Экстремальная медицина (джен)

Примечание автора: читая сноски следует иметь в виду, что выделенное жирным шрифтом взято из обычных справочников, а не выделенное — из магических 😉

-----------------------------

В тысяча девятьсот сороковом году занятия в Абри-де-Монтань, старейшей в Южной Европе школе магии, закончились раньше обычного. Война стояла на пороге, и если от симплитских[1] войск, даже вооружённых новейшей техникой, Горное убежище вполне могло защитить, то с магическими властями «нового мира» пришлось бы воевать всерьёз — либо сразу сдаться, приняв их условия. Руководство школы выбрало третий путь — распустить учеников на каникулы, предоставив их судьбе и воле родителей.

* * *

Вивьен Д'Этоли так никогда и не смогла до конца понять, что заставило её родителей, чистокровных французов и чистокровных магов, бежать из страны. Вслух её мать сетовала на бомбёжки, но Вивьен подозревала, что на самом деле имела место какая-то личная, или, скорее, родовая, вражда между её семьёй и кем-то из верхушки Радеющих-за-чистоту[2]. Иначе какой был смысл бежать в Англию? Её тоже бомбили, и даже активнее, чем Францию.

Интерконтинентальные порталы были заблокированы ещё в самом начале войны, но для магов не составило труда получить местечко на одном из последних судов, уходящих за Ла-Манш. Сама Вивьен ехать не хотела категорически, она считала, что негоже бросать свою страну на волю врага. Отец утверждал, что негоже встревать в симплитские войны, а Радеющие — не враги, их цели, в сущности, не могут не вызывать некоторого сочувствия...

У Вивьен они сочувствия не вызывали.

Отчаявшись в чём-то убедить родителей, юная патриотка просто-напросто сбежала от них, трансгрессировав за миг до отплытия. Как впоследствии выяснилось, правильно сделала. До Англии кораблик не добрался. Что это было — налёт авиации, минное поле или «обычное» кораблекрушение — так и осталось загадкой, разыгравшийся шторм не дал шанса никому[3].

Вивьен осиротела третьего июня, за неделю до своего восемнадцатилетия, но не знала об этом ещё целых пять лет.

Несколько дней она бродила по разным городам, не решаясь явиться домой — вдруг родители предпочли рискнуть и вернулись, чтобы отловить блудную дочь? А когда решилась, то обнаружила, что дома у неё нет. Точнее, он существовал, но семье Д’Этоли более не принадлежал. Их семейство, хоть и древнее, никогда не было особенно богатым и мессир Д’Этоли решил, что лишние несколько тысяч им в эмиграции не повредят. В конце концов, там тоже нужно было где-то жить, а с домом за годы войны может случиться всякое — скрывающие чары для бомбы не помеха, а защитные нужно постоянно поддерживать. Деньги, определённо, надёжнее.

На побег дочери, которой тоже требовалось где-то жить, он, само собой, не рассчитывал.

Положение было отчаянным. Правда, новые владельцы дома ещё не успели выкинуть вещи прежних хозяев, и девушке досталась кое-какая одежда, достаточно старая, чтобы её решили не тащить за море, но не настолько поношенная, чтобы её стыдно было надеть. К счастью, не только школьные мантии и домашние халатики.

Ещё у неё были деньги. Двадцать золотых — всё, что удалось припрятать тайком от родителей. Семейный сейф в банке, естественно, оказался пуст.

Поменяв часть своих капиталов на симплитские деньги, Вивьен на минуту почувствовала себя богачкой. Увы, только на минуту: несмотря на всю свою наивность, она была достаточно образована, чтобы знать слово «инфляция».

Найти работу не удавалось. Магический мир затаился в ожидании событий, многие, как и родители Вивьен, предпочли уехать. Даже в Париже работали считанные лавки. Среди симплитов тем более никому не нужна была восемнадцатилетняя девчонка без профессии и документов. Дважды её едва не сдали в полицию. Несколько раз, впрочем, работу ей предлагали, по большей части даже не скрывая, какую именно. Один раз — попытались навязать. К счастью, у волшебницы всё же имелось преимущество даже перед двухметровым громилой, не имевшим понятия о назначении волшебной палочки. Вивьен оставила его, обездвиженного, в самой грязной из случившихся рядом луж, и некоторое время наслаждалась его воплями, устроившись на соседней крыше. Это происшествие даже доставило ей некое мрачное удовлетворение. Но вопрос заработка не решило.

Обменянные деньги стремительно таяли и обесценивались, хотя Вивьен и экономила абсолютно на всём, включая жильё, благо согревающие и влагозащитные чары вполне позволяли ночевать на любой скамейке. Последние два золотых она продала симплитскому антиквару — в отличие от сильвов, эти монеты были из самого настоящего золота. Банк работал уже под контролем Ревнителей[4], и идти туда девушка побоялась, хотя пока что ничем перед оккупационными властями не провинилась. Впрочем, последнее было не её заслугой. Магическое правительство Франции оказало захватчикам ещё меньше сопротивления, чем симплитское, а как отыскать возможное подполье, Вивьен не знала. Все, с кем она рискнула — намёками — говорить на эту тему, советовали только одно: не болтать, а паче того, не делать, лишнего.

Вивьен и рада была бы сделать «лишнее», но не могла пока придумать, что именно. И поэтому ужасно обрадовалась, обнаружив как-то поутру на стенах кривовато, зато крупно намалёванные надписи «Смерть оккупантам!» Собственно, к её появлению от надписи осталось только несколько букв, торопливо соскабливаемых перепуганным дворником под надзором мрачного жандарма. Но назавтра надписи возникли вновь, в соседнем квартале, и с тех пор стали возникать регулярно. А если верить слухам, таинственные маляры угрозами не ограничивались.

Вивьен решила отыскать авторов надписей. Конечно, их искала и полиция, и боши, но у волшебницы всё же было преимущество: она могла становиться невидимой и «порхать» по крышам вместо того, чтобы устраивать засады на земле.

Повезло им одновременно. Прячась на очередной крыше, Вивьен увидела сперва парнишку, торопливо макающего кисть в ведёрко с краской, а минутой спустя — полицейский патруль, вот-вот готовый показаться из-за угла. Медлить было нельзя, объясняться — некогда. Опустившись на мостовую за спиной паренька, Вивьен схватила его в охапку и трансгрессировала в знакомый сквер, рассудив, что там и вероятность попасть в объятия другого патруля меньше, и объяснения их никто не услышит.

Парня звали Жан и начал он с претензий:

— Ты что творишь?!

— Дурак, там патруль был! — возмутилась Вивьен.

— Могла бы краску прихватить! Ты хоть знаешь, как её сложно доставать?

Вивьен заверила, что не знает, но очень хочет узнать. Пять минут спустя они уже пробирались переулками к сараю на берегу Сены, где устроила свой штаб организация с громким названием «Патриоты Франции». Уже на подходе, Жан внезапно спохватился:

— Эй, а как ты это сделала-то?

И тут до Вивьен дошло, что афишировать свои способности было как минимум неосторожно. Если пойдёт слух что в группе есть волшебница…

— Знаешь, я сама не очень понимаю, — осторожно сказала она. — Я хотела просто утащить тебя оттуда… А давай, не будем ничего никому рассказывать, а? Скажем, что просто убежали.

Жан не возражал. Убеждать друзей, что новая знакомая неведомо как перенесла его на несколько кварталов, ему определённо не улыбалось.

Жану едва исполнилось семнадцать, его брату Этьену — пятнадцать. Вивьен немедленно почувствовала себя взрослой и умной. Всего в группе было одиннадцать человек, семь парней и четыре девушки, Вивьен стала пятой. Самому старшему, студенту Андрэ, было двадцать два, самой младшей, девочке, по прозвищу Одуванчик — четырнадцать. Трое жили с родителями, у остальных родителей или вовсе не было, или они бежали от войны на юг. У Андрэ была койка в общежитии. Патрик по наследству получил крохотную комнатку, где — если в спальниках на полу — могли поместиться ещё трое. Валери уехавшая на юг тётя оставила ключи от небольшой, но уютной квартирки. Но у неё, чтобы не раздражать глазастых соседей, ночевали только Одуванчик и Вивьен. Парни по очереди спали у Патрика или в «штабе».

Вивьен впервые за последние два месяца смогла нормально помыться. Впрочем, это было не главное. Главным было то, что теперь можно заняться делом. Пусть даже и в компании симплитов. Вивьен была вполне прогрессивной девушкой и не считала возможным с пренебрежением относиться к людям, лишённым магического дара. В конце концов, большинство великих художников и композиторов были симплитами, а по-настоящему хороших писателей, насколько она знала, среди магов вообще не водилось. Так что у каждого свои таланты, и нечего слишком уж нос задирать.

К тому же, Вивьен отлично понимала, что в одиночку воевать с германскими магами всё равно не сможет. Ну так хоть их симплитским союзничкам насолит!

Она почти не сомневалась, что магическое подполье существует. Не могли же все французские маги дружно повестись на дурацкую пропаганду Радеющих-за-чистоту? Ну кто в двадцатом веке способен поверить, что смешанные браки ведут к потере магической силы, если десятки исторических примеров доказывают обратное? Только тот, кому этого очень хочется! Или очень не хочется рисковать собственным благополучием, опровергая подобные идеи.

Магические сообщества всегда обращали не слишком много внимания на национальность, да и расизм у них был не в чести — всем известно, что среди негров и азиатов сильных магов не меньше, а то и больше, чем среди европейцев. Поэтому поддержка магами Германии нацистов с их безумной идеологией явно преследовала только одну цель: под прикрытием симплитских армий захватить власть в Европе, а если получится, так и дальше. А все разговоры о защите магического мира от вырождения — просто камуфляж, это должно быть ясно всякому трезвомыслящему человеку!

Но, как бы то ни было, а обнаружить гипотетическое магическое подполье Вивьен оказалось не под силу. А коли так, то почему бы пока не примкнуть к подполью симплитскому? Главное, надо пользоваться магией так, чтобы об этом никто — а особенно враги — не догадались. Ревнители старались не вмешиваться в борьбу симплитов друг с другом, но если станет известно, что в группе есть маг, то уж тут они не станут сидеть, сложа руки. И Вивьен сильно сомневалась, что сумеет в этом случае защитить товарищей. Да и себя тоже.

Агитационными надписями «Патриоты», естественно, не ограничивалась. Ребята были бесшабашны и изобретательны, они искали и находили самые разные способы вредить бошам, заменяя отсутствующее оружие смекалкой, а опыт — фантазией и превращая в оружие даже недоедание, заставлявшее подростков выглядеть младше своих лет. В чём можно заподозрить худенького, двенадцатилетнего на вид парнишку, крутящегося у казарм? Максимум — в желании стянуть что-то съестное. Кто догадается, что школьница с косичками подорвала грузовик со взрывчаткой с помощью рогатки, шарика от пинг-понга, купленных в аптеке порошков и чужих конспектов по химии?

Впрочем, целующаяся парочка тоже выглядит не слишком подозрительно, даже если влюблённые выбрали для романтической прогулки окрестности железнодорожного пути. А то, что у девушки к поясу от чулок подвешен ещё и гаечный ключ, патрулю знать вовсе не обязательно. Правда выяснилось, что обычным ключом гайки на современных рельсах не открутишь, а специальный под юбкой не спрячешь. Вивьен подумывала было воспользоваться заклинанием уничтожения, но не рискнула — следы такого воздействия могли обнаружить, к тому же существовал риск ошибиться и устроить крушение не военного эшелона, а мирного поезда, которые, несмотря на оккупацию, всё же ходили. Так что от этой идеи пришлось отказаться. Но у них было много других.

Вивьен вспомнила историю со сластолюбивым громилой и предложила заманить в какое-нибудь укромное место немецкого офицера и прикончить. К «одолженным» Сьюзен у мамы — без её ведома, разумеется, — парику и косметике она добавила вычитанное когда-то заклинание, по идее мешающее окружающем запомнить её внешность.

Изобразить голодную парижаночку, за хороший ужин и пару купюр готовую на всё, Вивьен сумела без малейшего труда. Увлечь кавалера в безлюдный по вечернему времени переулок тоже оказалось несложно, благо она немного знала немецкий — как раз достаточно для того, чтобы собеседник увлёкся попытками понять друг друга и не смотрел по сторонам. А вот дальше … нет, поджидавший в подворотне Жан благополучно огрел боша по башке, но добить потерявшего сознание человека рука не поднялась ни у него, ни у Вивьен. Впрочем, офицерский мундир, сапоги и пистолет ребята посчитали вполне достойным результатом операции. Да и обнаруженный в кармане бумажник вовсе не был лишним.

Эксперимент повторили ещё трижды. Пятая жертва оказалась то ли менее самоуверенной, то ли более нетерпеливой и отправляться на прогулку решительно отказалась, благо, ужинали они в ресторане при отеле. Так что Вивьен пришлось оглушить кавалера магией, а потом, в целях конспирации, добавить графином по голове. Правда, и раздевать бесчувственное тело на этот раз не понадобилось.

Вивьен была не прочь рискнуть ещё раз, но тут в дело вмешались местные профессионалки, которым совершенно не нужна была конкуренция и ещё меньше — испорченная репутация. Впрочем, добыча и так оказалась неплоха. С оружием ребята почувствовали себя гораздо увереннее, а офицерские мундиры ночью действовали не хуже плаща-невидимки: полицейские предпочитали вежливо козырнуть и не связываться. Жаль только, что выходить на более-менее освещённые места в мундире могли только Андре и выглядящий много старше своих лет Поль. В шестнадцатилетнего офицера вермахта вряд ли поверил бы даже самый наивный полицейский.

Скорее всего, ощущение безопасности их и сгубило. Они даже не поняли, кто именно привёл в штаб «хвост», в ту ночь почти одновременно вернулись с операций три группы. За себя Вивьен почти ручалась, она в тот раз в одиночку занималась рисованием лозунгов и, как всегда в таких случаях, перемещалась трансгрессией.

Впрочем, это было не так уж важно — кто привёл слежку. Куда важнее, что преследователи не стали нападать сразу. И, как потом выяснилось, сумели перехватить отправившихся «на дело» Жана и Этьена.

Когда ребята услышали шум, сарай был уже полностью окружён, а насколько секунд спустя в дверь вломились трое с автоматами. Но за это время Вивьен успела принять решение. У них на пятерых было два пистолета, что позволяло всего лишь отдать жизнь не бесплатно. И волшебная палочка, сулящая куда более радужные перспективы.

К счастью, когда Вивьен прошипела: «Не вздумайте стрелять, я знаю, как спастись!» парни ей поверили. Дальше всё было почти просто. Ударить вошедших «ледяным ветром» — это заклинание словно вмораживало человека в пол, в отличие от других не давая ему упасть. Подхватить Одуванчика и Лильен, трансгрессировать метров на двести, за кольцо оцепления. Вернуться за парнями…

Всё вместе заняло от силы пару минут, те, что оставались снаружи, ничего не успели понять.

Ещё минут пять ушло на объяснения. Как ни странно, ребята поверили всему и сразу. То ли демонстрация возможностей сказалась, то ли ощущение прошедшей на волосок смерти.

Ещё пытаясь выйти на магическое подполье, Вивьен узнала, что симплитам — военным и полиции — был дан приказ: в случае чего-то странного немедленно сообщать в некую службу. Естественно, связанную с магическими властями. Произошедшее вряд ли можно было квалифицировать иначе, чем «странное», так что максимум через полчаса о нём узнают магические службы. А у них есть очень опасные возможности. Например, «взять след» любого, кто был в «штабе» за последние сутки — а были там почти все. Это уже не говоря о том, что если братья Ламьер у них в руках, то их просто напоят «Зельем Истины» и они ответят на любой вопрос.

Было ясно, что всей компании надо срочно выбираться из Парижа. Хорошо ещё, что их общая казна хранилась не в «штабе», а в квартире Валери. Денег там было совсем немного, но всё же лучше, чем ничего.

Вивьен по очереди перекинула ребят поближе к жилищам остальных. Встречу назначили в одном из скверов. По общим прикидкам, на всё у них оставалось около часа.

Самой большой проблемой были родители. С одной стороны, они если и догадывались, чем занимаются их дети, то сами в этом никакого участия не принимали. С другой — их могли арестовать просто чтобы сорвать злобу. Для долгих обсуждений времени не было. Ребята решили рассказать им всё как есть, и пусть решают сами. Взрослые люди, не дети малые.

За пять минут до «контрольного времени» на месте сбора оказались все, кроме родителей Констанс, с возмущением потребовавших «не впутывать их в эту глупую авантюру», и Андрэ, которого не оказалось дома. Для очистки совести Вивьен попыталась разыскать Жана с Этьеном, но только уверилась в том, что они попали в руки полиции. А в свете сотворённого ею в «штабе» соваться их выручать было бы самоубийством, даже если бы удалось узнать, куда именно соваться.

Больше медлить было нельзя. Вивьен по очереди перекинула всех примерно на сто километров — почти предел для её возможностей парной трансгрессии. Дальше им предстояло выбираться самостоятельно.

К концу операции у Вивьен дрожали не только руки, а, кажется, все мышцы, что есть в теле. Это только незнающий считает, что для магии не требуется никаких усилий. От иных заклинаний ощущение такое, будто не палочкой, а пудовой гирей машешь, и парная трансгрессия относится именно к таким.

Чуть-чуть отдохнув, Вивьен отправилась к общежитию, где жил Андрэ. И успела как раз вовремя, чтобы увидеть, как ему надевают наручники.

Уже потом она сообразила, что среди арестовывавших, скорее всего, был маг — иначе как бы они определили, что это именно тот, кто им нужен? Ну, разве что хватали всех студентов, возвращающихся домой под утро. Но в тот момент Вивьен об этом не подумала. Как и о том, что трансгрессировать в крохотный промежуток между несколькими людьми смертельно опасно. Просто не успела подумать. Она и сама не поняла, как оказалась рядом с Андрэ, ухватила его за плечи и бросилась в никуда.

[1] Симплит (от лат. «простота») — более-менее политкорректное название не-мага, принятое во Франции. Более грубым считается словечко гобмуш (от gobe-mouche (фр.) — мухоловка и простофиля)

[2] «Радеющие-за-чистоту» — международное движение внутри магических сообществ, проповедующее превосходство магов над обычными людьми и призывающее «сохранять чистоту магической крови». «Радеющие» постоянно (и не всегда безуспешно) стремятся добиться от магических правительств запрета на браки с не-магами, а также законодательного ограничения прав магов, рождённых в немагических или смешанных семьях. Периодически в рамках этого движения возникают экстремистские организации, более или менее успешно стремящиеся захватить власть и внедрить свои идеи силовыми методами.

[3] Большие водные пространства препятствуют прямой трансгрессии, так что у мага шанс выжить в кораблекрушении немногим выше, чем у обычного человека.

[4] «Ревнители чистоты» — в 30-х — 40-х годах ХХ века наиболее радикальное и жёстко организованное крыло «Радеющих-за-чистоту», по большей части состоящее из германских и испанских магов. Активно способствовали (по непроверенным данным — спровоцировали) захвату власти германскими нацистами, впоследствии участвовали во Второй Мировой войне на стороне Германии, осуществляя военные действия в отношении магических сообществ европейских стран и составляя магическую часть оккупационной администрации.

«Никуда» оказалось Бретанью, а конкретно окрестностями городка Жослен в департаменте Морбиан. Потом Вивьен и под заклятьем не смогла бы объяснить, как ей это удалось. А уж повторить — и подавно. Зато от погони они оторвались надёжно, искать их на таком расстоянии никому просто не пришло бы в голову. Так что трёхчасовой обморок, которым ответил организм на подобное издевательство, стоил всего лишь десятка седых волос ничего не понимающему Андрэ. У него, впрочем, хватило ума не пороть горячку, а дождаться, пока соратница придёт в себя и всё объяснит. Ума, а главное- выдержки, учитывая, что последние десять минут он ждал объяснений не в одиночестве.

Говорят, что кому суждено быть повешенным, тот не утонет. Если верно и обратное, то Вивьен с Андрэ стоило обходить за сотню метров любой водоём. Окажись они на полкилометра севернее — непременно попали бы в руки патрулирующих дорогу бошей. Да и перспектива вывалиться из воздуха на улицу расположенного всего в полутора километрах городка ничего радужного не сулила. Но они оказались в лесу, и наткнулся на них не немецкий патруль, а партизанский. Что, впрочем, повлияло на обстановку допроса, но не на въедливость допрашивающих. Местных жителей партизаны — сами почти все местные — знали как минимум в лицо, а попытка скормить им баечку про «приехали на попутке» надежды на успех заведомо не имела. Когда едешь на машине, то обычно хотя бы приблизительно представляешь, где находишься. И хотя бы приблизительно можешь объяснить, зачем ты находишься именно здесь. Не говоря уже о том, что редко кто разъезжает на попутках в наручниках. Можно было, конечно, попробовать рассказать про побег из-под стражи, но этому противоречило отсутствие даже намёка на погоню. Да и проделавшими долгий путь они не выглядели.

Поняв, что внятно объяснить своё появление в лесу не удастся, Вивьен попросила отвести её к командиру отряда, заявив, что разговаривать будет только с ним. Андрэ, который и сам жаждал понять, что происходит, её просьбу горячо поддержал. Поскольку другого выхода никто не видел, на том и порешили. Вивьен ждала, что им завяжут глаза, и даже обиделась, когда этого не произошло. На её возмущение старший патруля мрачно высказался в том смысле, что если они «из этих», то всё равно никому уже ничего не расскажут. Впрочем, Вивьен ему почему-то не поверила.

Командира звали Компер Жак[1]. Выглядел он лет на пятьдесят: с лёгкой проседью в тёмных волосах, кряжистый и какой-то основательный. Вивьен он сразу понравился. И понравился ещё больше, когда на её просьбу о разговоре с глазу на глаз тут же велел всем разойтись — и его немедленно послушались.

Вивьен рассказала ему всё как есть. О крахе «Патриотов». О том, что она волшебница и только с помощью магии сумела спастись сама и помочь остальным. И о том, что будет, если до бошей дойдут слухи о появлении в отряде ведьмы. Даже не скрыла, что волшебница она так себе, и против опытного боевого мага стоит немногого.

Андрэ слушал подругу, раскрыв рот. Компер Жак свои чувства скрывал лучше, только крякал иногда и задавал уточняющие вопросы. Когда она закончила, он задумчиво похрустел пальцами и попросил:

— А показать что-нибудь можешь?

Вивьен послушно достала палочку, встала так, чтобы заслонить Андрэ от посторонних взглядов и трансфигурировала всё ещё остававшиеся на нём наручники в шарф.

Андрэ, кажется, решил больше ничему не удивляться — потёр освобождённые запястья и быстренько намотал шарф на шею. Здесь, на севере, было существенно холоднее, чем в Париже.

— Ты только учти, что через сутки он снова наручниками станет, — хихикнула Вивьен. Смех вышел несколько нервным. Андрэ только плечами пожал:

— Учту. Но пока ведь можно погреться? Кстати, ты сама-то как?

— Сама я чарами могу, — пока они пробирались по лесу к партизанскому лагерю, было даже жарко, а потом Вивьен слишком напряжённо думала о том, как короче и понятнее всё рассказать, чтобы обращать внимание на погоду. Но теперь ей и правда стало холодно. А ещё ужасно хотелось съесть хоть что-нибудь. Желательно, горячее. И уснуть. Желательно в тепле, но можно и так.

Компер Жак, похоже, заметил её состояние. Потому что расспросы прекратил, позвал кого-то из своих и велел гостей накормить и отвести в шалаш спать. Так и сказал — «гостей». Видимо, дал понять, что уже не подозревает в них врагов.

На следующий день они с командиром и его заместителем, смуглым немолодым мужиком, которого все называли «господин сержант», обсудили открывающиеся возможности.

Вивьен объяснила, что магия имеет свои ограничения. Например, сделать тёплую одежду можно, но её придётся «подновлять», а если забыть, то вещь вернётся в свою прежнюю форму. Чем больше вещь и чем сильнее она изменена — тем быстрее. Так что одевать одного-двоих она может, но точно не весь отряд.

Еду сделать нельзя вообще, то есть можно улучшить вкус продуктов, но если попробовать сделать хлеб из деревяшки, то для организма он всё равно останется деревяшкой. А если из воздуха — то воздухом. Этим нередко пользуются любительницы похудеть, но партизанам такого явно не требовалось. То же касалось лекарств, взрывчатки и вообще всего, в чём имела значение не форма, а свойства вещества. То есть попробовать перед боем сделать лишнее ружьё она сможет, хотя, скорее всего, тоже не получится, а вот патроны — точно нет, они просто не будут работать.

Применять магию к врагам можно только в самом крайнем случае и очень осторожно. Жослен, конечно, не Париж, но, если откровенные странности будут повторяться, до соответствующих служб это дойдёт и довольно быстро. И тогда отряд почти обречён. Вивьен может укрыть его следы от симплитов, но не от магов, и тем более не от опытных и умелых магов. Единственная возможность — не привлекать их внимания.

Командир, кажется, был разочарован, хотя ничем этого не показал. Сказал, что всё обдумает, спросил, умеет ли Вивьен стрелять и велел во время завтрашней операции держаться поближе к Сержанту. Вивьен не возражала — тот хоть и казался грубоватым, но зато, в отличие от остальных партизан, производил впечатление опытного бойца.

Пока Вивьен беседовала с командирами, Андрэ тоже не терял времени даром, успев многое разузнать об отряде. Сержант, как оказалось, действительно был отставным сержантом колониальной пехоты, полжизни провел в Африке, где и приобрёл свой несмываемый загар. За этот буроватый цвет кожи вкупе с почти идеально круглым черепом ребята заглазно звали его Орех. Настоящее его имя было Жан-Пьер Луавиль, хотя запоминать это в общем-то не требовалось — иного обращения кроме как «господин сержант» старый вояка не признавал. Сам он называл подчиненных «кадетами», вкладывая в это слово в равной пропорции насмешку и порицание «потому что вы как мальчишки, только что поступившие в военное училище — мните себя маршалами, а сами даже не знаете, за какой конец ружья хвататься».

С этим утверждением трудно было не согласиться. Отряд на три четверти состоял из вчерашних школьников, слишком молодых, чтобы быть призванными в армию, и слишком горячих, чтобы смириться с ее поражением. Повоевать прежде довелось только двоим, да и то четверть века назад, в Первую мировую. Даже Компер Жак, пользовавшийся безоговорочным авторитетом у подчинённых, когда доходило до планирования боевых операций предпочитал полагаться на опыт заместителя.

Вооружён отряд был чем попало — охотничьими ружьями, пистолетами самых различных марок и систем, чуть ли не мушкетами наполеоновских времен. Неудивительно, что первой по-настоящему серьёзной операцией должно было стать нападение на военный склад.

Склад находился в старом депо. После капитуляции, французская армия обязана была сдать победителям все свое вооружение. Тогда-то небольшое депо на заброшенной железнодорожной ветке и превратилось в импровизированный арсенал. Собственно, все сколь-нибудь ценное оружие немцы уже вывезли. Как удалось выяснить, на складе оставались только ящики со старыми, еще времен Великой войны «Лебелями»[2]. Зато и охраны стало заметно меньше. А для партизан и такое оружие было лакомой добычей.

Депо окружала невысокая кирпичная ограда, с натянутой поверх нее колючей проволокой. Перед единственными воротами немцы из старых шпал построили нечто вроде маленького блокгауза. Достаточно условное укрепление, но почти безоружному отряду и оно было не по зубам. Поэтому решили, что командир с тремя наиболее подготовленными и хорошо вооруженными бойцами попытается по заброшенному водостоку проникнуть в депо, а Сержант вместе с большей частью отряда инсценирует нападение на главные ворота, чтобы стянуть к ним максимальное количество охраны. Дальнейший план действий зависел от количества охранников. Если их совсем мало, то первая группа партизан должна была атаковать с тыла и, пользуясь внезапностью, овладеть депо. Если же это окажется невозможным — незаметно, пользуясь тем, что внимание охраны отвлечено на защиту ворот, вытащить из ящиков и унести столько винтовок, столько это под силу четверым мужчинам.

С утра, после скудного завтрака, Компер Жак выстроил отряд в шеренгу и предоставил слово заместителю. Орех, неспешно прохаживаясь вдоль неровного строя, еще раз втолковывал «кадетам» их задачу:

— Запомните: все что от вас требуется — как можно больше шума. Поэтому в бой идут все, включая тех, у кого нет вообще никакого оружия. Мы должны создать у противника уверенность в том, что против него действует крупный отряд и поэтому необходимо сосредоточить против нас всю имеющуюся на складе охрану. Итак, нужно поднять шум, но — шуметь по-умному. Боеприпасы попусту не тратить, стрелять только по моей команде и по ней же огонь прекращать. Побольше двигаться, чтобы создать видимость перегруппировки крупных сил — но под пули не подставляться. Никакого ненужного геройства — но и не трусить. По вас будут стрелять, могут и убить. К этому нужно быть готовым.

По лицам соседей по шеренге, Вивьен поняла, что до многих лишь теперь стало доходить, в какое опасное дело они ввязались. Прямо на глазах из увлекательного приключения партизанская жизнь превращалась в смертельно опасную авантюру. Быть готовым к тому, что тебя могут убить — разве это возможно?

Впрочем, на первый взгляд все оказалось не таким уж страшным. «Кадеты», рассыпавшись в жиденькую стрелковую цепь, развернули такую канонаду, что сержанту то и дело приходилось умерять их пыл, дабы те раньше времени не расстреляли все патроны. Нечастые хлопки немецких «маузеров» и мерное стрекотание пулемета звучали не слишком убедительно.

Вивьен, забыв о первоначальном испуге, пристально наблюдала за происходящим на поле боя. От черных просмоленных стенок блокгауза то и дело отлетали щепки — партизаны стреляли довольно метко. В маленькой амбразуре бился язычок пламени, вырывавшегося из дула немецкого пулемета. Деревянные стенки укрепления глушили звуки выстрелов и казалось, что это мирный огонек, пляшущий в закопченной печке. Забывшись, Вивьен высунулась из укрытия, с удивлением наблюдая за забавными фонтанчиками, внезапно вздымавшимися и быстро опадавшими обратно в придорожную пыль. Один, следом за ним другой, третий... Фонтанчики выстраивались в цепочку, которая вдруг побежала в сторону Вивьен.

Она не успела этому удивиться, как вдруг жёсткая рука легла ей на затылок, с силой толкнув лицом прямо в грязь, и голос Ореха рявкнул: «Не высовывайся, дура! Жить надоело?» Словно в подтверждение его слов, прямо над головой раздался свист пуль. Лишь теперь до Вивьен дошло, что это были за фонтанчики.

От испуга ей захотелось сжаться в маленький комочек, прильнуть к земле и лежать не шевелясь до тех пор, пока вся эта стрельба не прекратится. Но такой возможности ей не дали. Орех схватил её за руку и заорал прямо в лицо: «Задницей шевели, пока он не пристрелялся! За мной, пигалица!» Затем приподнялся, словно бегун на старте, сгорбившись пробежал три шага, плюхнулся на землю и откатился в сторону. Вивьен, не очень понимая, что и зачем делает, повторила его действия. Сержант одобрительно кивнул: «Будет из тебя толк» и сделал еще одну перебежку. Вивьен повторила и ее. Убедившись, что пулемет обстреливает другую цель, Орех сам открыл огонь, а заметив, что пулеметчик обратил на него внимание, снова совершил прежний маневр. Так, то ведя огонь, то уклоняясь от него, они медленно приближались к блокгаузу. Вивьен механически повторяла действия своего инструктора. Единственная мысль, застрявшая у неё в голове, была совершенно не боевой: «Как хорошо, что я догадалась с утра трансфигурировать одежду в штаны и куртку! От чулок бы уже и воспоминаний не осталось!»

Стрелял только Сержант. У Вивьен был револьвер, но она им ни разу не воспользовалась. К нему не было запасных патронов — только те, что в барабане, а стрелять дальше, чем за двадцать шагов, было вообще бессмысленно. Вот когда они подберутся поближе… еще несколько перебежек...

Как раз в этот момент в тылу у противника один за другим громко ухнули два гранатных разрыва, раздалось несколько выстрелов, после чего над блокгаузом взметнулся маленький французский флаг.

Операция завершилась полным успехом. Вся охрана была уничтожена и «кадеты», радостно окликая друг друга, устремились к захваченному укреплению. Не давая им расслабляться, Компер Жак выстроил отряд и провел перекличку. Не хватало троих.

Тела двоих ребят обнаружились почти сразу. Помощь им уже не требовалась.

Третьего нашли дальше, в лесу. Видимо, его зацепило в самом начале операции. Парень сидел, привалившись к стволу дерева, прижимая к груди простреленную руку. Хотя он не проронил ни звука, Вивьен видела, как от боли дрожат его губы. Сержант, на правах бывалого солдата, исполнявший в отряде роль медика, осмотрел рану.

— Плохо дело, — покачал он головой. — Пуля застряла в руке.

— Нужно перетянуть артерию! — встрял кто-то из молодых.

— Нужно, — словно споря с самим собой, задумчиво произнес Орех. — А то парень кровью истечёт пока мы его до базы дотащим. Но, если это сделать сразу, не вынимая пули — гангрена гарантирована и тогда придется отрезать руку.

Всем было ясно, что успешно осуществить такую операцию в их условиях практически невозможно. Только сам раненый никак не отреагировал на слова сержанта — то ли не слышал их сквозь боль, то ли ему было уже всё равно.

И тут Вивьен решилась.

— Я могла бы попробовать…

Все взгляды сошлись на ней. Сержант рявкнул злобно:

— А чего тогда молчишь?!

Девушка совсем смутилась:

— Я целительские чары почти не знаю, мы в школе проходили только самые простые… И потом, я не знаю, получится ли с сим… ну, с не-магом. Я же всерьёз лечить вообще никогда не пробовала!

— Спокойно! — вмешался командир. — Девочка, хуже ты уже вряд ли сделаешь, а если получится — жизнь парню спасёшь. Давай, пробуй. Волшебница ты или кто?

И, обернувшись к остальным, добавил:

— А вы чего застыли? Ждёте, когда сюда боши набегут? Быстро за работу! Андрэ, останься с ней, поможешь, если что потребуется.

Командирский приказ тотчас возымел действие. Большая часть бойцов кинулась перетаскивать ящики с оружием в лес — было решено взять, сколько сумеют унести, а если что останется — припрятать в подходящем овраге в надежде забрать впоследствии. Орех взялся перевязывать легкораненых: одному пуля чиркнула по рёбрам, другой лишился мочки уха. Вивьен же сосредоточилась на своём пациенте, изо всех сил стараясь не думать о мизерности собственных знаний.

Она понятия не имела, есть ли специальные чары для извлечения пуль из раны, поэтому попыталась воспользоваться заклинанием для вытаскивания заноз. Как ни странно, получилось. Зато дальше пошло хуже. Неплохо освоенные обезболивающее и кровоостанавливающее заклинания вроде и действовали, но у Вивьен создавалось ощущение кошмарного сна, когда воздух превращается в кисель, а ноги словно прилипают к земле. Прошло не менее получаса, прежде чем она опустила волшебную палочку и обессилено уронила голову не плечо вовремя поддержавшего подругу Андрэ. Голова раскалывалась от боли, пред глазами то и дело сгущался туман. Зато её пациент выглядел если и не здоровым, то вполне способным совершить небольшой пеший переход. Подошедшему минут за десять до того Ореху осталось только наложить повязку на переставшую кровоточить и почти закрывшуюся рану.

— Компер, ну ты видел? — повернулся он к командиру. На суровом лице старого вояки странно было видеть почти детское восхищение. — Вот это я понимаю — волшебство! А ещё говорила «не умею»! Кабы учёные коновалы так «не умели»!

— Твоя правда, — кивнул командир и повернулся к Вивьен. — С нынешнего дня — никаких тебе боевых операций. С базы — ни ногой!

— С послезавтрашнего, — слабо пробормотала Вивьен.

— Это ещё почему? — нахмурился командир.

— Надо смотаться в Париж, добыть хоть какую-нибудь книжку по целительству, — пояснила девушка.

И всё-таки потеряла сознание.

[1]«компер» — старое слово, в приблизительном переводе на русский что-то вроде «папаши». Означает кум, старший родственник. В переносном значении — хитрец, ловкий малый. В положительном скорее смысле.

[2]Винтовка образца 1886 г., «Винтовка Лебеля» (фр. Fusil Modèle 1886 dit "Fusil Lebel") — французская магазинная винтовка, принятая на вооружение ещё в XIX веке. Несмотря на ряд недостатков, до второй половины 1930-х годов оставалась штатным оружием французской пехоты. К началу Второй мировой считалась устарелой.

Пьер Шасёр считал, что с родителями ему повезло. Его мама в юности числилась первой красавицей, а отец был потомственным охотником, одним из лучших в округе. Своей фамилией Тибо Шасёр[1] гордился не меньше, чем иные — графским титулом, сына начал брать с собой в лес лет с трёх, а учить стрелять — как только тот достаточно подрос, чтобы удержать ружьё на весу. К четырнадцати годам Пьер уже мало кому уступал и в меткости, и в прочих охотничьих умениях. Конечно, в середине двадцатого века одной охотой не проживёшь, но у них была ферма, унаследованная Тибо от деда по материнской линии. Небольшая, но им хватало.

С приходом немцев с охотой было покончено. Оба ружья и снаряжённые патроны Тибо тщательно упаковал в промасленную ветошь, обернул старым прорезиненным плащом и закопал позади дома, а остаток пороха рассыпал по баночкам из-под приправ и засунул в буфет на кухне. Вслух он говорил, что не собирается быть святее папы и патриотичнее президента, но всем было ясно: просто не хочет рисковать благополучием семьи. Пьер поведение отца не одобрял, но не спорил. Ему тоже не хотелось рисковать жизнью мамы и сестрёнки, а слухи о бошах ходили всякие.

Вот только судьба не спрашивает, кто чего хочет.

Пьер не знал, действительно ли его родители дали приют беглым английским лётчикам или те сами забрались в сарай переждать непогоду. Возможно, боши и поверили бы в последнее, окажись хозяйка дома менее красивой или более сговорчивой. Говоря простыми словами — уродиной или шлюхой. Но она не была ни той, ни другой, а когда немецкий офицер начал применять силу, благоразумию Тибо пришёл конец. Бошей было больше, но пырнуть ножом одного или двоих Тибо всё же успел, тем самым подписав себе приговор.

Пьер в это время возвращался из Малеструа, куда они по договоренности с хозяином продуктовой лавки поставляли раз в неделю яйца и овощи. Грузовика на ферме Шасёр не было, только самодельный велоприцеп, в условиях сложностей с бензином куда более практичный, но не предоставляющий водителю крыши над головой и сильнее зависимый от распутицы. Из-за утренней непогоды Пьер добрался до городка далеко за полдень, а когда собрался назад, дождь полил с новой силой. Хозяин лавки, их давний добрый знакомый, уговорил парня остаться переночевать. Пьер согласился — это был не первый случай и родители, прекрасно видевшие, что творится с погодой, не должны были волноваться.

В качестве платы за приют месье Жонвиль попросил помочь ему поменять полку на складе — работа несложная, но вдвоём её делать гораздо удобнее. Так что домой Пьер отправился не с раннего утра, как планировал, а ближе к полудню. Благодаря чему и уцелел.

Подробности он узнал от шестилетней сестрёнки. Аннет с самого начала спряталась от злобных чужаков в угол за плитой, да так и просидела там до самого возвращения брата. К счастью, бошам не пришло в голову поджечь дом.

Сестрёнку Пьер в тот же день отвёл к дальним родичам на соседнюю ферму. Они же помогли с похоронами родителей.

Сразу после похорон Пьер простился с родичами и сестрой, сказав им, что отправляется на заработки в город. Это имело смысл: кур боши не поленились прихватить с собой, заодно опустошив кладовку и погреб, а овощи с огорода были уже собраны.

Он и на самом деле отправился в город, только не в Малеструа и не в Плоэрмель, а в Понтиви, где стояла немецкая часть. Предварительно выкопав безотказный отцовский «дарн»[2] и не забыв прихватить спрятанный на кухне порох. Разыскать того самого офицера он не надеялся — Аннет запомнила только белёсые усики, а это не примета, среди бошей таких полно. Но Пьера устраивал и любой другой, все они одним мирром мазаны.

Как выяснилось, охотничьи навыки вполне годятся и для выслеживания двуногой дичи. Когда его, грязного, замёрзшего и изголодавшегося подобрали бойцы Компера Жака, на счету Пьера было уже четыре офицера и несколько солдат. И останавливаться он не собирался.

В Вивьен Пьер влюбился страстно, тайно и безнадёжно, как только и мог влюбиться четырнадцатилетний деревенский паренёк в симпатичную восемнадцатилетнюю горожанку, да ещё и волшебницу. Нельзя сказать, что Вивьен не обращала на него внимания, скорее напротив. Но внимание это было чисто делового свойства.

На магов и симплитов заклинания действуют по-разному. Например, обездвижить любого симплита легче, чем мага, даже если маг без палочки и не сопротивляется. Лечебные заклинания действуют на всех симплитов, но требуют от целителя гораздо больше сил, чем при излечении магов. Щиты, что от физического воздействия, что от магического, на симплита наложить нельзя вообще, они питаются собственной магией защищаемого. Разве что в форме амулета, да и то для его изготовления потребуется масса умения и сил, а защищать он будет недолго и не слишком надёжно. А вот невидимость или заклинание личины наложить можно, но далеко не на каждого. На Андрэ, например, они вообще не ложились, а с командира слетали через несколько минут.

Пьер оказался из тех немногих, на кого большинство заклинаний ложились почти идеально. А это, что ни говори, огромное подспорье. Вражеского часового, например, снять куда проще. Или вообще не снимать, а средь бела дня проскользнуть мимо него в штаб и стянуть бумаги со стола. Жаль только, что немецкого Пьер не знал, а транслитерационные чары на симплита не наложишь, их можно применять только к себе. Но и так получалось неплохо.

Домой Пьер вернулся с медалью Сопротивления[3], по мнению товарищей, чуть-чуть не дотянув до Креста[4], хотя это уже было, пожалуй, преувеличением. Ферму пришлось поднимать практически с нуля, но здорового восемнадцатилетнего парня это не пугало, тем более что у него нашёлся добровольный помощник — Этьен Арань, товарищ по отряду, до войны батрачивший на крупной ферме, а теперь заявивший, что лучше будет работать за крышу над головой у хорошего человека, чем за деньги у отмазавшегося коллаборациониста. Месье Жонвиль, чья лавка не то, чтобы процветала, но уцелела, одолжил немного денег в придачу к государственной субсидии, а родичи, у которых все эти годы жила Аннет, помогли семенами…

Война не только разъединяла людей — иногда она их сплачивала.

[1] От Monsieur Chasseur — охотник.

[2]Дарн — популярная у профессиональных охотников марка ружья, славящаяся надёжностью, неприхотливостью и точным боем.

Фирма «Дарн» (в русской литературе она неправильно называется «Дарне») была основана в 1881 г. в Сент-Этьенне талантливым французским оружейником Режи Дарном (Regis Darne).

[3]Меда́ль Сопротивле́ния (фр. Médaille de la Résistance) — французская награда, учреждённая генералом Шарлем де Голлем 9 февраля 1943 года. Вручалась «за веру и мужество сражавшихся во Франции и за рубежом, которые внесли вклад в сопротивление французского народа против врага и его пособников с 18 июня 1940»

[4] Крест Освобождения (фр. Croix de la Libération) — знак О́рдена Освобожде́ния.

Орден Освобождения (фр. L’Ordre de la Libération) — государственная награда Франции, учреждённая 16 ноября 1940 года генералом Шарлем де Голлем для вознаграждения участников, воинских формирований и гражданских объединений движения Сопротивления в годы Второй мировой войны

Вивьен, стараниями благодарных соратников-пациентов, тоже не осталась без награды. В придачу она получила симплитские документы, якобы «утерянные во время войны». А вот возвращаться ей оказалось некуда. Теперь, когда сообщение с Англией было восстановлено, удалось выяснить, что супруги Д'Этоли там не появлялись, как и судно, на котором они плыли. Надеяться, что они спаслись, вряд ли стоило: большие массы воды препятствуют прямой трансгрессии, а мётел или иных средств магического передвижения у них с собой не было.

За прошедшие годы Вивьен привыкла жить без родителей, но считала, что они просто где-то далеко. И чем ближе была победа, тем чаще задумывалась, как будет с ними мириться. Теперь проблема отпала навсегда, но это абсолютно не радовало. Что бы там ни было, но родителей она любила и представить, что их больше нет, было невероятно трудно.

Ко всему выяснилось, что все деньги исчезли вместе с ними: ни в английском, ни во французском банках вкладов на их имя не было. Вивьен оказалась в том же положении, что и в начале войны. Её богатый военный опыт ничего в плане трудоустройства не давал. В магическом мире хватало куда более знающих целителей, разбиравшихся к тому же не только в ранах и простудах, а в симплитском нельзя было открыто использовать магию, без которой умения Вивьен мало чего стоили. То, что сходило с рук в военной неразберихе, теперь могло привести к серьёзным претензиям со стороны магических властей.

Некоторое время Вивьен перебивалась случайными заработками, так же, как и Андрэ, вернувшийся после войны в Университет. Временами они делились друг с другом — когда одному везло, а второй оказывался на мели. По молчаливой договорённости, займом это не считалось и отдачи не требовало.

Свободное время они посвящали попыткам разузнать о судьбе товарищей по группе «Патриотов Франции». Выяснить, правда, удалось немногое.

Проще всего оказалось найти Констанс. С родителями она по-настоящему не помирилась, но поздравлениями на Рождество и дни рождения обменивалась, так что её адрес они хоть и неохотно, но дали. Констанс воевала в Арденах, ещё в сорок четвёртом вышла замуж за товарища по отряду и теперь жила в Жоншери с мужем и двухмесячной дочерью. Письму она обрадовалась и ответила длиннющим посланием, на две трети состоящим из восторгов по поводу талантов обожаемой наследницы. Андрэ обозвал откровения бывшей соратницы «бабским трёпом» и переложил дальнейшую переписку на Вивьен, которая, впрочем, не имела ничего против. Детей она любила, хотя своих заводить пока не собиралась.

Семье Одуванчика удалось пристроиться в одном из городков Лазурного берега. Сама Одуванчик — по метрике Эльвира Готье — даже сумела закончить школу и теперь работала горничной в отеле. Возвращаться в Париж они не собирались.

Жан умер в тюрьме. Этьен выжил и теперь жил в семье двоюродной тётки. Общаться с бывшими товарищами он не стремился. Единственная встреча произвела на Вивьен тягостное впечатление — парень выглядел лет на десять старше своего возраста, нездоровым и каким-то погасшим. На Вивьен и Андрэ он смотрел с такой обидой, словно они были лично виновны в его несчастьях. И, кажется, крепко выпивал.

Разыскать остальных не удалось. Они то ли погибли, то ли затерялись где-то в перемешанной войной стране.

Переписка с бывшими соратниками неожиданно помогла Вивьен решить проблему работы. Муж Констанс работал шофёром и, в частности, возил продукты на небольшой военный аэродром, служащий Союзникам промежуточной базой для полётов в Германию. Обслуживающие аэродром военные владели французским в лучшем случае в объёме краткого разговорника, выпущенного военным ведомством, что постоянно приводило к недоразумениям. «Ты, если я не путаю, не только немецкий, но и английский знаешь, — писала Констанс в очередном письме. — Вот и пошла бы к ним переводчицей, всем было бы проще». Посоветовавшись с Андрэ, Вивьен решила попытать счастья. К её огромному удивлению, получить место переводчицы удалось без труда — видимо, сыграло роль её партизанское прошлое, копать дальше служба безопасности поленилась. Иначе могла бы обнаружить, что там, где она якобы родилась и училась, о семье Д'Этоли никогда не слышали.

Работа оказалась довольно скучной и не слишком денежной, но это было лучше, чем ничего, и к тому же переводчице полагалось служебное жильё. А проблему отсутствующих в глуши развлечений легко решала трансгрессия — нужно было только держать язык за зубами и не делиться с сослуживцами мнением по поводу свежего фильма или премьеры в Comédie-Française. Так что свободное время Вивьен делила между семейными посиделками у Констанс, «культурным досугом» в Париже в компании Андрэ и зубрёжкой учебников по магии за седьмой курс.

Во время войны школа Абри-де-Монтань не работала. Считалось, что в замке оставались только несколько учителей и директор, с помощью созданного за века комплекса заклятий закрывший туда дорогу кому бы то ни было. Сломать защиту, наверное, было возможно, но такая попытка могла дорого стоить, а кто будет рисковать ради пустого замка? Руководство Ревнителей предпочло сделать вид, что Горного Убежища не существует вовсе, и вводить свои порядки в другой школе, то ли более сговорчивой, то ли хуже защищённой. Но и эта попытка позорно провалилась. К первому сентября туда явилось чуть больше двадцати детей, в основном из семей, активно поддерживающих «новый порядок». Через неделю появился декрет об обязательном посещении школы, но он лишь вызвал взрыв возмущения, сделав изрядное число равнодушных активными противниками режима. Французские маги неплохо знали историю и не пожелали превращать своих детей в заложников. Подчинились декрету меньше трёх десятков семей, то ли самые глупые, то ли самые трусливые, остальные предпочли спрятать отпрысков или правдами и неправдами покинуть страну.

В результате в первый послевоенный год вновь открывшему свои двери Горному Убежищу пришлось иметь дело с целой толпой вовсе необученных или бессистемно обученных родителями подростков от одиннадцати до пятнадцати лет, и в придачу — с практически взрослыми юношами и девушками, успевшими до войны закончить всего два-три класса.

Значительно лучше обстояло дело с детьми симплитов. Как выяснилось, оставшиеся в Абри-де-Монтань преподаватели тайно разыскивали их и прятали в замке, логично рассудив, что в сложившейся ситуации именно эти дети больше всего нуждаются в защите. Так что «пустой» замок вовсе не был пустым, там даже работала мастерская по изготовлению волшебных палочек. Предусмотрительный директор ещё в сороковом году предложил убежище мастеру Мундштайну, которому, как сыну евреев-симплитов, опасность грозила двойная. Пусть его палочки и не дотягивали до уровня изделий мэтра Гранье, числившегося третьим в списке лучших мастеров Евразии, но были вполне качественными и к тому же доставались ученикам бесплатно.

Но, как бы ни были эти усилия важны для жизни отдельных ребят, ситуацию в целом они меняли мало. Поэтому было решено для начала открыть только первые четыре класса. Остальным предлагалось на выбор: получить справку о незаконченном образовании или сдать экзамены, подготовившись к ним самостоятельно. Вивьен выбрала последнее.

Через два года они с Андрэ практически одновременно сдали выпускные экзамены. Андрэ получил диплом и уехал инженером на один из рудников в Лотарингии, а Вивьен начала отчаянно скучать. Работа, поначалу увлёкшая новизной и возможностью совершенствоваться в языке, успела основательно приесться. И то сказать, немного радости печатать заказы на поставки, каждую неделю повторяющиеся чуть ли не дословно, да помогать начальству разбирать жалобы окрестных фермеров по поводу обобранного пилотами виноградника или коровы, якобы напуганной рёвом взлетающих самолётов и оттого переставшей доиться. В магическом мире работы для неё по-прежнему не находилось. Разве что должность какого-нибудь младшего клерка в одном из департаментов, а стоит ли менять шило на мыло?

С развлечениями дело обстояло ничуть не лучше. Ходить куда-то в одиночку Вивьен не любила, а попытка найти себе постоянного спутника раз за разом проваливалась. Ни один из кандидатов не продержался дольше третьего свидания, одни казались Вивьен слишком нахальными, другие — просто скучными.

Надо было что-то менять, но Вивьен не могла придумать, что именно. А главное — как.

Будь Пьер религиозен — ежевечернее благодарил бы бога за то, что послал ему такого помощника, как Этьен. Но он, вопреки маминым усилиям, религиозного рвения никогда особо не проявлял, а в отряде и вовсе нахватался вольнодумства. Поэтому благодарить предпочитал не бога, а превратности войны и боевое товарищество. Ну и самого Этьена, конечно. Тот оказался прирождённым фермером, разбирался в сельском хозяйстве лучше самого Пьера и, что важнее, проявлял гораздо больше энтузиазма. Когда, вскоре после войны, начался бурный рост крупных хозяйств, а мелкие фермы разорялись одна за другой, именно стараниями Этьена ферма Шасёров не только уцелела, но и приносила некоторый доход. Небольшой, правда, но вполне достаточный, чтобы не считать каждый франк и оплачивать для Аннет пансион в Понтиви. После войны Пьер, к тому времени уже совершеннолетний, официально оформил опекунство над сестрёнкой и теперь изо всех сил старался соответствовать.

Принадлежи ферма одному Пьеру — давно бы сделал Этьена совладельцем. Но он должен был блюсти интересы сестры, поэтому ограничивался тем, что скрупулёзно переводил на счёт сотоварища третью часть дохода. Этьен к этим деньгам практически не прикасался и в шутку называл их «приданым»: женюсь, мол — пригодятся.

В мае сорок девятого на ферму пришло письмо от бывшего командира с приглашением приехать к шестому июня в Малеструа. Компер Жак — в миру школьный учитель математики Жан-Жак Глессер — решил отпраздновать пятилетие высадки Союзников. Отряд собрался целиком, тем более что у всех, кроме Андрэ, дорога не заняла много времени. Разве что братьям Дидье, после войны перебравшимся в Пуатье, пришлось добираться целых полдня, да и то только потому, что ехали они на попутках.

Поначалу в воздухе висела некоторая настороженность, как нередко бывает в компании людей, когда-то многое переживших вместе, а потом надолго расставшихся и теперь приглядывающихся друг к другу: что изменилось, что осталось прежним? Но после первых же «А помнишь?..» напряжение исчезло. Вспоминали прошлое, рассказывали о нынешней жизни. До войны многие только-только закончили школу, так что начинать мирную жизнь большинству пришлось «с чистого листа». Кто-то вернулся на родительские фермы, кто-то работал на стройках, которых в округе хватало, или на новом, недавно открытом, консервном заводе. Одна из девушек вышла замуж, трое из парней успели обзавестись жёнами. В одной семье ждали ребёнка, в другой уже росла дочка, названная в честь Вивьен, в сорок третьем буквально вытащившей её будущего отца с того света. Пьер подумал мельком, что это имя имеет все шансы в ближайшие годы стать популярным среди новорожденных в округе Ванн. В волшебных — в буквальном смысле слова — руках мадемуазель Д′Этоли успели побывать практически все бойцы отряда.

Сама Вивьен появилась одной из последних, в качестве извинения сообщив, что пришлось задержаться на службе. То, что эта служба находилась на другом конце страны, вслух никто уточнять не стал, но многие завистливо вздохнули. Везёт же всё-таки этим волшебникам!

Пьер смотрел на неё во все глаза. Он помнил Вивьен в мужской одежде, с коротко и неровно обстриженными волосами, обтянутыми кожей скулами и вечными синяками под глазами от недосыпа. Теперь же перед ним предстала элегантная молодая дама — модная причёска, лёгкий макияж, точёные ноготки, туфельки на «гвоздиках» … Картинка из модного журнала, да и только! Пьер разом порастерял приобретённую за последние годы самоуверенность, вновь почувствовав себя деревенским увальнем. Оказывается, прежние чувства никуда не делись, только и ожидая случая напомнить о себе.

Празднование определённо удалось. Официальную часть Компер Жак свёл к минимуму: торжественной речи мэра Малеструа, возжелавшего почтить героев войны, и непременному тосту «За тех, кто не дожил». На этом официоз закончился, а началась непринуждённая болтовня, лёгкое вино и шутливые перепалки из-за очереди на танец, поскольку на десяток кавалеров приходилось не больше одной дамы. Даже суровый Орех снисходительно позволил затащить себя в круг танцующих, хотя из-за покалеченной ноги танцор из него был никакой. Колено ему раздробило взрывом гранаты почти в самом конце войны и по поводу этой травмы они с Вивьен радикально расходились во мнениях. Девушка утверждала, что, окажись он в руках настоящего целителя — отделался бы разве что лёгкой хромотой, а сам Господин Сержант заявлял, что не будь рядом волшебницы — потерять бы ему ногу, а то и голову. Скорее всего, правы были оба.

Сейчас старый спор внезапно вспыхнул заново.

— Занимаешься всякой хренью на этой своей базе, — ворчал Сержант, привычно растирая колено, — а могла бы настоящую пользу приносить. У нас вон в округе второй месяц фельдшера нет, а врача из города пока дозовёшься, так десять раз помереть успеешь.

— Во-первых, никто мне не разрешит без образования медицинской практикой заниматься, — отбивалась Вивьен, — и, во-вторых, никто меня без аттестата в медицинский институт не примет. А в-третьих, если я колдовать направо и налево начну…

— А кто узнает-то? — поддержал Сержанта счастливый отец маленькой Вивьен. — Мне, знаешь ли, без разницы, горчичниками мою дочку будут лечить или заговорами, лишь бы с толком. А толку от тебя всяко не меньше, чем от учёных докторов. Или, думаешь, кто-то побежит в ваш Департамент Надзора жаловаться? Так кто и захочет — дорожки не найдёт.

— А слухов можно не бояться, — подхватил ещё кто-то из парней. — У нас тут про колдуний завсегда болтают. Иного старика послушать, так каждая вторая тётка ведьмой окажется. Одной больше, одной меньше…

— Врачебную практику тебе, конечно, открыть не разрешат, — рассудительно заметил незаметно подошедший Компер Жак. — А вот для должности фельдшера образования не требуется, только практический экзамен сдать. Неужели не потянешь?

— А жить можно будет у нас на ферме! — азартно предложил Этьен. — Правда, Пьер? У нас же места полно и до города, если что, недалеко.

— Конечно! — сам Пьер не сообразил бы предложить подобное, а если бы и сообразил, так не решился.

— Жить на ферме с двумя холостяками? — изобразила оскорблённое достоинство Вивьен. Доводы командира явно показались ей убедительными. Девушка и сама не заметила, что уже практически согласилась с идеей сменить род деятельности.

— Ну почему же холостяками? — поддержал игру Этьен. — Выйдешь за одного из нас замуж…

— Фиктивный брак? Фи.

— А если не фиктивный? — холодея от собственной дерзости проговорил Пьер. Вивьен посмотрела на него с интересом и что-то дрогнуло в её глазах.

— Ты… серьёзно?

— Да. — Пьер чувствовал себя куда менее уверенно, чем среди бела дня пробираясь в немецкий штаб. Но отступать, коли уж рискнул, не собирался.

— Хорошо, — очень серьёзно сказала Вивьен. — Я подумаю.

Через неделю она сдала экзамен и получила место фельдшера.

Через месяц они поженились.

Ещё через два месяца на ферме снова играли свадьбу. Мадлен, ещё в сороковом оставшаяся сиротой, жила у месье Жонвиля, своего дальнего родственника, отрабатывая стол и кров сперва помощью по дому, а потом и в лавке.Этьен в шутку называл её то Козеттой, то Золушкой и, привозя в лавку продукты, всякий раз обещал на ней жениться «когда подрастёшь». Оказалось, он ничуть не шутил — сделал предложение, как только девушке исполнилось восемнадцать. Мадлен согласилась тотчас и с радостью. Этьен ей нравился, а жизнь в приживалках — не особо, пусть к ней и относились совсем не плохо. В сказочную принцессу из Золушки она после свадьбы не превратилась, осталась такой же, как и была: не красавицей, но милой, а главное доброй и работящей. С её появлением на ферму вернулся тот своеобразный уют, который почти безошибочно указывает на присутствие в доме женщины. Аннет, слишком юная, да к тому же большую часть года проводившая в пансионе, на эту роль определённо не годилась, как и Вивьен, у которой не оказалось ни времени, ни желания заниматься домашним хозяйством сверх необходимого минимума.

В положенный срок Мадлен родила очаровательную девочку, ещё через год семейство пополнилось наследником. Вивьен в свободное время охотно возилась с малышами, но отсутствие собственных детей её пока не слишком беспокоило. Конечно, очень уж тянуть с первенцем и волшебнице не стоит, и всё же времени для раздумий у неё куда больше, чем у обычной женщины.

Тем временем Аннет закончила обучение в пансионе и практически сразу собралась замуж — за двоюродного брата одной из своих однокашниц. Поначалу Пьер этому только обрадовался. Отношения с сестрой у него как-то не очень складывались. Аннет вбила себе в голову, что брат бросил её у чужих людей (где, если судить объективно, она жила куда лучше, чем могла бы жить с Пьером на разорённой ферме) и никогда не забывала ему об этом напомнить. Заслуг Этьена в выживании фермы девочка видеть не желала в упор и считала, что брат отдаёт семейству Арань куда больше, чем следует. А уж его женитьбу на «этой бесприданнице» и вовсе приняла в штыки. Так что Пьер, хоть и любил сестру, но делать это предпочитал на расстоянии.

Однако первый же разговор с будущим родственником едва не стал последним.

Жюльен Вардье, жених Аннет, владел небольшой фирмой по торговле канцелярскими принадлежностями. Первый же разговор с будущим шурином он очень быстро перевёл на то, что собирается расширять дело, для чего, разумеется, понадобятся деньги. Они с Аннет всё обсудили, если продать ферму, то, за вычетом квартиры для Пьера с женой, как раз будет нужная сумма. Разумеется, за свою часть капитала Пьер получит акции, причём по номиналу, так что даже при нынешнем уровне дивидендов будет получать больше, чем сейчас. Только надо с этим не тянуть, в сельском хозяйстве назревает очередной кризис…

На этом месте слегка ошалевший Пьер прервал его сообщением, что, во-первых, уезжать с родительской фермы не собирается, а, во-вторых, это касается не только его с женой и Аннет, но и семьи Арань. На что Вардье только рукой махнул — кто ж наёмных работников спрашивает?

Ругаться с ним Пьер не стал, хотя очень хотелось. Даже уточнил, какую именно сумму будущий родственник надеялся получить с продажи фермы. После чего обсудил всё с Этьеном, собрал свои и его сбережения, взял кредит под залог земли и выдал сестре ровно половину озвученной суммы, взамен потребовав подписать отказ от причитающейся ей части наследства в пользу супругов Арань. Аннет попыталась было устроить скандал, но сдалась, убедившись, что обычно уступчивый братец на этот раз твёрд в своём решении. А её жених здраво рассудил, что половина меньше целого, но больше, чем ничего. Однако тепла в отношениях брата и сестры эта история, естественно, не прибавила.

Очередной кризис в сельском хозяйстве действительно разразился, но ферма Шасёр опять уцелела. Спасибо Мадлен — именно она придумала заняться выращиванием на продажу целебных и ароматических трав, которые до того Вивьен растила на небольшом участке для собственного употребления. Дело пошло неплохо, а немного магии для защиты от сорняков и вредителей не могли считаться нарушением Статута даже формально.

Потом обнаружился ещё один источник дохода. Увидев в каком-то журнале плетёную садовую мебель, Пьер увлёкся этой идеей и после нескольких неудачных попыток наловчился плести очень удобные кресла и симпатичные столики. Постепенно его поделки разошлись по округе — сначала в виде подарков знакомым, а потом и за деньги. Через некоторое время на ферме появился торговец мебелью, сперва предложивший взять несколько штук на пробу, а после заключивший постоянный договор на поставки. Пьер был доволен — теперь ему удавалось вносить в общий доход намного больший вклад, чем прежде, да ещё и делая то, что ему по-настоящему нравилось. Охота на эту роль явно не годилась. Во-первых, после войны в округе стало куда меньше дичи, чем даже в конце тридцатых, а во-вторых, за пять лет Пьер настрелялся досыта и теперь получал от этого занятия куда меньшее удовольствие, чем когда-то в детстве.

За всеми проблемами и сложностями годы бежали незаметно. И всё же когда у тех, кто одновременно с тобой вступил в брак, дети уже в школу идут, — невозможно не задуматься о том, что тут что-то не так. Пьер даже подозревал, что жена втайне от него предохраняется — какими-то своими, магическими, методами. Но когда, наконец, решился спросить, то оказалось — ничего подобного. Не предохранялась. И сама в недоумении, хотя до некоторого времени особо не переживала. Магичка — не симплитка, ей и в сорок, и в пятьдесят родить не поздно. Но когда Пьер заговорил об этом, она тотчас согласилась, что некая странность тут есть, и с ней стоит разобраться. Однако, обычное обследование никаких патологий не выявило. Тогда Вивьен всё же обратилась к магическому целителю, хотя делать это ей очень не хотелось, главным образом потому что она уже догадывалась о причинах. И подозревала, что слишком многое придётся объяснять.

Пришлось, впрочем, не объяснять, а признаваться.

— Мадам, — пожилая целительница смотрела сочувственно и капельку насмешливо, — мне кажется, я вправе ждать от коллеги большей искренности. Уж вы-то должны понимать, что такое клятва Гиппократа.

Подоплёка сказанного была ясна: доносить на неё целительница не собирается. Так что Вивьен покорно согласилась: да, она лечила симплитов магией. И не только во время войны. Да, до сих пор. Иногда. И очень осторожно. Она же не враг себе в конце-то концов!

— Я верю, что вы стараетесь не наносить прямого вреда своему здоровью, мадам, — вздохнула целительница. — Но здоровье — это одно, а репродуктивная функция — совсем другое. Впрочем, отчаиваться пока рано. Вам даже не придётся полностью отказаться от врачебной практики. Всего лишь ограничиться традиционными методами лечения. В крайнем случае — покупными зельями. И вообще пореже использовать магию.

— Надолго?

— Минимум год. Это, разумеется, помимо специального лечения…

Вивьен мысленно застонала. Но деваться было некуда. Не могла же она допустить, чтобы пресеклись сразу два рода!

Выполнить условие оказалось невероятно сложно. В конце концов Вивьен пошла на крайние меры — вообще перестала брать с собой волшебную палочку. К счастью, судьба ей благоволила, жители округи словно сговорились ограничиваться обычными простудами и не слишком серьёзными травмами.

Даже её собственные роды оказались на удивление лёгкими.

В принципе, в арсенале магической медицины имелись методы программирования пола будущего ребёнка, но для Вивьен они, разумеется, оказались запретными. Пришлось положиться на природу, и она не подвела. Супруги долго спорили, в честь кого из предков назвать сына, а в результате сошлись на имени Ромен, ни в той, ни в другой семье до сих пор не встречавшемся. Грудного молока у Вивьен хватило чуть больше, чем на месяц, но выяснилось, что малыша вполне устраивает козье. Пару козочек на ферме завели ещё в пятьдесят первом, когда ждали появления первого ребёнка Араней, а Мадлен, соскучившаяся по младенцам, радостно взяла на себя роль няньки. Летом, когда работы в поле и огороде прибавилось, пригляд за малышом стали поручать десятилетней Жанне, страшно гордой таким доверием.

В результате довольны были все, даже сама Вивьен. За десять лет она привыкла отвечать за своих многочисленных пациентов и бросать их слишком уж надолго не хотела. А когда каждые три часа нужно кормить ребёнка, на вызовы не очень-то побегаешь, даже с помощью трансгрессии. О жителях округа и говорить нечего — «Notre sorcièrette Chasseur»[1] большинство из них доверяло куда больше, чем дипломированным врачам и её возвращение к работе было встречено с энтузиазмом.

«Ведьмочкой» Вивьен прозвали ещё в отряде, с лёгкой руки Сержанта, и это прозвище стало известно в округе задолго до того, как туда вернулась его обладательница. Вначале девушка побаивалась, что оно привлечёт ненужное внимание, но в результате прав оказался Компер Жак, утверждавший, что любую вещь надёжнее всего прятать на самом виду. Тем более, что в Бретани и впрямь ведьмами почитали чуть не каждую третью женщину, и далеко не всегда — в шутку.

Из-за проблем с зачатием Вивьен всерьёз опасалась, что сын окажется симплитом, хотя статистика утверждала, что среди полукровок процент не-магов даже ниже, чем среди «чистокровок». Опасения оказались напрасными: в три года, прямо «по учебнику», у Ромена начали появляться неконтролируемые выбросы магии. К счастью, редкие и не опасные, обстановка в доме была слишком спокойной, чтобы провоцировать защитную реакцию. Даже излишне спокойной, по мнению мужчин — они хором утверждали, что парня нужно с младенчества приучать «держать удар», хотя бы ради того, чтобы потом в школе проблем не было. Там-то не будет ни тёти Мадлен, всегда готовой пожалеть и утешить, ни мамы Вивьен, способной расколдовать случайно наколдованное!

Но жизнь оказалась куда затейливее прогнозов.

[1] «Нашей ведьмочке Шасёр» (нотр сорсьерет Шасёр)

Ничего бы могло не случиться, если бы Жанна не поссорилась со своим ухажёром — студентом, подрабатывавшим на одной из ещё сохранившихся в округе ферм. Этьен был не в восторге от того, что четырнадцатилетняя девчонка гуляет ночи напролёт с парнем на пять лет старше, но Мадлен верила в здравомыслие дочери. И оказалась права: когда Николя, наскучив разговорами и соловьиным пением, попытался перейти от поцелуев к более решительным действиям, Жанна от души влепила ему пощёчину. А чтобы парень не принял это за кокетство, схватила его велосипед и покатила в сторону дома, крикнув на прощание, что забрать машинку он сможет у её отца. Впрочем, выполнять эту угрозу своенравная дева не собиралась. Собиралась она сперва отоспаться, а ближе к вечеру отвезти велосипед на ферму, где работал незадачливый кавалер, если, конечно, не удастся уговорить тётю Вивьен перебросить его туда магией.

Рассвет ещё не наступил, но полная луна давала достаточно света и Жанна, срезая путь, бестрепетно свернула с грунтовки на узкую тропку между рощей и соседским полем. Она без особой спешки накручивала педали, раздумывая, стучаться в дом или дождаться рассвета, когда от опушки в её сторону метнулся рычащий сгусток тьмы.

Жанну спасла случайность: дорожка пошла под уклон, велосипед поехал быстрее, девочка инстинктивно наклонилась к рулю, и зверь промахнулся, пролетев буквально в паре сантиметров от её спины. Жанна взвизгнула и изо всех сил нажала на педали.

Оставшиеся до ворот фермы расстояние она пролетела со скоростью, сделавшей бы честь олимпийскому чемпиону — впрочем, чемпионов не подгоняет звериное рычание за спиной. Практически на ходу соскочила с велосипеда, нырнула в давным-давно проделанную дыру в заборе — все свои знали о неприбитой доске — и не успела почувствовать себя в безопасности, как громадный волк, словно бы без усилия перемахнув забор, оказался от неё на расстоянии нескольких метров.

Жанна застыла, не в силах сдвинуться с места от ужаса. Но зверь не успел этим воспользоваться — сбоку на него с отчаянным лаем кинулся Лаки, беспородный, но исключительно умный пёс, которого Пьер брал с собой на охоту. Волк лишь на несколько секунд отвлёкся от потенциальной жертвы, одним ударом лапы отбросив не по росту отважного пса, но этого хватило, чтобы Жанна «отмерла» и со скоростью белки взлетела по приставной лестнице на крышу ближайшего сарая. Громадные зубы щёлкнули, казалось, в сантиметре от её пятки — но всё же до крыши зверю было не допрыгнуть. Хотя нельзя сказать, что он не попытался.

Ударил выстрел, за ним второй — поднятый шум разбудил бы и мёртвого, а военные рефлексы у обоих мужчин никуда не делись. Этьен стрелял из пистолета, висевшего на стене в качестве военного трофея, Пьер — из верного «дарна», заряженного, правда, дробью. Прежде, чем он успел перезарядить ружьё, волк тоскливо взвыл и, перемахнув ограду, бросился наутёк. Пьер выстрелил ему вслед, скорее желая подогнать, чем надеясь попасть.

Небо уже начало сереть, предвещая близкий рассвет, но для прицельного выстрела на расстоянии по движущейся цели света было явно недостаточно.

Некоторое время во дворе царила суета. Дрожащей от пережитого ужаса Жанне помогли спуститься с крыши, и Мадлен отправилась отпаивать успокоительным её, а заодно и себя. Успевший к шапочному разбору Жак крутился вокруг сестры с расспросами, люто завидуя — ещё бы, такое восхитительное приключение! Вивьен, убедившись, что девочка невредима, занялась Лаки, у которого был серьёзно порван бок, хотя смерть ему вроде бы не грозила. Мужчины помогли ей занести раненого пса в дом и были отправлены греть воду, а заодно готовить завтрак — было совершенно ясно, что спать никто уже не ляжет. Четырёхлетний Ромен, разбуженный шумом, путался у взрослых под ногами и настойчиво требовал рассказать, что происходит. От него отмахивались.

Час спустя всё более-менее пришло в норму. Жанну отругали, утешили, напоили снотворным зельем и загнали в постель. Лаки вкололи обезболивающее, промыли и зашили рану и устроили в углу кухни на старом одеяле. Мальчишек, раз уж всё равно не спят, отправили умываться и одеваться, заодно вспомнив, что и самим бы это сделать не помешало. И, наконец, уселись за стол.

— Странная история, — рассуждал Пьер, успевший изучить следы зверя там, где они попали на песок или мягкую землю. — Откуда тут волк, да ещё такой крупный? И с чего он такой наглый? Никогда не слышал, чтобы летом волки на людей кидались, а уж во двор лезть...

— И живучий, — добавил Этьен. — Могу поклясться, что мы оба в него попали хотя бы по разу, а эта тварь даже хромать не начала.

— Попали, — согласился Пьер, — кровь я видел. Сейчас поедим, и надо пройти по следу, пока свежий, я сразу думал, да нужно было света дождаться, без собаки по сумеркам дело гиблое.

Вивьен внезапно поднялась.

— Я иду с вами, — сообщила она непререкаемым тоном и отправилась переодеваться прежде, чем мужчины успели возразить. Да они и не пытались, ещё с отряда усвоив: если волшебница что-то требует, нужно сперва сделать, а уже потом спрашивать зачем. Торопливо доели и тоже пошли собираться.

Вивьен, уже переодевшаяся в штаны и рубаху, перебирала свои немногочисленные украшения. Не успел Пьер удивиться несвоевременности этого занятия, как волшебница выложила на стол несколько серебряных безделушек и трансфигурировала их в две увесистые пули:

— Заряжай этим.

На недоумённый взгляд мужа она пояснила:

— Ты сам сказал: неоткуда здесь волку взяться, и на людей они летом не бросаются. Зато оборотни ещё как бросаются. А сейчас полнолуние.

Подумала немного и добавила:

— Хотя если это оборотень — он уже полчаса как человеком стал. Ну да так всё равно спокойнее, а на обычного волка любые пули сгодятся.

Спорить Пьер не стал. Истории про оборотней он слышал с детства и не слишком удивился, узнав, что как минимум часть из этих баек была самой что ни на есть исторической правдой. Хотя на личную встречу как-то не рассчитывал.

Новая «личная встреча», однако, не состоялась. Пройти по следу удалось, но он вывел на обочину шоссе к пятну свежевыгоревшей травы, видимо, политой бензином. Судя по всему, рядом стояла машина, но теперь от неё остался только смазанный след покрышки.

Вивьен велела мужчинам возвращаться домой, а сама отправилась в Ванн, где располагалось ближайшее отделение Департамента Надзора[1]. Там, надо признать, к сообщению отнеслись серьёзно, даже привлекли к поиску машины симплитскую полицию. Машину, собственно, нашли быстро — на окраине Понтиви, полностью выгоревшую. Видимо, её тоже полили бензином, а потом подожгли. Номер, однако, удалось рассмотреть, но это не дало практически ничего: машину взяли напрокат, а хозяин, владелец и единственный работник захудалой автомастерской, о нанимателе ничего не знал. Тот платил достаточно щедро, чтобы байка о юной любовнице и ревнивой жене, сестре работника дорожной полиции, показалась спивающемуся автовладельцу вполне убедительной. Ничего конкретного из него не удалось вытрясти даже с помощью леглименции: мужчина, среднего роста, средней комплекции… просторное пальто, шарф, шляпа и тёмные очки успешно скрывали прочие приметы. От магических методов поиска оборотень вполне грамотно защитился огнём — то ли сам был магом, то ли просветил кто опытный.

Следы крови во дворе фермы, на которые очень рассчитывала Вивьен, оказались почти бесполезными. Как объяснил специалист, две ипостаси оборотней практически не взаимодействуют друг с другом, иначе найти их было бы куда проще. И следы, оставленные анимаформой, можно использовать для магического поиска только тогда, когда оборотень снова окажется в волчьей шкуре. То есть не раньше следующего полнолуния, которое он вряд ли станет дожидаться на доступном для поиска расстоянии. Собственно, не было даже никакой гарантии, что он живёт в Понтиви, вполне мог туда приезжать специально, чтобы взять машину и отправится подальше от людей. Почему он остановился в этот раз в довольно-таки населённой местности, сказать было сложно — может быть, машина забарахлила, может, просто выехал позже, чем рассчитывал… спросить пока что было не у кого.

Поиск, как и ожидалось, не дал ровным счётом ничего. Обыскивать всю Францию никто, конечно, не стал, это бы потребовало усилий множества людей, да и с чего? Ведь никто, в сущности, не пострадал? К тому же не было никаких оснований утверждать, что оборотень вообще не покинул страну.

Жизнь на ферме вошла в обычную колею. Единственным отличием было то, что висящее на стене ружьё теперь было заряжено серебряными пулями, уже не трансфигурированными, а отлитыми обычным способом. Так — на всякий случай.

«Всякий случай», в который никто всерьёз не верил, случился через два года, в первый день августа. Семейство Араней отсутствовало в полном составе, отправившись в город разбираться со школьными делами. Вивьен готовила обед, Пьер работал в мастерской, на детский вопль, сопровождаемый звериным рычанием, они выскочили одновременно. Волк выпустил ребёнка, оскалился; Вивьен взмахнула волшебной палочкой, точно зная, что полностью оглушить оборотня не удастся, разве что притормозить на несколько секунд, но несколько секунд в бою — это очень много. Призванный следующим заклинанием «дарн» лёг в руки Пьера так точно, словно сам жаждал отыграться за прошлую неудачу. От первой пули оборотень почти увернулся, зато вторая вошла точно в сердце…

К Ромену они подбежали тоже одновременно. Секундное облегчение — жив! — тут же сменилось тревогой, кровь из разодранного плеча только что не била фонтаном. Вивьен уже открыла рот, чтобы произнести кровеостанавливающее заклинание, но внезапно передумала и, призвав из дома бинт, стала торопливо накладывать повязку. Пьер шагнул было к волку — убедиться, что тот мёртв — и не удержался от изумлённого: «Ви, глянь!» Вместо зверя в луже крови лежал человек. Абсолютно голый и абсолютно мёртвый, это почему-то чувствовалось даже на расстоянии.

Вивьен, как раз затянувшая узел на повязке, подхватила отложенную в сторону палочку и яростно ткнула в сторону трупа. Миг — и на месте человека лежало сухое бревно.

— Нечего ему тут валятся, ещё увидит кто, — голос Вивьен звучал с тем неестественным спокойствием, что у некоторых заменяет истерику. — Я сейчас тренсгрессирую в больницу, попробую сделать переливание крови, вдруг поможет. А ты лёжку его поищи, где-то рядом ведь оборачивался. Вообще прибери тут. А потом приезжай, зелье кроветворное привези, знаешь, где оно.

С этими словами она подхватила сына на руки и исчезла, а Пьер торопливо принялся прибираться: затащил «бревно» в мастерскую, где оно выглядело вполне естественно, плеснул на кровавые лужи несколько вёдер воды, превратив их в лужи обыкновенные и отправился искать «лёжку». Собственно, искать долго не пришлось, вблизи дома было только одно достаточно уединённое место — заросли ивняка у ручья. Именно там и нашлись следы: брошенная одежда, довольно потрёпанная, да куча изломанных веток. Видимо, превращение живого оборотня было гораздо более сложным и длительным процессом, чем превращение мёртвого.

Одежду Пьер кинул в угол гаража, где и так лежала целая куча ветоши, а кроме кроветворного зелья прихватил противовоспалительное и заживляющее, за годы супружества научился неплохо в них разбираться.

Как Вивьен объяснила в больнице ранение сына и необходимость не обычного переливания, а полной замены крови, Пьер не спрашивал. Скорее всего, никак — для быстроты дела воспользовалась внушением, чего практически никогда не делала в обычной жизни. Забрав от мужа зелья, она заверила его, что жизни ребёнка рана не угрожает (Пьер с трудом удержался от того, чтобы начать переспрашивать: «Точно? А ты уверена?»), что помощь неспециалиста тут не требуется, а значит лучшее, что оный может сделать — это вернуться на ферму и не путаться под ногами. Это Пьер понимал и сам. Помимо прочего, совершенно не хотелось, чтобы встревоженные их исчезновением Арани начали интересоваться у соседей, не знают ли те чего. Сообщать о случившемся кому бы то ни было — включая полицию — Пьер не собирался.

Утром Пьер отправился в больницу, узнать новости. Вивьен вышла к нему, бледная и едва не шатающаяся от усталости и потери крови — как выяснилось чуть позже, кроветворное зелье она просила для себя, нужного количества крови, хоть и не самой редкой группы, могло и не найтись, да и вообще «своя» лучше. С мальчиком всё было нормально, насколько это возможно в такой ситуации: рану ему вычистили со всем возможным тщанием и зашили очень аккуратно, шрам, наверное, останется, но увечья не будет, а что касается остального… магических методов от этого нет, это Вивьен выяснила — на всякий, как водится, случай — ещё тогда, два года назад, так что остаётся надеяться, что сработают симплитские. В любом случае, это станет ясно через месяц, никак не раньше. Ребёнок под надёжным присмотром, а она, Вивьен, сейчас пойдёт спать, пока не пополнила число пациентов. А Пьер пусть возвращается домой и сожжёт к чёртовой матери это бревно, пока оно не превратилось обратно, потому что тогда жечь его станет гораздо неприятнее.

Пьер так и поступил. Без малейших угрызений совести. Правда, найденные в кармане пиджака права на всякий случай сохранил — надо было всё же попытаться выяснить что-то про этого типа. Вдруг у него была, скажем, мать-старушка, или, упаси Судьба, дети? Посовещавшись с Этьеном, Пьер решил, что самостоятельно наводить справки рискованно и самое верное — попросить помощи у Компера. Бывший командир партизан и бывший директор школы сохранил достаточно связей, чтобы ему добыли нужные сведения, не задавая лишних вопросов.

В своей человеческой ипостаси оборотень прежде был жителем Морона, семьи у него не было, зато была доля в небольшом, но довольно-таки процветающем консервном заводике. Два года назад он продал свою долю основному владельцу на выгодных для того условиях, сказав, что хочет вложить деньги в проект своего дальнего родственника, сулящий большой доход. Одновременно он продал квартиру — срочно, а потому дёшево — и уехал, как сказал соседям, в Париж. Вивьен, впрочем, утверждала, что уехал он, скорее всего, в Англию, это давало гораздо лучшую гарантию от магического поиска. Ясно было одно: куда бы он ни уехал, устроиться на новом месте не сумел, а деньги то ли растратил, то ли неудачно вложил. И, похоже, слегка повредившись в уме, решил отомстить тем, кого посчитал виновниками своих неприятностей. За что и поплатился жизнью.

Месть, впрочем, удалась, симплитская медицина оказалась столь же бессильной, как и магическая. То ли зараза слишком быстро проникала в ткани тела, то ли имел значение сам факт укуса… как именно передавалась ликантропия точно не знал никто.

Оставалось стиснуть зубы и научиться с этим жить.

[1] Департамент Надзора — в Магической Франции аналог Министерства юстиции. Занимается любыми правонарушениями, совершёнными магами и разумными магическими существами. Оборотни относятся к последним.

Из дневника Ромена Шасёра

Меня зовут Ромен, Ромен Шасёр. Оборотень. Ребята считают это забавным. А когда эти двое что-то там считают, спорить с ними просто бессмысленно. Так что мне ничего не оставалось, как признать: да, это действительно смешно — оборотень по фамилии Охотник.

Охотиться я, кстати, умею. Не как оборотень, конечно — как человек. Отец научил. Но это — на крайний случай, который в моей жизни вряд ли случится. Во всяком случае, я на это очень надеюсь.

Оборотнем я стал в шесть лет. Наверное, хорошо, что так рано. В этом возрасте любые изменения воспринимаются… ну, более естественно, что ли. Случись это позже — привыкнуть, мне кажется, было бы значительно сложнее. А так… да, привык. Живут же люди без руки или без ноги, без глаз даже. Хотя разница всё же имеется, причём принципиальная: любые другие уродства опасны только для самого человека, а ликантропия — для других. Хотя и для самого оборотня это, как любит выражаться Жан, «удовольствие значительно ниже среднего». Очень сильно ниже.

В первые годы я проводил полнолуния в специально оборудованном погребе. Отец с дядей Этьеном вырыли его в стороне от двора, за теплицами. Близкое присутствие человека бесит оборотня, поэтому родители уходили подальше, как только начиналось превращение. Хотя первые несколько раз отец оставался рядом до самого конца, а мама стояла у двери, страховала его. Пишут, что первая трансформация может убить. Правда, если бы что-то пошло не так, ничем бы мама не помогла, нечем тут помочь. И всё же уйти они не могли, и я их понимаю. Но смотреть на такое… не знаю, сколько лет жизни это у них отняло.

А потом я как-то раз представил, что случится, если родители однажды не успеют уйти. Нет, я и раньше знал, что могу их покусать, и даже представлял, как они тоже станут оборотнями, и мы будем вместе оборачиваться — я тогда ещё не знал, что в полнолуние другой оборотень для тебя не товарищ, а конкурент. Только в тот раз до меня дошло, что я могу их не просто покусать, а совсем. Потому что когда я волк — я не помню, что это мои родители, меня их запах тогда бесит так же, как всякий другой человеческий. И когда я это представил… ой, как же я тогда ревел! А потом сказал, чтобы они больше со мной не сидели, что я большой уже, прекрасно сам себя развлеку, книжку вот почитаю. Читать я тогда уже любил.

Отец, наверное, всё понял, потому что сразу согласился. А мама сперва спорила, а потом сделала магическую «гляделку» и через неё за мной следила. Это безопасно, а ей так спокойнее было. Наверное.

Мама предполагала обучать меня дома, как это принято в магических семьях, но отец настоял на том, чтобы я ходил в школу в Малеструа, как Жак и Жанна. После превращения мне часто приходилось отлёживаться, но это как раз проблемой не было. Мама, как фельдшер, могла сама выписывать справки, а то, что поздний ребёнок получился болезненным никого не удивляло. На самом деле я почти никогда не болел, ликантропия такая странная болезнь, которая дарует здоровье. Иногда мне ужасно хотелось рассказать правду кому-то из одноклассников — просто потому, что надоедало врать о простудах и коликах. Но я знал, что делать этого нельзя.

Может быть, поэтому друзей у меня в начальной школе не было, хотя желающих дружить хватало, моих родителей в округе знали и любили. Но через некоторое время от меня отстали, сочтя нелюдимым. Нелюдимым я не был, но дружить и врать одновременно не умел.

Наверное, это было глупостью. А может и нет.

Потом мне исполнилось одиннадцать и вопрос встал снова. И теперь уже отец был против того, чтобы я шёл в школу. Все европейские магические школы — интернаты, а значит, проблем должно было стать в разы больше, да и вероятность «проколоться» возрастала неимоверно. И мама с ним было согласилась, но в начале лета в нашем доме неожиданно появился директор Абри-де-Монтань, метр Дагобер. Как я потом узнал — чисто случайно — он решил, что отец запрещает мне изучать магию, и приехал разбираться. И уж не знаю как, но ему удалось уговорить маму сказать правду. Может, и хорошо, что удалось, потому что в школу я всё же пошёл. А проблема полнолуний была решена с помощью трансфер-медальона[1], он же многоразовый портключ[2]. Предстояло, правда, ещё придумать, как объяснять мои регулярные отлучки соседям по комнате. Но эту проблему тоже удалось решить. Точнее, тогда мы посчитали, что удалось…

Говорят, в Англии проложена специальная магическая железнодорожная ветка от Лондона и аж до Шотландии. И детей в школу собирают на Лондонском вокзале. Совершенно не понимаю, зачем. Можно подумать, все английские маги живут в Лондоне и окрестностях. У нас дети из магических семей переправляются через камины сразу в Преддверье — огромную пещеру, через которую пролегает единственный проход в долину. А тех, у кого оба родителя симплиты, встречают в ближайшем магическом поселении, такие почти в каждом департаменте есть, где отдельные, а где в городских кварталах спрятанные. Почти — это потому, что они в основном все давным-давно существуют, а в старину страна по-другому делилась. Да и было по-разному: где маги от симплитов прятались, где у герцогов защиты от церкви искали, а где и наоборот, у церкви от светской власти. В монастырях тоже не одни дураки да фанатики были, чтобы от настоящих чудес отказываться.

У нас камин был, хотя пользовались мы им довольно редко: так уж сложилось, что у мамы приятелей в магическом мире было немного — школьных война развела, а новые не появились. Да и родственников близких не осталось, а с теми, кто был, она отношений почти не поддерживала. И всё же такой способ путешествий был мне не сказать, чтобы в новинку, по этому поводу я не волновался. Но в целом трусил страшно, хоть и старался изо всех сил этого не показать. Уж не знаю, насколько у меня это получалось, думаю, что не очень.

По правилам, учеников трёх младших классов мог сопровождать кто-то из родителей, а симплиторов[3] сопровождают семиклассники, их совет школы назначает. Правда, из третьеклассников уже мало кто был с родителями, как я потом узнал, уговорить родителей тебя одного отпустить за доблесть считается. А младшие в основном как я, с мамами, только некоторых отцы провожали. Наверное, мамы за детей сильнее переживают.

Про Преддверье мама мне рассказывала, конечно, только рассказы это одно, а своими глазами увидеть совсем другое. Это природная пещера, с потолка сталактиты свисают. Пол, правда, выровнен. А стен не видно, там сплошная полоса огня, только в двух местах разорванная: вход снаружи и проход в Долину. В центре крохотное озерцо, говорят, ужасно глубокое, а вокруг семь очагов. Из своего камина ты выходишь через огонь у стен, а обратно через очаг, наверное, чтобы друг с другом не спутаться. Огни все яркие, сталактиты мерцают, но и пещера громадная, так что получается немножко сумрачно и очень таинственно. Я так залюбовался, что даже бояться забыл.

Наверное, мама специально так подгадала, чтобы без долгих прощаний, потому что не успел я толком оглядеться, как раздался звук гонга, а за ним громкий женский голос, который велел ученикам собраться по классам. Я простился с мамой, ухватил чемодан и пошёл вместе со всеми в ту часть пещеры, где был вход в Долину, там пол был расчерчен и цифры стояли — первый класс у самого прохода, а остальные следом.

Некоторое время в пещере стоял галдёж: родители выкрикивали вслед последние напутствия, школьники ругались, задеваемые чужими чемоданами… Чемоданы, конечно, небольшие, они все с расширением и встроенной левитацией, но на повороте их вечно заносит, и я даже знал, почему, отец про инерцию уже тогда рассказывал. При заклинании левитации только вес пропадает, а масса никуда не девается, как в космосе, где невесомость. Так что по-настоящему это заклинание должно называться антигравитацией, а левитацией — только те, что в мётлах или коврах используют, там ещё подъёмная сила и много всякого.

Минут через пять все заняли свои места и потихоньку затихли. И тут я заметил женщину, стоявшую возле прохода. Точнее, я её заметил только тогда, когда она заговорила:

— Дорогие ученики, поздравляю вас всех с началом учебного года. Для наших новичков представлюсь: я секретарь школы, меня зовут Анжелина Ле Бре. Сейчас вы по очереди пройдёте Завесу и получите эмблему своего коллежа. Прошу всех сделать шаг в сторону от центральной линии… вот так, хорошо. Начнём, как обычно, с седьмого класса…

Она стала называть фамилии и названные по одному проходили образовавшимся коридором и входили в проём, затянутый словно бы тонкой струящейся тканью, только, конечно, никакая это была не ткань, потому что они проходили насквозь и сразу пропадали из вида. Старшие, наверное, за шесть лет выучили список наизусть, потому что начали выстраиваться чуть ли не раньше, чем прозвучала первая фамилия. Чем дальше, тем больше возникало заминок, и вот, наконец, в зале остались только наши «красные мантии». Действительно, красные и действительно мантии, школьная форма здесь сохранялась со времён позднего средневековья, а классы делились по цветам радуги, от красного, «рассветного», до фиолетового, «закатного». Их иногда так и называли по цветам, а не цифрами. Мне такая одежда была непривычна, хотя в магических кварталах я бывал и видел, что многие там что-то подобное носят. Как мама говорила, «вольному воля», сама она вообще предпочитала брюки. Мне тоже мантия показалась не слишком удобной, но форма есть форма.

Глядя на старших, я невольно пытался угадать, кто из них какой лист носит. И какой достанется мне. Гадание вдвойне бессмысленное: во-первых, все три коллежа считаются равноценными, а во-вторых, никто всё равно не знает, по какому принципу происходит распределение. Просто ты проходишь сквозь Завесу и на твоей одежде, у левого плеча, возникает изображение листа. По большей части каждый год одного и того же, хотя бывает, что коллеж и меняется, обычно после первой квалификации, в шестом классе. Мама говорила, что теорий по этому поводу тьма, от друидической символики до нумерологии, но ни одна вроде бы не подтверждается. Многие считают, что распределяют по свойствам характера. Например так: шены — несгибаемы и тверды в убеждениях (или, если угодно, твердолобые кретины), шармы — вдумчивы и усердны (по-другому — унылые зануды), шатеньеры — яркие творческие личности (они же — безбашенные придурки)[4]. Некоторые убеждены, что это вообще чистая лотерея, не зря же число учеников в коллежах почти одинаковое.

Моя фамилия в списке была среди первых, но пока вызывали другие классы я успел вдоволь и нагадаться, и напереживаться. И теперь только и думал — скорее бы.

Честно признаюсь, входя в Завесу я зажмурился. Открыл глаза только через пять шагов и тут же зажмурился снова — таким ярким показалось сентябрьское солнце после полумрака Преддверья. Передо мной расстилалась долина Абри-де-Монтань.

Когда-то, в двенадцатом веке, в долине добывали олово и туда вёл широкий тракт. Замок как раз и был построен, чтобы его контролировать. Потом случился оползень, и ущелье завалило. Замок тогда пострадал не слишком сильно, вот только смысла в нём особого не стало. Месторождение было уже почти выработано, попытка расчистить ущелье вряд ли могла окупиться, а возить руду на осликах горными тропами… настолько высоко олово разве что в античные времена ценилось. И, когда через пару десятков лет наследнику старого барона предложили продать замок вместе со всей долиной и забыть об их существовании, он согласился, почти не раздумывая несмотря на то, что цена, по слухам, была более чем умеренной. Хотя кто его знает, может быть тут не обошлось и без Suusbonus[5]. Хроники о таких вещах по большей части тактично умалчивают.

Выкупившие долину маги подошли к делу серьёзно. Жителям было честно предложено на выбор: остаться там навсегда или уехать, получив некоторую сумму на обзаведение и ложную память в придачу. Кое-кто предпочёл остаться, но века смешанных браков не прошли даром и теперь всё население небольшого посёлка в долине — маги. Все тропы уничтожили, завал в бывшем ущелье нарастили и скрепили магией, а остальные элементы защиты совершенствуются по сей день. Например, когда появилась аэрофотосъёмка, пришлось разрабатывать совершенно новые заклинания. В учебнике новейшей истории даже есть такая фотография, там на месте долины унылое плато, всё ущельями изрезано и кусты клочками растут. Для симплитов Абри-де-Монтань не существует и не существовал, в документах осталось лишь упоминание о руднике, заваленном обвалом. Попасть сюда можно только магически — через Преддверье или через камины в посёлке. Но эти пути даже сейчас контролируются, а во время войны и вовсе были перекрыты.

Сначала в долине и впрямь было убежище для магов, которым надоело бегать от инквизиции, причём не только французских, итальянцев там было не меньше. Школа возникла где-то в четырнадцатом веке, а к шестнадцатому стала крупнейшей на юге Европы. Хотя и не самой известной.

Конечно, в тот момент я о таких вещах не думал. Просто смотрел. Белоснежный замок, зеркальная гладь озера, уютные домики посёлка, окружённые садами и виноградниками, а вокруг — грозные скалы… всё это ужасно напоминало раскрашенную старинную гравюру. Или рисунок в книге сказок.

Это было так красиво, что я даже не сразу глянул, какой рисунок возник на моей мантии. Оказалось — каштан. Я, помнится, ещё подумал тогда, что теория про свойства характера — полный бред. Потому что к «ярким личностям» я себя никак не мог причислить. Ну, разве что к «неординарным», да и то вряд ли по характеру. Как, впрочем, и к «безбашенным». Правда, «придурком» меня ребята потом называли неоднократно, но совсем по другим поводам.

Тем временем все первоклассники присоединились к остальным, и мадам Ле Бре повела нас всех к замку. Старшие шли группами и болтали, первоклассники в основном молча переглядывались, только несколько девчат успели познакомиться и теперь шли рядом, да двое парней, видимо, знакомых прежде, оживлённо что-то обсуждали. Листья у них, кстати, были разные.

На старых гравюрах двор замка был просторным, а башня-донжон — простой и незамысловатой. Теперь от двора остался только небольшой пятачок, а место донжона занял изящный пятиэтажный особняк. Башни тоже стали выше, в каждой теперь было семь этажей. Я думал, что это по числу классов, но оказалось, что старшие и младшие живут вперемешку. Во дворе нас разделили по коллежам и каждый двинулся в свою башню (в четвёртой жили преподаватели). В холле первого этажа староста коллежа велел нам, первоклассникам, разделиться на мальчиков и девочек и подойти к двум столикам, на которых стояли старинного вида серебряные сосуды. Оказалось, из них нужно вытягивать шарики с числами — номер комнаты. Мне досталась семнадцатая.

Когда все номера разобрали, староста велел всем идти устраиваться и собраться здесь же через час. Моя комната оказалась на четвёртом этаже: круглый холл с камином, а из него шесть дверей в комнаты и седьмая — на лестницу. На первом этаже, как потом выяснилось, не жили, там располагались кладовки, шкафы для верхней одежды и прочие хозяйственные помещения. Очень удобно, я считаю — в плохую погоду не приходится тащить всю грязь в комнаты.

Я вошёл в комнату последним. Мои новые соседи успели раньше и теперь с интересом осматривались. Три кровати, шкаф для одежды, круглый стол для занятий, полки с книгами и письменными принадлежностями… окно было одно — прямо напротив двери. В общем, ничего особо интересного, кроме затейливых светильников под потолком и над каждой кроватью. Но я уже знал, что в местах, где много магии, электричество работает плохо, поэтому многие маги используют зачарованные свечи или масляные лампы.

Мы одновременно, словно по команде, закончили осматриваться и уставились друг на друга. Один из парней почему-то напомнил мне статую Вольтера из Комеди Франсез, хотя ровно ничего старческого в нём не было — обычный пацан, худощавый, повыше меня ростом. Рыжий. Второй если на кого и походил, то на Делона в «Чёрном тюльпане»: синеглазый брюнет, очень красивый, мантия наверняка раз в пять дороже моей и волосы ниже плеч, то ли по старинной, то ли по новейшей моде. Скорее первое — я вспомнил, что в Преддверье с ним рядом стоял мужчина в традиционно-«волшебниковой» одежде и с такими же длинными волосами. С кем был рыжий, я не помнил.

Первым заговорил брюнет — невыносимо светским тоном:

— Стефан Анри Нуар, к вашим услугам. С кем имею честь?

— Ну, если честь… — протянул рыжий и уже нормальным тоном представился: — Жан Шодрон.

Я тоже назвал имя. Нуар тут же поинтересовался:

— Полукровка? Или из симплитов?

Тон его показался мне странным. Было в нём какое-то ожидание, что ли.

— А есть разница? — довольно агрессивно вмешался Шодрон. — Вот я полукровка, и что?

— Про тебя я и так знаю, — довольно-таки высокомерно пожал плечами Нуар, — у тебя отец из магической семьи. А фамилии Шасёр я по сю пору не слышал.

— У меня мама из магической семьи, — неохотно сообщил я. Манеры красавчика мне определённо не нравились, но начинать знакомство со ссоры не хотелось. — Урождённая д'Этоли. Такую фамилию ты слышал?

— Такую слышал, — кивнул Нуар. — Только говорили, что они все в войну погибли.

— Пропали без вести, — уточнил я. — Мамины родители. А она в маки́[6] была, они с папой там и познакомились.

— Серьёзно? — Нуар мгновенно забыл про всю свою аристократичность и сразу стал мне гораздо симпатичнее. — В симплитском отряде?

Мог бы и не уточнять, Вольный ковен[7] этим словом никогда не называли. Я кивнул.

— Расскажешь?

— Конечно!

Я как мог кратко пересказал, как мама попала в отряд Компьера Жака и что было потом. Выяснилось, что дед Жана тоже помогал Сопротивлению, даже однажды прятал у себя английского лётчика. Потом кто-то из нас посмотрел на часы и обнаружил, что через пять минут нам надо быть внизу. Так что делёжку кроватей мы оставили на потом, а разбор вещей — тем более.

В общем, к вечеру я решил, что с соседями мне повезло, хотя тогда ещё не представлял, насколько. Жан оказался весёлым и обаятельным парнем, хотя и довольно-таки язвительным, не зря мне в нём Вольтер привиделся. Стефан, правда, временами ударялся в этакое ар-р-ристократическое высокомерие, но мы как-то быстро поняли, что это защитная реакция — когда неясно, чего ждать от окружающих. Он позже признался, что до школы ни разу в жизни не общался с симплиторами, да и полукровок его родители, мягко говоря, не одобряли. Мне про его семью Жан потом рассказал. Я, помнится, в какой-то исторической книжке читал, что один из Роганов заявил однажды: «Королём я быть не могу, герцогом — не желаю. Я — Роган!» Так вот Нуары — это такие Роганы магического мира. Они даже дворянские титулы принципиально не употребляли, хотя всяких «де» и «ла» до сих пор могли бы навесить на себя с десяток, не смотря даже на все исторические перипетии. Но это же «симплитские игрушки», это не для них! С оккупационными властями они, правда, не сотрудничали, но не из-за патриотизма или там идей (идеи-то Ревнительские они как раз вполне одобряли), а из-за того, что те спутались с симплитами и тем собственные идеи якобы опошлили. Сами Нуары оные идеи опошлять категорически не собирались, роднились только в кругу тех, кто мог насчитать не менее десяти поколений чистокровных магов, да и общаться предпочитали в том же кругу. Ну, хоть различий между нациями не делали, по крайней мере, европейскими — например, двоюродная тётка Стефана вышла замуж за англичанина, а пра-пра-бабушка у него была, кажется, из немцев.

Сам Стефан все эти семейные заморочки терпеть не мог. Подозреваю, что его просто перекормили в детстве высоким происхождением и чистокровностью, как меня — гречневой кашей (мама считает её полезной и трижды в неделю на завтрак варит, а я из-за этого терпеть не могу). Не думаю, что он уже тогда осознанно шёл против политики семьи, скорее, просто радовался свободе, возможности «пробовать новые блюда» — даже если за это приходилось платить ссорами и выслушиванием нотаций.

Впрочем, что-что, а нотации его никогда особо не смущали. Ни от кого. Кроме, разве что, собственной совести.

[1] Трансфер-амулет — многоразовый, в отличии от обычного портключа (см.), амулет для трансгрессии. Обычно исполняется в виде медальона, срабатывающего на прикосновение к внутренней поверхности, иногда требует дополнительного голосового пароля. Переносит между двумя заданными точками. Попытки создания трансфер-амулетов с несколькими маршрутными линиями ведутся много лет, но до настоящего времени не привели к успеху.

[2] Портключ — одноразовый амулет для принудительного переноса живых существ в пространстве (трансгрессии). Срабатывает на прикосновение. Может использоваться как магами, так и симплитами и даже животными. По умолчанию является двусторонним (т.е. при повторном прикосновении возвращает в исходную точку), но это свойство можно заблокировать.

[3] Симплитор — маг, у которого оба родителя обычные люди (симплиты). Это слово считается официальным термином и по большей части не несёт отрицательной нагрузки.

[4] Шен (chêne) — дуб, Шарм (charme) — граб, Шатенье (châtaignier) — каштан. Названия коллежей в школе Абри-де-Монтань.

[5] «Заклинание доверия», на некоторое время резко повышает доверие к словам собеседника и помогает убедить человека в чём угодно, например в том, что предлагаемая сделка для него выгодна. Относится к частично запрещённым, может применяться в сделках с симплитами только по специальному разрешению Департамента Надзора. В сделках между магами практически не применяется, т.к. против него давным-давно созданы надёжные амулеты.

[6] Маки́ (фр. Maquis) — часть движения Сопротивления во Франции нацистским оккупационным войскам и коллаборационистским формированиям во время Второй мировой войны, представлявшая собой по преимуществу вооружённые группы партизан, действовавших в сельской местности.

[7] «Вольный ковен» (Coven libre) — во время Второй мировой войны организация французских магов, оказывавшая активное сопротивление оккупационным магическим властям и их французским сообщникам, т.н. «Ревнителям чистоты» (см.). Название организации было призвано подчеркнуть независимость не только от оккупантов, но и от официальных властей Магической Франции, проводивших соглашательскую политику. Ввиду малочисленности и внутренних разногласий действия Вольного ковена в первые годы войны были не слишком успешны. В 1944-45 гг. руководство Вольного ковена под давлением наиболее радикально настроенных бойцов начало активно сотрудничать с симплитским Сопротивлением.

* * *

Стефан решил, что с соседями ему повезло. Какое всё же счастье, что в Абри-де-Монтан комнаты распределяются по жребию! Иначе жить бы ему… ну, скорее всего, с этим придурком, Франсуа д’Аламьером и его подголоском, Сонье. Все семь лет. Впрочем, семь — вряд ли. Он бы обоих прибил уже к концу первого. И вообще, единственный из Семейств, с кем Нуар-младший готов был бы делить жизненное пространство — это его «полутёзка» Анри Рабье, но тот попал в шены.

Вообще-то, правила позволяли поменяться комнатами. По взаимному согласию. О чём Стефану и напомнил отец в первом же письме. Стефан, в свою очередь, исключительно вежливо напомнил, что истинный маг не должен противиться воле судьбы, одним из проявлений коей и является жребий. Возразить на это отцу было нечего, и Стефан поздравил себя с несомненными успехами на ниве светского воспитания. Которое тоже бывает полезным — если, конечно, вспоминать о нём не слишком часто и только в подходящих случаях.

О покорности воле судьбы Стефан тоже вспоминал только в подходящих случаях, но в этот раз она проявила к нему явную благосклонность. Правда, Шодрон оказался весьма язвительным типом, и поначалу Стефан едва удерживался от желания выяснить, умеет ли тот махать кулаками так же лихо, как языком. Но, во-первых, драка могла закончится расселением, чего допустить было ни в коем случае нельзя, и, во-вторых, уступать в остроумии кому бы то ни было показалось обидным. А в-третьих, Стефан довольно быстро сообразил, что его просто-напросто проверяют, и уже сознательно поддержал игру. К вечеру оба молчаливо согласились на ничью и продолжали поддевать друг друга уже чисто дружески.

Второй сосед, Шасёр, произвёл на Стефана странное впечатление. Вроде бы нормальный парень, не дурак и не зануда, а держится как-то скованно и слегка отстранённо. Впрочем, о родителях рассказывал охотно и с гордостью. Ещё бы — герои Сопротивления! Стефан и сам бы такими гордился. И больше не удивлялся, что в их кругах семью д'Этоли считали полностью сгинувшей. Если взять в жёны девушку из немагической семьи считалось хоть и грубым, но иногда простительным мезальянсом, то магичке выйти за симплита… да ещё и жить среди них… В глазах Семейств это определённо приравнивалось к преступлению. В глазах Стефана — только увеличивало героизм юной целительницы. Сам бы он, конечно… на этом месте Стефан честно себе признался, что идея кидаться на врагов в одиночку с палочкой наперевес закончилась бы может и героической, но быстрой и довольно-таки бессмысленной гибелью. Но помечтать-то можно! А то обидно же — симплиты с захватчиками сражались куда как активнее и успешнее. Вон хоть Шадрона взять: его симплитские родичи помогали Сопротивлению, а магические ещё в самом начале сбежали. В Грецию, магическое правительство которой, в отличие от симплитского, с захватчиками не только не союзничало, а весьма активно воевало. И охотно укрывало эмигрантов, которых можно было заодно припахать к поддержанию защиты убежищ. Об этой части семейной истории Жан говорил не без смущения. Ромен, впрочем, великодушно признал, что защита стариков и детей — тоже очень важное и нужное дело, а когда у тебя самого трое, причём младшим-близнецам нет ещё и полугода… Стефан же в дискуссию предусмотрительно не вступал и вообще старался на эту тему помалкивать. Впрочем, его и не спрашивали. Потому, скорее всего, что и так знали, какую позицию занимала семья Нуар. И предпочитали — от греха — не выяснять, насколько её разделяет сам Стефан. Стефан не разделял, но не кричать же об этом!

Но ровно настолько, насколько Стефану не хотелось обсуждать свою семью, настолько же, похоже, Ромену не хотелось обсуждать себя лично. Он не то, чтобы уходил от вопросов, но отвечал на них предельно кратко и старался перевести разговор на другую тему. Хотя о семье — включая Араней, которых совершенно искренне воспринимал как родственников — говорил охотно. Понять этот феномен Стефан (и, похоже, Жан тоже) не сумел, но решил от вопросов пока воздержаться. Хотя задавать их хотелось зверски — особенно после того, как Ромен на третий день учёбы заявил, что завтра не придёт ночевать. Тут уже не выдержал Жан, но ответ они получили довольно обтекаемый — «речь о ежемесячном обряде, в котором он должен участвовать». А подробности — семейный секрет. Но хоть какого рода обряд? Ну-у-у… охранный. Ничего больше вытянуть из Ромена не удалось, причём было ясно, что, если они продолжат настаивать, он просто перестанет с ними разговаривать. В общем, Стефан и Жан, не сговариваясь, решили, что дружба важнее, да и не последний день живут — вдруг Ромен поймёт, что им можно доверять, и сам расскажет?

Зато с причиной использования трансфер-медальона всё было ясно — не объяснять же всей школе, какого чёрта первоклассник каждый месяц куда-то отправляется и почему ему можно, а другим нельзя! Стефан и сам бы от такого не отказался, только зачем? Нет, выпросить у родителей амулет и право на отлучки он бы мог, наверное, — при условии «хорошего поведения», что уже само по себе сильно обесценивало такую затею — но куда бы он, собственно, отправлялся? Домой? В школе было гораздо интереснее. К тому же, если уж выбирать между двумя старшими сёстрами (с которыми, к тому же, живёшь в разных башнях) и двумя младшими… Ну уж нет!

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Первого «школьного» полнолуния я боялся ужасно — вдруг что-то пойдёт не так? Хорошо ещё, что метр Дагобер обещал подстраховать. Велел после уроков зайти к нему и даже объяснил, как его кабинет найти, чтобы мне спрашивать не пришлось. Но ничего страшного не случилось, амулет сработал как надо, перенёс меня прямо в «родной» погреб. Кстати, после трёх дней в школе он мне и правда почти родным показался… ну, знакомым, по крайней мере. Нет, ничего плохого в школе не было, мне там даже нравилось. Но дома всё же как-то спокойнее.

С мамой мы заранее договорились, что, если всё будет как обычно, я выходить не буду, утром сразу обратно перенесусь. А то нечестно же — другим-то ученикам домой нельзя. Ну и чтобы остаться не захотелось, хотя про это я маме, конечно, не сказал.

В общем, боялся я зря, всё получилось нормально и даже здорово. Иногда после превращения приходилось несколько часов отлёживаться, но на этот раз я чувствовал себя вполне пристойно и смог сразу отправиться обратно в школу. Даже на уроки успел, хотя толку от меня там было мало.

Парни косились, но расспрашивать ни о чём не стали. И правильно сделали. Остальные тем более не приставали, только староста поинтересовался, не заболел ли я, но поверил на слово, что просто не выспался. Что, кстати, было правдой. Не выспался.

В следующие разы было уже проще. Точнее, спокойнее. Главное — не забывать заглядывать в лунный календарь, а не просто дни считать. Потому что только обратное превращение происходит всегда одинаково — на рассвете, с первым лучом солнца. А вот «прямое» — тут бывает по-разному, причём непредсказуемо. Чаще всего в момент восхода Луны или в полночь, но бывает и на закате, а ещё — в момент астрономического полнолуния, которое и днём может быть. На чём, кстати, я и погорел, ночью-то пятилетние дети по двору обычно не бегают. Я, по крайней мере, не бегал, за Жана не поручусь. За Стефана — поручусь, но исключительно потому, что в пять лет его, скорее всего, на ночь запирали в комнате, причём не одного, а с домовиком[1]. При его шебутном характере — предосторожность далеко не лишняя, но я бы обиделся. Он, видимо, тоже.

Эти двое — Жан и Стефан — определённо нашли друг друга. Незаурядные способности и отличная память оставляли им достаточно времени, свободного от учёбы, и это время они радостно тратили на проказы разной степени невинности. Меня тоже пытались привлечь, и даже не всегда безуспешно. Парни были тщеславны и изобретательны, просто хулиганить им казалось скучным, поэтому они или устраивали нечто такое, над чем потом хихикала вся школа, или занимались восстановлением попранной справедливости — так, как они её понимали. По большей части понимали правильно, ну, или мне так казалось. Иногда я их всё-таки старался отговорить — от каких-нибудь уж слишком безумных и опасных затей или когда их, с моей точки зрения, начинало заносить не туда. И тоже не всегда безуспешно, хотя если Нуар по-настоящему закусывал удила, то остановить его можно было только оглушающим заклятием, да и то ненадолго. К счастью, это случалось нечасто.

* * *

В школе Стефану нравилось, и чем дальше, тем больше. На уроках было интересно, а после уроков тем более. В замке и вокруг него имелось множество мест — необычных, таинственных и просто красивых — которые обязательно нужно было изучить. С соседями по комнате ему действительно здорово повезло. Шодрон оказался весёлым, компанейским и в равной мере готовым выдумывать собственные проказы или участвовать в чужих, причём представление об идеальном приключении у них со Стефаном полностью совпадало. А Шасёр хоть и далеко не всегда одобрял затеи приятелей, но никогда их не сдавал, и к тому же с ним была связана восхитительная тайна, которую непременно требовалось разгадать. Да и не таким уж он был тихоней, как могло показаться. Во всяком случае, пойти на озеро предложил именно он.

От замка до лежащего на дне долины озера было не так уж далеко — полчаса неторопливым шагом или минут пятнадцать бегом. Но, чтобы туда попасть, нужно было выйти за Внешнюю ограду, полутораметровый каменный забор, внутри которого помещались теплицы, виварий и стадион. Прямого запрета выходить не было, считалось, что эта ограда вообще от животных, особенно от расплодившихся в безопасной долине горных коз, так и норовивших добраться до сочной парниковой зелени (то, что часть этой зелени вполне могла дать сдачи, наглых зверюг не смущало). Тем не менее, в будние дни ворота держали закрытыми, а убеждать сторожа, хромого и вечно мрачного Тиберио, что тебе что-то срочно требуется за оградой, считалось делом практически безнадёжным. Конечно, если у тебя не было записки от одного из преподавателей.

Собственно, изначально Ромен предложил пойти на озеро в воскресенье. Купаться. Жан мигом согласился и тут же непоследовательно добавил:

— Только я плавать не умею, а там, наверное, глубоко.

— Я тоже не умею, — вздохнул Стефан. Первым он бы ни за что не признался, но раз уж Жан тоже…

— Ерунда, это же просто, я вас мигом научу, — заверил Ромен.

Жан и Стефан переглянулись и задумались. С одной стороны, идея была соблазнительной. С другой — в воскресенье на озере могло оказаться полно людей, дни стояли такие тёплые, словно осень и не думала начинаться. Признаться в своём неумении приятелю — это одно, а изображать брошенного в воду щенка у всех на виду — совсем другое. Терпеть насмешки, особенно заслуженные, ни один, ни другой не собирались.

— Можно в будни попробовать… — задумчиво начал Жан.

— Утром, до завтрака, — обрадованно подхватил Стефан. — Стену перелезть — плёвое дело!

Жан, любивший поваляться в постели до последнего, поморщился, но спорить не стал. Днём через стену не полезешь, а соваться в воду в незнакомом месте в темноте — они ещё с ума не сошли. По крайней мере, не настолько.

— Ошалели, — возмутился Ромен. — Из любого окна увидят же!

— А вот и нет, если за виварием. Он высокий, да ещё деревья позади. Никто не увидит.

Ромен поворчал, но сходить после ужина на разведку согласился.

Глазомер Стефана не подвёл — развесистые каштаны здесь заслоняли стену не только сбоку, но и сверху. Поддавшись требованию Ромена «хотя бы всё проверить» он даже напросился в гости к старшей из сестриц, Клариссе, чьё окно на шестом этаже выходило как раз на выбранный участок. Выслушал получасовую лекцию на тему «как должен вести себя аристократ, волей судьбы получивший в соседи плебеев», но зато точно выяснил, какие участки стены и дороги можно разглядеть из окон башни шармов, самой близкой к выбранному для «штурма» месту.

Правда, взять стену с налёта всё же не удалось. Залезли-то они на неё без проблем, но обнаружилось, что с внешней стороны она проходит по краю примерно трёхметрового обрыва. Вместе с самой стеной выходило около пяти, а верёвки у них не было. Жан, правда, предложил свить её из простыней, но скрыть их исчезновение было бы невозможно, а в первый же месяц учёбы ссориться с комендантом никому не хотелось. Затем было высказано — и отвергнуто — ещё с десяток предложений, в основном сводящихся к «стащить». По идее, верёвку можно было бы купить в деревне, но ходить туда без старших первоклассникам не разрешалось, а доверенных лиц среди старшеклассников у ребят пока не было.

— Вот бы лиану из теплицы стащить, — мечтательно вздохнул Жан. — Я видел, там длиннющие есть.

— И толстая, нас точно выдержит, — поддержал Стефан, тоже видевший лиану. Её сложно было не заметить. — А лезть по ней проще, чем по верёвке.

Ромен, понявший, что отговорить приятелей не удастся, фыркнул:

— Стащите отросток. Или семечко. Я вам её за три дня выращу. Даже за два.

— Серьёзно?!

— Ага. Читали сказку про волшебный боб? Так это не сказка. То есть сказка, что по нему на небо забраться можно, а вырастить — раз плюнуть. Я заклинание даже запомнил, оно несложное. Хотя лучше в книжке глянуть.

— А почему его тогда всё время не применяют? — удивился Жан.

— Потому что при ускоренном росте растение все полезные свойства теряет. То есть не приобретает. Мама объясняла, так только деревья на дрова растить можно было бы, но всё равно невыгодно — почва быстро истощится.

Стащить отросток им удалось, но это стало только началом. Лиана оказалась плотоядной (преподаватель гербологии очень любил любознательных учеников и ничего криминального в их интересе не заподозрил). К счастью, на теплокровных она охотилась только в период созревания плодов, в остальное время довольствуясь насекомыми. Но для экстренного роста землю требовалось удобрить чем-то белковым, столько насекомых вокруг просто не летало. Пришлось растянуть обещанные два дня на неделю, питаясь гарнирами и салатами — всё мясное утаскивалось на «делянку». Заниматься садоводством пришлось Стефану с Роменом, заклинание роста требовало солнечного света, а Жан был готов на что угодно, чтобы выторговать ещё несколько дней без раннего подъёма.

Время было потрачено не без пользы, подкармливая лиану ребята заодно высмотрели наиболее безопасный путь к озеру. Такой, чтобы хотя бы теоретически не просматривался из замка. Жану всё же пришлось пожертвовать утренним сном, возвратиться в замок требовалось максимум к завтраку, а лучше — минут за пятнадцать до него, чтобы успеть проскользнуть в комнату прежде, чем остальные выползут из своих. Вода в озере, вопреки опасениям — осень и горы же! — оказалась довольно тёплой. Уже потом выяснилось, что она всегда такая, даже зимой. Причём никто не знал, была ли это природная аномалия или какое-то древнее волшебство. Но на всякий случай не трогали.

Зато другое опасение оправдалось, глубина начиналась прямо у берега (с другой стороны озера был пляж, но это они тоже узнали позже). Стефан в порыве вдохновения — на уроках у него это получалось значительно хуже — трансфигурировал плоский камень в деревяшку. А вообще-то всё оказалось не так уж страшно, Ромен был прав. Уже в первый день они довольно бодро стали держаться на воде и даже рискнули отплыть от берега. Метров на десять.

К концу недели оба «новообращённых» купальщика вошли во вкус и почти готовы были переплыть озеро — если бы придумали, что делать в голом виде на том берегу. И тут их поймали. Повезло ещё, что не преподаватели, а один из старшекурсников, зато уже при возвращении. Разумеется, признаваться они и не подумали. Жан с честными-пречестными глазами рассказал, что они случайно наткнулись на лиану и просто поспорили, сумеют ли по ней залезть. Стефан поддакивал, с аристократической небрежностью делая вид, что всегда гуляет с мокрыми волосами и полотенцем за пазухой. Ромен, не умевший и не любивший врать, жалобно спросил:

— Можно мы уже пойдём, сударь? Очень есть хочется.

«Сударь» скептически фыркнул, но велел им убираться, добавив: «И чтобы я вас здесь больше не видел!» Закладывать он их не стал, но не из благородства, а из эгоизма: в тот же вечер Стефану удалось подглядеть, как в заветную каштановую рощицу скользнули три тени, одна из которых выглядела подозрительно знакомо. Впрочем, жадничать ребята не стали и даже не особо огорчились. Научиться плавать они успели, а погода через пару дней всё равно испортилась. Пришлось искать себе развлечений под крышей.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Если бы я знал, во что выльется невинное предложение сходить искупаться — молчал бы. Хотя искупаться нам в результате всё же удалось, аж целых пять раз. Потом нашу старательно созданную лазейку цинично отняли. Бодаться со старшеклассниками даже Стефан был не готов, точнее, даже он понимал, что это ни к чему хорошему не приведёт. Не учителям же на них жаловаться! Мы с ребятами представили, как такая жалоба могла бы выглядеть («Мы эту лиану из теплицы стащили, неделю растили, чтобы через стену лазать, а у нас её старшие отобра-а-а-али!») и полдня потом хихикали. Даже на уроках. Нет, наших обидчиков, конечно, наказали бы…

К нашей компании, кстати, учителя относились довольно благосклонно. Жан со Стефаном осознали, что для качественных магических проказ им пока не хватает знаний и умений, и с энтузиазмом взялись за учёбу. По крайней мере, практические задания они готовы были отрабатывать, не жалея сил, а с теорией помогала отличная память. Я старался в практике не отставать хотя бы для того, чтобы суметь их в случае чего притормозить, а разбираться в теории мне по большей части просто нравилось. Учителя были довольны и даже почти прощали старательным ученикам дурацкие выходки. По крайней мере, за леску, натянутую поперёк коридора с целью выяснить, догадается ли хоть кто-то из споткнувшихся, что его сбили с ног не магией, нас вообще не наказали. Правда в основном потому, что пострадавшие претензий не имели, поголовно трансформируясь из объектов пари в участников, пока появление метра Шатоне (к счастью, с противоположной стороны коридора) не положило конец веселью. Врать ему мы не стали — всё равно кто-нибудь да проговорился бы, да и незаметно срезать качественно закреплённую леску не вышло.

Метр Шатоне — преподаватель чар и куратор нашего коллежа. Зовут его Корней, а за глаза называют Мату. Когда я упомянул это прозвище при дяде Этьене, тот захихикал и поинтересовался, за что его так прозвали. Точно я этого не знал, но думал, что из-за фамилии. На котёнка он совсем не походил, а вот на кота — очень даже[2]. Дядя Этьен пробормотал что-то типа «ну-ну», но возражать не стал. Уже значительно позже я в одной исторической книге прочитал, что этим словом когда-то называли сутенёров. Вообще-то, я не думаю, что это имеет отношение к прозвищу метра Шатоне. Хотя… он на шестнадцать лет старше моей мамы, а преподавателем стал уже после войны. И, по слухам, участвовал в магическом подполье. Мало ли, кем он там мог притворяться? Прозвище-то у него старое, вполне могло как раз с войны и сохраниться.

Пари, кстати, Стефан у Жана выиграл — все споткнувшиеся первым делом хватались за палочку и ни один не сообразил посмотреть под ноги. То есть, конечно, леска была прозрачная, а коридоры в замке традиционно освещаются только факелами, которые магия избавляет от дыма, но не добавляет им яркости. Но проверить-то можно!

Метр Шатоне, когда узнал, в чём дело, состроил зверскую физиономию и сообщил, что всех нас следовало бы примерно наказать: нашу троицу за опасные эксперименты, а остальных — за то, что под ноги смотреть не умеют. После чего одним движением палочки отвязал и смотал леску, сунул её в карман, а пострадавшим велел лечить синяки самостоятельно, раз уж они такие суровые маги. И ушёл. Мы ещё целую неделю ждали наказания, но так и не дождались. Может, это и было наказанием?

* * *

Будь воля Стефана — рождественские каникулы он провёл бы в школе. Даже несмотря на то, что Жан и Ромен эту идею вряд ли поддержали бы. Они-то не могли дождаться возможности пожить дома. Даже Ромен, который там бывал каждый месяц. Хотя кто его знает, может, он вовсе и не дома был?

Вообще-то, Стефан по дому тоже соскучился. Даже по этим двум мелким надоедам, Астерии и Маргарите. Но выслушивать вживую всё, что уже три с половиной месяца читал в каждом письме?

В любом случае, выбора у него не было. На каникулы в школе оставляли только тех, у кого не было родителей. Или по просьбе самих родителей. Такой милости от своих Стефан дождаться не надеялся. Разве что убедить их, что для него это будет наказанием? Так ведь не получится, Кларисса с Мелисентой сдадут.

Пришлось терпеть и делать вид, что его всё устраивает. Чему-чему, а этому он за свои двенадцать уже лет успел научиться.

Впрочем, отчитывали его не так уж сильно, отличные оценки сделали своё дело.

Собственно, Рождество в Семействах традиционно не праздновали. Отмечали Dies Natalis Solis Invicti, Рождение Непобедимого Солнца, праздник, ещё в конце четвёртого века подхваченный у римлян. Но каникулы начинались с двадцать третьего, так что на этот праздник Стефан не попадал, чему был только рад. Праздник ему не нравился, казался слишком холодным — сплошные ритуалы. А в школе праздновали Йоль — жгли чёрные и красные свечи, плели венки из горной сосны и остролиста, мыли и чистили весь замок — все вместе, с шутками и песнями, от чего работа превращалась в развлечение. А потом был пир, хороводы во дворе и азартная ловля йольского кота, который то ли кому-то привиделся, то ли был кем-то наколдован. И Стефан был от всей души благодарен метру Шатоне, запретившему ученикам своего коллежа уезжать на каникулы раньше срока. Сестриц-то их куратор, зельеварка Лорантина Пакрет, отпустила. Впрочем, Стефан подозревал, что его тоже отпустили бы, если бы попросил как следует. Но он, разумеется, даже и не подумал просить. Ещё чего не хватало!

Родителям он, конечно, этого не сказал.

Впрочем, родителям он много чего не стал говорить. Например, насколько ему не хочется присутствовать на традиционном новогоднем балу. На этих балах он уже года три отчаянно скучал и чувствовал себя неприкаянно — с тех пор, как стал слишком большим для детских развлечений. Не говоря уже о том, что в этом году бал устраивали д’Аламьеры. Отношения с Франсуа у Стефана и раньше-то были так себе, а в школе испортились окончательно. Франсуа вбил себе в голову что в классе он является единственно достойным обществом для наследника Нуаров, а когда Стефан дал понять, что считает иначе — жутко обиделся. И начал мстить.

Для начала он попытался просто хамить: встретив в нижнем зале башни Стефана в компании Ромена, громко заметил:

— А отец мне говорил, что Нуары общаются только с достойными людьми…

— Все иногда ошибаются, — лицемерно вздохнул Сонье. Шедший с ними мальчишка, имени которого Стефан не помнил, угодливо захихикал. Стефан чуть замешкался с ответом — точнее, не сразу решил, отвечать ли вообще или сразу бить морду, раньше за такое на дуэль вызывали. Ответил Ромен:

— Ваш отец, сударь, по-видимому, очень умён…

— Жаль только, что не все следуют нашему примеру, — радостно подхватил Стефан, демонстративно покосившись на «свиту» Франсуа. — Ромен, пойдём Жана поторопим, а то он опять завтрак проспит!

Д’Аламьер промолчал — не устраивать же скандал из-за того, что кто-то похвалил твоего отца! Сонье с приятелем (которого, как вскоре выяснилось, звали Николя де ла Фер, и он немедленно получил от Жана прозвище «позор рода», хотя к литературному графу никакого отношения не имел), предпочли сделать вид, что ничего не поняли, но, конечно, поняли всё. И обиделись.

На ближайшем уроке кто-то из парочки опрокинул чернильницу над домашней работой Ромена, заодно забрызгав тетради Жана и Стефана. Жан тут же попытался применить Tollendaluto[3], но неудачно — чернила исчезли вместе с текстом. «Неуд» за несделанное задание и выговор за неаккуратность приятелей (кроме Ромена) не слишком расстроили, но д’Аламьеровская компания на этом не остановилась, начав пачкать и портить все вещи троицы, до которых удавалось дотянуться. Жаловаться на придурков ребята посчитали ниже своего достоинства, вместо этого взявшись отрабатывать все варианты очищающих и ремонтных чар, коих оказалось огромное количество, от Tolleretotus, уничтожающего все неживые предметы в объёме куба со стороной примерно два метра до Vistollere hie, позволяющего, при должном умении, убрать любую букву с листа или любой лист из стопки одинаковых. Что самым положительным образом сказалось не только на сохранности вещей, но и на оценках по Чарам. Пробовали и защитные, но снимать их каждый раз, когда вещь понадобится, было слишком нудно, а избирательные оказались им пока не по зубам.

Но как бы там ни было, а отплатить виновникам экстремального обучения требовалось.

Платить тем же самым было признано вульгарным и скучным. Приходилось включать фантазию. Неплохо, к примеру, смотрелась гирлянда из тёплых ботинок, связанных за шнурки и подвешенных к потолочной балке — закинуть их туда левитацией оказалось гораздо проще, чем снять. Хорошей идеей оказалось пришпиливание жертве на спину листочка с карикатурой (разумеется, на саму жертву). Даже слишком хорошей, через неделю этим занималось уже полшколы, так что и за своей спиной приходилось следить внимательно. Шутить «как все» стало скучно, но тут как раз начались полугодовые контрольные и продолжение пришлось отложить на «после каникул».

В том, что продолжение будет, Стефан не сомневался.

[1] Домовики, они же домовые эльфы — потомки домовых, в результате собственной алчности и неосторожности оказавшихся в рабстве у волшебников. От обычных домовых отличаются уродливой внешностью и сравнительно низким сроком жизни при значительно более широких магических возможностях. Многие столетия находясь в рабстве, домовики выработали у себя определённый склад характера, позволяющий им находить удовольствие в таком положении, и в массе своей не только не стремятся обрести свободу, но даже боятся этого, считая освобождение худшим из наказаний.

[2] Шатон — «дитя кошки», Мату — полужаргонное слово, означающее «кот» и «тип».

[3] Простейшее очищающее заклинание, от латинского «убрать грязь» (tollendam luto). При умелом употреблении может действовать довольно избирательно.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Новый год в этом году отмечали без меня — он совпадал с полнолунием. По этому поводу мы более пышно, чем обычно, отпраздновали Рождество, к которому серьёзно относилась только тётя Мадлен. Ну и Пир Королей[1], конечно, его сейчас мало кто празднует, но мы каждый год отмечали, мама говорила, что в их семье было так принято. Она, как всегда, спрятала в торт заколдованную корону: в торте она крохотная, а когда возьмёшь в руки, вырастает до нормального размера. Мама её, чтобы интереснее было, каждый раз новую наколдовывала, по картинкам из ювелирного каталога. В этот раз оказалась диадема с голубыми камнями. Досталась она Жанне и очень ей шла. Жанна даже начала канючить, что вот бы такую насовсем. Хотя прекрасно знала, что наколдованные вещи недолговечны. Мама на это рассмеялась и пообещала ей на свадьбу ещё красивее наколдовать. Жанна фыркнула и покраснела. Про свадьбу тогда ещё разговора не было и близко, но, когда девушка через фразу вставляет: «Мы с Аленом…» — тут даже я прекрасно понимал, что это не просто так. Жанна, в отличие от брата, родительской любви к сельскому хозяйству не унаследовала и училась в Университете, правда, на биолога. Точнее, на гидробиолога. Летом её обещали взять в настоящую исследовательскую экспедицию по островам Средиземноморья, и она ужасно жалела, что не сможет встретиться с русалками — они уже больше тысячелетия с симплитами принципиально не общаются, да и с магами, если честно, не часто. А сколько могли бы интересного про морских обитателей рассказать!

Каникулы пролетели ужасно быстро. В школу мы возвращались опять через Преддверье, но теперь там собирались только три младших класса, старшие сразу проходили за Завесу. А нас кураторы уводили, когда все собирались. Я познакомил маму с отцом Жана, они выяснили, что учились почти в одно время и радостно принялись обсуждать общих знакомых. Стефан на этот раз был с матерью — она оказалась почти блондинкой, такой холодной и высокомерной, что Жан её тут же прозвал Снежной королевой. На нас она смотрела, как дядя Этьен на цветочную тлю, а когда Стефан к нам убежал, чуть его насквозь взглядом не прожгла. Но говорить ему ничего не стала — ещё бы, такие на людях скандалов не устраивают. Отвернулась и пошла здороваться с кем-то, мне не знакомым — наверное тоже из Семей. Стефан старательно делал вид, что ему на мнение мамочки наплевать. А мы с Жаном делали вид, что ему верим. Нас он был рад видеть совершенно искренне и этого нам было вполне достаточно.

Второй семестр выдался на удивление спокойным. Даже даламьеровская компания перестала к нам цепляться. Стефан подозревал, что им дома хвосты накрутили и злился по этому поводу страшно, но сам возобновлять «войну» не рвался — много чести. Они с Жаном в эти месяцы вообще как-то попритихли, почти не устраивали шалостей и чуть ли не всё свободное время проводили в библиотеке. Правда, их там интересовала вовсе не одна учёба.

Только я тогда этого не знал.

* * *

Стефан злился на старших — какого чёрта они вмешались? С Франсуа он прекрасно разобрался бы сам, а с его прихлебателями и подавно. То есть не один, конечно — с ребятами, но всё равно. Теперь же вся компания вела себя с просто-таки приторной вежливостью и это оказалось гораздо противнее откровенной враждебности.

Впрочем, Стефан был уверен, что хватит их ненадолго.

А пока что стоило использовать освободившееся время с пользой. Например, поискать информацию, которая поможет разобраться с тайной Ромена. Он, вроде как, говорил про защитный ритуал?

Копаться в книгах пришлось всерьёз. Нередко для того, чтобы понять одну статью, требовалось прочитать пару-тройку других. Временами попадалось что-то такое интересное, что Стефан на некоторое время забывал о своей цели. Но неизменно к ней возвращался.

Заниматься этим в одиночку ему пришлось недолго. Через пару недель они с Жаном столкнулись у одной полки — и только тогда сообразили, что глупо таиться ещё и друг от друга. Вдвоём работа пошла веселее, но результата всё равно не наблюдалось. То есть они нашли огромное количество ритуалов, которые подходили под термин «защитный», но ни одного такого, который непременно требовал присутствия несовершеннолетнего. Ведь логично же — если бы это не было обязательным требованием, мама Ромена или сама бы справлялась, или нашла уж, кого из взрослых попросить.

— Что-то мы всё же не то делаем. — Жан не выдержал первым. — Надо думать, что мы ещё знаем об этом дурацком ритуале.

— Ничего не знаем, — буркнул Стефан. — Ромен же тихарится как не знаю кто. Хотя нет, знаем. Что его надо часто проводить, вот.

— Точно! — обрадовался Жан. — Раз в месяц.

— Хм… — Стефан задумался. — В сентябре он четвёртого не ночевал. Потом… нет, не вспомнить. А в декабре удрал первого вечером и вернулся только утром в пятницу, третьего, я точно помню, он ещё первый урок тогда пропустил. А в январе в конце, тоже на целые сутки, помнишь? Ещё воскресенье было.

Жан сбегал к столу библиотекаря, где висел календарь и выяснил, что это было тридцатое.

— Вот видишь, получается почти два месяца! А следующий раз ведь двадцать девятого февраля, так?

— Я помню, что тогда только на ночь, вечером умотал, а утром вернулся, даже на завтрак успел. А точно двадцать девятого?

— Точно, это же високосный день! Я поэтому и запомнил. А вот последний раз когда?

— Не помню. Но точно на одну ночь.

— А до того?

— Тоже не помню. Но вроде всё же каждый месяц.

— Надо засечь, когда следующий будет!

На том и порешили.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Пасхальные каникулы пролетели незаметно, а после них все с головой нырнули в учёбу. В «обычной» школе у меня настоящих экзаменов не было, а ребята и вовсе дома учились. Правда, старшие говорили, что ничего страшного, не страшнее полугодовых контрольных, только ещё практические задания добавляются. Но всё равно все нервничали, хоть и храбрились.

Мы, первоклассники, сдавали три экзамена: по Чарам, Трансфигурации и Зельеварению, плюс зачёт по физкультуре, включая полёты на мётлах, но за него мы с ребятами не переживали, ничего особо сложного там быть не могло. В общем-то, и за остальное могли бы не переживать, всё же не квалификация, а обычные переводные экзамены. Но в первый раз же!

Переживали, конечно, зря, всё оказалось совсем не страшно. Почти как опрос на уроке, только отвечаешь не одному преподавателю, а троим и вопросы по нескольким темам, а не по одной. В общем, мы, все трое, сдали на «отлично», а то, что перед Чарами карикатуру на Дагобера на доске нарисовал Жан, преподаватели не догадались. Ну, или вид сделали, что не догадались…

На каникулы мы отправились первыми, у старших было больше экзаменов, а у пятого и седьмого классов — ещё и выпускные балы. Поэтому в Преддверье было непривычно пустынно. Моя мама и месье Шодрон стояли рядом, а мессир Нуар — поодаль, в обществе двух дам, судя по одежде, тоже из Семейств. Стефан потом написал, что это были мадам д’Аламьер и мадам Рабье. Сам он с нами попрощался заранее и в Преддверье зашёл отдельно, чтобы не злить отца. Всё же он по родным тоже соскучился и совсем не хотел начинать каникулы со скандала. Тем более, что ещё надеялся выпросить разрешение побывать летом у нас на ферме. Жан тоже собирался проситься к нам, но это не понадобилось, оказалось, родители уже обо всём сами договорились: Шодроны погостят у нас неделю или две в июле, а мы у них — во второй половине августа.

А Стефана к нам так и не отпустили. Жан потом признался, что особо и не рассчитывал. Я, если честно, тоже.

* * *

На самом деле Стефан и не надеялся, что его отпустят к Шасёрам, да и к Шодронам тоже. Он надеялся, что удастся сбежать. Ну, хотя бы на несколько часов. У них же есть камин, Ромен определённо поминал, что есть!

Стефан подозревал, что за ним будут следить — точнее, поручат домовикам следить — и придумал даже несколько планов, как от этой слежки ускользнуть. Но родители выбрали куда как более эффективный способ: просто зачаровали от него камин. В таких условиях удрать незаметно стало совершенно невозможно, не стоило и пытаться. Не на метле же лететь! То есть он бы и полетел, но далеко, а значит — долго, да и дороги он не знал. Да и метлы своей у него не было, а если взять родительскую, так точно заметят!

Сдаваться Стефан не привык. Ладно, этим летом сбежать не получится, но ведь будет и следующее! И, коли уж на то пошло, зимние каникулы! Он даже составил план, первым пунктом в котором стояло раздобыть карту Франции и отметить на ней ферму Шасёра, а вторым — сделать так, чтобы родители сами ему купили метлу, без просьб. Если попросить, то купят, наверное, но вот заподозрят неладное уже наверняка. Ещё окна зачаруют, с них станется! Поэтому третьим пунктом плана Стефан вписал умение снимать блокирующие чары, а четвёртым — накладывать согревающие, потому что летать на метле долго холодно даже летом, а тёплую одежду тоже ведь могут убрать.

В общем, несмотря ни на что, лето обещало быть нескучным. К тому же, тайна Ромена никуда не делась, и над ней тоже нужно было думать. Хотя тут особых перспектив не виделось. Переписываться с Жаном родители не запрещали, но в открытую обсуждать эту тему в письмах они не рисковали, да и ничего нового Жану узнать в гостях не удалось.

И только в самом конце лета Стефана осенило.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Лето промелькнуло быстро. То есть. событий было множество, но именно поэтому время летело совершенно незаметно.

В июле к нам приехали Шодроны, все четверо: Жан, его родители и Надия, его восьмилетняя сестрёнка. Младшая сестра — это было очень странно, я-то привык быть самым младшим в семье. Но, в общем, она оказалась не вредной и даже симпатичной. Отца Жана я уже знал, а мадам Шодрон нам всем тоже понравилась, они с моей мамой и тётей Мадлен сразу подружились. Она, оказывается, работала искусствоведом — я прежде вообще не задумывался, что такие профессии бывают, а Жан никогда не говорил, как-то к слову не пришлось. Они поэтому и жили в Париже, месье Шодрон ведь мог камином на работу добираться, а его жена — нет. Работал он, кстати, в Нанте, в магической мастерской по пошиву обуви, накладывал на неё всякие чары. Я раньше слышал только про самые простые, вроде непромокаемости или долговечности, их в общем-то почти любой маг наложить может, только ненадолго. Оказалось, что надолго они совсем иначе накладываются, что-то вроде артефакта получается. А бывают и более сложные — например, чтобы туфельки цвет меняли, или фасон, или по ноге садились. А для детей недавно стали делать такие, которые вместе с ними растут, на несколько размеров подрасти могут. Мама потом мне такие ботинки для школы купила. Очень удобно. У меня ноги всегда почему-то зимой сильно растут, а во время учебного года ведь не купишь, приходилось на вырост покупать.

В августе уже мы втроём поехали к Шодронам. Они и Араней звали, но те отказались из-за того, что на ферме летом работы много. У мамы, наоборот, работы было меньше, летом мало болеют. А отцу всё равно, когда работать.

Поехали мы на машине, отец взял напрокат, свой у нас только грузовичок. Мне понравилось.

В Париже я раньше не бывал. Удивительный город! А когда гуляешь по нему с мадам Шодрон, которая чуть ли не про каждый дом может целую историю рассказать… слов нет. А ещё мама рассказывала про их военные дела, она это вообще-то не слишком любит, но тут разговорилась. Даже показала, где у них штаб был. Там, конечно, всё теперь по-другому, дома понастроили, но всё равно было интересно.

В музеи мы не пошли, просто времени не хватило, а в театрах, мама сказала, ничего интересного в эту неделю не было. Отец, кажется, был этому только рад, ему кино больше нравилось. А я в настоящем театре был только пару раз, на детских спектаклях, когда в наш городок на гастроли приезжали. Свои там только самодеятельные были, а это же совсем не то. Так что побывать в настоящем, «взрослом» театре мне хотелось, но это можно было и на зимние каникулы отложить, мадам Шодрон обещала заранее билеты взять.

Мы с Жаном только жалели, что Стефана опять не удастся вытащить. Мы по нему ужасно соскучились.

* * *

Стефан даже не подозревал, что так соскучился по ребятам. Едва удержался, чтобы не кинуться к ним сразу, как увидел. Но удержался. Он решил немножко побыть паинькой, это требовалось для осуществления второго пункта плана. Поэтому просто постарался собираться помедленнее, чтобы в Преддверье долго с отцом не стоять. Родители ворчали, конечно, но это лучше, чем отцовские разговоры с «достойными собеседниками» выслушивать. И так за лето наслушался. Хуже только дамская болтовня о нарядах. Вот на следующий год Астерия в школу пойдёт, тогда можно будет сразу удрать, родители будут ею заниматься. А сейчас он потерпит. Если недолго.

Всю дорогу до замка ребята наперебой рассказывали, как развлекались летом. Стефан даже не пытался скрывать зависть — от них-то зачем? Потом он рассказал им свой План, и ребята его горячо одобрили. Даже Ромен. Только сказали, что надо всё как следует продумать. В список необходимых чар добавились ещё чары невидимости, а то если его увидят… А эти чары ужасно сложные, их только на старших курсах изучают. Хотя, вроде бы, амулеты такие есть?

Стефану ужасно хотелось обсудить с Жаном пришедшую в голову идею, но сделать это удалось только на следующий день, пока Ромен был в душе. Жан признал идею гениальной и предложил спросить у самого Ромена. Ему, конечно, велено ничего никому не говорить, а то бы давно им рассказал, но если они сами догадались, то он тут не при чём, верно? Стефан тут же согласился, что да, если они угадали, то Ромен сможет сказать «да» или «нет», и нарушением запрета это считаться не должно. И прямо сейчас уже некогда, а вот если после ужина…

На том и порешили.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

На второй день учебного года после ужина ребята заперли дверь в комнату, чего обычно не делали, и заявили, что хотят со мной поговорить. Вид у них при этом был ужасно заговорщицкий. Я было решил, что они задумали очередную феерическую проказу, но тут Стефан выдал:

— А мы угадали, зачем ты каждый месяц домой мотаешься! Оборотень, да?

Сказать, что я был ошеломлён — это ничего не сказать. Убит — точнее. Я ведь уже уверился, что моя тайна останется не раскрытой, да и вообще никого не волнует, они же весь год ни о чём не спрашивали!

Наверное, вид у меня стал диковатый, потому что Жан перестал довольно ухмыляться и торопливо добавил:

— Мы понимаем, тебе молчать велено, но мы же сами догадались, ты нам ничего не говорил!

Я даже отрицать ничего не смог. Пробормотал, как под заклинанием:

— Ну да, угадали, оборотень я, оборотень! Давно уже! Что мне теперь, вешаться, что ли?! Хотите, завтра же уеду?!

Я понял, что уже почти кричу, и замолчал, глотая слёзы, изо всех сил пытаясь не разреветься в голос. Ребята тоже молчали, и до меня постепенно начало доходить, что молчат они как-то не так. Ну, то есть должны были или довольно — угадали же! — или презрительно, ну, или там с отвращением, не знаю, чего я ожидал. А они стояли только что не с раскрытыми ртами и глазами хлопали. Наконец, Стефан выдавил едва ли не шёпотом:

— Ты — кто?

— Оборотень вы же сами угадали! — Я ещё ничего не понимал.

— Ну ничего себе! — выдохнул Жан. С восторгом. Стефан покрутил головой с таким видом, словно ему ворот рубашки узок стал, и сообщил:

— Вообще-то, мы совсем другое имели в виду. Что этот твой ежемесячный обряд — от оборотней. Ну, защита.

Второго удара мне оказалось уже многовато. Это что же, получается, не они меня расшифровали, а я сам?! Как я в обморок не грохнулся — не знаю. И, наверное, совсем позеленел, потому что ребята откровенно испугались:

— Эй, ты чего?!

— Да не бойся так, мы же никому…

— Прекрати сейчас же, мы лечебные чары ещё не проходили, сам знаешь!

Не знаю, что меня успешнее «воскресило» — аргумент про лечебные чары, «мы же никому» или небольшой водопад, который Стефан устроил с помощью Aguamenty (это заклинание мы уже проходили, ага!), причём мокрыми с ног до головы почему-то оказались все трое. И спасибо ещё, что окно было закрыто, а стены в замке толстые, а то уже соседи бы сбежались. И ведь даже ругаться не на кого, сам громче всех орал!

В общем, постепенно мы капельку успокоились и даже подсушились. Жан вытащил недоеденное накануне домашнее печенье, уверяя, что сладости — лучший способ успокоиться. Я механически жевал, пытаясь осознать сразу два факта: что моя тайна раскрыта, причём по моей же вине, и что ребят моё признание не напугало и не оттолкнуло, а только удивило и даже восхитило. Во всяком случае, когда я пробормотал что-то на счёт «вы же теперь, наверное, со мной дружить не захотите…», Жан только покрутил пальцем у виска, а Стефан с полной убеждённостью заявил:

— Да я, если бы раньше с тобой уже не дружил, так сейчас бы начал. Это же обалдеть как круто!

— Что круто? Оборотнем быть? — взорвался я, едва снова не перейдя на крик. Стефан примиряюще махнул рукой:

— Да не быть, а дружить. Ну, когда у твоего друга такая огроменная тайна есть. А быть, наверное, паршиво.

— Да уж! — буркнул я, остывая. Снова захотелось реветь, я едва сдержался. И, чтобы ребята ничего не заметили, спросил:

— А что вы там такое насочиняли, про защиту?

Оказалось, что они отследили, в какие дни меня не было, посчитали интервалы — одинаковые, почти месяц, но не месяц — и в конце концов сообразили заглянуть в лунный календарь. А ещё точнее, Стефан на каникулах посчитал, что с последней моей отлучки вот как раз столько прошло, а у него спальня так расположена, что луна аккурат в окно смотрела. Полная такая, и разве что не подмигивала (это сам Стефан про «подмигивала» сказал, мне бы такое в голову не пришло). Ну, он и посмотрел в календарь. И убедился. И решил, что это какой-то ритуал защиты от оборотней. Про ритуал и про защитный я ведь им сам говорил. А ещё раньше они решили, что в этом ритуале обязательно должен быть несовершеннолетний маг, или маг-хозяин дома, мой-то отец симплит. Они сперва по этому признаку искать пытались, только ничего не нашли, вот и начали даты считать. А в Бретани оборотни издавна водятся, это все знают…

— Умные вы, но дураки, — вздохнул я, всё это выслушав. — В Бретани община оборотней жила в семнадцатом веке, а потом одни легенды остались, ну, то есть попадаются, наверное, то есть один-то точно есть — я, может, и ещё кто, но только не в лесу. А защитные чары на оборотней не действуют, почему, вы думаете, нас так боятся?

— Почему не действуют? — тут же встрял Жан.

— Потому что две сущности. А защита бывает или от человека, или от зверя. А оборотень защиту от зверя проходит, потому что человек, а от человека — потому что зверь.

— Странно, — задумчиво проговорил Стефан. — Вроде бы, наоборот, обе должны действовать?

— Вот странно или нет, а — так. То есть не всегда, а только около полнолуния, когда в оборотне зверь просыпается, но в другое время и защита не нужна.

Жан вдруг расхохотался.

— Линг-вис-ти-ка, — проговорил он по слогам. — Нет, ну вы подумайте: если бы Стефан по-другому сказал, полной фразой, как на уроках требуют — Ромен бы точно отвертелся! И мы бы ничего не узнали! И врал бы он нам дальше!

— И вовсе я не врал! — Ребята, конечно, понимали, что мне приходилось хранить тайну, и не сердились за это, но слова про враньё меня почему-то задели. — Ритуал — это не обязательно магический, так любое действие называть можно, если оно для чего-то и повторяется! Я в специальный погреб перемещался, каждое полнолуние, скажите, не ритуал? И про защиту — тоже правда, разве нет? Только не меня от других, а других от меня!

Ребята подумали и согласились, что я им, действительно, ни в одном слове не соврал. Это их снова ужасно развеселило. И меня тоже. Потому что до меня, наконец, дошло, что ничего страшного не случилось, наоборот, мне больше не надо скрываться от друзей, ура! Вот точно говорят — гора с плеч свалилась.

А потом я снова расстроился, когда подумал, что эту «гору» зато на их плечи взвалил. Но когда я им это сказал, они меня на смех подняли. Заявили, что, во-первых, у них других лучших друзей нет, чтобы секретами делиться, а во-вторых, это свою тайну хранить тяжело, а чужую — очень даже весело! Тем более вдвоём, так что, если захочется о ней посплетничать — всегда есть с кем. И, кстати, надо заглушающие чары выучить, а то стены стенами, но мало ли?

И вот на этом мудром решении мы обнаружили, что давно уже ночь. И отправились спать.

[1] «Пир Королей» — окончание новогодних и рождественских празднеств, отмечают 6 января. В этот день по обычаю следует делать пожертвования и собираться за семейным столом. Обязательный элемент торжественного обеда — «Королевский торт», украшенный золотой бумажной короной; внутри него должна быть спрятана маленькая корона или боб. Тот, кому она попадалась, становится Королем или Королевой этого дня.

* * *

На дворе была глубокая ночь, а Жан и Стефан даже и не думали спать. Наступило первое полнолуние нового учебного года и у ребят наконец-то образовалась возможность как следует обсудить ситуацию. Точнее — решить, что с ней делать. Вариант «ничего», на котором настаивал Ромен, их категорически не устраивал. А когда Жан ляпнул: «А давай ты нас покусаешь, будем полнолуния вместе проводить!», Ромен его чуть на месте не прибил. И правильно! Идея была исключительно глупой. Во-первых, такое не скроешь ни при каких условиях. Во-вторых, оборотень не так уж хорошо себя контролирует. Может покусать, а может и насмерть загрызть. В-третьих, родителей жалко. А в-четвёртых, вообще бесполезно, это им сам Ромен объяснил, когда успокоился. Оборотни стаями не живут. Точнее, кое-где живут, но только в человеческом облике. Оборотень в полнолуние другого оборотня воспринимает исключительно как соперника — или удерёт, или в драку полезет. С обычными волками — да, бывает, бегают вместе. Пишут даже, что оборотни с волчицами… (тут Ромен покраснел и начал заикаться) ну… это… ну, вы поняли… А друг с другом — никогда, вот!

— А что они с волками делают? — спросил Жан, потирая затылок. Подзатыльник он схлопотал от Стефана, Ромен даже в такой ситуации руки не распускал, ограничившись руганью. — Охотятся?

— Оборотни не охотятся, — буркнул Ромен. — На людей только. А на зверей — нет. У меня в погребе мышка жила, так я её пальцем… то есть когтем не тронул. Наоборот, с ней веселее было.

— А потом?

— Пропала куда-то. Может, просто умерла, мыши же совсем мало живут. Или кот съел. А другие боялись, наверное.

Стефан вспомнил этот разговор и приподнялся на локте:

— Жан, спишь?

— Не-а.

— А давай Ромену мышку подарим? Пусть её с собой берёт. Или крысу. Помнишь, он про мышь рассказывал, которая у него в погребе жила?

— Тогда уж кота, — задумчиво протянул Жан. — Ну, или я не знаю… хомячка там… Хотя хомячки, кажется, тоже мало живут. А интересно, оборотни ни на каких зверей не охотятся? Ну, в смысле, мышь для волка — это же не добыча. А вот если олень? Или заяц?

— Ты что, зайца в школу же не притащишь! Оленя тем более.

— И не надо. — Жан надолго замолчал. Стефан терпеливо ждал, чувствуя — это явно не конец. — В общем, есть одна мысль. Только надо почитать сперва. И вообще.

— Ну, почитай, — вздохнул Стефан. Он уже знал, что пока Жан не выяснит, что хотел — или не убедится, что выяснить самому не удастся — пытаться из него что-то вытащить бесполезно. Если уж сразу идею не озвучил, то теперь слова не скажет, пока до конца всё не продумает. — Ладно, давай спать, а то если ещё и мы на уроках зевать начнём, так у кого Ромен списывать станет?

— Ага, — согласился Жан. Вообще-то, он готов был бежать в библиотеку прямо сейчас, да вот только ночью она закрыта, а известные им отпирающие заклинания не действуют, да ещё и сигналку включают — проверено. — Давай.

В конце концов, если его смутная идея справедлива, то несколько часов тут уж точно ничего не решали.

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Почти два месяца ребята делали вид, что ничего не произошло. Но я почему-то не верил, что они угомонились. То есть понятно почему: я их уже слишком хорошо узнал. Отступать эта парочка не умела категорически, если что решили, то своего добьются. А решили они мне помогать, хочу я того или нет. Вообще-то хотел. Кто бы не хотел на моём месте? Только не понимал, что тут можно сделать. И был уверен, что следующая идея будет такая же дурацкая, как и первая. Хорошо ещё, если не такая же самоубийственная.

Ну и конечно же я оказался прав.

Начали они, как и прошлый раз, с запирания двери, и я сразу почуял неладное. На этот раз первым заговорил Жан:

— Ромен, тут такое дело… Я тебе сейчас одну тайну скажу. Семейную.

Это было неожиданно. Я заинтересованно промолчал.

— Понимаешь, у нас в роду анимаги были. Ну, не в каждом поколении, отец вот нет. То есть предрасположенность у всех, а становятся не все, этому учиться надо. То есть научиться вроде бы любой может, то есть не любой, а у кого способности к трансфигурации, но у нас же есть, вот! Ну, ты понял?

— Ничего не понял, — честно признался я. — То есть понял, что у вас в роду анимаги были. И не регистрировались, правильно? Раз тайна.

— Погоди, дай я объясню! — вмешался Стефан. — Понимаешь, Ромен, ты когда про мышку свою рассказывал, помнишь? — вот тогда Жан и вспомнил. И мы всё проверили. Оборотни для анимага в анимаформе не опасны, вот. И мы понимаем, что учиться долго придётся. Год, наверное, а то и два. Зато потом сможем в полнолуния вместе быть.

Некоторое время я пытался осознать услышанное. Долго. Минуты две. Нетерпеливый Жан обозвал меня тупицей и принялся объяснять всё заново: как они хотели подарить мне котёнка, а потом он подумал, что самим гораздо интереснее, он-то точно сумеет научиться, потому что наследственность, а у Стефана талант, и они всё проверили, во всех трактатах пишут, что безопасно, и с примерами, там даже про одну козочку написано, ну, то есть про тётку, которая в козочку превращалась, у неё муж оборотнем был…

Тупица или нет, но понял я две вещи: отговорить их от этой затеи прямо сейчас точно не удастся, а времени на неё уйдёт много. Года два-три, раз уж даже самоуверенный Жан считает, что не меньше года. Может, за это время они образумятся? Ну не хотел я никого в свои проблемы впутывать! Хотя возможность не оставаться в полнолуния одному была всё же ужасно соблазнительной.

Как бы там ни было, а отговаривать их я тогда не стал. Даже не попытался.

* * *

Как Стефан и опасался, годом, и даже двумя, дело не ограничилось. Как выяснилось, анимагия — это вам не обычное заклинание или там хитроумный трюк на метле, который не с первого, так со сто первого раза получится. Если уж с физкультурой сравнивать, так это как штангу поднимать, пока мускулы не накачаешь — даже и думать нечего. Вот им и пришлось накачивать магические «мускулы», а это даже сложнее, чем обычные. Да ещё и разбираться во всех этих головоломных формулах, потому что просто вызубрить их было мало, требовалось очень хорошо понимать, как и что должно сработать, и рассчитать оптимальные условия, причём если с астрономией можно было обойтись справочниками и таблицами, то нумерологию пришлось изучать всерьёз и сильно впереди программы.

В общем, процесс затягивался.

Нетерпеливый Жан временами заявлял, что, если бы не эти гады — получалось бы быстрее. Справедливый Ромен возражал, что тогда они бы окончательно уткнулись в трансфигурацию и заваливали экзамены по остальным дисциплинам, да и лишние тренировки никогда не бывают лишними. Жан соглашался, но через некоторое время снова начинал ворчать.

«Этими» был, само собой, д’Аламьер с компанией, за прошедшие годы заметно выросшей за счёт таких же высокомерных придурков из других коллежей. Нет, к Стефану они по-прежнему первыми не цеплялись, во-всяком случае, в открытую. Впрочем, в открытую они ни к кому старались не цепляться, предпочитали действовать исподтишка, выбирая для своих пакостей тех, у кого не было влиятельных родственников в магическом мире — то есть в основном симплиторов и полукровок. И смотреть на это спокойно ребята не могли. А если бы и могли, то Николь не позволила бы.

Николь была из шармов и на курс младше, так что, если бы не д’Аламьеровская компания, ребята вряд ли вообще обратили на неё внимание. Дело было в сентябре и в рощу за теплицами троица отправилась с самыми мирными намереньями — насобирать каштанов, на которых было удобно отрабатывать трансфигурацию. Но, едва завернув за угол, обнаружили Франсуа в обществе аж пяти приспешников, окруживших мелкую растрёпанную девчонку. Компания развлекалась, не выпуская жертву из круга с помощью вспышек Reducimus, слабенького, но неприятного заклинания, которое визуально выглядело как электрический разряд, а при попадании в живое существо вызывало короткий, но очень болезненный спазм мышцы.

— Поможем? — шёпотом спросил Жан.

— А чего она сама-то… — начал Стефан. Он хотел спросить, почему жертва не пытается отбиваться, но более внимательный Ромен молча указал на валяющуюся в стороне явно девчоночью сумку. Всё понятно — палочка была там. Стефан вздохнул и первым вышел из-за деревьев. Бить в спину, даже в такой ситуации, у них было не принято.

— А ну отпустите девчонку! — крикнул Жан, выскакивая следом.

Увлёкшаяся своим жестоким развлечением компания только сейчас обнаружила, что они тут не одни. Франсуа обернулся на окрик, остальные тоже отвлеклись — и пленница не упустила момента. Трезво оценив, что добежать до сумки и достать палочку она не успеет, девочка не стала и пытаться, а просто наклонилась и с разбегу врезалась головой в поясницу д’Аламьеру. Сонье попытался остановить её всё тем же заклинанием, но впопыхах промахнулся, и попал в ногу собственному предводителю, добавив тому «удовольствия». Его сосед ударил в Жана оглушающим заклинанием, тоже не попал, и сам был сбит с ног Incidunto[1] — Стефан оказался более метким. Ромен угостил тем же заклинанием Сонье, и едва успел увернуться сразу от двух Frigiditus[2]. Жан пару раз промахнулся, но потом удачно обезоружил увлёкшегося атакой де ла Фера с помощью Damihiro[3], Стефан оказал ту же «услугу» попытавшемуся подняться Сонье. Их маленькая союзница тоже не теряла времени даром — подскочила к пятому противнику и ловко врезала ему сбоку каблуком под коленку, а когда тот присел от боли, вцепилась в волосы, ткнув носом в землю.

Тем временем обезоруженный де ла Фер скрылся за деревьями, и его последний оставшийся невредимым союзник поспешил последовать разумному примеру. Победители тоже не стали задерживаться — Стефан ухватил девчонку, Ромен — её сумку и вся компания резво двинулась в противоположном сбежавшим противникам направлении.

Оказавшись на безопасном расстоянии от места поединка, они вручили «спасённой принцессе» сумку, велев быстренько приводить себя в порядок, а пока она этим занималась, разъяснили, почему требовалось поскорее убраться. Во-первых, сбитые с ног противники уже почти очухались, добивать лежащих некрасиво, а дожидаться, пока они снова нападут глупо. А во-вторых (и главных!), сбежавшие могли привести кого-то из преподавателей, и поди потом докажи, кто первый начал!

Девочка признала, что старшим товарищам виднее, после чего предложила, наконец, познакомиться. Звали её Николетта Лёбиш и была она «магичкой второго поколения» — дочерью двух симплиторов. Про «банду высокородных» кое-что слышала, но сама с ними прежде не сталкивалась, а в рощу пошла потому, что ещё в прошлом году полюбила сидеть тут на стене и любоваться видом. Стена была широкая, изнутри забраться несложно, а пятиметровый обрыв под ногами деву явно не смущал, что сразу добавило ей очков в глазах парней. К тому же она сразу признала, что глупо носить палочку в сумке. И, состроив умильную мордашку, спросила, не помогут ли старшие и опытные бойцы скромной второкласснице выучить пару-тройку заклинаний, как выяснилось, совершенно необходимых в повседневной жизни? Ну вот хотя бы тех, что они сейчас применяли?

Старшие и опытные, само собой, согласились.

Из дневника Ромена Шасёра

Если я и понадеялся, что общение с Николь отвлечёт ребят от их безумной идеи с анимагией, то очень быстро понял, что этой надежде не суждено сбыться. Этих двоих хватало на всё, а когда не хватало времени, его всегда можно было оторвать у сна, а потом выспаться на переменах (а то и на уроках). Так что мне оставалось только помогать им по мере сил и напоминать о технике безопасности, в основном в формате «если с вами что-то случится, я себе не прощу». Это на них хотя бы действовало.

Николь мы про занятия анимагией рассказали, а про их причину — нет. Не потому, что не доверяли, а просто — зачем человеку лишнее навешивать? К тому же, я обещал хранить секрет и сознательно нарушать обещание не собирался. Вот если сама догадается — тогда другое дело. Но училась она не с нами, так что про регулярность моих отлучек не знала.

Тренироваться в анимагии она, конечно же, тоже захотела, хотя ясно было, что догнать парней не сможет. Знаниями-то мы были не против поделиться, но опыт тут был важнее. Впрочем, это не значит, что она не пыталась.

Получилось у них позже, чем они рассчитывали, но раньше, чем я надеялся. На пятом курсе, перед самыми зимними каникулами. Сперва у Жана, наследственность тут действительно имеет значение, но Стефан отстал от него на пару недель, не больше. Заранее определить, какой зверь «спрятан» в человеке невозможно, но тут опять-таки играет роль наследственность. Жан обернулся в дикого кабана (хорошо ещё, что для тренировок мы уходили в горы, в комнате он бы нам всё разнёс). Его дед оборачивался в домашнего. Кабанчика, пол и плюс-минус возраст при метаморфозе сохраняются. Может, поэтому отец Жана и не стал учиться — ну что интересного в свинье, пусть и мужского пола? Но дикий кабан — это гораздо круче! Во всяком случае, сам Жан так считал, а мы с ним, естественно, не спорили.

Сама метаморфоза прошла в целом гладко. В первый раз это сложно, долго и довольно-таки болезненно. И можно «застрять» в анимаформе, полностью «переключившись» на звериное восприятие, в книгах про такое писали и приводили заклинания, которыми неудачливого мага обратно вытаскивать, мы их, конечно, все вызубрили, но всё равно было страшновато. Однако обошлось. Поджарый, бурого цвета кабанчик постоял пару минут, покачиваясь на подкашивающихся копытцах, после чего вновь перекинулся в худого рыжего парня — бледного и мокрого, хоть выжимай. Обратное превращение, кстати, прошло уже быстрее, а потом они и вовсе стали почти мгновенными. Аж завидно.

А вот управлять новообретённым телом, кстати, пришлось учиться. Это у оборотня всё «человеческое» из головы исчезает при обращении, почти одни звериные инстинкты и остаются. Анимаг личность сохраняет, а с ней и моторные привычки. Нужно очень постараться, чтобы их сознательно «отключить» и «слушать», что твоё звериное тело «подсказывает». Но с этим-то Жан за пару тренировок справился. А вот с остальным пришлось дольше разбираться, у зверей и нюх другой, и слух иначе работает, и даже зрение. Жан жаловался, что запахов полно, а что какой означает — непонятно. Не зря свиней на поиск трюфелей натаскивают, нюх у них, как выяснилось, тонкий, собака позавидует.

Стефан, правда, не завидовал. Ему и своего хватало.

Стефан обратился в громадного чёрного пса, нехарактерно синеглазого и почему-то с одним белым ухом. Левым. Морда у него оказалась донельзя очаровательная и совершенно простецкая, а шерсть длинная и слегка волнистая. В общем, ничего, кроме цвета глаз, общего с изысканным красавчиком Нуаром. Разве что вот ещё цвет — в точности в соответствии с фамилией. Так и тут ухо подкачало.

Учиться пользоваться новыми возможностями ему тоже пришлось. К тому, что запахов будет много, он был в принципе готов, про это все знают. А вот что начнёт слышать звуки, которые человеку вообще не слышны — это было сюрпризом. Да и зрение оказалось совсем другим, и вовсе не чёрно-белым, как мы думали, цвета он видел, только иначе, чем в человеческом облике. И вообще видел по-другому — точнее он объяснить не сумел, но привыкал довольно долго. Привык, однако, как и Жан, которому зрение вообще досталось довольно-таки слабенькое, хотя, вроде бы, тоже цветное. Он долго ругался, но потом научился как следует пользоваться нюхом и слухом и ругаться перестал, а начал соревноваться со Стефаном. С переменным успехом.

Тренироваться в одиночку я ребятам категорически запретил — точнее, потребовал от них обещания этого не делать под угрозой рассориться напрочь. Они пообещали, но взамен велели мне что-то сделать со «следилками» в моём убежище. Впрочем, ничего «делать» не пришлось, я просто попросил маму их убрать — давно, мол, пора, чего там смотреть, всё и так ясно. Она поворчала, но убрала.

А дальше начались самые насыщенные событиями месяцы в моей жизни. И честное слово, я бы заплатил по несколько лет жизни за каждый, если бы некоторые из этих событий не случились.

[1] Incidunto — довольно щадящее боевое заклинание, заставляющее человека упасть на спину, как если бы ему в грудь ударили тяжёлой, но мягкой кувалдой. Опытный боец может сгруппироваться и почти тотчас подняться, менее ловкий рискует довольно сильно удариться или даже получить травму.

[2] Frigiditus — боевое заклинание, вызывающее временный (от 2 до 10 минут) паралич конечностей. Применённое к стоящему или двигающемуся человеку обычно вызывает падение, нередко сопровождаемое травмами.

[3] Damihiro — заклинание, вырывающее любой предмет, который человек держит в руках и переносящее оный к применившему данные чары. Обычно используется как обезоруживающее. Иногда применяется грабителями, а также учителями, заметившими в руках ученика шпаргалку.

* * *

Насчёт «следилок» Ромен мог бы и не беспокоится — наблюдать за ним с борта корабля Вивьен всё равно не смогла бы. Правда, это выяснилось только в самом конце января, когда штатный врач экспедиционного судна «Scientifique dauphin[1]» за три дня до отплытия попал в больницу с банальной, но оттого не менее болезненной почечной коликой. Очень быстро выяснилось, что положение серьёзное, и ждёт беднягу не палуба корабля, а операционный стол. И, соответственно, остро встал вопрос замены. А попробуйте за три дня найти квалифицированного врача, готового вотпрямщаз отправиться в четырёхмесячную экспедицию, да ещё за довольно-таки смешные деньги!

Вивьен тоже была не в восторге от идеи оставить своих пациентов на милость городских врачей, но отказать Жанне и её мужу не могла.

С Аленом Жанна познакомилась, ещё будучи студенткой и обвенчалась через год, когда он закончил магистратуру и с подачи своего научного руководителя поступил в Отдел Мелкой морской фауны Института Атлантики. Через год туда же поступила лаборанткой и сама Жанна, тогда ещё учившаяся в магистратуре. А ещё через полтора года заведующий лабораторией ушёл на покой, порекомендовав на своё место «молодого, но перспективного учёного месье Робера».

Рекомендацию уважили. Ален получил повышение, что его совершенно не обрадовало. Прежний завлаб был маститым учёным и, несмотря на то, что последние годы занимался в основном административной работой — а, возможно, именно поэтому, — пользовался авторитетом у руководства института. «Молодой, но перспективный» Ален — не пользовался. И ему пришлось потратить массу труда и времени, не говоря уже о нервах, дабы убедить оное руководство, что «все эти» фораминиферы и прочая мелочь являются кормовой базой для промысловых видов фауны, которые, собственно, интересовали спонсоров Института. Добиться разрешения на экспедицию удалось только обещанием заняться попутно сифонофорами, сулящими по крайней мере какой-никакой интерес широкой публики. И было совершенно ясно, что, сорвись сейчас поездка, второго шанса ему не дадут.

Не менее ясно было и то, что без врача корабль в рейс не выпустят.

Пьер, не меньше жены переживавший за «почти зятя», тем не менее не отказал себе в удовольствии поворчать — бросают, мол, на произвол судьбы. Ален поймал его на слове и предложил пойти с ними в должности младшего лаборанта, он же «прислуга за всё». Пьер хмыкнул, но согласился. Расставаться с женой ему действительно не хотелось, а никаких специальных навыков данная должность не требовала.

Собираться пришлось в дикой спешке, но проститься с сыном — спасибо порталу! — они всё же успели…

* * *

Из дневника Ромена Шасёра

Разрешение выходить за ворота в будни нам добыла Николь, способом простым и изящным: предложила преподавательнице зельеварения и по совместительству куратору их коллежа, мадам Пакрет, помочь со сбором ингредиентов для учебных зелий. Нам бы такое и в голову не пришло, обычно на эту работу назначали в качестве наказания и под присмотром. К тому же, в наш энтузиазм в сборе травок-камешков Маргаритка[2] вряд ли поверила бы, зельеварением из нас троих никто всерьёз не увлекался. А вот в то, что мы готовы подстраховывать подругу — вполне. Так что ребята получили прекрасную возможность без помех осваивать новые возможности, да ещё и с пользой. Некоторые растения искать по запаху оказалось куда как удобнее, чем глазами.

К февральскому полнолунию ребята заявили, что совершенно освоились в своих анимаформах и готовы составить мне компанию. Вообще-то, мне эта идея по-прежнему казалась сомнительной, и я попытался их отговорить — в погребе всё же тесно, а кабан не мышка, да и пёс не сильно мельче. Но у этих обормотов всё оказалось давно продумано.

— Какой ещё погреб? — возмутился Стефан. — Мы тут подальше к югу замечательную долинку нашли, совсем крохотная, кругом скалы, на дюжину километров вокруг ни души, ни тела, одно удовольствие. Надо будет только твой амулет перенастроить, мы уже знаем, как.

— А чтобы ты не дёргался, мы мётлы с собой возьмём, если что не так пойдёт — перекинемся да взлетим, всего и делов, — подхватил Жан.

Я, само собой, обалдел. Как и когда? То есть как — понятно, с воздуха, но когда?!

Ребята с готовностью принялись хвастаться.

Как выяснилось, провернули они это ещё летом. Предусмотрительные! Стефан договорился с Анри Рабье, одним из немногих представителей «своего круга», с которым поддерживал почти дружеские отношения. Правду он тому, конечно, не сказал, прозрачно намекнув на совместную с Жаном интрижку с некими сёстрами-двойняшками. В свои пятнадцать красавчик Нуар выглядел уже достаточно взросло, чтобы заинтересовать не только сверстниц, которые вокруг него разве что хороводы не водили. Так что Рабье ему поверил и организовал приглашение в имение своей двоюродной бабки по материнской линии. Почтенная дама гостями то ли не интересовалась, то ли вспомнила молодость (по слухам, бурную) и отнеслась с пониманием — во всяком случае, им была предоставлена полная свобода. У Нуаров не было оснований отказать сыну в визите к мадам де Гюи, а своим родителям Жан почти честно объяснил, что это приглашение — единственный способ пообщаться на каникулах со Стефаном.

Я обозвал их интриганами, но они это посчитали комплиментом и потребовали «заняться уже порталом, а то его же ещё проверить надо будет». Сил сопротивляться у меня уже не было, да и желания, честно сказать, тоже.

В тот момент — не было.

Первый эксперимент прошёл так гладко, что даже странно. Единственным недостатком оказалась необходимость раздеваться на холоде. Сложностью — тот факт, что астрономическое полнолуние пришлось на семь вечера. Хорошо ещё, что превращений до этого момента не бывает, Луна в тот день всходила вообще в половине шестого! У нас был выбор: рискнуть перемещаться в последний момент или пропустить ужин. Мы без споров выбрали второе, тем более что костерок на скалах и прихваченная с собой снедь позволила вполне весело провести время до заката.

Наутро я чувствовал себя куда лучше, чем обычно после превращений и готов был плясать от восторга. Мы хохотали, обнимались и жалели об отсутствии шампанского — такое определённо следовало отметить. Стефан предложил сгонять за ним в ближайший городок, но на это не было ни времени, ни симплитских денег, а в Долине школьникам спиртное бы не продали. Пришлось обойтись пирожными.

* * *

Жан сидел на кровати и ругался. На судьбу, Стефана и немного на себя — за тупость и непредусмотрительность. Надо было не надеяться на один амулет и не перенастраивать, а сделать три и новых. Ну и что, что даже одноразовые порталы требуют разрешения, а нелегальные могут отследить! Уж нашли бы, как это обойти, наверняка же есть способ!

Ромен выслушал очередную малопристойную тираду и в десятый раз повторил:

— Больше ждать нельзя. Я отправлюсь один. А ты пойдёшь и его поищешь.

— Где? — буркнул Жан.

Закат неумолимо приближался, а Стефан как сквозь землю провалился. Жан уже сбегал в библиотеку — вдруг Нуар зачитался, водилось за ним такое, расспросил всех, кого встретил и даже к Николь забежал. Та особо не встревожилась, но обещала поискать пропавшего приятеля. Она же не знала, что в такой момент Стефан просто не мог отвлечься на что-то неважное! А Жан даже не мог показать, насколько волнуется, не рассказывать же ей всё и прямо сейчас.

— Всё, довольно! — Ромен решительно взялся за медальон.

Жан мрачно посмотрел на часы, а потом — за окно. Друг был прав, тянуть дальше становилось просто опасным. Но отпускать Ромена одного тоже чертовски не хотелось.

И тут его осенило:

— Давай сделаем так: мы отправимся вдвоём, я заберу медальон и вернусь. И если Траншан так и не появится — пойду его искать. А если появится — мы с ним к тебе.

Прозвище Траншан прилипло к Стефану мгновенно и намертво, ибо прекрасно подходило к нему в обеих ипостасях[3]. В принципе, оно подошло бы и Жану, кабаньи клыки в смысле остроты не уступали собачьим. Но к нему на тот момент уже столь же прочно прилипло Ажиль[4] — с лёгкой руки Стефана, после второго или третьего превращения Жана недоумённо заявившего:

— Я думал, свиньи неповоротливые, а ты вон какой проворный.

— За свинью ответишь! — возмутился Жан, а Ромен только рассмеялся:

— Ты, аристократ ты наш, свинью только на блюде и видел, с яблочком в зубах. Они и домашние вполне себе проворные! А дикие и подавно.

Жан ещё немного пообижался за «свинью», но с прозвищем быстро свыкся, тем более что это словечко использовалось и в смысле «быстрый на язык», чего у Жана точно было не отнять. Ромена же друзья уже пару лет звали Ленё[5], имея в виду как его «мохнатую» ипостась, так и то, что он на их собственном фоне определённо выглядел «белым и пушистым».

Идея остаться без обратного портала Ромену не особо понравилась, но спорить было некогда, а в качестве компромисса она была в общем-то неплоха.

— Ладно, — буркнул он. — Надеюсь, утром ты меня в любом случае забрать не забудешь.

Жан в ответ фыркнул и потянулся к медальону.

Вернувшись, он некоторое время раздумывал, что теперь делать. Идти искать Стефана? Ясно ведь, что с ним что-то случилось, вот только что? И, главное, где? Один он до утра может по школе бегать, не говоря уже о шансе просто разминуться. А привлечь кого-то, не объясняя, почему отсутствие приятеля — при их-то репутации! — его так беспокоит было совершенно невозможно.

В конце концов Жан оставил на столе записку «Пошёл тебя искать, вернусь через полчаса» и решительно вышел из комнаты. Но на первом же пролёте лестницы столкнулся со Стефаном, почему-то одетым в пальто.

— Ты где шлял… — начал он, не зная, чего испытывает больше — злости или облегчения. Но Нуар быстро приложил палец к губам:

— Тише ты! Пошли в комнату, там расскажу. А ты, кстати, сам-то чего тут?

Жан молча мотнул головой в сторону комнаты — мол, не на лестнице же!

Закрыв за собой дверь, он в двух словах объяснил своё присутствие и в свою очередь потребовал объяснений. Стефан скинул пальто, под которым оказались одни брюки, и полез в шкаф.

— Мне записку в библиотеке подсунули, — сообщил он, натягивая майку. — В тетрадь вложили, пока я за книгами отходил. Такую, знаешь, традиционную — кило кокетства и щепоточка обещаний. Без подписи. Приходи, мол, сам увидишь. В тот тупичок на третьем этаже, где вечно свидания назначают, знаешь?

— И ты пошёл? — фыркнул Жан. — Нашёл время!

— Ну любопытно же! Я думал, поболтаю пять минут, а там видно будет. Расслабился, как дурак. Смотрю, там никого, ну, думаю, купили меня, сейчас смеяться будут. Тут меня из-за угла каким-то оглушающим и шарахнули. Ещё и головой приложился, шишка, наверное, с кулак там теперь и болит, сволочь.

— Покажи! — Жан вытащил палочку и принялся врачевать действительно обнаружившуюся на затылке друга шишку. Ему было не впервой. — Да не дёргайся, сейчас пройдёт! Расскажи лучше, что дальше? И кто это такой смелый?

— Не знаю, он со спины бил. А пока я в отключке был, затащил в класс и запер. И палочку забрал. Думал, я там до утра просижу, да ещё и от Кошана выговор заработаю. И мантию зачем-то стащил. Ну хватит, прошло уже!

— Ну и? — поторопил его Жан.

— Ну и вылез я в окно. Занавеску содрал, рубахой и майкой надставил, как раз до окна первого этажа хватило, а там уже просто, там декор. Пятку только отбил, ну да и чёрт с ней, пройдёт. — он застегнул рубашку и снова набросил пальто. — Дай палочку, а? Надо там всё убрать и окно закрыть, а то если найдут мою «верёвку» — гоблин знает что подумают. Да ещё и запасная мантия как назло в стирке!

— Сиди, я сам схожу, — махнул рукой Жан. Всё же чужой палочкой работать всегда сложнее, да и ушибленную пятку стоило учесть.

Спорить Стефан не стал.

Справился Жан довольно быстро, благо в такое время шанс кого-то встретить был минимальным, да и за метлой идти не пришлось. Правда, распутать верхний узел не вышло, пришлось пожертвовать майкой, просто убрав её очищающим заклинанием. Ну да невелика потеря. Он даже занавеску на место пристроил, правда кое-как, но кто будет проверять?

Десять минут спустя они были уже на месте — в крошечной даже не пещерке, а выемке в скале, где они оставляли одежду Ромена. И тут же поняли, что что-то пошло очень не так. Совсем неподалёку слышалось яростное рычание вперемешку с паническими воплями. Кажется, на два голоса.

Парни мысленно возблагодарили собственную предусмотрительность и взятые «на всякий случай» мётлы. А через полминуты — тот факт, что догадались воспользоваться ими, хотя на четырёх лапах было не сильно медленнее.

Оборотень в общем-то, очень похож на обычного волка, только крупнее. К счастью для двоих типов, неведомо как забредших в крохотную долинку, он совсем не похож на то обезьяноподобное существо, которое любят показывать в киноужастиках. Иначе уже давно сумел бы забраться на дерево, ветку которого оседлал один из незадачливых путешественников. Положение второго было ещё хуже: он цеплялся за узкий карниз на высоте от силы двух человеческих ростов, отчаянно пытаясь закинуть туда ноги, но те раз за разом срывались.

Секунду спустя сорвались и руки — сперва одна, потом вторая.

Потом, когда нашлось время подумать и обсудить, парни решили, что этот тип определённо родился в рубашке. Хотя бы потому, что оборотень почему-то избрал первой целью другого, достать которого с дерева было куда сложнее. До ног бедняги, цеплявшегося за скалу, он вполне мог бы допрыгнуть.

Жан и Стефан сработали так слаженно, словно долго тренировались. Стефан, перекинувшись едва ли не в полёте, кинулся наперерез оборотню. Жан, буквально на мгновение коснувшись ногами земли, подхватил полуоглушённого падением человека и взлетел с ним вместе на тот самый карниз. Там переложил его поудобнее, «привязал» заклинанием и оттащил подальше в скалы. Разбираться, насколько тот пострадал, было некогда, Жан оставил его на более-менее ровном пятачке и кинулся обратно, переживая не столько за незнакомца на дереве, сколько за Стефана. Пёс и волк были примерно равны по размерам, но если у оборотня от присутствия людей всерьёз снесло крышу…

Впрочем, всё оказалось не так страшно. Звери пока не столько дрались, сколько «ругались», но драка могла начаться в любой момент. Стефан пытался оттеснить оборотня от дерева, тот явно не понимал, почему приятель встал между ним и добычей, и злился всё сильнее. «Добычу» надо было срочно утаскивать. Жан прикинул, не оглушить ли мужика, чтобы не дёргался, но побоялся, что тот свалится на землю и решил попробовать сперва словами:

— Эй, придурок, перелезай сюда! — рявкнул он, уцепившись за верхнюю ветку, чтобы удержать метлу на месте.

Человек, видимо, был уже в том состоянии, когда удивление просто отключается. Правда, он не столько «перелез» на метлу, сколько повис на Жане, но до посадки удержался, а это было главным.

Чуть ли не силой заставив второго спасённого разжать руки, Жан от души приложил обоих Нонвигилавериcсом[6] и тщательно осмотрел. Крови, к счастью, не обнаружил, даже тот, что сорвался с карниза, отделался синяками и сломанным ребром. Жан хотел было наложить заживляющее заклинание, благо за годы рискованных шалостей стал в них чуть ли не специалистом, но вовремя вспомнил рассказы Ромена о том, что лечить симплитов гораздо труднее, чем магов. А значит, нужно было сперва проверить, всё ли в порядке у парней.

Разыскать их удалось не сразу — методом кнута и пряника Стефан увёл оборотня в самую дальнюю часть долины и теперь всячески пытался его там развлекать. Наскоро разглядев, что оба целы и, судя по всему, невредимы, Жан поторопился убраться подальше. Прихватив метлу Стефана, каким-то чудом уцелевшую, он облетел долину и обнаружил лагерь незадачливых путешественников: палатка, где всё было приготовлено ко сну, остатки ужина и дотлевающий костёр, над которым висел почти выкипевший чайник с вином. Видимо, к ужину у них планировался глинтвейн.

Именно этот чайник навёл Жана на мысль. Порывшись в мешке с продуктами, он обнаружил ещё одну бутылку вина и бутылку дешёвого коньяка. Кажется, это было как раз то, что надо.

Решив оставить реализацию плана до утра, Жан вернулся к спящим и принялся за врачевание, щедро перемежая заклинания ругательствами. Лечение симплита действительно оказалось делом непростым. И крайне утомительным.

[1] Учёный дельфин (фр.)

[2] Фамилия преподавательницы созвучна с фр. Pâquerette, маргаритка. В качестве прозвища используется другое слово, Marguerite, обозначающее как маргаритку, так и ромашку.

[3] Траншан (tranchant) — лезвие, нож (имеются в виду острые, как ножи, собачьи клыки). Также у этого слова есть значения «смелый, решительный» и «контрастирующий» (в данном случае — с остальной семьёй)

[4] Agile — «проворный»

[5] Laineux — «пушистый»

[6] Nonvigilaveriss (от лат. non vigilaveris se) — усыпляющее заклинание, при котором человек не может проснуться сам. Для пробуждения применяют одно из отменяющих (например Collocarint) или пробуждающих (Nonsomnume, Expergiscimin) заклинаний,

ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ! В БЛИЖАЙШИЕ ДНИ У МЕНЯ НЕ БУДЕТ ДОСТУПА К ИНТЕРНЕТУ. ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ ЗА ЗАДЕРЖКУ С ВЫКЛАДКОЙ.