Слизеринский Лев (джен)

Все собрались кружком около Рона: он чуть ли не катался по земле, рыдал как девочка, громко, надрывно, не стесняясь. Я стоял, прижавшись к дереву, пытался восстановить дыхание.

— Это я всё! — повторял Уизли — Я понял, что Аслан имел в виду. И что Снейп имел в виду! Это она «вторым дураком» была всегда! Это для неё я тогда был нужным, это она тогда меня любила, а я её бросил, как свинья! Она же ничего плохого не сделала! Ну, говорила глупости, ну, вела себя как блондинка розовая, так это ж разве зло какое-то! Вот что за любовь я упустил, блин! А теперь… Теперь слишком поздно, как Аслан и говорил…

— Да, она мне о тебе рассказывала и о случае этом. — хмуро произнесла Сьюзен, осматривая свой лук — Это было низко с твоей стороны.

— Мы вообще не должны были её брать с собой, это неправильно. — встряла Гермиона — Она совсем не боевая, это было для неё очень опасно.

— Ты тоже не безупречный боец, Герми, да и я. Зато у нас всегда была вкусная еда и мы всегда слышали её смех. — возразила Полумна — Предсказать подобное было невозможно.

— Ну всё, конец! Конец! Мертва теперь! Может, её даже слопали. А у меня даже палочки нет, ничего нет…

— У тебя есть меч. — напомнил Эдмунд.

— Да что меч, они же там все волшебники, один я буду… Эх, вы всё равно ничего не понимаете! Ничего не понимаете, потому что вы все старики и ничего не знаете о настоящем мире, и всё вам лишь бы нас поучать, а сами…

— Рональд, будь уже мужчиной в конце концов! — вскрикнула на всю поляну Сьюзен, топнув ногой, и я увидел, как её лицо налилось гневом, она стала похожа на воинственную деву-рыцаря, которую вела праведная ярость и печаль по потерянной подруге.

Рон прикусил язык, оторопел. Даже немного отполз в сторонку, боясь боевой королевы.

— Она права. — продолжил Эдмунд — Уж потерпи наше старческое бурчание. Не ты ли говорил, что тебе надоело всегда быть вторым? А сейчас ты снова ведёшь себя как последний трус, боясь брать на себя ответственность. Мы можем догнать их и вернуть Лаванду. В конце концов, раз они не напали на весь лагерь и не убили всех, значит, скорее всего они хотят за Лаванду какой-то выкуп, и будут держать её живой как можно дольше.

— Я… Эд, я же… — утёр Уизли нос — Ты прав. Ты прав, я должен сражаться. Я ведь… Я всё же Льву присягнул, это уже что-то значит. Я её найду. И извинюсь. И вытащу её, и не дам ей умереть, и пускай она снова пироженки свои печёт, и хоть «Бон-Бон» я ей буду, хоть кто угодно, лишь бы живая была! А Сириуса я убью. Всё. Достал.

— С последним прошу повременить, он нужен мне живым. — бросил я — Быстро собираемся. Планы изменились, теперь для нас приоритетнее всего спасти мисс Браун. Живо, живо, все! Поесть успеем в дороге, а лучше и вовсе потом.

Я молнией кинулся собирать вещи в сумку, моя голова раскалывалась от боли. Сириус, этого я не ожидал даже от тебя. Как только ты предал нас, мне сразу показалось, что ты просто ведёшь себя так же, как вёл и всегда. Но нет, ты пал ещё ниже, этим трюком ты меня удивил, признаюсь. Да, тебе в общем-то плевать на королей, плевать на меня, слизеринца, плевать на нарнийских существ, даже своих временных товарищей. Тебе всегда было плевать на «чужих», на «злых», на «несправедливых» — это не странно. Но она… Мерзавец, она же тебя своей стряпнёй кормила, дрянь ты этакая неблагодарная, ты сам всегда тарелку вылизывал до блеска, ты, последняя псина, да простят меня гончие! Она же твоя, гриффиндорская, родная по духу, ты же как истинная собака должен быть верен «своим», не ты ли чуть что кричишь о предательстве, не ты ли о Гриффиндоре не замолкаешь никогда! А ведь она верила тебе, верила, что свои, гриффиндорские, они не бросят, не оставят, они преданные! Её же всегда учили, что вы все из себя лучшие друзья!

Под моими руками мелькали то кинжал, то связки трав, колбы с лекарствами, тетрадь с изрисованными чёрным грифелем листами, камень какой-то… Мыло то самое, ух, зачем я ношу с собой это мыло, зачем я вообще его купил тогда! Я агрессивно отбросил брусок в сторону, как будто желая разбить им голову невидимому Сириусу.

Мыло… В этот момент вспомнилось. После того, как одно случайно сказанное слово изменило мою жизнь, мародёры попытались задушить меня, наполнив рот мыльной пеной, смеясь, мол, вымой свой язык, грубиян, ты ведь сам из себя грязен, грязны и твои слова. Да, я помню, ты тогда тоже стоял и смеялся, Сириус. Ты-то опрятен во всех смыслах, от крови и до речей. Я всегда был как-то далёк от гигиены, постоянно неряшлив и груб. Ты, если не считать отвратительной бороды, собой недурен, даже королеву чуть не погубил. Твои слова всегда чисты, казалось бы, аж блестят — жаль, что значение за ними так грязно и зловонно. А что внутри у тебя, Сириус, так это просто апогей вони и безобразия, помойка, кладбище, полное разлагающихся трупов. Снаружи этого не видно, но ничего. Я-то всё знаю, я всё помню. И мне бы так хотелось тебе сейчас это самое мыло затолкать поглубже в глотку, чтобы ты корчился, чтобы тебя трясло, и чтобы прямо внутрь проникла вся эта пена и смешалась с твоей рвотой и кровью, теперь-то ты чист, гад, теперь ты чист…

Сердце сжалось в комочек. Я упал на землю, укрыл голову руками, кровь прилила к лицу от невиданного стыда… Что же я творю… Один раз позволил эмоциям взять над собой верх — и сразу начал думать как он, начал легко подчиняться его людоедским правилам. Невольно служить не Тому, кто исцелял и продолжит исцелять меня, а тому, кто хочет порушить этот светлый мир и посмеяться над моим излечением. Но он даже не Колдунья. Он такой же глупец с палочкой в руках, как и я, такой же мальчишка, что просто крутит куском дерева, думая, что этот кусок дерева даст ему власть. И моя жгучая ненависть рано или поздно пожрёт меня полностью, не хуже дементора, она пожирала меня уже столько лет, и я позволял ей управлять мной, потому что мне казалось, что она — это и есть я. Как же я ошибся. Сейчас, когда надо мной есть высшее добро, бессмертное и светлое, когда мои любимые дети (и говоря это, я на этот раз не исключал никого, даже упёртого Уизли; он хоть и глуп, а люблю я его так же сильно и по-отечески, как и остальных), находятся в опасности и ждут от меня наставлений, заботы и защиты — почему я решаюсь склониться перед этим ураганом? Ничего не стоит мне сделать ещё один шаг, как сделал и Сириус, решиться чем-то поступиться: временными друзьями, что всё равно «не совсем свои», законами нравственности ( в конце концов, кто сказал, что нельзя есть себе подобных, если это приносит удовольствие?), высшей любовью — чтобы добиться своей высокой цели. Он, гордец, тоже поначалу думал о прекрасном идеальном Льве, что удовлетворит все его желания, похвалит его лично и поругает тех, кто ему не нравится. Только Лев оказался совсем непростым. Сириус так и не понял, что не Лев для человека — а человек для Льва.

Я ведь обучал молодую королеву тому, что все способны на падение. Отчего же я сам не выучил свой урок?

Я быстро раскрыл тетрадь, нашёл мои аляповатые зарисовки с ликом Аслана. Коснулся их губами три раза. Прости, прости, Господин мой, прости, любимейший, добрейший. Прости мне мою бессмысленную жестокость. Я злой, холодный, уродливый лицом человеконенавистник, худший из профессоров, целителей и рыцарей — но я король в Твоих прекрасных глазах. Ты видишь во мне благородство, заботу, нежность. Ты касаешься моего безобразного лица и Твой лик не искривляется в отвращении при виде скрюченного птичьего носа, мертвецких чёрных глаз, сухой бледной кожи и постоянно жирных волос, Ты не морщишь нос, чувствуя моё больное зловоние. Я грязен для мира, но это не останавливает Тебя, Ты настойчиво омываешь меня Твоей любовью. Медленно, ведь моя грязь въелась глубоко, под самую кожу, в самые кости и плоть, чешуёй и коростой, твёрже камня, покрыла моё чахоточное худое тело. Но Твоё терпение — оно действительно поражает. А ещё я знаю, что Ты не можешь быть неправ, и если Ты в меня веришь, то этого мне будет достаточно.

Помоги мне сохранить Твоё добро, помоги мне перековать гнев в милосердие. Помоги мне удержать мой лилейный венец и не оступиться на пути.

Помоги… Да что там, помоги мне посмотреть в лицо моему врагу, живому воплощению старых страхов. И донести Твою любовь до Сириуса — а там уж будь что будет, либо она спасёт его, либо уничтожит.

Ко мне со спины подошла Люси, мягко произнесла:

— Северус, всё готово, лошади оседланы.

— Да, сейчас. — произнёс я грузным голосом. Конечно, меня все ждут…

— Нет. Нет, подожди, я именем Льва заклинаю. — тут королева упала на колени, опять не жалея своих одежд, и начала рыться в моей сумке; в другом случае я бы удивился и счёл это за бестактность, но теперь я сразу понял причину её поведения. Мои догадки подтвердились, когда в её руках блеснула склянка с настойкой зверобоя.

— Помогает с успокоением, по твоим же словам. — произнесла королева и вложила пузырёк в мои руки — Пожалуйста, выпей. Я вижу, как ты себя мучаешь, как рыдаешь по ночам от мигреней, как вздыхаешь от боли в мышцах, слезая с лошади. И это мне сердце ранит, так безумно ранит. Северус, наш добрый, храбрый Северус, хотя бы несколько глотков.

— Я берегу это для вас. Для всех вас. — признался я.

— Да, я поняла это. Было бы странно, если бы тебе просто приносили наслаждение страдания. Не такой ты человек. Но ведь ты не поможешь нам и не сможешь быть нашим королём до самого конца, если совсем забудешь о себе. -говорила она очень по-взрослому.

— Я не могу. Я сильнее вас, я выдержу и без того. — стоял я на своём, сам уже не веря своим словам.

— А если я скажу, что приказываю тебе как королева, а если ослушаешься — запру в темницу, посажу на хлеб и воду? — улыбнулась Люси.

— Ваше Высочество, Вы так чисты, так грациозны и добры, что даже такие слова в Ваших устах звучат очень ласково. — улыбнулся и я в ответ ей — Любой бы захотел принять из Ваших рук эти воду и хлеб.

— Потому и не выйдет из меня Белой Колдуньи. — рассмеялась девочка, убирая золотистый локон со лба.

Я послушно откупорил пузырёк и быстро сглотнул немного отвара; отчего-то он был каким-то непривычно сладким. Зверобой начал битву со зверем внутри меня.

— Спасибо, Люси. Спасибо, доченька. — впервые перешёл я на «ты» с Пэвенси. И впервые полностью принял, что люблю их четверых не только как вассал или сюзерен, а ещё и так, как отец должен любить своих детей. А со своими детьми на «Вы» не говорят.

Она коснулась моей руки, провела пальцами по венам.

— Так, что ещё у тебя болит? Я понимаю, время поджимает, и я вся трясусь от мысли, что может случиться с бедной Лав, пока мы медлим. Но пока мы тебя всего не вылечим, я отказываюсь тебя отпускать.

— Ничего не болит. — заверил я её.

— Точно?

— Да. Если не считать сердца, которое болит за Нарнию и Лаванду. — вышла розовая патетика, конечно, я сам от себя не ожидал таких словечек, которым место лишь в бульварных пьесах да женских романах. Вот к чему приводит столь длительное общение с юными девами. Что же, это не худшее, что может случиться после приключения в меняющем тебя мире. Сириус тому пример.

— Тогда я оставлю тебя. Буду ждать. — и Люси направилась к остальным; там Сьюзен и Эдмунд уже наперебой о чём-то рассказывали Уизли, сидящему крепко в седле с мечом наготове.

— Держись, Лав. — твердил он себе под нос, как будто заучивая стихи — Держись. Вытащу. Спасу. И можешь меня ругать. Есть за что. Живи только. Тебя Лев любит. Очень. Больше чем меня, наверное. Он поможет. И я помогу. Мы оба поможем.

Я подошёл, и пока взбирался на Илту, не отводил взгляда от нового Рона. Смотрел на то, как блестит пряжка со львиной головой на его ремне, как ветер треплет огненные волосы. Готовься, мальчик, Слизеринский Лев не чета гриффиндорскому.

Лошадей мы гнали лихо, но и передохнуть им и себе давали, когда это было необходимо. Нездоровое рвение покинуло меня, я понимал, что Лев не захочет, чтобы мы прибыли к вратам бывшего замка Колдуньи выбившимися из сил. Ровно как и жестоко было бы заставлять измученную похищением Лаванду откачивать собственных спасителей. Так что хорошо поесть в пути мы всё же смогли.

Несколько соколов спустились с небес и поведали нам, что видели, как чудища волочат светловолосую девочку с пухлыми щёчками и веснушками именно в том направлении; девочка была без сознания. Да, явно Сириус послал за Лавандой не лучших своих разведчиков — раньше то мы и следа не могли найти, а теперь они легко попались на глаза птицам.

— Северус. — нагнал меня Питер, когда мы перешли с галопа на рысь — Северус, я кое-что заметил. Когда мы тренировались вместе, ещё до похищения Лаванды, во время поисков Сириуса.

— Я был очень уставшим в то время, Питер, мальчик мой. — произнёс я, и ужасно удивил всех присутствующих моим дружеским тоном.

— Я это видел, но при этом ты всё ещё бился почти так же, как в тот раз, когда кричал «смерти нет», помнишь? Как ты выбил из моих рук меч несколько раз подряд, а ведь я даже и не думал поддаваться. Как повалил меня на землю и кинулся, опомнившись, с криками подбежал, говоря «Я ранил Вас, Ваше Высочество?». А я тогда был так счастлив, что если бы ты меня и ранил, не ощутил бы боли.

— Я… Я не заметил этого за собой, Питер. Честно.

— Потому что ты в себе ничего хорошего видеть не хочешь. — улыбнулся Питер — А Аслан хочет, Ему-то видней.

Полностью поравнялся со мной и просто протянул мне руку по-дружески, как будто бы и без причины. Я мягко пожал её — и в тепле рукопожатия за одно мгновение ощутил всё, что упустил за жизнь и что, наверное, заслужил; всю ту настоящую дружбу, братство и товарищество, о которых слагали истории. Я не любил этих рассказов, ведь чаще всего именно Мародёров и им подобных они выставляли, как образец настоящей дружбы; это была дружба не ради кого-то, а против кого-то. И ради себя. Но как верно заметила Люси, слова меняют значение, переходя из уст в уста. И слово «дружба» тоже было изрядно потрёпано. Но слова не виноваты, виноваты дети Адама.

— Смерти нет. — шепнул Питер, когда я выпустил его руку.

— Смерти нет. — без сомнений ответил я ему. Ещё хотелось прибавить "воистину".

Дорога сужалась, тьма сгущалась над головами клубистыми туманами, веяло холодом, но шаг наших коней был всё увереннее, а мелкие отряды бандитов быстро падали под нашими мечами, как колосья под серпом. На одном из перевалов Сьюзен снова спела шотландскую балладу о возвращении короля, что когда-то пела Сириусу: на этот раз она звучала не как колыбельная и не как манящий вокал сирен, а как призыв к бою. Высокий голос девочки напоминал воинственное сопрано валькирий в опере о Кольце. Я первым начал аплодировать.

— Наверное, Сириус думает, что эта песня про него. — подытожила Сьюзен — Что он рождён дать избавление народам Нарнии. Но нет. Песня скорее про тебя, Северус. Частично про Аслана, частично — про тебя.

— Угу. — вздохнул печально Рон, вычищая свой меч; в последнее время он относился к этой работе с неприсущей ему ранее щепетильностью — А эта, смешная, про Типперери — она обо мне.

— Почему? — спросила Гермиона.

— Потому что я как этот Падди, который за свои ошибки не себя винит, а перо.

auchan.ru

— Мы все такие иногда. — утешила его Гермиона — И я тоже. Я же винила Аслана за то, что сама многое не понимала. Потому и шутка смешная, что правдивая. Потому и песню все помнят, что она на века.

— Не ожидала от тебя такого консерватизма. — улыбнулась Полумна.

Гермиона решила промолчать. Похоже, моё старческое ворчание в сочетании с традиционным воспитанием королей начало на неё влиять.

По пути мы пересекли множество мест, памятных со времен Великой Зимы, как то например, бывший лагерь фавнов. Короли были скупы на воспоминания, видимо, чтобы мы не переставали думать о нынешней цели и не смешивали две войны в одну.

К слову, хочу отметить. Мои записи могут вызвать у читателя впечатление, будто мы побеждали Сириусовых слуг одной лишь грубой силой. Безусловно, без неё нельзя было обойтись, однако по-настоящему верных ему существ оказалось меньше, чем ожидалось. Не успевала битва как следует разгореться, не успевал Уизли как следует накричаться «За Льва! И верните мою Лав!», не успевала Гермиона перезарядить арбалет, а Полумна мысленно обратиться к Аслану, как часто бой превращался в переговоры.

Мне было особенно интересно узнавать, каким был тот «рахат-лукум», которым Сириус заманивал разные народы. Чего я только не наслушался.

«Мне говорил, буду богаче чем короли».

«Говорит, Колдунья очень любила спасать оленят от прожорливого льва. А я так люблю оленят…»

«А нас, говорит, всю жизнь угнетали и преследовали. Хотя теперь сижу я и думаю, что не так уж и угнетали-то…»

«Он рассказал, что мясо говорящих животных гораздо вкуснее, чем обычное, да ещё и силу даёт богатырскую. И это скрывали от нас, чтобы мы не стали помехой деспоту».

«А Зима не так и плоха была. Можно в снежки играть без остановки. Сейчас вот, жара невыносимая, семь потов льётся. Может, если он вернёт Колдунью, она что-нибудь да поправит. Как по мне, лето куда хуже зимы. Пусть уж лучше не будет лета».

«У Сириуса такие красивые глаза!».

«Он так слезливо рассказывал про то, как в тюрьме Кэр-Паравеля высасывают душу у пленников!».

«Говорит, Аслан женщин ненавидит. Всех. Почему-то. Потому и Колдунью не любил, что женщина».

«Лев приказывал родителям убивать своих детей, сжигал учёных, а ещё разорял лавки!».

И, конечно же, на вопросы «Где Лаванда? Что он хочет за Лаванду?» никто так и не ответил.