Право на жизнь (гет)

Всё было так тихо, что сперва Гермиона решила, будто всё ещё спит. Тишина висела в воздухе, как заклинание тишины — не принудительное, а живое, вечернее, немного зябкое.

Она медленно открыла глаза. Лёгкий налёт дрожи по коже — сквозняк, где-то в углу шептали старые окна. Комната была погружена в полумрак. Диван под ней — мягкий, усталый, пахнущий магией, как вся гостиная в доме Ханны Эббот и Невилла. На столике перед ней — остывший чай, заброшенный, как мысль.

Она поднялась медленно, чувствуя, как воспоминания 1997 года всё ещё держатся на границе сознания. Как будто лес, крестражи и холодная земля были ближе, чем плед, в который она укуталась.

Почти на цыпочках Гермиона вышла в коридор и направилась на кухню. За дверью слышался журчащий звук воды, скрежет фарфора. Кухня была залита жёлтым, уютным светом. За раковиной, по-домашнему с засученными рукавами, стояла Ханна, неспешно мыла чашки.

— Ты будто проспала сто лет, — сказала она, не оборачиваясь. — Чай остыл ещё до заката.

Гермиона чуть улыбнулась, хотя губы неохотно слушались.

— А я только собиралась его допить, — севшим голосом ответила она.

Ханна повернулась, взглянула на неё — и, как всегда, сразу увидела больше, чем Гермиона надеялась показать. В её взгляде не было назидания — только мягкость, редкое волшебство женщин, которые знают, когда не надо говорить «я же говорила».

— Всё ещё снится, да?

Гермиона кивнула. Потом подошла и взяла полотенце, начав вытирать тарелки. Простые движения спасали от мысли, от боли, от вечного «а что, если бы тогда...».

— Ханна... — тихо начала она, но слова не нашли форму. Просто дыхание, ком в горле.

Ханна положила руку ей на запястье — коротко, уверенно.

— Не мучь себя тем, что уже было, — сказала она. — Ты жива. И ты носишь в себе ещё одну жизнь. Это — не слабость, Гермиона. Это чудо. И он должен знать. Рано или поздно.

— Я знаю, — прошептала Гермиона. — Но если я скажу... это станет реальным. А я пока будто держу всё внутри, как заклинание, которое боюсь произнести.

Ханна улыбнулась — не без грусти, но тепло.

— Иногда именно такие заклинания спасают. И не забывай, этот малыш уже с тобой. Он знает, что ты сильная. Он выбрал тебя. А теперь — позволь себе жить. Хотя бы немного.

Гермиона глубоко вдохнула. Впервые за весь день её дыхание не застревало в груди.

— Спасибо, Ханна.

— Иди. Отдохни ещё. А то ты скоро начнёшь пить банками зелья вместо чая.

Она усмехнулась, вытерла руки и направилась вверх по скрипучей лестнице, держась за перила, будто за реальность.

* * *

Дверь с глухим стуком захлопнулась за Гарри, оставляя позади его третий день в Министерстве — полный замалчивания, грязных переговоров и тревожной тишины в архивах. Он чувствовал себя так, будто шёл сквозь дым, где каждый шаг был одновременно бессмысленным и необходимым.

Он снял плащ, бросил его на крючок. В доме стояла полутёмная тишина, слишком мирная для того, что крутилось у него в голове. Он пробурчал что-то себе под нос, зашёл на кухню, машинально глотнул воды — и направился в комнату Гермионы. Там, как он помнил, осталась его записная книжка с заметками, а заодно он хотел взять один старый артефакт, чтобы проверить его в защите от древних чар.

Он открыл ящик её тумбочки. Нашёл бумажник. Под ним — свёрток. Взял в руки.

Пузырёк.

Его глаза чуть сузились, как будто он читал надпись на этикетке: «Зелье для укрепления маточного покрова. Только по показанию целителя. Не применять без одобрения при беременности...»

Потом другой.

Он вытащил всё и уставился на ярлыки.

— «Настой укрепляющий плацентарную магию». — Он моргнул. — «Эликсир стабилизации ауры эмбриона»...

Он замер. Медленно опустился на край кровати. Пузырёк дрогнул в руке.

— Нет... — прошептал он. — Ты не могла. Без меня?

Послышался шум шагов.

Комната. Мягкий полумрак. Тумбочка у окна была приоткрыта. И — в полумраке — силуэт.

Гарри.

Он стоял, нагнувшись над её зельями, в руках держал склянку. Свет падал на его лицо, изрезанное усталостью.

Он резко обернулся.

И в этот момент Гермиона почувствовала, как внутри неё что-то сжалось — нет, не живот, а сама суть. Как будто в самом центре души кто-то сказал: "Мама, живи. Прошу тебя. Не прячься."

Сердце взмыло в горло — не от страха, от правды. От того, что теперь всё станет по-настоящему.

Гарри смотрел на неё. Молча. В его взгляде было всё — растерянность, потрясение, непонимание, и глубоко-глубоко — нежность, такая тонкая, как лезвие ножа.

Гермиона стояла на пороге. В её глазах — мгновенный ужас.

— Ты... ты вернулся... — сказала она, не двигаясь.

Гарри всё ещё стоял у тумбочки. Склянки с зельями в его руке звенели тонко, будто внутри шевелилась магия, не привыкшая к таким рукам — нервным, разгорячённым.

— Ты знаешь, — сказал он глухо, — я ведь не помню её. Маму.

Гермиона подняла глаза. Он редко так начинал разговор — без щита и иронии, без маски аврорской твёрдости. Его голос был тише, чем обычно, но в нём — что-то опасное, уязвимое.

— Но знаешь, что самое жестокое в этом? — Он наконец повернулся, глаза горели тревожным, почти тёмным светом. — Все вокруг говорили: «Она умерла ради тебя, Гарри. Она отдала жизнь, чтобы ты жил». Это звучит как подвиг. Как миф. А для меня — будто приговор.

Гермиона замерла. Слова Гарри звенели в воздухе, как тетива, натянутая до предела.

— И теперь я прихожу домой, и нахожу зелья в тумбочке. Успокаивающие, укрепляющие, скрывающие. А ты стоишь и молчишь, будто это неважно. Как будто хочешь повторить её путь. Молчать. Терпеть. Умереть.

Слёзы стояли у Гермионы в глазах. Но это были не только слёзы боли — это было что-то другое. Ужас. Не перед Гарри, а перед тем, что он увидел в ней — призрак собственной матери.

— Я не Лили, — прошептала она.

— Нет. Ты хуже, — сказал он, и в его голосе дрожало. — Потому что ты рядом. И если ты уйдёшь, я не смогу из тебя сделать миф. Я буду помнить каждую твою паузу. Каждый твой взгляд, где ты скрывала правду. Каждую ночь, когда ты могла сказать — но не сказала.

Он сделал шаг ближе. Теперь их разделяло несколько сантиметров, воздух между ними искрился тревогой.

—И да. Я вернулся. И, как видишь, случайно узнал, что ты носишь под сердцем ребёнка и не сочла нужным мне об этом сказать.

Голос его дрожал. Не от гнева. От боли.

— Гарри, — начала она, делая шаг вперёд.

— Сколько? — перебил он. — Сколько ты знала? Сколько держала это в себе, в секрете? Я живу с тобой под одной крышей, Гермиона. Мы делим каждый страх, каждый риск. Я уезжаю в Министерство — и возвращаюсь в мир, в котором внезапно ты не одна. А я… я просто функция. Инструмент.

Она опустила взгляд. Губы дрогнули.

— Я не хотела… ты был под давлением. Столько всего. Ты устал. Я не знала, что сказать.

— Не знала, что сказать? — Он встал. Теперь между ними было всего несколько шагов. — Или не знала, хочешь ли, чтобы я знал?

Он видел, как она сжала руки в кулаки, как плечи её дрогнули. Она попыталась что-то сказать — и не смогла. Только выдох.

— Прости, — прошептала она наконец. — Я боялась, Гарри, — наконец сказала она. Голос её был сухим, будто пересохшее перо на пергаменте. — Боялась, что ты посмотришь на меня... вот так.

Он не ответил сразу. Только опустил пузырёк на край стола. Тихо, как будто любой лишний звук мог разбудить что-то спящее внутри неё.

— Вот как? — выговорил он, не отводя взгляда. — Как на предателя? Или как на человека, которого я знал… но больше не узнаю?

Гарри замер. Его гнев отступил, как отлив, оставляя после себя пустоту и страх.

— Тогда почему не позвала меня? Я не солдат, Гермиона. Не аврора в твоей битве. Я — тот, кто должен был быть рядом. Кто хотел быть рядом.

Она подняла на него глаза. В них была всё та же хрупкая сила, которую он знал с детства.

— А ты будешь рядом сейчас?

Он сжал кулаки. Подошёл. Глядя ей в глаза, он сказал:

— Я не уйду. Но я хочу знать всё. Абсолютно всё. Что ты чувствуешь. Что ты скрываешь. Что происходит внутри тебя и вокруг нас. Потому что тайна — это уже не защита. Давно пора это понять.

Она кивнула, и наконец слёзы — долгие, тяжёлые — скатились по её щекам, оставляя мокрые дорожки.

Они стояли в полумраке, будто мир вокруг них замер. Только двое. И третий — где-то внутри неё. И с ним — тишина, которая была слишком громкой, чтобы её игнорировать.

Он подошёл ближе. Очень медленно. Его шаги были полны осторожности, как у человека, идущего по льду. Он остановился совсем рядом, но не коснулся её.

— Ты должна была сказать. Я не идеален, но я... я не враг, Гермиона.

Она хотела отступить, но его близость была как ловушка — теплая, знакомая, и в то же время давящая. Сердце стучало в горле. Всё в ней кричало: «скажи что-нибудь», но она не могла. Не умела.

Гарри опустил голову. Его голос стал тише, и в нем появилась усталость.

— Ты знаешь, что самое страшное? Не ребёнок. Не его магия. Не неизвестность. А то, что ты решила, что справишься без меня.

Эти слова будто ударили. Гермиона прикрыла глаза, отводя взгляд. И всё же, когда он сел на край кровати, она опустилась рядом, как будто тело уже знало — сбежать не получится.

— Я начала чувствовать магическое искажение задолго до того, как узнала. Сначала думала — просто последствия войны, — начала она, шепча, почти извиняясь перед воздухом. — Потом — скачки энергии, перемены настроения, и эти… сны. Ты был в них, но ты исчезал, Гарри. Каждый раз. Я просыпалась и не могла понять — это страх или пророчество.

Он слушал. Не перебивая. Просто сидел рядом. Но не касался.

— Когда я всё поняла… — она прикусила губу. — Я не чувствовала радости. Я чувствовала… тревогу. Не за себя. За него. Магия… Она нестабильна. Растёт быстрее, чем должна. Иногда она будто отзывается на эмоции. На мои страхи. На твои слова. И я подумала: если ты узнаешь… ты начнёшь бояться тоже. А я не вынесу этого.

Гарри молчал. Потом — мягкое движение. Он положил руку ей на плечо, неуверенно. Она не отстранилась. Только глубоко вздохнула. Лицо её дрожало, но слёзы она больше не роняла. Они застыли где-то внутри.

— Ты живая. Ты здесь. Ради МЕНЯ. Ради НАС. И если ты умрёшь, потому что испугалась быть слабой — я не прощу тебя. Ни в этом мире. Ни в любом другом.

Гермиона впервые отступила. Не от страха. От того, как точно он ударил. Туда, где болело.

И вдруг — внизу живота будто шевельнулось. Тонкое, почти воздушное. Едва различимое… будто крошечная ладонь прикоснулась изнутри к её коже, умоляя: «Живи. Прошу тебя. Не повторяй её.»

И Гермиона прошептала:

— Я просто хотела… немного времени. Тишины. Уверенности.

Гарри выдохнул. Его плечи дрожали. Он вытер рукой лицо.

— Тогда чёрт возьми… проси у меня её. Эту тишину. Эту уверенность. Не кради. Не прячься. Просто… скажи.

— Да, я злился, — сказал он тихо. — Но сейчас я просто боюсь за тебя.

Она повернулась к нему, уставившись прямо в глаза.

Тишина сгустилась вновь, как перед бурей. За окном прошелестел холодный ветер. А внутри комнаты сидели двое, между которыми была не просто тайна, а — новая реальность. Невидимая, живая, уже вплетающаяся в ткань магического мира.

Гарри вздохнул, опустился на кровать и, немного скосив глаза в сторону Гермионы, пробормотал:

— Помнишь, как в Годриковой лощине ты на меня набросилась, когда я — цитирую — «ввалился в ловушку, как тролль в библиотеку»?

Гермиона приподняла бровь, стиснув губы, будто сдерживая смех.

— Я выбирала выражения в рамках дипломатии, поверь. Там вполне уместной была бы аналогия с кентавром, танцующим на минном поле.

— Звучит так, будто ты всё ещё зла, — заметил он, с трудом скрывая ухмылку.

— Я просто до сих пор не понимаю, как можно было пройти мимо трёх явно мерцающих рун и подумать: «О, пожалуй, именно туда мне и стоит шагнуть». Ты тогда шёл как в лавку «Сладкое королевство», Гарри, а не по проклятой долине.

Он усмехнулся, потирая шею.

— Ну, я думал, если я умру, то хотя бы с ощущением приключения.

— Гарри, ты чуть не превратился в чучело для устрашения грабителей. Это было бы, мягко говоря, неприключенчески.

Они оба засмеялись — устало, но искренне. Смех был тихим, почти шёпотом, но в нём — облегчение, как будто на секунду забылись и тревога, и зелья, и всё, что над ними висело.

Гермиона наконец повернулась к нему полностью, её глаза чуть светились в полумраке. Она всё ещё выглядела измученной, но теперь рядом с этим усталым блеском появилось что-то ещё — тёплое, защищающее, ироничное.

— Если ты собираешься оставаться в этой комнате, — сказала она, поджав ноги под себя, — то, может, хотя бы не сядешь на мои зелья?

— Я почти на него лёг, — с ноткой ужаса ответил Гарри. — Представляешь, если бы у меня внезапно вырос хвост или что хуже — настроение?

Гермиона прыснула в кулак. Потом вздохнула — уже не как взволнованная будущая мать, а как человек, который всё ещё умеет смеяться, даже стоя на краю.

— Ты же понимаешь, что у тебя уже есть настроение. Просто оно всегда «спасём мир, даже если на завтрак только тосты».

— И у тебя, Гермиона, настроение — «если я не найду способ сохранить всем жизнь, сварю его сама».

Она пожала плечами:

— Ну, я хотя бы не лезу в ловушки с надписью: «Опасность. Не входить. Особенно, если вы очкастый герой».

Гарри фыркнул:

— Это было написано рунами!

— Ты прекрасно знаешь, как переводятся руны. Особенно те, что я выучила за тебя.

Они оба снова засмеялись, и на какой-то драгоценный момент страх растворился в этой взаимной усталой доброте, в том особом притяжении, которое так долго оставалось между ними — невысказанным, глубоким, как магия крови и времени.

* * *

Позднее утро начиналось, как и всегда, с привычного начинается с мягкого солнечного света, который осторожно просачивается через занавески гостиной, окрашивая комнату в теплые оттенки золотого утра. Пока дом еще тихий и мирный, Гермиона просыпается первой — в уютном уголке на просторной кровати, обернувшись пледом, с чашкой почти остывшего травяного чая на маленьком столике рядом. Но когда белоснежная сова с письмом на лапке настойчиво застучала в стекло, день начал рассыпаться в непривычные детали. Гарри, проснувшись в своей комнате, встретил её с прищуром и недоверием. Птица напоминала его питомца — Буклю. Только та была меньше и пугливее. Оба ощутили дрожь: письмо пахло старой магией, чем-то пророческим.

На пергаменте не было герба, только чёткие, будто выгравированные буквы:

"Приглашение к Высшей Церемонии Знающих. Ваш приход необходим. Древнее пророчество требует подтверждения. Время пришло."

Гермиона и Гарри сидели за кухонным столом у Ханны и Невилла, когда пришло письмо с приглашением на важную церемонию в поместье одного из старинных магических родов. Обсуждение началось тихо, но быстро переросло в живой обмен мыслями — нужно ли им идти, учитывая напряжённость вокруг их беременности и опасности, подстерегающие их на каждом шагу.

Гермиона сжала в руках пергамент, её глаза блестели от тревоги, но и от решимости.

— Это шанс показать, что мы не прячемся, — сказала она. — Но… я боюсь, что это может привлечь нежелательное внимание.

Гарри посмотрел на неё с пониманием и лёгкой улыбкой.

— Мы вместе. Никто не тронет тебя. И я не отступлю. Пойдём, чтобы заявить о себе.

Лонгботтомы ярко улыбнулись, поддерживая решение друзей.

Они прибыли в место, которое, казалось, существовало вне времени: Тень-Холл, древний зал на границе между Шотландией и зачарованным Лесом Снов. Гарри держал Гермиону за руку. Она чувствовала, как ребёнок внутри будто замирает при каждом шаге, как будто тоже слышал зов.

Зал искрился — свечи парили под зачарованным потолком, отражаясь в хрустале бокалов и глазах тех, кто давно привык к роскоши магического общества. Гермиона, облачённая в насыщенно-сапфировое платье, легкое, как вздох, и приталенное, как будто созданное под изгиб её новой формы, двигалась по залу, будто сквозь заклинание. Её волосы были уложены мягкими волнами, но пара непослушных прядей выбивались к вискам, придавая ей живую, нежную небрежность.

Гарри следовал за ней с неотрывным взглядом. Он с трудом узнавал ту девочку с растрёпанными локонами из библиотеки. Женщина перед ним была магической, манящей и чуть далёкой. Беременность сделала её не просто красивой — она светилась изнутри.

Один из приглашённых — высокий, с ослепительной улыбкой, с манерами чуть чересчур отточенными — подошёл к Гермионе, сделав лёгкий поклон. Его глаза блестели, когда он протянул руку:

— Прошу, мисс Грейнджер. Позвольте украсить танец собой, хотя бы на одно мгновение?

Гермиона чуть отпрянула — не из страха, а от внезапного внутреннего холода. Но прежде чем она успела даже вымолвить ответ, чья-то ладонь — тёплая, решительная, родная — обхватила её запястье.

— Прости, — голос Гарри был спокоен, но в нём звучало что-то необратимо опасное. — Этот танец уже отдан. И все остальные тоже.

Он не смотрел на незнакомца. Только на Гермиону. Мир снова сжался до них двоих. Музыка зазвучала плавно, будто угадав пульс их сердец, и Гарри повёл её в центр зала.

— Ты так смотришь на меня, как будто видишь в первый раз, — прошептала она, пытаясь усмирить дрожь.

Его взгляд лишал слов. В этом танце не было изящной техники, не было строгости форм. Был только он — Гарри Поттер, уставший, но живой, влюблённый до боли и по уши, и она — вся трепещущая изнутри, между страхом за будущее и этим мгновением, которое, как заклинание, обещало: "пока ты в моих руках — всё будет хорошо".

Музыка лилась по залу, словно замедленный поток времени, и весь бал, казалось, стал декорацией только для них двоих. Гарри держал Гермиону близко, чуть ближе, чем позволяли условности. Его ладонь была на её талии — и когда он слегка сжал её, она вздрогнула не от боли, а от жаркой волны желания, поднявшейся в ней от прикосновения.

— Ты заметила, — шепнул он ей на ухо, — что они все смотрят?

— Я стараюсь не замечать, — прошептала она в ответ, едва сдерживая дрожь. — Но ты так держишь меня, что, боюсь, они скоро перестанут притворяться.

— Пусть. Хочешь знать, о чём они шепчутся? О том, как ты изменилась. Стала слишком прекрасной, слишком сильной. Их пугает, что ты сияешь, даже когда молчишь. А меня — это сводит с ума.

Он притянул её ближе. Губы касались её виска. Она чувствовала, как его дыхание горячо касается кожи. И то, как её собственное сердце пыталось вырваться наружу.

В этот момент к ним подошёл очередной самодовольный волшебник, с идеально отточенным поклоном, с лицом, которое явно не привыкло к отказам.

— Мисс Грейнджер, позвольте...

Гарри даже не оглянулся. Он не отстранился от Гермионы, не отпустил её руку. Он просто повернул голову — медленно, будто в этом движении скрывалось что-то окончательное.

— Поттер, — сказал он холодно. — Её фамилия Поттер.

Тишина упала на мгновение между ними, словно по залу пронеслось невидимое заклинание. Мужчина растерялся, затем сделал полуклон и отступил. Гермиона невольно почувствовала, как её пальцы сильнее сжали руку Гарри.

Он наклонился к её губам, не целуя — просто позволяя их дыханию смешаться. Его голос звучал, как клятва:

— Ты всегда была моей. И теперь весь мир это узнает. Пусть шепчутся.

Гермиона не ответила словами. Она просто подняла ладонь и провела по его щеке, скользнула пальцами в волосы, слегка потянула — как делала когда-то, в других жизнях, в других снах. Он закрыл глаза. Мир исчез.

Танец закончился. Но они не остановились. Они кружились ещё. И если бы кто-то в тот миг осмелился подойти — он бы сгорел в этом огне, что пылал между Поттерами.

Гермиона сжала его руку, крепко. Её глаза блестели не от слёз, а от переполнявшей её боли, страха и любви. Так сильно, что в животе будто отозвалось — мягкое биение изнутри, как шёпот будущего: "Мы здесь. Не бойся."

Гарри остановился, удерживая её. Он ещё не знал, что услышит — не сердцем, а чутьём — сразу после бала какая-то тревожная весть. Но сейчас, в эти несколько мгновений, они были центром своего мира. Слишком живыми. Слишком уязвимыми. Слишком настоящими.

Началась церемония. Её вёл маг в одеянии из мрачно-звёздной ткани. Его лицо было скрыто полупрозрачной маской, а волосы казались золотистыми.

— Пророчество, связанное с вами, не завершилось, — произнёс он, глядя прямо на Гермиону, указывая пальцем на её живот. — То, что было сказано о Поттере, касалось не только прошлого, но и будущего, переписанного самой магией.

Гермиона крепко сжала ладонь Гарри:

— Что именно ты имеешь в виду?

Маг медленно протянул другой свиток, такой старый, что тот сам себя чинил во время разворачивания. Буквы на нём светились огнём:

"Когда плоть Избранного соединится с Тканью Знания, родятся те, кто унесёт свет вглубь теней. Они исчезнут в день тринадцатого затмения, чтобы вернуться уже не детьми, а теми, кто остановит самого Владыку Смерти."

Тук-тук, тук-тук. Тук. Сердце Гермионы на миллисекунду замерло, забившись в более быстром ритме. Горькие слёзы выступили на глазах.

Гарри вскинул голову:

— Владыка Смерти? Волан-де-Морт мёртв.

Маг кивнул:

— Тело — да. Но его суть, его фрагменты, остались в магии, в страхах, в следах. Ваши дети… их будет двое. Они носители баланса и дисбаланса. И когда они достигнут возраста, когда их магия раскроется полностью, они исчезнут. На мгновение для вас, на вечность для мира..