Мистер Барроу: Закаты над Йоркширом (гет)

Ноябрь 1914 года встретил Даунтон пронизывающим холодом и стойким запахом карболки, вытеснившим ароматы осенних листьев. Величественные залы опустели, их место заняли ряды госпитальных коек, установленных с солдатской эффективностью. Звон хрусталя сменился стуком костылей и приглушенными стонами. Воздух гудел от напряжения — не только военного, но и личного. Томас, в своей безупречной ливрее, но с новым, едва уловимым авторитетом в глазах Карсона, руководил перемещением очередной партии белья в переоборудованную прачечную. Его взгляд скользнул по списку поставок, зажатому в руке — не меню для званого ужина, а перечень срочных нужд госпиталя.

Крема и лосьоны — хорошо, но недостаточно, — думал он, наблюдая, как сестра милосердия безуспешно пыталась снять присохший к ране бинт у молодого солдата, чье лицо было искажено болью. Знание из будущего — смутное, обрывчатое, но четкое в главном — кричало о необходимости простого, массового, дезинфицирующего. О войне не только с врагом, но с невидимым врагом — инфекцией, уносящей больше жизней, чем пули.

Вечером в цеху у мельницы пахло не только лавандой и воском. Теперь в воздухе витали резкие, чистые ноты спирта и эвкалипта. Гвен, в теплом платке поверх чепца, сосредоточенно помешивала в большом эмалированном тазу прозрачную жидкость. Рядом стояли бутыли с надписями, сделанными ее аккуратным почерком: «Денатурированный спирт», «Эвкалиптовое масло», «Глицерин».

«Это… точно сработает?» — спросила она, капнув немного жидкости на тыльную сторону ладони. Кожа слегка похолодела и стянулась.

«Работает, — уверенно ответил Томас, проверяя герметичность пробок на партии готовых флаконов. Его знания химии были поверхностны, но память о больничных антисептиках XX века — яркой картинкой. — Не для ран, сестры будут использовать свой карбол. Но для рук персонала, для протирания поверхностей возле коек, инструментов… Это снизит риск заражения. Просто, дешево, эффективно.» Он назвал это скромно: «Очищающий Раствор Барроу». Никаких громких имен. Польза — вот что продавало.

Гвен кивнула, ее деловой взгляд оценивал потенциал. «Ингредиенты доступны. Миссис Эпплби и Бетти быстро освоили пропорции. Можно делать большие партии.» Она взяла чистый бинт из стопки, аккуратно смочила его в растворе из таза. «А эти… “антисептические салфетки”?» — Она показала на аккуратно свернутые квадраты марли, пропитанные тем же раствором и упакованные в вощеную бумагу.

«Для мелких порезов, ссадин у выздоравливающих, — пояснил Томас. — Чтобы не бегать за сестрой по каждому пустяку. И для солдат в окопы — легкие, компактные.» Спасти хоть одну жизнь, хоть одну руку от гангрены… — мысль горела в нем ярче пламени под котлом.

Их маленький цех переориентировался с роскоши на необходимость. «Луговая Свежесть» и лавандовое мыло все еще производились, но теперь львиная доля усилий уходила на «Раствор» и салфетки, а также на усиленные партии дегтярного мыла для прачечной и уборки. Контракт с госпиталем Св. Луки рос, как снежный ком, и к нему добавились запросы из самого Даунтона, превращенного в лазарет.

Именно в этой новой, напряженной реальности Даунтона, где пахло лекарствами и отчаянием, назревала старая, мелкая драма. О’Брайен, чье влияние в суматохе войны несколько ослабло, но чья злоба никуда не делась, увидела шанс. Леди Кора, истощенная заботами о госпитале и тревогой за Роберта (уже заговорившего о возможности отправиться на фронт в качестве штабного офицера), выглядела особенно хрупкой. Беременность, протекавшая нелегко, давала о себе знать.

Однажды поздним вечером, когда коридоры опустели, О’Брайен, с лицом каменной маски, прокралась в ванную комнату леди Коры. В руке она сжимала кусок скользкого, импортного мыла — тот самый роковой предмет из канона. Ее пальцы дрожали не от страха, а от давней, тлеющей обиды и желания навредить. Она положила мыло на край ванны, туда, где его должна была нащупать босая нога леди Коры. Падение. Выкидыш. Боль. Вот тебе за все, «ваша светлость».

Но О’Брайен не знала, что за ней следили. Томас, шедший по коридору после проверки запасов «Раствора» в кладовой госпитального крыла, мельком увидел ее скользящую в ванную тень. Знание — холодное и четкое — ударило его, как обухом. Сцена с мылом. Выкидыш. Он не раздумывал. Не кричал. Прошел быстрым, бесшумным шагом к ванной. О’Брайен, услышав шаги, резко обернулась, застигнутая врасплох, мыло выпало у нее из рук на коврик. В ее глазах мелькнул чистый, животный страх.

Томас не сказал ни слова. Он просто вошел, поднял скользкий кусок мыла с пола, его взгляд, тяжелый и полный немого презрения, впился в О’Брайен. Он знал. Она поняла, что он знает. Он сунул мыло в карман, кивнул в сторону выхода — жест неоспоримого приказа. О’Брайен, побелевшая, сжавшаяся, выскользнула из ванной, как призрак. Томас вынул мыло, сполоснул его под краном, насухо вытер полотенцем и положил обратно в мыльницу — твердо, безопасно. Никаких следов. Только тихий стук его каблуков по паркету, когда он уходил, оставляя за собой предотвращенную катастрофу. Леди Кора родит. Девочку.

Роды леди Коры в декабре 1914 года стали глотком света в мрачном военном Даунтоне. Это были нелегкие, долгие роды, наполненные страхом — за ребенка, за мужа, за мир. Но когда раздался первый крик — не мальчика-наследника, а здоровой, крепкой девочки, — напряжение сменилось слезами облегчения и неожиданной радости. Малышку назвали Викторией Сибил — в честь королевы и любимой дочери, чья кипучая энергия теперь направлялась в помощь госпиталю.

Новость облетела дом мгновенно. Слуги перешептывались, улыбаясь. Карсон прослезился, отвернувшись, чтобы вытереть глаза. Даже леди Вайолет смягчилась, впервые взяв на руки правнучку. Для Мэри, все еще ожидавшей вестей с фронта от Мэтью, появление сестры стало сложным, но в конечном итоге добрым событием — отвлечением от тревоги, напоминанием о жизни.

Томас и Гвен узнали новость в своем цеху. Они обменялись быстрым взглядом — взглядом людей, знающих, что крошечная Виктория Сибил обязана своим первым вдохом не только Богу и доктору, но и тихому вмешательству в темном коридоре. Это знание было их тайной, их маленькой победой в большой войне.

Победа другого рода пришла через неделю. В Даунтон прибыл главный хирург госпиталя Св. Луки в Йорке, сэр Эдмунд Феллоуз, человек суровый и не склонный к комплиментам. Он приехал инспектировать лазарет в поместье. После обхода, беседуя с лордом Грэнтэмом и леди Корой (бледной, но сияющей в кресле с новорожденной на руках), он неожиданно спросил:

«Этот “Очищающий Раствор”, которым пользуется ваш персонал, милорд, и эти салфетки… Откуда они? Поставщик?»

Роберт, не вникавший в такие детали, растерянно посмотрел на Карсона. Дворецкий выпрямился. «Местный поставщик, сэр. Скромное предприятие. “Барроу”. Они обеспечивают нас и мылом.»

Сэр Эдмунд кивнул, его жесткое лицо смягчилось. «Скромное, но исключительно эффективное. Раствор — проще и дешевле карболовой кислоты для повседневной гигиены рук и поверхностей. Салфетки — гениально в своей простоте. Снижают риск перекрестного заражения при мелких манипуляциях. — Он повернулся к Карсону. — Передайте вашему поставщику… мою благодарность. И спросите, могут ли они увеличить поставки в Йорк? Значительно увеличить.»

Томас, подававший в этот момент чай, услышал это. Его лицо осталось бесстрастным, но внутри все замерло, а потом взорвалось тихим триумфом. Он встретил взгляд Гвен, стоявшей у двери с подносом. В ее глазах светились те же чувства: гордость, облегчение, огонек новой, военной предприимчивости. Их продукт работал. Их «фронтовая» переориентация была верной. Их маленький цех у мельницы становился важным звеном в большой машине спасения жизней.

Вечером в леднике, пахнущем спиртом и эвкалиптом, они поднимали скромные чашки с чаем. За их партнерство. За их выживание и тихую, но яростную войну против смерти в стенах охваченного болью мира. Гул войны доносился даже сюда, но здесь, среди бутылей и банок, пахло не карболкой, а надеждой и делом их рук.