каштан. Названия коллежей в школе Абри-де-Монтань.

[5] «Заклинание доверия», на некоторое время резко повышает доверие к словам собеседника и помогает убедить человека в чём угодно, например в том, что предлагаемая сделка для него выгодна. Относится к частично запрещённым, может применяться в сделках с симплитами только по специальному разрешению Департамента Надзора. В сделках между магами практически не применяется, т.к. против него давным-давно созданы надёжные амулеты.

[6] Маки́ (фр. Maquis) — часть движения Сопротивления во Франции нацистским оккупационным войскам и коллаборационистским формированиям во время Второй мировой войны, представлявшая собой по преимуществу вооружённые группы партизан, действовавших в сельской местности.

[7] «Вольный ковен» (Coven libre) — во время Второй мировой войны организация французских магов, оказывавшая активное сопротивление оккупационным магическим властям и их французским сообщникам, т.н. «Ревнителям чистоты» (см.). Название организации было призвано подчеркнуть независимость не только от оккупантов, но и от официальных властей Магической Франции, проводивших соглашательскую политику. Ввиду малочисленности и внутренних разногласий действия Вольного ковена в первые годы войны были не слишком успешны. В 1944-45 гг. руководство Вольного ковена под давлением наиболее радикально настроенных бойцов начало активно сотрудничать с симплитским Сопротивлением.

* * *

Стефан решил, что с соседями ему повезло. Какое всё же счастье, что в Абри-де-Монтан комнаты распределяются по жребию! Иначе жить бы ему… ну, скорее всего, с этим придурком, Франсуа д’Аламьером и его подголоском, Сонье. Все семь лет. Впрочем, семь — вряд ли. Он бы обоих прибил уже к концу первого. И вообще, единственный из Семейств, с кем Нуар-младший готов был бы делить жизненное пространство — это его «полутёзка» Анри Рабье, но тот попал в шены.

Вообще-то, правила позволяли поменяться комнатами. По взаимному согласию. О чём Стефану и напомнил отец в первом же письме. Стефан, в свою очередь, исключительно вежливо напомнил, что истинный маг не должен противиться воле судьбы, одним из проявлений коей и является жребий. Возразить на это отцу было нечего, и Стефан поздравил себя с несомненными успехами на ниве светского воспитания. Которое тоже бывает полезным — если, конечно, вспоминать о нём не слишком часто и только в подходящих случаях.

О покорности воле судьбы Стефан тоже вспоминал только в подходящих случаях, но в этот раз она проявила к нему явную благосклонность. Правда, Шодрон оказался весьма язвительным типом, и поначалу Стефан едва удерживался от желания выяснить, умеет ли тот махать кулаками так же лихо, как языком. Но, во-первых, драка могла закончится расселением, чего допустить было ни в коем случае нельзя, и, во-вторых, уступать в остроумии кому бы то ни было показалось обидным. А в-третьих, Стефан довольно быстро сообразил, что его просто-напросто проверяют, и уже сознательно поддержал игру. К вечеру оба молчаливо согласились на ничью и продолжали поддевать друг друга уже чисто дружески.

Второй сосед, Шасёр, произвёл на Стефана странное впечатление. Вроде бы нормальный парень, не дурак и не зануда, а держится как-то скованно и слегка отстранённо. Впрочем, о родителях рассказывал охотно и с гордостью. Ещё бы — герои Сопротивления! Стефан и сам бы такими гордился. И больше не удивлялся, что в их кругах семью д'Этоли считали полностью сгинувшей. Если взять в жёны девушку из немагической семьи считалось хоть и грубым, но иногда простительным мезальянсом, то магичке выйти за симплита… да ещё и жить среди них… В глазах Семейств это определённо приравнивалось к преступлению. В глазах Стефана — только увеличивало героизм юной целительницы. Сам бы он, конечно… на этом месте Стефан честно себе признался, что идея кидаться на врагов в одиночку с палочкой наперевес закончилась бы может и героической, но быстрой и довольно-таки бессмысленной гибелью. Но помечтать-то можно! А то обидно же — симплиты с захватчиками сражались куда как активнее и успешнее. Вон хоть Шадрона взять: его симплитские родичи помогали Сопротивлению, а магические ещё в самом начале сбежали. В Грецию, магическое правительство которой, в отличие от симплитского, с захватчиками не только не союзничало, а весьма активно воевало. И охотно укрывало эмигрантов, которых можно было заодно припахать к поддержанию защиты убежищ. Об этой части семейной истории Жан говорил не без смущения. Ромен, впрочем, великодушно признал, что защита стариков и детей — тоже очень важное и нужное дело, а когда у тебя самого трое, причём младшим-близнецам нет ещё и полугода… Стефан же в дискуссию предусмотрительно не вступал и вообще старался на эту тему помалкивать. Впрочем, его и не спрашивали. Потому, скорее всего, что и так знали, какую позицию занимала семья Нуар. И предпочитали — от греха — не выяснять, насколько её разделяет сам Стефан. Стефан не разделял, но не кричать же об этом!

Но ровно настолько, насколько Стефану не хотелось обсуждать свою семью, настолько же, похоже, Ромену не хотелось обсуждать себя лично. Он не то, чтобы уходил от вопросов, но отвечал на них предельно кратко и старался перевести разговор на другую тему. Хотя о семье — включая Араней, которых совершенно искренне воспринимал как родственников — говорил охотно. Понять этот феномен Стефан (и, похоже, Жан тоже) не сумел, но решил от вопросов пока воздержаться. Хотя задавать их хотелось зверски — особенно после того, как Ромен на третий день учёбы заявил, что завтра не придёт ночевать. Тут уже не выдержал Жан, но ответ они получили довольно обтекаемый — «речь о ежемесячном обряде, в котором он должен участвовать». А подробности — семейный секрет. Но хоть какого рода обряд? Ну-у-у… охранный. Ничего больше вытянуть из Ромена не удалось, причём было ясно, что, если они продолжат настаивать, он просто перестанет с ними разговаривать. В общем, Стефан и Жан, не сговариваясь, решили, что дружба важнее, да и не последний день живут — вдруг Ромен поймёт, что им можно доверять, и сам расскажет?

Зато с причиной использования трансфер-медальона всё было ясно — не объяснять же всей школе, какого чёрта первоклассник каждый месяц куда-то отправляется и почему ему можно, а другим нельзя! Стефан и сам бы от такого не отказался, только зачем? Нет, выпросить у родителей амулет и право на отлучки он бы мог, наверное, — при условии «хорошего поведения», что уже само по себе сильно обесценивало такую затею — но куда бы он, собственно, отправлялся? Домой? В школе было гораздо интереснее. К тому же, если уж выбирать между двумя старшими сёстрами (с которыми, к тому же, живёшь в разных башнях) и двумя младшими… Ну уж нет!

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Первого «школьного» полнолуния я боялся ужасно — вдруг что-то пойдёт не так? Хорошо ещё, что метр Дагобер обещал подстраховать. Велел после уроков зайти к нему и даже объяснил, как его кабинет найти, чтобы мне спрашивать не пришлось. Но ничего страшного не случилось, амулет сработал как надо, перенёс меня прямо в «родной» погреб. Кстати, после трёх дней в школе он мне и правда почти родным показался… ну, знакомым, по крайней мере. Нет, ничего плохого в школе не было, мне там даже нравилось. Но дома всё же как-то спокойнее.

С мамой мы заранее договорились, что, если всё будет как обычно, я выходить не буду, утром сразу обратно перенесусь. А то нечестно же — другим-то ученикам домой нельзя. Ну и чтобы остаться не захотелось, хотя про это я маме, конечно, не сказал.

В общем, боялся я зря, всё получилось нормально и даже здорово. Иногда после превращения приходилось несколько часов отлёживаться, но на этот раз я чувствовал себя вполне пристойно и смог сразу отправиться обратно в школу. Даже на уроки успел, хотя толку от меня там было мало.

Парни косились, но расспрашивать ни о чём не стали. И правильно сделали. Остальные тем более не приставали, только староста поинтересовался, не заболел ли я, но поверил на слово, что просто не выспался. Что, кстати, было правдой. Не выспался.

В следующие разы было уже проще. Точнее, спокойнее. Главное — не забывать заглядывать в лунный календарь, а не просто дни считать. Потому что только обратное превращение происходит всегда одинаково — на рассвете, с первым лучом солнца. А вот «прямое» — тут бывает по-разному, причём непредсказуемо. Чаще всего в момент восхода Луны или в полночь, но бывает и на закате, а ещё — в момент астрономического полнолуния, которое и днём может быть. На чём, кстати, я и погорел, ночью-то пятилетние дети по двору обычно не бегают. Я, по крайней мере, не бегал, за Жана не поручусь. За Стефана — поручусь, но исключительно потому, что в пять лет его, скорее всего, на ночь запирали в комнате, причём не одного, а с домовиком[1]. При его шебутном характере — предосторожность далеко не лишняя, но я бы обиделся. Он, видимо, тоже.

Эти двое — Жан и Стефан — определённо нашли друг друга. Незаурядные способности и отличная память оставляли им достаточно времени, свободного от учёбы, и это время они радостно тратили на проказы разной степени невинности. Меня тоже пытались привлечь, и даже не всегда безуспешно. Парни были тщеславны и изобретательны, просто хулиганить им казалось скучным, поэтому они или устраивали нечто такое, над чем потом хихикала вся школа, или занимались восстановлением попранной справедливости — так, как они её понимали. По большей части понимали правильно, ну, или мне так казалось. Иногда я их всё-таки старался отговорить — от каких-нибудь уж слишком безумных и опасных затей или когда их, с моей точки зрения, начинало заносить не туда. И тоже не всегда безуспешно, хотя если Нуар по-настоящему закусывал удила, то остановить его можно было только оглушающим заклятием, да и то ненадолго. К счастью, это случалось нечасто.

* * *

В школе Стефану нравилось, и чем дальше, тем больше. На уроках было интересно, а после уроков тем более. В замке и вокруг него имелось множество мест — необычных, таинственных и просто красивых — которые обязательно нужно было изучить. С соседями по комнате ему действительно здорово повезло. Шодрон оказался весёлым, компанейским и в равной мере готовым выдумывать собственные проказы или участвовать в чужих, причём представление об идеальном приключении у них со Стефаном полностью совпадало. А Шасёр хоть и далеко не всегда одобрял затеи приятелей, но никогда их не сдавал, и к тому же с ним была связана восхитительная тайна, которую непременно требовалось разгадать. Да и не таким уж он был тихоней, как могло показаться. Во всяком случае, пойти на озеро предложил именно он.

От замка до лежащего на дне долины озера было не так уж далеко — полчаса неторопливым шагом или минут пятнадцать бегом. Но, чтобы туда попасть, нужно было выйти за Внешнюю ограду, полутораметровый каменный забор, внутри которого помещались теплицы, виварий и стадион. Прямого запрета выходить не было, считалось, что эта ограда вообще от животных, особенно от расплодившихся в безопасной долине горных коз, так и норовивших добраться до сочной парниковой зелени (то, что часть этой зелени вполне могла дать сдачи, наглых зверюг не смущало). Тем не менее, в будние дни ворота держали закрытыми, а убеждать сторожа, хромого и вечно мрачного Тиберио, что тебе что-то срочно требуется за оградой, считалось делом практически безнадёжным. Конечно, если у тебя не было записки от одного из преподавателей.

Собственно, изначально Ромен предложил пойти на озеро в воскресенье. Купаться. Жан мигом согласился и тут же непоследовательно добавил:

— Только я плавать не умею, а там, наверное, глубоко.

— Я тоже не умею, — вздохнул Стефан. Первым он бы ни за что не признался, но раз уж Жан тоже…

— Ерунда, это же просто, я вас мигом научу, — заверил Ромен.

Жан и Стефан переглянулись и задумались. С одной стороны, идея была соблазнительной. С другой — в воскресенье на озере могло оказаться полно людей, дни стояли такие тёплые, словно осень и не думала начинаться. Признаться в своём неумении приятелю — это одно, а изображать брошенного в воду щенка у всех на виду — совсем другое. Терпеть насмешки, особенно заслуженные, ни один, ни другой не собирались.

— Можно в будни попробовать… — задумчиво начал Жан.

— Утром, до завтрака, — обрадованно подхватил Стефан. — Стену перелезть — плёвое дело!

Жан, любивший поваляться в постели до последнего, поморщился, но спорить не стал. Днём через стену не полезешь, а соваться в воду в незнакомом месте в темноте — они ещё с ума не сошли. По крайней мере, не настолько.

— Ошалели, — возмутился Ромен. — Из любого окна увидят же!

— А вот и нет, если за виварием. Он высокий, да ещё деревья позади. Никто не увидит.

Ромен поворчал, но сходить после ужина на разведку согласился.

Глазомер Стефана не подвёл — развесистые каштаны здесь заслоняли стену не только сбоку, но и сверху. Поддавшись требованию Ромена «хотя бы всё проверить» он даже напросился в гости к старшей из сестриц, Клариссе, чьё окно на шестом этаже выходило как раз на выбранный участок. Выслушал получасовую лекцию на тему «как должен вести себя аристократ, волей судьбы получивший в соседи плебеев», но зато точно выяснил, какие участки стены и дороги можно разглядеть из окон башни шармов, самой близкой к выбранному для «штурма» месту.

Правда, взять стену с налёта всё же не удалось. Залезли-то они на неё без проблем, но обнаружилось, что с внешней стороны она проходит по краю примерно трёхметрового обрыва. Вместе с самой стеной выходило около пяти, а верёвки у них не было. Жан, правда, предложил свить её из простыней, но скрыть их исчезновение было бы невозможно, а в первый же месяц учёбы ссориться с комендантом никому не хотелось. Затем было высказано — и отвергнуто — ещё с десяток предложений, в основном сводящихся к «стащить». По идее, верёвку можно было бы купить в деревне, но ходить туда без старших первоклассникам не разрешалось, а доверенных лиц среди старшеклассников у ребят пока не было.

— Вот бы лиану из теплицы стащить, — мечтательно вздохнул Жан. — Я видел, там длиннющие есть.

— И толстая, нас точно выдержит, — поддержал Стефан, тоже видевший лиану. Её сложно было не заметить. — А лезть по ней проще, чем по верёвке.

Ромен, понявший, что отговорить приятелей не удастся, фыркнул:

— Стащите отросток. Или семечко. Я вам её за три дня выращу. Даже за два.

— Серьёзно?!

— Ага. Читали сказку про волшебный боб? Так это не сказка. То есть сказка, что по нему на небо забраться можно, а вырастить — раз плюнуть. Я заклинание даже запомнил, оно несложное. Хотя лучше в книжке глянуть.

— А почему его тогда всё время не применяют? — удивился Жан.

— Потому что при ускоренном росте растение все полезные свойства теряет. То есть не приобретает. Мама объясняла, так только деревья на дрова растить можно было бы, но всё равно невыгодно — почва быстро истощится.

Стащить отросток им удалось, но это стало только началом. Лиана оказалась плотоядной (преподаватель гербологии очень любил любознательных учеников и ничего криминального в их интересе не заподозрил). К счастью, на теплокровных она охотилась только в период созревания плодов, в остальное время довольствуясь насекомыми. Но для экстренного роста землю требовалось удобрить чем-то белковым, столько насекомых вокруг просто не летало. Пришлось растянуть обещанные два дня на неделю, питаясь гарнирами и салатами — всё мясное утаскивалось на «делянку». Заниматься садоводством пришлось Стефану с Роменом, заклинание роста требовало солнечного света, а Жан был готов на что угодно, чтобы выторговать ещё несколько дней без раннего подъёма.

Время было потрачено не без пользы, подкармливая лиану ребята заодно высмотрели наиболее безопасный путь к озеру. Такой, чтобы хотя бы теоретически не просматривался из замка. Жану всё же пришлось пожертвовать утренним сном, возвратиться в замок требовалось максимум к завтраку, а лучше — минут за пятнадцать до него, чтобы успеть проскользнуть в комнату прежде, чем остальные выползут из своих. Вода в озере, вопреки опасениям — осень и горы же! — оказалась довольно тёплой. Уже потом выяснилось, что она всегда такая, даже зимой. Причём никто не знал, была ли это природная аномалия или какое-то древнее волшебство. Но на всякий случай не трогали.

Зато другое опасение оправдалось, глубина начиналась прямо у берега (с другой стороны озера был пляж, но это они тоже узнали позже). Стефан в порыве вдохновения — на уроках у него это получалось значительно хуже — трансфигурировал плоский камень в деревяшку. А вообще-то всё оказалось не так уж страшно, Ромен был прав. Уже в первый день они довольно бодро стали держаться на воде и даже рискнули отплыть от берега. Метров на десять.

К концу недели оба «новообращённых» купальщика вошли во вкус и почти готовы были переплыть озеро — если бы придумали, что делать в голом виде на том берегу. И тут их поймали. Повезло ещё, что не преподаватели, а один из старшекурсников, зато уже при возвращении. Разумеется, признаваться они и не подумали. Жан с честными-пречестными глазами рассказал, что они случайно наткнулись на лиану и просто поспорили, сумеют ли по ней залезть. Стефан поддакивал, с аристократической небрежностью делая вид, что всегда гуляет с мокрыми волосами и полотенцем за пазухой. Ромен, не умевший и не любивший врать, жалобно спросил:

— Можно мы уже пойдём, сударь? Очень есть хочется.

«Сударь» скептически фыркнул, но велел им убираться, добавив: «И чтобы я вас здесь больше не видел!» Закладывать он их не стал, но не из благородства, а из эгоизма: в тот же вечер Стефану удалось подглядеть, как в заветную каштановую рощицу скользнули три тени, одна из которых выглядела подозрительно знакомо. Впрочем, жадничать ребята не стали и даже не особо огорчились. Научиться плавать они успели, а погода через пару дней всё равно испортилась. Пришлось искать себе развлечений под крышей.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Если бы я знал, во что выльется невинное предложение сходить искупаться — молчал бы. Хотя искупаться нам в результате всё же удалось, аж целых пять раз. Потом нашу старательно созданную лазейку цинично отняли. Бодаться со старшеклассниками даже Стефан был не готов, точнее, даже он понимал, что это ни к чему хорошему не приведёт. Не учителям же на них жаловаться! Мы с ребятами представили, как такая жалоба могла бы выглядеть («Мы эту лиану из теплицы стащили, неделю растили, чтобы через стену лазать, а у нас её старшие отобра-а-а-али!») и полдня потом хихикали. Даже на уроках. Нет, наших обидчиков, конечно, наказали бы…

К нашей компании, кстати, учителя относились довольно благосклонно. Жан со Стефаном осознали, что для качественных магических проказ им пока не хватает знаний и умений, и с энтузиазмом взялись за учёбу. По крайней мере, практические задания они готовы были отрабатывать, не жалея сил, а с теорией помогала отличная память. Я старался в практике не отставать хотя бы для того, чтобы суметь их в случае чего притормозить, а разбираться в теории мне по большей части просто нравилось. Учителя были довольны и даже почти прощали старательным ученикам дурацкие выходки. По крайней мере, за леску, натянутую поперёк коридора с целью выяснить, догадается ли хоть кто-то из споткнувшихся, что его сбили с ног не магией, нас вообще не наказали. Правда в основном потому, что пострадавшие претензий не имели, поголовно трансформируясь из объектов пари в участников, пока появление метра Шатоне (к счастью, с противоположной стороны коридора) не положило конец веселью. Врать ему мы не стали — всё равно кто-нибудь да проговорился бы, да и незаметно срезать качественно закреплённую леску не вышло.

Метр Шатоне — преподаватель чар и куратор нашего коллежа. Зовут его Корней, а за глаза называют Мату. Когда я упомянул это прозвище при дяде Этьене, тот захихикал и поинтересовался, за что его так прозвали. Точно я этого не знал, но думал, что из-за фамилии. На котёнка он совсем не походил, а вот на кота — очень даже[2]. Дядя Этьен пробормотал что-то типа «ну-ну», но возражать не стал. Уже значительно позже я в одной исторической книге прочитал, что этим словом когда-то называли сутенёров. Вообще-то, я не думаю, что это имеет отношение к прозвищу метра Шатоне. Хотя… он на шестнадцать лет старше моей мамы, а преподавателем стал уже после войны. И, по слухам, участвовал в магическом подполье. Мало ли, кем он там мог притворяться? Прозвище-то у него старое, вполне могло как раз с войны и сохраниться.

Пари, кстати, Стефан у Жана выиграл — все споткнувшиеся первым делом хватались за палочку и ни один не сообразил посмотреть под ноги. То есть, конечно, леска была прозрачная, а коридоры в замке традиционно освещаются только факелами, которые магия избавляет от дыма, но не добавляет им яркости. Но проверить-то можно!

Метр Шатоне, когда узнал, в чём дело, состроил зверскую физиономию и сообщил, что всех нас следовало бы примерно наказать: нашу троицу за опасные эксперименты, а остальных — за то, что под ноги смотреть не умеют. После чего одним движением палочки отвязал и смотал леску, сунул её в карман, а пострадавшим велел лечить синяки самостоятельно, раз уж они такие суровые маги. И ушёл. Мы ещё целую неделю ждали наказания, но так и не дождались. Может, это и было наказанием?

* * *

Будь воля Стефана — рождественские каникулы он провёл бы в школе. Даже несмотря на то, что Жан и Ромен эту идею вряд ли поддержали бы. Они-то не могли дождаться возможности пожить дома. Даже Ромен, который там бывал каждый месяц. Хотя кто его знает, может, он вовсе и не дома был?

Вообще-то, Стефан по дому тоже соскучился. Даже по этим двум мелким надоедам, Астерии и Маргарите. Но выслушивать вживую всё, что уже три с половиной месяца читал в каждом письме?

В любом случае, выбора у него не было. На каникулы в школе оставляли только тех, у кого не было родителей. Или по просьбе самих родителей. Такой милости от своих Стефан дождаться не надеялся. Разве что убедить их, что для него это будет наказанием? Так ведь не получится, Кларисса с Мелисентой сдадут.

Пришлось терпеть и делать вид, что его всё устраивает. Чему-чему, а этому он за свои двенадцать уже лет успел научиться.

Впрочем, отчитывали его не так уж сильно, отличные оценки сделали своё дело.

Собственно, Рождество в Семействах традиционно не праздновали. Отмечали Dies Natalis Solis Invicti, Рождение Непобедимого Солнца, праздник, ещё в конце четвёртого века подхваченный у римлян. Но каникулы начинались с двадцать третьего, так что на этот праздник Стефан не попадал, чему был только рад. Праздник ему не нравился, казался слишком холодным — сплошные ритуалы. А в школе праздновали Йоль — жгли чёрные и красные свечи, плели венки из горной сосны и остролиста, мыли и чистили весь замок — все вместе, с шутками и песнями, от чего работа превращалась в развлечение. А потом был пир, хороводы во дворе и азартная ловля йольского кота, который то ли кому-то привиделся, то ли был кем-то наколдован. И Стефан был от всей души благодарен метру Шатоне, запретившему ученикам своего коллежа уезжать на каникулы раньше срока. Сестриц-то их куратор, зельеварка Лорантина Пакрет, отпустила. Впрочем, Стефан подозревал, что его тоже отпустили бы, если бы попросил как следует. Но он, разумеется, даже и не подумал просить. Ещё чего не хватало!

Родителям он, конечно, этого не сказал.

Впрочем, родителям он много чего не стал говорить. Например, насколько ему не хочется присутствовать на традиционном новогоднем балу. На этих балах он уже года три отчаянно скучал и чувствовал себя неприкаянно — с тех пор, как стал слишком большим для детских развлечений. Не говоря уже о том, что в этом году бал устраивали д’Аламьеры. Отношения с Франсуа у Стефана и раньше-то были так себе, а в школе испортились окончательно. Франсуа вбил себе в голову что в классе он является единственно достойным обществом для наследника Нуаров, а когда Стефан дал понять, что считает иначе — жутко обиделся. И начал мстить.

Для начала он попытался просто хамить: встретив в нижнем зале башни Стефана в компании Ромена, громко заметил:

— А отец мне говорил, что Нуары общаются только с достойными людьми…

— Все иногда ошибаются, — лицемерно вздохнул Сонье. Шедший с ними мальчишка, имени которого Стефан не помнил, угодливо захихикал. Стефан чуть замешкался с ответом — точнее, не сразу решил, отвечать ли вообще или сразу бить морду, раньше за такое на дуэль вызывали. Ответил Ромен:

— Ваш отец, сударь, по-видимому, очень умён…

— Жаль только, что не все следуют нашему примеру, — радостно подхватил Стефан, демонстративно покосившись на «свиту» Франсуа. — Ромен, пойдём Жана поторопим, а то он опять завтрак проспит!

Д’Аламьер промолчал — не устраивать же скандал из-за того, что кто-то похвалил твоего отца! Сонье с приятелем (которого, как вскоре выяснилось, звали Николя де ла Фер, и он немедленно получил от Жана прозвище «позор рода», хотя к литературному графу никакого отношения не имел), предпочли сделать вид, что ничего не поняли, но, конечно, поняли всё. И обиделись.

На ближайшем уроке кто-то из парочки опрокинул чернильницу над домашней работой Ромена, заодно забрызгав тетради Жана и Стефана. Жан тут же попытался применить Tollendaluto[3], но неудачно — чернила исчезли вместе с текстом. «Неуд» за несделанное задание и выговор за неаккуратность приятелей (кроме Ромена) не слишком расстроили, но д’Аламьеровская компания на этом не остановилась, начав пачкать и портить все вещи троицы, до которых удавалось дотянуться. Жаловаться на придурков ребята посчитали ниже своего достоинства, вместо этого взявшись отрабатывать все варианты очищающих и ремонтных чар, коих оказалось огромное количество, от Tolleretotus, уничтожающего все неживые предметы в объёме куба со стороной примерно два метра до Vistollere hie, позволяющего, при должном умении, убрать любую букву с листа или любой лист из стопки одинаковых. Что самым положительным образом сказалось не только на сохранности вещей, но и на оценках по Чарам. Пробовали и защитные, но снимать их каждый раз, когда вещь понадобится, было слишком нудно, а избирательные оказались им пока не по зубам.

Но как бы там ни было, а отплатить виновникам экстремального обучения требовалось.

Платить тем же самым было признано вульгарным и скучным. Приходилось включать фантазию. Неплохо, к примеру, смотрелась гирлянда из тёплых ботинок, связанных за шнурки и подвешенных к потолочной балке — закинуть их туда левитацией оказалось гораздо проще, чем снять. Хорошей идеей оказалось пришпиливание жертве на спину листочка с карикатурой (разумеется, на саму жертву). Даже слишком хорошей, через неделю этим занималось уже полшколы, так что и за своей спиной приходилось следить внимательно. Шутить «как все» стало скучно, но тут как раз начались полугодовые контрольные и продолжение пришлось отложить на «после каникул».

В том, что продолжение будет, Стефан не сомневался.

[1] Домовики, они же домовые эльфы — потомки домовых, в результате собственной алчности и неосторожности оказавшихся в рабстве у волшебников. От обычных домовых отличаются уродливой внешностью и сравнительно низким сроком жизни при значительно более широких магических возможностях. Многие столетия находясь в рабстве, домовики выработали у себя определённый склад характера, позволяющий им находить удовольствие в таком положении, и в массе своей не только не стремятся обрести свободу, но даже боятся этого, считая освобождение худшим из наказаний.

[2] Шатон — «дитя кошки», Мату — полужаргонное слово, означающее «кот» и «тип».

[3] Простейшее очищающее заклинание, от латинского «убрать грязь» (tollendam luto). При умелом употреблении может действовать довольно избирательно.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Новый год в этом году отмечали без меня — он совпадал с полнолунием. По этому поводу мы более пышно, чем обычно, отпраздновали Рождество, к которому серьёзно относилась только тётя Мадлен. Ну и Пир Королей[1], конечно, его сейчас мало кто празднует, но мы каждый год отмечали, мама говорила, что в их семье было так принято. Она, как всегда, спрятала в торт заколдованную корону: в торте она крохотная, а когда возьмёшь в руки, вырастает до нормального размера. Мама её, чтобы интереснее было, каждый раз новую наколдовывала, по картинкам из ювелирного каталога. В этот раз оказалась диадема с голубыми камнями. Досталась она Жанне и очень ей шла. Жанна даже начала канючить, что вот бы такую насовсем. Хотя прекрасно знала, что наколдованные вещи недолговечны. Мама на это рассмеялась и пообещала ей на свадьбу ещё красивее наколдовать. Жанна фыркнула и покраснела. Про свадьбу тогда ещё разговора не было и близко, но, когда девушка через фразу вставляет: «Мы с Аленом…» — тут даже я прекрасно понимал, что это не просто так. Жанна, в отличие от брата, родительской любви к сельскому хозяйству не унаследовала и училась в Университете, правда, на биолога. Точнее, на гидробиолога. Летом её обещали взять в настоящую исследовательскую экспедицию по островам Средиземноморья, и она ужасно жалела, что не сможет встретиться с русалками — они уже больше тысячелетия с симплитами принципиально не общаются, да и с магами, если честно, не часто. А сколько могли бы интересного про морских обитателей рассказать!

Каникулы пролетели ужасно быстро. В школу мы возвращались опять через Преддверье, но теперь там собирались только три младших класса, старшие сразу проходили за Завесу. А нас кураторы уводили, когда все собирались. Я познакомил маму с отцом Жана, они выяснили, что учились почти в одно время и радостно принялись обсуждать общих знакомых. Стефан на этот раз был с матерью — она оказалась почти блондинкой, такой холодной и высокомерной, что Жан её тут же прозвал Снежной королевой. На нас она смотрела, как дядя Этьен на цветочную тлю, а когда Стефан к нам убежал, чуть его насквозь взглядом не прожгла. Но говорить ему ничего не стала — ещё бы, такие на людях скандалов не устраивают. Отвернулась и пошла здороваться с кем-то, мне не знакомым — наверное тоже из Семей. Стефан старательно делал вид, что ему на мнение мамочки наплевать. А мы с Жаном делали вид, что ему верим. Нас он был рад видеть совершенно искренне и этого нам было вполне достаточно.

Второй семестр выдался на удивление спокойным. Даже даламьеровская компания перестала к нам цепляться. Стефан подозревал, что им дома хвосты накрутили и злился по этому поводу страшно, но сам возобновлять «войну» не рвался — много чести. Они с Жаном в эти месяцы вообще как-то попритихли, почти не устраивали шалостей и чуть ли не всё свободное время проводили в библиотеке. Правда, их там интересовала вовсе не одна учёба.

Только я тогда этого не знал.

* * *

Стефан злился на старших — какого чёрта они вмешались? С Франсуа он прекрасно разобрался бы сам, а с его прихлебателями и подавно. То есть не один, конечно — с ребятами, но всё равно. Теперь же вся компания вела себя с просто-таки приторной вежливостью и это оказалось гораздо противнее откровенной враждебности.

Впрочем, Стефан был уверен, что хватит их ненадолго.

А пока что стоило использовать освободившееся время с пользой. Например, поискать информацию, которая поможет разобраться с тайной Ромена. Он, вроде как, говорил про защитный ритуал?

Копаться в книгах пришлось всерьёз. Нередко для того, чтобы понять одну статью, требовалось прочитать пару-тройку других. Временами попадалось что-то такое интересное, что Стефан на некоторое время забывал о своей цели. Но неизменно к ней возвращался.

Заниматься этим в одиночку ему пришлось недолго. Через пару недель они с Жаном столкнулись у одной полки — и только тогда сообразили, что глупо таиться ещё и друг от друга. Вдвоём работа пошла веселее, но результата всё равно не наблюдалось. То есть они нашли огромное количество ритуалов, которые подходили под термин «защитный», но ни одного такого, который непременно требовал присутствия несовершеннолетнего. Ведь логично же — если бы это не было обязательным требованием, мама Ромена или сама бы справлялась, или нашла уж, кого из взрослых попросить.

— Что-то мы всё же не то делаем. — Жан не выдержал первым. — Надо думать, что мы ещё знаем об этом дурацком ритуале.

— Ничего не знаем, — буркнул Стефан. — Ромен же тихарится как не знаю кто. Хотя нет, знаем. Что его надо часто проводить, вот.

— Точно! — обрадовался Жан. — Раз в месяц.

— Хм… — Стефан задумался. — В сентябре он четвёртого не ночевал. Потом… нет, не вспомнить. А в декабре удрал первого вечером и вернулся только утром в пятницу, третьего, я точно помню, он ещё первый урок тогда пропустил. А в январе в конце, тоже на целые сутки, помнишь? Ещё воскресенье было.

Жан сбегал к столу библиотекаря, где висел календарь и выяснил, что это было тридцатое.

— Вот видишь, получается почти два месяца! А следующий раз ведь двадцать девятого февраля, так?

— Я помню, что тогда только на ночь, вечером умотал, а утром вернулся, даже на завтрак успел. А точно двадцать девятого?

— Точно, это же високосный день! Я поэтому и запомнил. А вот последний раз когда?

— Не помню. Но точно на одну ночь.

— А до того?

— Тоже не помню. Но вроде всё же каждый месяц.

— Надо засечь, когда следующий будет!

На том и порешили.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Пасхальные каникулы пролетели незаметно, а после них все с головой нырнули в учёбу. В «обычной» школе у меня настоящих экзаменов не было, а ребята и вовсе дома учились. Правда, старшие говорили, что ничего страшного, не страшнее полугодовых контрольных, только ещё практические задания добавляются. Но всё равно все нервничали, хоть и храбрились.

Мы, первоклассники, сдавали три экзамена: по Чарам, Трансфигурации и Зельеварению, плюс зачёт по физкультуре, включая полёты на мётлах, но за него мы с ребятами не переживали, ничего особо сложного там быть не могло. В общем-то, и за остальное могли бы не переживать, всё же не квалификация, а обычные переводные экзамены. Но в первый раз же!

Переживали, конечно, зря, всё оказалось совсем не страшно. Почти как опрос на уроке, только отвечаешь не одному преподавателю, а троим и вопросы по нескольким темам, а не по одной. В общем, мы, все трое, сдали на «отлично», а то, что перед Чарами карикатуру на Дагобера на доске нарисовал Жан, преподаватели не догадались. Ну, или вид сделали, что не догадались…

На каникулы мы отправились первыми, у старших было больше экзаменов, а у пятого и седьмого классов — ещё и выпускные балы. Поэтому в Преддверье было непривычно пустынно. Моя мама и месье Шодрон стояли рядом, а мессир Нуар — поодаль, в обществе двух дам, судя по одежде, тоже из Семейств. Стефан потом написал, что это были мадам д’Аламьер и мадам Рабье. Сам он с нами попрощался заранее и в Преддверье зашёл отдельно, чтобы не злить отца. Всё же он по родным тоже соскучился и совсем не хотел начинать каникулы со скандала. Тем более, что ещё надеялся выпросить разрешение побывать летом у нас на ферме. Жан тоже собирался проситься к нам, но это не понадобилось, оказалось, родители уже обо всём сами договорились: Шодроны погостят у нас неделю или две в июле, а мы у них — во второй половине августа.

А Стефана к нам так и не отпустили. Жан потом признался, что особо и не рассчитывал. Я, если честно, тоже.

* * *

На самом деле Стефан и не надеялся, что его отпустят к Шасёрам, да и к Шодронам тоже. Он надеялся, что удастся сбежать. Ну, хотя бы на несколько часов. У них же есть камин, Ромен определённо поминал, что есть!

Стефан подозревал, что за ним будут следить — точнее, поручат домовикам следить — и придумал даже несколько планов, как от этой слежки ускользнуть. Но родители выбрали куда как более эффективный способ: просто зачаровали от него камин. В таких условиях удрать незаметно стало совершенно невозможно, не стоило и пытаться. Не на метле же лететь! То есть он бы и полетел, но далеко, а значит — долго, да и дороги он не знал. Да и метлы своей у него не было, а если взять родительскую, так точно заметят!

Сдаваться Стефан не привык. Ладно, этим летом сбежать не получится, но ведь будет и следующее! И, коли уж на то пошло, зимние каникулы! Он даже составил план, первым пунктом в котором стояло раздобыть карту Франции и отметить на ней ферму Шасёра, а вторым — сделать так, чтобы родители сами ему купили метлу, без просьб. Если попросить, то купят, наверное, но вот заподозрят неладное уже наверняка. Ещё окна зачаруют, с них станется! Поэтому третьим пунктом плана Стефан вписал умение снимать блокирующие чары, а четвёртым — накладывать согревающие, потому что летать на метле долго холодно даже летом, а тёплую одежду тоже ведь могут убрать.

В общем, несмотря ни на что, лето обещало быть нескучным. К тому же, тайна Ромена никуда не делась, и над ней тоже нужно было думать. Хотя тут особых перспектив не виделось. Переписываться с Жаном родители не запрещали, но в открытую обсуждать эту тему в письмах они не рисковали, да и ничего нового Жану узнать в гостях не удалось.

И только в самом конце лета Стефана осенило.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Лето промелькнуло быстро. То есть. событий было множество, но именно поэтому время летело совершенно незаметно.

В июле к нам приехали Шодроны, все четверо: Жан, его родители и Надия, его восьмилетняя сестрёнка. Младшая сестра — это было очень странно, я-то привык быть самым младшим в семье. Но, в общем, она оказалась не вредной и даже симпатичной. Отца Жана я уже знал, а мадам Шодрон нам всем тоже понравилась, они с моей мамой и тётей Мадлен сразу подружились. Она, оказывается, работала искусствоведом — я прежде вообще не задумывался, что такие профессии бывают, а Жан никогда не говорил, как-то к слову не пришлось. Они поэтому и жили в Париже, месье Шодрон ведь мог камином на работу добираться, а его жена — нет. Работал он, кстати, в Нанте, в магической мастерской по пошиву обуви, накладывал на неё всякие чары. Я раньше слышал только про самые простые, вроде непромокаемости или долговечности, их в общем-то почти любой маг наложить может, только ненадолго. Оказалось, что надолго они совсем иначе накладываются, что-то вроде артефакта получается. А бывают и более сложные — например, чтобы туфельки цвет меняли, или фасон, или по ноге садились. А для детей недавно стали делать такие, которые вместе с ними растут, на несколько размеров подрасти могут. Мама потом мне такие ботинки для школы купила. Очень удобно. У меня ноги всегда почему-то зимой сильно растут, а во время учебного года ведь не купишь, приходилось на вырост покупать.

В августе уже мы втроём поехали к Шодронам. Они и Араней звали, но те отказались из-за того, что на ферме летом работы много. У мамы, наоборот, работы было меньше, летом мало болеют. А отцу всё равно, когда работать.

Поехали мы на машине, отец взял напрокат, свой у нас только грузовичок. Мне понравилось.

В Париже я раньше не бывал. Удивительный город! А когда гуляешь по нему с мадам Шодрон, которая чуть ли не про каждый дом может целую историю рассказать… слов нет. А ещё мама рассказывала про их военные дела, она это вообще-то не слишком любит, но тут разговорилась. Даже показала, где у них штаб был. Там, конечно, всё теперь по-другому, дома понастроили, но всё равно было интересно.

В музеи мы не пошли, просто времени не хватило, а в театрах, мама сказала, ничего интересного в эту неделю не было. Отец, кажется, был этому только рад, ему кино больше нравилось. А я в настоящем театре был только пару раз, на детских спектаклях, когда в наш городок на гастроли приезжали. Свои там только самодеятельные были, а это же совсем не то. Так что побывать в настоящем, «взрослом» театре мне хотелось, но это можно было и на зимние каникулы отложить, мадам Шодрон обещала заранее билеты взять.

Мы с Жаном только жалели, что Стефана опять не удастся вытащить. Мы по нему ужасно соскучились.

* * *

Стефан даже не подозревал, что так соскучился по ребятам. Едва удержался, чтобы не кинуться к ним сразу, как увидел. Но удержался. Он решил немножко побыть паинькой, это требовалось для осуществления второго пункта плана. Поэтому просто постарался собираться помедленнее, чтобы в Преддверье долго с отцом не стоять. Родители ворчали, конечно, но это лучше, чем отцовские разговоры с «достойными собеседниками» выслушивать. И так за лето наслушался. Хуже только дамская болтовня о нарядах. Вот на следующий год Астерия в школу пойдёт, тогда можно будет сразу удрать, родители будут ею заниматься. А сейчас он потерпит. Если недолго.

Всю дорогу до замка ребята наперебой рассказывали, как развлекались летом. Стефан даже не пытался скрывать зависть — от них-то зачем? Потом он рассказал им свой План, и ребята его горячо одобрили. Даже Ромен. Только сказали, что надо всё как следует продумать. В список необходимых чар добавились ещё чары невидимости, а то если его увидят… А эти чары ужасно сложные, их только на старших курсах изучают. Хотя, вроде бы, амулеты такие есть?

Стефану ужасно хотелось обсудить с Жаном пришедшую в голову идею, но сделать это удалось только на следующий день, пока Ромен был в душе. Жан признал идею гениальной и предложил спросить у самого Ромена. Ему, конечно, велено ничего никому не говорить, а то бы давно им рассказал, но если они сами догадались, то он тут не при чём, верно? Стефан тут же согласился, что да, если они угадали, то Ромен сможет сказать «да» или «нет», и нарушением запрета это считаться не должно. И прямо сейчас уже некогда, а вот если после ужина…

На том и порешили.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

На второй день учебного года после ужина ребята заперли дверь в комнату, чего обычно не делали, и заявили, что хотят со мной поговорить. Вид у них при этом был ужасно заговорщицкий. Я было решил, что они задумали очередную феерическую проказу, но тут Стефан выдал:

— А мы угадали, зачем ты каждый месяц домой мотаешься! Оборотень, да?

Сказать, что я был ошеломлён — это ничего не сказать. Убит — точнее. Я ведь уже уверился, что моя тайна останется не раскрытой, да и вообще никого не волнует, они же весь год ни о чём не спрашивали!

Наверное, вид у меня стал диковатый, потому что Жан перестал довольно ухмыляться и торопливо добавил:

— Мы понимаем, тебе молчать велено, но мы же сами догадались, ты нам ничего не говорил!

Я даже отрицать ничего не смог. Пробормотал, как под заклинанием:

— Ну да, угадали, оборотень я, оборотень! Давно уже! Что мне теперь, вешаться, что ли?! Хотите, завтра же уеду?!

Я понял, что уже почти кричу, и замолчал, глотая слёзы, изо всех сил пытаясь не разреветься в голос. Ребята тоже молчали, и до меня постепенно начало доходить, что молчат они как-то не так. Ну, то есть должны были или довольно — угадали же! — или презрительно, ну, или там с отвращением, не знаю, чего я ожидал. А они стояли только что не с раскрытыми ртами и глазами хлопали. Наконец, Стефан выдавил едва ли не шёпотом:

— Ты — кто?

— Оборотень вы же сами угадали! — Я ещё ничего не понимал.

— Ну ничего себе! — выдохнул Жан. С восторгом. Стефан покрутил головой с таким видом, словно ему ворот рубашки узок стал, и сообщил:

— Вообще-то, мы совсем другое имели в виду. Что этот твой ежемесячный обряд — от оборотней. Ну, защита.

Второго удара мне оказалось уже многовато. Это что же, получается, не они меня расшифровали, а я сам?! Как я в обморок не грохнулся — не знаю. И, наверное, совсем позеленел, потому что ребята откровенно испугались:

— Эй, ты чего?!

— Да не бойся так, мы же никому…

— Прекрати сейчас же, мы лечебные чары ещё не проходили, сам знаешь!

Не знаю, что меня успешнее «воскресило» — аргумент про лечебные чары, «мы же никому» или небольшой водопад, который Стефан устроил с помощью Aguamenty (это заклинание мы уже проходили, ага!), причём мокрыми с ног до головы почему-то оказались все трое. И спасибо ещё, что окно было закрыто, а стены в замке толстые, а то уже соседи бы сбежались. И ведь даже ругаться не на кого, сам громче всех орал!

В общем, постепенно мы капельку успокоились и даже подсушились. Жан вытащил недоеденное накануне домашнее печенье, уверяя, что сладости — лучший способ успокоиться. Я механически жевал, пытаясь осознать сразу два факта: что моя тайна раскрыта, причём по моей же вине, и что ребят моё признание не напугало и не оттолкнуло, а только удивило и даже восхитило. Во всяком случае, когда я пробормотал что-то на счёт «вы же теперь, наверное, со мной дружить не захотите…», Жан только покрутил пальцем у виска, а Стефан с полной убеждённостью заявил:

— Да я, если бы раньше с тобой уже не дружил, так сейчас бы начал. Это же обалдеть как круто!

— Что круто? Оборотнем быть? — взорвался я, едва снова не перейдя на крик. Стефан примиряюще махнул рукой:

— Да не быть, а дружить. Ну, когда у твоего друга такая огроменная тайна есть. А быть, наверное, паршиво.

— Да уж! — буркнул я, остывая. Снова захотелось реветь, я едва сдержался. И, чтобы ребята ничего не заметили, спросил:

— А что вы там такое насочиняли, про защиту?

Оказалось, что они отследили, в какие дни меня не было, посчитали интервалы — одинаковые, почти месяц, но не месяц — и в конце концов сообразили заглянуть в лунный календарь. А ещё точнее, Стефан на каникулах посчитал, что с последней моей отлучки вот как раз столько прошло, а у него спальня так расположена, что луна аккурат в окно смотрела. Полная такая, и разве что не подмигивала (это сам Стефан про «подмигивала» сказал, мне бы такое в голову не пришло). Ну, он и посмотрел в календарь. И убедился. И решил, что это какой-то ритуал защиты от оборотней. Про ритуал и про защитный я ведь им сам говорил. А ещё раньше они решили, что в этом ритуале обязательно должен быть несовершеннолетний маг, или маг-хозяин дома, мой-то отец симплит. Они сперва по этому признаку искать пытались, только ничего не нашли, вот и начали даты считать. А в Бретани оборотни издавна водятся, это все знают…

— Умные вы, но дураки, — вздохнул я, всё это выслушав. — В Бретани община оборотней жила в семнадцатом веке, а потом одни легенды остались, ну, то есть попадаются, наверное, то есть один-то точно есть — я, может, и ещё кто, но только не в лесу. А защитные чары на оборотней не действуют, почему, вы думаете, нас так боятся?

— Почему не действуют? — тут же встрял Жан.

— Потому что две сущности. А защита бывает или от человека, или от зверя. А оборотень защиту от зверя проходит, потому что человек, а от человека — потому что зверь.

— Странно, — задумчиво проговорил Стефан. — Вроде бы, наоборот, обе должны действовать?

— Вот странно или нет, а — так. То есть не всегда, а только около полнолуния, когда в оборотне зверь просыпается, но в другое время и защита не нужна.

Жан вдруг расхохотался.

— Линг-вис-ти-ка, — проговорил он по слогам. — Нет, ну вы подумайте: если бы Стефан по-другому сказал, полной фразой, как на уроках требуют — Ромен бы точно отвертелся! И мы бы ничего не узнали! И врал бы он нам дальше!

— И вовсе я не врал! — Ребята, конечно, понимали, что мне приходилось хранить тайну, и не сердились за это, но слова про враньё меня почему-то задели. — Ритуал — это не обязательно магический, так любое действие называть можно, если оно для чего-то и повторяется! Я в специальный погреб перемещался, каждое полнолуние, скажите, не ритуал? И про защиту — тоже правда, разве нет? Только не меня от других, а других от меня!

Ребята подумали и согласились, что я им, действительно, ни в одном слове не соврал. Это их снова ужасно развеселило. И меня тоже. Потому что до меня, наконец, дошло, что ничего страшного не случилось, наоборот, мне больше не надо скрываться от друзей, ура! Вот точно говорят — гора с плеч свалилась.

А потом я снова расстроился, когда подумал, что эту «гору» зато на их плечи взвалил. Но когда я им это сказал, они меня на смех подняли. Заявили, что, во-первых, у них других лучших друзей нет, чтобы секретами делиться, а во-вторых, это свою тайну хранить тяжело, а чужую — очень даже весело! Тем более вдвоём, так что, если захочется о ней посплетничать — всегда есть с кем. И, кстати, надо заглушающие чары выучить, а то стены стенами, но мало ли?

И вот на этом мудром решении мы обнаружили, что давно уже ночь. И отправились спать.

[1] «Пир Королей» — окончание новогодних и рождественских празднеств, отмечают 6 января. В этот день по обычаю следует делать пожертвования и собираться за семейным столом. Обязательный элемент торжественного обеда — «Королевский торт», украшенный золотой бумажной короной; внутри него должна быть спрятана маленькая корона или боб. Тот, кому она попадалась, становится Королем или Королевой этого дня.

* * *

На дворе была глубокая ночь, а Жан и Стефан даже и не думали спать. Наступило первое полнолуние нового учебного года и у ребят наконец-то образовалась возможность как следует обсудить ситуацию. Точнее — решить, что с ней делать. Вариант «ничего», на котором настаивал Ромен, их категорически не устраивал. А когда Жан ляпнул: «А давай ты нас покусаешь, будем полнолуния вместе проводить!», Ромен его чуть на месте не прибил. И правильно! Идея была исключительно глупой. Во-первых, такое не скроешь ни при каких условиях. Во-вторых, оборотень не так уж хорошо себя контролирует. Может покусать, а может и насмерть загрызть. В-третьих, родителей жалко. А в-четвёртых, вообще бесполезно, это им сам Ромен объяснил, когда успокоился. Оборотни стаями не живут. Точнее, кое-где живут, но только в человеческом облике. Оборотень в полнолуние другого оборотня воспринимает исключительно как соперника — или удерёт, или в драку полезет. С обычными волками — да, бывает, бегают вместе. Пишут даже, что оборотни с волчицами… (тут Ромен покраснел и начал заикаться) ну… это… ну, вы поняли… А друг с другом — никогда, вот!

— А что они с волками делают? — спросил Жан, потирая затылок. Подзатыльник он схлопотал от Стефана, Ромен даже в такой ситуации руки не распускал, ограничившись руганью. — Охотятся?

— Оборотни не охотятся, — буркнул Ромен. — На людей только. А на зверей — нет. У меня в погребе мышка жила, так я её пальцем… то есть когтем не тронул. Наоборот, с ней веселее было.

— А потом?

— Пропала куда-то. Может, просто умерла, мыши же совсем мало живут. Или кот съел. А другие боялись, наверное.

Стефан вспомнил этот разговор и приподнялся на локте:

— Жан, спишь?

— Не-а.

— А давай Ромену мышку подарим? Пусть её с собой берёт. Или крысу. Помнишь, он про мышь рассказывал, которая у него в погребе жила?

— Тогда уж кота, — задумчиво протянул Жан. — Ну, или я не знаю… хомячка там… Хотя хомячки, кажется, тоже мало живут. А интересно, оборотни ни на каких зверей не охотятся? Ну, в смысле, мышь для волка — это же не добыча. А вот если олень? Или заяц?

— Ты что, зайца в школу же не притащишь! Оленя тем более.

— И не надо. — Жан надолго замолчал. Стефан терпеливо ждал, чувствуя — это явно не конец. — В общем, есть одна мысль. Только надо почитать сперва. И вообще.

— Ну, почитай, — вздохнул Стефан. Он уже знал, что пока Жан не выяснит, что хотел — или не убедится, что выяснить самому не удастся — пытаться из него что-то вытащить бесполезно. Если уж сразу идею не озвучил, то теперь слова не скажет, пока до конца всё не продумает. — Ладно, давай спать, а то если ещё и мы на уроках зевать начнём, так у кого Ромен списывать станет?

— Ага, — согласился Жан. Вообще-то, он готов был бежать в библиотеку прямо сейчас, да вот только ночью она закрыта, а известные им отпирающие заклинания не действуют, да ещё и сигналку включают — проверено. — Давай.

В конце концов, если его смутная идея справедлива, то несколько часов тут уж точно ничего не решали.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Почти два месяца ребята делали вид, что ничего не произошло. Но я почему-то не верил, что они угомонились. То есть понятно почему: я их уже слишком хорошо узнал. Отступать эта парочка не умела категорически, если что решили, то своего добьются. А решили они мне помогать, хочу я того или нет. Вообще-то хотел. Кто бы не хотел на моём месте? Только не понимал, что тут можно сделать. И был уверен, что следующая идея будет такая же дурацкая, как и первая. Хорошо ещё, если не такая же самоубийственная.

Ну и конечно же я оказался прав.

Начали они, как и прошлый раз, с запирания двери, и я сразу почуял неладное. На этот раз первым заговорил Жан:

— Ромен, тут такое дело… Я тебе сейчас одну тайну скажу. Семейную.

Это было неожиданно. Я заинтересованно промолчал.

— Понимаешь, у нас в роду анимаги были. Ну, не в каждом поколении, отец вот нет. То есть предрасположенность у всех, а становятся не все, этому учиться надо. То есть научиться вроде бы любой может, то есть не любой, а у кого способности к трансфигурации, но у нас же есть, вот! Ну, ты понял?

— Ничего не понял, — честно признался я. — То есть понял, что у вас в роду анимаги были. И не регистрировались, правильно? Раз тайна.

— Погоди, дай я объясню! — вмешался Стефан. — Понимаешь, Ромен, ты когда про мышку свою рассказывал, помнишь? — вот тогда Жан и вспомнил. И мы всё проверили. Оборотни для анимага в анимаформе не опасны, вот. И мы понимаем, что учиться долго придётся. Год, наверное, а то и два. Зато потом сможем в полнолуния вместе быть.

Некоторое время я пытался осознать услышанное. Долго. Минуты две. Нетерпеливый Жан обозвал меня тупицей и принялся объяснять всё заново: как они хотели подарить мне котёнка, а потом он подумал, что самим гораздо интереснее, он-то точно сумеет научиться, потому что наследственность, а у Стефана талант, и они всё проверили, во всех трактатах пишут, что безопасно, и с примерами, там даже про одну козочку написано, ну, то есть про тётку, которая в козочку превращалась, у неё муж оборотнем был…

Тупица или нет, но понял я две вещи: отговорить их от этой затеи прямо сейчас точно не удастся, а времени на неё уйдёт много. Года два-три, раз уж даже самоуверенный Жан считает, что не меньше года. Может, за это время они образумятся? Ну не хотел я никого в свои проблемы впутывать! Хотя возможность не оставаться в полнолуния одному была всё же ужасно соблазнительной.

Как бы там ни было, а отговаривать их я тогда не стал. Даже не попытался.

* * *

Как Стефан и опасался, годом, и даже двумя, дело не ограничилось. Как выяснилось, анимагия — это вам не обычное заклинание или там хитроумный трюк на метле, который не с первого, так со сто первого раза получится. Если уж с физкультурой сравнивать, так это как штангу поднимать, пока мускулы не накачаешь — даже и думать нечего. Вот им и пришлось накачивать магические «мускулы», а это даже сложнее, чем обычные. Да ещё и разбираться во всех этих головоломных формулах, потому что просто вызубрить их было мало, требовалось очень хорошо понимать, как и что должно сработать, и рассчитать оптимальные условия, причём если с астрономией можно было обойтись справочниками и таблицами, то нумерологию пришлось изучать всерьёз и сильно впереди программы.

В общем, процесс затягивался.

Нетерпеливый Жан временами заявлял, что, если бы не эти гады — получалось бы быстрее. Справедливый Ромен возражал, что тогда они бы окончательно уткнулись в трансфигурацию и заваливали экзамены по остальным дисциплинам, да и лишние тренировки никогда не бывают лишними. Жан соглашался, но через некоторое время снова начинал ворчать.

«Этими» был, само собой, д’Аламьер с компанией, за прошедшие годы заметно выросшей за счёт таких же высокомерных придурков из других коллежей. Нет, к Стефану они по-прежнему первыми не цеплялись, во-всяком случае, в открытую. Впрочем, в открытую они ни к кому старались не цепляться, предпочитали действовать исподтишка, выбирая для своих пакостей тех, у кого не было влиятельных родственников в магическом мире — то есть в основном симплиторов и полукровок. И смотреть на это спокойно ребята не могли. А если бы и могли, то Николь не позволила бы.

Николь была из шармов и на курс младше, так что, если бы не д’Аламьеровская компания, ребята вряд ли вообще обратили на неё внимание. Дело было в сентябре и в рощу за теплицами троица отправилась с самыми мирными намереньями — насобирать каштанов, на которых было удобно отрабатывать трансфигурацию. Но, едва завернув за угол, обнаружили Франсуа в обществе аж пяти приспешников, окруживших мелкую растрёпанную девчонку. Компания развлекалась, не выпуская жертву из круга с помощью вспышек Reducimus, слабенького, но неприятного заклинания, которое визуально выглядело как электрический разряд, а при попадании в живое существо вызывало короткий, но очень болезненный спазм мышцы.

— Поможем? — шёпотом спросил Жан.

— А чего она сама-то… — начал Стефан. Он хотел спросить, почему жертва не пытается отбиваться, но более внимательный Ромен молча указал на валяющуюся в стороне явно девчоночью сумку. Всё понятно — палочка была там. Стефан вздохнул и первым вышел из-за деревьев. Бить в спину, даже в такой ситуации, у них было не принято.

— А ну отпустите девчонку! — крикнул Жан, выскакивая следом.

Увлёкшаяся своим жестоким развлечением компания только сейчас обнаружила, что они тут не одни. Франсуа обернулся на окрик, остальные тоже отвлеклись — и пленница не упустила момента. Трезво оценив, что добежать до сумки и достать палочку она не успеет, девочка не стала и пытаться, а просто наклонилась и с разбегу врезалась головой в поясницу д’Аламьеру. Сонье попытался остановить её всё тем же заклинанием, но впопыхах промахнулся, и попал в ногу собственному предводителю, добавив тому «удовольствия». Его сосед ударил в Жана оглушающим заклинанием, тоже не попал, и сам был сбит с ног Incidunto[1] — Стефан оказался более метким. Ромен угостил тем же заклинанием Сонье, и едва успел увернуться сразу от двух Frigiditus[2]. Жан пару раз промахнулся, но потом удачно обезоружил увлёкшегося атакой де ла Фера с помощью Damihiro[3], Стефан оказал ту же «услугу» попытавшемуся подняться Сонье. Их маленькая союзница тоже не теряла времени даром — подскочила к пятому противнику и ловко врезала ему сбоку каблуком под коленку, а когда тот присел от боли, вцепилась в волосы, ткнув носом в землю.

Тем временем обезоруженный де ла Фер скрылся за деревьями, и его последний оставшийся невредимым союзник поспешил последовать разумному примеру. Победители тоже не стали задерживаться — Стефан ухватил девчонку, Ромен — её сумку и вся компания резво двинулась в противоположном сбежавшим противникам направлении.

Оказавшись на безопасном расстоянии от места поединка, они вручили «спасённой принцессе» сумку, велев быстренько приводить себя в порядок, а пока она этим занималась, разъяснили, почему требовалось поскорее убраться. Во-первых, сбитые с ног противники уже почти очухались, добивать лежащих некрасиво, а дожидаться, пока они снова нападут глупо. А во-вторых (и главных!), сбежавшие могли привести кого-то из преподавателей, и поди потом докажи, кто первый начал!

Девочка признала, что старшим товарищам виднее, после чего предложила, наконец, познакомиться. Звали её Николетта Лёбиш и была она «магичкой второго поколения» — дочерью двух симплиторов. Про «банду высокородных» кое-что слышала, но сама с ними прежде не сталкивалась, а в рощу пошла потому, что ещё в прошлом году полюбила сидеть тут на стене и любоваться видом. Стена была широкая, изнутри забраться несложно, а пятиметровый обрыв под ногами деву явно не смущал, что сразу добавило ей очков в глазах парней. К тому же она сразу признала, что глупо носить палочку в сумке. И, состроив умильную мордашку, спросила, не помогут ли старшие и опытные бойцы скромной второкласснице выучить пару-тройку заклинаний, как выяснилось, совершенно необходимых в повседневной жизни? Ну вот хотя бы тех, что они сейчас применяли?

Старшие и опытные, само собой, согласились.

Из дневника Ромена Шасёра

Если я и понадеялся, что общение с Николь отвлечёт ребят от их безумной идеи с анимагией, то очень быстро понял, что этой надежде не суждено сбыться. Этих двоих хватало на всё, а когда не хватало времени, его всегда можно было оторвать у сна, а потом выспаться на переменах (а то и на уроках). Так что мне оставалось только помогать им по мере сил и напоминать о технике безопасности, в основном в формате «если с вами что-то случится, я себе не прощу». Это на них хотя бы действовало.

Николь мы про занятия анимагией рассказали, а про их причину — нет. Не потому, что не доверяли, а просто — зачем человеку лишнее навешивать? К тому же, я обещал хранить секрет и сознательно нарушать обещание не собирался. Вот если сама догадается — тогда другое дело. Но училась она не с нами, так что про регулярность моих отлучек не знала.

Тренироваться в анимагии она, конечно же, тоже захотела, хотя ясно было, что догнать парней не сможет. Знаниями-то мы были не против поделиться, но опыт тут был важнее. Впрочем, это не значит, что она не пыталась.

Получилось у них позже, чем они рассчитывали, но раньше, чем я надеялся. На пятом курсе, перед самыми зимними каникулами. Сперва у Жана, наследственность тут действительно имеет значение, но Стефан отстал от него на пару недель, не больше. Заранее определить, какой зверь «спрятан» в человеке невозможно, но тут опять-таки играет роль наследственность. Жан обернулся в дикого кабана (хорошо ещё, что для тренировок мы уходили в горы, в комнате он бы нам всё разнёс). Его дед оборачивался в домашнего. Кабанчика, пол и плюс-минус возраст при метаморфозе сохраняются. Может, поэтому отец Жана и не стал учиться — ну что интересного в свинье, пусть и мужского пола? Но дикий кабан — это гораздо круче! Во всяком случае, сам Жан так считал, а мы с ним, естественно, не спорили.

Сама метаморфоза прошла в целом гладко. В первый раз это сложно, долго и довольно-таки болезненно. И можно «застрять» в анимаформе, полностью «переключившись» на звериное восприятие, в книгах про такое писали и приводили заклинания, которыми неудачливого мага обратно вытаскивать, мы их, конечно, все вызубрили, но всё равно было страшновато. Однако обошлось. Поджарый, бурого цвета кабанчик постоял пару минут, покачиваясь на подкашивающихся копытцах, после чего вновь перекинулся в худого рыжего парня — бледного и мокрого, хоть выжимай. Обратное превращение, кстати, прошло уже быстрее, а потом они и вовсе стали почти мгновенными. Аж завидно.

А вот управлять новообретённым телом, кстати, пришлось учиться. Это у оборотня всё «человеческое» из головы исчезает при обращении, почти одни звериные инстинкты и остаются. Анимаг личность сохраняет, а с ней и моторные привычки. Нужно очень постараться, чтобы их сознательно «отключить» и «слушать», что твоё звериное тело «подсказывает». Но с этим-то Жан за пару тренировок справился. А вот с остальным пришлось дольше разбираться, у зверей и нюх другой, и слух иначе работает, и даже зрение. Жан жаловался, что запахов полно, а что какой означает — непонятно. Не зря свиней на поиск трюфелей натаскивают, нюх у них, как выяснилось, тонкий, собака позавидует.

Стефан, правда, не завидовал. Ему и своего хватало.

Стефан обратился в громадного чёрного пса, нехарактерно синеглазого и почему-то с одним белым ухом. Левым. Морда у него оказалась донельзя очаровательная и совершенно простецкая, а шерсть длинная и слегка волнистая. В общем, ничего, кроме цвета глаз, общего с изысканным красавчиком Нуаром. Разве что вот ещё цвет — в точности в соответствии с фамилией. Так и тут ухо подкачало.

Учиться пользоваться новыми возможностями ему тоже пришлось. К тому, что запахов будет много, он был в принципе готов, про это все знают. А вот что начнёт слышать звуки, которые человеку вообще не слышны — это было сюрпризом. Да и зрение оказалось совсем другим, и вовсе не чёрно-белым, как мы думали, цвета он видел, только иначе, чем в человеческом облике. И вообще видел по-другому — точнее он объяснить не сумел, но привыкал довольно долго. Привык, однако, как и Жан, которому зрение вообще досталось довольно-таки слабенькое, хотя, вроде бы, тоже цветное. Он долго ругался, но потом научился как следует пользоваться нюхом и слухом и ругаться перестал, а начал соревноваться со Стефаном. С переменным успехом.

Тренироваться в одиночку я ребятам категорически запретил — точнее, потребовал от них обещания этого не делать под угрозой рассориться напрочь. Они пообещали, но взамен велели мне что-то сделать со «следилками» в моём убежище. Впрочем, ничего «делать» не пришлось, я просто попросил маму их убрать — давно, мол, пора, чего там смотреть, всё и так ясно. Она поворчала, но убрала.

А дальше начались самые насыщенные событиями месяцы в моей жизни. И честное слово, я бы заплатил по несколько лет жизни за каждый, если бы некоторые из этих событий не случились.

[1] Incidunto — довольно щадящее боевое заклинание, заставляющее человека упасть на спину, как если бы ему в грудь ударили тяжёлой, но мягкой кувалдой. Опытный боец может сгруппироваться и почти тотчас подняться, менее ловкий рискует довольно сильно удариться или даже получить травму.

[2] Frigiditus — боевое заклинание, вызывающее временный (от 2 до 10 минут) паралич конечностей. Применённое к стоящему или двигающемуся человеку обычно вызывает падение, нередко сопровождаемое травмами.

[3] Damihiro — заклинание, вырывающее любой предмет, который человек держит в руках и переносящее оный к применившему данные чары. Обычно используется как обезоруживающее. Иногда применяется грабителями, а также учителями, заметившими в руках ученика шпаргалку.

* * *

Насчёт «следилок» Ромен мог бы и не беспокоится — наблюдать за ним с борта корабля Вивьен всё равно не смогла бы. Правда, это выяснилось только в самом конце января, когда штатный врач экспедиционного судна «Scientifique dauphin[1]» за три дня до отплытия попал в больницу с банальной, но оттого не менее болезненной почечной коликой. Очень быстро выяснилось, что положение серьёзное, и ждёт беднягу не палуба корабля, а операционный стол. И, соответственно, остро встал вопрос замены. А попробуйте за три дня найти квалифицированного врача, готового вотпрямщаз отправиться в четырёхмесячную экспедицию, да ещё за довольно-таки смешные деньги!

Вивьен тоже была не в восторге от идеи оставить своих пациентов на милость городских врачей, но отказать Жанне и её мужу не могла.

С Аленом Жанна познакомилась, ещё будучи студенткой и обвенчалась через год, когда он закончил магистратуру и с подачи своего научного руководителя поступил в Отдел Мелкой морской фауны Института Атлантики. Через год туда же поступила лаборанткой и сама Жанна, тогда ещё учившаяся в магистратуре. А ещё через полтора года заведующий лабораторией ушёл на покой, порекомендовав на своё место «молодого, но перспективного учёного месье Робера».

Рекомендацию уважили. Ален получил повышение, что его совершенно не обрадовало. Прежний завлаб был маститым учёным и, несмотря на то, что последние годы занимался в основном административной работой — а, возможно, именно поэтому, — пользовался авторитетом у руководства института. «Молодой, но перспективный» Ален — не пользовался. И ему пришлось потратить массу труда и времени, не говоря уже о нервах, дабы убедить оное руководство, что «все эти» фораминиферы и прочая мелочь являются кормовой базой для промысловых видов фауны, которые, собственно, интересовали спонсоров Института. Добиться разрешения на экспедицию удалось только обещанием заняться попутно сифонофорами, сулящими по крайней мере какой-никакой интерес широкой публики. И было совершенно ясно, что, сорвись сейчас поездка, второго шанса ему не дадут.

Не менее ясно было и то, что без врача корабль в рейс не выпустят.

Пьер, не меньше жены переживавший за «почти зятя», тем не менее не отказал себе в удовольствии поворчать — бросают, мол, на произвол судьбы. Ален поймал его на слове и предложил пойти с ними в должности младшего лаборанта, он же «прислуга за всё». Пьер хмыкнул, но согласился. Расставаться с женой ему действительно не хотелось, а никаких специальных навыков данная должность не требовала.

Собираться пришлось в дикой спешке, но проститься с сыном — спасибо порталу! — они всё же успели…

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Разрешение выходить за ворота в будни нам добыла Николь, способом простым и изящным: предложила преподавательнице зельеварения и по совместительству куратору их коллежа, мадам Пакрет, помочь со сбором ингредиентов для учебных зелий. Нам бы такое и в голову не пришло, обычно на эту работу назначали в качестве наказания и под присмотром. К тому же, в наш энтузиазм в сборе травок-камешков Маргаритка[2] вряд ли поверила бы, зельеварением из нас троих никто всерьёз не увлекался. А вот в то, что мы готовы подстраховывать подругу — вполне. Так что ребята получили прекрасную возможность без помех осваивать новые возможности, да ещё и с пользой. Некоторые растения искать по запаху оказалось куда как удобнее, чем глазами.

К февральскому полнолунию ребята заявили, что совершенно освоились в своих анимаформах и готовы составить мне компанию. Вообще-то, мне эта идея по-прежнему казалась сомнительной, и я попытался их отговорить — в погребе всё же тесно, а кабан не мышка, да и пёс не сильно мельче. Но у этих обормотов всё оказалось давно продумано.

— Какой ещё погреб? — возмутился Стефан. — Мы тут подальше к югу замечательную долинку нашли, совсем крохотная, кругом скалы, на дюжину километров вокруг ни души, ни тела, одно удовольствие. Надо будет только твой амулет перенастроить, мы уже знаем, как.

— А чтобы ты не дёргался, мы мётлы с собой возьмём, если что не так пойдёт — перекинемся да взлетим, всего и делов, — подхватил Жан.

Я, само собой, обалдел. Как и когда? То есть как — понятно, с воздуха, но когда?!

Ребята с готовностью принялись хвастаться.

Как выяснилось, провернули они это ещё летом. Предусмотрительные! Стефан договорился с Анри Рабье, одним из немногих представителей «своего круга», с которым поддерживал почти дружеские отношения. Правду он тому, конечно, не сказал, прозрачно намекнув на совместную с Жаном интрижку с некими сёстрами-двойняшками. В свои пятнадцать красавчик Нуар выглядел уже достаточно взросло, чтобы заинтересовать не только сверстниц, которые вокруг него разве что хороводы не водили. Так что Рабье ему поверил и организовал приглашение в имение своей двоюродной бабки по материнской линии. Почтенная дама гостями то ли не интересовалась, то ли вспомнила молодость (по слухам, бурную) и отнеслась с пониманием — во всяком случае, им была предоставлена полная свобода. У Нуаров не было оснований отказать сыну в визите к мадам де Гюи, а своим родителям Жан почти честно объяснил, что это приглашение — единственный способ пообщаться на каникулах со Стефаном.

Я обозвал их интриганами, но они это посчитали комплиментом и потребовали «заняться уже порталом, а то его же ещё проверить надо будет». Сил сопротивляться у меня уже не было, да и желания, честно сказать, тоже.

В тот момент — не было.

Первый эксперимент прошёл так гладко, что даже странно. Единственным недостатком оказалась необходимость раздеваться на холоде. Сложностью — тот факт, что астрономическое полнолуние пришлось на семь вечера. Хорошо ещё, что превращений до этого момента не бывает, Луна в тот день всходила вообще в половине шестого! У нас был выбор: рискнуть перемещаться в последний момент или пропустить ужин. Мы без споров выбрали второе, тем более что костерок на скалах и прихваченная с собой снедь позволила вполне весело провести время до заката.

Наутро я чувствовал себя куда лучше, чем обычно после превращений и готов был плясать от восторга. Мы хохотали, обнимались и жалели об отсутствии шампанского — такое определённо следовало отметить. Стефан предложил сгонять за ним в ближайший городок, но на это не было ни времени, ни симплитских денег, а в Долине школьникам спиртное бы не продали. Пришлось обойтись пирожными.

* * *

Жан сидел на кровати и ругался. На судьбу, Стефана и немного на себя — за тупость и непредусмотрительность. Надо было не надеяться на один амулет и не перенастраивать, а сделать три и новых. Ну и что, что даже одноразовые порталы требуют разрешения, а нелегальные могут отследить! Уж нашли бы, как это обойти, наверняка же есть способ!

Ромен выслушал очередную малопристойную тираду и в десятый раз повторил:

— Больше ждать нельзя. Я отправлюсь один. А ты пойдёшь и его поищешь.

— Где? — буркнул Жан.

Закат неумолимо приближался, а Стефан как сквозь землю провалился. Жан уже сбегал в библиотеку — вдруг Нуар зачитался, водилось за ним такое, расспросил всех, кого встретил и даже к Николь забежал. Та особо не встревожилась, но обещала поискать пропавшего приятеля. Она же не знала, что в такой момент Стефан просто не мог отвлечься на что-то неважное! А Жан даже не мог показать, насколько волнуется, не рассказывать же ей всё и прямо сейчас.

— Всё, довольно! — Ромен решительно взялся за медальон.

Жан мрачно посмотрел на часы, а потом — за окно. Друг был прав, тянуть дальше становилось просто опасным. Но отпускать Ромена одного тоже чертовски не хотелось.

И тут его осенило:

— Давай сделаем так: мы отправимся вдвоём, я заберу медальон и вернусь. И если Траншан так и не появится — пойду его искать. А если появится — мы с ним к тебе.

Прозвище Траншан прилипло к Стефану мгновенно и намертво, ибо прекрасно подходило к нему в обеих ипостасях[3]. В принципе, оно подошло бы и Жану, кабаньи клыки в смысле остроты не уступали собачьим. Но к нему на тот момент уже столь же прочно прилипло Ажиль[4] — с лёгкой руки Стефана, после второго или третьего превращения Жана недоумённо заявившего:

— Я думал, свиньи неповоротливые, а ты вон какой проворный.

— За свинью ответишь! — возмутился Жан, а Ромен только рассмеялся:

— Ты, аристократ ты наш, свинью только на блюде и видел, с яблочком в зубах. Они и домашние вполне себе проворные! А дикие и подавно.

Жан ещё немного пообижался за «свинью», но с прозвищем быстро свыкся, тем более что это словечко использовалось и в смысле «быстрый на язык», чего у Жана точно было не отнять. Ромена же друзья уже пару лет звали Ленё[5], имея в виду как его «мохнатую» ипостась, так и то, что он на их собственном фоне определённо выглядел «белым и пушистым».

Идея остаться без обратного портала Ромену не особо понравилась, но спорить было некогда, а в качестве компромисса она была в общем-то неплоха.

— Ладно, — буркнул он. — Надеюсь, утром ты меня в любом случае забрать не забудешь.

Жан в ответ фыркнул и потянулся к медальону.

Вернувшись, он некоторое время раздумывал, что теперь делать. Идти искать Стефана? Ясно ведь, что с ним что-то случилось, вот только что? И, главное, где? Один он до утра может по школе бегать, не говоря уже о шансе просто разминуться. А привлечь кого-то, не объясняя, почему отсутствие приятеля — при их-то репутации! — его так беспокоит было совершенно невозможно.

В конце концов Жан оставил на столе записку «Пошёл тебя искать, вернусь через полчаса» и решительно вышел из комнаты. Но на первом же пролёте лестницы столкнулся со Стефаном, почему-то одетым в пальто.

— Ты где шлял… — начал он, не зная, чего испытывает больше — злости или облегчения. Но Нуар быстро приложил палец к губам:

— Тише ты! Пошли в комнату, там расскажу. А ты, кстати, сам-то чего тут?

Жан молча мотнул головой в сторону комнаты — мол, не на лестнице же!

Закрыв за собой дверь, он в двух словах объяснил своё присутствие и в свою очередь потребовал объяснений. Стефан скинул пальто, под которым оказались одни брюки, и полез в шкаф.

— Мне записку в библиотеке подсунули, — сообщил он, натягивая майку. — В тетрадь вложили, пока я за книгами отходил. Такую, знаешь, традиционную — кило кокетства и щепоточка обещаний. Без подписи. Приходи, мол, сам увидишь. В тот тупичок на третьем этаже, где вечно свидания назначают, знаешь?

— И ты пошёл? — фыркнул Жан. — Нашёл время!

— Ну любопытно же! Я думал, поболтаю пять минут, а там видно будет. Расслабился, как дурак. Смотрю, там никого, ну, думаю, купили меня, сейчас смеяться будут. Тут меня из-за угла каким-то оглушающим и шарахнули. Ещё и головой приложился, шишка, наверное, с кулак там теперь и болит, сволочь.

— Покажи! — Жан вытащил палочку и принялся врачевать действительно обнаружившуюся на затылке друга шишку. Ему было не впервой. — Да не дёргайся, сейчас пройдёт! Расскажи лучше, что дальше? И кто это такой смелый?

— Не знаю, он со спины бил. А пока я в отключке был, затащил в класс и запер. И палочку забрал. Думал, я там до утра просижу, да ещё и от Кошана выговор заработаю. И мантию зачем-то стащил. Ну хватит, прошло уже!

— Ну и? — поторопил его Жан.

— Ну и вылез я в окно. Занавеску содрал, рубахой и майкой надставил, как раз до окна первого этажа хватило, а там уже просто, там декор. Пятку только отбил, ну да и чёрт с ней, пройдёт. — он застегнул рубашку и снова набросил пальто. — Дай палочку, а? Надо там всё убрать и окно закрыть, а то если найдут мою «верёвку» — гоблин знает что подумают. Да ещё и запасная мантия как назло в стирке!

— Сиди, я сам схожу, — махнул рукой Жан. Всё же чужой палочкой работать всегда сложнее, да и ушибленную пятку стоило учесть.

Спорить Стефан не стал.

Справился Жан довольно быстро, благо в такое время шанс кого-то встретить был минимальным, да и за метлой идти не пришлось. Правда, распутать верхний узел не вышло, пришлось пожертвовать майкой, просто убрав её очищающим заклинанием. Ну да невелика потеря. Он даже занавеску на место пристроил, правда кое-как, но кто будет проверять?

Десять минут спустя они были уже на месте — в крошечной даже не пещерке, а выемке в скале, где они оставляли одежду Ромена. И тут же поняли, что что-то пошло очень не так. Совсем неподалёку слышалось яростное рычание вперемешку с паническими воплями. Кажется, на два голоса.

Парни мысленно возблагодарили собственную предусмотрительность и взятые «на всякий случай» мётлы. А через полминуты — тот факт, что догадались воспользоваться ими, хотя на четырёх лапах было не сильно медленнее.

Оборотень в общем-то, очень похож на обычного волка, только крупнее. К счастью для двоих типов, неведомо как забредших в крохотную долинку, он совсем не похож на то обезьяноподобное существо, которое любят показывать в киноужастиках. Иначе уже давно сумел бы забраться на дерево, ветку которого оседлал один из незадачливых путешественников. Положение второго было ещё хуже: он цеплялся за узкий карниз на высоте от силы двух человеческих ростов, отчаянно пытаясь закинуть туда ноги, но те раз за разом срывались.

Секунду спустя сорвались и руки — сперва одна, потом вторая.

Потом, когда нашлось время подумать и обсудить, парни решили, что этот тип определённо родился в рубашке. Хотя бы потому, что оборотень почему-то избрал первой целью другого, достать которого с дерева было куда сложнее. До ног бедняги, цеплявшегося за скалу, он вполне мог бы допрыгнуть.

Жан и Стефан сработали так слаженно, словно долго тренировались. Стефан, перекинувшись едва ли не в полёте, кинулся наперерез оборотню. Жан, буквально на мгновение коснувшись ногами земли, подхватил полуоглушённого падением человека и взлетел с ним вместе на тот самый карниз. Там переложил его поудобнее, «привязал» заклинанием и оттащил подальше в скалы. Разбираться, насколько тот пострадал, было некогда, Жан оставил его на более-менее ровном пятачке и кинулся обратно, переживая не столько за незнакомца на дереве, сколько за Стефана. Пёс и волк были примерно равны по размерам, но если у оборотня от присутствия людей всерьёз снесло крышу…

Впрочем, всё оказалось не так страшно. Звери пока не столько дрались, сколько «ругались», но драка могла начаться в любой момент. Стефан пытался оттеснить оборотня от дерева, тот явно не понимал, почему приятель встал между ним и добычей, и злился всё сильнее. «Добычу» надо было срочно утаскивать. Жан прикинул, не оглушить ли мужика, чтобы не дёргался, но побоялся, что тот свалится на землю и решил попробовать сперва словами:

— Эй, придурок, перелезай сюда! — рявкнул он, уцепившись за верхнюю ветку, чтобы удержать метлу на месте.

Человек, видимо, был уже в том состоянии, когда удивление просто отключается. Правда, он не столько «перелез» на метлу, сколько повис на Жане, но до посадки удержался, а это было главным.

Чуть ли не силой заставив второго спасённого разжать руки, Жан от души приложил обоих Нонвигилавериcсом[6] и тщательно осмотрел. Крови, к счастью, не обнаружил, даже тот, что сорвался с карниза, отделался синяками и сломанным ребром. Жан хотел было наложить заживляющее заклинание, благо за годы рискованных шалостей стал в них чуть ли не специалистом, но вовремя вспомнил рассказы Ромена о том, что лечить симплитов гораздо труднее, чем магов. А значит, нужно было сперва проверить, всё ли в порядке у парней.

Разыскать их удалось не сразу — методом кнута и пряника Стефан увёл оборотня в самую дальнюю часть долины и теперь всячески пытался его там развлекать. Наскоро разглядев, что оба целы и, судя по всему, невредимы, Жан поторопился убраться подальше. Прихватив метлу Стефана, каким-то чудом уцелевшую, он облетел долину и обнаружил лагерь незадачливых путешественников: палатка, где всё было приготовлено ко сну, остатки ужина и дотлевающий костёр, над которым висел почти выкипевший чайник с вином. Видимо, к ужину у них планировался глинтвейн.

Именно этот чайник навёл Жана на мысль. Порывшись в мешке с продуктами, он обнаружил ещё одну бутылку вина и бутылку дешёвого коньяка. Кажется, это было как раз то, что надо.

Решив оставить реализацию плана до утра, Жан вернулся к спящим и принялся за врачевание, щедро перемежая заклинания ругательствами. Лечение симплита действительно оказалось делом непростым. И крайне утомительным.

[1] Учёный дельфин (фр.)

[2] Фамилия преподавательницы созвучна с фр. Pâquerette, маргаритка. В качестве прозвища используется другое слово, Marguerite, обозначающее как маргаритку, так и ромашку.

[3] Траншан (tranchant) — лезвие, нож (имеются в виду острые, как ножи, собачьи клыки). Также у этого слова есть значения «смелый, решительный» и «контрастирующий» (в данном случае — с остальной семьёй)

[4] Agile — «проворный»

[5] Laineux — «пушистый»

[6] Nonvigilaveriss (от лат. non vigilaveris se) — усыпляющее заклинание, при котором человек не может проснуться сам. Для пробуждения применяют одно из отменяющих (например Collocarint) или пробуждающих (Nonsomnume, Expergiscimin) заклинаний,

Из дневника Ромена Шасёра

Так мерзко, как в то утро, я себя давно не чувствовал. Можно сказать — никогда. Нет, физически всё было… ну, более-менее обычно. Зато при мысли, чем всё могло бы закончится, опоздай ребята на каких-нибудь полминуты, меня начинало откровенно трясти. Помнил я, как обычно, не всё и довольно смутно, но вполне достаточно, чтобы первой мыслью после превращения стало желание прыгнуть с ближайшей скалы вниз головой. Возможно, я бы так и сделал, но подумал сперва о ребятах — что они станут считать себя виноватыми в моей смерти, а потом о родителях, которые такого точно не заслужили.

Жан тоже выглядели не лучшим образом, лечение моей несостоявшейся жертвы далось ему нелегко. Это он мне первым делом сообщил — что оба симплита целы и невредимы, если не считать ушибов, которые он, Жан, уже залечил. И ни одной царапины на них не было, честно-честно!

А Траншан где? — спросил я, вяло натягивая одежду. Холода я ещё не чувствовал, но не стоять же голым.

— Следы ваших догонялок затирает. Твоей палочкой. Ты же не против?

Я был не против, но странно.

— А его где?

— Отобрали. Оглушили сзади и заперли в классе истории. Он даже не понял, кто.

Я даже не спросил, как он выбрался. Сейчас это было неважно. Важно было другое: что делать с симплитами. В идеале, надо бы им память почистить, но мы этого не умели. А оставить всё как есть — это нехилый шанс спалиться, они же болтать начнут и рано или поздно слухи до Департамента Надзора дойдут, тут уж и в хрустальный шар не смотри.

Жан на мои сомнения только фыркнул довольно:

— Я уже всё сделал, не мандражи. Напоил мужиков их же коньяком — ну, не то, что напоил, несколько глотков для запаха влил, остальное вылил. Они проснутся и решат, что это всё им спьяну приснилось. Разве что будут удивляться, что одно и то же приснилось.

Я невероятным усилием заставил себя прекратить переживать и трястись, и начать думать о деле.

— Можно добавить Confundum[1]. Будет не совсем одно и то же.

— Отличная идея! — Стефан спрыгнул с метлы и протянул мне палочку. — Летите к ним, у тебя ментальные заклинания всегда лучше получались.

Картину «оргии» возле палатки Жан организовал что надо: кружки, воняющие смесью вина и коньяка, опрокинутый чайник с остатками глинтвейна, пустые бутылки… Спящих он наполовину раздел и одного запихнул в спальник, а второго накрыли сверху, художественно оставив снаружи ноги в одном носке. В общем, вышло убедительно.

Я отменой снял Nonvigilaveriss, тут же наложил Confundum и Tempusomnum[2]. На час от силы, на большее у меня в этот момент сил бы не хватило, да и какая, в сущности, разница?

В свою комнату мы вывалились выжатыми почище, чем виноград в давилке у самого жадного винодела, с намерением поваляться хотя бы час-полтора до уроков. Завтрак, конечно, пропустим, но аппетита ни у кого всё равно не было.

Поваляться не получилось. Мы с Жаном едва успели раздеться, а Стефан только ботинки стащил, отвлёкшись на поиски расчёски, как в дверь коротко постучали, и, не дожидаясь ответа, распахнули её настежь. На пороге стояли директор, метр Шатоне и двое незнакомцев в форме Департамента Надзора.

Это так совпадало с нашими опасениями, что мы как-то даже и не удивились, хотя, если подумать, так быстро узнать о наших ночных приключениях в Департаменте ну никак не могли. А вот вопрос одного из надзорцев как раз удивил:

— Кто из вас Стефан Анри Нуар?

— К вашим услугам, месье. — Стефан шагнул вперёд, принимая самый что ни на есть аристократический вид, чему не помешали ни босые ноги, ни мятая полурасстёгнутая рубашка.

— Где вы были в течении последнего часа?

— Здесь, — не моргнув глазом ответил Стефан и, то ли вспомнив, как выглядит, то ли увидев своё отражение в дверце шкафа, добавил: — Гимнастикой занимался. Китайской.

Шатоне нахмурился, Дагобер чуть приподнял бровь. Младший надзоровец хмыкнул. Старший же вынул из кармана палочку Стефана.

— Это ваша палочка?

— Моя, — отрицать этот факт было бы глупо.

— Где вы её потеряли?

— Почему «потерял»? — очень холодно возразил Стефан. — В раздевалке вчера забыл, а спуститься за ней поленился. Спасибо, что принесли, верните, пожалуйста.

Говоря это, он очень естественным жестом протянул руку за палочкой. Надзоровец на его жест не отреагировал.

— Значит, вы утверждаете, что последний час провели в этой комнате, а палочку оставили в нижнем помещении башни?

— Да.

— И вы готовы подтвердить свои слова магической клятвой или повторить их под действием Зелья Правды?

Это был удар поддых. Жан судорожно втянул воздух, я изо всех сил впился ногтями в ладони. У Стефана закаменела спина, но голос остался ровным, только стал совсем уж ледяным:

— Я не привык, чтобы в моих словах сомневались, месье, и отказываюсь продолжать разговор в таком тоне.

Надзоровец только усмехнулся:

— Вам придётся отвечать, Нуар. Вы обвиняетесь в попытке изнасилования.

Это прозвучало настолько нелепо, что я едва не рассмеялся. Хотя, как вскоре выяснилось, ничего смешного в этом не было.

Всё было всерьёз.

* * *

Оставшись один, Стефан для начала высказал стенам подвала, где его заперли, все известные ему ругательства. Стены не отреагировали, и тогда Стефан изобрёл парочку новых, возможно даже оригинальных. А отведя таким образом душу обрёл, наконец, способность связно мыслить.

Поразмыслить определённо было о чём.

Во-первых, жертва насилия (точнее, попытки оного) утверждала, что узнала нападавшего, хотя тот и пытался спрятать лицо. Во-вторых, ей удалось отобрать у него палочку. И это, само собой, была палочка Стефана. Ну, с палочкой понятно, а вот с опознанием… тут не отбрехаешься. То есть существование оборотного зелья никто не отменял, но…

Третьим гвоздём в его гроб была личность жертвы.

Шестикурсница Инес Морено была столь же красива, сколь и высокомерна. Ухаживать за ней Стефан попытался чисто из спортивного интереса, желая достичь успеха там, где потерпели поражение старшие, отказу (довольно, правда, язвительному) не слишком и огорчился, но, к сожалению, не придумал ничего умнее, чем ляпнуть: «Вы об этом ещё пожалеете, сеньорита!» Причём ляпнуть так, что это слышали не меньше пяти человек. И попробуй теперь доказать, что имел в виду только то, что девица многое потеряла, отвергнув его ухаживания!

Случись это в любой другой день… хотя ничего не изменилось бы. Интенсивные методы к несовершеннолетнему можно применить только с разрешения родителей, а они такого разрешения не дадут. Фамильный принцип. О котором прекрасно знали те, кто устроил эту подставу, решил Стефан. Предполагалось, что его память прочитать следователи не смогут, а ребятам придётся сказать, что он всю ночь провёл неведомо где. Наверняка, кстати, эти типы, кто бы они ни были, не в курсе, что он сбежал из «заключения». Открыли, небось, дверь утром и смылись.

Если бы это всё случилось не сегодня! Да даже если бы в прошлое полнолуние — ещё можно было бы… хотя и тогда он не дал бы ребятам подставляться. А уж учитывая их сегодняшние ночные приключения…

От мысли, что с Ромена станется пожертвовать собой, Стефану снова захотелось ругаться. Ну, может всё же сообразит, что уж лучше идти под суд одному и за то, чего не делал, чем втроём и за дело? А если не он, так Жан. Ну не дураки же они?!

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Первой моей мыслью было пойти и во всём признаться Дагоберу. Ну не убьёт же он нас! Мы с Жано обсудили эту мысль и решили, что будет только хуже. Если бы это была наша обычная гулянка — ещё можно было бы рискнуть, а так… да и Траншан скорее сам в изнасиловании признается, чем нам позволит подставляться.

Надзоровцу, представившемуся как инспектор Гарнье, мы, само собой, сообщили, что все трое мирно спали в своих постелях. А утром делали зарядку. Китайскую, ага. На что тот ответил, что мы идиоты и зря. И что от наших показаний настолько ничего не зависит, что он даже не будет нас привлекать за ложь как соучастников. На том и расстались.

Было ясно, что к Стефу нас не пустят. По школе уже ходили самые дикие слухи, так что мы, посовещавшись, рванули к Мату. Он-то должен знать, что там якобы было «на самом деле»?

Шатоне принял нас без восторга, но уходить от разговора не стал. Похоже, он сам напрочь не верил в виновность Стефана и был бы рад найти способ её доказать. Но пока такого способа не видел.

По версии инспектора, дело было так. Инес Морено, шестикурсница из Шарма, отправилась на рассвете собирать скальную орхидею, цветок не то, чтобы редкий, но распускающийся всего на час-полтора и именно с первыми лучами солнца. Свою добычу она сразу понесла в лабораторию (цветки требовалось немедленно после сбора обработать особым образом, иначе они теряли большую часть свойств). Как только девушка туда вошла, человек с замотанным шарфом лицом, прятавшийся за дверью, обездвижил её заклинанием, сорвал у неё с пояса палочку, а потом повалил её на пол и «начал совершать развратные действия». В этом месте Мату был целомудренно невнятен, но в целом стало ясно, что пострадать успело только нижнее бельё. Потом неправильно рассчитанное заклинание ослабло и жертве удалось вывернуться. При этом она так удачно проехала плечом по лицу насильника, что в кровь разбила ему нос. Тот инстинктивно попытался остановить кровь, но только окончательно уронил свою «маску», и без того наполовину размотавшуюся. Воспользовавшись его растерянностью, девушка сорвала у него с пояса чехол с палочкой, но применить оную не успела. Парень выскочил из комнаты, захлопнув за собой дверь, а когда Инес выбежала в коридор, его уже и след простыл. Но узнать его девушка успела. Она наскоро привела себя в порядок и отправилась к своей кураторше, прихватив улики: палочку и заляпанный кровью шарф. А уже мадам Пакрет через камин связалась с Надзором, после чего сообщила о случившимся директору и нашему куратору.

Я сильно подозревал, что доложи она директору до того, как связалась с властями, тот постарался бы обойтись без посторонних, он вообще крайне не любил, когда кто-то совал нос в дела школы. Но коли уж надзоровцы явились, выгнать их Дагобер не мог. Да и Инес в любом случае не согласилась бы замять дело. Испанка по происхождению, она в полной мере обладала пылким и решительным нравом своих предков и теперь наверняка горела желанием наказать обидчика руками закона, коли уж не удалось прибить его собственноручно.И уж она-то на сканирование памяти согласится.

— Да глупость это всё несусветная! — взорвался Жан, едва дослушав. — Вы что, Стефа не знаете?! Ну, отказалась девчонка с ним гулять, большое дело! У него таких на пятачок пучок.

— Вот именно, что знаю, — вздохнул Мату. — И остальные тоже. Он самолюбив. И Пакрет утверждает, что его отказ Морено мог сильно задеть именно потому, что к отказам он не привык.

— Да плевал он на её отказ! — снова возмутился Жан. — А если бы не плевал, так соблазнил бы её и дело с концом. Захотел бы по-настоящему — эта дура через неделю за ним сама бы бегала!

— Насильничать Стеф точно не стал бы, — поддержал я. — Именно из самолюбия. И вообще, я готов под заклинание поклясться, что мы всю ночь были вместе. И не в том, где Морено.

— Точно! — тут же подхватил Жан. — И я готов!

Мату снова вздохнул. Тяжело. Наш куратор был совсем не дурак и уж точно понял, почему мы именно так готовы сформулировать нашу клятву. То есть понял, что нам очень не хотелось бы сообщать, в каком именно месте мы были. Но я был уверен, что и ему, и директору, да, по большому счёту, и Надзору захочется поскорее покончить с этим грязным делом. Или как минимум с участием в нём представителя семейства Нуар.

Как выяснилось, я ошибся, причём дважды.

— Мальчики, я даже не стану спрашивать, в каком именно месте вы были. В другое время — стал бы, а сейчас не стану. Ваша клятва ничего не даст.

— Почему? — ахнули мы хором.

— Потому что, во-первых, Надзор она не удовлетворит, они потребуют сканирования памяти. Вашей и Нуара.

— Да зачем?

— Затем, что если виновен не он, то значит кто-то другой, Морено как раз готова доказать, что ничего не придумала. Думаете, Надзору хочется искать другого виновного, когда у них есть готовый?

Лично я в этот момент подумал, что наш куратор, хоть и кажется почти спокойным, на самом деле сильно на взводе, коли обсуждает такие вещи с учениками. Жан хотел что-то сказать, но не успел.

— А во-вторых, по закону магические методы допроса могут быть применены к несовершеннолетнему только с разрешения его родителей или опекунов. И Нуары в таком разрешении отказали. Хотите знать, в какой форме?

Я как-то сразу понял, что не хочу. Но придётся.

— Цитирую: «Нуар может быть или вне подозрений, или виновен. Но тогда он не Нуар».

У меня не нашлось слов. У Жана нашлись, причём такие, за которые в другое время он огрёб бы как минимум отработку. Сейчас Шатоне на его тираду вообще никак не отреагировал. Кажется, не просто был согласен, но и с трудом удержался, чтобы не добавить кое-что от себя. Добавил, правда, только одно: «Хранители чистой крови, чтоб им!», но прозвучало это как грязное ругательство. Хотя сам Шатоне, между прочим, чистокровный как минимум в семи поколениях. Так что не в крови дело…

И тут меня осенило.

— Послушайте, а тот шарф, ну, с кровью…

— Я уже думал об этом, — вздохнул Мату. — Если кто-то действовал под обороткой, то магия покажет, что кровь Стефана.

— Магия — да. — Я этого не знал, но поверил, что Мату знает. — А анализ? Магия не меняет внутренней структуры органических веществ, поэтому еду наколдовать нельзя, ведь так? Значит, и группа крови не должна поменяться!

Жан и Шатоне уставились на меня одинаково недоумённо. Кажется, современных детективов они оба не читали. И тем более не смотрели.

— Есть такой криминалистический метод, — постарался объяснить я. — То есть вообще-то медицинский, но в криминалистике тоже пользуются. Кровь разная, делится на четыре группы, переливать можно только одинаковую, то есть не только, но это неважно сейчас. А важно, что если там кровь другой группы, чем у Стефана, то это доказательство![3]

— А если той же? — Шатоне сориентировался мгновенно, всё же замечательный у нас куратор. — Вероятность один к трём, так?

— Один к семи, — возразил я — Если резус-фактор считать. И там, вроде, какие-то более распространённые, но мы же пока не знаем, какая у Стефа. И всё равно это приличный шанс! И, кстати, мантия его где?

— Мантия в стирку кинута, там тоже кровь. Так, с этого и начнём. Надо узнать, чья там ещё одежда, и допросить всех, кто-то мог что-то заметить.

Он вызвал домовика, а нам велел топать на уроки и не трепаться. Пришлось подчиниться. Уроки никто не отменял, хотя толку он них в этот день было немного, ученики больше перешёптывались, чем слушали преподавателей, да и сами преподаватели явно мыслями были где-то в другом месте. Нас пытались расспрашивать, но мы твердили одно: Стефан ни в чём не виноват. Морено видно не было, подозреваю, что она уже сто раз пожалела о поднятой шумихе. Жан на неё злился, да и я тоже, хотя и понимал, что девчонка ни в чём не виновата. Да и слухи распускала не она.

Мы с Жаном пытались придумать, чем ещё помочь, но ничего в голову не приходило. Если бы мы начали сами расспрашивать, кто относил вещи в прачечную и кого там видел, то могли только спугнуть истинных виновников. Пусть пока думают, что их подстава удалась.

О том, что делать, если группа крови окажется одинаковой, а в прачечной никто не заметил ничего подозрительного, не хотелось даже думать. Точнее, я пытался придумать, что делать в таком случае, но пока никаких идей не возникало. Не выйдет из меня ни Пуаро, ни комиссара Мегрэ, хоть тысячу детективов прочитай!

Но судьба решила доказать, что порой бывает справедлива. Оборотка и впрямь меняла магические, но не биологические свойства организма. Кровь у Стефана оказалась самой распространённой первой группы (у меня, кстати, второй), а вот на шарфе и мантии — куда более редкой третьей. Как вычислили виновника подставы, Пьера Тома, доподлинно не знал никто. Ходили слухи, что кто-то видел его с утра бегущем по коридору без мантии, в одной рубашке. И вроде бы на рубашке обнаружилось кровавое пятно. В любом случае, подозрения оказались достаточно вескими, чтобы следователи приняли решение о просмотре памяти. А поскольку Тома был уже полтора месяца как совершеннолетним, никаких дополнительных разрешений для этого не требовалось.

Не знаю, что они там увидели в его памяти, но делали это, похоже, крайне осторожно. Потому что охотно поверили в то, что этот тип действовал в одиночку и по собственной инициативе — чтобы подставить Стефана, с которым у него «были счёты». Счёты, определённо, были, Тома принадлежал к даламьеровской компании, правда считался там на роли прихлебателя, которого терпят — будучи старшим по возрасту, по положению семьи он определённо не дотягивал.

— Отбрехается! — презрительно бросил Стефан, услышав имя виновника. — Дружки отмажут, пока он их не сдал. Потому как если не отмажут — точно сдаст.

Как показало будущее, он был прав.

Стефана освободили уже к вечеру — понятия не имею, как следователям удалось так быстро провернуть дело с экспертизой, то ли без магии не обошлось, то ли без взятки. Выглядел он будто неделю не евши (хотя голодом его уж точно не морили), но привычно старался делать вид, что всё с ним нормально и вообще ничего этакого не произошло. Хлопнул нас с Жаном по плечам, проворчал: «Молодцы, парни, умеете думать!», но потом не выдержал и обнял. И даже, кажется, всхлипнул, довольно неловко замаскировав это кашлем. Вот чего перед нами-то? Мне и самому хотелось разреветься просто от облегчения. Но сдержался всё же.

Почти.

Реветь по-настоящему мне пришлось очень скоро, но совсем по другому поводу.

[1] От латинского confundamus. Заклинание, вызывающее кратковременную спутанность сознания.

[2] От латинского Tempus somnum. Мягкое усыпляющее заклинание. Время действия — от одного до пяти часов в зависимости от вложенной энергии и искусства мага.

[3] Для тех, кто читает современные детективы, напоминаю, что дело происходит в 70-х годах XX века, а генетический анализ был создан только в 1984 году.

* * *

«Учёный дельфин» судёнышком был небольшим и довольно-таки потрёпанным. Просто шторм он бы ещё пережил, не в первый, чай, раз, но вот напоровшись на не отмеченную в лоции подводную скалу, пошёл ко дну почти мгновенно. Впрочем, экипаж и большая часть научной группы спаслись, каким-то чудом сумев добраться до крошечного островка в полукилометре от места крушения, откуда их уже через несколько часов снял рыболовный траулер. Пропали без вести четверо, в том числе руководитель экспедиции Ален Робер и его жена. Поиски, организованные силами оказавшихся в районе крушения судов, ничего не дали, хотя продолжались больше недели, не смотря на по-прежнему паршивую погоду. Пока не стало окончательно ясно, что отыскать пропавших живыми шансов практически нет.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

То, что мои родители и Жанна с Аленом пропали без вести, Дагобер сообщил мне только тогда, когда поиски прекратились — и обычные, и магические. В тот момент я готов был его убить, но потом почувствовал благодарность. Нет ничего страшнее безнадёжной надежды, а то, что живыми их найти вряд ли удастся, было ясно с самого начала. Магическим службам, кстати, он и сообщил. Ради удобства родителей-симплитов школа ещё в начале столетия была легализирована как «частное учебное учреждение, работающее по экспериментальной программе», официальный адрес у неё имелся. Радиограммы для меня от родителей именно по нему передавали. Магическая-то связь в море практически не работает.

Дагобер же велел мне отправиться домой. На три дня. Особого смысла я в этом не видел, но подчинился. Ну правда, зачем? Даже похорон не было, какие похороны без тел? Разве что пореветь в обнимку с тётей Мадлен, чем я все три дня в общем-то и занимался. Она, кажется, была благодарна. Да и мне… ну, не то, чтобы легче стало, скорее я поверил в реальность случившегося. Осознал, что это правда, а не чья-то злая шутка. Я и раньше это знал, но… умом, что ли. А осознать… ну бред же! Мамины родители когда-то в море пропали, а теперь и они с отцом… бред. Не бывает!

А вот случилось.

Поминки мы всё же устроили. Я в первый раз в жизни надрался, понял, что не помогает, и решил так больше не делать. А на следующий день дядя Этьен велел мне возвращаться в школу, а Жану — в его Сельхозакадемию. Он нас вообще как-то всех встряхивал, что ли… и не то, чтобы сам меньше тосковал, просто делал это как-то иначе. Он же войну прошёл. Там, мама рассказывала, многому учишься. И терять — тоже.

В общем, вернулся я даже раньше, чем было велено. Шатоне довольно сухо и весьма кратко, за что я был ему крайне благодарен, выразил мне соболезнования, присовокупив, что, как он надеется, я всё же не посчитаю себя вправе манкировать уроками. Поскольку, продолжил он, получать от способного в общем-то ученика такие работы, как моё последнее эссе, ему просто-таки стыдно. Не говоря уже о практике… да, он понимает, последний месяц выдался для нас сложным и некоторое падение внимания можно понять, но не до такой же степени! Возражать я не стал, но обиделся. Никаких особых ляпов в эссе не было, а с первого раза у всех что-нибудь не получается, это вполне нормально и естественно. Стефан и Жан, которым досталось за компанию, возмутились вслух, правда, благоразумно дождавшись, пока куратор отойдёт подальше.

— Ну даёт Котяра, — первым начал Жан — Он что, с башни упал и головой стукнулся? Такой выговор за пару помарок!

Это он, положим, преуменьшил, но не сказать, чтобы сильно.

— Нет, это требует адекватных мер! — подхватил Стефан.

— Каких? — с опаской поинтересовался я, зная буйную фантазию друга. Обида-обидой, но Шатоне я уважал и делать ему гадости не хотел.

— Доказать, что он неправ, разумеется!

«Адекватные» по мнению Стефана меры потребовали от нас такого количества прочитанных трактатов и изнурительных тренировок, что к вечеру, который наступал не раньше полуночи, я засыпал на ходу и спал без сновидений. На погружение в чёрную меланхолию просто не оставалось времени, и в какой-то момент я неожиданно понял, что тоска по ушедшим не то, чтобы исчезла, но превратилась в… ну, нечто другое. Когда помнишь в основном не о том, что их больше нет, а о том, какими они были.

Заявленная цель наших занятий тоже была достигнута: на одном их уроков мы устроили целое шоу, сорвав аплодисменты класса. Шатоне в своей обычной ироничной манере кивнул: «Ну вот, это уже на что-то похоже», но явно был доволен.

То, что эти трое скорее всего сговорились, дошло до меня значительно позже.

Черновик письма я нашёл, разбирая родительский архив. Впрочем, «архив» — громко сказано, мы просто свалили в рюкзак всё, что обнаружилось в ящиках письменного стола. В бумагах могло найтись что-то важное, а в тот момент у меня не было ни сил, ни желания их рассматривать. Разбираться я взялся только тогда, когда дядя Этьен попросил глянуть, не попал ли туда сертификат на молоко. И на это письмо обратил внимание только потому, что оно было написано рукой мамы. Подумал: может, она просто не успела его отправить? Но, судя по всему, это был случайно не уничтоженный черновик. А вот текст... я прочитал его трижды про себя и потом зачитал вслух. Главным образом, чтобы уяснить, верно ли понял смысл:

«Уважаемый месье Гамов!

Я глубоко /зачёркнуто/ искренне /зачёркнуто, поставлен вопрос/ благодарю вас за честный /зачёркнуто/ откровенный /зачёркнуто/ подробный ответ. Вы правы. Действительно, то, что я слышала об этом методе борьбы с ликантропией /зачёркнуто/ излечения, слишком отличается от реальности. И я не решусь /зачёркнуто/ не стану даже говорить сыну о такой возможности, во всяком случае, в ближайшие /зачёркнуто/ до его /зачёркнуто/. Пусть если и узнает /зачёркнуто/. Прошу прощения за отнятое у вас время /зачёркнута вся фраза/. Извините, что напрасно вас побеспокоила.»

На этом текст обрывался.

Ребята переглянулись. Общую мысль, как всегда, озвучил Жан:

— Это надо так понимать, что всё же есть способ излечиться от ликантропии?

— И, судя по всему, крайне гадостный, — добавил Стефан.

— Скорее — опасный, — возразил Жан.

— Пожалуй, — подумав, согласился Стефан. — Опасный, да. Настолько, что твоя мама, Ромен, посчитала лекарство хуже болезни. И этот... как его там... с ней, кажется, согласен.

— Скорее она с ним, — уточнил Жан. — Кстати, что за странная фамилия, кто знает?

— Похожа на славянскую, — заглянув в листок, решил Стефан. — Ромен, что будем делать?

— А ты как считаешь?

— Я считаю, что решать тебе. Если хочешь узнать детали — можно поспрашивать, что это за тип такой, явно же не последняя спица в колесе! А потом написать ему и спросить, что там за метод. Или сразу поверишь, что гадость, и уточнять не станешь. Потому что, судя по всему, так оно и есть.

— Поищи, может там само письмо есть, на которое она ответ писала? — внёс дельное предложение Жан. К сожалению, письма неведомого Гамова среди бумаг не обнаружилось. Наверное, написав ответ, мама его уничтожила.

Подумав, я решил всё-таки узнать, кто такой этот господин, а там видно будет. Недели полторы мы рылись в разного рода литературе в поисках нужной фамилии, но ничего не обнаружили. Потом Жану пришла в голову мысль: коль скоро речь идёт о болезни и лечении, так надо узнавать у специалистов. Я отыскал в бумагах адрес маминого знакомого целителя и попросил о помощи — наплёл что-то про случайно услышанный разговор. Тот любезно пообещал помочь и некоторое время спустя написал, что кто-то из его коллег наткнулся на эту фамилию в рецензии на нашумевшую статью о Живой воде в «Вестнике целителя».

Дальше было проще. Мы написали в редакцию журнала и узнали, что искомый месье Гамов живёт в России, в городе Ленинграде, где заведует кафедрой Природной магии в Университете. Статью, кстати, мы тоже прочитали. Там говорилось в основном об опасности непрофессиональных суждений. Ярким примером, пояснял автор, является шумиха вокруг так называемого «Эликсира Корнеева», возникшая на основе случайно увиденного рядового, хотя, надо признать, весьма эффектного опыта, а также — сугубо рабочего названия «живая вода». С настоящей Живой водой, являющейся крайне редким природно-магическим явлением, этот эликсир пока что имеет весьма немного общего, да и свойства самой Живой воды молвой изрядно преувеличены. В результате безответственных действий не разбирающегося в науке, но излишне восторженного корреспондента, сетовал автор статьи, не только было введено в заблуждение международное магическое сообщество, но и оказался в ложном положении заслуженный научный работник...

— Так я не понял: эта самая Живая вода существует или нет? — спросил Стефан.

— А что тут не понять? — удивился Жан. — Забрёл к тамошнему зельевару какой-нибудь тип вроде нашей тёти Марты...

Мы дружно захихикали, поскольку историю с тётушкой Мартой уже знали в подробностях. Эта наивная дама, побывав в Болгарии, с ужасом рассказывала, что там, наверное, очень много вампиров — там ведь прямо в продуктовых лавках продают бычью кровь, а ещё медвежью и даже ослиную...

— Настоящая тоже существует, — решил Стефан. — И к нашему делу, чую, имеет непосредственное отношение.

— Почему?

— Потому, что это, — он заглянул в статью, — «редкое природно-магическое явление». А наш Гамов заведует кафедрой Природной магии. Да и слова «свойства молвой изрядно преувеличены» кажутся мне подозрительно знакомыми. В общем, надо идти к Дагоберу.

— Зачем? — удивился я. — Надо писать Гамову!

— А он тебя вежливо пошлёт или просто не ответит, — возразил Жан. — Ты несовершеннолетний, а твои родители от помощи отказались. Можно бы, конечно, и к Шатоне пойти, но у него связей явно меньше. Нет, Стефан прав, нужно просить директора.

Так мы и сделали.

Дагобер выслушал нас внимательно и пообещал написать Гамову. Пару недель мы изнывали от нетерпения, не решаясь спросить, выполнил ли он обещание. Как выяснилось — выполнил. Однажды вечером он вызвал нас всех к себе в кабинет и без обычных предисловий сообщил:

— Я связался с месье Гамовым, и он мне многое растолковал. Теперь я понимаю, Ромен, почему твоя мама не хотела даже говорить тебе об этом методе. И дело даже не в том, что метод научно не исследован, а документально подтверждённых случаев удачного излечения — считанные единицы. Не в том, что он смертельно — в точном значении этого слова — опасен. Не в том, что достать необходимые вещества крайне затруднительно. И не в десятке более мелких препятствий. Дело в одном непременном условии.

Он внимательно оглядел нас и неожиданно спросил:

— Вы сказки читаете?

Мы недоумённо переглянулись. Дагобер, впрочем, не ждал ответа. Он раскрыл лежавшую на столе книжку в яркой обложке и зачитал вслух:

— «... И сказал ему тогда верный конь: «Ты поклялся в награду за службу выполнить любое моё желание». «Я обещал это и выполню», — ответил рыцарь. И сказал ему конь: «Возьми свой меч и отруби мне голову!» Заплакал несчастный, ибо другом стал ему верный конь, но превыше всего была его верность клятве. Взмахнул он мечом и отрубил коню голову. И только он сделал это, обернулся конь молодым витязем и сказал: «Колдовство злой ведьмы обратило меня в коня, и если бы не твоя дружба — быть бы мне конём во веки вечные...»

Директор захлопнул книгу и закончил будничным тоном:

— Вот так, примерно. Хотя, конечно, в реальности всё гораздо сложнее, но главное отражено верно: ты должен умереть от руки лучшего друга. В волчьем обличии.

Дошло до нас не сразу. Первым сообразил Жан:

— Так вот в чём дело! Стефан, а ты ведь был прав — Живая вода очень даже при чём!

— Не о том думаешь, — буркнул Стефан, — Ну, да, убили-воскресили... убить-то кому-то из нас придётся, понял?!

— Да понял я, — помрачнел Жан. — Но ведь не насовсем убить? Это... ну, вроде как операция, ведь так?

И он с надеждой взглянул на Дагобера.

— По сути — так, — согласился тот. — Но не думаю, что от этого вам будет намного легче. И для начала Ромен должен решить, готов ли он сам рискнуть.

Все смотрели на меня. А я молчал.

Можно сто раз повторять, что лучше помереть, чем так жить. Но когда тебе действительно предложат помереть... даже если потом пообещают оживить — решится на это непросто. Тем более теперь, когда всё настолько изменилось. Когда в полнолуния я уже не один. Когда... когда я из-за дурацкой случайности чуть не стал убийцей! Вот о чём надо думать, а не о весёлых прогулках по горам в приятной компании. Ведь никто не даст гарантии, что ситуация когда-нибудь не повторится. Любопытных людей на свете много, и случайностей на свете много, и... но заставить ребят убивать? Даже зная, что убийство только кажется таковым?

Наверное, Стефан поймал мой взгляд, потому что сказал:

— Ромен, ты решай только за себя. А за себя мы уж как-нибудь сами решим. Хотя, что тут решать? Если ты скажешь «да» — я сделаю... постараюсь сделать всё, что требуется.

— Почему ты? — ревниво встрял Жан.

— Рыцарь был обязан своему коню, — ровным голосом пояснил Стефан. — Возможно, это важно. А долг перед Роменом только на мне.

— Ошалел? — пробормотал я. Нет, в какой-то степени он был прав, но...

— А кроме того, — неестественно небрежным тоном продолжил Стефан, — придётся ведь куда-то ехать и надолго, наверное. А мне это очень кстати, чем дальше, тем лучше. И хорошо бы до совершеннолетия, чтобы домой уже не возвращаться.

— Дела-а-а, — протянул Жан. Нет, мы понимали, что после той истории отношения Стефана с семьёй стали как никогда далеки от идеальных, но чтобы так... — А если твой папА запретит ехать?

Стефан мотнул головой:

— Пусть попробует! Короче, если ехать, то мне. А решать Ромену.

— Ладно, — сказал я, не слишком удачно изображая решительность, — если уж так, то поедем. Ну, то есть... в общем, я хотел бы попробовать, ну, хотя бы подробности узнать… но это же в Россию ехать надо, да? А мы несовершеннолетние, да и деньги… нет, я могу у дяди Этьена попросить, он даст, но тогда ему рассказывать придётся…

И ладно бы только ему. Хотя такой экстрим и он вряд ли одобрит. А вот если тётя Мадлен узнает… а они, между прочим, мои опекуны. Конечно, для магического мира опекуны-симплиты не указ, но мне самому… в общем, пусть бы лучше не знали.

Я вопросительно посмотрел на Дагобера. Он понимающе кивнул:

— Да уж, проблема. Да и Нуары такую поездку вряд ли одобрят и оплатят... Вот что, мальчики: если вам удастся продержаться до конца года на достигнутом уровне, я постараюсь организовать для вас поездку за счёт школьного фонда, как награду за выдающиеся успехи в учёбе. При условии, что они не будут сопровождаться столь же выдающимися безобразиями.

Стефан истово прижал руки к груди, всем своим видом говоря: «Да чтобы я! Да никогда!». Директор взглянул на него, усмехнулся:

— Ладно, посмотрим. Съездите, узнаете все подробности, а там видно будет.

На том и порешили.

* * *

О предполагаемой поездке все трое, не сговариваясь, решили молчать. Какой смысл обсуждать то, чего, может, ещё и не случится? А вот на то, что его заявление ребята оставят без комментариев, Стефан даже и не надеялся. И был прав.

— И что ты собирался делать на каникулах? — поинтересовался Жан, едва за ними закрылась дверь директорского кабинета. С нехорошим таким предвкушением поинтересовался.

— Работать, — буркнул Стефан. — А что не так-то? Есть работы, куда несовершеннолетних берут, я точно знаю!

— Есть, — охотно согласился Жан. — Только в магическом мире тебя мигом родителям сдадут.

— А в обычном — в полицию, — поддержал Ромен. — Потому как документов у тебя симплитских нет.

Стефан с подозрением посмотрел на них. Врут или правда? А книжках сбежавшие из дома девицы обычно попадали в беду, откуда их выручали благородные шевалье, а вот молодые люди прекрасно устраивались. Хотя… в книжках, надо признать, они в основном в армию шли и вообще это про прошлый век. А то и позапрошлый. Может, сейчас всё действительно иначе?

— А что, без документов нельзя?

— Можно, наверное, — вздохнул Ромен. — В криминальных районах. Только там тебе не понравится. И вообще, обидно даже. Что мы тебя, не приютили бы?

Стефан осознал, что сглупил. Ведь и правда обидятся. И даже справедливо. Потому как и сам на их месте обиделся бы. Теперь вот оправдывайся…

— Да у вас меня бы сразу нашли и домой отправили!

— Ха! — презрительно фыркнул Жан. — Так отец и дал бы! Короче, если вы в Россию не поедите — ты летом к нам и без разговоров!

— Замётано! — облегчённо согласился Стефан. И подумал, что с друзьями ему и впрямь сказочно повезло. Но лучше всё же поехать в этот, как его, Ленинград. Надо же узнать, как там всё на самом деле? Может, не так и страшно…

В любом случае, постараться стоило.

Из дневника Ромена Шасёра

Портал перенёс нас в небольшую полутёмную комнатку с мягким полом и стенами. Она была пуста, только на одной из стен ярко выделялся светлый прямоугольник — дверь. Мы переглянулись и несколько нерешительно направились к ней, глазами ища ручку. Ручки не было, но дверь открылась сама. Плёчом к плечу, благо ширина двери позволяла, мы шагнули в новый и незнакомый мир.

За дверью оказался просторный холл. В центре журчал небольшой фонтан, окружённый мягким кольцевым диваном, перед которым стояли несколько низких столиков и нечто вроде кубических пуфиков. Никаких окон или светильников видно не было, зато потолок мягко светился, будто матовое стекло в солнечный день. В каждой из стен было пять дверей: самая высокая в середине, рядом две поменьше и попроще оформленные, и ещё две, совсем простые. Через одну из таких мы сейчас вошли. Или вышли?

Холл был практически пуст, только с ближайшего кубика нам навстречу поднялся худощавый мужчина в светлой одежде.

— Гамов Алексей Петрович, — с лёгким полупоклоном представился он. — Здравствуйте, господа.

Стефан, чьё аристократическое воспитание порой бывало полезно, с изысканной вежливостью представился и представил меня. Гамов склонил голову:

— Сейчас я представлю вас директору, а после поговорим. Прошу сюда, — он указал на центральную дверь правой стены. — Это административно-хозяйственный блок, там, где вы вошли — входы-выходы и гардероб, напротив входа — учебные помещения, а слева — исследовательские лаборатории. Ну, потом разберётесь.

За дверью оказался обычный коридор с несколькими столь же обычными дверями, единственным украшением которых служили аккуратные таблички. Необычным было только освещение — такое же, как в холле. Гамов, кажется, заметил наш интерес и пояснил:

— Это пока новшество, но быстро распространяется. Электричество плохо совместимо с некоторыми видами магии, а живой огонь романтичнее, но менее удобен для работы. Его теперь в основном в жилых помещениях используют.

Нужная дверь располагалась в самом конце недлинного коридора. За ней оказалась небольшая комната: четыре кресла, попарно разделённые низкими столиками, и резная дверь напротив входа. Месье Гамов остановился перед ней, сказал в пространство:

— Нам назначено.

С полминуты ничего не происходило, потом раздался приятный женский голос:

— Владимир Николаевич просил вас несколько минут подождать.

Говорило вырезанное в центре двери улыбчивое круглое лицо, обрамлённое то ли лепестками цветка, то ли стилизованными солнечными лучами. И говорило по-французски. Видимо, эта «секретарша» была зачарована так, что отвечала на том же языке, на котором к ней обратились.

Гамов указал нам на кресла, сам сел напротив, и у нас появилась возможность рассмотреть его поподробнее. На вид — лет сорок, хотя в действительности могло быть и вдвое больше. Узкое загорелое лицо с резкими чертами и темные, чуть тронутые сединой волосы делали его похожим на южанина. Непривычной была одежда: строгие серые брюки, белая рубашка, галстук, а поверх — небрежно расстёгнутый, но безукоризненно отглаженный халат, вроде врачебного.

— Простите, месье, а как нам следует обращаться к господину директору? — воспользовавшись паузой, спросил Стефан.

— Обращайтесь пока так, как вам удобнее, — чуть подумав, решил Гамов. — Потом разберётесь в нашей системе, она не сложна, но для вас не совсем привычна. Скажем, обращение по имени и отчеству, принятое в отношении старшего или не слишком близко знакомого человека.

Я хотел было спросить, что такое «отчество», но Стефан меня опередил. Гамов пояснил, что это определённым образом изменённое имя отца — то самое, что мы по привычке приняли за второе имя.

— Значит, — не очень уверенно предположил я, искренне надеясь, что не слишком перевираю звучание, — к вам следует обращаться «Алексей Петрович»?

— Правильно, — улыбнулся Гамов. — Впрочем, меня устроит любое другое обращение, более для вас привычное.

Улыбка у него была чудесная, суровое лицо разом смягчилось, в тёмно-серых глазах возникли золотистые искорки, словно солнечный луч, проскользнувший в прореху грозовой тучи. Не знаю, как Стефану, а мне сразу стало капельку спокойнее.

В этот момент дверь распахнулась и из кабинета выскочил молодой человек в таком же, как у Гамова, халате, только выглядела эта, видимо, форменная одежда так, словно её долго и старательно жевали. Он остановился было перед Гамовым, явно собираясь поделиться эмоциями, но тут заметил нас, махнул рукой и вылетел в коридор. Гамов усмехнулся:

— Валентин Дромин, самый молодой из наших магистров. Талантлив необычайно, но от некоторых его идей даже меня оторопь берёт, а директор, между нами говоря, человек весьма консервативный.

Ошарашив нас этим заявлением, он снова встал перед дверью и официальным тоном спросил:

— Мы можем войти?

— Входите, — на этот раз ответ прозвучал без задержки и сопровождался открывшейся дверью. Мы вошли.

Кабинет меня поразил своей простотой. Стол в виде кольца, в середине которого на треножнике лежал громадный, с две головы, хрустальный шар. Строгого вида стулья. Угловые шкафы до потолка (не слишком высокого) с «глухими», без стёкол, дверцами. И портреты на стенах. Непривычные, хотя несколько лиц оказались знакомыми. Просто неподвижные изображения, нарисованные, насколько я мог судить, в разные эпохи. Вокруг портретов прихотливо вился вьюнок, усыпанный нежными золотистыми цветами. Он, в отличие от портретов, был живым.

В целом, это помещение совершенно не производило впечатление магического, несмотря даже на вьюнок и хрустальный шар. Да и его хозяин выглядел довольно обычно — немолодой полноватый мужчина, чисто выбритый, в строгом костюме-тройке. Всё это было непривычно, но почему-то успокаивало. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот.

Пока Гамов нас представлял, я мучительно пытался вспомнить имя директора и с ужасом понял, что не помню даже фамилии. Впрочем, имя и не понадобилось, мы ограничились почтительными поклонами. Директор приветливо кивнул:

— Я рад вашему приезду, молодые люди, давно следовало уделять больше внимания международным связям. Надеюсь, что сотрудничество будет продолжено, даже если вашу проблему, месье Шасёр, решить не удастся. Со своей стороны, могу заверить, что, если вы всё-таки решитесь на этот крайне опасный эксперимент, мы окажем вам всё необходимое содействие, включая финансовое. Впрочем, подробности вам лучше обговорить с магистром Гамовым, который будет вашим куратором на время пребывания в нашей стране. Я же от души желаю вам удачи!

Мне показалось, что, в отличие от Гамова, он пользуется не то переводческими чарами, не то амулетом-транслейтером, но очень высокого качества. Мы снова поклонились, на чём аудиенция и закончилась.

В коридоре Гамов предложил с улыбкой:

— Задавайте вопросы, я же вижу, что у вас они появились.

— Из чего там мебель? — немедленно спросил Стефан. Я удивился вопросу, но потом вспомнил удивительно красивые и, похоже, естественные узоры на полированных дверцах шкафов. Гамов если и удивился, то не показал этого.

— Из карельской берёзы.

— Это что-то магическое?

— Нет, совершенно обычное дерево, здесь недалеко произрастает, правда, древесина ценная и довольно редкая. А что, раньше такого не встречали?

— Не встречал, — с сожалением кивнул Стефан. А я мельком подумал, что принадлежность к высшим слоям общества всё же накладывает свой отпечаток. И в свою очередь спросил:

— А почему у вас портреты… такие… ну… — я понял, что не могу толком сформулировать вопрос, но Гамов меня понял.

— А у вас тоже любят оживлённые картины? В Англии, помнится, в магическом мире других и не держат. Они и у нас есть, но не в официальных помещениях. В лабораториях — да, в личных апартаментах — сколько угодно.

— А вы были в Англии? — заинтересовался Стефан. Гамов кивнул:

— Был, правда, давненько. Кстати, в тамошней школе, говорят, в кабинете директора живые портреты всех его предшественников — этакий педсовет сквозь века, — он подмигнул. — Ну, а у нас, как вы видели, изображения великих магов прошлого, тех, кто был признан фигурой международного значения. Согласитесь, было бы даже не слишком тактично делать их живыми. Особенно если учесть, что некоторые при жизни друг друга терпеть не могли.

Стефан сдавленно хихикнул, видимо, вспомнив что-то из личного опыта. А я спросил:

— А директор занимается Прорицаниями?

— Нет, с чего вы взяли? — удивился Гамов. — А-а-а, хрустальный шар... нет, это средство связи. Хотя можно и для прорицаний использовать, наверное. Такая связь очень удобна, но редка — нужен природный кристалл, большой и со строго определёнными спектральными характеристиками. Маленькие можно использовать только для передачи простейших сигналов, а создать нужные характеристики искусственно пока не удаётся. То ли в присадках ошибаемся, то ли параметры выплавки должны быть другими или заклинательная база, а может, природный фон тоже имеет значение...

Он с видимым усилием оборвал себя, усмехнулся чуть виновато:

— Простите, увлёкся, я сейчас как раз над этой проблемой работаю, в сцепке с синтетиками и заводскими специалистами.

— У вас целый завод есть? — восхитился я.

— Зачем «у нас»? Он в городе есть, Завод Художественного Стекла называется. Конечно, тамошние специалисты не полностью в курсе, знают только, что требуется для научных разработок хрусталь определённого качества. А магическую составляющую наши синтетики обеспечивают.

— Вы так плотно сотрудничаете с симплитами? — не то удивился, не то восхитился Стефан.

— Знаете, меня всегда удивляло как раз, насколько западное общество изолировано. Статут Секретности вовсе не предполагает полное незнание и неприменение современных технологий, а придумать «реалистичное» прикрытие для своих действий почти всегда возможно. Особенно сейчас. В тонкостях науки мало кто разбирается, а уважать — уважают, достаточно простейшую терминологию знать. Кстати, о терминологии. У нас обычных людей называют «нимдар», «не имеющий дара», — он сперва произнёс расшифровку по-русски, а потом перевёл. — В древности использовали другое слово, «бездар», но оно постепенно распространилось и стало относиться к отсутствию любых способностей, не только магических, и, само собой, приобрело резко негативную окраску. Так что где-то с конца семнадцатого века приличными магами не используется[1].

Тем временем мы вышли в холл. Гамов задумчиво огляделся и предложил:

— Пойдёмте в кафе, там сейчас пусто. А то на кафедре начнутся представления-расспросы-показы плюс «традиционное русское гостеприимство», а я же вижу, что вам о деле поговорить хочется.

Предложение мы встретили с энтузиазмом. Нужная дверь оказалась в холле слева от «директорской» и вела сначала в маленькую прихожую с двумя дверями. Мы вошли в левую и оказались в довольно уютном зальчике с семью столиками, действительно пустом. В отличие от уже виденных нами помещений, кафе освещали свечи, горевшие в стенных бра и в керамических подсвечниках на столиках.

— Дверь прямо — общий зал, — пояснил наш проводник. — Завтраки-обеды-ужины и всяческие банкеты — это там. А тут если хочешь в неурочное время перекусить или с друзьями посидеть. За отдельную плату. Вы что будете — чай, кофе, сок?

Слова про «отдельную плату» меня смутили: денег у нас было немного. Но промолчать было бы невежливо, и я сказал:

— Апельсиновый сок, если можно.

— Кофе, — решил Стефан. У нас в школе ученикам кофе почему-то не подавали, и, может быть, именно поэтому мой противоречивый друг клялся в любви к этому напитку.

Гамов постучал по столу перстнем, надетым почему-то на правую руку, и сказал несколько слов на своём языке. Тотчас откуда-то со стороны на столик порхнул кофейник, две чашки (слишком больших на мой взгляд для кофе), сахарница, молочник и высокий запотевший бокал с соком. Чуть позже к ним добавилось блюдо с пирожными.

— Угощайтесь, мальчики, — предложил Гамов. Слегка смутился. — Простите, не люблю я официоз в родных стенах, на дипломатической службе сполна нахлебался.

— Вы были на дипломатической службе? — заинтересовался Стефан, который тоже не любил официоз и примерно по тем же причинам.

— Был, в сороковых годах в Лондоне, переводчиком при советской дипломатической миссии. Вы, возможно, не в курсе, но был секретный протокол, согласно которому все более-менее важные связи между странами Коалиции имели магическое прикрытие. Так сказать, во избежание. И не скажу, что мы там «для мебели» сидели. Да и по официальной должности работы хватало.

Мы были точно не в курсе, но переспрашивать не стали. Зато стало понятно, откуда он так хорошо знает языки. Дипломату, да ещё переводчику, положено.

— Да вы ешьте, не стесняйтесь, — повторил Гамов, подвигая к нам пирожные, — я угощаю.

— Вообще-то у нас свои деньги есть! — с фамильным высокомерием сообщил Стефан.

— Вообще-то у меня хорошая зарплата, — в тон ответил Гамов, ничуть не обидевшись. — А ещё бесплатное питание и традиционное русское гостеприимство.

Стефан хмыкнул и первым взял пирожное. Кажется, они прекрасно поняли друг друга, чему можно было только порадоваться — на свежего человека наш ар-р-р-ристократ иногда производил неоднозначное впечатление.

Пирожные оказались вкусными, и я нервно сжевал две штуки, пока не понял, что просто тяну время. Гамов словно мысли мои прочитал:

— Ну что ж, давайте к делу. Основное условие вы уже знаете, не так ли?

— Я должен отрубить Ромену голову, — небрежно сказал Стефан. Слишком уж небрежно, но даже его способности к актёрству были не безграничны. — В волчьем обличии. И он превратится в человека и человеком останется. Так?

— В самых общих чертах — да. И вы готовы это сделать?

— Готов, — быстро сказал Стефан. — То есть, надеюсь, что готов. Страшно всё-таки!

Я посмотрел на него со смесью удивление и уважения. Стефан Нуар, признающийся, что ему страшно, был явлением нетривиальным.

— А вам не страшно? — повернулся ко мне Гамов.

— Страшно, конечно, — скрывать этот очевидный факт было бы глупостью. — Но я готов рискнуть.

— Готовы рискнуть... Ну, для начала: из всех документально зафиксированных случаев излечения подобным методом — а их и вообще-то не слишком много — только два относятся к оборотням. Первый — ликантроп неясной этимологии, а второй — медведь-полукровка.

— «Неясной этимологии» — это значит неизвестно, укушенный или наследственный? — деловито уточнил Стефан.

— Да. А «полукровка» — рождённый от наследственного оборотня и обычной женщины. Кстати, в результате изнасилования, что существенно повышает вероятность наследования... — он слегка запнулся, — этой особенности.

Я понял, что он постарался щадить мои чувства, смягчив формулировку. И поторопился спросить:

— А остальные случаи?

— Неснимаемые проклятия.

— Такие существуют? — удивился Стефан. — Я всегда думал, что это только вопрос силы мага.

— Нет, бывают случаи, когда даже самый сильный будет бессилен. К счастью, для наложения подобных проклятий нужны весьма специфические и редко встречающиеся особенности. Иногда их накладывают пожизненно, иногда — на время, иногда — «с условием», чаще всего завязывая на чистую и самоотверженную любовь к объекту. Впрочем, это говорит не о гуманности автора проклятья, скорее наоборот. Пытка надеждой — худшая из всех, а в любовь такие типы обычно не верят, в число необходимых качеств входит и полная аморальность, — он внимательно посмотрел на меня. — Теперь вы осознаёте, как велик риск?

— А неудачные попытки зафиксированы?

— Дважды, — кивнул Гамов. — Если вы пока не раздумали, я по ходу рассказа поясню, с чем они были связаны.

— Не раздумал, — решившись, я теперь готов был идти до конца. Разве что в последний момент сдрейфлю, но тут уж никто за себя бы не поручился...

— Что ж, тогда перейдём к подробностям. Первая: не всё так мгновенно, как в сказках пишут. Волк с отрубленной головой обернётся человеком, но мёртвым и без головы. Это вы понимаете?

— Мы это подозревали, — я охотно предоставил вести переговоры Стефану. — Мы читали вашу статью, там про Живую воду говорится.

— Да, верно. Только нужна и Живая, и Мёртвая, вторая сращивает ткани, первая — возвращает жизнь. И не через сутки-двое-трое, как в сказках порой пишут, максимальный доказанный срок — три часа, так что Вóды надо будет добыть заранее. Самим, они работают только в руках того, кто зачерпнул их из источника. И это сама по себе задача крайне сложная.

— Их что, сторожат?

— Не в том смысле, как вы подумали. Просто никто не знает, где они. Скорее всего, они находятся вообще не в нашем мире, а в одном из ответвлений реальности. И открыть путь к ним может только Баба Яга. Слышали про такую?

— Ага, читали, — мы действительно прочли перед отъездом сборник русских сказок, ничего более достоверного в переводе не нашлось. — Баба Яга, Кощей Бессмертный, Змей-как-его-там...

— Горыныч, — усмехнулся Гамов. — От слова «Гора», то есть большой очень. Всего лишь одна из разновидностей дракона, снабжённого помимо обычных конечностей несколькими щупальцами, расположенными вокруг головы. Отсюда и легенды про «Трёхголового» или «Семиголового». А Кощей, точнее, его прототип — сильный, злой и властолюбивый маг из довольно далёкого прошлого. Очень умный и талантливый, но лишённый даже намёка на мораль. Он действительно сумел создать артефакт, который каким-то образом не давал ему умереть, вернее — помогал возродиться, хоть из трупа, хоть из пепла развеянного. Правда, уничтожение этого амулета привело бы его к немедленной гибели. Да и привело в конце концов.

— Игла в яйце, яйцо в утке, утка в сундуке... — вспомнил я.

— Примерно так. Только на «иглу» было ещё наложено проклятие: кто её сломает... в общем, вам подробности знать не обязательно, но смерть там была наименьшим из зол. Так что витязь, заполучивший «иглу», предпочёл связать Кощея, но не убивать. Потом тот освободился, но пакостить сильно не решался, пока его «смерть» была в чужих руках. Зато для её похищения чего только не делал! В конце концов удалось устроить так, что он при очередной попытке сам и сломал иголочку. Вот такой вот счастливый конец.

— Здорово! — восхитился Стефан, а я вслух вспомнил пословицу: «Скорпион сам себя жалит».

— Про скорпиона — легенды, не жалит он себя, а вот с Кощеем и правда так удалось, — улыбнулся Гамов. — Но вернёмся к теме. Так вот, Баба Яга — это вовсе не пожилая колдунья с мизантропическими наклонностями. И вообще, никто толком не знает, кто это или что это. И даже — одна она или их таких несколько. Некоторые считают, что она бессмертна. Другие говорят, что Баба Яга рожает детей — всегда девочек — от проезжих молодцев, то ли обращаясь для этого в красавицу, то ли привораживая их, а родив — отдаёт в чужие руки. Когда же чувствует приближение смерти, созывает всех и выбирает себе преемницу, ей и передаёт весь свой дар, и мудрость свою, и тайны все до единой. Или же — что девочку-преемницу она похищает или выменивает и изменяет её сущность. Облик её в подробностях не помнит никто из видевших, его даже с помощью Думосбора восстановить не удаётся. Только общее описание. А вот жилищем ей и правда служит Избушка на курьих ножках, тут сказки точны. И то ли та Избушка умеет ходить на своих ножках, то ли тут игры с Короткими Тропами, но никому ещё не удавалось дойти до Бабы Яги по той же дороге, как её ни помечай и ни описывай. Место всегда другое и путь всегда другой.

— Значит, для начала нам нужно найти эту самую Бабу Ягу, — уточнил Стефан.

— Для начала вам нужно повзрослеть, — возразил Гамов. — И не начинайте возмущаться, я верю, что вы умные, ответственные и так далее люди. Но вы пока несовершеннолетние, не так ли?

— И что, это важно? — мой друг обиженно тряхнул чёлкой. — Ваша Баба Яга столь придерживается законодательства?

— Законодательство тут не при чём. Вы что, не знаете об этапах становления мага?

Мы переглянулись недоумённо. Лично я о таком даже и не слышал. Стефан, похоже, тоже.

— А вы не задумывались, почему вас принимают в школу и выдают палочку именно в одиннадцать? Не в десять, не в двенадцать?

Мы синхронно покачали головами. Гамов вздохнул:

— Да, различие программ обучения… ладно, слушайте. Существуют несколько этапов. Первый — пробуждение в ребёнке магии, чаще всего это три либо семь лет. Второй — обретение сознательного контроля, одиннадцать лет плюс-минус несколько месяцев. До этого возраста дети, за редким исключением, принципиально не в состоянии осуществлять сознательные магические действия, вернее — не в состоянии делать это привычными для вас способами. Третий — семнадцать. К этому возрасту происходит полное формирование магического потенциала, дальше может расти умение, но не сила. Ещё один скачок силы может — необязательно — произойти в «обратном» возрасте, в семьдесят один год. Вот только иногда это бывает скачок «вниз», сила резко, скачкообразно, падает. Считается, что есть и ещё один «критический» возраст: девятнадцать лет, время выбора.

— Выбора чего?

— Пути… судьбы… сложно определить. Считается, что в этом возрасте образ жизни мага и, главное, образ его деятельности, накладывает неизгладимый отпечаток на его сущность. Если заниматься Темной магией или совершать резко аморальные поступки — уже никогда не сумеешь полностью избавиться от клейма Тьмы, даже если, повинуясь разуму, изменишь свою жизнь. И наоборот, если в девятнадцать лет совершаешь благородные поступки, любишь чистой любовью или просто живёшь честно — Тьма уже никогда не сможет завладеть тобой полностью.

— Это точно? — жадно спросил Стефан. Я его понимал. Имя, особенно в магическом мире, никогда не даётся просто так. И то, что Нуары названы так не за цвет волос — это ни для кого не являлось секретом.

Гамов пожал плечами:

— Как вы понимаете, экспериментов никто не ставил, да и какой тут возможен эксперимент? Взять близнецов, разлучить их в восемнадцать и заставить одного заниматься Тёмной магией? Кто на такое пойдёт?

— Ладно, — с сожалением вернулся к прежней теме Стефан, — значит, до семнадцати соваться к этой странной даме не стоит?

— Не стоит, — усмехнулся Гамов, — говорят, она детей ест. Что, правда, не подтверждено даже сказками — в них жертва всегда спасается. Да, ещё язык выучить надо, но с этим, я думаю, проблем не будет, не так ли?

— Русский? — на всякий случай уточнил Стефан.

— Любой из славянской группы, но я думаю, что выучить русский будет для вас логичнее, правда? Итак, выучить язык, дождаться совершеннолетия, разыскать Бабу Ягу и уговорить её помочь. Как найти — это мы позже подумаем, а вот как уговорить — тут вам придётся самим, никто не знает, какая линия поведения будет правильной. То, что вы маги, может скорее помешать и идти к ней вам придётся без волшебных палочек или их аналогов, иначе разговора не будет, это известно.

Последнее условие явилось неприятным сюрпризом. За пять лет палочка для нас стала почти частью тела, оставить её надолго казалось немыслимым. Впрочем, на фоне остального...

— Ладно, живут симплиты без волшебства, и мы некоторое время проживём, — буркнул Стефан. — Предположим, нашли, уговорили... кстати, она за свою помощь может что-то потребовать?

— Может. Вряд ли что-то материальное, скорее, некую услугу. Может и не потребовать.

— Ага, ясно. Ну, выполнили, добыли воду. Две воды, да?

— Да. Обратный путь, насколько известно, труда не составит, хранится Вóды могут около года... и далее начнётся самое сложное.

— Самое гадкое, — уточнил Стефан.

— Да, но и сложное. Кстати, вам, месье Нуар... послушайте, ребята, давайте всё же перейдём на менее официальный стиль общения? Если не возражаете, конечно.

Мы дружно заверили, что не возражаем, и он продолжил:

— Так вот, Стефан, для начала тебе придётся научиться хорошо владеть мечом.

— А мечом — обязательно? — Стефан передёрнул плечами и слегка побледнел, хотя до сих пор довольно удачно притворялся спокойным. — Я имею в виду — непременно надо голову рубить? Убить же и иначе можно, магией там, или огнестрельным оружием.

— Обязательно, — в голосе Гамова звучало искреннее огорчение. — Ни магия, ни тем более современное оружие не годится, только холодное и желательно без наложенных заклинаний. И желательно — именно отрубить голову, а не убить каким-либо другим способом. Я вам потом покажу расчёты, если хотите, не знаю, правда, что вы в них поймёте, это далеко за пределами школьного курса. Но постараюсь объяснить.

— Ладно, мы вам на слово поверим, — буркнул Стефан. Я возразил:

— Поверим, конечно, но и выкладки посмотреть будет интересно.

— Хорошо, договорились. Далее: вы должны быть связаны как можно ближе, но не родственными связями. Дружба, благодарность...

— Ромен придумал, как меня из.. хм… серьёзной неприятности вытащить, — сообщил Стефан. — Так что за мной долг. Ну и дружба, да.

— Хорошо. Но... понимаете, мальчики, «пациент» должен в идеале сам подставить голову под меч. А оборотень... ну, не мне вам рассказывать. Собственно, с этим были связаны две трагически закончившиеся попытки. В первом случае оборотень оказался быстрее своего несостоявшегося спасителя. Во втором — оборотня попытались обездвижить с помощью зелья, но выяснилось, что оно несовместимо с Живой водой. Даже странно, что никому не пришло в голову проверить это заранее. Результат трагичен, как всегда, когда эксперимент ставят без предварительной серьёзной подготовки.

— А как это можно было проверить? — удивился я.

— На животных, разумеется. Именно таким образом было обнаружено, что любое зелье, принятое менее чем за сутки до гибели, полностью блокирует воздействие Живой воды. Даже обычный алкоголь.

— А чай? — заинтересовался разом повеселевший Стефан. — Это ведь тоже в каком-то смысле зелье?

Он посмотрел на удивлённого столь беспечной реакцией собеседника и уже серьёзно добавил:

— Да вы не волнуйтесь, как раз эту проблему мы сможем решить без особого труда.

— Ну-у-у-у, — я только отчасти разделял его оптимизм. — Ты уверен, что сможешь настолько быстро всё проделать? Как только я почую рядом человека...

— Проверим заранее. На крайний случай, Жана выпишем.

— Мальчики, вы о чём?

Мы переглянулись, не зная, как поступить. С одной стороны, раскрывать тайну не хотелось, да и чревато было вообще-то. Но с другой — надо было сразу языки придержать, а теперь тайны разводить — только вызывать недоверие. В конце концов, этот человек сам вызвался помогать нам и, кажется, был искренне заинтересован в успехе. Стефан вопросительно приподнял бровь. Я пожал плечами — расплачиваться, если что, не мне, значит и решать тоже. Гамов верно расценил наше смущение. Сказал осторожно:

— Вы можете сохранить свою тайну, но планировать любую операцию проще, если знаешь все факторы. В любом случае, это останется между нами.

Мы снова переглянулись, и Стефан решительно признался:

— Понимаете, я анимаг. Пёс. Незарегистрированный. Если наш Надзор узнает, мне в лучшем случае такой штраф навесят, что до смерти не расплачусь.

— Истинный анимаг? — изумился Гамов.

— А какие ещё бывают? — в свою очередь изумились мы почти хором.

— Существуют трансфоры — маги, у которых искусственным образом значительно повышена восприимчивость к заклинаниям межвидовой трансфигурации. Нет, действительно анимаг? В шестнадцать лет?

— В пятнадцать, — с законной гордостью уточнил Стефан.

— И вам никто не помогал? — Гамов правильно истолковал смущённое молчание и добавил. — Да не беспокойтесь, не собираюсь я вас выдавать! Тем более, вашему Надзору. Я же не подданный Франции, в конце концов, и соблюдать её законы не обязан. Хотите, изначальной Силой поклянусь?

Требовать клятвы мы, разумеется, не стали, и, решившись, наперебой принялись излагать всю историю целиком.

— Однако! — магистр теперь смотрел на нас с искренним восхищением, хотя мне оно досталось скорее за компанию. — Замечательно, мальчики! Вот теперь я куда больше верю в успех нашего предприятия. И за это стоит выпить.

Он подмигнул нам и бросил в пространство несколько слов. На столе тут же возникли три бокала с алой жидкостью, на поверку оказавшейся гранатовым соком. Впрочем, мы были не в претензии.

Кажется, нам очень повезло с куратором.

[1] Не очень приличные используют термин «простецы», что считается не слишком одобряемым, но допустимым.

На кафедру Гамов их всё же сводил. Всё оказалось не так уж страшно, возможно потому, что было там всего пять человек. Остальные, по словам заведующего, отправились на полевую практику со студентами. Летние каникулы здесь продолжались всего месяц, два месяца занимала практика. Правда, утешили их, существовали ещё и зимние, начинавшиеся где-то в районе Рождества и оканчивающиеся в середине января, после непонятного праздника, носившего парадоксальное название Старый Новый Год. А вот Рождество здесь, как показалось Стефану, вообще не праздновали.

О проблеме Ромена все сотрудники кафедры знали, что было не удивительно, раз уж директор официальную помощь обещал. А вот что было удивительным — их отношение. Мягкое, полускрытое сочувствие и не более того. Обычно-то при одном слове «оборотень» людей перекашивало. Правда, вспомнил Стефан, они с Жаном в своё время отнеслись к новости с восторгом, им показалось необычайно крутым дружить с настоящим оборотнем. Ну так то они… да и с Роменом до того уже полтора года дружили! А тут — незнакомый мальчишка, иностранец...

В конце концов, Стефан не выдержал и тихонько задал Гамову вопрос, пока остальные расспрашивали Ромена про травы, которые у них на ферме выращивали — эта случайно всплывшая тема одну из женщин необыкновенно заинтересовала. Гамов кивнул понимающе и пояснил, что здесь, на северо-западе, оборотней мало и все они законопослушные маги или люди, поэтому и отношение соответствующее. Вот в центральной полосе, а особенно в районе Уральских гор — совсем другая ситуация. Там до сих пор живут оборотни-экстремисты, нападающие в полнолуния на людей, чтобы убить, а чаще — превратить в себе подобных. Естественно, и отношение к ним в тех краях другое. «Примерно как к тигру-людоеду», — добавил он мрачно и замолчал. Стефан даже успел пожалеть о своём вопросе. Впрочем, добавил Гамов, в Сибири оборотни хоть и живут обособленно, скрытыми в лесах общинами, но на людей стараются не нападать, во время полнолуния уходя в совсем уж безлюдные места. Так что там нимдары в них всерьёз не верят, а маги относятся настороженно, но не более.

Тут им велели прекращать шептаться и идти к столу — как выяснилось, «перекусить в неурочное время» можно было не только в кафе. Чай с добавкой каких-то травок заварили в громадной, литра на два, стеклянной колбе. Вскипятив её на газовой — газовой! — горелке. Стефана это чрезвычайно удивило — зачем? Можно же магией, даже быстрее. Ромен тоже удивился и даже спросил. Оказалось, бытовые заклинания в исследовательских лабораториях не приветствовались — сбивается фон и интерференция… и нет, вы не неучи, в школе таких тонкостей не проходят….

Стефан вдохнул и предпочёл заняться чаем. К чаю были пирожки с капустой, он таких не пробовал, оказалось — вкусно.

Вопрос Ромена получился кстати, разговор плавно перешёл на школу при Магфаке, где им предстояло учиться. Общались с помощью транслейтора, язык, кроме Гамова, по-настоящему знал только самый молодой из сотрудников. Представился он как Базиль, а по-русски Вася. И без всяких там «отчеств». Хотя, решил Стефан, это потому, что молодой. Гамов же говорил, что с отчеством только старших и уважаемых зовут. А фамилии у них, вроде, вообще не очень в ходу?

Надо будет всё же разобраться.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Про «традиционное русское гостеприимство» Гамов сказал абсолютную правду, на кафедре нас едва ли не сразу усадили за стол (кстати, он же и сам с угощения начал!). Но разговору это не помешало, даже наоборот — с транслейтором общаться сидя за одним столом было куда удобнее. Говорили о нашей дальнейшей судьбе. Школа при Магфаке, где нам предстояло как минимум год учиться, включала, оказывается, только два старших класса. Так что мы попадём не в давно сложившийся коллектив со своими законами и правилами, а в компанию таких же новичков. Правда выяснилось, что программы европейских и российских (их было несколько) школ сильно различались, но и сами эти школы, утешил нас Гамов, не слишком походили друг на друга. Язык нам пообещали помочь побыстрее выучить с помощью особых заклинаний. В русских школах их разрешали использовать для тех предметов, где требовалось сперва много запомнить, а потом уже осмысливать.

В некоторых дисциплинах мы были впереди программы, другие предстояло изучать почти с нуля. Например, магическую географию или синтетическую алхимию. Правда последняя нам, вроде бы, не грозила — общую алхимию изучали в средней школе, а в старших классах делились на два потока: синтез и зелья. Мы попытались сравнить уровень. Вышло, что теорию нам придётся навёрстывать, а вот с практикой, напротив, проблем не возникнет. В трансфигурации, спасибо занятиям анимагией, мы вообще были впереди программы. Я мысленно погладил себя по голове: изучать теорию вместе с ребятами было отличной идеей. И в чарах, учитывая тот тренинг, который мы со Стефаном себе добровольно-принудительно устроили... в общем, за эти предметы можно было не волноваться. По остальным нам обещали в ближайшие дни устроить подробное тестирование и выяснить, что придётся подогнать за оставшиеся два месяца, чтобы не выглядеть бледно перед остальными учениками. В целом, как я понял, в русских школах больше, чем у нас, уделяли внимания теории. А ещё там изучали симплитские предметы: общую историю, биологию, математику, физику... Правда, эти предметы шли как бы отдельным блоком, и Гамов сказал, что для нас они будут факультативными, сможем разобраться — хорошо, не сможем — так тому и быть. Тем более, напомнил он, что Стефану придётся ещё и бой на мечах изучать, и без дураков — если всё дело сорвётся из-за того, что он не сможет в нужный момент ударить как требуется, это будет по меньшей мере глупо. Не говоря уже о том, что закончится, скорее всего, скверно, причём для нас обоих. Про «обоих» мог бы не добавлять, мне

и так захотелось тут же от всего отказаться. Еле сдержался.

Напоследок нас провели по кафедре, состоявшей из десятка просторных лабораторий и нескольких комнат поменьше, служивших личными кабинетами магистрам. Из азартных пояснений сопровождающих я понял не больше половины. Стефан заинтересовался расположением факультета — неужели всё это пространство постоянно поддерживается магически? Гамов пояснил, что нет, конечно, факультет «вписали» в природный «пространственный карман», только чуть-чуть подкорректированный с помощью стационарно наведённых заклинаний и амулетов длительного действия. На этом он остановил разошедшихся коллег, сказав, что гостям хватит на сегодня впечатлений и пора домой.

— Порталом? — с непонятным мне выражением уточнил кто-то.

— Разумеется, — кивнул наш куратор.

Почему «разумеется» я не понял, но не переспрашивать же! Стефан вежливо поинтересовался, где мы будем жить. Выяснилось — у Гамова. На наше удивление он усмехнулся:

— А что такого? Места хватит, не в гостиницу же вас отправлять. Общежитие на каникулы вообще закрывают: на магфаке вступительных экзаменов нет, только собеседование и конкурс аттестатов, а их можно по почте присылать.

Халат, бывший, как выяснилось, не столько форменной, сколько защитной одеждой, требующейся при практической работе, Гамов оставил в кабинете, накинув взамен лёгкий пиджак. Вообще, я заметил, что здешние маги, если судить по уже виденным нами, одевались совершенно как симплиты, хотя мода, кажется, несколько отличалась от нашей. Впрочем, я в моде тот ещё знаток. На ферме она ни к чему, а в школе мы в форме ходили.

Стефан не только заметил, но и задал вопрос. Оказалось, мы совершенно правы: в немагических поселениях маги старались особо не выделяться и уж тем более не эпатировать окружающих необычной одеждой. У нас, впрочем, большинство также поступало, хотя и не всегда успешно.

— Вот в магических городках вроде Китежграда не то, что одежда, а и дракон на цепочке особого впечатления не произведёт, — с усмешкой пояснил наш куратор. — Разве что оштрафуют за нарушение правил безопасности, А здесь лучше не надо, не то придётся с каждым встречным милиционером объясняться, а отводящие глаза заклинания у нас без нужды использовать не принято. Надо будет, кстати, вашу одежду глянуть.

Мы разом вспомнили о чемоданах, оставленных, как было велено, в переходной камере. Но спрашивать постеснялись.

В переходной камере Гамов велел нам положить руки ему на плечи и держаться крепко, после чего начертил в воздухе указательным пальцем сложной формы знак. Знак несколько секунд тускло светился, потом вспыхнул ярко, словно втянув нас в конус света, а когда свет погас — мы стояли уже в другом помещении, столь же пустом, но куда меньших размеров.

— Стационарный портал, активируемый руной перехода, — пояснил Гамов, открывая дверь. — Нечто вроде вашей каминной сети, свободный доступ имеют магистры любого круга, остальные — только с транспортных станций. Правда, те, кому много путешествовать приходится, часто делают одноканальный портал между своим домом и станцией, но за такое платить надо. Хотя можно и амулет использовать, но у него ограничений больше.

— А почему свободно только магистрам? — рассеянно спросил Стефан, с любопытством осматриваясь.

— Руна не только активация, но и «адрес», есть специальные таблицы. Ошибёшься — попадёшь невесть куда. Да вы проходите, не стесняйтесь. Вот это — гостиная, это — мой кабинет, это спальня, здесь дочка живёт, а вот эта комната — для вас.

Комната оказалась небольшой, довольно скромно обставленной, но уютной. Спать нам предстояло на раскладных креслах, бельё и подушки на день убирались в специальный ящик под сидением. В углу комнаты стоял массивный, старинного вида шкаф, рядом обнаружились наши чемоданы. Кроме того имелись: круглый полированный стол, несколько стульев и пара тумбочек. На тумбочках стояли свечи, но под потолком висела трёхрожковая электрическая люстра.

— Хотите — жгите свечи, если вам так привычнее, — улыбнулся хозяин. — Но читать при электрическом свете куда удобнее. Зимой у нас ночи длинные.

Стефан покосился на люстру с явным недоверием. Вряд ли у них дома использовали электричество. Хотя кто его знает? Как-то никогда об этом разговору не было. В школе-то его тоже не использовали.

Дав нам слегка осмотреться, Гамов продолжил «экскурсию». Показал нам кухню — небольшую, с газовой плитой на четыре горелки, ванную комнату и, как он выразился, «самое необходимое в доме помещение». Вода в ванной нагревалась, проходя через специальное устройство, тоже газовое. Гамов предложил помыться «с дороги». Никакой особой «дороги», правда, не было — не считать же таковой два портала, но её успешно заменили жара и волнение, так что мы охотно согласились. Залезли под душ вдвоём, умудрившись залить пол несмотря на специальную занавеску. Получилось неудобно — половой тряпки мы не нашли, а заранее спросить, можно ли нам тут колдовать, мы как-то не догадались. Оказалось — можно, поскольку дом принадлежал Магфаку и входил в «Реестр мест компактного проживания магов», а в таких местах бытовыми заклинаниями разрешалось пользоваться с двенадцати лет. Квартиры в этом доме, пояснил хозяин, считались служебными и выдавались преподавателям факультета и спецшколы, а также магистрам-исследователям, причём платить нужно было только за коммунальные услуги. Зато если захочешь уйти с работы — придётся и квартиру отдать. У самого Гамова собственного жилья не было, зато родители его жены имели дом в одном из дальних пригородов Ленинграда.

— Так что выгонят с работы — без крыши над головой не останусь, — с усмешкой закончил он. — А пока мы туда летом отдыхать ездим, клубнику да яблоки подъедать.

Полотенца нам было велено оставить в ванной, а одежду повесить в шкаф, он обладал функцией очистки. Школьную форму мы решили потом убрать в чемоданы, даже если тут форма и есть, то явно другая. Я надел джинсы и футболку, Стефан — лёгкие брюки и рубашку. Шёлковую, других у него не было. Гамов, впрочем, одобрил, сказал, что для тёплой погоды вполне подойдёт, а джинсы вообще считаются очень модной одеждой.

Пока мы под его руководством отбирали то, что можно без проблем носить на улицу, в прихожей хлопнула дверь и заговорили два голоса, женский и девчоночий. Гамов выглянул в коридор, сказал что-то по-русски — ответом послужило трёхминутное щебетание — и повёл нас знакомиться.

Мадам Гамову звали Александра Константиновна, причём она сразу сказала, что нам этого в жизни не выговорить, и потребовала звать её «тётя Саша». Мы смутились (я, во всяком случае), но пообещали. Была она полной противоположностью мужа: пухленькая, светловолосая и светлоглазая, одетая в лёгкое платье цвета некрашеного холста, с вышивкой. Их дочка Маша, двумя годами младше нас, была похожа одновременно и на мать, и на отца, а её одежда не похожа ни на что, виденное нами ранее: совсем коротенькие, ладони на две выше колен, цветастые штаны и длинная безрукавка, почти туника из той же ткани. Пояс застёгивался пряжкой в виде утки с лошадиной головой.

Разговор шёл по-французски, дамы владели им свободно, даже Маша. Как выяснилось, в местной школе для девиц французский традиционно учили ещё с времён основания, хотя в последнее время ходят разговоры о замене его более популярным в современном мире английским.

За ужином обсудили ближайшие планы. Гамов предложил на следующий день немножко показать нам город, а заодно пройтись по магазинам в центре, вдруг что приглянется. Они с тётей Сашей решили, что мой гардероб вполне сгодится, а вот Стефану для начала необходима летняя куртка и свитер на случай плохой погоды. А там видно будет. На вопрос, где можно обменять деньги, Гамов только отмахнулся:

— Оставьте как есть, при случае коллекционеров наших порадуете. Вам же обещана финансовая поддержка, забыли?

Мы не забыли, но не подозревали, что она включает также и одежду. Гамов рассмеялся:

— Включает-включает. Мальчики, как вы думаете, часто ли у нас возникает возможность проводить такие неординарные эксперименты на живых людях? Безумие ведь, на самом-то деле. По-хорошему, отговорить бы вас стоило, да эгоизм мешает.

— Не надо нас отговаривать, — смущённо пробормотал я, оставив при себе окончание «а то отговоримся». Хотя нет, пожалуй. Или, может быть, отговорюсь, но уважение к себе тогда потеряю окончательно. А уж Стефан точно по своей воле не отступит.

— Да я и не собираюсь, — вздохнул Гамов. — Но уж обеспечить вас всем необходимым — тут и разговора быть не может. А в наших условиях «необходимое» включает подходящую одежду, так что тема закрыта. Поверьте, не из своего кармана платить буду и никого другого тоже не обездолю.

Потом нас погнали спать, сказав что-то про трудный день. Спорить мы не стали. На наши бедные головы сегодня обрушилась целая лавина разнообразной информации, и теперь требовалось время хотя бы на то, чтобы разложить её по полочкам. Но и спать сразу не стали, придвинули поближе друг к другу непривычно узкие, но неожиданно удобные ложа и ещё долго шептались, обсуждая увиденное и услышанное. Уже далеко за полночь решили, что надо написать обо всём Жану и, наконец, заснули.

* * *

На завтрак были сырники с клубничным вареньем и первый урок русского языка. И Стефан сразу споткнулся об эти самые «сырники». Ромен, впрочем, тоже. Оказалось, что французское «р» здесь почитается «картавостью». Произносить этот звук полагалось совсем иначе, а как этого добиться — неясно. Гамов терпеливо поправлял, а Маша ехидно комментировала. Вчера она больше молчала, поглядывая настороженно, но сегодня быстро втянулась в разговор, оказавшись явно неглупой и острой на язык. В общем, чертовски похожей на Николь, посему злиться на неё по-настоящему у Стефана категорически не получалось. Сперва он старался подколки игнорировать — девчонка всё-таки, но вскоре тоже втянулся, тем более что такой стиль в их компании был более чем привычен. Гамов посмеивался и не препятствовал.

Но с произношением, решил Стефан, определённо надо что-то делать. Вот ведь не было печали! Ладно уж Маша, но терпеть насмешки от других он точно не собирался. Хотя им же, вроде, заклинание для изучения языка обещали? Или оно только для памяти, а произношению никак не помогает?

Надо уточнить, и побыстрее!

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

После завтрака мадам Гамова ушла на работу, а мы вчетвером — Маша тоже напросилась — отправились знакомиться с городом. Прогулка началась с Камеры перехода. Мы удивились, но промолчали. Прошли через уже знакомый холл с фонтаном и наконец попали в симплитский мир.

Мы оказались в длинном портике, обращённом открытой стороной во двор, где среди зелени виднелись несколько довольно мрачного вида двух- и трёхэтажных строений. Дверь, через которую мы вышли, снаружи была ничем не примечательна, а нимдары, по словам Гамова, её вовсе не видели. Мы прошли вдоль портика, затем — через решетчатую калитку… и я понял, почему Гамов решил привести нас сюда через портал. Улица, где он жил, судя по виду из окна, была ничем не примечательна, обычные городские дома, довольно старые. А здесь…

Ощущение возникло такое, как бывает, когда перед тобой в конце узкой улочки внезапно распахнётся море. Синева, простор и цельная, первозданная красота. Только здесь она была рукотворной.

Мы стояли на набережной, и тёмная синева взлохмаченной ветром воды словно подмигивала нам золотыми искрами солнца. Широкая река ластилась к одетому гранитом берегу, как огромная кошка к строгому, но любящему хозяину, светлые здания на том берегу выросли, казалось, сами собой, так идеально они дополняли симфонию воды, солнца и ветра, а в вышине над ними, будто лишь на миг коснувшись взметнувшейся иглы шпиля, плыл крохотный золотой кораблик, и верилось, что это тот самый, из старинной песенки, что везёт в своих трюмах счастье.

— Какое чудо! — прошептал обычно ироничный Стефан, и я смог только согласно кивнуть. Гамов довольно улыбался, а Маша вообще выглядела такой гордой, словно сотворила это чудо собственными руками. Нам дали ещё немного полюбоваться, а потом повели влево, к тому месту, которое именовалось «Стрелкой». Как выяснилось, мы находились не на берегу реки, а на огромном острове.

Теперь мы уже с нетерпением предвкушали новые чудеса. И город нас не обманул, щедро и искренне одаривая своей красотой, то строгой, чуть даже холодноватой, то внезапно-вычурной, то тёплой, почти домашней. Небо сияло так ярко, будто его специально к нашему приезду вымыли с мылом, солнце не обжигало, а ласково согревало, ветер был тёплым и каким-то уютным, и всё было настолько замечательно, что даже не верилось.

В магазины мы в этот день не пошли. Гамов махнул рукой и сказал, что не стоит портить первые впечатления толчеёй и очередями, а если погода вдруг испортится — потренируемся лишний раз в трансфигурации. Заметив к слову, что с погодой нам отчаянно повезло, слякоть и дождь бывают куда чаще, даже летом. Я попробовал представить, как всё виденное нами сегодня будет выглядеть в ненастье, и с удивлением понял, что всё равно будет красиво. Даже почти захотелось, чтобы наползли тучи и можно было прямо сейчас проверить это.

— А ведь город принял вас, мальчики, — с удовольствием заметил Гамов. — И это хорошо. Некоторым здесь бывает ужасно неуютно, а вам ведь как минимум год жить.

Я вслух удивился: разве здесь может быть неуютно? Гамов кивнул:

— Есть люди, которых город отталкивает, не пускает в себя. Они не в состоянии по-настоящему оценить его красоту, для них это просто большое скопление более-менее старинных домов… ну да это ещё не беда. Бывают — достаточно редко — те, кого он активно не любит. И вот им здесь не жизнь, для них будет тьма и в солнечный день. Питер привередлив в своих привязанностях, но если кого принял — то полностью и навсегда.

— Питер? — удивился я. Маша рассмеялась и произнесла какую-то рифмованную фразу по-русски.

— На болотах рождённый, три раза крещённый, — перевёл её отец. — На самом-то деле — четыре раза, но про первый всегда забывают. Санкт-Петербург — так назывался этот город два века, потом был переименован в Петроград, но это, в сущности, просто перевод с немецкого на русский. А после смерти Ленина стал Ленинградом. Но в разговорах и сейчас нередко Питером называют, так короче. Всё-таки основал его Пётр, как ни крути, так что имя заслуженное.

Он посмотрел на нас, понял, что мы половины не поняли, и пообещал дать почитать симплитский учебник истории.

— Ну хорош же, правда? — встряла Маша. — Ну признайтесь, что не хуже вашего Парижа!

— Не хуже, — согласился Стефан. И добавил задумчиво: — Другой.

Я с ним мысленно согласился. Да. Не хуже. Может, и не лучше. Просто — другой. Моложе? Открытее? Хотя, наверное, не в возрасте дело. Париж — земля, Ленинград — море. Хотя моря мы как раз пока не видели, но оно как-то… ощущалось, что ли?

Наверное, я должен был бы возненавидеть море. Только не возненавидел. Глупо искать виновных там, где виновата только судьба. Даже если очень хочется.

У моря нет разума. Оно не злое и не доброе. Оно просто — есть. И оно прекрасно.

И в жилах этого города шумело море. Северное. Незнакомое.

Прекрасное.

* * *

Разговор о Париже напомнил Стефану об обещанном Жану письме. Да и Ромен Араням писать обещал. И Мату просил сообщить, как устроятся.

На вопрос Гамов пояснил, что в России для переписки издавна используют в основном трансгрессию, слишком уж велики расстояния. Некоторые, правда, и сейчас держат почтовых птиц, чаще всего особую породу соколов, кое-где и голубей, как во Франции или даже сов, как в Англии. Но редко. Так что письмо надо просто положить в специальный конверт, надписать адрес и опустить в почтовый ящик — всё как у симплитов. Конверт он даст, а ящик есть на Магфаке.

За разговором они снова вышли к мосту, который перешли в самом начале прогулки. Мост этот незамысловато назывался Дворцовым в честь расположенного рядом Зимнего дворца, когда-то — королевской резиденции, а сейчас музея. Гамов сказал, что его дом расположен на острове, недалеко от Университета, так что моста было не миновать. На середине Гамов указал на четыре массивных полукруглых выступа:

— Видите? Это по проекту основания башенок, только их никогда не построят.

— Почему? — Стефан искренне удивился. Башенки на мосту просто-таки напрашивались.

— Мост строили в девятьсот четырнадцатом и не успели закончить отделку — началась Первая Мировая война. Потом — революция, Гражданская война... в общем, не до того было. А достраивать решили весной сорок первого… не смотрите так удивлённо, это для вашей страны война началась в тридцать девятом, а для нас — в июне сорок первого. Ну а мост предпочитают больше не трогать, леший с ней, с отделкой.

— Там что, кто-то проклятье наложил, да ещё такой силы? — заинтересовался Стефан.

— В том-то и дело, что нет, во всяком случае, обнаружить ничего не удалось. Но, как говорится, бережёного бог бережёт, а мост и так неплох.

С последним трудно было не согласиться.

Дом, где им предстояло прожить два месяца, и правда был всего минутах в двадцати неторопливой ходьбы от Университета. Вечер ушёл на написание подробных писем и изучение русского алфавита, который вроде бы и был похож на привычный, но в деталях сильно отличался. А правильно произносить «щ» и «ц», не говоря уже о чёртовом «р», научиться вот так, за один вечер, оказалось просто нереально. И заклинания тут, увы, помочь не могли. А они ещё на латынь ругались! Теперь даже английский с его заковыристыми «w» и «th» казался Стефану вполне приемлемым. Утешало только то, что, по словам Гамова, русских с французским вариантом произношения поджидали не меньшие трудности.

Следующая неделя оказалась сплошным праздником. Было решено, что им надо «дать время освоиться», что означало в основном длительные прогулки по городу, чаще всего в сопровождении Маши. Характером Гамова-младшая и впрямь напоминала Николь, а потому с ней было легко и весело. Вечерами можно было посмотреть телевизор, что для Стефана оказалось развлечением само по себе, даже вне зависимости от сюжета передач. Ну забавно же! В их семье и кино-то сильно не одобряли.

А ещё они учили русские слова: сначала Маша их вслух проговаривала, потом выдавала список. Наложенное Гамовым заклинание помогало за один вечер выучивать несколько сот слов и выражений, после чего начиналось самое страшное: научиться правильно обвешивать их суффиксами, префиксами и окончаниями, количество которых в русском языке плохо поддавалось исчислению, а правила употребления — логике. По крайней мере, логике нормального европейца. Вот с построением фраз особых проблем не возникало — у Стефана очень скоро создалось ощущение, что сами русские делают это, по их собственному выражению, как бог на душу положит.

По магазинам они всё же прошлись, купив обоим по летней куртке, а Стефану ещё и свитер. И пару складных зонтиков из Японии, за которыми пришлось долго стоять в очереди. Погода, как и предсказывал Гамов, на третий день испортилась, но это не особенно огорчало. На ботинки отлично ложилось заклинание непромокаемости, а город был хорош и в дождь.

Потом праздник кончился, и начались суровые будни.

Из дневника Ромена Шасёра

Обещанное тестирование показало следующее:

В Трансфигурации мы были далеко впереди программы, причём даже в теории, не говоря уже о практике. В Чарах — примерно соответствовали местному стандарту, то же и в Нумерологии. В Зельях были несколько впереди практических аспектов программы — рецепты зелий, свойства отдельных компонентов, умение сварить что-нибудь не слишком простое, зато совершенно не разбирались в теоретических вопросах, типа: «Почему три капли крови гарпии резко усиливают действие костеростного зелья, а пять — превращают его в яд?». В магобиологии опять-таки неплохо знали практические аспекты и хуже — чисто теоретические. Этот предмет делился на травоведение, почти повторявшее нашу гербологию, и твареведение, показавшееся нам похожим на гибрид Ухода за Магическими Существами и Защиты от Тёмных тварей. История магмира сильнее привязывалась к событиям симплитской истории, но, в общем-то, положение и здесь было не слишком трагично. В отличие от магической географии, которую у нас не преподавали вообще, равно как и Ремёсла. Курс Знаки и Символы включал знакомые нам Руны, но и в нём было много такого, что знакомым не было. А в новом учебном году должна была добавиться ещё магофизика, о которой мы вообще раньше не слышали, и как минимум один из «заклинательных» языков — латынь, греческий или старославянский. Нам, правда, с некоторой долей ехидства предложили выбрать гэльский, и пусть тогда администрация мучается. Идея была соблазнительна, но судя по тому немногому, что я знал об этом языке — мучения администрации не шли бы ни в какое сравнение с нашими, если бы им всё же удалось найти преподавателя. Так что мы скромно выбрали латынь, которую и так прилично знали. И мужественно засели за учебники, вооружившись восхитительно полезным артефактом: очками, в которых текст виделся нам на родном языке, хотя был написан по-русски. Судя по всему, артефактом редким и дорогим, поскольку выдан нам был в единственном экземпляре и с наказом «обращаться бережно». Так что читать приходилось вслух, по очереди.

Занимались мы в основном в университете, Гамов разрешил устроиться в одном из кабинетов, хозяин которого был со студентами на практике. Надо сказать, нам всячески помогали: охотно разъясняли непонятное, находили в библиотеке нужные книги, стоически выносили наши старания изъясняться на русском и приносили прямо в кабинет еду из столовой, не говоря уже о всевозможных домашних вкусностях.

Незаметно подкралось полнолуние, о котором я почти забыл за новыми впечатлениями, да оно само напомнило, за несколько дней начав мучить привычной полубессонницей с муторными, беспокойными и странно притягательными снами. Я ждал его с почти позабытым ужасом, но всё оказалось простым и едва ли не приятным. Накануне Гамов порталом переправил нас в небольшую лесную сторожку, оставил запас продуктов на три дня и велел далеко не убегать. Так что ночи превращений — в этот раз их оказалось две — я провёл так, как уже успел привыкнуть. К хорошему всегда привыкаешь быстро. Правда, вместо двух спутников у меня теперь был только один, зато была гарантия, что никакие случайные туристы сюда не сунутся. Само превращение не стало приятнее, но мчаться по ночному лесу, окунаясь в недоступные людским чувствам звуки и запахи, ощущая тёплый, дружеский запах бесшумной тенью скользящего рядом пса, а потом весело бороться с ним, по-щенячьи катаясь по росистой предутренней траве — это было почти счастьем. И закрадывалась мысль: а зачем всё? Мысль была муторная, эгоистичная. Я отлично понимал, что сегодняшнее не навсегда, что Стефан недолго будет рядом, скоро у него появится своя, отдельная жизнь, а я опять останусь заперт в четырёх удушающих стенах и к тому же никогда не осмелюсь поднять взгляд на девушку, ибо обманывать любимую не смогу, а кто же по доброй воле согласится связать свою жизнь с оборотнем? А если и согласится… статистику я читал и даже самая низкую из вероятностей рождения ребёнка-оборотня считал слишком высокой[1].

Умом я это всё понимал, но... Перед возвращением, ожидая прихода Гамова, я додумался даже до того, чтобы попросить Траншена оставить меня на остальные полнолуния одного. Он потянулся было покрутить пальцем у виска, но тут же сообразил, в чём дело:

— Раздумать боишься?

— Ну, не то, чтобы... — промямлил я.

— Боишься, — констатировал он. — Может, уже раздумал?

— Нет!

— Ну и ладно. Не дёргайся, так ты меньше сил теряешь, а они тебе ещё понадобятся. Если хочешь, устроим тебе весёленькое полнолуние следующей весной, поближе к делу. А пока не лишай меня невинного удовольствия.

Последние месяцы он постоянно ныл: «Скорее бы полнолуние», но не знаю, что тут было от предвкушения ночных прогулок, а что — от не слишком тактичной попытки избавить меня от комплексов. Сам-то он мог перекидываться в любой момент, ему-то что до фаз Луны?

Через пару дней после возвращения Гамов повёл нас в Магический Кадетский корпус, где Стефану предстояло учиться владеть мечом. Мы уже знали, что Гамов сам заканчивал когда-то Корпус, правда, дипломатическое отделение. Гордая за отца Маша рассказывала, что он единственный сумел стать серьёзным учёным, чаще всего выпускники Корпуса продолжали карьеру боевых магов, а те, кто выходил в отставку, занимались ремёслами или торговлей. А Гамов, выслужив право на отставку, сумел поступить на Магфак и сразу по окончании стандартного четырёхлетнего курса получить звание магистра. Это, поясняла Маша, было очень непросто, поскольку образование Корпус давал специфическое, там учили многому, чему не учили больше нигде, зато многие обычные предметы были здорово урезаны. Впервые же про Корпус нам рассказал сам Гамов, когда мы спросили, как он умудряется колдовать без палочки. Оказалось, что роль магического концентратора у него выполняет перстень на указательном пальце, на который мы и раньше обратили внимание. Такие перстни, пояснил Гамов, делают тем, кого готовят для работы в симплитском мире, они позволяют колдовать, не привлекая к себе излишнего внимания, к тому же их куда сложнее сломать или потерять. Широкому распространению такого вида концентраторов мешает редкость материалов: сверхчистое метеоритное железо и тектиты, уникальные камешки, образовавшиеся при ударе кометы о Землю. Довольно невзрачные на вид, они обладают невероятной концентрационной способностью и к тому же сами настраиваются на того, кто первым к ним прикоснётся. Так что добывать для себя камешек каждому приходится самостоятельно, зато перенастроить перстень невозможно, тогда как палочка чужого хоть и хуже, но слушается.

Ехать решили на метро, и эта поездка обернулась очередной неожиданностью. В парижском метро мы не бывали, но Жан говорил, что ничего особенного, туннели да платформы. Может, и так… здесь под землёй таились роскошные залы, которых не постыдился бы и королевский дворец. Район, где мы вышли на поверхность, был довольно новый, как здесь говорили, «послевоенный». Однако дом красного кирпича, стоявший на развилке двух углом расходящихся улиц, выглядел куда старше. Гамов коснулся перстнем двери, и она послушно открылась, пропустив нас не в прихожую, а в просторный двор, окружённый двухэтажными, строгого вида строениями. У входа дежурил парень примерно нашего возраста, в одежде которого по каким-то неуловимым приметам угадывалась военная форма. Гамова он то ли знал, то ли заметил перстень: почтительно ему отсалютовал, удостоив нас лишь короткого взгляда, в котором, впрочем, мелькнуло любопытство.

Директор Корпуса встретил нас радушно. Был он весьма немолод и, судя по разговору, уже занимал эту должность, когда Гамов там учился. Бывшим учеником он, похоже, гордился, а с нами разговаривал суховато, но уважительно. Хотел даже сам показать территорию, но на выходе из кабинета его перехватил немолодой мужчина, до того похожий постной физиономией на нашего Позье, что мы по привычке постарались прикинуться предметами интерьера (а то ещё отправит пол мыть, заявив, что плохо ноги вытираем…) Директор, как мне показалось, охотно последовал бы нашему примеру, но покорился судьбе, велев Гамову всё показать самому и познакомить нас с наставником Лаптевым, который должен быть в фехтовальном зале.

Территория Корпуса оказалась большой: кроме трёх зданий — учебного, жилого и тренировочного, там имелся обширный сад с открытым бассейном, конюшня и тренажёрная площадка, огороженная кирпичным забором с вплетёнными прямо в кладку защитными заклинаниями. Наставника мы нашли, как и предполагалось, в фехтовальном зале. Они с Гамовым встретились как старые знакомые — оказывается, учились в одно время, хоть и на разных курсах. Лаптев был невысок, коренаст и с первого взгляда совсем не похож на мастера-фехтовальщика. На меня он посмотрел с лёгким любопытством, а вот Стефана окинул внимательным, оценивающим взглядом, после которого так и хотелось повесить на шею табличку «Мене, текел...». Стефан вспыхнул, но смолчал, чем, кажется, повысил оценку на балл-другой. Наставник велел ему взять тренировочный меч из специальной подставки в углу зала и попытаться напасть. Ничего, разумеется, у Стефана не вышло, хотя он честно старался. С защитой тоже не получилось. Получив пару чувствительных ударов, Стефан сменил тактику — не пытался больше парировать, а начал уклоняться, используя меч в руке только как противовес. Это помогло ненадолго, но мне показалось, что в мысленной ведомости появился ещё один плюс. Наконец, наставнику надоело избиение младенца, и он опустил меч. Стефан несколько раз глубоко вдохнул, пытаясь выровнять дыхание, и очень печально сказал по-русски: «А я считал себя ловким...», добавив вполголоса пару выражений на латыни. Определённо не тех, что задавали на уроках

— Для необученного ты ловок, — возразил Лаптев, — а для шестнадцатилетнего — весьма самокритичен.

Стефан капельку высокомерно сообщил по-французски:

— Истинный аристократ всегда готов признать свои недостатки, ибо они с очевидностью меркнут перед его достоинствами.

Гамов с усмешкой перевёл, а на недоумённый взгляд пояснил:

— Мальчик из очень знатной семьи, Костя.

— Учтём, — с несколько преувеличенной, как мне показалось, угрозой пообещал Лаптев. — А сейчас задавайте вопросы, если они у вас есть.

— А почему в Корпусе изучают холоднее оружие, его же на войне давно не используют? — тотчас спросил Стефан. На родном языке, разумеется — составить такую сложную фразу по-русски мы пока не могли.

— Фехтование полезно для всякого человека, оно развивает реакцию и учит лучше владеть своим телом, — ответил Лаптев, выслушав перевод. — Хотя в человеческих войнах сейчас действительно может пригодиться нечасто. Но есть существа, убить которых можно только холодным оружием, — он искоса взглянул на меня. — Например, оборотень в волчьем обличии.

— Правда? — невесть чему обрадовался Стефан. — Вот, значит, почему мечом надо, да?

— Да, — кивнул Гамов. — Строго говоря, для оборотней смертельны ещё и пара-тройка заклинаний, но после них уже не воскресишь. Прости, Ромен, тебе такие рассуждения слушать неприятно, наверное?

Я помотал головой. Причём искренне — почему-то меня действительно это ничуть не задело. Даже интересно было, я раньше не подозревал, что для оборотня безопасно огнестрельное оружие.

— Ну, не то, чтобы «безопасно», — пояснил Лаптев. — Убить — не убьёт, но очередь из автомата, например, выведет из строя надёжно и надолго. А добить — уже не проблема, если знаешь, как. Так что если вы, молодой человек, уже представили себя на поле боя — не советую.

Я только пожал плечами. Вряд ли в истории было много боёв, происходивших ночью в полнолуние.

— А если уж говорить о боях, — продолжал наставник, — существуют заклинания для защиты от огнестрельного оружия.

— А от холодного?

— Тоже, но они антагонисты — наложить можно либо то, либо другое. Угадайте с одного раза, что выберет современный маг?

— Не участвовать в симплитских драках? — невинно предположил Стефан.

— Лёшка, где ты взял такого умного мальчика?

— Оно само приползло... не обращайте внимания, мальчики, это анекдот такой. Ну что, Костя, займёшься?

— А то меня кто спрашивал! Ладно, не дёргайся, конечно, займусь. Материал хороший, обработаем.

С этого дня Стефан ежедневно тренировался в зале университета, а трижды в неделю ездил в Корпус. Мне же запретили даже смотреть на бои. Лаптев сказал:

— Чтобы к рефлексам оборотня ещё и человеческие добавить? Так тогда с тобой вовсе никто не справится.

Я понимал, что это справедливо, но было всё равно завидно. Стефан утешал:

— Не переживай, я тебя потом сам обучу, если захочешь.

Воинская наука давалась ему нелегко. Лаптев практиковал жёсткий стиль обучения, синяки даже лечебные заклинания до конца не брали. Впрочем, Стефана это только раззадоривало.

Так прошло почти полтора месяца. А потом лето как-то неожиданно закончилось, и наша жизнь снова изменилась. Правда, на этот раз не столь радикально.

* * *

Оказывается, они успели отвыкнуть от жизни в общежитии даже больше, чем обычно за каникулы. Хотя, конечно, и общежитие тут было другое. И главное различие было не в условиях жизни и даже не в ином распорядке дня. Взаимоотношения были какими-то другими. Ромен говорил — семейными. У самого Стефана таких ассоциаций не возникало, ну так и семья к него была… Семья в общем. С большой готической буквы.

Здесь Стефану нравилось гораздо больше.

Школьники и студенты жили вместе, в отдельном доме, минутах в десяти ходьбы от Университета — даже ближе «преподавательского». Жили по два человека в комнате, на каждую комнату приходился крошечный санузел с душем — как им сказали, для обычных студенческих общаг роскошь неслыханная. Но это-то от Абри-де-Монтань не особо отличалось, а вот комната отдыха с телевизором... в Убежище и слово-то такое не все слышали. Стефан вот не слышал. До знакомства с Жаном. Даже у Ромена ничего такого не было, только радио. Впрочем, из их товарищей по первому, он же шестой, классу, дома этакое чудо техники было только у одной девочки, Вали Столетовой.

Валя и её подружка, Алёна, были местными, из Института Благородных Ведьм, в быту именуемого Рощицей. Остальные приехали из разных концов страны и учились прежде в разных школах, каждая со своими правилами и несколько различающейся программой. Попытки выяснять, чья школа лучше, преподаватели (здесь их называли Наставниками) пресекали решительно. На торжественном собрании в первый день занятий Старший Наставник произнёс речь, в которой подчеркнул: каждая из Школ имеет старинные традиции, равно уважаемые в магическом мире, и ни одна до сих пор не доказала своего превосходства, равно как и ни одна не давала повода считать себя ниже других. Далее он упомянул имена наиболее известных выпускников каждой из Школ. Славные имена, некоторые Стефан даже помнил, по Истории магии изучали. И Вольфганг Сторм, автор классических «Основ трансфигурации живого», оказывается, в Ленинграде учился. То есть в Петербурге. Стефану это показалось странным — имя-то, вроде, совершенно не русское.

В классе их оказалось тринадцать: семь парней и шесть девочек. Ведьмино число — интересно, случайно или нет? Для практических занятий класс делили пополам, каждый раз по-другому, так что они с Роменом часто оказывались в разных группах. Вначале Стефан даже переживал за друга — Ромен, по его мнению, был слишком уж стеснительным, чтобы по-настоящему постоять за себя. Но потом успокоился. Никто их обижать не собирался, относились даже как-то слишком вежливо. Поначалу. Потом привыкли и стали относиться как к своим.

Стефану это понравилось. Он любил это ощущение — быть своим.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Общежитие нам понравилось. Дом был старинный, но внутри здорово переделанный, со всеми благами цивилизации, даже телефон был, правда, только внизу, у вахтёра. Табличка у входа гласила «Общежитие № 13» — похоже, у кого-то в администрации было хорошее чувство юмора.

День начинался с пения петуха — правда, не настоящего, а магической фигурки, игравшей роль будильника. Витя Градов, у которого дед закончил Магфак ещё в прошлом веке, рассказывал, что эти бронзовые петушки стояли в комнатах уже тогда и уже тогда выглядели старинными. Весёлое кукареканье поднимало нас в будни в семь утра, а в выходные — в восемь. Через час (идти полагалось пешком, благо, недалеко) в столовой Магфака ждал завтрак, а в девять начинались занятия. Первая половина дня была посвящена магическим предметам, вторая делилась между симплитскими, то есть по-здешнему нимдарскими, и самостоятельной работой в библиотеке. После ужина можно было при желании позаниматься часок практикой под надзором дежурного наставника. Эти занятия не были обязательными, так что ребята иногда пропускали их, убегая в кино или просто погулять. Мы со Стефаном — тоже, но по другой причине: с практикой у нас и так было неплохо, а вот теорию и симплитские предметы требовалось штудировать дополнительно. Особенно Стефану, дважды в неделю пропускавшему часть вечерних занятий. Третий раз он ездил в Корпус по воскресеньям и проводил там всю первую половину дня.

Возвращаться в общежитие требовалось не позже одиннадцати вечера. Студенты могли приходить и позже или не приходить вовсе, но об этом следовало заранее предупредить дежурного вахтёра или хотя бы позвонить ему по телефону. Нарушение каралось внеочередной уборкой общих помещений: домовых эльфов в России не существовало, чистоту в общежитии поддерживали студенты, дежурившие по графику, и школьники — в качестве наказания. У себя каждый прибирался сам, как хотел, но периодически устраивались проверки, и грязнулям опять-таки приходилось убирать уже не только свою комнату. Правда, пользоваться бытовыми заклинаниями не возбранялось.

В воскресенье обязательных занятий не было, но библиотека и тренировочный зал работали. И спортзал. Физкультура числилась обязательным предметом, ей отводилось четыре часа в неделю, а желающие позаниматься дополнительно могли приходить в зал в выходные или вступать в университетские секции. Какие-то магические игры существовали, но наиболее популярными, как ни странно, были симплитские волейбол и настольный теннис, а у девочек — гимнастика. Тот, кто не хотел в воскресенье тащиться в столовую, мог накануне взять свою порцию «сухим пайком» — пирогами с мясом, капустой, рыбой и яблоками, а чай приготовить у себя с помощью магии. Мы нередко так и делали, особенно в плохую погоду. Кафе в общежитии тоже было, но за деньги. Школьникам, правда, выдавали «карманные» — по двадцать рублей в месяц, но это было не так уж много, а просить у Гамова мы стеснялись. И так на всём готовом живём.

Постепенно мы втягивались в режим, начинали разбираться в тонкостях языка и всё меньше нуждались в «очках» для чтения учебников. Наставники относились с пониманием, никогда не отказывая в пояснениях. Отношения с одноклассниками тоже складывались на редкость удачно.

Вначале к нам просто приглядывались — с некоторой долей осторожности. Потом привыкли и попытались проверить, как выражался Павлик Лисицын, «на вшивость». Проснувшись однажды утром, мы обнаружили, что тапки приклеены к полу. И ботинки тоже. Стефан восторженно присвистнул: дверь мы, положим, не заперли, но спали оба довольно чутко, так что неизвестному злоумышленнику пришлось действовать очень тихо. Минут десять спустя, когда выяснилось, что ни одно известное нам отменяющее заклинание не действует, наше мнение о шутнике повысилось ещё на несколько пунктов. Но восхищение-восхищением, а опаздывать на завтрак не хотелось, на занятия — тем более. Я уже начал присматривать, что можно трансфигурировать в обувь, когда Транщан подозрительно потянул носом, быстренько заблокировал дверь и перекинулся. Минуты две старательно обнюхивал непокорную обувь и пол вокруг, потом вернулся в человеческий облик и сообщил:

— Это вообще не заклинание. Это клей!

Теперь была моя очередь восторженно присвистнуть. Это ж к самым кроватям подобраться надо было! Да и вообще, если бы не собачье чутьё, мы бы ещё неизвестно сколько пытались расколдовать ботинки прежде, чем мысль об обычном клее закралась в голову. Вспомнилась наша детская шутка с леской. Нет, всё же у магов мозги как-то по-особому повёрнуты!

На завтрак мы всё же не опоздали, но только благодаря освоенным когда-то избирательным очищающим заклятьям (всё же противостояние с даламьеровской кодлой приносило некоторую пользу). Стефан был явно доволен и что-то замышлял. Вечером он велел:

— Когда все уснут, покараулишь, а я по следу пройдусь.

— Что ты задумал? — встревожился я.

— Я запах запомнил. Пробегусь по комнатам, посмотрю, кто это у нас такой талантливый.

— Ненормальный! А если кто увидит?

— Ерунда, пока дверь открывается, я перекинуться успею.

Затея была опасная, но я знал: когда он что-то уже решил, отговаривать бесполезно. Я и не стал: самому было интересно. Всё, впрочем, прошло удачно, даже очень. Стефан определил не только комнату, но и выяснил, кто из её обитателей был исполнителем, а кто сторожил за дверью — мы точно помнили, что Павлик сегодня в Комнату отдыха не заходил, так что потребовалось всего лишь определить, который из двух следов там присутствует.

— Что будем делать? — спросил я, закрывая за собой дверь комнаты (и на этот раз не забыв запечатать её сторожевым контуром).

— Спать, — хихикнул Стефан. — Завтра я с ними разберусь.

— Давай только без членовредительства!

— Не переживай, всё будет сугубо в рамках закона.

В этом у меня были некоторые сомнения, мой драгоценный друг обычно плевал на все и всяческие рамки, кроме тех, что устанавливал для себя сам. Но в чужом дому, к моему глубокому облегчению, он предпочёл вести себя сдержанно. «Всего лишь» приклеил шутникам ботинки к ногам Заклятьем Вечного Приклеивания. Фокус был в том, что снять это заклинание мог только тот, кто наложил, а ноги — не пол, от них ножом не отковыряешь.

Павлик и его «сообщник» Ростислав проявили завидное упорство, сдавшись на милость победителя только через неделю. И так искренне восхитились быстротой, с которой мы их вычислили, что история, грозившая враждой, стала основой если не дружбы, то приятельства.

Это была не единственная попытка, но после пяти лет «тренировок» пронять меня было сложно. А Стефана — и вовсе невозможно, ибо остроумные каверзы он встречал с искренним восторгом, а неостроумные — с аристократическим презрением. И долго в долгу не оставался, умудрившись при этом и дальше держаться в рамках здешних, более строгих, чем наши, правил. Впрочем, при том количестве материала, которое нам приходилось изучать помимо общей программы, времени на особо заковыристые шалости просто не оставалось.

С Гамовым мы виделись чаще всего за обедом, он почти каждый день подсаживался к нам за столик, чтобы расспросить, как идут дела, и передать привет «от прекрасных дам». В школе он вёл факультативный курс «Основы боевой магии», на который мы записались, но посещали из-за загруженности через раз. Общего боевого курса не было, защитные заклинания изучали на Чарах, способы борьбы с опасными существами — на Твареведении, а обереги, которые у нас почему-то вообще почти не использовались — частично на Знаках, но в основном на Ремёслах. Из последних Стефан неожиданно выбрал вышивание, сказав, что его это забавляет. К ещё большему моему изумлению, не он один. Этим, с моей точки зрения, чисто женским, делом занимались ещё два парня из нашего класса, и получалось у них очень неплохо. Зато одна из девочек весьма ловко управлялась с кузнечными принадлежностями. Сам я пошёл было по примеру отца на плетение, но потом попробовал лепку и неожиданно для себя увлёкся, особенно после того, как Наставник однажды поставил меня в пример другим, более опытным. В младшей школе изучали основы всех ремёсел, так что, в отличие от нас, остальные делали выбор осознанно.

Загружены мы оказались едва ли не плотнее, чем в прошлом году перед экзаменами, времени на прогулки не оставалось абсолютно. Разве что по магазинам пару раз прошлись, да и то исключительно в силу необходимости. Хотя в университетской школе не было строгой формы, от мальчиков требовался «деловой» костюм и светлая рубашка или тонкий джемпер. Девочки носили то же самое, но с юбкой. Можно было и с брюками, только строгого фасона, а не джинсы или модный «клёш». Говорили, что в старших классах симплитских школ тоже разрешали носить костюмы, разве что там девочкам брюки не дозволялись. А вообще-то у них форма была, забавная такая, с передничками. Интересно, у нас в симплитских школах тоже форма есть? Никогда не обращал внимания. В той, куда я ходил в детстве, не было, ну так это же провинция, в столице могло быть и по-другому.

Костюмы мы купили в обычном универмаге, а вот за верхней одеждой тётя Саша сводила нас в магический. Простуду, заявила она, легче предотвратить, чем лечить, а профессионально наложенные заклинания всегда себя оправдывают. На осень наша одежда ещё как-то годилась, но для местной зимы, как нам объяснили, требовалось что-то посерьёзнее.

Запутанная система магазинов и магазинчиков располагалась под крышей, а вход был через одну из неприметных дверок симплитского универмага с забавным названием «Апраксин двор». Мы с удовольствием пробродили там часа два, просто разглядывая товары, стоически перенесли примерки и мгновенно согласились с выбором мадам Гамовой: всё равно в здешней моде она разбиралась лучше, как и в здешней погоде. На всю верхнюю одежду и особенно на обувь были наложены постоянные заклятья непромокаемости, а куртки тётя Саша выбрала с капюшонами — и то, и другое мы вскоре смогли оценить по достоинству. Удивительно красивая золотая осень быстро сменилась промозглым холодом с постоянно сыплющимся и тут же тающим под ногами снегом. Поневоле пожалеешь о родной школе, где при желании можно было из-под крыши почти не вылезать, разве что двор пересечь. И ещё ужасно не хватало камина, хотя батареи центрального отопления объективно грели куда лучше. Но мы соскучились по живому огню.

На дни полнолуния Гамов, как и в самый первый раз, переправлял нас в лесную сторожку, в окрестностях которой нам разрешалось бегать в своё удовольствие. Где она находилась, мы как-то всё забывали спросить, но явно далеко от Ленинграда, погода там была совершенно другой. И существенно более приятной. Ленинградская погода вошла в поговорки столь же прочно, как лондонская и, увы, справедливо.

Сохранить мой секрет в здешних условиях оказалось невозможным, через два месяца его знал весь класс, а через три — всё общежитие. Правда, особой сенсации эта новость не вызвала. Кое-кто начал коситься подозрительно, но больше оказалось откровенного любопытства. И сочувствия. Особенно после того, как выяснилось, что оборотень я не наследственный, а кусанный, причём в порядке мести. Убедившись, что тайна перестала быть тайной, Стефан не счёл необходимым дальше играть в молчанку и красочно живописал все известные ему подробности. Как оказалось — правильно сделал, из странного и подозрительного существа я разом превратился в героя борьбы с мировым злом, хотя в чём заключался героизм (да и борьба тоже), я так и не понял. Опасаться меня, кажется, не опасались, даже выходцы из тех мест, где к оборотням относились крайне негативно. Видимо, здесь больше доверяли администрации: раз она сочла возможным принять в школу оборотня, значит и меры безопасности обеспечит[2]. Правда, парочка десятиклассников начала проявлять открытую неприязнь, но дальше слов зайти не решилась и в результате только подставилась под острые язычки Павлика и Алёны, кинувшихся на защиту «своего». Мы со Стефаном ещё недостаточно владели языком для словесных баталий.

Если о моей сущности знали все, то об истинной цели нашего здесь пребывания было известно очень немногим. А дома и вовсе только Жану и Дагоберу (Шатоне вроде как тоже знал, а вот Николь мы ничего не сказали — зачем девчонку зря нервировать?) Официально мы были участниками эксперимента по обмену в рамках международного сотрудничества, наши места в Убежище заняли две девочки из России. На недоумённый вопрос Стефана: «Как же директору удалось протащить через педсовет именно наши кандидатуры?» Гамов пояснил, что приглашения от Учебного Приказа были именными, а на следующий день принёс русский журнал «Будни трансфигурации», где мы с изумлением увидели свои имена под одной из статей. В которой с ещё большим изумлением узнали изрядно урезанное эссе, написанное Стефаном ещё в декабре на основе личного опыта. Опыт этот, кстати, обошёлся им с Жаном в неделю сбора мокриц в подвалах, а мне — в серьёзный выговор от Мату («Ромен, ты же разумный парень, ну неужели не можешь повлиять на своих буйных друзей?»), но само эссе тогда получило высший балл. Я осторожно спросил, как удалось организовать эту публикацию. Гамов пожал плечами:

— Да ничего особенного, статья действительно интересная, я только показал её редактору и попросил, если можно, не тянуть с публикацией.

Мне стало стыдно — получалось, я примазался к чужой заслуге. Стефан фыркнул и напомнил о раскопанном мной в библиотеке старинном трактате, который и навёл их на «светлую» мысль.

Незаметно подкрался день рожденья Стефана, оказавшегося самым старшим в классе. Выяснилось, что такие праздники здесь принято отмечать всем классом, вечером в столовой устраивался банкет, к которому одноклассники готовили шуточные поздравления: стихи, песенки, забавные сценки. Получился целый спектакль. Я в это действо был вовлечён совсем краешком, моей задачей было обеспечение секретности. Зато когда чуть позже началась подготовка к празднованию Солнцеворота, мы приняли в ней самое активное участие, на время даже слегка забросив занятия.

К этому времени мы уже начали немножко разбираться в здешней системе новогодних праздников, сложность которой порождалась самой простой причиной: упрямством русских властей, до самой Революции не желавших переходить на Грегорианский календарь. Церковь, как нам сказали, пользовалась Юлианским до сих пор, поэтому Рождества в России выходило два: привычное нам, которое здесь называли «католическим», и «православное», отмечавшееся седьмого января. Впрочем, Рождество здесь не отмечали вообще: маги с самого начала относились к христианству весьма прохладно, а нимдары после Революции объявили своё государство атеистическим. Зато Новый год праздновали и по «новому» стилю, и по «старому», что и породило так поразившее нас когда-то название.

Оба Новых года приходились на каникулы, возможно, поэтому на Магфаке праздновали Солнцеворот. А может, и не поэтому. Может, древние традиции соблюдали. Языческие.

[1] Вопреки распространённому мнению, наследование этого качества отнюдь не является стопроцентно вероятным, известны случаи, когда даже у двух наследственных оборотней рождался обычный ребёнок. В оптимальном случае (ненаследственная ликантропия только одного из родителей) вероятность рождения ребёнка-оборотня не более 20%. (О нестандартных способностях. Журнал «Магия вчера, сегодня, завтра» №7, 2005 г., рубрика «Кто мы, какие мы»)

[2] Закон «О социализации оборотней» (ст.127-бис Российского магического законодательства), предписывает равноправие оборотней при соблюдении ими всех правил безопасности. Оборотней-магов обязаны принимать в учебные заведения и на любую работу, не связанную с ограничениями по здоровью. На время полнолуния их переправляют в особые заповедники, полностью закрытые от посторонних. Эту же услугу оказывают оборотням-нимдарам.

Грядущего Солнцеворота Стефан ждал несколько настороженно, подозревая, что это окажется что-то вроде их «Непобедимого Солнца», то есть скука смертная. Ничего подобного — праздник оказался красивый и весёлый, скорее, на Йоль похож. Отмечали его на большой поляне в лесу, в центре которой росла громадная и удивительно красивая ель. Учеников школы и студентов Магфака, вместе с преподавателями, отвезли туда на автобусах, что само по себе оказалось замечательным приключением — путь через тёмный заснеженный лес. Темнело тут зимой и впрямь рано.

Поляна оказалась заранее очищена от снега, а по окружности ждали своего часа двенадцать костров. Вначале все вместе с хохотом и спорами наряжали ель — каждый должен был наколдовать и подвесить украшение, причём так, чтобы все они гармонировали друг с другом. Свет для действа давали порхающие в воздухе цветные «холодные пульсары», наколдованные наставниками. Затем, правда, начались песнопения, но короткие. Хор наиболее музыкально одарённых студентов исполнил «Прощание и благодарение», торжественную песню в честь уходящего года, а следом — древний гимн Солнцу, призывающий его не оставлять Мать-Землю своей милостью и вновь согреть её животворящими лучами. С последними звуками гимна, приходящимися на полночь, все колдовские огни погасли, и старший из участников праздника зажёг первый костёр. Не магией и не спичками, а высекая огонь с помощью двух кремней, как делали это в незапамятные времена. Следующий по возрасту брал горящую ветку из первого костра и поджигал второй, и так шло дальше, пока вся поляна не оказывалась в кольце огней. Хор снова запел гимн, совсем не нудный, а радостный, после чего на поляне возникли пушистые ковры, а между ними — уставленные яствами скатерти. И начинался пир. В центре поляны, под елью, оставалось свободное пространство, где по очереди выступали все желающие. Выступления были всякие — и серьёзные, и шутливые. Стефану вторые нравились больше, он полагал, что на праздниках надо веселиться. Они с Роменом участвовали в нескольких смешных сценках из школьной жизни и имели успех — так и не исчезнувший пока акцент только добавлял веселья. А потом их уговорили спеть рождественский гимн. Некоторые, считавшие, что знают французский, даже пытались подпевать, и теперь уже пришла их с Роменом очередь веселиться. Но никто, кажется, не обиделся.

Потом начались игры, весёлые конкурсы и танцы. Ковры для этого убрали, скатерти тоже исчезли, зато по краям поляны, между кострами, появились столы с дымящимися самоварами и всевозможными сладостями. В некоторых самоварах оказался не чай, а горячий напиток из мёда и трав, по-русски — сбитень. Название было странным, вроде-бы ничего битого там не было. Хотя кто их, русских, знает? Но вкусно.

Музыка звучала словно сама по себе — то ли колдовство, то ли симплитская техника, Стефан хотел потом спросить, но так и забыл. Да и какая разница? Главное — весело!

Праздник закончился с первыми лучами солнца ещё одним приветственным гимном, который подхватили уже все. День выдался ясный, не иначе как Солнцу их славословия понравились. Вообще все говорили, что в этом году с погодой повезло, а то и оттепели случаются, а какой праздник если вместо снега каша? С этим Стефан был абсолютно согласен. Настоящая русская зима ему нравилась, главное — одеться правильно.

Преподаватели развеяли наколдованные украшения, убрали столы и посуду и загасили костры. Остатки угощения рассыпали по поляне, для лесных зверей и птиц. И заторопились к шоссе, где ждали автобусы. Без костров всё же стало зябко, хотя по здешним меркам мороз был не сильный.

В автобусе Ладомир Радославов помянул, что когда-то в древности «новый огонь» добывали ещё более сложным способом — «вытирали» с помощью двух деревяшек. Он вообще хорошо знал старинные обычаи и обряды, его предки были жрецами Радогаста в те времена, когда Нуары могли считаться нуворишами, за что Стефан проникся к нему глубочайшей симпатией. Не за саму древность рода, конечно, а за то, что Лад, как и он сам, не считал это поводом задаваться.

В России, кажется, вообще не существовало понятия «чистокровность». Древность рода могла быть предметом гордости, но брак с нимдарами вовсе не считался предосудительным. Иногда такие браки даже приветствовались, считалось, что они приносят в род «свежую кровь» и препятствуют вырождению. Например, жрецам, по рассказам того же Лада, невесту выбирали жребием из семи самых красивых девушек. И даже те из жрецов, что были магами, избегали влиять на жребий, соглашаясь с волей своего божества. Мужчина-нимдар, женившийся на колдунье, проходил обряд принятия в род, и дети, соответственно, носили фамилию матери. Но это тоже мало кого смущало.

Правда, так было до широкого распространения христианства, здесь оно магов тоже не жаловало. В христианские времена маг часто до самой свадьбы, а то и до рождения первенца не решался открыть избраннице свою сущность. Ну а волшебницам, если они оставались жить с мужем-нимдаром в его мире, приходилось мириться с двойной фамилией: мужниной для обычного мира и своей — для магического. Впрочем, современное российское (точнее, советское) законодательство разрешало мужу и жене иметь разные фамилии, а детям давать любую из них.

С вытирания огня Ладомир перешёл на другие древние обряды. Стефан слушал краем уха, пока не зацепился за словосочетание «истинный предстоятель». Предстоятелями, вроде как, называли верховных жрецов, а при чём тут «истинный»? Или опять какие-то лингвистические тонкости?

Стефан уже собирался задать вопрос, но Валя успела первой:

— Истинный? А они что, ещё и ложные бывают? Как опята?

Ладомир хмыкнул:

— Бывают обычные. А Истинный Предстоятель — это такое особое свойство. Оно передаётся по наследству, но примерно как прорицательский дар — не в каждом поколении. И даже реже встречается. Это умение... нет, даже не умение, а просто способность аккумулировать энергию человеческой веры и воплощать надежды в реальность. Например, засуха, урожай гибнет. Собираются люди в храме и молят о дожде. Если облаков нет, так даже сильный маг почти ничего сделать не сможет, сами знаете. Так вот, если жрец — Истинный Предстоятель, то дождь обязательно пойдёт, и тем скорее, чем больше молящихся и чем искреннее они верят в того, к кому обращают молитву. И люди потом говорят о чуде, не ведая, что сами его и сотворили.

— А если сам жрец не захочет исполнения молитвы? Может, у него запас зерна припрятан и ему засуха на руку? — съехидничала Алёна.

— Это не принципиально. Конечно, лучше, чтобы Предстоятель хотел того же, но тут уж что сильнее окажется — его противодействие или людская воля, в нём собранная. Как написано в одном трактате, «Истинный Предстоятель — это озеро, в которое стекаются ручейки желания, чтобы излиться рекой свершения». Можно построить плотину, но она не обязательно удержит воду. Можно слегка изменять русло, опытные Предстоятели, говорят, умели это, если были магами. Хотя проще сразу убедить людей захотеть нужного.

— «Если были магами», ты сказал? А что, это не обязательное условие?

— Нет, Истинные Предстоятели встречаются среди нимдаров даже чаще. Есть теория, что такими были многие особо успешные полководцы — они умели внушить воинам уверенность в своей победе, и эта уверенность, преломляясь в них, творила победу вопреки превосходству противника.

— Так что, если такой человек на футбол придёт — так выиграет та команда, за которую он болеет? — заинтересовался Ростислав Муромский, страстный болельщик.

— Нет, вера должна быть на нём сконцентрирована. Как в храме — Истинный Предстоятель должен быть жрецом, лучше всего верховным, а не просто одним из толпы. Вот если капитан или вратарь… ну, или, может быть, тренер — тогда должно сработать.

— Не обязательно, — включилась Найдёна Лисина, самая азартная спорщица в классе. — Болельщики одной команды будут желать, чтобы вратарь поймал мяч, а другой — чтобы не поймал. Что перевесит? И то, и другое, на него направлено.

— Не знаю, — признался Ладомир. — Надо у отца спросить, может, он…

— А в твоём роду были Истинные?

— Трое среди жрецов и в более поздние времена — четверо.

— А может, ты тоже Предстоятель? Поставим тебя в центр и начнём молить, чтобы всем сдать на одни пятёрки! — полушутливо предложил Павлик, не без оснований опасавшийся тройки по магофизике.

Ладомир, сам с трудом натянувший четвёрку в полугодовой контрольной, с сожалением помотал головой:

— Нет, всех, у кого в роду хоть раз встречались выявленные Предстоятели обязательно проверяют. Есть методы. А уж если семеро… только, похоже, на этом и остановимся, последний был четыреста лет назад, вернее, последние, отец и сын, что вообще уникальный случай.

— А ты бы хотел? — заинтересовался Стефан.

— Иногда, — признался Лад чуть виновато. — Но чаще — нет.

— Да ну вас, меркантилы, — фыркнула Найдёна. — Скажи лучше, если желание одно — всё понятно, а вот если несколько? Один молится о дожде, другой — о здоровье или хорошем урожае...

— Так это на самом деле одно, — возразил рассудительный Ромен. — Дождь вовремя — урожай хороший, урожай хороший — значит, все сыты и здоровы.

— А если кто-то о ребёночке просит? — спросила тихая десятиклассница, имени которой Стефан не знал, и залилась краской по самый затылок.

— Так ясно же — во время голода детей не рожают! — безапелляционно заявил Павлик. Таким тоном, как будто был по меньшей мере Целителем-акушером.

— Так уж совсем и не рожают? — возразил кто-то из десятиклассников, пристраиваясь на краешек сидения к Вале с Алёной. Следом подтянулись ещё несколько человек.

— А ну быстро по местам, мне только неприятностей с ГАИ не хватало, — цыкнул на них водитель. Ребята мигом послушались. Автобус принадлежал факультету, водитель-нимдар был отцом одного из магистров, так что про магию, разумеется, знал, но ещё лучше знал, что применять её к представителям власти остро не рекомендуется. Ну и вообще любил порядок.

Кричать через весь автобус никому не хотелось, так что дискуссия заглохла сама собой.

Стефан попытался вспомнить, слышал ли когда о чём-то подобном. Вряд ли это чисто славянская особенность… хотя кто их, славян, знает?

Думать совершенно не хотелось. Хотелось домой и спать. Ну почему нельзя трансгрессировать, а? Он ведь уже совершеннолетний!

На мысли, что надо срочно сдавать экзамен на лицензию, он всё же заснул.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Начались каникулы, и общежитие почти опустело, остались только те, кто рассчитывал использовать это время для сдачи «хвостов» — так здесь называли задолженности по учёбе. Новый год мы встречали у Гамовых, собралось человек двадцать гостей — родные и близкие друзья, было шумно и весело. Каждый принёс какую-нибудь безделушку, все их сложили в большой мешок, один из гостей нарядился Дедом Морозом — здешний аналог Пер-Ноэля — и наугад наделял всех подарками в обмен на песенку, стих или пантомиму. Гости дурачились, читая детские стишки нарочито писклявыми голосами или, наоборот, с торжественными завываниями и величавыми жестами. Я тоже прочитал стишок — самый дурацкий, который знал, в собственном переводе на русский. Шутку оценили, особенно те, кто понял оригинал. Стефан изобразил фамильное привидение — не знаю, насколько похоже, но смешно. После застолья с шампанским и домашними наливками все высыпали во двор, где тоже стояла наряженная ёлка, и устроили соревнование: кто лучше наколдует фейерверк. Вскоре к нашей присоединились ещё несколько компаний, кто-то выставил на открытом окне первого этажа магнитофон, и веселье растянулось до утра. Выпивки, вопреки расхожему мнению о русских застольях, было не так уж много, да и пресловутую водку почти не пили. Я попробовал из любопытства — гадость. Зато чернорябиновая наливка оказалась вкусной и довольно коварной, меня спас только холод, отгонявший хмель. Стефан перепробовал всё, но понемножку (как он утверждал — чтобы вкус не отбить), так что к утру трезвее него была только Маша. Впрочем, под ногами никто не валялся, на четвереньках не ползал и в драку не лез. Хотя под конец кое у кого язык начал заплетаться. У меня лично заплетались ноги, хорошо ещё, что до общаги было совсем близко.

Старый Новый Год официально праздником не считался и, соответственно, выходным днём не сопровождался, так что праздновали его скромнее, но тоже весело.

В отличие от остальных факультетов, на Магфаке не было зимней сессии, студенты сдавали только зачёты, а мы — писали полугодовые контрольные. Так что вернулись к учёбе тогда, когда «обычные» студенты досдавали последние экзамены, предвкушая отдых. И снова полетели дни, заполненные под завязку и почти неотличимые друг от друга. Незаметно подкралась весна и мой день рожденья, почти совпавший с ещё одним новым для нас праздником — Женским днём. Никто из парней толком не помнил, откуда пошёл обычай именно восьмого марта воздавать дань любви и уважения всем женщинам, девушкам и девочкам, но все охотно это делали в меру своих талантов и фантазии. Идея нам понравилась, мы предупредили о празднике Жана, он привлёк к делу нескольких приятелей и потом с удовольствием описал, как были изумлены их поздравлениями русские девочки. Соотечественниц, разумеется, тоже не обошли, за что потом и наслаждались повышенным дамским вниманием, на зависть всем непричастным.

Кстати сказать, мы тоже отнюдь не были обойдены вниманием прекрасного пола. Ну, ладно Стефан — этот наследник древнего рода был безнадёжно красив, а если добавить прочие качества, то стоило дивиться только, что поклонницы за ним толпой не ходят. Хотя на улице нередко оглядывались. Но девичье внимание в свой адрес я уж никак не ожидал, особенно учитывая, что о моей второй ипостаси здесь прекрасно знали. Не ожидал, но получил — и теперь не знал, что с этим делать. Пока что удавалось игнорировать, ссылаясь на тотальную занятость. Ну нечестно крутить с девчонками просто так! В смысле — если вообще жениться не собираешься, никогда. А если ещё и сам влюбишься? Нет уж! Вот если у нас получится…

Мой день рождения отпраздновали в уже привычном стиле: с песнями, шутками и кремовым тортом со свечами. А вечером, когда все подарки были рассмотрены, все поздравления прочитаны и мы наконец остались одни в комнате, Стефан сказал задумчиво:

— Вот мы с тобой и совершеннолетние.

Смысл его слов дошёл до меня не сразу, а когда дошёл, то, честно сказать, стало зябко. Нет, я не собирался отступать, но за прошедшие месяцы обилие новых впечатлений как-то слегка отодвинуло мысли об основной цели нашего здесь пребывания. Теперь же наставала пора действовать.

Мы решили было завтра зайти к Гамову на кафедру — не в столовой же обсуждать такие вещи, но тут он сам постучался в дверь. Извинился за поздний визит, ещё раз поздравил меня и заговорил, не забыв на всякий случай наложить Заглушающие чары:

— Ну что, небось завтра же в лес собрались?

— Не собрались, — с нехарактерной для него рассудительностью ответил Стефан. — Там сейчас утонешь, наверное.

— И даже наверняка, — согласился наш куратор. — Русский лес в распутицу хуже, чем пустыня в засуху. Давайте так, мальчики: завтра я вам принесу все материалы, какие нам удалось наскрести про встречи с Ягой, там и достоверные сведения и легенды — в общем, сами посмотрите. Потом подумаем, с чего вам лучше начать и чем продолжить, если сразу не выйдет. А поиски начнёте летом, вместо практики, я прослежу, чтобы вас к моей кафедре прикрепили.

Принесённую им кипу бумаг мы добросовестно проштудировали и убедились только в одном: они мало чем помогут. Или таинственная Баба Яга захочет с нами встретиться, или нет — и ничего тут толком не сделаешь. Шансов, к сожалению, было не так уж много, судя по некоторым материалам, магов она крепко недолюбливала, уж не знаю, из каких соображений.

За всеми делами весна пролетела ещё быстрее зимы. Отгремели салюты Дня Победы — одного из трёх нимдарских праздников, который маги в России отмечали наравне со всеми, как наравне со всеми участвовали в войне. Иногда с автоматом в руках, но чаще — с волшебной палочкой. Агрессивной политикой Гитлера с восторгом воспользовались тёмные маги всей Европы и самой России. Это не считая тех, кто ещё раньше примкнул к Ревнителям — а их приходилось считать в первую очередь. Так что битвы у магов и симплитов были свои, но Победа — общая, и отмечали её все вместе, торжественно и искренне, что крайне редко сочетается.

Почти сразу после праздника начались зачёты по практическим занятиям и годовые контрольные, и всё, что я помню из этого периода жизни, — мне всё время хотелось спать. Счастье ещё, что полнолуние пришлось на самое начало месяца. Мучения, правда, оказались не напрасными: мы каким-то чудом умудрились получить высокие оценки по всем магическим предметам и даже по двум нимдарским.

Первый день каникул пришёлся на полнолуние. А потом началась наша «практика».

* * *

Отчёт по практике Стефан писал за двоих. Уложился в полчаса, поскольку писать быстро умел, а текст успел продумать в подробностях ещё в лесу, времени хватило с избытком. Гамов назвал это произведение «малонаучной фантастикой», но подписал. Подписал бы, наверное, если бы там и вовсе был пересказ путеводителя по Среднерусской возвышенности.

Ничего у них не вышло.

То, что большинство нежити, в том числе разумной, не любит магов — вещь известная, и, в принципе, понятная. Поэтому с самого начала было решено, что никаких магических артефактов им брать с собой нельзя, а уж волшебных палочек — и подавно. Так что за лето они научились… чему только не научились! Ставить палатку, строить шалаши, спать на земле, завернувшись в магически необработанную суконную накидку; разводить костёр спичками, кремнями и обходиться вовсе без костра, питаться тем, что удавалось найти или поймать… последнее, правда, было довольно просто сделать, используя собачью форму Стефана, но очень сложно — не используя. В общем, полезных навыков у них появилось выше крыши, но утешало это не слишком.

Последний раз они пошли в лес не только без палочек, но и с полностью заблокированной магией, что исключало возможность трансгрессии. Возможность анимагических превращений, как выяснилось, не исключало, что их здорово выручило. Если бы не собачье чутьё, блуждать бы им по тому лесу, как русские выражаются, до морковкина заговенья. Точнее, пока блокировка бы не слетела. Или пока обеспокоенный Гамов не начал бы с помощью заклинания Поиска разыскивать. Он потом признался, что и собирался уже. Но Стефан вынюхал в лесу человечий след, по нему они выбрались к какой-то деревушке, там переночевали, а утром их на телеге отвезли километров за пятнадцать в посёлок, где был телефон.

Через час они сидели в кабинете Гамова, пытаясь чаем с мёдом подсластить неутешительные итоги.

Возможность превращаться с заблокированной магией натолкнула Стефана на размышления: а нельзя ли сделать анимагом симплита? Но даже эта замечательная идея, которой он немедленно поделился с Гамовым, не слишком добавила оптимизма.

Лето шло к концу, а результат усилий был нулевым. Стефана это бесило. Он жутко не любил проигрывать. Да и Ромена жалко.

— Ладно, — подвёл итог куратор, — надо дополнительно проконсультироваться с парочкой специалистов, и, может быть, сделаем ещё одну попытку. А если снова не выйдет… ну, тогда и будем думать, что дальше делать. Сейчас забирайте свои палочки и идите домой, отдыхайте, а я попробую кое с кем связаться.

В холле они неожиданно столкнулись с Валей Столетовой.

— О, какие маги и без охраны! — обрадовалась она. — Вы откуда и куда?

— Из лесу, вестимо, — продемонстрировал Стефан знание русской литературы. Правда, знание этого конкретного произведения сей цитатой и ограничивалось, не включая даже названия.

— И что там делали?

— Бабу Ягу искали, — буркнул Ромен, явно думая о другом.

Стефан мысленно влепил ему подзатыльник. Ромен и сам сообразил, что сболтнул лишнее, но было поздно.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Ну вот кто меня за язык тянул? Хотя, как показало последующее, тянул явно кто-то благожелательный. Дух-хранитель, не иначе, в которого я напрочь не верил, но вдруг?

А в тот момент мне захотелось прикусить себе язык, но было поздно.

— Бабу-Ягу? — живо заинтересовалась Валя. — Серьёзно? И зачем она вам?

— Это не для ушей юной девы, — попытался исправить положение Стефан. Ну вот зачем, спрашивается? Лучше бы сказал, что это неудачная шутка. Хотя, конечно, она вряд ли поверила бы.

— Я вам не «юная дева», — кокетливо фыркнула Валя, — а взрослая, совершеннолетняя волшебница. Уже второй день.

— Поздравляю! — Стефан порылся в кармане штормовки и вытащил цветастый камушек, подобранный в каком-то ручье. — Это скромный камень, мадемуазель, для нашего времени уникален: на него не ступала нога человека. Прошу!

Я без особой надежды сунул руку в карман штормовки и неожиданно для себя обнаружил там крохотную — с палец — веточку цветущего вереска. Понятия не имею, как она туда попала, но очень кстати.

— А от меня букет. Только очень маленький.

— Спасибо, мальчики! — Валя вытащила волшебную палочку, воткнутую в узел волос в качестве декоративной шпильки и заклинанием сотворила из наших подарков нечто вроде импровизированной брошки на сарафан. — Смотрите, как раз в цвет! А пойдёмте, отметим это дело, а? А то никого из наших в городе нет, даже Алёна с югов ещё не вернулась.

Мы критически осмотрели себя, решили, что сильно потёртые джинсы сейчас самый писк моды, а грязь мы уже с помощью заклинаний отчистили, и согласились.

В кафе было пусто: кто-то ещё догуливал отпуска, кто-то уже готовился к учебному году, студенты не вернулись с каникул. Валя, утверждая свой новый статус — спиртное подавали только совершеннолетним — решительно заказала шампанского, Стефан добавил фруктов и шоколада. Лично я предпочёл бы мяса, но у русских почему-то было принято отмечать Дни рожденья именно шампанским, а Стефан скорее согласился бы закусывать его селёдкой — это он по крайней мере счёл бы оригинальным. Мы выпили по бокалу за новорожденную, по второму — за её родителей, допили остатки за мир во всём мире, и с непривычки несколько захмелели. Потом Стефан хихикал, что в бутылку кто-то Веритасерума подлил, — сомнительно, конечно, но разоткровенничались мы на удивление дружно.

Началось с того, что Валя вернулась к прежней теме: зачем нам Баба Яга? Стефан принял крайне таинственный вид и, картинно оглядываясь, зашептал:

— До нас дошли слухи, что она любит соблазнять проезжих молодцев, обернувшись невероятной красавицей, вот мы и хотели удостовериться...

— Трепач! — обиделась Валя. — Я для дела спрашиваю!

— Ты что, знаешь, как её найти?! — хором ахнули мы.

— Может, и знаю. Только если вам очень надо.

— Вопрос жизни и смерти! — заверил Стефан таким проникновенным тоном, что Валя с сомнением фыркнула.

— Нам это действительно очень важно, — вмешался я. — Понимаешь... только это секрет...

— Силой клянусь — никому ни звука! — торопливо заверила девушка. Не подкреплённая заклинанием клятва, строго говоря, ничем ей не грозила, но мы уже знали, что нарушить такую у русских считается совершенным бесчестием.

— Понимаешь, — решился я, — есть способ избавиться от ликантропии. Только очень ненадёжный. И чтобы попробовать, нужно кое-что, что, по всем сведениям, только через Бабу Ягу достать можно. Вот мы и пытаемся её найти, только не выходит ничего.

— Ага, ясно. Ну, тогда слушайте: вы ведь знаете, что я нимдаринка?

Мы кивнули. Так здесь называли рождённых в семье симплитов. То есть нимдаров.

— А то, что к детям-нимдаринам приставляют домового, — знаете?

Мы дружно помотали головами. Ни о чём подобном мы даже не слышали.

— Это не афишируется, — утешила нас Валя, — так что и не должны знать вообще-то. Да и сами дети — официально — не должны. Другое дело, что все узнают рано или поздно. Я вот Кузю обнаружила, когда мне лет шесть было, кажется. Мы с ним подружились.

— А я читал, что домовые только в деревенских домах живут, — удивился Стефан.

— Живут — да. А при нас они просто работают, до совершеннолетия. Ну, и дом охраняют, конечно.

— До чьего совершеннолетия? — не понял я.

— Нашего. И своего тоже — взрослые домовые в основном этим уже не занимаются. Другое дело, что взрослыми они становятся... ну, нам всем вместе столько не прожить. А у нас остаются даже до конца школы.

— Всё это очень интересно, — нетерпеливо сказал Стефан, — но чем нам поможет?

— А мой Кузя с Бабой Ягой знаком. Она его десять лет назад похитила, а он сбежал.

— Зачем похитила? — удивился я.

— Как? — одновременно спросил Стефан.

— Ну, «зачем» — понятно, хотела, чтобы он у неё жил. Дом, который домовой хранит, никакая случайная беда не коснётся. Его, конечно, можно специально сжечь или порушить, да и то постараться придётся, а вот от случайного уголька или там от молнии вовек не загорится. И вообще, в таком доме и довольства, и достатка больше. А «как»... молодые были, глупые, головы нам задурила, а мы уши и развесили. Вспоминать стыдно.

— Сбежал как? — уточнил Стефан.

— А домового в чужом доме против воли не удержишь. А в том, который «свой», он может хозяевам такую жизнь устроить, что сами сбегут. Она его обманом держала, расчухал — сбежал. По дороге ещё и с семейством леших подружился.

— Думаешь, он к Яге вывести может?

— К лешим точно выведет, если захочет. А для них в лесу запретных троп нет.

— Лесная нежить магов не любит...

— Ну, попытка не пытка, как говорил товарищ Сталин. Кузька-то точно говорить согласится, а уж что скажет — увидим. Идём?

— Конечно! — даже удивился Стефан.

— Надо бы Гамову сказать... — неуверенно начал я. — Только он уже ушёл, наверное.

— Ерунда, позвоним, — Валя уже вскочила. Мы встали следом.

Жила Валя довольно далеко, пришлось ехать на метро, а потом ещё минут пятнадцать идти пешком. Валя сказала, что ей предлагали жить в общежитии, но с родителями лучше, даже если завтрак самой готовить приходится. И вот тут я с ней был абсолютно согласен.

Всю дорогу я старался не позволять себе слишком обнадёживаться, но что-то подсказывало: удача! И хотелось броситься бегом, словно нам было назначено к определённому часу и можно было опоздать.

В лвухкомнатной квартирке было пусто. Девушка велела нам не разуваться, но сама скинула босоножки, пройдя в комнату босиком. Огляделась внимательно и позвала:

— Кузьма, вылезай! Я же знаю, где ты прячешься. Это мои друзья, они пришли у тебя помощи просить.

— Хороши друзья — иноземцы! — ворчливо донеслось из шкафа.

— Кузька, кончай придуриваться! Что, если иноземцы, так не люди? — возмутилась Валя.

— Не люди, а чародеи. Да ещё и оборотни.

— Только один! И он хочет вылечиться!

— Пра-а-а-авда? — недоверчиво протянул шкаф, но тут же смягчился. — Ладно, поговорим.

Дверца скрипнула, и перед нами появился круглолицый человечек ростом нам по колено, в полосатых штанах и вышитой рубашке. Если судить по физиономии, было ему от силы лет десять.

— Ну, чего встала? — нарочитым баском накинулся он на Валю. — Привела гостей, так на стол собирай. Учишь её, учишь, всё без толку.

— Спасибо, мы не голодны, — вежливо склонил голову Стефан. Я-то видел, что за нарочитой чопорностью он старательно прячет улыбку. Домовёнок и правда был забавен. — Мы пришли просить у вас помощи.

— Ты эти новомодные штучки брось, — поморщился домовой. — Один я, так нечего толпой кликать. Кузьмой меня зовут.

Мы вежливо представились.

— Я же говорил — чужаки, — снова заворчал привередливый малыш. — Ну да нынче и у наших такие имена бывают, что не поевши каши не выговоришь. Так зачем я надобен?

Мы переглянулись, и я, как обычно, уступил право голоса. Говорить Стефан умел куда лучше, вот и теперь изложил всё кратко и ясно.

— О ка-а-ак... — протянул домовёнок. — Воду, значит, Живую... Да, говорят, что она только и может дорогу открыть. Только вас к себе сама-то не подпустит.

— А провести сможешь?

— Добровольно — к этой злыдне?! — возмутился Кузя и тут же непоследовательно решил: — К Лешику сведу, а там уж как получится. Только нынче же и пойдём. И палочки с собой не берите. А ты, Валентина, здесь останешься, нечего девке в лесу делать!

Вот с этим мы были совершенно согласны. Отдали палочки Вале, позвонили Гамовым, удачно попав на Машу. Стефан командным тоном велел передать родителям, что мы по делу отправимся и можем задержаться, а если что — Валя знает, где мы. На этом сборы были практически закончены. Кузька велел ещё пирогов на дорогу взять, таковых в доме не оказалось, и Валя взамен наделала бутербродов, сложив их в потрёпанный рюкзачок. Потом домовёнок неуловимо обернулся рыжим котёнком и ловко нырнул Стефану за пазуху, под рубашку. Высунул голову между пуговиц и ставшим чуть более мурчащим голосом скомандовал:

— Ну, чего столбы приворотные изображаете, пошли уже! На автобусе до Купчино, а там на электричку, скажу какую! — и спрятался обратно, свернувшись клубком под рубашкой.

— Ни пуха, ни пера! — пожелала Валя.

Мы дуэтом послали её к чёрту и захлопнули за собой дверь, пока она не надумала-таки увязаться следом.

Ехать пришлось долго, я уже пожалел, что у Гамова помощи не попросили, он бы нас перекинул куда надо. А так полчаса до вокзала добирались, да потом на электричке почти два часа. Стефан провёл время весело, очаровывая случившихся рядом симпатичных сестричек-погодок примерно нашего возраста, я от попыток втянуть в разговор довольно удачно увернулся и пробовал дремать, но получалось плохо.

Нужная нам станция оказалась крохотной: в одну сторону от железной дороги уходила единственная улица, а по другую сразу начинался лес. Стефан торопливо застегнул штормовку и натянул капюшон — количество комаров в здешних лесах мы уже вполне оценили, а его эти твари почему-то особенно «возлюбили». Увы — без взаимности. Меня кусали значительно меньше, но и я счёл за лучшее последовать доброму примеру. Времени было уже довольно много, знаменитые белые ночи остались позади, и в вечернем свете лес выглядел весьма неприветливо. Я поёжился. Наше путешествие всё сильнее смахивало на авантюру. А с другой стороны — ничуть не больше, чем предыдущие, так что жаловаться было не на что.

— Ну, чего встали? Видите — тропка? — заворчал наш проводник, с некоторым трудом выпутываясь из-под застёгнутой куртки. Мы послушно двинулись в указанном направлении. Тропинка, в начале довольно утоптанная, разделилась на несколько и почти исчезла, под ногами начало хлюпать. Стефан вслух пожалел, что мы не надели сапоги. Кузька проворчал:

— Не бойся, дальше сухо будет. Скоро уже.

И правда, скоро тропинка пошла вверх, а потом лес внезапно изменился. Я не смог бы сформулировать, в чём заключалось различие, но и ошибиться никак не мог: лес вокруг стал волшебным. Переход ощущался так ясно, как будто на границе табличку повесили.

— Вот это уже дело, — удовлетворённо пробормотал Стефан, тоже, конечно, ощутивший перемену.

Мы шли ещё минут десять, потом Кузька вылез на плечо Стефана и как-то странно гукнул: вроде и негромко, но лес подхватил его зов и передал дальше шелестом листвы, шорохом веток, посвистом ветра в кронах сосен… И почти тут же принёс ответный зов, а ещё пару минут спустя на тропе появился забавный человечек: он словно состоял из одних сучков, потоньше и потолще, гибко сросшихся между собой. Ростом он был с метр, не больше, но выглядел солидно.

— Кузьма, ты откуда здесь, да ещё в такой компании? — вопросило это существо вместо приветствия. Возможно, впрочем, что приветствием были предыдущие странные звуки.

Кузька, уже соскочивший на землю и принявший «человеческий» облик, схватил приятеля за руку, оттащил в сторону и горячо зашептал что-то на ухо. Лешачёнок слушал, временами фыркая, то ли скептически, то ли неодобрительно. Наконец он, как говорят русские, сменил гнев на милость и повернулся к нам:

— Меня Лешиком зовут... значит, вам Баба Яга нужна?

Мы в свою очередь представились и подтвердили, что да, нужна.

— Очень-очень? — подозрительно уточнил Лешик.

— И даже ещё больше! — заверил Стефан. Я только кивнул.

— Я только одного провести могу, — огорошил нас лешачёнок. Даже Кузьма удивился:

— Это почему ещё? Добро бы вовсе отказался, а кочевряжиться на что?

— Да не кочевряжусь я! — возмутился Лешик. — Человекам, хоть бы и магам, в одиночку Короткими тропами не пройти. Если бы Двуединая их сама пропустила, тогда другое дело, а без её воли — только с кем из нас, вместе. А ты же идти не захочешь?

— Ну, не больно-то хочется... — протянул Кузьма. Похоже, о загадочной даме, которую, оказывается, ещё и Двуединой называют, у него сохранились не самые радужные воспоминания.

— Ладно, я тогда с Лешиком пойду, а ты, Ромен, забирай Кузьму и назад отправляйся, — мгновенно решил Стефан. Я медлил: отпускать его одного вовсе не хотелось. Кузьма, похоже, был того же мнения:

— Ага, а она тебя слушать не станет или чего похуже? Нет уж, вместе пойдём!

Не дожидаясь возражений, он перекинулся обратно в котёнка и нырнул в прежнее убежище — к Стефану за пазуху.

— Пошли тогда! — Лешик решительно ухватил меня за руку и потащил за собой.

Странная это была прогулка. Я готов был бы поклясться, что впереди тропы не было, но стоило сделать шаг — и она покорно ложилась под ноги. Стефан с Кузей за пазухой шёл почти вплотную за нами, едва не наступая мне на пятки.

Идти пришлось довольно долго, в лесу практически стемнело. Но на поляне, которая внезапно открылась перед нами, было ещё достаточно светло, чтобы увидеть Избушку-на-курьих-ножках, совершенно такую, как рисуют в детских книжках.

— Избушка-избушка, повернись ко мне передом, к лесу задом! — столь же канонично произнёс Лешик.

Избушка не шелохнулась, зато в обращённое к нам окошко высунулась пожилая дама с намотанной на голову серой шалью, образующей что-то вроде восточного тюрбана.

— Добрались-таки, — недовольно буркнула она. — Упрямые. Ладно, заходите!

Избушка не то чтобы развернулась — просто на месте окна оказалась дверь. С крылечком. Мы нерешительно поднялись по ступенькам, и дверь сама раскрылась, вызвав неприятные ассоциации с голодной пастью. Но отступать было поздно и некуда — не позориться же перед нежитью! Лешик, кстати, с нами не пошёл, остался снаружи.

Внутри избушка была куда просторнее, чем казалось снаружи, но это нас не удивило, сами так умели, хоть пока и плохо. Откровенно волшебного там ничего не наблюдалось, обычный деревенский дом, каких мы уже успели увидеть с десяток в натуре и ещё больше — на картинках. Да и хозяйка выглядела совершенно обычно. Я удивился, вспомнив, что писали про её внешний вид, но тут же поймал себя на том, что стоит на несколько секунд отвести глаза — и восстановить в памяти не удаётся почти ничего, кроме самых общих впечатлений. Впрочем, особого времени на разглядывание нам не дали.

— Говорите, чего от меня надобно? — без предисловий потребовала хозяйка.

Я уже привычно предоставил слово Стефану. Он столь же привычно изложил наше дело, на этот раз в полном варианте, без купюр — Вале мы ужасы вроде отрубания головы предпочли не рассказывать.

— Вот, значит, что, — помолчав, протянула хозяйка лесной избушки. — Что ж, дело хорошее, можно и помочь, раз уж добраться сумели. Не задаром, конечно.

— А что в уплату? — быстро спросил Стефан, прежде чем я успел ляпнуть: «Всё, что угодно!»

— А котёнка, что у тебя за пазухой сидит, — усмехнулась старуха. — За власть над смертью, хоть на раз — невелика плата.

Кузька под рубашкой сжался в комок и жалобно пискнул. Стефан удивился:

— Вы, сударыня, наверняка знаете, что это за «котёнок». Да и как бы я его отдал? Он же не вещь, сам пришёл, сам и уйти может.

— И вы дураки необразованные, да и он не лучше, — хихикнула хозяйка. — Домовой ведь не зря за порог только в новый дом, да в лапте, да с наговорами... А коли сам человеку отдался, так тот человек, пока в дом назад не вернётся, над ним полную власть имеет. Да и после — только если отпустят, а самому свободы не видать.

— Как европейские домовые эльфы? — уточнил Стефан.

— Так они эдак вот свободу и потеряли, — проявила удивительную осведомлённость старуха. — Могущества захотели сверх отпущенного, отдались магам, а те обещанное дали, а назад-то не отпустили. Так и живут который век — рабами всесильными.

— Кузь, она правду говорит?

— Правду, — пискнул домовёнок.

— Ты знал об этом, когда с нами шёл?

— Знал, не знал... какая разница! — в голосе малыша была обречённость.

— И впрямь — какая? — Стефан повернулся ко мне, приподнял бровь. Я кивнул:

— Пойдём. Простите, мадам, напрасно побеспокоили.

Повернулся и замер: двери не было! Хозяйка за спиной вновь хихикнула:

— Куда торопитесь, ясны соколы? Не хотите добром, возьму силою, не хотите в уплату — задаром отдадите!

— Против воли ты ж его не удержишь, снова сбежит! — я старался сохранить хладнокровие, но получалось плохо.

— Сбежал бы, кабы как в тот раз обманом из дома увела. А так — куда денется, сам ушёл, путь себе замкнул!

— Кузя, так? — снова спросил Стефан. За пазухой только пискнуло.

— Ну что ж... — Стефан расстегнул пуговицу, выудил злобно зашипевшего котёнка и сунул его мне в руки. — Держи, от меня больше толку.

Миг спустя между нами и лесной ведьмой скалился лохматый пёс. Я как никогда остро пожалел, что не властен над собственными превращениями. А заодно — что не взял с собой палочку. Ну, не попали бы сюда, так и неприятностей меньше. А теперь стой вот как дурак беспомощный, смотри...

— Вот, значит, как? — хмыкнула хозяйка. — Решили напугать... ежа голой задницей?

В тот же миг воздух в комнате словно сгустился. Это было похоже на Империо[1], как его описывают в книгах — мне вдруг страшно захотелось подойти к хозяйке и отдать ей котёнка, да ещё попросить прощение за нерасторопность. Ноги сами сделали шаг. Но что-то в глубине сознания напомнило: нельзя, надо сопротивляться! Я до крови прокусил губу и от следующего шага сумел удержаться.

Шерсть на загривке пса вздыбилась, он яростно замотал головой, угрожающе зарычал и с усилием, словно против ураганного ветра, шагнул вперёд. Хозяйка снова усмехнулась, подняла руку — его отбросило к стене, с хрустом приложив о лавку. У меня сердце остановилось, пропустило удар, но он тут же поднялся, яростно рыча, и снова попытался добраться до ведьмы. И опять был отброшен одним небрежным движением. На этот раз он был готов, сумел извернуться и оттолкнуться от стены, тут же кинувшись вперёд. Почти удалось. Это я видел уже вскользь, ища глазами что-нибудь острое — топор или нож. Хоть и понимал, что это, скорее всего, не поможет. Влипли мы крепко.

Топор обнаружился в углу возле печки, я кинулся к нему, воспользовавшись следующей попыткой Траншана атаковать. Меня не остановили — просто топор рыбкой выскользнул из-под пальцев, отскочив к другой стене. Кузька, царапнув меня до крови, вспрыгнул на плечо, оттуда прыжком перелетел через всю комнату, обернувшись едва ли не раньше, чем коснулся пола и попытался сам схватить непослушный топор, вопя что-то воинственное. С тем же успехом — топор и от него ускользнул. Я, впрочем, не стал дожидаться результата, прыгнул на старуху, надеясь сбить с ног, пока она другим занята. Но её защита оказалась безупречной — я даже не упал, а повис в воздухе, беспомощно болтая ногами. С палочками у нас был бы шанс, а так... проклятье, но ведь в детстве колдуют без палочек! Нельзя сказать, что у меня получилось, но я попытался. И секунду спустя оказался на полу, что, правда, было не результатом моих потуг, а волей хозяйки.

— Ладно, поиграли и будет, — сказала она таким тоном, что пёс, уже изготовившийся для новой попытки, замер на месте и вопросительно гавкнул. — Вижу — не уступите. Будьте же гостями в моём доме, все трое.

К некоторому нашему удивлению, Кузька тут же прекратил погоню за бегучим топором, поднял оброненную табуретку и уселся с довольным видом. Посмотрел на наши растерянные физиономии и сообщил прежним уверенным баском:

— Коли гостями назвала, так худа не сделает.

— Не сделаю, — усмехнулась хозяйка. — Это вы, человеки, клятвами себя вяжете, а наше слово и так верное. Обернись обратно, молодец, для собачьей морды у меня чашки не сыщется.

Стефан помедлил, но послушался. Потёр ушибленное плечо, проворчал:

— Не пугать надо было, а сразу прыгать...

— Так я ждала того, — не обиделась Яга. — Что я, перекидыша не распознаю? А что упрямый, так то и без всякого чародейства видать.

Она как ни в чём не бывало выставила на стол пузатый самовар, вытащила из шкафа чашки, корзиночку с пирожками, горшочек мёда... Я тем временем тоже поднялся, присел на лавку, не удержавшись от вопроса:

— А зачем это всё было?

Хозяйка ухмыльнулась:

— Не испытавши молодцев помогать не положено. Да и кабы вдруг впрямь отдали? Быть бы мне с Хозяином в доме. Мало ли, что сразу видела — не отдадите, пословицу слышали: «И на старуху бывает поруха». Как было не попытать счастья?

Пока мы пытались понять, шутит она или говорит серьёзно, самовар успел закипеть. Я вспомнил про Валины бутерброды, прибавив их к старухиным припасам и вечер, начавшийся столь бурно, продолжился вполне мирным чаепитием.

— До утра у меня останетесь, — деловито решала хозяйка, — а утром лешачёнок вас до Границы проводит. Там уж как хотите — хоть быстролётным чародейством, хоть по-людски до дома добирайтесь. Этого упрямца глупого... — Кузя насупился, — дурачка этого, говорю, в дом вернёте, не с собой же его тащить.

— Это почему? — обиженно буркнул домовёнок.

— По кочану. Нет тебе туда ходу, а коли пройдёшь, так там и останешься, так что не встревай, — отрезала Яга и снова обратилась к нам. — Дам вам клубок — слыхали, небось, про такое? А управиться вам надо до заката, так что не тяните, нужное возьмите и назад. К Границе вернётесь, клубок бросите со словами «Приведи нас к месту заветному, где Смерть и Жизнь в один узел вяжется». Хором скажите, не забудьте. Амулетов с собой не берите никаких, не действуют они там, а то и вовсе силу утратят, так же и палочки ваши. Под Во́ды баклаги глиняные берите, без наговоров, размером, по-нынешнему, с литр — более Источник взять не позволит. Да вам и того хватит, не на одного оборотня, захотите — ещё человек пять, а то и больше вернуть сумеете. Какие фляги чьи сразу пометьте, Вода только в тех руках действует, кто её из Источника зачерпнул. И ещё знайте: Источник помнит, на какую надобность к нему шли. Коли от дела задуманного потом откажетесь, так Вóды у вас бессильными станут, а коли кого до того вернули — и раны раскроются, и жизнь уйдёт, никто не спасёт.

— А если мы будем думать, что просто для людей берём?

— Не получится. Источник правду ведает, захотите обмануть — вовсе под землю уйдёт. Слушайте далее: Живая вода светлой струёй бежит, Мёртвая — темна, но как в баклаги нальёте, так уже не различишь, так что и это разметьте, чтоб потом беды не было. Как баклаги наполните, Источнику поклонитесь, поблагодарите. Да тростника, что там растёт, нарежьте аккуратно и с собой возьмите — сгодится. Назад по прежней тропе идите, она останется. Да вот дойдёте ли?

— Почему нет? — удивился Стефан. — Во всех источниках сказано, что обратный путь безопасен.

— Для простых людей — почти что безопасен, а Дар в этом деле ох как во вред! Вы видите яснее, вам мороки куда как опаснее. Чем лес тамошний манить или пугать вас будет — не ведаю, каждому своё видится, но одно скажу: всё, что увидите да услышите, обманом будет, наваждением. А вот если с тропы хоть на шаг сойдёте — назад не вернётесь, навек заплутаете, и ни нюх собачий не выведет, ни я не найду. Это запомните накрепко!

Мы заверили, что всё поняли, и инструктаж продолжился:

— Переливать воду нельзя, во что набрали, в том и храните. Годна она до двенадцатого новолуния, после того силу теряет. Тогда али раньше, если всю стратите, в лес идите, яму в локоть выройте, на дно камень положите, да об него баклаги разбейте. А яму закопайте. Теперь — как пользовать. Помочь можно, коли человека любым оружием убили, что в руке держат или вовсе без оружия. Если стрелой, а паче того пулей — не поможет. Если от болезни помер, так тоже.

Ограничения в применении не то, чтобы совсем были сюрпризом, но огорчали — новость, что воды можно взять с запасом успела вызвать массу всяческих идей.

— А если заклинанием? — я помнил слова Гамова, но, возможно, они относились только к оборотням?

— Не годится, — охладила хозяйка слишком разыгравшееся воображение.

— Даже Рассекающим? — уточнил Стефан.

— Любым. Да хоть бы и клинком наговоренным.

— А если машина сбила? — перешёл я к следующей идее.

— Тоже. А вот если зверь порвал, тогда сгодится.

— А если от раны, но не сразу?

— Точно тут не скажу, но попробовать можно.

— А за оружие что хочешь считается? — уточнил поднаторевший за последний год в этом вопросе Стефан. — Камень там, или палка?

— Хоть чугунок, ежели его не кинуть, а рукой держать. Далее: Мёртвая вода раны да болячки все лечит, но только на мёртвом. Покуда жив человек — не пытайтесь, уморите без возврата. А успеть надо, коли днём умер, так до заката, а коли ночью, так до восхода. В Мёртвую воду тростинку окуните, пальцем зажмите — я покажу, как — и по капле в рану лейте, чтобы в самую глубину попадала. По одной капле на удар сердца, пока рана вовсе не закроется. Если раны нет, а синяк али шишка, так от края до края надрез сделать надо, хоть поцарапать, тогда вместе заживёт. Да смотрите, чтобы на пальце своём ранки не было, и когда набирать будете, так тоже осторожнее — если Мёртвая вода живой крови коснётся, та сама мёртвой станет. А после тростинку сожгите.

— В документах говорится, что прежде для защиты рук скоблёные кишки использовали, — вставил я. — Сейчас есть специальные перчатки, только вот не знаю — можно ли искусственное использовать?

— Для защиты — можно, — подумав, решила наша «консультантка», — лишь бы наговора не было, изначальное волшебство человеческого чародейства не любит.

— А когда воды мало станет — как её в тростинку набирать?

— Коли тростник тамошний — так сама наберётся, только кончик опустить. А как раны все затянутся — так живой воды в горсть набрать и всё тело обрызгать, да смотреть, чтобы в лицо, да к сердцу, да на живот непременно попало. А после воздуха побольше набрать, да в уста мёртвому вдуть, тогда оживёт.

— А нам говорили, что за сутки до того никакие зелья пить нельзя?

— Волшебные — точно, одно волшебство с другим не живёт, а прочие всякие — по-разному, да лучше уж никакие не пить, для верности.

— А чай?

Стефан расспрашивал уже о неважном, и я вдруг понял, что он хочет поговорить как раз о нужном, но боится при мне обсуждать подробности, меня слишком близко касающиеся. Я поднялся:

— Мадам, вам воды принести не требуется?

Старуха кивнула:

— А и принеси. Вон, ведро в углу, а родник от избушки влево. Да не бойся, не заблудишься.

Я взял указанное ведро — деревянное, никогда таких не видел. Дверь возникла тотчас, будто и не пропадала. Я с некоторой опаской вышел на крыльцо, и над левым плечом, маня и освещая путь тотчас зажёгся уютный золотистый огонёк. На его свет из-за деревьев вынырнул Лешик, спросил жадно:

— Сговорились?

Я рассказал ближайшие планы, в которых ему отводилась роль проводника. Лешачёнок обрадовался:

— Конечно, проведу! Как солнышко встанет, так здесь буду. А сейчас пойду, а то дедушка рассердится.

Он проводил меня до недалёкого родника и бесшумно растворился в лесу.

Вода в роднике была холодной до ломоты в зубах и сладкой, как цветочный нектар. Я, воспользовавшись случаем, умылся, напился, набрал воды и не торопясь вернулся в избушку. Судя по довольной физиономии Стефана, им вполне хватило времени, чтобы обсудить «неудобные» вопросы.

Спать нас хозяйка устроила на широких лавках, кинув на них неведомо откуда вытащенные набитые сеном матрасы, а сверху — одеяла из беличьих шкурок. Непривычные постели оказались довольно удобными, а может быть, мы просто слишком устали за этот бесконечный день, но проснулся я за всю ночь только раз, да и то на пару минут. Заглянувший в окно месяц светил как раз на постель Стефана, и я обнаружил, что она пуста. Но удивиться или встревожиться не успел — снова уснул, как провалился. А утром он оказался на месте и на мой вопрос только пожал плечами:

— Не помню, может, и выходил на минутку. А что?

— Да хотел спросить, нет ли крапивы в кустах, — отмахнулся я, хотя в памяти тут же всплыли кое-какие пикантные моменты из раздела «Предположения» прочитанных нами документов. Но не озвучивать же! Он явно действительно ничего не помнил. Да и мне могло присниться.

Прежде чем отпустить, Яга показала нам, как обращаться с Мёртвой и Живой водой — конечно, пользуясь водой обыкновенной — и заставила повторить, пока не сделали правильно. Потом вручила большой пушистый клубок отбеленной шерсти, предупредила:

— Умникам своим не давайте, ничего им тут не высмотреть, только напортить могут.

Мы поблагодарили и обещали «умникам» не давать и даже не показывать. На том и расстались.

Лешик, как обещал, ждал на полянке. Кузя уже привычно устроился в виде котёнка у Стефана за пазухой, и мы двинулись в обратный путь. Солнце светило, птицы пели, и жизнь казалась замечательной. По крайней мере, в этот момент.

* * *

Вопрос Ромена Стефана удивил. Не помнил он, чтобы ночью куда-то выходил! Хотя… кто его знает. Когда ночуешь в таком месте, может случиться всё, что угодно. Вон, в сказках есть мотив, как ведьма неосторожного гостя в коня обращала и мало что не до смерти заезживала. Хотя «заезженным» он себя вовсе не чувствовал. Наоборот, тело было переполнено энергией и требовало подвигов.

Вот и здорово. Подвиги им определённо предстояли. Что там говорилось на счёт сложностей возвращения?

Хотя сперва им предстоял чисто коммерческий подвиг — отыскать за несколько часов нужные сосуды. Вот ведь вредная старуха! У неё-то наверняка что-то эдакое имеется, могла бы и поделиться.

Последнее соображение он предпочёл не озвучивать. И даже мысленно поскорее выкинуть из головы. Кто её знает, на что она способна, может, и мысли читать. Ещё обидится.

До границ волшебного леса пришлось топать пешком, но тратить время на электричку точно не стоило, благо трансгрессировать в Привратную камеру Магфака с такого расстояния можно было и без палочек, там корректирующие заклинания имелись.

Гамов был уже на работе и встретил их с несколько показным гневом:

— Обормоты вы всё-таки! Могли бы и мне позвонить, а не через Машу передавать. Они с Сашей из-за вас полночи не спали, переживали...

Он явно собирался продолжить выговор, но не выдержал и совсем другим тоном спросил:

— Хоть не зря съездили?

— Полдела сделано, — заверил Стефан. Ромен глянул на него скептически и выразился более осторожно:

— Пропуск мы получили, но там ещё сложности предстоят.

— Рассказывайте! Нет, погодите минуту, я запись включу.

Для записи был специальный прибор, какая-то сложная смесь магии и технологий. Такие штуки часто оказывались удобнее, чем чисто магические. Конечно, тот же Думосбор даёт куда более полную картину, но это вещь в целом специфическая, да и вытащить у себя нужное воспоминание — это ещё уметь надо. А так нажал кнопку — и всё. Стефан даже подумывал, что неплохо было бы заняться этим направлением, а то во Франции оно почти не развивалось, кажется. Только надо узнать, где такому учат. На Магфаке учат, наверное? Но это всё потом, когда всё закончится…

Рассказ, даже краткий, занял довольно много времени. Кузя, устроившись на плече Стефана, вставлял комментарии и уточнения. Гамов ему не удивился нисколько, и вообще Стефану показалось, что они знакомы.

Комментировать «сагу» куратор не стал, только кивнул и сразу же перешёл к практическим вопросам:

— Какая нужна помощь?

— Сосуды для Вод, — тут же ответил Стефан.

— Глиняные, в литр объёмом или около того. С надёжными крышками и без наговоров, так? Без наговоров — это плохо, — Гамов задумчиво покусывал нижнюю губу. — Магические практически все хоть как-то, да закляты, а у сувенирных крышки — чистая фикция. Ладно, в принципе, я знаю, где спросить, вдруг да найдётся. Что ещё?

— Перчатки, — напомнил Ромен.

— Перчатки, по две пары, для гарантии. Контейнер для использованных — не там же вы их жечь будете. Ножи, тростник резать... это всё ерунда, этого и здесь навалом... Знаете что, мальчики, отправляйтесь-ка вы к Валентине и ждите меня там. Постараюсь за пару часов управиться.

[1] Империо — заклинание, полностью лишающее человека воли и заставляющее выполнять все приказы наложившего чары. В большинстве европейских стран строго запрещено и подлежит суровому наказанию.

Из дневника Ромена Шасёра

Валя выскочила на наш звонок так быстро, будто ждала под дверью. Причём с вечера. То ли она верно оценила наши довольные физиономии, то ли обрадовалась тому, что мы вообще вернулись, но вместо ожидаемых вопросов просто кинулась нас обнимать. Я, кажется, покраснел и без особого успеха попытался увернуться. Стефан столь же безуспешно попытался «воспользоваться ситуацией» — слишком на мой взгляд демонстративно, чтобы эту попытку следовало считать настоящей. Валя ловко щёлкнула его по носу и переключилась на Кузю, который остался в образе котёнка — наверняка для того, чтобы хозяйке было удобнее чесать за ухом и целовать в мордочку. Чем она и занималась пару минут, после чего спохватилась:

— Мальчики, вы же, наверное, голодные!

Я сразу вспомнил, что с вечернего чаепития не ел, а сейчас уже двенадцатый час, и с энтузиазмом кивнул. Стефан страстно пал на колени прямо на коврик в прихожей, благо нашим джинсам терять было уже почти нечего:

— Спасительница! Полцарства за кусок колбасы!

— На кой мне полцарства? Коммуналка какая-то получится. Бери даром.

Десять минут спустя мы уже глотали разогретый борщ, с предвкушением принюхиваясь к аромату жарящихся сарделек, и снова пересказывали свои приключения. Сцену драки мы, не сговариваясь, попытались опустить, как не особо нас красящую, но не тут-то было: Кузя, напротив, считал её весьма удачной и так расписал, что мы сами едва не поверили в собственное геройство.

За столь приятными занятиями время пролетело незаметно, и звонок в дверь оказался почти неожиданным. Гамов мог бы и прямо в квартиру трансгрессировать, но предпочёл проявить тактичность. На каждом плече у него висело по небольшому плетёному коробу. Не дожидаясь вопросов, он вынул оттуда и выставил на стол пять аккуратно оплетенных лозой квадратных бутылей.

— Вот, держите. Чисто нимдарское производство, никакой магии и близко не было. И крышки на винте. Оплетали мы с Виталиком, правда, вместе, но тоже вручную

Пока мы рассматривали как по заказу сделанные бутыли, он пояснил, что упомянутый Виталик — его старый приятель, живёт в Пскове, работает на тамошнем керамическом производстве, в основном по спецзаказам. Ну и дома кое-что лепит, у него даже муфель для обжига есть. Бутыли эти он, что называется, от сердца оторвал: делал в подарок ко дню рожденья другого своего приятеля, крымчанина, домашнее вино хранить. Но признал, что нам нужнее, а подарок и с опозданием вручить можно.

Валя отыскала банку с остатками масляной краски и написала на двух бутылях «Стефан», а на двух других «Ромен». Спросила:

— Как Живую и Мёртвую воду обозначить? Буквами?

Гамов совершенно несолидно захихикал. Валя посмотрела на него недоумённо, потом что-то сообразила и тоже залилась смехом. Минуту спустя дошло и до нас — всё же мы уже целый год здесь прожили и предполагаемые буквы видели неоднократно.

Отсмеявшись, Валя нарисовала на одних бутылях сердечко, а на других — череп. Пятую, резервную, оставили без маркировки. Кроме бутылей в каждом из коробов лежало: две пары резиновых перчаток, пачка салфеток, фляга с водой, нож в кожаных ножнах и плотно закрывающийся пластиковый контейнер. Ножи мы сразу повесили на пояс, благо разгуливать по улицам не собирались, трансгрессировать на лесную поляну — это вам не в квартиру. Остальное аккуратно упаковали обратно, постаравшись уложить всё так, чтобы бутыли и не болтались, и не были слишком зажаты. Я проверил, не выпадет ли спрятанный под рубашкой волшебный клубок (Гамов покосился жадно, но промолчал). Ещё раз по пальцам пересчитали, всё ли взяли. Валя первая спохватилась:

— А тростник в горсти понесёте?

Десять минут спустя наша экипировка пополнилась тубой для чертежей, без спроса одолженной юным Валиным соседом у отца. Единственным обоснованием просьбы послужило Валино «очень надо», из чего мы заключили, что наша одноклассница пользуется популярностью. Туба была удобная, с ремнём для ношения на плече, и Гамов не стал возражать. Даже предложил себя в гаранты, пообещав взамен купить новую, ещё лучше.

Теперь сборы были закончены. Мы влезли в лямки коробов, Стефан повесил на плечо тубу. Валя, снова вогнав меня в краску, чмокнула в щёку — «на счастье», Кузька солидно пожал каждому руку. Гамов решил нас проводить, трансгрессировать без палочек в малознакомое место — не лучшая идея, как минимум промахнёшься.

Не промахнулись, попали точно на ту же поляну у границы. Гамов огляделся и вздохнул:

— Эх, пойти бы с вами! А лучше — вместо вас… ладно, мальчики, ни пуха, ни пера!

— К чёрту! — хором ответили мы. Гамов по очереди обнал нас и трансгрессировал. Он предлагал подождать, но мы дружно отказались — было очень чёткое ощущение, что в присутствии постороннего клубок просто не сработает. Да и нет факт, что вернёмся мы в то же самое место.

Было, честно говоря, страшновато, но тянуть — только сильнее нервничать. Я вытащил из-за пазухи клубок. Мы переглянулись, вдвоём взялись за него, хором произнесли заклинание и легонько толкнули вперёд. Секунду казалось, что ничего не произойдёт, клубочек прокатится шаг-другой и застрянет в траве, но он не застрял, а медленно покатился вперёд, разматываясь, и нитка словно растекалась полотном примерно в метр шириной. Мы взялись за руки и тесно прижавшись друг к другу ступили на Тропу. Идти друг за другом почему-то не хотелось.

Дорога оказалась простой и почти приятной. Тропка, рождавшаяся из волшебной нити, была ровной и слегка пружинила под ногами, идти было легко, и только лес вокруг выглядел словно бы настороженным: не пели птицы, не шелестели листья, даже комары исчезли, что, правда, могло только радовать. Но я всё время помнил, что на обратном пути обещаны сюрпризы, поэтому хотелось дойти поскорее. Наконец деревья расступились, и ставший неразличимо крохотным клубочек замер у корней раскидистого дуба, из-под которых выбивались два ключа. Как и было обещано, вода одного была светлой и словно бы отражала давно спрятавшееся за облака солнце, а второго — тёмной, будто ночное небо. Несколько метров они бежали порознь, потом сливались в единый ручеёк, терявшийся в обещанном же тростнике у края полянки. Тишина стояла особенная, благоговейная — такая, наверное, бывает в старых храмах в тот час, когда там нет людей. Заговорить казалось почти кощунством.

Мы постояли немного и молча взялись за дело. Натянули перчатки, приготовили контейнеры, салфетки. Достали бутыли. Переглянулись — мы как-то не сообразили договориться, кто первый набирает воду. Стефан протянул руку, наугад взял одну из «своих» бутылей. Выпала — с сердечком. Я, поняв его мысль, взял с черепом. Мы преувеличено синхронными движениями вынули бутыли из оплёток и одновременно подставили горлышки под струи. Набрали воды, тщательно завинтили крышки, тщательно обтёрли украшенные затейливым узором стенки бутылей, проверили, не перепутали ли оплётки — маркировка ведь была на них. Потом повторили всё снова, «обменявшись» источниками. Сняли перчатки, убрали их в контейнеры, старательно всё упаковали. Вспомнив добрый совет, поклонились источникам, невольным шёпотом поблагодарив за щедрость. Потом аккуратно нарезали тростника, сколько поместилось в тубу и его тоже поблагодарили, вспомнив присказку про вежливость, которая стоит дёшево, а ценится дорого. Пора было двигаться в обратный путь.

Первые минут пять ничего не происходило, и мы уже почти уверились, что Яга то ли специально хотела нас напугать, то ли сама не разобралась. Но стоило нам слегка расслабиться — тут-то всё и началось.

Сперва нас пытались пугать. Помогало то, что нас двое — выдумать «страшилку» разом для нас обоих здешним духам (или кто это был) оказалось не под силу. Конечно, страшно было обоим, но то, от чего у меня подгибались ноги и темнело в глазах, Стефана заставляло только крепче сжимать руку на рукояти ножа. А когда он дёрнулся бежать — не то на монстра, не то от него — я сумел сохранить остатки хладнокровия и удержать его. Та же история происходила и со следующим пунктом программы: «страшилки» сменились «соблазнялками». В первую же минуту шоу, которое от меня потребовало всего лишь привычного усилия воли, Стефан с затуманившимися глазами шагнул в сторону, едва не сойдя с Тропы, и только после пары хороших пощёчин более-менее пришёл в себя. А чуть погодя уже у меня впервые в жизни (не считая полнолуний) напрочь отшибло разум, и не удержи меня Стефан — кинулся бы туда, срывая на ходу что успею. В общем, некоторое время мы на пару весьма успешно справлялись с чересчур уж реальными мороками и почти уверовали в собственную железную волю.

А потом я увидел маму.

Она стояла возле берёзы, вернее — медленно сползала на землю, тщетно пытаясь удержаться на ногах. Она умирала на моих глазах. Стефан ухватил меня за плечи:

— Ромен, очнись, это же морок, привидение! Ромен!!!

Он кричал что-то ещё, но я уже не слышал — в ушах звучал тихий мамин голос: «Сынок, помоги. Ты можешь. Ты теперь всё можешь...».

Я рванулся с такой силой, какой сам от себя не ожидал — Стефан потом признался, что если бы не год интенсивного боевого обучения, то ни за что бы не удержал. Я, как в ночь превращения, готов был царапать его, кусать, рвать на куски. Сделать что угодно. Лишь бы вырваться. Я чувствовал, что его руки разжимаются, что ещё миг — и я буду свободен...

А потом наступила тьма.

* * *

Больше всего Стефан боялся переборщить. Он же никогда на людях не пробовал, только на манекенах! Но, вроде, всё вышло нормально. Да и выхода не было, он и так успел в последнюю секунду. Во только как теперь-то быть?

Стефан перевесил короб на грудь и взвалил бесчувственное тело на спину. Хорошо, что он выше, в то бы ноги по земле волочились. Впрочем, всё равно волочились, но совсем немного.

Стефан старательно уставился под ноги и сделал шаг… второй… Идти можно. Вроде, тропа не такая уж и длинная была? Да и прошли они всё же прилично… главное — по сторонам не смотреть!

Уже потом он подумал, что видели они это всё как-то… не глазами. А в тот момент думать не получалось вообще. Его спасло одно: вбитая в голову мысль, что Вóды надо сберечь любой ценой. Поэтому Ромена на тропинку он не бросил, а положил довольно-таки аккуратно. И короб с груди снял. И… словно инстинкт какой-то включился. Он сбежал не с тропы, а в другую ипостась.

Перекинулся.

Сделал шаг… второй был бы роковым, но он успел замереть, нормальная реакция инстинкта на необычное. Мороки, на его счастье, не были рассчитаны на звериное чутьё, человеческий разум их по-прежнему видел и слышал, а собачий нюх ощущал только пустоту. Не сказать, чтобы так они совсем не действовали, но думать получалось. Хотя бы о том, что Ромена надо вытащить. И Вóды тоже.

Из дневника Ромена Шасёра

Мне в лицо щедро лилась вода. Я замотал головой, обнаружил, что делать это лёжа страшно неудобно и попробовал сесть. Как ни странно — получилось. И поливать меня прекратили. Я открыл глаза — и встретил испуганный взгляд Стефана. Он тут же постарался придать физиономии насмешливое выражение, но в сочетании с голубоватой бледностью и слегка трясущимися губами получилось неубедительно.

— Ты похож сейчас на моё любимое светило, — сообщил я, с удивлением обнаружив, что голос почти не дрожит.

Стефану понадобилось секунд двадцать на то, чтобы понять о чём речь, и это сказало мне ещё больше, чем его бледность. В нормальном состоянии он бы за это время уже три ответа придумал. Наконец он с облегчением расхохотался и растянулся на траве рядом со мной.

— Шутишь — значит, очухался. Я уже боялся, что переборщил.

— А что ты сделал? — голова, вроде, особо не болела, а другого способа надолго вырубить человека без палочки я не знал.

— Да есть на теле несколько точек... Только не проси показать.

Я и не собирался. Сел поудобнее, оглянулся. Мы были на берегу мелкого ручейка, лес вокруг был самым обычным — в общем, выбрались. И совсем не туда, откуда уходили, правильно Гамов не стал ждать! Я встрепенулся было, но тут же увидел короба, аккуратно составленные «домиком» под ближайшим кустом. Тело ныло, довольно умеренно, но в самых неожиданных местах. Стефан заметил, что я ощупываю себя и криво усмехнулся:

— Прости, я тебя часть пути волоком тащил.

— Я что, такой тяжёлый? — искренне удивился я. Он помотал головой:

— Я всё время в собаку превращался. Так легче, — подумал и уточнил. — С мороками справляться легче. А тащить тяжелее — больше одного предмета за раз не унесёшь, пришлось по очереди.

Рассказывать подробности он не хотел, но слишком устал для того, чтобы эффективно отбрыкиваться от вопросов. Из уклончивых ответов и случайных оговорок выяснилось: вырубив меня, он через пару минут едва не сорвался сам. На последнем всплеске воли, «от отчаяния», как он выразился, перекинулся в пса — и тут же стало легче. Но в таком виде он мог тащить либо меня, либо что-то из вещей — по одному, потому что боялся тянуть короба волоком. При запрете переливать воду даже крохотная трещинка в бутыли свела бы на нет все усилия. Отходить больше чем на пару шагов он тоже боялся, не будучи уверенным, что тропа не исчезнет — так и таскал четыре предмета челночным способом. Несколько раз превращался обратно, но уверенности в невещественности мороков хватало от силы минут на пять. А ещё он очень боялся, что я очнусь раньше времени. Или вовсе не очнусь.

Пытаться что-то говорить я не стал — не «спасибо» же! Минут десять мы молча наслаждались отдыхом, потом он потянулся и неохотно встал:

— Пойдём, а то вечер скоро. Не знаю, как ты, а я в таком состоянии и с палочкой трансгрессировать не решился бы. Придётся станцию искать.

— Знать бы ещё, в какой она стороне. — я тоже поднялся, отряхнулся насколько получилось, и аккуратно принялся надевать короб.

— Там, — он махнул рукой, указывая направление. — Наверное. Видишь — тропинка? Куда-то же она ведёт. Не тайга всё-таки.

Про тайгу нам рассказывали ребята из сибирской школы — там, по их словам, можно было бродить месяцами, не встретив человеческого жилья. Но в Ленинградской области такого быть не могло, так что мы довольно уверенно и по возможности бодро двинулись в указанном направлении, обсуждая, что будем говорить возможному контролёру. Палочек, чтобы отвести глаза, у нас не было. Денег на билет — тоже, мой кошелёк выпал где-то на Тропе, а Стефан свой сунул в Валин рюкзак, да там и оставил. Впрочем, это было уже почти не важно. Мы победили.

Почти.

Оставалось самое трудное. Но думать об этом в тот момент не было ни сил, ни желания.

* * *

Направление они всё же перепутали, что обошлось им, как потом выяснилось, километра в три лишних. Да и станция оказалась незнакомой и вообще по другой линии. Хорошо ещё, электричка почти сразу подошла и мест свободных оказалось навалом. Стефан так вымотался, что, когда Ромен забрал у него короб и велел отдыхать, даже не возразил — растянулся на свободном сидении и мгновенно отключился, едва успев подумать, что надо бы по очереди… По ощущениям отключился минут на пять, но очнулся, уже на вокзале, да и то не сам — Ромен растолкал. Спать по-прежнему хотелось отчаянно, а ещё есть, пить, помыться и вообще оказаться, наконец, дома.

И тут они поняли, что с «оказаться дома» будут проблемы.

Из дневника Ромена Шасёра

В электричке Стефан сразу вырубился, я его едва растолкал, когда приехали. У меня глаза тоже закрывались просто зверски, как Витька говорит, «хоть спички вставляй», и заснул бы, наверное, если бы не удачно разболевшийся локоть и шумная компания за спиной. Ну и беспокойство за Вóды, просто поставить их на сидение или тем более на пол казалось абсолютно невозможным.

Что делать дальше на сонную голову придумать не получалось. Вокзал оказался незнакомым. Метро, конечно, имелось, но туда без денег не войдёшь, а можно ли добраться «верхним», как здесь говорят, транспортом — мы не знали[1]. Трансгрессия по-прежнему казалась очень плохой идеей. Мы двинулись было к стоянке такси, но там змеилась длиннющая очередь с чемоданами — только что подошли два дальних поезда.

От сомнений нас избавили: потрёпанного вида парни с ножами (о которых мы напрочь забыли) на поясе привлекли внимание милиции. Без палочки отвести глаза, да ещё полицейскому «при исполнении», не стоило и пытаться, так что мы почти честно рассказали, что поехали в лес за пробами воды из различных источников для исследования, но заблудились, да ещё и свалились с подломившегося бревна в ручей, утопив всё, что было в карманах, в том числе и деньги на обратную дорогу. Так что нам бы в метро попасть...

— В постель бы вам попасть, — вздохнул милиционер, выразительно оглядев наши светло-салатные физиономии. Был он немолод, мы ему в сыновья годились, если не во внуки. — Где живёте-то?

— На Васильевском, — ответил Стефан и на всякий случай добавил. — У дальних родственников. Мы приезжие, учимся здесь.

— Из Латвии?

— Из Литвы, из Клайпеды, — так было написано в выданных нам для предъявления симплитским властям документах. Гамов пояснил, что во избежание лишних вопросов лучше не упоминать, что мы иностранцы, а «прибалтийский вариант» объяснял акцент.

— От метро до дому далеко?

— Ну-у-у...

— Понятно. Идите за мной.

Он привёл нас в отделение, спросил у дежурного:

— Коля, ты сегодня на машине?

— Ага, а что? Подвезти? — охотно откликнулся дежурный, парень лет двадцати. Кажется, он ужасно гордился статусом машиновладельца.

— Вон ребята в лесу заблудились и деньги утопили. Прихватишь? Они на Ваське живут.

— Свезу, конечно, — парень взглянул на нас сочувственно. — Я с Петроградки, крюк невелик. Вы пока своим позвоните, а то волнуются, наверное. Мне до смены ещё двадцать семь минут.

Он протянул нам трубку, велел:

— Диктуйте номер.

Трубку взяла тётя Саша. Обрадовалась:

— Ну, наконец-то! Алёша на факультет пошёл на случай, если вы туда... а вы откуда звоните-то?

Я пояснил ситуацию, заверил, что с нами всё в порядке и попросил её перезвонить на кафедру: долго занимать служебный телефон было неудобно. Остаток времени мы просидели в уголке, с вялым интересом наблюдая за энергичной старушкой, требовавшей «посадить на пятнадцать суток этого хулигана, который нёсся как оглашенный и две банки варенья малинового мне разбил». «Хулиган», молодой парень такой могучей комплекции, что впору было заподозрить в нём великанскую кровь, покорно топтался рядом и выражал полную готовность заплатить за ущерб деньгами, малиной и даже лично сваренным вареньем, но настырную бабку это не устраивало — ей нужно было не возмещение, а возмездие. Наконец дежурный потерял терпение и под предлогом сдачи смены решительно выгнал обоих, заверив бабку, что «документы его я записал и меры примут». Мстительно не уточнив, какие именно.

Вскоре мы уже устраивались на заднем сидении миниатюрного автомобильчика. Коля оказался весёлым парнем и по дороге рассказать пару курьёзов, подобных только что увиденному. Мне даже спать почти расхотелось. Зайти он отказался, а на нашу горячую благодарность только отмахнулся:

— Да ладно вам, делов-то! Считай, по дороге, пять минут — не крюк, — и укатил, весело помигав фарами на прощание.

Поднимаясь по лестнице, Стефан вслух повторил номер машины — память у него была хорошая. Я тут же согласился с его невысказанной мыслью: надо непременно придумать, как отблагодарить благодетелей. Мне всегда казалось, что именно бескорыстные поступки больше других заслуживают награды.

Дверь открылась раньше, чем мы коснулись звонка. На этот раз Гамов даже не попытался скрыть волнение:

— Добыли?

Мы дружно закивали. Гамов отступил в коридор, перехватил кинувшуюся к нам тётю Сашу:

— Погоди, дай парням раздеться.

Он осторожно забрал у нас короба с драгоценным содержимым, отнёс в комнату. Я кинул взгляд на едва не подпрыгивающую от нетерпения Машу и вспомнил:

— Надо Вале позвонить, она волнуется, наверное.

— С ума сходит! — усмехнулся Гамов — Я ей ещё с кафедры позвонил, так что главное она уже знает.

Я не сразу понял, что он имеет в виду — мы ведь по телефону не говорили, что добыли воду. А когда сообразил, на сердце потеплело. Всё же нам удивительно повезло с куратором. И не только с ним.

Подробный рассказ нам велели отложить на завтра, тётя Саша заявила, что не позволит доводить детей до обморока. Мы хотели было обидеться на «детей», но при виде тарелок с горячим бульоном решили обиду тоже отложить на завтра. Или на будущий год. После ужина Гамов велел мне раздеться, осмотрел и подлечил ушибы, а Стефан тем временем всё же позвонил Вале и порадовал сообщением, что мы вернулись не только живыми, но и с добычей.

Уже забравшись в постель, я всё же не выдержал:

— Траншан!

— Чего тебе? — сонно откликнулся он.

— Скажи ещё раз, что там были просто призраки!

— Не-а, не призраки...

— Что?! — я вскочил, вцепился ему в плечо — и встретил изумлённо-обиженный взгляд.

— Ромен, какого... а, прости, сплю уже. Я имел в виду, что не было там призраков, вообще ничего не было, понимаешь?

— Как это? — я отпустил его, плюхнулся на краешек узкой постели.

— Ромен, я ведь тебя понимаю, меня тоже нашли, чем достать, поверь. Так вот, когда я перекинулся... чёрт, как объяснить-то... привидения — их ведь животные чуют. Даже если не видят.

— Ты откуда знаешь?

— Читал. Анимаг один помянул в мемуарах. Я ещё проверить хотел, но не успел. В общем, привидения для собаки очень даже вещественные, куда больше, чем для человека. А тамошние мороки — их для собачьих чувств вообще нет, понимаешь? Не только для носа, для зрения и слуха тоже. Мы их сразу мозгом видели, наверное. Потому для магов и опаснее, помнишь, Яга говорила? Они, наверное, даром нашим подпитываются.

— Это как?

— Как-как, — он длинно зевнул, — откуда я знаю, как? Как лампочка электричеством. Совершенно дикое ощущение: одновременно видеть и не видеть, слышать — и не слышать. И знаешь, я думаю, что это не просто так показ был, а ещё что-то. С девкой этой — ну, красивая, но что я, баб красивых не видел? Ладно, таких — не видел, но всё равно, чтобы так с катушек слететь... А если бы не твои комплексы, так и ты бы повёлся, и подрались бы мы там с тобой за милую душу. На это, по-моему, и было рассчитано.

— Так я потом-то повёлся...

— Правильно, когда тобой персонально занялись. А тогда я уже учёный был. Дураки они, надо было с тебя начинать, я — не ты, мне бы и «за компанию» хватило.

— Кто «они»?

— Ромен, я тебе что — тамошний гид? Откуда я знаю, кто, если даже Яга, кажется, не знает? И вообще, дай поспать усталому магу! Что видел — рассказал, а теорий можешь сам хоть сто штук выдумать на радость Кафедре теоретической магии, только завтра, ладно?

Я послушно вернулся в собственную постель, попытался обдумать сказанное, но отключился на третьей мысли. А может быть, и на второй. Во всяком случае, запомнил только первую.

Утром с нас всё же потребовали подробного отчёта — и тут обнаружилось, что повторить «на публику» то, что мы непринуждённо обсуждали между собой, невозможно совершенно. Тем более, на женскую публику. Тем более что про анимагию Стефана знал только Алексей Петрович. Так что самую интересную часть рассказа мы бессовестно скомкали. Но дам он и в таком виде устроил.

После завтрака Гамов забрал нас на кафедру, отвёл в свой кабинет и сказал то, что мы и ожидали:

— Мальчики, вы же понимаете, что мне нужен подробный отчёт.

— Буду я при девчонке рассказывать, как чуть не обклался со страху! — буркнул Стефан. — А про остальное тем более.

— А при мне — будешь? Впрочем, ладно, сделаем проще: я вам самописки дам, и наговаривайте всё это на бумагу, я потом посмотрю и, если что будет непонятно, — спрошу. А для широкой публики — отредактирую.

Мы разошлись по свободным ввиду выходного дня кабинетам, Гамов выдал каждому по стопке бумаги (пергаментом здесь пользовались редко, только для записи магических формул) и по перу-самописцу, умеющему самостоятельно записывать текст, если говорить чётко и медленно. Почему Гамов решил воспользоваться ими, а не «магнитофоном» — не знаю, может, так редактировать было удобнее, а может магнитофон был только один. В первый момент я чувствовал себя довольно глупо, пытаясь рассказывать истории листу бумаги. Даже подумал, не проще ли записать всё обычным способом. А потом представил, что разговариваю с висящим над столом портретом Василия Руднева, основателя Академии Природной магии, и всё встало на свои места. Портрет, по здешнему обычаю, был обыкновенным, немагическим, но для данного случая это ещё и лучше подходило.

Гамов прочитал наши откровения очень внимательно, особенно задержавшись на «анимажьих» впечатлениях Траншана. Долго, «под запись», выспрашивал подробности и наконец вздохнул:

— Эх, такой материал — и под гриф загонять! Стефан, может, легализировать тебя, а?

— Это как? — растерялся мой друг.

— Да просто: «В целях наиболее эффективного выполнения эксперимента был проведён курс обучения, который закончился успешным перерождением...», ну и так далее, выдадим тебе диплом, всё честь по чести. Ну, как?

Стефан неаристократически почесал темечко:

— Соблазнительно, тролль меня подери! Я подумаю.

— Подумай-подумай. Безумно жаль, если такой материал секретить придётся.

Он помолчал некоторое время, словно собираясь с мыслями. Внимательно посмотрел на нас. Я уже знал, что он скажет, и он сказал именно это:

— Полнолуние через неделю. И ещё не поздно передумать.

— После всего?! — возмутился было Стефан, но посмотрел на меня и осёкся. Я покачал головой:

— Нет. Я пойду до конца.

— Можно отложить решение...

— Зачем? Всегда любил идти на экзамен первым, ждать — только мучаться.

— Хорошо. Возвращайся домой, или погуляй, или... отдыхай, в общем. Стефан, ты останься.

— Я его подожду!

— Не стоит, это надолго.

Мне осталось только подчиниться. Впрочем, домой я не пошёл, а поехал к Вале, благо в кармане «цивильной» куртки нашлась какая-то мелочь. Они с Кузей имели полное право на рассказ о наших приключениях, пусть и в отредактированном виде.

Домой я вернулся уже под вечер. Стефан был там, играл с Машей в какую-то неизвестную мне игру вроде шашек. На вопрос, где был, ответил:

— В Корпусе. С этими нашими путешествиями совсем тренировки забросил, так недолго и форму потерять.

Это он, положим, несколько преувеличил, в каждом походе минимум по часу в день тренировался. Но с другой стороны — лишняя тренировка редко бывает лишней, да и возможность занять чем-то оставшееся время стоило использовать. Я вот почти с ужасом думал, чем займусь. Ждать вообще дело скверное, а уж такого...

На следующий день Стефан с самого утра снова отправился в Корпус, а я устроился в кресле с первой попавшейся книжкой. Сначала думал, что и трёх страниц не прочитаю — прошлый век, светское общество на курорте, скука, в общем, но неожиданно втянулся и до вечера не мог оторваться, прочитав заодно и остальные повести цикла. Тётя Саша, увидев у меня книгу, удивилась:

— Вы же это в школе проходили, нет?

Я пожал плечами. Воспользовавшись личным правом рассматривать симплитские предметы как факультатив, уроки литературы мы практически игнорировали. Зря, кажется.

Стефан вернулся только к ужину, выжатый как лимон. Когда мы остались одни, я не удержался от вопроса:

— В книгах пишут, что хорошим фехтовальщиком стать — долго учиться надо, а тебя за год выучили.

Он пожал плечами:

— Во-первых, год — не так и мало, если правильно учить. Во-вторых, опыт пользования волшебной палочкой тоже годится — рука у нас подвижная и реакция есть. А в-третьих, меня не «вообще фехтованию» учили, а на конкретную ситуацию натаскивали, остальное — постольку-поскольку. И завязывай с этой темой. Подробности тебе сейчас ни к чему.

Пришлось «завязать», хотя как раз «подробности» меня очень даже интересовали. И напрямую касались.

Назавтра он опять сбежал сразу после завтрака, я же взялся было за книжку, но тут позвонила Валя и позвала гулять. В другое время я бы, скорее всего, под благовидным предлогом отказался. Сейчас согласился, хотя и понимал, что поступаю крайне эгоистично. Но ведь она сама позвонила, правда? Да и погода была как по заказу: солнечно, но не жарко. Так что я сказал Маше, что вернусь не позже шести, и поспешил сбежать, пока эта ехидина не поинтересовалась, куда это я собрался.

Валя вечером была приглашена к кузену на день рождения, так что вернулся я в самом начале шестого. Маша читала, устроившись на качелях во дворе. Увидев меня, она помахала рукой:

— Ромен, Стефан просил, если ты раньше вернёшься, так до шести в квартиру не заходить. И меня выгнал. Ну, не выгнал, конечно, попросил погулять часок.

Я удивился, но сначала послушался. Минут десять мы болтали о пустяках, но на душе скребли кошки, и я не выдержал:

— Пойду всё же гляну, что там у него за секреты. Если ругаться начнёт — ты меня не заметила!

Я тихонько открыл дверь в квартиру и в коридоре столкнулся с только что вышедшим из переходной камеры Гамовым. Вообще-то он должен был ещё нескоро вернуться. Увидев меня, куратор облегчённо вздохнул:

— Хорошо, что ты здесь, я забыл попросить, чтобы далеко не отлучался. А Стефан дома?

Я повторил то, что сказала Маша. Алексей Петрович невнятно выругался и в два шага очутился у «нашей» двери. Рванул её так, словно ожидал, что будет заперто. Заперто, однако, не было. Стефан стоял у окна, поглаживая кончиками пальцев незнакомый мне длинный футляр, лежащий на подоконнике. На грохот двери он даже не обернулся.

— И что ты собирался сделать? — чрезвычайно ровным голосом спросил Гамов.

— Глупость, — ответил мой друг, по-прежнему не оборачиваясь.

— Голову сам себе рубить?

— Зачем — голову? Достаточно руку. За час кровью бы истёк как миленький.

— Ты... — я просто задохнулся, сообразив, наконец, то, что Гамов заподозрил сразу. Он медленно повернулся:

— Прости, Ромен, я просто понял, что могу не суметь ударить, если не буду уверен на двести процентов. А для этого нужна проверка.

Я сумел ответить только невнятным междометием, в красках представив, что он имел в виду под «проверкой». Гамов мрачно поинтересовался:

— И что? Руку пожалел?

— Воду, — буркнул Стефан. — Ну да, да, придурок, знаю...

— Придурок, — согласился наш куратор. — Но не совсем, раз раздумал. Ладно, оставим эмоции на потом, у нас мало времени. Ромен, возьми свои фляги и всё там остальное. Будет вам проверка.

[1] Для молодых читателей поясню, что в те времена в наземном транспорте кондукторов не было, как и турникетов на платформах электричек. А контролёры случались, но редко. Проехать «зайцем» проблем обычно не составляло.

Всё ещё пребывая в полнейшем обалдении, я повиновался. Гамов крепко взял нас за плечи, сказал:

— Совместная трансгрессия. На счёт три.

Оказались мы во дворе, подобные которому тут называли «колодцами»: узкий, зажатый высокими, почти без окон стенами. Гамов, всё так же держа нас за плечи, вывел через пару проходных дворов на улицу и почти тут же открыл дверь одного из домов, снабжённую официального вида табличкой. Прочитать её мы не успели.

На проходной Гамов предъявил какую-то бумагу, и нас пропустили. Сразу за проходной ждал мужчина лет сорока пяти на вид, невысокий, сухощавый и очень взволнованный. По тому, как он взглянул на короб в моих руках, я сразу уверился: он знает, что там. Моя уверенность тут же получила подтверждение:

— Принесли?

Гамов кивнул, и мужчина торопливо повёл нас куда-то по запутанным коридорам и лестницам — вниз. На ходу он спросил:

— Лёш, ты уверен?

— Процентов на девяносто. А хоть бы и нет — хуже-то не будет.

— Куда уж хуже! — не очень понятно для нас, но не для Гамова, хмыкнул провожатый и замолчал.

Помещение, где мы в конце концов оказались, походило на операционную, как я её себе представлял. Только производило странно гнетущее впечатление. Стефан поёжился и пробормотал:

— Гадость какая!

Секунду спустя и я понял, что к запахам крови и дезинфекции, которые и сами по себе были не сильно приятными, примешивался ещё один, слишком явный для чутья наших вторых ипостасей — запах смерти. Понял чуть раньше, чем углядел очертания человеческого тела под покрывавшей стол простынёй. И осознал, что шагнувший нам навстречу мужчина в «докторском» халате был не врачом, а — я попытался вспомнить мельком слышанное слово — да, патологоанатомом.

— Сколько времени прошло с момента смерти? — вместо приветствия спросил у него Гамов.

— Около двух часов, — мужчина глядел настороженно, причём не столько на нас, сколько на нашего провожатого. — Виктор, ты можешь толком объяснить, что за шутки?

— Не могу, — хмыкнул тот, — сам толком не понимаю. Лёшка сказал, что эти ребята смогут оживить мёртвого. При определённых условиях. Ты ведь сделал, как я просил?

— Да, только визуальный осмотр, без вскрытия... Мужики, что за бред, у кого из нас крыша съехала?

— Ни у кого, — спокойно сказал Гамов. — Надеюсь. Вы сказки в детстве читали? Про Живую и Мёртвую воду?

— Слушайте, вы со мной не...

— Товарищ, время дорого. Или вы верите нам и помогаете, или я воспользуюсь полномочиями, но этого мне не хотелось бы.

Хозяин помещения открыл было рот, но потом махнул рукой и сдёрнул со стола простыню:

— Да пожалуйста! Ей уже всё равно.

Я шагнул ближе — и вцепился зубами в собственную руку, пытаясь сдержать крик. И тошноту, счастье ещё, что ел давно. За моим плечом грязно выругался Стефан — я и не подозревал, что он такие слова знает, половины не понял. Гамов каким-то замороженным голосом проговорил:

— Витя, ты мне потом место покажешь. Я эту мразь своими методами найду. Он к вам на коленях приползёт с чистосердечным в зубах, ноги целовать будет, чтобы арестовали!

На последних словах в голосе Алексея Петровича прорезалась такая ярость, что я вздрогнул. Перевёл взгляд от страшно, накрест располосованного живота на лицо мёртвой женщины и снова едва не вскрикнул: это была совсем юная девочка. Ровесница Маши, наверное.

— Приползёт, а потом «по дурке» проканает, — мрачно буркнул Виктор.

— Не проканает, уж я позабочусь!

— Ну и огребёшь от своих по полной!

— Ничего, разберусь как-нибудь! Имею право иногда оказывать помощь следствию.

Его сдержанная ярость помогла мне собраться. Я осторожно открыл короб, натянул перчатки и начал методично расставлять на стеклянном столике бутыли, салфетки, контейнер для отходов... Стефан тоже успел частично взять себя в руки, раскрыл тубу с тростником, встал слева, чтобы не мешать. Гамов, натянув запасные перчатки, взял бутыль:

— Я подержу, макать будет удобнее.

Так действительно было удобнее. Я окунул тростинку в бутыль, зажал, как учили, второй конец, осторожно вынул. Теперь нужно было раздвинуть рану, чтобы вода попала в самую глубину. Я нерешительно протянул левую руку. К горлу снова подкатила тошнота.

— Что делать-то надо? — неожиданно спросил хозяин помещения, имени которого я так и не знал. — Сказали бы, у меня-то лучше получится.

— Не сработает, — коротко ответил Гамов. — Только в его руках.

Меня осенило:

— Вода должна быть из моих рук, а помогать-то можно! Только перчатки обязательно, если в кровь попадёт — смерть.

Вряд ли ему стоило напоминать про перчатки, их рядом целая коробка стояла, но в таком деле лучше перебдеть. Мужчина хмыкнул, но обошёлся без комментариев. Быстро натянул перчатки и зашёл с другой стороны стола:

— Что нужно? Дно раны открыть?

От его профессионально-делового тона я почти успокоился. Кивнул. Примерился и начал капать Мёртвую воду, стараясь, как было велено, попадать в ритм сердца.

Сначала ничего вроде бы не происходило. Потом мой добровольный помощник тихо ахнул, намётанным взглядом раньше нас заметив изменения. А ещё через полминуты и мы все увидели, что рассечённые внутренности срастаются, сгустки крови словно втягиваются в розовеющую плоть, и страшная, изуверская рана начинает плавно стягиваться, уменьшаться в размерах, сперва медленно, а потом — всё быстрее. Краем глаза я заметил, как стоящий в ногах тела Виктор яростно протёр глаза и восхищённо выругался. Мне самому хотелось ущипнуть себя, да побольнее — я даже лучше симплитов понимал, насколько невероятным было происходящее.

Когда пропал последний след от раны, я хотел было отложить тростинку, но вспомнил, что следует вылечить все повреждения. Даже не то, чтобы вспомнил — просто меня не покидало ощущение незавершённости. Мой помощник, выслушав несколько сбивчивые пояснения, стал осторожно поворачивать тело, указывая на все, даже самые маленькие царапины — некоторые я сам бы и не заметил, но он явно был хорошим профессионалом. Затем мы занялись синяками: он скальпелем проводил царапину, а я заживлял. Очередной тщательнейший осмотр не выявил ни одной самой крохотной ссадинки, но ощущение нарушенной целостности так и не прошло. Я уже готов был решить, что чувства меня обманывают, тем более что ни о чём подобном в инструктаже не было, но тут, наконец, догадался.

— Скажите, а она... то есть он её... — я почувствовал, что неудержимо краснею, некстати вспомнив «шоу» в волшебном лесу.

— Насильственная дефлорация имела место.

Термина я не знал, но смысл фразы был понятен без перевода. Я нерешительно проговорил:

— Наверное, надо и это тоже... поправить.

Мой помощник кивнул, выбрал из разложенных на отдельном столе инструментов один, похожий на странного вида щипцы:

— Давай парень, смелее. Раз уж взялся...

Стефан отступил на шаг и, кажется, отвернулся. У меня такой возможности не было. «Это не девушка, — убеждал я себя. — Это труп. Кусок мяса. Которому ещё только предстоит стать живым. Она ничего не чувствует. То есть он, труп. И ничего не вспомнит...». Всё равно было невыносимо стыдно. К тому же я понятия не имел, как должен выглядеть результат. Оставалось только надеяться, что мой помощник это знает.

Впрочем, знания анатомии не понадобилось — я наконец-то ясно ощутил целостность. Помощник поймал мой взгляд и убрал инструмент:

— Что теперь?

Я по возможности аккуратно сложил в контейнер последнюю тростинку (их понадобилось пять, кончик быстро разлохмачивался под пальцем), снял перчатки. Спросил:

— Руки помыть можно?

Мне казалось, что это надо сделать обязательно, хоть я и работал в перчатках. И очень долго смывал мыло — это тоже представлялось важным. Пока я мылся, никто не проронил ни слова. Мой помощник умело, не касаясь наружной стороны, стянул перчатки и тоже принялся мыть руки. Гамов, осторожно завинтив бутыль, последовал его примеру. Стефан закрыл тубу и до белизны сплёл пальцы. Волновался он едва ли не больше меня — смотреть всегда тяжелее, чем делом заниматься.

Я тщательно промокнул руки салфеткой и открыл вторую бутыль. Было очень страшно. Даже страшнее, чем в начале. Стефан шагнул ближе, почти шёпотом спросил:

— Помочь?

Я покачал головой. Взял бутыль левой рукой, наклонил — над телом, чтобы ни одна капля не пролилась мимо. Сцепил зубы, унимая дрожь, плеснул в горсть немного воды и принялся обрызгивать словно бы слегка порозовевшее тело. Добавил ещё воды. Потом — ещё. На четвёртый раз словно кто-то сказал в ухо: «Довольно». Я поставил бутыль на столик, набрал в грудь побольше воздуха и наклонился к лицу девочки, которое так и не успел толком рассмотреть. Губы её были холодными, но ощущения прикосновения к мёртвому не возникло. Я прижался поплотнее, медленно выдохнул... я не представлял, как это должно произойти, а произошло совсем просто: губы девушки чуть шевельнулись, я торопливо отстранился, но ещё успел почувствовать лёгкое движение воздуха — выдох. В наступившей мёртвой тишине следующий её вздох услышали все. У меня подкосились ноги — не то от усталости, не то от облегчения. Стефан, сам белее стенки, крепко обнял меня за плечи, поддержал. Шепнул в ухо:

— Ты молодец, Ромен. Ты даже не представляешь, какой же ты молодец!

Мужчина, имени которого мы до сих пор не знали, наклонился над девочкой, взял её запястье. Проговорил ошеломлённо:

— Дышит. И пульс нормальный. Слушайте, это что? Настоящее волшебство, которого не бывает?

— Именно, — Гамов тихонько рассмеялся. — Волшебство. Настоящее. Которого не бывает. Вы и не представляете, насколько его не бывает — такого!

В этот момент девочка открыла глаза. И мне снова стало страшно.

Она посмотрела на склонившегося над ней мужчину и попыталась приподняться, но он удержал. И правильно сделал — ещё не хватало ей оглядываться! Сказал успокаивающе:

— Вам лучше сейчас не двигаться. Как вы себя чувствуете?

— Нормально, — голос был скорее удивлённым и только чуть-чуть испуганным. — А что со мной случилось?

— А что вы последнее помните?

— Ну... я из кино шла, через пустырь. А потом... нет, не помню. Вроде бы шла-шла — и сразу тут. А что было-то? И где я?

Гамов повернулся к нам, одними губами быстро спросил:

— Заклинания можно?

Я сообразил, что не знаю, но Стефан торопливо закивал. Гамов шагнул к столу, наклонился, окончательно заслоняя девочке обзор:

— Вы потеряли сознание. Ничего страшного, скорее всего просто спазм, это в вашем возрасте бывает. Сейчас поспите, и всё пройдёт.

— Но я не могу! Меня дома ждут, бабушка! — она снова попыталась приподняться.

— Назовите телефон, я позвоню вашей бабушке.

Девочка смирилась и назвала номер, а через минуту уже спала. Гамов удовлетворённо усмехнулся:

— Удобная вещь — кольцо, да, мальчики? Так, товарищи, давайте решать, что нам теперь со всем этим делать? И для начала, накройте её чем-нибудь, если можно.

— Правда, Сеня, найди хоть простыню чистую, что ли, — впервые заговорил Виктор, наконец-то представив нам хозяина помещения. Тот ошеломлённо помотал головой и вытащил из шкафчика чистый халат. Накрыл спящую девочку. Выглядел он совершенно обалдевшим — а ведь минуту назад спокойно с ней разговаривал, надо же. Вот что значит профессионализм! Снова помотал головой, сказал:

— Знаете, мне сейчас страшно хочется выпить. Такое на трезвяк видеть — с катушек слетишь! Пошли ко мне!

Прежде, чем последовать приглашению, мы осторожно упаковали драгоценные бутыли и контейнер с мусором обратно в короб. Оставить всё это даже ненадолго в чужом помещении казалось невозможным.

Комната отдыха располагалась через коридор и выглядела обшарпанной, но уютной. Или это так казалось после того мрачного зала? Гамов посмотрел на стоящий в углу диван и задумчиво проговорил:

— А уложим-ка мы девочку здесь, а? А то мне всё как-то не верится.

Никто не возразил. Мне самому, стоило выйти за дверь, стало казаться, что никакой воскресшей девочки и вовсе нет. Виктор только спросил:

— А не разбудим?

Несколько минут спустя завёрнутая в белый халат девочка, имени которой мы не догадались спросить, мирно спала на диване, а мы разместились на наколдованных («Кутить так кутить», — сказал Гамов) стульях. От выставленной хозяином водки (вернее, разведённого спирта) мы хотели было отказаться, но Алексей Петрович махнул рукой:

— А, ладно, за такое можно! Только нам по чуть-чуть, дел ещё будет выше крыши.

Нам налили и правда по чуть-чуть, на палец, а вот Сеня с Виктором заглотнули по полстакана разом и тут же разлили по новой. Гамов рассмеялся:

— Эй, мужики, вы бы не увлекались, а то надерётесь, вытрезвляй вас потом! Тебе, Витька, ещё придумывать, как дело оформлять — документы-то уже в работе, нет?

— Я что, первый день замужем? — возмутился Виктор. — Ничего я пока не оформлял, забрал тело и протокол, из наших только водитель в курсе, а ему пофиг. Конечно, просто так «потерять» такое дело не удастся, но у тебя же есть какие-то свои методы, а? Насколько я понимаю, теперь сможешь у своего начальства санкцию получить.

— Санкция у меня уже есть вообще-то, — усмехнулся Гамов. — Но что бумаги подчищать не придётся — это хорошо. Сейчас перечислишь всех, кто в курсе, ни к чему им лишнее помнить. А пока кончай глушить водку и пробей адрес, не по телефону же мне с её бабушкой разговаривать! Что, кстати, на ней было надето?

— Я тебе протокол сейчас принесу, — Виктор поднялся.

— И саму одежду захвати.

— Да там от одежды…

— Ничего, разберусь. Про «молчать» тебе напоминать не надо?

— Я что, похож на идиота? А, кстати: как твои идеи на счёт «чистосердечное в зубах принесёт»? Нет тела — нет дела.

— Ничего, эта мразь у меня и без тюрьмы огребёт, — мрачно пообещал Гамов. — Я, знаешь, человек начитанный и с фантазией. Придумаю что-нибудь... нетривиальное.

Жалости к убийце я не испытал ни малейшей, но по спине пробежал холодок. Я и не подозревал, что наш куратор может быть таким.

— А сам потом не огребёшь?

— Вот ещё! Я как Остап Бендер — чту уголовный кодекс. Сказано же: нетривиальное.

— Ага, ну и ладушки, — удовлетворённо кивнул Виктор. Мысль о том, что насильник на законных основаниях может избежать ответственности, явно была ему не по вкусу.

Хозяин тем временем налил себе третью порцию, но пить не стал, а потребовал объяснений. Кои и были ему даны в достаточно сжатой форме, а закончил Гамов вопросом:

— Вы понимаете, что допустить болтовни мы не можем? Вы нам очень помогли, так что предлагаю выбор: либо забыть всё это, как по инструкции положено, либо помнить, но с наложением заклятья «печать на устах» — рассказать кому-то не сможете ни в какой форме, даже если захотите.

Сеня почесал затылок:

— Да, дилемма... Нет, я вас понимаю, секретность и всё такое... Знаете, я лучше помнить буду, хоть и под гипнозом. Это же... чёрт, до сих пор не верится! Это, считай, богом побывал! И такое — забыть? Нет уж, давайте свою печать и буду мучаться!

— Будете наверняка, — предупредил Гамов. — Ну да если что — Витя знает, как меня найти.

— Ладно, я болтать не любитель, переживу.

Заклинание это мы знали, но смотрели внимательно: просто на время заткнуть человеку рот было несложно, а вот пожизненное молчание об определённых вещах требовало виртуозного исполнения.

Вернувшийся Виктор отдал Гамову папку с бумагами, а нам пояснил:

— Там пустырь заросший, а рядом стройка, сваи бьют — ничего не услышишь. Этот гад её, видимо, в кусты затащил, ну и... а потом ножом. Специально, мразь такая, не просто убил, а располосовал... ну, вы видели. Старичок один с собакой гулял, она и унюхала, а то в зарослях и до завтра бы не нашли. Повезло, да? Алексей говорил, что нужно свежак, чтобы час или два, не больше. А чтобы днём — такого я вообще не помню. Наглая тварь! Ну да недолго ему гулять, Лёшка что-нибудь придумает.

Мне самому здорово хотелось «что-нибудь придумать». Например, пригласить этого, условно говоря, человека, прогуляться по безлюдным местам под полной луной. У Стефана, судя по сжатым кулакам, желание было ещё более тривиальное. Виктор посмотрел на нас внимательно и строго предупредил:

— Парни, давайте только без глупостей, да?

Гамов захлопнул папку и предложил:

— Сделаем так: я сейчас к её родным заскочу, наплету им что-нибудь, чтобы до утра не волновались... скажу, что врач, живу рядом, увидел, что девочке стало плохо, и отнёс её к себе. Заклинание лёгонькое наложу, чтобы восприняли спокойно и сразу к ней бежать не захотели. Её потом к себе отвезу, пригляжу на всякий случай. А утром, если всё будет в порядке, домой доставлю. Бумаги отдашь?

— Забирай, всё едино, ведь дело прикрывать. Да, вот тебе ещё, — он протянул кассету с фотоплёнкой. — Оперативная съёмка, даже проявить не успели.

— О, это ты молодец, спасибо! И вообще, я твой должник!

Виктор хмыкнул:

— Ты мне все долги авансом выплатил. А если эту мразь найдёшь и накажешь — так счёт за мной.

— Договорились! — хмыкнул Гамов и исчез.

Дальнейшее я помнил плохо. Как только в событиях возникла пауза, возбуждение схлынуло, оставив какую-то запредельную усталость. Помню, что Стефан превратил стул в кресло, устраивая меня поудобнее, а Семён отпаивал горячим и очень сладким чаем. Потом вернулся Гамов, взял девочку на руки, велев нам идти за ним. Стефан нёс короб с бутылями, а другой рукой поддерживал меня под локоть, что совсем не было лишним. Меня усадили в машину, и там я отключился окончательно, хотя потом Гамов утверждал, что до постели я дошёл своими ногами. Может и так, но в памяти это не отложилось

* * *

— Ну что, доволен? — Гамов произнёс это очень серьёзно, без обычной своей иронии. — Получил свои двести процентов?

Стефан кивнул. Спящего на ходу Ромена они вдвоём раздели и засунули под одеяло и теперь сидели в кабинете Гамова. Спасённая девочка спала тут же, на диване. Своим дамам Гамов велел идти к себе, пообещав рассказать всё позже. Видимо, в жизни у них случалось всякое, потому что тётя Саша без слов утащила дочь на кухню, а через десять минут молча принесла в кабинет горячий чай и пирожки.

— Как вам это удалось? — Стефан осторожно разломил пирожок. С капустой. Хорошо.

С мясом им обоим сейчас поперёк горла бы встали.

— Официально, — Гамов торопливо прихлёбывал чай. — Разослали по всем отделениям милиции указание, чтобы если свежий криминальный труп появится — сообщили по такому-то телефону. Что это оказалось отделение, где работает мой хороший приятель — чистая случайность, но счастливая, всегда проще, когда с человеком можно по-человечески договариваться, а не с помощью «полномочий». На такой… хм… эффектный вариант я, само собой, не рассчитывал, а вот на какую-нито бытовуху шансы были, город всё же большой. Говорить вам заранее я не хотел, но, если бы за эти дни не нашлось, уговорил бы отложить операцию. Не только тебе гарантии хотелось. Ладно, допивай и ложись, а то тренировку проспишь. А у меня дела. Надо деву целителям показать, легенду для неё подработать и вообще…

Что имелось в виду под «вообще» Стефан догадался и даже хотел предложить свою, точнее, собачью, помощь, но решил не лезть. Обычные следы там, скорее всего, основательно затоптали, да и транспорт… а вот магические должны были остаться.

Вот в последующем он бы с удовольствием поучаствовал. Но ведь не позволят. Ладно, судя по выражению лица Гамова, фантазия у него была не хуже, чем у Стефана.

А опыта точно больше.

Из дневника Ромена Шасёра

Проснулся я в сумерках, но это оказалось не утро, а вечер следующего дня. Стефан сидел в кресле с книгой и вместо «здрасте» сообщил:

— На будущий год стану ходить на литературу. А ты что, решил до воскресенья дрыхнуть?

— Хорошо бы, — вздохнул я, но ввиду неисполнимости этой идеи предпочёл подняться, тем более что есть хотелось зверски. Стефан отложил книгу, кинул мне одежду со стула:

— Давай, одевайся, а то дамы уже извелись, за тебя, симулянта, переживая.

— Какие дамы? Тётя Саша?

— И Маша. И Валентина. Только при мне три раза звонила.

Я поторопился отвернуться, в очередной раз почувствовав, что краснею. Кажется, это уже начинало входить в привычку.

За ужином мне рассказали, что Гамов сразу вызвал нескольких известных целителей, они осмотрели спящую девочку и не нашли ровно никаких патологий. К тому же у одного из них обнаружилась дальняя родственница, живущая буквально в квартале от пресловутого пустыря («Ленинград — город маленький», — прокомментировал Гамов), так что утром девочку отвезли к ней и только там разбудили. Рассказали ей следующее: её оглушили ударом сзади и собирались затащить в кусты, но, услышав шаги, нападавший сбежал, и догнать его не удалось. Васильев, так звали целителя, якобы предложил отнести девочку к его родственнице, куда они с Гамовым и шли, там они осмотрели её, убедились, что никаких особых травм нет, и решили оставить до утра, только привели в чувство и узнали, где она живёт, чтобы родным сообщить, предварительно сделав укол снотворного.

— А зачем вы вообще про нападение говорили? — удивился я.

— Чтобы по таким местам одна больше не шастала, — сердито ответил Алексей Петрович. — Кстати, Маша, тебя тоже касается. И не говори, что ты могучая чародейка и тебе всякие там не противники — стукнут сзади по голове, никакое колдовство не поможет.

Маша фыркнула, но не очень уверенно — Стефан мне шепнул, что Гамов успел показать ей пару фотографий с той плёнки.

Следующие дни меня всячески изучали и расспрашивали о малейших нюансах ощущений. С выводами — во всяком случае, с понятными мне выводами — было пока не очень, но кое-что прояснилось. Например, то, что предписанный выдох в рот воскрешаемого вряд ли был просто элементом искусственного дыхания — такой резкий упадок сил одним волнением никак не объяснялся.

В другое время это бы мне быстро надоело, но сейчас было почти безразлично. Меня охватила какая-то странная апатия. Даже приближающееся полнолуние не вызывало особых эмоций. Во всяком случае — отрицательных. Наверно, за этот год я просто устал бояться — и надеяться устал тоже. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и было уже почти неважно, как именно.

Вечерами Валя таскала меня гулять. Я не сопротивлялся. Город, замерший в ожидании осеннего увядания, наполненный хрупким, готовым растаять при первом порыве ветра теплом, удивительно соответствовал моему внутреннему состоянию.

Как ни странно, спал я почти нормально, а ведь обычно за неделю до полнолуния приходилось глотать успокоительные, чтобы кошмары не снились. Сейчас — не снились, хотя материала для них вроде бы было выше головы.

И, как это всегда и бывает, слишком ожидаемое событие подкралось неожиданно.

В субботу Гамов по обыкновению переправил нас в лесную избушку. Стефан прихватил уже виденный мною футляр, заглянуть в который так и не позволил, пообещав: «Потом насмотришься». Короба с Вóдами мы тоже взяли, причём оба, хотя случись что — ничем я помочь не смогу, ведь обратное превращение всегда происходит на рассвете, а тогда уже будет поздно. Жаль, что «прямое» куда как затейливее. Помню, ребята этому страшно удивились, а Жан, подумав, сообразил:

— Так вот почему иногда говорят, что оборотень на закате превращается, а иногда — что в полночь!

Хорошо бы, коли только так! Я несколько раз днём превращался[1]. Даже число превращений могло быть разным — от одного до трёх, к «астрономическому» полнолунию иногда добавлялись двое суток «визуального». В общем, я каждый раз начинал мысленно просить судьбу: пусть три дня, пусть в любое время, но чтобы всегда одинаково!

Когда мы остались одни, Стефан сообщил:

— Не дёргайся, сегодня всё равно ничего не будет. Даже если превратишься. Мы подумали и решили: сказано в полнолуние, значит в полнолуние. Для надёжности.

Легче мне от этого не стало. Траншан тоже нервничал, хотя и старался держаться бодро, и развлекал меня, как мог: сперва потащил собирать чернику, потом перекинулся и устроил «собачьи бои», в конце концов загнав меня на дерево. А когда стало ясно, что сегодня превращения не будет — нахально завалился спать. Я попробовал последовать доброму примеру, но не вышло. Обычно в эти дни меня по уши накачивали успокоительными — на волка не действовало, но хоть в человеческой ипостаси было легче. На этот раз о зельях нельзя было и помыслить, так что всю ночь я провертелся на ставшей исключительно неуютной лежанке, только временами проваливаясь в неверную полудрёму. А вот Стефану, кажется, удалось нормально поспать. Или вид делал?

Днём он куда-то ушёл, прихватив футляр и короб с Вóдами, а вернувшись снова потащил меня бродить по лесу. Да я и не сопротивлялся — сидеть на месте уже не было никаких сил.

На этот раз превращение произошло на закате, как только погас последний луч солнца. Когда всё началось, мы сидели на полянке у избушки — как обычно, нам совсем не хотелось лишний раз тренироваться в восстанавливающих заклинаниях, что непременно бы потребовалось, начни я превращаться в помещении. Стефан, научившийся улавливать начало превращения едва ли не раньше меня, тут же обернулся псом, и я как обычно успел ему позавидовать, прежде чем боль выворачивающегося наизнанку тела захлестнула сознание.

Боль отступала медленно. Пёс весело лизнул меня в нос, подбадривая и утешая, и я, как обычно, ответил ему коротким рычанием — мол, чего веселишься? Он оскалил зубы в откровенной усмешке и поманил меня за собой. В присутствии ребят в анимагической форме я не становился монстром, но и человеком не оставался — зверь, только более умный и менее свирепый. И звериным чутьём я ощутил беспокойство друга, но он не дал сосредоточиться на этом ощущении — коротко взлаял, позвал за собой и помчался по лесу, на ходу подпрыгивая, заставляя низко нависшие ветки елей осыпать меня иголками. Это была одна из наших обычных игр, я старался уворачиваться, но не больно-то получалось.

Набегавшись, он улёгся на залитой лунным светом полянке. Я пристроился рядом. Некоторое время мы просто отдыхали, наслаждаясь ароматами ночного леса, потом он поднялся:

— Пойдём.

Нет, это не была речь, звери не умеют разговаривать. Я-человек не смог бы рассказать, как мы понимаем друг друга. Но понимали. И сейчас он вёл меня к нужному месту, а по пути «говорил», что должен сделать одну вещь и я должен ему позволить это, потому что это для меня будет очень-очень хорошо, я же хочу, чтобы было хорошо, и чтобы больше никогда не было больно, правда? И я соглашался, что да, хочу, и пусть делает, и я буду стоять смирно, даже если будет на что злиться... потом он остановился и приказал:

— Стой. Закрой глаза и не шевелись.

Это была уже не просьба, это был приказ Вожака — приказ, который казалось невозможным оспорить, а уж тем более не подчиниться. Стефан так же мало любил приказывать, как и подчиняться приказам, но «не любил» — не значит «не умел». Всё же он вырос в семье, считавшей себя равной королям, и не то, что с молоком матери, а прямо с её генами получил умение властвовать. От смены ипостаси эта врождённая властность, кажется, только усилилась, так что я повиновался не задумавшись.

Траншан всё рассчитал. Даже направление ночного ветерка. Я только в последний миг почувствовал запаха смертоносного железа, успел ощутить опасность... и не помню, что было дальше. Или для меня уже ничего не было?

Первое, что я увидел очнувшись, была полная Луна, запутавшаяся в кронах деревьев. Я не сразу осознал, что смотрю на неё человеческими глазами. Впервые в жизни. Во всяком случае — впервые в сознательной жизни. Я не помнил, как это было когда-то.

Потом луну заслонила встрёпанная голова, и тревожный голос позвал:

— Ромен, скажи что-нибудь. Ну пожалуйста!

— Ты на Кузю похож — такой же лохматый, — сказал я. Он облегчённо хмыкнул и растянулся рядом. Тут же повернулся на бок, взял мою руку, сжал.

— Пусти, больно!

— Прости, — голос звучал странно хрипло, полузадушено. Он торопливо откашлялся и повторил. — Прости, я... понимаешь, мне... ты как себя чувствуешь?

Я попробовал определиться — как. Выходило, что абсолютно нормально, нигде ничего не болело, не считая исключительно неудачно упирающегося в поясницу сучка. Я подумал и сел. Голова слегка закружилась, но это сразу же прошло. Стефан тоже сел, тревожно глядя на меня — я скорее угадывал это, чем видел, луна почти скрылась за деревьями, и темнота стремительно сгущалась. Я мельком подумал, что в звериной ипостаси есть всё же что-то хорошее, и тут же устыдился этой мысли: она словно умаляла важность произошедшего.

Вспомнив, наконец, что Стефан ждёт ответа, я торопливо ощупал шею, не обнаружил там ничего нового и констатировал:

— Нормально. Разве что лёгкая слабость. Слушай, а почему так темно? Ты что, без света всё проделал?

Он облегчённо вздохнул и снова растянулся на траве. Блаженно потянулся.

— Не, я просто фонарь выключил. Луна яркая. Была. Идти сможешь?

— Я-то смогу, а ты?

— Смогу. Хоть и не хочется. Но лучше в дом вернуться, а то простудимся на земле — вот смеху-то будет!

Он был прав — несмотря на слабость, лежать голым на усыпавших поляну иголках мне совершенно не хотелось, да и ночная прохлада уже вовсю давала о себе знать. Я в сотый раз позавидовал анимагам — они-то вместе с одеждой перекидывались — и осторожно поднялся на ноги, к собственному удивлению, не испытав ни малейшего неудобства. Тело слушалось как обычно, даже голова больше не кружилась. Стефан тоже поднялся, страдальчески вздохнул и принялся собирать имущество. Я предложил помочь, но он только отмахнулся. Правда, футляр с мечом понести разрешил.

Фонарь мы всё-таки включили, под деревьями я уже вовсе ничего не видел, спотыкался на каждом шагу, да ещё и ноги все исколол. Хорошо, что идти оказалось недалеко. Стефан посмотрел было в сторону чайника, но раздумал и, едва пристроив короб на место, плюхнулся на лежанку:

— Ромен, там где-то молоко было...

Теперь, при нормальном свете, я увидел, насколько измученным он выглядит. И впервые позволил себе по-настоящему задуматься, какой ценой ему всё это далось. Зря — меня просто затрясло, стоило на минуточку представить себя на его месте. А он ещё меня успокаивал!

Я с огромным трудом взял себя в руки. Достал из холодильного шкафчика молоко, налил. Он жадно выхлебал две кружки подряд и чуть-чуть ожил. Посмотрел на меня внимательно:

— Ромен, ты чего так?..

Он осёкся. Такого ужаса на человеческом лице я не видел ни разу в жизни, даже там, на Тропе. Я резко обернулся, ожидая увидеть за спиной... не знаю, что, но что-то кошмарное. Там ничего не было.

Я вновь взглянул на Стефана — он бессильно привалился к стене, ужас ушёл с его лица, оставив какую-то совершенную опустошённость. Я торопливо обнял его за плечи, помог прилечь.

— Тебе нехорошо? Ты что-то увидел?

Я спрашивал даже не для того, чтобы получить ответ — просто хотелось, чтобы он хоть что-то сказал, слишком напугал меня этот странный приступ. Он чуть качнул головой:

— Нормально. Ничего. Ты поцарапался.

Ключицу действительно саднило, и я даже смутно вспомнил, где зацепился за сухой сук. Потянулся потрогать — на пальцах осталась кровь. Я автоматически подумал, что надо бы залечить и даже начал поворачиваться к тайнику, где мы оставляли палочки, но вдруг осознал, что должен был почувствовать Стефан, увидев кровь у меня на шее — и меня опять затрясло.

— Стефан... — в горле стоял комок, я никак не мог сформулировать ни одной связной фразы. — Ты... Прости меня, пожалуйста!

Его глаза изумлённо распахнулись, разом теряя опустошённость:

— За что? За то, что на колючку напоролся?

— За то, что заставил тебя пройти через такое!

Он слабо усмехнулся:

— Ой, Ромен, брось ты эту патетику! Ну да, паршиво было, но получилось же! Слушай, — он вдруг оживился и даже сел на лежанке, — я вот всё думаю: есть такие болезни, которые не лечатся ни магией, ни по-симплитски... погоди, как же называется?.. а, лейкоз. А если больного убить — ну, ножом, как положено, а потом воскресить, то болезнь ведь должна исчезнуть, нет?

— Должна, наверное... — не очень уверенно согласился я. Голос всё ещё слушался с трудом. — Только кто ж нам позволит на людях эксперименты проводить?

— На тебе ведь позволили! — отмахнулся он. — А добровольцы найдутся, от этой гадости умирать паршиво, медленно и больно, я читал. Только нужно сутки без лекарств... но можно ведь потерпеть, правда, если потом вылечишься?

— Я бы потерпел. Наверное.

— Вот видишь! А ещё бывают проклятия такие, от которых не сразу умирают, а снять нельзя — помнишь, Гамов говорил? Нужно будет завтра с ним обсудить. Жаль, конечно, что у Яги подробности не расспросили... что ли, ещё раз в гости напроситься? — он отчаянно зевнул, едва не вывихнув челюсть. — Всё, вырубаюсь. Ты бы тоже поспал… надо быть в форме для новых битв и свершений!

Выполняя собственный совет, он улёгся обратно и мгновенно уснул. Я стащил с него ботинки, укрыл и тоже забрался под одеяло, ощущая себя почему-то солдатом на привале. Может быть, из-за слов Стефана о битвах и свершениях. Хотя он был прав, конечно. У нас было оружие для самой правильной на свете битвы — битвы за человеческую жизнь. И мы не имели права от неё уклониться. Да и не хотели уклоняться.

На этой мысли, кажется, я и заснул. А залечить царапину забыл, конечно. Но это уже не имело ни малейшего значения.

[1] Напоминаем читателям, что есть варианты «восход Луны» и «астрономическое полнолуние».

* * *

Проснулся Стефан в квартире Гамовых, причём совершенно не представлял, как там очутился и сколько прошло времени. Судя по всему — много. Воровато оглядев пустой коридор, он заскочил в санузел, а вернувшись обнаружил в комнате Алексея Петровича.

— Не красней, — усмехнулся тот, — Саша на работе, а Машку я ещё в субботу на дачу отправил.

— А Ромен где? — обнаружив на табуретке у постели чистую одежду, Стефан торопливо натянул трусы и джинсы. Гамов, конечно, мужчина, но всё-таки куратор, неудобно.

— В нашей клинике, его там второй день со всех сторон изучают. Не волнуйся, с ним всё в порядке. Даже предварительный отчёт успел написать. Хочешь почитать? За завтраком.

На словах «всё в порядке» у Стефана с души свалился камень размером примерно с Монблан. Сам того не осознавая, он с момента пробуждения боялся, что всё случившееся — сон. Теперь вот осознал. Хорошо, что только теперь.

Вместе с облегчением накатил зверский голод. Что там его спросили насчёт завтрака?

— За завтраком — хочу… стоп! Второй день? Это сколько же я продрых?

— Больше суток. Пойдём, там Саша тебе оставила всякого. И чайник, наверное, уже закипел.

Омлет и тарелку овсянки Стефан смолотил, почти не почувствовав вкуса и только за чаем с пирожками вспомнив, что ему предлагали что-то помимо завтрака.

— Извините. Вы про отчёт говорили?

Гамов с усмешкой подал ему несколько сколотых скрепкой листков:

— Держи. И учти, от тебя куда детальнее потребую!

Писал Ромен довольно-таки подробно и увлекательно, хотя сейчас Стефана интересовали не красоты стиля, а возможность ещё раз убедиться, что у них получилось. Теперь, когда всё было позади, он вообще не понимал, как решился на такое. Второй раз точно не решился бы. Хотя…

— Ну, как тебе? — Гамов забрал листки и убрал в папку с будничной надписью «Отчёт по эксперименту».

— Ну, как… — протянул Стефан. — В целом — нормально. Только вот… я там у него получился такой весь из себя герой…

— А что, не герой?

Стефан ответил не сразу.

Запах травы — чуть горьковатый, предосенний. Так хорошо вдыхать его и ни о чём не думать. Потому что думать нельзя. Ни думать, ни бояться, ни сомневаться. Звери гораздо чувствительнее к нюансам настроений, он непременно почувствует неуверенность и тревогу. И тянуть дальше нельзя тоже. Да и зачем?

— Пойдём.

Нет, это не слова. Скорее, интонации, чуть приметные движения… даже, кажется, запахи. Они часто пытались понять, как «разговаривают», находясь в анимаформе, да так толком и не поняли. Но зато друг друга понимали вполне.

Важно правильно выбрать маршрут. Такой, чтобы подойти к нужному месту с наветренной стороны. Звериное чутьё — это вам не человеческое, запах стали различит на раз, тем более что прятать меч было нельзя, его ведь придётся подхватить мгновенно. Выбрать маршрут и заговаривать ему зубы. А заодно и себе. Эх, если бы можно было сделать это всё под гипнозом! Обычным, симплитским, или магическим Подвластием. Такая идея рассматривалась, но не рискнули. Не исключено, что для успеха излечения требуется именно сознательное действие, такие фишки нередки, а как в данном случае — никто толком не знает. Поэтому нельзя даже пытаться убедить себя, что это очередная тренировка. Нужно твердить, что всё получится, а сомнения безжалостно давить, как… как тлю в теплицах, вот!

— Стой. Закрой глаза и не шевелись.

Вложить в приказ всю властность, какую удалось наскрести в фамильных загашниках. Должно же воспитание на что-то сгодиться? Волк замирает на месте. Ещё шаг…

Наверное, это красиво: силуэт пса, переливающийся в человеческую фигуру с мечом в руках.

Меч делан специально, по руке, без использования магии, зато с использованием всех возможных технологий. Идеально сбалансированный, отточенный до немыслимой остроты, красивый той хищной красотой, которая отличает по-настоящему хорошее оружие, он, кажется, живёт своей собственной жизнью, и слушаясь, и подчиняя себе… иногда это даже пугает. Но это именно то, что нужно.

Он никогда не расскажет Ромену, как именно его натаскивали (особенно в последние дни), но методы были эффективными. Тело и меч всё делают сами, сознанию остаётся только не вмешиваться. И наблюдать.

Вот к чему он не готов совершенно — это к мгновенному превращению. Обычно у Ромена оно занимает несколько минут, что прямое, что обратное. Сейчас же всё происходит за доли секунды, обезглавленное тело волка словно растворяется в лунном свете и на землю падает уже человек. В первый миг чудится, что превращение коснулось только тела, а голова осталась волчья. Нет, конечно. Человеческая. И глаза закрыты, вот счастье-то! Взгляда он бы не вынес. Наверное.

Несмотря на все тренировки, сердце колотится так, что дрожью отдаётся в пальцах. Ну же, Траншан, говорит он себе, вспомни, чему тебя учили!

Учили хорошо. Через минуту пальцы перестают дрожать, через три пульс падает до разумных пределов, а сознание, наконец, включается. И напоминает о перчатках.

Хуже всего первая минута, когда зрительно не происходит вообще ничего. Если бы не знать, что так и должно быть — поседеть впору прежде, чем начнётся заживление.

Потом уже легче.

Место выбрано рядом с ручьём. Ромен тогда долго мыл руки и теперь понятно, почему. Это даже не сознательное действие, а почти непреодолимое желание смыть… что? тень смерти, пожалуй, так. Холодная вода неожиданно приятна, и можно отдохнуть минут пять, пока этот мерзкий… привкус? запах? не исчезнет полностью.

И только тогда открыть баклагу с Живой водой, из последних сил не позволяя себе ни грана сомнения.

Гамов терпеливо ждал ответа. Стефан тряхнул головой:

— Ага, герой — так зубами стучал, все дятлы в лесу обзавидовались! Это меня просто учили хорошо. Надо будет Наставников поблагодарить. В ножки поклонюсь! О, кстати! А можно будет Ромену теперь фехтованием заняться? А то он мне завидовал.

Гамов улыбнулся:

— Спросим в Корпусе, думаю — не откажут. Ну как, сыт?

— Ага. А вы к нам утром туда пришли?

— Раньше. Когда вы уснули.

— Следили? — Стефан ни капельки не удивился, хотя раньше как-то не думал, наблюдают за ними или нет.

— В доме. Теоретически, можно было бы и в лесу попробовать, материал вышел бы уникальный, но не решились. Помочь, если что, всё равно бы не смогли.

— Да уж! — Стефан невольно передёрнулся, вспомнив залитую лунным светом поляну, обезглавленное тело и странный запах, не крови даже, а не пойми чего… кстати, крови как раз практически и не было! Странно, до сего момента он об этом как-то не думал, а ведь удивительно же! Ладно, об этом потом. — А увидеть Ромена сейчас можно?

— Конечно, — Гамов вновь улыбнулся. — Допивай чай и пойдём, тут недалеко.

— Здорово! — Стефан торопливо запихнул в рот последний кусочек пирога. — Заодно и с целителями про нашу идею можно поговорить.Про лейкемию и вообще, помните, Ромен там в конце написал?

Гамов кивнул.

— Я уже говорил. Они считают, что рациональное зерно в ней есть, только надо всё очень хорошо обдумать. Так что слишком не увлекайся пока. Лучше вон учёбой займись, а то вам в этом году ещё экзамены сдавать. Причём и по нимдарским предметам тоже. Справитесь?

— И вечный бой, покой нам только снится! — Стефан в очередной раз изобразил знакомство с русской литературой. Повезло ему иметь хорошую память! — Всё, я готов!

— Одеться только не забудь.

— Ой! — Стефан осознал, что сидит в одних штанах и босиком. — Да, сейчас… Только… Алексей Петрович, я всё спросить хочу: почему вы согласились нам помогать? Вам же эта затея с самого начала не нравилась, нет?

— Да, — не стал спорить Гамов. — Не нравилась. Слишком всё было опасно и непредсказуемо. Но ваш директор ясно дал понять, что ребята вы упорные и вряд ли отступитесь, будем мы вам помогать или нет. Зачем же нам тогда столь уникальный случай для исследований упускать? А когда ты про анимагию рассказал — тут я окончательно уверился, что коли уж вы решились, так найдёте способ попробовать, не сейчас, так позже. Хоть бы мы всю литературу от вас засекретили и въезд в Россию закрыли. А может, и стоило так поступить, а? — подмигнул он. — Глядишь, придумали бы что-нибудь новенькое, настоящую Живую воду делать научились или ещё что…

— А что, это мысль! — разом воодушевился Стефан, — Образцы у нас есть… где, говорите, этот работает, как его… Коренев, да? Про которого статья была?

— Род великий, кого ты послал на мою голову! — картинно застонал Гамов.

Прозвучало это, вопреки намерению, одобрительно.

Вместо эпилога. Полтора года назад, где-то в Атлантике.

Теперь Вивьен знала, как именно погибли её родители. Хотя нет, наверное, не совсем так. Там была война — торпеда или воздушный налёт… а тут всего лишь коротнувшая проводка, небольшой, совсем не страшный в другое время, пожар и заглохший двигатель. И шторм, и едва выступающая из воды скала, на которую бросило волной потерявший ход кораблик. И разлетевшаяся в щепки шлюпка. И отчаянные попытки хоть что-то сделать — волшебница она или кто?! И вот это, последнее, наверняка было очень даже похоже.

Нет, «что-то» она всё же сделала. Из не успевших расплыться или потонуть обломков трансфигурировала что-то вроде плота с бортиком и даже пару вёсел, благодаря которым удалось-таки обогнуть чёртову скалу. Если она тут одна такая — у них будет шанс продержаться ещё минут двадцать. А может даже сорок. И соль, и текучая вода любое волшебство «разъедает» очень быстро, а уж вместе… «SOS» Морис отправить успел, но вот ответ получить — нет. Да и не было рядом никаких кораблей, в этой части Атлантики вообще мало кто бывает, все торные пути проходят либо южнее, либо севернее. И земли никакой рядом тоже не было. Если бы не шторм, у неё был бы какой-то шанс поддерживать заклинания хотя бы часа два или три, а так… впрочем, если бы не шторм, они бы и на скалу не наскочили. Наверное.

Четырнадцать человек сгрудились на хлипком плоту, слишком озабоченные попытками удержаться на нём, чтобы ещё и удивляться его появлению. Волшебство? Ну, пусть будет волшебство. Сорок минут? Это на сорок минут больше, чем ничего. Спасжилеты успели надеть только трое, сейчас их отдали женщинам, но толку-то будет от них в бурном холодном море? Хотя тоже лучше, чем ничего…

— Magis! Soror, illic' a veneficus hic![1]

Женский голос не то, чтобы перекрывал шумы ветра и волн — выплетался из них. Вивьен показалось, что у неё начинаются галлюцинации. Латынь посредине Атлантики? А голоса множились, их уже было не то пять, не то шесть:

— Magus! Magus! Ecce! Fortuna! Fortuna![2]

— Ви, не зевай! — Пьер, одной рукой вцепившийся в борт, а другой прижимающий к себе жену, движением головы указал на противоположный край плота, начавший опасно подрагивать и расплываться. Вивьен взмахнула палочкой, обновляя заклинание.

— Hunc, hunc cernis, longis una comis![3]

— Пьер, ты слышишь?

— Что?

— Смотрите, русалка!

Жанна указывала в другую сторону, но Вивьен и сама уже увидела. Русалка сидела на волне, как на скамейке, картинно откинув голову, словно позируя для фото — и плавно соскользнула на край плота. Хлипкое сооружение лишь чуть-чуть качнулось и Вивьен поняла, почему — с трёх сторон его придержали тонкие длиннопалые руки, вопреки распространённой изобразительной традиции покрытые чешуёй. Правда, такой мелкой и гладкой, что и правда могла сойти за слегка зеленоватую мокрую кожу.

Кто-то за спиной Вивьен взвизгнул, кто-то выругался. Пьер крепче прижал её к себе, пытаясь отодвинуться от неожиданной гостьи, и рефлекторно потянулся е висящему на поясе ножу, но тут же снова вцепился в борт. Вивьен же спешно вспоминала чёртову латынь — учила же, и даже дважды, в школе и когда на фельдшера сдавала! И потом читала ведь…

— Вы пришли нас спасти?

— Не вас. Тебя. — Русалка словно выпевала слова, итальянская опера, да и только. Красиво, если бы только смысла не понимать. — Нам нужна ты, остальные нет. Нужна магия. Плыви с нами!

— Одна я никуда не пойду! — Вивьен попыталась отодвинуться, да некуда было. — Магия нужна? Сделаю, что скажите, но спасайте всех!

— Они лишние.

— Лишние! Лишние! — подхватили остальные. Сколько их там — пять, шесть?

— Одна я никуда не пойду!

— Не пойдёшь. Поплывёшь. Твой плот скоро рассыпется. Мы возьмём тебя. Унесём к себе. Но лучше ты сама. Добровольно.

— Я же не против! Спасите остальных и забирайте меня!

— Зачем нам их спасать? Люди злые. Эти приведут других, которые нас убивают. И маги злые. Но нам нужен маг. Один. Ты. Одна ты не сможешь нас обидеть.

— Магический закон запрещает убивать разумных!

Русалка только рассмеялась. Мелодично и очень зло.

Вообще-то, она была права. Запрет, конечно, был. Вот только соблюдался он даже сейчас не очень-то строго. На чёрном рынке можно было купить что угодно.

— Погоди, — Вивьен взмахнула палочкой, снова укрепляя плот. А сама лихорадочно думала. Русалки её ведь действительно смогут утащить силой и явно намерены сделать это, не смотря ни на что. Драться с ними в воде — глупость, если и заденешь разок ножом, так только разозлишь. Да и ножей-то… кабы не у одного только Пьера, тот по военной ещё привычке таскает. Напугать их? Нечем. Хотя… а если так?

— Я целительница. Могу убить себя, даже без палочки. Я знаю, как. Если я вам нужна — спасайте всех!

— Они расскажут про нас. Приведут других! — упрямо повторила русалка. Интересно, она у них предводительница или просто лучше знает человечий язык?

— Не расскажут. Я их заставлю забыть. Я умею.

— Маги лживы.

— Изначальной силой клянусь!

Вообще-то, чтобы клятва стала нерушимой, её надо было подкрепить заклинанием. Но русалка то ли не знала об этом, то ли решила всё же поверить, благо преимущество всё равно было на их стороне.

— Скажи своим, чтобы держались крепче.

Она соскользнула в воду, пропев-проговорив что-то на своём языке — и плот помчался со скоростью хорошей моторки. Волны русалкам не мешали. Абсолютно.

Островок был крошечным. Но опять-таки — лучше, чем ничего. «Плот» дотянул до него чудом, рассыпавшись через пять минут после того, как люди перебрались на сушу. Ну и ладно, будет, из чего костёр соорудить, деревянных кусков там хватало.

Всю дорогу они молчали. Вивьен не стала ничего объяснять, только велела держаться крепче. А остальные, видимо, решили оставить расспросы на потом. Но никакого «потом» она им не предоставила — усыпила сразу, как только оказались на берегу. Память чистить придётся, и чем меньше, тем лучше. Своих она решила от этого избавить, если попросит, они и так будут молчать, привыкли.

— Что дальше?

Вивьен обессиленно сидела на песке. Всё, на что её ещё хватило — это слабенькие согревающие чары. Русалка устроилась рядом. Её хвост, оказывается, был раздвоенным, просто в воде обе половинки плотно сходились. А на берегу — разошлись, став почти ногами. Ходила она куда менее изящно, чем плавала, но достаточно уверенно. Вообще какой-то незнакомый вид русалок, в справочниках Вивьен такого не видела.

— Твои люди спасены. Теперь ты пойдёшь с нами.

— Ещё не совсем.

— Их найдут. Вы же звали на помощь?

— А если нас не услышали?

— Услышали. Будут искать. Но нескоро, они далеко. К полуночи.

Столько они бы точно не продержались! Ни при каких условиях.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю. Тебе нужны силы. Ешь.

Она махнула рукой кому-то из своих, и к ногам Вивьен упала банка тушёнки. Наверное, с их корабля, у них такая была. Следом на песке оказалась бутылка сока.

Вивьен со стоном поднялась и пошла к мужу. За ножом.

От еды сил и правда прибавилось. Русалки притащили ещё и две плитки шоколада, морская соль только добавила ему вкуса. Но колдовать Вивьен была пока не готова. Ладно, до полуночи ещё куча времени.

— Так что вам от меня надо?

— Поплывёшь с нами. Будешь жить у нас. Нам нужна магия. Чтобы были дети. Когда-то мы с магами договаривались. За жемчуг, за редкие водоросли. Но они стали обманывать. Желать злого. Дети рождались калеками. Приводили убийц. Мы ушли. Спрятались. Но мы не можем без магии. Ищем. Трудно. Мы выполнили твоё условие. Выполни своё. Будешь жить с нами. Ты и те, кто тебе дорог. Без них потеряешь силы. Мы знаем!

Она безошибочно ткнула рукой в троих. Вивьен зло выругалась. Вот ведь тварь глазастая! Ладно Пьер, но Жанну с мужем она как угадала?

— Не злись. Вам не будет плохо.

— Мы не можем — навсегда! У нас сын! У Алона мама одна, старая!

Русалка задумалась. Кажется, им действительно очень хотелось договориться по-хорошему.

— Три месяца и три артефакта за каждого, кого спасли. И заколдуешь их. Чтобы думали, что сами доплыли. И клятва, что потом ничего никому не расскажете. Настоящая клятва!

По её тону Вивьен поняла, что спорить дальше — чревато. Могут же и силой утащить. Пригрозят убить Жанну — никуда она не денется, на всё согласится!

— За каждого, кто вернётся сейчас, — всё же сказала она.

Русалка снова задумалась. Повернулась к морю, что-то пропела-проговорила на своём языке. Выслушала ответ, кивнула.

— Пусть так. Чтобы вы не таили зла. Но это — окончательно. Буди своих. Им принесут еду. Потом мы заберём их в другое место. На лодке. Ты заколдуешь остальных. Можешь остаться, пока их не найдут. Чтобы знать. Можешь быть невидима обычным людям, так?

— Могу.

— Хорошо. Мы сделаем, чтобы их скорее нашли. Постараемся. Это честно? Договор?

— Честно. Договор.

Вивьен вздохнула и принялась протирать палочку. Жаль, что нельзя передать весточку своим, но на такое русалки точно не согласятся. Их же погибшими посчитают… Тосковать будут… ладно, зато потом обрадуются! Ромену они всё расскажут, конечно. И Араням, те точно болтать не станут. Надо будет это оговорить, когда клясться станет, магическая клятва — не шутки. Вот для всех остальных придётся что-то придумывать, чтобы объяснить, где и как они столько времени болтались.

Ладно, времени хватит, за два с половиной года-то. Придумают.

[1] Магия! Сёстры, здесь волшебник! (латынь)

[2] Магичка! Магичка! Смотрите! Удача! Удача!

[3] Эта, эта, видите, длинноволосая!

Дорогие читатели! Спасибо за то, что добрались до конца! Надеюсь, книга доставила вам толику удовольствия.

Если вы хотите ознакомиться со справочными материалами по Магической России, написанными мною в соавторстве с товарищами по команде Русской школы, наберите в поисковике "Альманах \"Собранье пестрых глав\". Справочные материалы по Магической России". Разместить эти тексты здесь я не могу, так как они принадлежат не только мне.