Экстремальная медицина (джен)

* * *

— Ну что, доволен? — Гамов произнёс это очень серьёзно, без обычной своей иронии. — Получил свои двести процентов?

Стефан кивнул. Спящего на ходу Ромена они вдвоём раздели и засунули под одеяло и теперь сидели в кабинете Гамова. Спасённая девочка спала тут же, на диване. Своим дамам Гамов велел идти к себе, пообещав рассказать всё позже. Видимо, в жизни у них случалось всякое, потому что тётя Саша без слов утащила дочь на кухню, а через десять минут молча принесла в кабинет горячий чай и пирожки.

— Как вам это удалось? — Стефан осторожно разломил пирожок. С капустой. Хорошо.

С мясом им обоим сейчас поперёк горла бы встали.

— Официально, — Гамов торопливо прихлёбывал чай. — Разослали по всем отделениям милиции указание, чтобы если свежий криминальный труп появится — сообщили по такому-то телефону. Что это оказалось отделение, где работает мой хороший приятель — чистая случайность, но счастливая, всегда проще, когда с человеком можно по-человечески договариваться, а не с помощью «полномочий». На такой… хм… эффектный вариант я, само собой, не рассчитывал, а вот на какую-нито бытовуху шансы были, город всё же большой. Говорить вам заранее я не хотел, но, если бы за эти дни не нашлось, уговорил бы отложить операцию. Не только тебе гарантии хотелось. Ладно, допивай и ложись, а то тренировку проспишь. А у меня дела. Надо деву целителям показать, легенду для неё подработать и вообще…

Что имелось в виду под «вообще» Стефан догадался и даже хотел предложить свою, точнее, собачью, помощь, но решил не лезть. Обычные следы там, скорее всего, основательно затоптали, да и транспорт… а вот магические должны были остаться.

Вот в последующем он бы с удовольствием поучаствовал. Но ведь не позволят. Ладно, судя по выражению лица Гамова, фантазия у него была не хуже, чем у Стефана.

А опыта точно больше.

Из дневника Ромена Шасёра

Проснулся я в сумерках, но это оказалось не утро, а вечер следующего дня. Стефан сидел в кресле с книгой и вместо «здрасте» сообщил:

— На будущий год стану ходить на литературу. А ты что, решил до воскресенья дрыхнуть?

— Хорошо бы, — вздохнул я, но ввиду неисполнимости этой идеи предпочёл подняться, тем более что есть хотелось зверски. Стефан отложил книгу, кинул мне одежду со стула:

— Давай, одевайся, а то дамы уже извелись, за тебя, симулянта, переживая.

— Какие дамы? Тётя Саша?

— И Маша. И Валентина. Только при мне три раза звонила.

Я поторопился отвернуться, в очередной раз почувствовав, что краснею. Кажется, это уже начинало входить в привычку.

За ужином мне рассказали, что Гамов сразу вызвал нескольких известных целителей, они осмотрели спящую девочку и не нашли ровно никаких патологий. К тому же у одного из них обнаружилась дальняя родственница, живущая буквально в квартале от пресловутого пустыря («Ленинград — город маленький», — прокомментировал Гамов), так что утром девочку отвезли к ней и только там разбудили. Рассказали ей следующее: её оглушили ударом сзади и собирались затащить в кусты, но, услышав шаги, нападавший сбежал, и догнать его не удалось. Васильев, так звали целителя, якобы предложил отнести девочку к его родственнице, куда они с Гамовым и шли, там они осмотрели её, убедились, что никаких особых травм нет, и решили оставить до утра, только привели в чувство и узнали, где она живёт, чтобы родным сообщить, предварительно сделав укол снотворного.

— А зачем вы вообще про нападение говорили? — удивился я.

— Чтобы по таким местам одна больше не шастала, — сердито ответил Алексей Петрович. — Кстати, Маша, тебя тоже касается. И не говори, что ты могучая чародейка и тебе всякие там не противники — стукнут сзади по голове, никакое колдовство не поможет.

Маша фыркнула, но не очень уверенно — Стефан мне шепнул, что Гамов успел показать ей пару фотографий с той плёнки.

Следующие дни меня всячески изучали и расспрашивали о малейших нюансах ощущений. С выводами — во всяком случае, с понятными мне выводами — было пока не очень, но кое-что прояснилось. Например, то, что предписанный выдох в рот воскрешаемого вряд ли был просто элементом искусственного дыхания — такой резкий упадок сил одним волнением никак не объяснялся.

В другое время это бы мне быстро надоело, но сейчас было почти безразлично. Меня охватила какая-то странная апатия. Даже приближающееся полнолуние не вызывало особых эмоций. Во всяком случае — отрицательных. Наверно, за этот год я просто устал бояться — и надеяться устал тоже. Хотелось, чтобы всё поскорее закончилось, и было уже почти неважно, как именно.

Вечерами Валя таскала меня гулять. Я не сопротивлялся. Город, замерший в ожидании осеннего увядания, наполненный хрупким, готовым растаять при первом порыве ветра теплом, удивительно соответствовал моему внутреннему состоянию.

Как ни странно, спал я почти нормально, а ведь обычно за неделю до полнолуния приходилось глотать успокоительные, чтобы кошмары не снились. Сейчас — не снились, хотя материала для них вроде бы было выше головы.

И, как это всегда и бывает, слишком ожидаемое событие подкралось неожиданно.

В субботу Гамов по обыкновению переправил нас в лесную избушку. Стефан прихватил уже виденный мною футляр, заглянуть в который так и не позволил, пообещав: «Потом насмотришься». Короба с Вóдами мы тоже взяли, причём оба, хотя случись что — ничем я помочь не смогу, ведь обратное превращение всегда происходит на рассвете, а тогда уже будет поздно. Жаль, что «прямое» куда как затейливее. Помню, ребята этому страшно удивились, а Жан, подумав, сообразил:

— Так вот почему иногда говорят, что оборотень на закате превращается, а иногда — что в полночь!

Хорошо бы, коли только так! Я несколько раз днём превращался[1]. Даже число превращений могло быть разным — от одного до трёх, к «астрономическому» полнолунию иногда добавлялись двое суток «визуального». В общем, я каждый раз начинал мысленно просить судьбу: пусть три дня, пусть в любое время, но чтобы всегда одинаково!

Когда мы остались одни, Стефан сообщил:

— Не дёргайся, сегодня всё равно ничего не будет. Даже если превратишься. Мы подумали и решили: сказано в полнолуние, значит в полнолуние. Для надёжности.

Легче мне от этого не стало. Траншан тоже нервничал, хотя и старался держаться бодро, и развлекал меня, как мог: сперва потащил собирать чернику, потом перекинулся и устроил «собачьи бои», в конце концов загнав меня на дерево. А когда стало ясно, что сегодня превращения не будет — нахально завалился спать. Я попробовал последовать доброму примеру, но не вышло. Обычно в эти дни меня по уши накачивали успокоительными — на волка не действовало, но хоть в человеческой ипостаси было легче. На этот раз о зельях нельзя было и помыслить, так что всю ночь я провертелся на ставшей исключительно неуютной лежанке, только временами проваливаясь в неверную полудрёму. А вот Стефану, кажется, удалось нормально поспать. Или вид делал?

Днём он куда-то ушёл, прихватив футляр и короб с Вóдами, а вернувшись снова потащил меня бродить по лесу. Да я и не сопротивлялся — сидеть на месте уже не было никаких сил.

На этот раз превращение произошло на закате, как только погас последний луч солнца. Когда всё началось, мы сидели на полянке у избушки — как обычно, нам совсем не хотелось лишний раз тренироваться в восстанавливающих заклинаниях, что непременно бы потребовалось, начни я превращаться в помещении. Стефан, научившийся улавливать начало превращения едва ли не раньше меня, тут же обернулся псом, и я как обычно успел ему позавидовать, прежде чем боль выворачивающегося наизнанку тела захлестнула сознание.

Боль отступала медленно. Пёс весело лизнул меня в нос, подбадривая и утешая, и я, как обычно, ответил ему коротким рычанием — мол, чего веселишься? Он оскалил зубы в откровенной усмешке и поманил меня за собой. В присутствии ребят в анимагической форме я не становился монстром, но и человеком не оставался — зверь, только более умный и менее свирепый. И звериным чутьём я ощутил беспокойство друга, но он не дал сосредоточиться на этом ощущении — коротко взлаял, позвал за собой и помчался по лесу, на ходу подпрыгивая, заставляя низко нависшие ветки елей осыпать меня иголками. Это была одна из наших обычных игр, я старался уворачиваться, но не больно-то получалось.

Набегавшись, он улёгся на залитой лунным светом полянке. Я пристроился рядом. Некоторое время мы просто отдыхали, наслаждаясь ароматами ночного леса, потом он поднялся:

— Пойдём.

Нет, это не была речь, звери не умеют разговаривать. Я-человек не смог бы рассказать, как мы понимаем друг друга. Но понимали. И сейчас он вёл меня к нужному месту, а по пути «говорил», что должен сделать одну вещь и я должен ему позволить это, потому что это для меня будет очень-очень хорошо, я же хочу, чтобы было хорошо, и чтобы больше никогда не было больно, правда? И я соглашался, что да, хочу, и пусть делает, и я буду стоять смирно, даже если будет на что злиться... потом он остановился и приказал:

— Стой. Закрой глаза и не шевелись.

Это была уже не просьба, это был приказ Вожака — приказ, который казалось невозможным оспорить, а уж тем более не подчиниться. Стефан так же мало любил приказывать, как и подчиняться приказам, но «не любил» — не значит «не умел». Всё же он вырос в семье, считавшей себя равной королям, и не то, что с молоком матери, а прямо с её генами получил умение властвовать. От смены ипостаси эта врождённая властность, кажется, только усилилась, так что я повиновался не задумавшись.

Траншан всё рассчитал. Даже направление ночного ветерка. Я только в последний миг почувствовал запаха смертоносного железа, успел ощутить опасность... и не помню, что было дальше. Или для меня уже ничего не было?

Первое, что я увидел очнувшись, была полная Луна, запутавшаяся в кронах деревьев. Я не сразу осознал, что смотрю на неё человеческими глазами. Впервые в жизни. Во всяком случае — впервые в сознательной жизни. Я не помнил, как это было когда-то.

Потом луну заслонила встрёпанная голова, и тревожный голос позвал:

— Ромен, скажи что-нибудь. Ну пожалуйста!

— Ты на Кузю похож — такой же лохматый, — сказал я. Он облегчённо хмыкнул и растянулся рядом. Тут же повернулся на бок, взял мою руку, сжал.

— Пусти, больно!

— Прости, — голос звучал странно хрипло, полузадушено. Он торопливо откашлялся и повторил. — Прости, я... понимаешь, мне... ты как себя чувствуешь?

Я попробовал определиться — как. Выходило, что абсолютно нормально, нигде ничего не болело, не считая исключительно неудачно упирающегося в поясницу сучка. Я подумал и сел. Голова слегка закружилась, но это сразу же прошло. Стефан тоже сел, тревожно глядя на меня — я скорее угадывал это, чем видел, луна почти скрылась за деревьями, и темнота стремительно сгущалась. Я мельком подумал, что в звериной ипостаси есть всё же что-то хорошее, и тут же устыдился этой мысли: она словно умаляла важность произошедшего.

Вспомнив, наконец, что Стефан ждёт ответа, я торопливо ощупал шею, не обнаружил там ничего нового и констатировал:

— Нормально. Разве что лёгкая слабость. Слушай, а почему так темно? Ты что, без света всё проделал?

Он облегчённо вздохнул и снова растянулся на траве. Блаженно потянулся.

— Не, я просто фонарь выключил. Луна яркая. Была. Идти сможешь?

— Я-то смогу, а ты?

— Смогу. Хоть и не хочется. Но лучше в дом вернуться, а то простудимся на земле — вот смеху-то будет!

Он был прав — несмотря на слабость, лежать голым на усыпавших поляну иголках мне совершенно не хотелось, да и ночная прохлада уже вовсю давала о себе знать. Я в сотый раз позавидовал анимагам — они-то вместе с одеждой перекидывались — и осторожно поднялся на ноги, к собственному удивлению, не испытав ни малейшего неудобства. Тело слушалось как обычно, даже голова больше не кружилась. Стефан тоже поднялся, страдальчески вздохнул и принялся собирать имущество. Я предложил помочь, но он только отмахнулся. Правда, футляр с мечом понести разрешил.

Фонарь мы всё-таки включили, под деревьями я уже вовсе ничего не видел, спотыкался на каждом шагу, да ещё и ноги все исколол. Хорошо, что идти оказалось недалеко. Стефан посмотрел было в сторону чайника, но раздумал и, едва пристроив короб на место, плюхнулся на лежанку:

— Ромен, там где-то молоко было...

Теперь, при нормальном свете, я увидел, насколько измученным он выглядит. И впервые позволил себе по-настоящему задуматься, какой ценой ему всё это далось. Зря — меня просто затрясло, стоило на минуточку представить себя на его месте. А он ещё меня успокаивал!

Я с огромным трудом взял себя в руки. Достал из холодильного шкафчика молоко, налил. Он жадно выхлебал две кружки подряд и чуть-чуть ожил. Посмотрел на меня внимательно:

— Ромен, ты чего так?..

Он осёкся. Такого ужаса на человеческом лице я не видел ни разу в жизни, даже там, на Тропе. Я резко обернулся, ожидая увидеть за спиной... не знаю, что, но что-то кошмарное. Там ничего не было.

Я вновь взглянул на Стефана — он бессильно привалился к стене, ужас ушёл с его лица, оставив какую-то совершенную опустошённость. Я торопливо обнял его за плечи, помог прилечь.

— Тебе нехорошо? Ты что-то увидел?

Я спрашивал даже не для того, чтобы получить ответ — просто хотелось, чтобы он хоть что-то сказал, слишком напугал меня этот странный приступ. Он чуть качнул головой:

— Нормально. Ничего. Ты поцарапался.

Ключицу действительно саднило, и я даже смутно вспомнил, где зацепился за сухой сук. Потянулся потрогать — на пальцах осталась кровь. Я автоматически подумал, что надо бы залечить и даже начал поворачиваться к тайнику, где мы оставляли палочки, но вдруг осознал, что должен был почувствовать Стефан, увидев кровь у меня на шее — и меня опять затрясло.

— Стефан... — в горле стоял комок, я никак не мог сформулировать ни одной связной фразы. — Ты... Прости меня, пожалуйста!

Его глаза изумлённо распахнулись, разом теряя опустошённость:

— За что? За то, что на колючку напоролся?

— За то, что заставил тебя пройти через такое!

Он слабо усмехнулся:

— Ой, Ромен, брось ты эту патетику! Ну да, паршиво было, но получилось же! Слушай, — он вдруг оживился и даже сел на лежанке, — я вот всё думаю: есть такие болезни, которые не лечатся ни магией, ни по-симплитски... погоди, как же называется?.. а, лейкоз. А если больного убить — ну, ножом, как положено, а потом воскресить, то болезнь ведь должна исчезнуть, нет?

— Должна, наверное... — не очень уверенно согласился я. Голос всё ещё слушался с трудом. — Только кто ж нам позволит на людях эксперименты проводить?

— На тебе ведь позволили! — отмахнулся он. — А добровольцы найдутся, от этой гадости умирать паршиво, медленно и больно, я читал. Только нужно сутки без лекарств... но можно ведь потерпеть, правда, если потом вылечишься?

— Я бы потерпел. Наверное.

— Вот видишь! А ещё бывают проклятия такие, от которых не сразу умирают, а снять нельзя — помнишь, Гамов говорил? Нужно будет завтра с ним обсудить. Жаль, конечно, что у Яги подробности не расспросили... что ли, ещё раз в гости напроситься? — он отчаянно зевнул, едва не вывихнув челюсть. — Всё, вырубаюсь. Ты бы тоже поспал… надо быть в форме для новых битв и свершений!

Выполняя собственный совет, он улёгся обратно и мгновенно уснул. Я стащил с него ботинки, укрыл и тоже забрался под одеяло, ощущая себя почему-то солдатом на привале. Может быть, из-за слов Стефана о битвах и свершениях. Хотя он был прав, конечно. У нас было оружие для самой правильной на свете битвы — битвы за человеческую жизнь. И мы не имели права от неё уклониться. Да и не хотели уклоняться.

На этой мысли, кажется, я и заснул. А залечить царапину забыл, конечно. Но это уже не имело ни малейшего значения.

[1] Напоминаем читателям, что есть варианты «восход Луны» и «астрономическое полнолуние».