Смейся, король, пока радость жива,
Пока клятв шальных не остыли слова,
И кубок любви молодого вина
Торопись осушить, пей до дна, допьяна!
Мчись вперед, пока крылья сильны и легки,
Замков твоих пока стены крепки,
И звезды небес, высоки, далеки,
Сверкают, как тайных надежд маяки.
Ты знаешь и ложь, и холодный обман,
И предательства липкий болотный туман,
И болит на душе от полученных ран.
Но жив ты, и вновь не прервется игра,
Пускай не понять, кто в ней друг, а кто — враг,
И вьется по ветру полуночный стяг,
Уходят друзья, растворяясь во мрак,
Но ждет королева, и звезды горят!
Горит-отгорает закатная даль,
Не грусти, королева, забудь про печаль.
Роз увядших и дней улетевших не жаль,
Унесет все ненужное нежный мистраль.
Хоть наряды твои из шелков и парчи,
И сапфиры в короне как звезды в ночи,
Но при свете неверном восковой свечи
Твой страх — твоя тень, и кричи-не кричи,
Все одно — ты же знаешь, ты помнишь про боль...
Где-то там далеко сероглазый король —
Твое солнце и счастье, твоя жизнь и любовь,
Вновь играет в войну со своею судьбой.
Так спеши, королева, и щедрой рукой
Раздавай свою милость забывшим покой,
Светоч дружбы дари тем, кто болен тоской,
Только помни: не пир ждет тебя, лютый бой!
(с) Lilofeya
______________________________________________________
За окном истаивает блеклый рассеянный свет декабрьского вечера. Сегодня весь день было пасмурно и сыро, серые тучи медленно ползли по низкому небу и стекали в свинцовые воды моря, по стеклу беспрестанно стучал холодный дождь. Деревья выглядят продрогшими, жалкими, даже могучие столетние дубы и стройные красавцы-клены. Старые яблони и груши шуршат мокрыми листьями и словно просятся в тепло и уют маленького дома на холме на морском берегу.
Драко останавливается в дверях кабинета и невольно улыбается.
Его солнце в ненастье. Гермиона. На голове птичье гнездо из пышных волос, небрежно сколотых одной длинной деревянной шпилькой. Из одежды — только его любимая рубашка, конечно же, большая и потому сползшая с одного плеча. Она качается на стуле, опасно наклоняясь далеко назад и не замечая этого, потому что все внимание занято какой-то бумагой. Ноги в пушистых тапочках притопывают по паркету, отталкиваясь. Камин едва тлеет, стол завален исчерканными свитками, гримуарами. Молочно белеет осколками разбитый магический шар, среди осколков серебристо поблескивают очередные магловские штуковины, в которых он ни черта не смыслит, а волшебная палочка Гермионы раздраженно пускает золотистые искры.
Ясно, значит, опять увлеклась штудиями пыльных талмудов, занимающих почетные места в книжных шкафах. И не приведи Мерлин, если Драко переставит местами, скажем, «Загадки Времени и Пространства» Паремиуса Темпорари и «Социально-политическое устройство тролльей общины в аспекте современных этнокультурных исследований» Вздрызга О’Гири… А бесценный Живоглот дрыхнет на стопке бесценных талмудов, видимо, снятых с полки и не поместившихся на столе, и ничего ему за это не будет. Несправедливо!
— Чем это вы занимаетесь, миссис Малфой? А ужин готов? — грозным тоном вопрошает Драко.
— ? Ай!
Стул опрокидывается, бумаги вспархивают в воздух вспугнутыми птицами, Живоглот недовольно приоткрывает один глаз.
— Напугал! — негодует Гермиона, поднимаясь из-под стола, — не смей больше так делать!
Драко смеется и целует жену, стягивает перчатки, скидывает мантию.
— Очень уж был велик соблазн. Все-все, больше не буду.
Гермиона прижимается к нему, делает глубокий вдох.
— От тебя пахнет морозом и хвоей, так славно... и так странно, когда здесь целый день дождь.
— Да, в Лондоне снегопад, и всюду колокольчики, еловые венки, омела, красные ленты и магловское столпотворение. Скоро маглы начнут готовиться к Рождеству с лета.
— Рождество — самый чудесный праздник и не говори, что в детстве ты его не ждал!
— Нет, я всегда с нетерпением ждал своего дня рождения, потому что был точно уверен в том, что подарки мне подарят родители и родственники, а не какой-то подозрительный старик, разъезжающий по воздуху на санях с упряжкой оленей и проникающий в дома по ночам. Понимаешь, мой скептичный ум никак не мог взять в толк: как летают олени? Вот метла — это понятно, драконы, фестралы и гиппогрифы — тоже. Но почему олени? И почему Рождественский Дед не может приходить и дарить подарки утром, или днем, или вечером? Почему ночью?
Гермиона стонет от смеха.
— Ты невыносим!
— Но ты же меня как-то выносишь.
Гермиона сдувает с раскрасневшегося лица мешающую прядь, и Драко снова хочется ее поцеловать.
— Как у тебя дела с рудниками?
— Не напоминай, моя волшебная палочка дрожит от нетерпения, желая превратить этого треклятого гоблина во что-нибудь мелкое, безобидное и не столь вонючее!
Они ползают по полу, собирая разлетевшиеся листы. Странно, а ведь это не пергамент, магловская бумага.
— Что это?
Гермиона с торжествующим видом помахивает листами, скрепленными вместе и украшенными фиолетовыми печатями и подписью-завитушкой.
— Помнишь, я говорила, что американские маги заинтересовались моими заклятьями по зачарованию магловской техники? Так вот, это — компетентное заключение об их оригинальности, это — патент международного уровня, а это — соглашение между мной и американцами на продолжение работы по дальнейшему усовершенствованию.
— А это не опасно? Стоит перестраховаться. Лорд может обратить внимание… — Драко усаживается на стул и внимательно просматривает документы, бесцеремонно подвинув стопку книг на полу, с которых, не удержавшись, скатывается Живоглот, хрипло муркнувший и одаривший его возмущенным взглядом.
— На что? — перебивает мужа Гермиона и хитро щурится, — мистер Малфой, сдается мне, вы несколько недооцениваете свою супругу, «одну из умнейших и талантливейших колдуний нашего времени». Так, кажется, выразился Лорд, давая интервью Скитер для ее дурацкой книги? Конечно же, я приложила немало усилий, чтобы авторство этих, несомненно, важных, опасных, и я бы даже сказала, имеющих огромное футурологическое значение, заклятий никоим образом не могло быть приписано миссис Драко Малфой. При переговорах с американцами, которые осуществляются исключительно с помощью буревестников дальних полетов, я выступаю под именем мисс Джеанны К. Лоулинг в качестве адвоката настоящего изобретателя, некоего мистера Вендела Уилкинса, проживающего в Австралии. Сумма, причитающаяся по договору и патенту, проценты с применений в дальнейшем будут переводиться на счет в австралийском банке на его же имя, а затем по происшествии некоторого времени я аккуратно и незаметно переведу их на наш счет в Грин-Готтсе или каком-нибудь швейцарском банке. К тому же по соглашению, заклятья будут выпущены минимум лет через пять. И я не думаю, что Лорд на что-то там обратит внимание. Как видишь, все продумано. Глотик, не надо рвать обивку.
Драко хмыкает, приподнимая брови в недоверчивом удивлении.
— Ты думаешь, все получится? Живоглот, брысь, перестань!
— Получится, — Гермиона лучезарно улыбается, — я даже не сомневаюсь! Глотик, ты же подавишься ватой.
— Милая, ну зачем тебе это? Ведь не из-за денег же? — Драко невольно присвистывает, посчитав количество нулей, — хотя, признаю, сумма весьма и весьма внушительная. Живоглот, мерзкая тварь, это моя нога, а не кресло!
— А почему, ты думаешь, она внушительная? — Гермиона становится серьезной, — через несколько лет эти заклятья будут стоить в разы дороже, потому что, на мой взгляд, сочетание магии и магловской техники имеет огромные перспективы. И американцы это прекрасно понимают. Они практичны, расчетливы, неохотно идут на риск. В аппарате президента магического сообщества работает огромный штат прорицателей. Честно говоря, прорицание не было моим любимым предметом в Хогвартсе, но признаю, что уровень мастерства американских пифий и оракулов на порядок выше наших. У них очень высокий процент точности прогнозов. Поэтому американские маги не выбрасывают деньги на ветер, а если вкладываются в какое-нибудь сомнительное с первого взгляда дело, значит, они заранее проконсультировались с экспертным прорицателем, и предприятие почти стопроцентно будет иметь успех. Почитай эти письма. Мистер Колдуотер, глава патентного бюро, просто в восторге и просит и в дальнейшем быть с ними на связи. А почему мне это нужно? Честно говоря, я считаю, что оттого, что магловские технологии войдут в нашу жизнь, мы только выиграем. Ты же не закоснелый консерватор и понимаешь, что волшебный мир слегка заплесневел в своей закрытости. Мы тащимся в будущее, маглы в него летят. И когда-нибудь, через несколько десятков лет, маги и маглы будут открыты друг для друга. Это неизбежно, так почему бы не сделать несколько шагов к этому сейчас? Глотик, ну зачем так делать? Иди ко мне.
— Слышал бы тебя Лорд, — усмехается Драко, — для него маглы — значит, нечто презренное, ничтожное и отвратительное. Живоглот, делаю последнее предупреждение, иначе совершишь полет в окно.
Гермиона задумчиво прохаживается по комнате с Живоглотом на руках. В наглых зеленых глазах книзля откровенное торжество и почти человеческая усмешка.
— Лорд упорно цепляется за обломанную ветвь чистокровной семьи своей матери и не хочет признать, что Он — полумагл. Он давно отрекся от мира маглов, и этот мир в свою очередь отверг Его. Он, мне кажется, живое олицетворение средневекового волшебства — упрямого, традиционного, косного, не впускающего ни малейшей свежей струи. Маглы и маги — на Его взгляд, это две разные расы, два пути эволюции. Но это в корне неверно. Слабость Лорда в том, что он фатально недооценивает маглов. Все время муссируются слухи, что Он собирается подчинить магловскую Великобританию. Но, Драко, ты же понимаешь, это невозможно! Просто невозможно! У волшебников палочки, смертельные заклятья, дементоры, вампиры, оборотни, великаны, в конце концов, но у маглов есть такое оружие, которое просто сотрет все это в прах. Никто не успеет и опомниться, как все будет кончено. Поверь, уж я-то знаю. Мир маглов был жесток и опасен еще в те времена, когда Том Реддл только поступил в Хогвартс, а сегодня он стал еще опаснее. Знаешь, если мы не наладим полноценное сотрудничество с маглами, в скором времени, не их, а нас надо будет спасать от них. Наши войны наносят по ним удары, а войны их мира нас уничтожат. И будет один мир, серый, ядовитый и лишенный чудес. Возможно, сейчас Он начал понимать, что лучше не трогать маглов, этот спящий вулкан, что безопаснее сосредоточиться на мире магическом. Впрочем, не знаю… Да и кто знает, что творится в голове Лорда? Может, там ждут своего воплощения мысли о мировом господстве, а может, Ему просто нужна пара шерстяных носков? — внезапно заканчивает Гермиона.
Драко, запрокинув голову, хохочет и с нежностью целует ее в висок, сдувая каштановую прядь.
— Ты просто чудо! Лорд в думах о паре теплых носков? Не думаю, чтобы кто-то из нас мог такое допустить даже в самых безумных предположениях. Тролль бы тебя побрал, адский книзль, ты у меня точно дождешься! — он отшатывается, держась за поцарапанный подбородок.
Живоглот спасается бегством, но на пороге оглядывается и, удостоверившись, что его не преследуют, удаляется медленно и важно, с торжеством задрав пушистый хвост. Отсмеявшись, Гермиона залечивает царапину Драко и аккуратно складывает бумаги в папку.
— Ты не забыл, что нужно съездить в Дравендейл? Там опять разбушевались привидения, их видели даже маглы.
Драко стонет, хватаясь за голову.
— О-о-о, только не это! Опять стирать память нескольким десяткам идиотов, которые очутились не в том месте, не в то время, и утихомиривать других идиотов, которым, видите ли, стало скучно! Послушай, может, ты съездишь одна? Да и тебя эти летающие и действующие на нервы останки слушаются лучше.
— Драко, это твоя обязанность. Между прочим, эти идиоты — твои предки.
— Знаешь, сколько раз я жалел об этом? При каждой жалобе Инспекции по делам загробного существования. За прошлый год их было пятнадцать!
— Вообще-то семнадцать. Хорошо, я съезжу одна, но ты у меня в долгу.
— Некоторую часть готов выплатить сегодня же ночью, авансом, — расплывается в широкой улыбке Драко, — остальное — по вашем возвращении, миссис Малфой.
— Ну тогда набегут такие проценты, — Гермиона не менее лукаво усмехается, — и ваш долг все равно не будет покрыт, мистер Малфой. Ох, чуть не забыла — завтра мы должны быть в Малфой-Менор, твоя мама затевает предрождественскую уборку. В следующую пятницу — крестины у Боулов, домовики с приглашениями уже действуют на нервы твоему отцу. А через две недели мне нужно в Лондон. Зайду в Грин-Готтс, потом к родителям, так давно у них не была.
Ее лицо вдруг становится озабоченным, и на нем проявляется чувство тревоги, смешанное с виной. Драко осторожно начинает:
— Почему бы тебе…
— Нет! — ответ Гермионы категоричен, от резкого движения ее едва успокоившаяся волшебная палочка падает на пол, снова сердито высекая золотистые искры.
Она медленно поднимает палочку и вертит ее в руках.
— Ты прекрасно знаешь мое мнение. Если я сейчас наложу на них заклятье и где-нибудь спрячу, это обязательно привлечет Его внимание.
— А может быть, нет? — Драко хмурится, — чем дольше ты оттягиваешь, тем больше изводишь себя беспокойством за них.
— Мы сильны своими слабостями, не я это сказала, а кто-то очень умный, — вымученно улыбается Гермиона, — а я всего лишь безответственная эгоистка, рискующая собственными родителями для того, чтобы раз в пару месяцев на пару минут забежать домой, переполошить маму, расстроить папу. А я ведь даже на нашу свадьбу не пригласила их, сказала, что нельзя… Давай не будем об этом, ладно?
Драко молчит. Она права, конечно. Опасно ее родителям оставаться в Лондоне, в любую минуту к ним могут наведаться дементоры, вампиры, инферналы. Зачем? Да хотя бы просто для того, чтобы Гермиона не забывала, на ЧЬЕЙ она стороне. Для Лорда шантаж так же прост и естественен, как темное волшебство. Но не менее опасно, если Гермиона наложит на родителей чары и отправит в другой город, другую страну или даже на другой континент. Лорд в силу своей сверхмнительности и недоверчивости сразу заподозрит неладное и найдет способ добраться до них. Драко понимал, ей трудно было расстаться с родителями, не иметь возможности видеть их хоть изредка, потому что тогда, наверное, исчезнет последняя светлая нить, связывавшая ее с той Гермионой Грейнджер, которая жила на свете до того, как в темном переулке захолустного городишки появились Пожиратели Смерти. Она любила отца и мать и в то же время каждую минуту предавала их, подставляла опасности их жизни…
Плохо. И с каждым днем не становится лучше. И надо как-то с этим справляться. Впрочем, ему легко так думать. Не его Темный Лорд дарит таким пристальным вниманием, доходящим до маниакального. Не его родители — обычные маглы, не способные защитить себя. Не его друзья — вне закона. И не ему пришлось перевернуть свой мир с ног на голову, научиться лицемерить, за каждой улыбкой видеть оскал, в каждых глазах читать фальшь, день за днем надевать тяжелые цепи горечи от собственного бессилия, заковывать тело в стальные латы безысходности, кутаться в железный плащ страха, а лицо неизменно закрывать забралом обмана. Это все пришлось делать Гермионе. Ей, выросшей среди людей, которые верят в торжество справедливости и добра, невыносимо тяжело жить в мире двойной правды и двойной лжи, где нужно улыбаться и прятать истинные мысли и чувства под маской лицемерия и льстивого почитания. Но они сами сделали свой выбор, она пошла за ним по этому пути. Теперь уже не свернуть. Сколько раз он удивлялся силе, таящейся в этой женщине! Она словно нежный цветок, смущающийся от легких поцелуев ветра, но со стальной сердцевиной внутри, которую ничем не сломить! А ему лишь оставалось с затаенным восхищением чувствовать и принимать ее любовь, стараться оберегать ее, дарить ей свою любовь, чтобы у нее были силы идти дальше.
— Я люблю тебя, — шепчет он, — ты просто не представляешь, как сильно я тебя люблю! Люблю твои глаза, и волосы, каждый твой волосок, и твой смех. Люблю тебя целовать и чувствовать тепло твоих рук. Люблю, как ты смешно морщишь нос и чихаешь. Даже твоего ненормального книзля люблю, потому что он твой. И вообще, к дементорам ужин! У нас есть более интересные дела, ведь ты не просто так встречаешь мужа в одной рубашке, верно?
Она запрокидывает голову, принимая его поцелуй, и в влажно поблескивающих глазах ее, кажущихся сейчас совсем темными, почти черными, он видит свет.
И он безумно счастлив от того, что этот свет появляется, только когда она смотрит на него.
* * *
Гермиона вместе с Нарциссой совершает обход Малфой-Менор. Посмотреть, в каких комнатах и залах надо произвести ремонт, в каких — навести чистоту (домовики просто физически не успевают ежедневно убирать весь огромный замок), вывести неизбежно заводящихся волшебных паразитов и вредителей.
— Конечно, это можно поручить домовикам. Бернард каждый год ворчит, что я занимаюсь не своим делом, — объясняет свекровь, все еще непривычная в простом темном платье, с волосами, собранными в тугой пучок на затылке, ловко орудующая волшебной палочкой в тяжелых портьерах, чтобы найти докси, сама передвигающая кресла и столы в поисках гнезд брауни, деловито выстукивающая шкафы для проверки на боггартов.
— Но если все время сидеть на диванах с чопорным видом, сложенными руками и, ни на йоту не отступая от этикета, беседовать о природе и погоде, позеленеешь от скуки. А ведь можно узнать много интересного о замке! Лет пятнадцать назад я наткнулась на галерею, на стенах которой висели картины, меняющие сюжеты. Помню, когда я вошла, на них было изображено море, слышались крики чаек, отчетливо пахло солью и йодом, даже дул бриз, мне растрепало прическу. А потом почему-то появились портреты каких-то ужасно толстых и важных магов, посчитавших своим долгом прочитать мне лекцию о законах перекрестной и параллельной трансгрессии. Я сбежала на пятой минуте. Кстати, смотри-ка, в этих комнатах опять завелись шотландские гремлины. Видишь норы в углах наверху? И в прошлом году были, откуда берутся, ума не приложу. Мерлин, Фиона! Что ты тут делаешь?
— Продолжаю стенать и оплакивать свое загробное существование, — невозмутимо ответствует фамильное привидение, выплывая из кедрового гардероба с украшенными перламутром дверцами.
Нарцисса вздыхает и продолжает:
— Обычно на Малфой-Менор уходит не меньше недели, на Дравендейл — не больше дня. Там слишком много привидений, поэтому паразиты появляются редко, они почему-то не любят нежить.
— Нежить! — вопит Фиона, в театрально-наигранном гневе летая по комнате, — осмелюсь напомнить, одна из нежитей находится здесь и все слышит! Нельзя ли быть немного потактичней? Я не хотела стать привидением, меня заставили!
— Прекрати, Фиа, — фыркает Нарцисса, взмахом палочки уничтожая нечто многоногое и омерзительно склизкое, — все знают: Остаться или Уйти — добрая воля каждого. Итак, Гермиона, когда-нибудь на тебя ляжет эта обязанность, поэтому сейчас смотри и запоминай. Не буду учить, как справляться с боггартами и прочими, ты это умеешь лучше меня. Но ты должна хорошо знать и главное, понимать Малфой-Менор, ведь это единственный замок в своем роде. Когда бродишь по нему днями, невольно начинаешь задумываться о многом, как будто это он нашептывает тебе свои мысли.
Фиона продолжает бурчать себе под нос, а Нарцисса, привычно не обращая внимания, идет дальше. Залы, комнаты, гостиные, галереи, лестницы, башни… как же все-таки велик замок!
— Оружейная, — Нарцисса с натугой тянет скрипучую дверь, Гермиона помогает ей, — всегда поражалась количеством хранящегося здесь оружия. И ведь оно совершенно бесполезно в наши дни!
— Дань традиции, — поясняет Фиона, высовываясь из шкафа со стеклянными дверцами, за которыми тускло поблескивают хищно изогнутые восточные сабли, — но раньше это было актуально. Все благородные маги обязаны были владеть холодным оружием. По семейным преданиям, одним из лучших дуэлянтов своего времени был Альдус Малфой, который так превосходно владел шпагой, что во время дождя на него не падала ни одна капля. Он повздорил с Элвином Слизерином, праправнуком небезызвестного Салазара, и вызвал его на поединок. Но то ли Слизерин струсил, то ли Альдус невовремя скончался, однако та историческая дуэль так и не состоялась. Впрочем, говорят, что Слизерин владел шпагой хуже, чем домовик, и поэтому поспешил объявить, что дуэли на волшебных палочках куда благороднее, чем грубое магловское топтанье с заточенными железяками. Кстати, любимая шпага Альдуса имела даже собственное имя — «Леди Неотразимость», и висит теперь во-о-о-он на той стене, да-да, та, что с золоченой рукояткой, или, как это называется, гардой. О, а на моей памяти, Фергус Малфой, брат моего мужа Филиппа, дрался на рапирах с Галахадом Дамблдором из-за зеленоглазой красавицы Фенеллы Певерелл. Они дрались прямо на каменных плитах, что устилают двор Дравендейла, был такой чудесный и благородный поединок, а закончилось все трагедией — Фенелла предпочла им какого-то заезжего мага, а два незадачливых кавалера с горя устроили примирение во всех дублинских пабах и утонули в бочке со старым добрым огденским. А вот когда…
— Она знает великое множество подобных историй, — шепчет Нарцисса, — и может рассказывать часами. Если мы будем стоять и слушать, то не закончим и к Пасхе.
За шкафами с оружием свили свои гнезда из пыли брауни, щерящие острые зубки, и им приходится потрудиться.
— Вот так! — удовлетворенно кивает Нарцисса, когда последний брауни, шустро карабкавшийся по каменной стене, лопается, как мыльный пузырь, и пыль гнезда всасывается в ее палочку.
Фиона, не перестававшая бормотать, брезгливо отлетает подальше.
— А теперь дальше. В Зал Воспоминаний заглянем попозже, не люблю туда заходить. А вот сюда, пожалуй, надо.
Гермиона невольно ахает.
Пустой гулкий зал, почти такой же огромный, как Церемониальный. Высокие окна, зауженные сверху, зеркала между ними, застекленный купол потолка наверху. Свет проникает через бесчисленные окна, преломляется в зеркалах, своей формой и рамами похожих на те же окна, создавая иллюзию бесконечного простора, льется с прозрачного купола, дробится на блестящих отшлифованных плитах мраморного пола. Они с Нарциссой отражаются в зеркалах десятки, сотни раз в потоках света, окружающего, обволакивающего их подобно роскошной мантии, золотящего волосы, чудесным образом делающего лица каким-то возвышенными, тонкими, одухотворенными. По крайней мере, когда Гермиона взглядывает в ближайшее зеркало, то долго не может отвести глаза, настолько прекрасным и чужим кажется собственное отражение.
Ровно посредине зала, в сердцевине каменного цветка, образованного прихотливым подбором мраморных оттенков, под столпом света с потолка стоят старинные клавикорды. Такие Гермиона видела только в магловском кино. Крышка открыта, обнажая ряд клавиш, среди которых белые тронуты заметной желтизной. На инструменте небрежно раскиданы ноты, точно ждущие, чтобы их пролистала чья-то рука.
— Здесь я еще не была.
Нарцисса кивает, обводя зал взглядом.
— Здесь редко кто бывает. Это зал Аметисты.
— Аметистовый?
— Нет, Аметисты. Так звали одну из сестер Амариллиуса Малфоя. Его портрет в галерее находится в дальнем углу, потому что у него был страшно брюзгливый характер. А Аметиста…
— Нет, позволь, я расскажу! — нетерпеливо вклинивается Фиона, — это моя обязанность, как семейного привидения, повествовать о родовых тайнах!
Нарцисса пожимает плечами, и Фиона важно плывет вдоль зеркал и окон, кокетливо обмахиваясь своим призрачным веером.
— Алайна и Ариадна, дочери Уилфрида Малфоя и сестры Амариллиуса Малфоя, были настоящими чистокровными леди-волшебницами — щебетали по-французски, обожали балы, наряды, ненавидели какого-то корсиканца по прозвищу Lе petite caporal (кстати, до сих пор ломаю голову, кто бы мог это быть), не любили грязнокровок и слишком умные книги, кроме готических романов. А их третья сестра, Аметиста, была в высшей степени странной девочкой. Она, в отличие от сестер, имела глупость родиться дурнушкой, и притом очень долго все были уверены, что она сквиб. Но это, к счастью, не оправдалось. В восемь лет Аметиста доказала, что она колдунья — рассердившись от насмешек сестер, наколдовала ураган, который едва не снес весь замок. Помню, как дрожали стены от порывов ветра. Поверьте, даже мне было страшно! После этого родные успокоились. А странность Аметисты была вот в чем — она так мало разговаривала, что порой родные даже забывали, как звучит ее голос, и с детства днями напролет играла на клавикордах в этом зале, отделанном так именно по ее просьбе. Дни и ночи, закаты и рассветы, весны и осени эта девочка проводила здесь, и я слышала музыку, вырывавшуюся из-под ее маленьких белых ручек. Музыка была ее голосом, ее душой, переполняла ее, как драгоценное вино. Зимой здесь нередко бывало так холодно, что из ее рта шел пар, но она все играла и играла, не чувствуя ни объятий холода, ни бега времени. В семнадцать лет она была так же худа и некрасива, как и в одиннадцать, и светские кумушки нередко с фальшивым сочувствием кудахтали, что ей суждено остаться старой девой. Но Аметисте было все равно, что говорят о ней, она и за стены-то Малфой-Менора выходила редко. Семья привыкла к тому, что из этого зала почти все время слышатся звуки музыки, и поэтому, когда однажды клавикорды замолкли и молчали почти день, забили тревогу. Зал был пуст, Аметисты в замке не было, хотя его обыскали с чердака до подземелий самым тщательнейшим образом. Решили, что она сбежала из дома и в конце концов все равно объявится, но до смерти Уилфрида, до смерти Амариллиуса, Алайны и Ариадны, да и после тоже, никто не появился, не тронул вновь клавиши клавикордов.
— Что же с ней случилось? — тихо спрашивает Гермиона, завороженная этим залом и историей Фионы, — ты ведь знаешь, правда?
Призрак останавливается напротив зеркала, но не отражается в нем.
— Знаю. Только я одна и знаю. Я говорила им, и хотя мне эти напыщенные глупцы не поверили, все начали бояться этого места. Молчунья Аметиста, я любила ее и не могла себе позволить ложь. Однажды ночью в полнолуние, когда зал был полон лунного света, такого густого, такого плотного, что, казалось, его можно было зачерпнуть горстью, когда луна сияла с высоты, блистала в каждом зеркале, ткала серебристо-синие нити своего неведомого и опасного волшебства, Аметиста вдруг прервала игру. Она встала, подошла к зеркалу и очень долго вглядывалась в глубь бесконечного коридора, в эту таинственную анфиладу отражений. А потом… потом она тихо рассмеялась и сказала (это были ее первые слова после без малого трех месяцев молчания): «Наконец-то!». И не успела я отозваться, как девочка шагнула в зеркало и растворилась в нем. Как будто и не было ее вовсе. В зеркалах по-прежнему сияла луна. Я видела это так четко, так ясно, как вижу сейчас вас. Когда я рассказала, что случилось, семья испугалась. Хотя старый Уилфрид продолжал твердить, что все это чушь, и когда-нибудь его младшая дочь вернется, но он запретил остальным бывать здесь, а после него запретил Амариллиус, после — его сын. Потом история забылась, но страх все равно остался. Аметиста ушла в Зазеркалье, и никто ее больше никогда не видел на этой земле. Очень редко только я одна замечаю странные тени в глубине зеркал, но это всего лишь тени.
Гермиона чувствует дрожь во всем теле и невольно стискивает сильнее палочку в руке.
— Возможно, она — Потерянная Душа, а возможно — одна из Дочерей Вечности…
— Кто это? — одними губами спрашивает Гермиона, — никогда не слышала.
Внезапно появляется домовик, заставив вздрогнуть от неожиданности и ее, и Нарциссу.
— Прошу простить. Госпожу ждет сестра, госпожа Беллатриса.
— Белла? — хмурится Нарцисса. Сестра в последнее время редко бывает в Малфой-Менор, а если появляется — едва ли не из камина начинает укорять за недостаточное почтение к Лорду, невнимание к Его идеям, за то, что Нарцисса манипулирует мужем и сыном, не позволяя им в полной мере служить Господину. После ее визитов у Нарциссы остается тягостное и неприятное чувство того, что она говорила не с Беллой, а с неким существом, похожим на нее лишь внешне, полностью зависимым от Лорда, живущим и дышащим только Лордом.
— И еще. Молодой господин сильно кричал, ругался с кузеном Юбером. Они почти нацелили палочки друг на друга.
Гермиона невольно вскрикивает.
— Нет-нет, молодой господин ничего не сделал, — частит домовик, — теперь все хорошо. Кузен Юбер удалился очень злой.
— Не беспокойся, я сейчас выясню, что у них произошло, — Нарцисса со вздохом потирает лоб, — уверена, ничего серьезного. Драко и Юбер никогда не ладили. Наверное, Драко надоел затянувшийся вояж Юбера, и он в не очень вежливых выражениях предложил ему возвращаться домой. Мой сын, к сожалению, иногда бывает резок и нетерпелив. Где Белла и Драко?
— Бернард проводил госпожу Беллатрису в библиотеку, а молодой господин в своих комнатах.
— Гермиона, здесь все чисто, я просто хотела показать тебе этот зал. Ты пойдешь дальше или подождешь меня?
— Пойду, я буду в этом крыле, если вы недолго.
— Надеюсь.
Фиона парит где-то под потолком, почти незаметная при свете.
— Фиа, идем? Как думаешь, что там было у Драко с Юбером?
— Идем, cara mia, — послушно прилетает призрак, явно польщенный тем, что Гермиона уделяет ей внимание, — Юбер гадкий злобный слизняк, и Драко еще в детстве устраивал ему выволочки. Ничего страшного не произошло бы, даже если они устроили магическую дуэль. Этот трусоватый французишка вначале притворился бы, что что-то не так с его палочкой, а потом, высокомерно задрав нос, предложил ничью. Бедняжка Линда, ни ее сын, ни ее внук не унаследовали ее характера. Я всегда говорила, что ее нрав тверд, как драконья чешуя, а язык острее, чем когти грифона.
Гермиона уже спокойно смеется.
— Мне тоже не нравится Юбер. У него глаза вечно подернуты пеленой презрения. Давай не будем больше об этом слизняке. Так что же такое «Потерянная Душа» и «Дочь Вечности»?
— О них не говорят вслух. Лучше почитай Бидля, — таинственно советует призрак.
— Я читала.
— О, нет, не сказки этого старого вруна, а легенды, записанные им, когда он путешествовал по всей Британии. Да-да, почитай, а пока ни слова, тссс!
Гермиона усмехается, выходя из зеркального зала. Фиона иногда любит напустить вид, как будто ей известны все тайны мироздания.
Зал Воспоминаний также пуст и чист. Она уже давно знает, как следует управляться с зачарованным кристаллом, и как опасны бывают собственные воспоминания, засасывающие в свой иллюзорный, но как будто бы реальный мир. Фиона летает по залу, огибая кристалл, висящий под потолком.
— Слава пресвятой Сибиале, Драко уже не заходит сюда. Ты умница, cara, что сумела вернуть его.
Гермиона на всякий случай заглядывает в углы.
— Он вернулся сам. Фиа, Нарцисса каждый год устраивает подобные уборки?
— Да, обычно вообще-то перед Пасхой, перед Рождеством реже.
— Почему же тогда она не звала меня раньше?
— Не знаю. Может быть, потому что раньше ей это не составляло труда, а теперь она быстро устает, и волшебство дается ей все хуже?
— Она больна?
— Не знаю, cara, вроде бы, нет, но мне кажется, она как-то странно исхудала в последнее время. О, то есть я не имею виду, что она перестала есть, села на диету или что-то в этом роде. Просто она как будто тает, понемногу, медленно, почти незаметно. Я не смогу тебе объяснить так, как вижу это сама, у привидений несколько иное зрение.
Гермиона обеспокоенно постукивает палочкой по руке.
— Что же с ней происходит? Мистер Малфой разве ничего не замечает?
— Наш Люциус днями пропадает в Министерстве, работая в честь и на славу своего Господина, — фыркает призрак, — он так занят, что домовики носят ему обед прямо в Министерство. Поражаюсь его преданности этой змееподобной личности.
— И все-таки…
— Нарцисса никогда не жалуется и ничего не просит, а если ты спросишь ее о здоровье, неизменно услышишь: «Прекрасно, благодарю вас, не стоит беспокоиться». Это воспитание настоящей леди. Впрочем, она и уродилась такой, тут уж ничего не поделаешь.
Гермиона молчит, выходя из зала, идет по коридору медленными шагами в сопровождении Фионы.
— Они такие… особые, — наконец произносит она.
— Кто?
— Мистер Малфой. Миссис Малфой. Драко. Все те, кто носит и носил фамилию Малфой. Они похожи на свой замок — такие же неприступные и величественные, надменные и гордые. В голову даже мысли не приходит о том, что они могут быть в чем-то уязвимы. Они скрывают в себе столько тайн, что каждый раз диву даешься, открывая что-то новое. Они не впускают чужих в свой круг, им глубоко безразличны те, кто их не интересует. Они самодостаточны. Но это только кажется, потому что они заставляют всех так думать. Раньше, еще учась в Хогвартсе и сталкиваясь с Драко, я даже представить не могла, что он может быть таким, каким я знаю его сейчас. Я посчитала бы, что мне бессовестно лгут, если узнала, что Нарцисса Малфой сама занимается уборкой своего замка. И уж точно я бы расхохоталась, услышав, что Люциус Малфой, Пожиратель Смерти, искренне любит свою семью и никогда даже не кривится, когда миссис Малфой выносит ему свое очередное кулинарное творение.
Фиона улыбается немного грустно и понимающе.
— Малфой — это не только фамилия, это род, имеющий более, чем тысячелетнюю историю, которая накладывает на него свои обязательства. Это положение в обществе, это образ жизни, это древняя родовая магия. Cara mia, ты тоже Малфой, не забывай об этом.
— Да, — задумчиво отвечает Гермиона, — я тоже…
— К госпоже пришли, — на этот раз перед ней появляется домовичок со смешно встопорщенными ушками, — госпожа Миллисента. Очень просила принять.
— Миллисента? — удивленно переспрашивает Гермиона, — ты не ошибся, Пинки?
Миллисента Буллстроуд, вернее, Нотт, просит принять?! Что случилось?! Да они с ней едва ли парой десятков слов обменялись за все время знакомства.
— Нет, госпожа. Пинки хорошо знает госпожу Миллисенту.
Действительно, в маленькой приемной гостиной с дивана тяжело поднимается Миллисента Нотт. Немного помедлив, она здоровается.
— У тебя какое-то дело ко мне? — холодно спрашивает Гермиона, вдруг про себя вспомнив, что она тоже Малфой.
— Да, — молодая женщина нерешительно садится обратно, — я… не могли бы мы встретиться где-нибудь в другом месте, не в Малфой-Меноре? Это очень важно.
— Зачем?
— Это важно, — повторяет Миллисента, отводя взгляд, — клянусь, если бы могла, я бы все рассказала сейчас.
Гермиона удивленно поднимает брови.
Странная просьба. Странный просящий тон. Интригует и в то же время настораживает.
— Нет, ничего такого, — словно прочитав ее мысли, говорит Миллисента, — просто мне… нам нужно поговорить кое о чем.
— Я должна тебе поверить?
— Клянусь моим ребенком, это просто одна встреча. Для тебя не будет ничего опасного, неприятного или дурного. Да и что я могу сделать тебе? — в голосе Миллисенты уже почти умоляющие нотки, — только поговорить.
Когда-нибудь доверчивость выйдет ей боком.
— Хорошо. Где?
Облегченный выдох.
— Завтра, если ты согласна. В центральном парке города Лохернхед.
— Это где? — изумляется Гермиона, — а нельзя где-нибудь в знакомом месте?
— В Шотландии. Маленький город, там нет магов. Боюсь, в знакомом месте не получится.
Все страньше и страньше, как выражалась самая знаменитая девочка Англии. Что хочет Миллисента? Ей не по себе, и она явно что-то скрывает. Ладно, все узнаем при встрече. Драко говорить об этом, наверное, не нужно. Зачем зря его беспокоить? Он и так в последнее время слишком много нервничает из-за своего рудника, на котором орудует мошенник-гоблин. А теперь возвращаемся к уборке, Нарцисса все еще занята с Беллатрисой, дел непочатый край.
И еще — нужно обязательно узнать, что происходит со свекровью. Если Фиона заметила что-то неладное, значит, и в самом деле что-то с ней не так…
* * *
— Мам, мама! Я видел фею! Настоящую! Правда-правда! Почему «Не может быть»? Она была там! Сидела на веточке, и у нее были крылышки! Как у бабочки, и они сверкали! Фея была очень красивая и совсем маленькая. Нет же, ма, я не вру! Почему ты мне не веришь?
В голосе ребенка, мальчика в смешной шапочке с козырьком, звенит обида. А его мать сидит на скамейке, погруженная в глянцевый женский журнал, и равнодушно-отстраненно отвечает, что «врать нельзя, Роджер, у тебя всегда глупые фантазии, будь добр, не носись, как сумасшедший, покорми лучше голубей, зачем я покупала булку, тратила лишние пенсы?»
Гермиона, уже полчаса прогуливающаяся по дорожкам старого парка и невольно наблюдающая за ними, морщится. Ну и мамочка! Почему она так слепа и глуха к своему сыну? Он хотел поделиться с ней чудом, а она грубо отвергла его щедрость. Через несколько лет она, может быть, вспомнит об этом дне, когда вынет из почтового ящика письмо, адресованное ее одиннадцатилетнему сыну. Письмо, написанное изумрудными чернилами на желтоватом пергаменте, в котором будут удивительные вещи. Ведь мальчик, несомненно, маленький колдун. Он, конечно, еще не знает, но такие создания, как феи, безошибочно чувствуют невидимую ауру волшебства, окружающую мага, и тянутся к нему. Помнится, и у нее в детстве в кукольном домике жил крохотный огонек, маленькая фейка, которую она звала Динь, потому что обожала книжку о Питере Пэне. Родители долгое время считали ее маленькую подружку безобидным плодом воображения.
Под ногами изредка шуршат сухие листья. Зима на удивление малоснежная и теплая для Шотландии. Деревья в раздумье, то ли окончательно сбросить листву, то ли подождать. Гермиона поднимает кленовый лист, доверчиво прижавшийся к ботинку. Желто-красный, с просвечивающимися тонкими жилочками, он пахнет дымом осенних костров, сентябрьской свежестью и горьковатым дыханием увядания.
В Малфой-Менор есть целый зал, засыпанный этими последними слезами осени, обнаруженный ею, как еще одно чудо, во время уборки. В центре его фонтан — статуя девушки. Босоногая, тонкая, густые волосы разметались по плечам, лицо открытое и милое, и сама она почти как живая. Из ладоней, сложенных лодочкой, струится вода. Она словно предлагает утолить жажду, протягивая ладони уставшему путнику.
Вместо окон в этом зале были арочные проемы, выходящие в осенний сад. Пронзительно синело небо в просвете между ветвями деревьев, и на его фоне полыхали яростным шафранным и багровым пламенем листья. Ветер заметал их в зал, ронял в фонтан, темная прозрачная вода которого неустанно пела свою песню. Самое странное — она искала снаружи арки зала, но так и не нашла, хотя прошла все вдоль и поперек. А выйдя в сад изнутри, долго бродила по толстому ковру листвы, слушая шуршащую тишину, пронизанную тихой светлой грустью, и наблюдая тени падающих листьев. Выхода из него не было.
Странно было сидеть на каменной скамье у фонтана, погрузив пальцы в воду, провожать взглядом обреченные вечно опадать звезды листьев. В гулкой пустоте зала фонтан не просто журчал, он словно что-то рассказывал, грустил и радовался вместе с ней. Извечный древний голос воды в золотом свете ранней осени. Наверняка, это было любимым местом Алекс Малфой, — вспомнила она тогда рыженькую девушку с печальными глазами. Может, и фонтан появился здесь не случайно. Если присмотреться внимательней, статуя чем-то похожа на ту, чей портрет висит в семейной галерее.
Желтые листья. Они напоминают ей и об Азалинде, дочери Алекс, умершей три года назад, в сине-желтую осень после их свадьбы. Листья также шуршали под ногами и цеплялись за мантию, когда она шла с Драко к родовому склепу, прятавшемуся в глубине сада. Старая леди оставила завещание, согласно которому желала быть похороненной именно здесь, рядом с родителями и братом. Никто не осмелился прекословить ей даже после смерти, настолько сильна была ее воля.
Из раздумий Гермиону вырывает оклик. Навстречу спешит Миллисента и… Одисса Эйвери?
А этой что нужно?
— Здравствуй. Спасибо, что пришла, — Миллисента переводит дух.
Гермиона приподнимает брови.
— Так все-таки в чем дело?
Одисса отчаянно шепчет подруге, стискивая зубы:
— Ты с ума сошла, Милли? Я никогда не пойду на это! Я не смогу!
— Это единственный выход. Она сможет помочь, — Миллисента опускается на деревянную скамью, придерживая большой живот.
Она на последнем месяце беременности, и заметно, что ей тяжело. Осунувшаяся, какая-то неимоверно усталая и изможденная, на лице проступают пигментные пятна, глаза ввалились. Она медленно, с нажимом повторяет:
— Это единственный выход в сложившейся ситуации, поверь мне. Тебе надо было обратиться к ней раньше.
— Ни за что! Я не приму помощь от этой выскочки! — Одисса пытается смерить Гермиону презрительным взглядом, но ей это плохо удается. Сама понимая это, девушка вздергивает подбородок и резко отворачивается.
Гермиона в душе ругает себя, что согласилась на встречу. Что хорошего могли сказать ей Миллисента и Одисса? Они ненавидят ее, всегда ненавидели и будут ненавидеть. И что еще за помощь? Помнится, Миллисента говорила, что им надо только поговорить.
— Вы позвали меня, чтобы оскорблять? Как ни странно, мне не доставляет это удовольствия.
— Подожди, Гермиона! — голос Миллисенты вновь умоляющий, — нам… нам нужна твоя помощь. Если ты не поможешь, мы, то есть, я хочу сказать, не мы, а Одисса окажется в большой беде.
Гермиона хмурится, окидывая взглядом по-прежнему стоящую к ней спиной Одиссу. Это что-то новенькое — Одиссе Эйвери требуется помощь Гермионы Малфой? Что хочет от нее эта надменная аристократка?
— Что случилось? Не уверена, что смогу вам помочь, пока не узнаю в чем дело.
— Понимаешь, дело в том, что… так получилось, что… — Миллисента спотыкается на каждом слове, — такая ситуация, я даже не знаю…
— Я беременна! — неожиданно выкрикивает Одисса, женщина на скамейке испуганно вздрагивает, а мальчик удивленно оглядывается на них, — бе-ре-ме-нна! Что, не ожидала?
— Мои поздравления. Когда свадьба и кто счастливый будущий супруг и отец, если не секрет?
Гермиона недоумевает. Какое отношение имеет она к беременности Одиссы?
— В том-то и дело… — Миллисента теребит платок, не замечая, что безжалостно рвет на клочки тонкую ткань, и почему-то не решается взглянуть на Гермиону, — она… отец этого ребенка… о, Мерлин, Одисса!
Гермиона решительно не понимает причину волнения Миллисенты и Одиссы. Что из того, что Одисса беременна? При ее внешности, богатстве и положении семьи выйти замуж за отца ребенка не проблема. Наверняка, это кто-то из ее обычного окружения, напыщенные чистокровные, конечно же, маги, хвастливые, наглые и богатые. Иных Одисса Эйвери не удостаивает даже взглядом.
— Отец моего ребенка — Феб Ривенволд! — Одисса с вызовом вскидывает голову, но в ее глазах Гермиона видит такое отчаяние, что ее словно толкает назад.
Феб Ривенволд был казнен месяц назад, тринадцать «Круциатусов» и «Авада Кедавра» из палочки самого Лорда — за подозрение в связи с Сопротивлением, шпионаж и сокрытие важных сведений. Его отец умер от разрыва сердца через день после казни сына. Мать Феба была маглорожденной, но он в отличие от большинства никогда не скрывал этого позорного факта своей биографии. Феб вообще отличался от всей аристократической клики. Хотя по отцу он и принадлежал к одному из древнейших волшебных родов, но нередко сам высмеивал наличие длинного ряда предков и кичливость этим своих сверстников. Он был старше Гермионы на шесть лет, и по Хогвартсу она его не помнила. Но после ее появления в замке Малфоев он был одним из немногих, кто никогда не воротил нос от маглокровки. Среднего роста, с темно-русыми волосами и внимательными глазами, улыбчивый, он чем-то напоминал ей Гарри. Узнав о том, что он казнен, Гермиона был потрясена, Драко лишь молча сжимал ее ладони и целовал пальцы, словно прося прощения за то, что принес ей эту горькую весть.
Как же Феб Ривенволд, умный, добрый, приветливый Феб, стал отцом ребенка стервозной и неприятной во всех отношениях Одиссы Эйвери?
Гермиона недоверчиво окидывает взглядом фигуру девушки. Как будто и на самом деле она слегка пополнела. А может, это из-за просторной мантии, скрадывающей очертания тела? В отличие от подурневшей Миллисенты, Одисса в последнее время, напротив, еще больше похорошела — нежная кожа словно светится изнутри, движения стали плавными и одновременно грациозными. Но сейчас голубые глаза девушки сверкают лихорадочным блеском, а на лице явственно видны следы долгих слез.
Гермиона припоминает последние месяцы и недели жизни Феба. Но к сожалению, она не помнит, видела ли его рядом с Одиссой. Все-таки они были не очень близки. Но если это правда, Одиссе не позавидуешь. Семья Ривенволдов признана отступниками и предателями, их имущество конфисковано в казну Темного Лорда. А Эметриус Эйвери просто-напросто собственными руками уничтожит дочь, если узнает о том, что она беременна от Феба.
Что же теперь делать этой красивой надменной девушке, которая отчаянно кусает губы, чтобы не расплакаться и окончательно не унизиться перед той, которую она всегда презирала? Последний отчаянный шаг?
Миллисента все бормочет:
— Она не хочет избавляться от ребенка… хотя сейчас это, наверное, было бы тоже выходом…
— Что ты несешь, Милли? — яростно взрывается Одисса, — как ТЫ можешь предлагать мне такое? Ни за что! Я не убью ребенка Феба, моего Феба…— лицо девушки, ожесточенное, холодное, вдруг смягчается, а слезы, так долго сдерживаемые, наконец прорывают плотину.
Женщина, то и дело оглядываясь на них, подзывает сына и поспешно уходит. Гермиона отрешенно смотрит ей вслед. Неужели Одисса и в самом деле любила Феба? Любила так, что теперь готова на все, лишь бы сохранить его дитя? Как странно и сложно… впрочем, как и многое в этом мире.
— Я помогу тебе. Только не одна.
— Никто не должен знать об этом!
— Если ты хочешь выжить и сохранить ребенка, то должна довериться мне.
Одисса впивается взглядом в Гермиону, словно пытается что-то увидеть и понять, и медленно кивает головой.
— Хорошо.
— Тогда нужно действовать осторожнее, нас не должны видеть вместе. У меня появился план, пока немного туманный, но я над ним поработаю. Встретимся в пятницу у Боулов.
* * *
«О, Мерлин и Моргана, ненавижу всех в этом зале!!! Всех, слышите?! Особенно эту тупую уродину Франческу Джагсон, которая не перестает трещать и гнусно сплетничать вот уже полтора часа! И как она не устает? Заткнуть бы ее ярко накрашенный рот, зажать нос и с удовольствием наблюдать, как она начнет задыхаться от нехватки воздуха…»
Пэнси держалась бы подальше от этой сплетницы, но, к огромному сожалению, это самый укромный и тихий уголок зала, куда не достигает людская суета и многоголосие. И диван здесь удобный, а перед ним развесистая пальма в кадке, можно немного отдохнуть и расслабиться. Но Франческа трещит без умолку и, слава Мерлину, обращается в основном к Миллисенте Нотт и Одиссе Эйвери. Если Пэнси здесь была одна, самое меньшее, нагрубила бы ей.
— Жена Джеффри МакНейра, маленькая Вивьен, тяжело больна, почти при смерти. Она такая хрупкая и болезненная, бедняжка, не выдержала родов. Ребенок-то здоров, а вот она тает, как свеча. Джеффри убит горем, а его папаше все нипочем. Говорит, что самое главное в своей жизни она сделала — родила ему внука. Какая бесчувственность! Не удивлюсь, если Вивьен, не дай Мерлин, умрет, Уолден МакНейр заставит Джеффри жениться во второй раз, даже не выдержав срок траура. Джеффри такой тюфяк!
«Не такой уж он тюфяк, как ты думаешь, просто предпочитает не привлекать внимания. Сумел же настоять на своем, когда его хотели обручить с тобой»
— А вы получили приглашение от Крэббов? Не правда ли, милое? Сиреневый шелковистый пергамент, золотое тиснение, изящный слог и аромат фиалок! Великолепно, просто изумительно! Не сомневаюсь ни минуты, это придумала сама Артемиза, наша очаровательная крошка Артемиза, я ее обожаю! Не могу представить ее в доме этих ужасных Крэббов. Они так грубы и совершенно лишены чувства прекрасного. Надеюсь, Винсент после свадьбы обоснуется отдельно от родителей, ведь Розье дают за Артемизой очень даже неплохое приданое, хотя в их семье майорат.
«Лезть в чужую жизнь и осуждать — не самое достойное занятие для леди. Впрочем, ты ее и не являешься»
— Саймон Руквуд сделал предложение Офелии Флинт, и что вы думаете? Она отказала! Эта гордячка сказала: «Нет, спасибо, но меня не прельщает перспектива остаться молодой вдовой», представляете?
«Представляю и отдаю должное смелости этой девчонки. Она явно выразилась с намеком на прискорбное уменьшение жизненного срока Пожирателей Смерти. Ведь на них в первую очередь охотятся бывшие Авроры. Сколько их уже погибло? В основном, молодые, зеленые, чересчур нетерпеливые и несдержанные. Хорошо, что Элфрид не рвется в Пожиратели. Впрочем, нужен ли он Лорду? Офелия Флинт… Не припомню даже лицо этой гордячки. Старше она меня или младше? Маркус старше, это я точно помню. Кстати, почему она гордячка? Только потому, что посмела отказать Саймону? Да последняя гоблиниха сделала бы то же самое, проведи она с Саймоном в одной комнате более получаса. От его эгоизма и откровенного самолюбования можно свихнуться».
Пэнси невольно усмехается. Саймон, помнится, и за ней пытался приударить, где-то с месяц таскался по пятам по всем вечеринкам. Она почти готова была наслать на него «Аваду», лишь бы больше не слышать нудный тягучий голос и и не видеть тусклые глаза, над которыми нависала ужасно густая челка, отчего казалось, что у Саймона нет лба. А потом появился Элфрид…
Элфрид, Элфрид… могла ли она думать тогда, в девятнадцать лет, видя блеск его серых глаз из-под кружева фаты, ощущая на безымянном пальце тяжесть кольца, почти гордясь тем, что отныне ее будут называть миссис Делэйни, что спустя всего три года однажды в запале ссоры крикнет, что каждую ночь, ложась с ним в постель, представляет на его месте другого? И она никогда не забудет, какой смертельной бледностью покрылось его узкое надменное лицо, как дрогнули губы то ли в вопросе, то в проклятье, и как после этого он опустился на кровать и сжал голову руками. Она стояла и не знала, что ей делать. Отзвуки ссоры звенели в воздухе, медленно таяли, оставляя грязный тяжелый осадок в душе. Она уже почти жалела о своих словах, дрожала от волнения, нервного напряжения и холода в тонком шелковом пеньюаре, босые ноги леденил пол. А Элфрид молчал, и как в дешевых романах, которые она всегда терпеть не могла, за окном вдруг сверкнула ослепительно яркая вспышка, раздался грохот грома, и струи дождя начали сильно хлестать наискось по стеклу. Она нерешительно подошла к кровати, и муж внезапно схватил ее за руки и повалил ее, подавляя своим худощавым, но тяжелым телом. Он целовал ее жадно и жестоко, наматывал на руку ее длинные волосы так, что ее голова запрокидывалась назад, так крепко сжимал в объятьях, что она едва могла дышать, доводил почти до исступления, лаская, и словно пытался безмолвно дать опровержение ее словам. Он не проронил ни слова и наутро ушел из ее спальни, а когда вернулся вечером, от него чуть не за милю пахло дорогим огневиски, и снова была сумасшедшая ночь. Через несколько дней они начали разговаривать, но так и не упоминали о той злополучной ссоре. Если до нее Элфрид хоть и был холодноват и сдержан, но все же Пэнси всегда ощущала его внимание, то после он словно отстранился. У него были свои интересы, свои заботы, он, хоть и не был Пожирателем Смерти, частенько бывал у Лорда, предоставляя жене распоряжаться своим временем, как ей вздумается. Их связывали только ночи, наполненные какой-то безумной животной страстью, без нежности и любви, словно те искорки привязанности, ощущения взаимной нужности, понимания друг друга, погасли под холодной ночной грозой. А днем он нередко обращался с ней с такой небрежностью, точно она была посторонним человеком в его доме.
Пэнси осознавала свою вину, даже пыталась поговорить об этом с матерью и сестрой, но мать пришла в ужас и отказалась обсуждать столь интимные вопросы с собственной дочерью, а Памела была измучена Лукасом и могла только искренне сочувствовать и бессильно разводить руками. Близких же подруг у Пэнси никогда не было, рядом с ней с детства всегда был только тот, кто стал тайной причиной их ссоры с Элфридом…
— Я точно знаю, эта гордячка влюблена в собственного кузена, которого старая Сесилия Флинт отправила в Шармбатон, а потом он остался там преподавать. Вы же знаете, тогда у Флинтов еще не было нынешнего положения в обществе. Фабиус Флинт, он приезжал на позапрошлое Рождество, выглядел таким милым и галантным, как настоящий француз! Ах, у него такие голубые глаза, такие яркие, и темные волосы! Неудивительно, что Офелия без ума от него. Жаль, что сейчас не одобряются родственные браки…
«Никого и ничего тебе не жаль, дура. Ты просто не знаешь, что это за чувство, не поймешь, что такое настоящая жалость и сострадание. Лучше бы убралась поскорее, не отравляла воздух ядом своих сплетен. Бедная Памела, за что ей такое наказание?»
Всего лишь крестины, милое семейное мероприятие, а Иоланта Боул, свекровь Памелы, превратила его в светский прием с приглашением чуть ли не сотни гостей. Мерлин, здесь побывал и сам Лорд! Она бы не смогла допустить, чтобы Он находился рядом с ее ребенком в первые дни жизни. От одной мысли мороз по коже. Нет, когда будут крестить ее малыша, она ни за что не допустит, чтобы на крестинах был еще кто-то, кроме членов семьи, она настоит на своем, если надо, устроит грандиозный скандал, откажется вообще крестить, если будут присутствовать посторонние.
У Памелы нет характера Пэнси, она слишком мягкая и безропотно-уступчивая, никогда не умела добиваться чего-то и требовать. И в мужья ей досталось развратное и бездушное чудовище. Когда Пэнси видит Лукаса Боула, ей до безумия хочется превратить его в червяка и растоптать. Пусть он хоть трижды Пожиратель Смерти, пусть говорят, что он обожает издеваться над маглами, но при виде его грубой самоуверенной физиономии палочка так и прыгает в руку. Он уже с утра накачался огневиски, бренди, скотчем, дементор знает чем еще, и сейчас почти в невменяемом состоянии. Как же, крестины очередного Боула, сына, наследника рода! До чего же эти мужчины ограничены и глупы. Им нужны только мальчики, только сыновья, чтобы растить из них свое подобие, свое отражение, хвастаться их успехами, словно это их достижение. Пусть же у нее родится девочка, маленькая девочка с серыми глазами, нежная и хрупкая. Она не хочет мальчика, не хочет, чтобы Элфрид с гордостью говорил всем, что у него сын, что он… О, Мерлин, надо успокоиться. Их семейный колдомедик советовал ей не нервничать, это вредит ребенку.
Видимо, Одиссе тоже действует на нервы непрерывный поток речи Франчески. Она нетерпеливо встряхивает золотыми волосами, расправляет складки платья, беспокойно бегает глазами по залу. Такое ощущение, что она кого-то ждет. Но когда на горизонте появляется кто-нибудь из ее многочисленных поклонников, она раздраженным жестом, даже не размыкая губ, отсылает прочь. Миллисента же терпеливо поддакивает на каждое восклицание Франчески, что-то неторопливо вяжет («Она умеет вязать? Неожиданное открытие») и изредка обменивается быстрыми взглядами с Одиссой.
— О, а вы читали последний «Magic life»? Номер посвящен Малфоям, куча глянцевых колдо-фотографий, интервью с мистером и миссис Малфой старшими и шик, шик, шик! Мерлин мой, какие великолепные у Нарциссы бриллианты! А изумрудное колье на этой их грязнокровке, — едва уловимо кривятся губы, и легкая брезгливая гримаска на лице («ну вы же понимаете…»), — наверняка стоит целое состояние! А их ирландский замок! Конечно, Малфой-Менор прекрасен, но там ТАКАЯ роскошь! Камины, облицованные редчайшим белым малахитом, позолоченные люстры и канделябры, мебель красного и эбенового дерева, персидские ковры и шелковые портьеры во всех комнатах! Мейсенский фарфор и самые настоящие зачарованные венецианские зеркала! Я не верила своим глазам, когда смотрела на колдо-фотографии и читала статью. Вы когда-нибудь бывали в Дравендейле? Я теперь просто мечтаю пройтись по нему!
«Мечтай, только это тебе и остается. Ты не способна разглядеть за баснословным богатством благородство, изысканность вкуса, врожденный аристократизм. Все перед тобой затмевают галлеоны и бриллианты, поэтому ты никогда не будешь принята в Дравендейле, там принимают избранных. Это же что-то вроде их святилища, именно в нем венчались все предки Малфоев Мерлин знает сколько столетий подряд. Я и сама-то была в Дравендейле только пару раз. Что же было? Ах, да, совершеннолетие Драко и ритуал передачи родового перстня. Там чудесно, на самом деле. И родовой алтарь на высоком берегу, с которого открывается морская даль, и острые башенки с лазурными шпилями, придающие замку сходство с драгоценной королевской короной. Высокие окна так странно отражают небесную синеву. Их призраки так трогательны, когда собираются вместе с живыми на родовые церемонии. А теперь по роскошным комнатам Дравендейла на правах хозяйки ходит «эта их грязнокровка».
— Смотрите-ка, Блейз! Он в последнее время редко появляется у нас. О, вы бы слышали, что позавчера говорили у Дерриков! Нипочем не догадаетесь! Конечно, я не очень-то верю Элинор Яксли и Алвилде Малсибер, они такие выдумщицы, но вы же знаете, много чего шепчутся о чересчур нежной дружбе Забини и молодой миссис Малфой.
Франческе, похоже, все равно, что ее уже почти не слушают, торопится вывалить очередную порцию грязных слухов и домыслов. От ее высокого громкого голоса уже звенит в ушах, и Пэнси начинает казаться, что этот голос уже прочно засел в голове, и даже когда она вернется домой, она не сможет избавиться от него.
— Так вот говорят, что Блейз и она — любовники с самого первого дня, как она появилась в Малфой-Менор! Да-да, представляете? И знаете почему? Да потому, что она заколдовала его какими-то жуткими языческими любовными чарами и обпоила любовным зельем, в состав которого входит еще трепещущее сердце вейлы. И не только его, но и Драко, и поэтому Драко на ней женился. Ну мы же все помним, что Блейз и Драко всегда говорили о подобных ей, а потом вдруг такое. И она продолжает опаивать их до сих пор! А еще, помните, Драко говорил, что она под заклятьем Забвения, а потом на клятве Лорду объявляли, что она якобы все вспомнила, но сознательно отрекается от всех своих прежних убеждений? Ничего подобного!
— Естественно, — резко бросает Одисса, — никогда не верила в эту чушь! После «Обливиэйта» никто никогда ничего не вспоминал, это одно из Необратимых заклятий. Если речь не идет о каком-то другом заклятье Забвения.
— Нет, дело в том, что вообще не было никакого заклятья! Говорят, что Гермиона Грейнджер, то есть Малфой, незаконнорожденная дочь Лорда! Ее появление в Малфой-Менор было подстроено ею и Лордом. И поэтому Он так настойчиво вводил ее в наше общество, понимаете?! А она всегда хотела быть поближе к чистокровным магам, обхаживала Поттера и Уизли, а потом когда Лорд открыл ей, что она — Его дочь, она их бросила, поняв, что поставила не на тех, и решила воспользоваться подвернувшимся шансом войти в высшие круги магической знати! Еще бы ей не быть такой умной, раз она дочь самого Лорда.
О, Мерлин и Моргана, какое нелепое предположение, чудовищный бред!!! Грейнджер — дочь Лорда! У этих светских сплетниц вообще есть чувство меры в их с первого взгляда невинной болтовне?! Нет, она больше не вынесет ни минуты эту лишенную всякого смысла чушь!
Пэнси в упор смотрит на Франческу.
— Фрэнни, раз она дочь Лорда, то почему ты называешь ее грязнокровкой? Не боишься Его гнева?
— О… но… я… я ничего такого не имела в виду! Я просто… Лорд не объявлял официально… и все… все так говорят...
— Придержи свой язычок, Фрэн, иначе рискуешь оказаться в немилости у Него.
Пэнси презрительно фыркает и отворачивается от побледневшей Фрачески, грубо прерывая ее жалкие оправдания, и нарочито громко осведомляется у Миллисенты:
— А что это у тебя, Милли?
Миллисента вздрагивает и поднимает глаза.
— Что? Ах, это. Это пинетки.
— Что?
— Для ребенка.
— Зачем? Их же можно купить в магазине. А у тебя, кажется, они получаются неодинакового размера. Видишь, тот, что готов, меньше, чем неготовый? И еще… он розовый, а вяжешь ты голубой. Это же просто глупо.
Миллисента пожимает плечами и кидает предостерегающий взгляд на Одиссу, уже нахмурившуюся.
— Ну и пусть. Мне нравится вязание, и я знаю, что моему малышу, когда он родится, эти разноцветные пинеточки тоже понравятся. А тебе не мешало бы помнить, что не все на этом свете покупается в магазинах.
— Мерлин, Пэнси, конечно же, для своего ребеночка все хочется сделать своими руками, все-все, до мельчайшего стежочка. Неужели тебе это не доводилось испытывать? — вклинивается на изумление быстро вернувшая себе прежний настрой Франческа, и Пэнси взрывается.
— По-моему, мы все-таки живем в двадцать первом веке, а не восемнадцатом. А вам вздумалось поучить меня жизни? Позвольте заметить, что мы давно закончили Хогвартс, а вы — далеко не достопамятная МакГонагалл. А тебе, бесценная моя Фрэнни, тоже не знакомо подобное чувство, разве у тебя есть дети? Что-то не припомню. Знаешь, что я тебе скажу? Умерь свой гонор, смой всю краску с лица и не используй заклятья Очарования, мужчины все-таки не столь примитивны, как тебе кажется. В противном случае так и останешься старой девой и проведешь остаток жизни в компании кошек.
Пэнси вскакивает с дивана и быстрыми шагами уходит в зал, внутри кипя от возмущения. Мерлин и Моргана, это уж слишком! «Не все покупается в магазинах!». Изрекает прописные истины с таким видом, словно Пэнси — дурочка, только вчера спустившаяся с шотландских гор!
А вслед ей ползет пестрой змеей шепоток:
— Вы знаете, почему она бесится, когда речь заходит о Малфоях? Она ведь хотела выйти за Драко, все ждала, когда он сделает ей предложение, потому что считала, что лучшее нее ему не найти. И сейчас еще надеется. Я сама видела, как она не сводит с него глаз и заигрывает при каждом удобном случае. Мерлин, это просто неприлично в ее положении! Бедняга Элфрид, каково ему с ней?
Отойдя немного, Пэнси с трудом разжимает кулачки, ногти впились в потные ладони. Прикрывает глаза и про себя начинает медленно и размеренно, в такт своим шагам, глубоко дыша, считать до десяти. Испытанное средство, многажды примененное при разговорах с мужем, потому что его совершенно не трогают женские слезы или истерики. Он может прислушаться, только если она совершенно спокойна и холодна.
О, Мерлин, почему нельзя хотя бы на минутку приоткрыть окна? Как жарко натоплены камины, невыносимая духота! Она чувствует, как взмок лоб, и по спине бежит струйка пота. Надо было взять веер, а она вместо этого накинула кашемировый палантин. В ее укромном уголке было попрохладнее, но опять вернуться к этим трем чересчур умным любительницам вязания, увольте! Лучше уж, за неимением выбора, трансфигурировать палантин в веер.
Глубокое дыхание, мерные шаги. Она изо всех сил старается вести себя «прилично» — вежливые и ничего не значащие улыбки, легкая светская болтовня, обо всем и ни о чем, только не сплетни. Хватит с нее сплетен на это вечер. Когда же закончится все это театральное глупое действо? Когда можно будет уйти? Нет, она обязана поддержать Пэм. Сестра хоть и сидит в удобном кресле с ребенком на руках, но выглядит совершенно больной и ослабевшей.
Пэнси берет с подноса услужливого домовика бокал ледяного белого вина и с наслаждением отпивает почти половину. Плевать, что нельзя, но она сойдет с ума, если проведет еще немного времени в этом аду без глотка чего-нибудь освежающего. Она оглядывается в поисках мужа. О, Элфрид на пару с Юбером Малфуа уже успел организовать партию в покер? Отлично, просто отлично, они теперь до полуночи не оторвутся от игорного стола, не обращая внимания ни на что! Как можно играть в азартные игры в день крестин?! Это же просто возмутительное попрание приличий, как он мог? И неужели он не видит, как ей тяжело и плохо, что он нужен ей? Неужели, когда она будет рожать, он будет также равнодушно играть в карты? А ведь когда она сказала о своей беременности, она ясно видела, какой радостью сверкнули его глаза, как он хотел обнять ее, но в следующий же миг его лицо стало обычно-холодным. Он стал еще равнодушнее, безумные ночи прекратились, он теперь спал в своей спальне, боялся причинить вред ребенку, и только одно новшество появилось в их отношениях — он все-таки следил за ее здоровьем, запрещал нервничать, переутомляться, старался оградить от ненужных волнений. Оставалось довольствоваться этим.
«Моргана милосердная, я тоже имею право хоть раз плюнуть на приличия и уйти! Прости, Пэм, но я больше не могу. Невыносимо сидеть, стоять, двигаться, ощущая, как со всех сторон тебя укутывает душная и бездвижная атмосфера чужого дома. Я, кажется, скоро лопну от переполняющих и раздирающих чувств — непрерывный монотонный гул голосов, противный тонкий скрип паркетных половиц под ногами, удушающие запахи еды, спиртного, чужого пота, чужих духов, вонь от домовиков, и над всем этим витают приторные тяжелые ароматы индийской сирени, от ароматических свечей Иоланты. Неужели у меня все-таки будет мальчик? Говорят, их магия проявляется по-особому, едва ли не конфликтует с магией матери, поэтому нередко женщины-волшебницы в период беременности становятся особенно чувствительными. Помнится, и Пэм что-то такое рассказывала»
Она подходит к сестре и осторожно подкладывает ей под поясницу мягкую подушку, помогает поудобнее устроить на руке ребенка. Памела благодарит и устало прикрывает глаза.
— Тебе надо прилечь в своей комнате, надо отдохнуть.
— Да, мне в самом деле немного не по себе, эти роды слишком меня измотали, Уилл отчаянно не хотел появляться на свет, — мягко улыбается сестра, целуя головку малыша, — но скоро мы поднимемся к себе, Иоланта разрешила. Ты не видела Эдвину? Моя девочка, кажется, приревновала к братцу.
— Эдвина сейчас со своей нянькой. Минут сорок назад я поймала ее, когда она собиралась попробовать готовящийся черепаховый суп на кухне. А Иоланта — стерва, сволочь и беспутная шлюха без капли стыда! — шипит Пэнси, — она заставляет тебя торчать здесь, а сама не может ни приглядеть за внучкой, ни заставить сыночка поменьше пить! Лукасу уже мерещились зеленые пикси, отплясывающие канкан на лысине Уолдена МакНейра.
Памела не может сдержать легкого смешка.
— Это должно быть забавно. Но, милая моя сестричка, ты, как всегда, чересчур зло отзываешься о людях. Иоланта не так уж стервозна и не так уж беспутна. Просто в ней кипит жизнь.
— Кипит, — соглашается Пэнси и ядовито прибавляет, — и она идеал всех стерв мира. Удивляюсь, как это Лорд не припадает к ее руке, умоляя стать Пожирательницей. Наверное, только потому, что она давным-давно служит вышестоящей инстанции. Как думаешь, пособнице дьявола положены адские муки после смерти или она и в аду сумеет обуздать всех демонов?
— Пэнси! — шокированно восклицает Памела, а Пэнси раздраженно фыркает. Она всего лишь высказала свое мнение. И если даже свекровь Памелы стоит за ее спиной, она не откажется от своих слов. Но Иоланта Боул на другом конце комнаты, разговаривает с МакНейром, так близко к нему склонившись, что пышная грудь едва не вываливается из низкого выреза платья. А ведь в этом платье она и в церкви была!
Пэнси закатывает глаза и безмолвно вопрошает у сестры: «Ты видишь?»
— Пэнси, — голос сестры беспомощен, — ты ведь останешься до конца? Ты мне потом поможешь? От Лукаса толку мало, Иоланта… она, видимо, будет немного занята.
— Конечно, Пэм, ты же знаешь, я всегда с тобой.
Пэнси подавляет невольный вздох. Придется сдержать слово. Интересно, где сейчас мама? А вот и она, болтает с Люсиндой и Долорес Амбридж, неодобрительно поглядывает на Иоланту и, конечно же, даже и не помыслит о том, чтобы дать немного отдохнуть Памеле. Дорогая мама умеет удивительно легко уклоняться от неприятных неудобств, даже если это касается помощи собственным дочерям. Пэнси подходит к мужу и нервно барабанит пальцами по кожаной обивке стула.
— Элфрид.
— Да, любимая?
Она ненавидит, когда он обращается к ней так при всех. Насквозь фальшивое слово оскверняет слух.
— Мне нездоровится, хочу прилечь. Может, ты проводишь меня до гостевых комнат?
Элфрид поднимает голову, и в его глазах нет даже намека на беспокойство.
— Неужели, драгоценная моя, ты боишься заблудиться в доме своей сестры?
Пэнси вспыхивает от негодования. Он перешел все границы! О, как же она устала! Устала от этой его холодности, от постоянных молчаливых укоров, невысказываемых обвинений и подозрений. Почему бы ему не спросить открыто? Почему бы ему не взорваться от ярости и гнева, расставить наконец все точки над i? Ведь с самого начала в их отношениях все было ясно, они никогда не говорили о любви, Элфрид вообще считал любовь романтическими бреднями. Их брак строился на крепких взаимовыгодных условиях — она искала спокойствие, стабильность и соблюдение традиций, ему была нужна жена из знатного, чистокровного и богатого рода. Они понимали друг друга и никогда не обманывались насчет своих истинных чувств. Чего же теперь он хочет от нее? Или подозревает, что она ему изменила? Нет, она носит его ребенка, зачатого в браке, совершенно законного, и она имеет право на свою защиту!
Сегодня они вернутся домой, и снова ее будет ждать пустота и тишина большого поместья, гулкие комнаты с высокими потолками, под которыми гуляют сквозняки и эхо, огромная неуютная кровать, в которой она теряется, одиночество, серые неслышные тени домовиков, боящихся даже поднять глаза на хозяина и хозяйку, беспрестанно кланяющихся… И ей хочется в тоске и злой отчаянности встряхнуть Элфрида за плечи, закричать на него, заплакать, сделать что угодно, лишь бы он больше не смотрел на нее с таким спокойным равнодушным выражением.
Краем глаза она замечает очередных гостей с подарками у кресла Памелы. Да когда же иссякнет этот нескончаемый поток?!
А потом все мысли просто испаряются из головы, меркнет злость на мужа, и хочется трансгрессировать куда глаза глядят, потому что очередные гости — это молодые Малфои.
Драко.
И его грязнокровка.
Пэнси больно прикусывает губу и нечаянно задевает рукой поставленный на игорный стол полупустой бокал. Вино заливает лакированную поверхность, капает на ее шелковое платье, но она этого не видит, полностью поглощенная только тем, чтобы сохранить на лице бесстрастие, не замечая, что муж смотрит на нее с полускрытым разочарованием.
Бесчисленное множество раз Пэнси и Драко встречались на приемах, обедали, ужинали, поддерживали видимость светских разговоров, но каждый раз ей нужно было напрягаться, чтобы без усилий сохранять улыбку, беззаботно смеяться шуткам Драко и успешно делать вид, что она просто безумно счастлива и довольна своей жизнью. Ей каждый раз нужно было напоминать себе, что она замужем, а Драко женат, чтобы не схватить его за рукав, как она это делала в Хогвартсе, не пробежаться пальцами по его щеке, не напомнить об их общих маленьких и глупых тайнах, шутках, известных только им одним, фразах, понятных только им. Она каждый раз повторяла себе, что время «Драко и Пэнси» прошло и теперь они просто даже из светских приличий не могут сохранять прежние непринужденные отношения.
«Это неприлично!» — любимые слова ее матери.
«Неприлично!» — вдруг взрываться хохотом посреди чинного обеда от весьма ехидной и двусмысленной фразы, нашептанной в ухо.
«Неприлично!» — если тебя, замужнюю, встретят в каком-нибудь ресторане с мужчиной, пусть этот мужчина — твой школьный друг.
Теперь на Драко даже смотреть было «Неприлично!». Кто бы знал, как она бесилась от этого слова и в то же время понимала, что злится из-за бессилия. В девятнадцать лет она была такой гордой, решила, что не будет бороться за любовь, потому что ниже ее достоинства соперничать с грязнокровкой. В девятнадцать лет она была просто дурой…
Она сердито стряхивает капли вина с подола, палочкой выводит оставшиеся пятна и снова взглядывает в ту сторону, где эта грязнокровка что-то дарит Памеле, что-то говорит, а сестра кивает и вежливо улыбается. Если она была на ее месте, не выдержала бы и швырнула подарок этой дряни в лицо! А потом мило бы объяснила этот (о, какой безобразный и неприличный!) поступок своим положением.
Пэнси не выдерживает и направляется к Малфоям, остро чувствуя свою беременность с опухшими лодыжками, тусклым лицом. Наверное, она похожа на беременного гиппогрифа, такая же неуклюжая и несуразная. И еще более уродливая рядом с этой грязнокровкой, гибкой, стройной, в дорогом атласном платье, выгодно подчеркивающем ее фигуру. Естественно, она-то не беременна, она не носит мешковину, лишь по недоразумению называющуюся платьем для беременных!
— Пэнси, привет! — от улыбки Драко знакомо перехватывает горло. Он берет ее руки в свои («пожалуйста, подержи подольше!»), осторожно целует в щеку («его туалетная вода такая прохладная и свежая… А от Элфрида всегда пахнет чем-то тошнотворно хвойным»).
— Как ты? Все растешь?
Пэнси растягивает губы в ответной улыбке.
— Скоро забуду, что когда-то без труда проходила в дверные проемы.
Драко усмехается, и она снова глупеет, как четырнадцатилетняя девчонка на пикнике, которую в первый раз поцеловали. А на лице его грязнокровки нетерпение и скука, словно ей докучает надоедливая муха. Она оглядывается по сторонам и что-то шепчет Драко.
— Конечно, милая, иди, мы тут немного поболтаем с Пэнси.
Легкая усмешка, внимательный взгляд карих глаз. Пэнси кажется, что Гермиона все знает про нее, читает ее мысли без всякой леггилименции, понимает, что скрывается за каждым ее словом или жестом. И смеется про себя, безмолвно посылая ей: «Ты его не получишь, он мой. Он всегда был моим, его руки обнимают меня, а не тебя, его губы целуют мои губы, а не твои. Я ношу его фамилию, а не ты, я рожу ему сына, а не ты. Тебе остается только смотреть и завидовать»
Нет, не Франческу Джагсон она ненавидит больше всех, а эту мерзкую дрянь. Может быть, Грейнджер и в самом деле в родстве с Лордом?
А Драко улыбается ей так нежно, и в его глазах почти позабытое выражение мальчишеского озорства.
— Ну, по сравнению с Миллисентой ты грациозна, как лань. Кстати, давно хотел спросить, вы что, все сговорились?
— В каком смысле? И кто — все?
— Памела, ты, Миллисента, Вивьен МакНейр, еще эта… — Драко щелкает пальцами, пытаясь вспомнить, и оглядывает зал, — такая высокая девица с носом на поллица.
— Медея Деррик, — отзывается Пэнси, проследив за его взглядом, — ее муж недавно начал работать в Министерстве. Разве ты его не знаешь, «верный соратник Лорда Волдеморта» по утверждению Риты Скитер?
— Я нечасто бываю в Министерстве, — пожимает плечами Драко, — а Лорд, появляясь в Малфой-Менор, не имеет привычки рассказывать о новых сотрудниках «верным соратникам», уж поверь.
— Кстати, сегодня Франческа Джагсон утверждала и почти клялась, что твоя… жена — тайная дочь самого Лорда, можешь себе представить?
Драко так заразительно хохочет, что она не выдерживает и присоединяется, заставляя людей коситься на них.
— В самом деле? Какая честь, я зять Лорда, и даже не подозревал об этом! Надо потом рассказать Гермионе. Кстати, а где твой благоверный? Не вызовет на дуэль, видя, как ты тут кокетничаешь со мной?
— Тебе не о чем беспокоиться, Элфрид целиком и полностью поглощен своим любимым занятием. Он не обратит внимания, даже если мы с тобой устроим грехопадение прямо посреди зала, лишь бы не на карточном столе.
В ее голосе звучит нечаянно прокравшаяся обида, и Драко кидает взгляд туда, где несколько человек держат в руках карты. Лицо его невольно вытягивается.
— Сегодня же крестины, а не очередной светский прием!
Пэнси вздыхает.
— И к тому же я вижу там своего кузена. Что здесь делает Юбер?
— Под видом поздравлений моей сестре в очередной раз облапошивает моего мужа в покер. Терпеть не могу Юбера и это взаимно.
Серые глаза Драко темнеют.
— Мы с ним немного… повздорили. Я велел ему убираться во Францию, но он, очевидно, задался целью посетить все игорные дома Лондона. В Лютном его уже знают в лицо все карточные шулера. Когда была жива бабушка Линда, она могла держать его в руках, но после ее смерти он катится по наклонной. Дядя Роже жаловался отцу, что Юбер проигрывает огромные суммы и не желает заняться каким-то делом.
Драко еще что-то говорит, а Пэнси почти не слышит, погружаясь в серебристый туман отрешенности.
«Если бы можно было так стоять вечно, обмениваясь подколками, смотреть в твои смеющиеся глаза, вдыхать аромат твоей туалетной воды, единственный, от которого меня не тошнит… И чтобы вокруг не было никого, совсем никого… Как было бы чудесно, если бы сейчас легко и по праву я могла взять тебя за руку. Шепнуть, что люблю тебя. Пожаловаться, что устала. Попросить, чтобы мы вернулись домой. И как была бы мягка наша постель, и светел дом, и огонь в камине горел бы ярко и весело. Каким бы нетерпеливым и радостным было наше ожидание того чуда, которое сейчас растет под моим сердцем. Я была бы самой счастливой женщиной на Земле, если это вдруг оказалось правдой. Словно это был страшный и тяжелый сон, а потом я проснулась рядом с тобой, и этот сон бесследно растворился от твоей улыбки и тепла твоих рук…»
Перед глазами проносится ряд горящих свечей. Кружатся в безумном танце яркие мазки платьев. Белые пятна лиц сливаются в одно. Стены то надвигаются, смыкаясь над ней, то отпрыгивают далеко назад. И снова свечи. Глаза Драко, в них удивление и беспокойство. Индийская сирень, густой, почти видимый аромат от пышных бело-лиловых соцветий. Нет, это опять свечи, свечи Иоланты. И темнота, милостиво распахнувшая свои прохладные безгласные объятья.
* * *
В зале невыносимо душно, к горлу то и дело подкатывает неприятный ком тошноты. Надо идти, раз обещала. Гермиона оглядывается на мужа. Драко с Пэнси, оба смеются. Она подавляет невольный укол ревности.
Где же Одисса Эйвери? А, вот и она, на диване за пальмой, рядом Миллисента и Франческа Джагсон, которая по своему обыкновению болтает без умолку. У Одиссы на лице даже отсюда заметны нетерпение и злость. Перехватив ее осторожный взгляд, она едва заметно кивает. Блейз, внимательно следящий за ними с другого конца зала, наклоняет голову и усмехается краешком губ.
Отлично. Так, кто под этим подносом?
— Как тебя зовут?
Домовик удивленно хлопает круглыми глазами.
— Мэтти, госпожа, — он ловко приседает в полупоклоне, стараясь, чтобы поднос не накренился, и хрустальные бокалы не соскользнули на пол.
— Мэтти, пожалуйста, покажи мне, как пройти в библиотеку.
— Да, госпожа.
Гермиона выскальзывает как можно незаметней, прячась за спинами, идет за домовиком. Хорошо, что можно обратиться к Блейзу. В этой ситуации только он сможет помочь и только у него хватит смелости сделать то, что она задумала. Драко в это опасно втягивать, он, конечно, сделает все, о чем она попросит, но это слишком опасно. Слишком он близок Лорду.
Вот и библиотека. Боулов явно не отличает страсть к чтению. Полутемное, узкое, слишком вытянутое помещение, полки расставлены хаотично и неудобно. Книг мало, и всюду толстые слои пыли. Камин грязный, видимо, им давно здесь не пользовались.
Она как можно ласковее улыбается домовику.
— Спасибо, Мэтти. Я хочу немного отдохнуть и почитать, принеси мне стакан воды, пожалуйста.
От разожженного камина неуютная комната становится светлее и теплее. Через пару минут домовик приносит воду, а за ним в двери входит Блейз. Увидев Гермиону, он салютует бокалом огневиски.
— Ты сегодня напоминаешь мне МакГонагалл — так же холодна и неприступна и в таком же неоднозначно зеленом цвете.
Гермиона не откликается на его шутливый тон.
— Блейз, ты обдумал то, что я тебе рассказала? Поможешь?
— Во имя Салазара, небеса поменялись местом с землей! Тебе нужна моя помощь! Не могу поверить!
— Пожалуйста, не ёрничай. Одисса в отчаянии.
Блейз подбирается, словно тигр перед прыжком, и становится серьезным.
— Гермиона, ты представляешь, насколько это опасно? В первую очередь, для тебя? Если узнают, что ты помогала ей…
— Это опасно для всех нас, но я не могу ее оставить.
— Поразительно, — он берет в руки ладошку Гермионы и слегка поглаживает, — вы с ней не ладите, насколько я помню? И все равно ты готова ей помочь?
— Дело не в том, в каких мы с ней отношениях, — Гермионе неудобно от этого слишком интимного жеста Блейза, и она чуть резче, чем следовало, выдергивает руку, — она обратилась ко мне в безвыходной ситуации, и я обязана ей помочь.
— Ты никому не обязана, il miа preziosa, и у меня есть глубокие подозрения, что Одисса просто пользуется твоей добротой.
— Блейз! Так ты поможешь? Если нет, то, пожалуйста, забудь обо всем, что я сказала.
Блейз с минуту внимательно смотрит в карие глаза, чувствуя тонкий, свежий и легкий аромат ее духов, от него кружится голова, и хочется сделать что-то необычное, сумасшедшее. Например, упасть на колени перед этой бесконечно милой и чужой женщиной, зарыться лицом в ее ладони, прохладные и дарующие исцеление, шептать ей о своей любви и вдыхать, вдыхать чистый и жизнедарующий аромат ее духов… Он усмехается с изрядной долей горькой иронии.
— Ты прекрасно знаешь, что для тебя я готов сделать что угодно, даже прогуляться голым по Церемониальному залу Малфой-Менора во время очередного сборища нашего серпентария. Ведь мы друзья, верно?
Гермиона сияет в ответ улыбкой.
— Конечно! Но ведь я не требую от тебя такого подвига, как прогулка нагишом по залу. Хотя… после нее, ты, наверняка, имел бы бешеный успех у наших дам.
— А что, сейчас я этим успехом не пользуюсь? — делает оскорбленное лицо Блейз, — по-моему, ты за своим Малфоем совершенно не замечаешь моего ангельского облика, благородной осанки и рыцарского характера.
— Ох, прости, я и забыла, что ты у нас штатный соблазнитель младых невинных дев! — парирует Гермиона.
Через минуту появляется Одисса, за ней, переваливаясь тяжелыми шагами, ступает Миллисента. Блейз сразу хмурится, а Одисса стремительно бледнеет и со злостью сверкает глазами.
— Ты все ему рассказала?!
Гермиона говорит, стараясь, чтобы голос ее звучал спокойно и уверенно:
— Я доверяю Блейзу, и он согласился тебе помочь. Сегодня он возвращается в Италию, ты отправишься с ним, а я со своей стороны обещаю, что замету все магические следы. Никто не сможет тебя найти, если ты сама этого не захочешь.
Блейз прислоняется к полке и равнодушно посматривает на темнеющее небо за полукругом арочных окон.
— Он… я… — Одисса сжимает руки так, что бледнеют пальцы, — Блейз ненавидит меня!
— Слишком много чести, дорогая, — насмешливо откликается Блейз, не отрывая взгляда от бледной луны, медленно крадущейся по кончикам голых ветвей старого вяза, — но я дал слово Гермионе и сдержу его. Хотя риск велик. Никто не может сказать, что будет, когда узнает Лорд.
— Какое Лорду дело до меня?! — вспыхивает Одисса, — до моих проблем? Что Он может сказать? Да и что мне до Него и до всех, если Ф…
Она осекается на полуслове и резко отворачивается.
— Одисса, пожалуйста! — Миллисента умоляюще смотрит на подругу, — это единственный выход. Если они говорят правду, ты будешь спасена, и твой ребенок тоже.
Одисса мечется между полок, едва не натыкаясь на них, ломая руки и кусая губы. Гермиона терпеливо ждет. Одисса не глупа и поймет, что то, что она предлагает, и в самом деле реальный и вполне надежный шанс. Вдруг девушка резко останавливается и с расширившимися глазами прижимает руку к животу, а потом медленно поворачивается к ним и со смутной блуждающей улыбкой на лице шепчет:
— Хорошо, я на все согласна. На все.
Блейз выпрямляется и деловито кидает Миллисенте:
— Тебе лучше уйти. Чем меньше ты узнаешь, тем безопаснее. И еще — проследи, чтобы сюда не заглянули, хотя я сомневаюсь, чтобы кто-нибудь подозревал, что в доме Боулов имеется библиотека.
Миллисента послушно кивает и обнимает Одиссу.
— Ох, когда же мы с тобой увидимся в следующий раз? Дай о себе знать, когда все уляжется, ладно?
— Обещаю, Милли. Что бы я без тебя делала? — в глазах Одиссы поблескивают слезы, — пожалуйста, шепни потом маме и Одесу, что со мной все в порядке.
— Непременно. Прощай и береги себя! — Миллисента напоследок пытается ободряюще улыбнуться подруге и закрывает за собой тяжелые двери.
— Готова? — спрашивает Блейз и запирает двери заклятьем, — когда вы шли сюда, вас никто не видел?
— Нет, там поднялась суматоха. В кои-то веки Пэнси сделала доброе дело — отвлекла внимание, упав в обморок. Все засуетились, заахали, Франческа принялась рыдать, Мерлин знает, что себе навообразив. Домашним я сказала, что прямо отсюда отправлюсь к кузине в Эдинбург и пробуду у нее по меньшей мере месяц. Араминте же я написала, что… впрочем, неважно. Она ничего не знает, но не будет бить тревогу.
— Значит, мы все сделаем сегодня
— Как? Прямо сейчас? Здесь? — растерянно спрашивает Одисса.
— А зачем медлить?
— О, я даже… я подумать не могла, что сегодня…
— А о чем ты думала? Ты сказала своим, что едешь в Эдинбург. Ты попрощалась с Миллисентой. Ты твердишь, что готова ко всему. Что еще нужно? — в голосе Блейза раздражение, — в конце концов рискуем мы с Гермионой, а вы, мисс, еще изволите колебаться и капризничать.
Одисса сверкает глазами и решительно сжимает кулачки.
— Я сказала, что готова, и не отступлюсь!
— Прекрасно, и я все захватила с собой. Итак, за дело, — Гермиона садится на корточки, с досадой подбирая тяжелый длинный шлейф платья (ну что за идиотская мода!), и вытряхивает из носового платка на пол пригоршню земли, — пожалуйста, помолчите, ладно?
Она аккуратно собирает земляной комочек пирамидкой, шепчет над ним заклятье, чертя палочкой круги в воздухе. Потом зачерпывает в ладони воды из принесенного домовиком стакана и тонкой струйкой льет ее на землю, месит и снова лепит пирамиду. Палочка в ее руке описывает волны, недовольно сыплет искрами. Из другого платка она осторожно вынимает несколько желтых кленовых и дубовых листьев, аккуратно вминает в податливую землю.
— Мне нужен твой волос, — отрывисто бросает Гермиона, продолжая описывать палочкой аккуратные восьмерки в воздухе, — и твоя вещь, что-то, давно тебе принадлежащее. И еще хотя бы нитку с платья.
Одисса, закусив и без того уже окровавленную губу, выдергивает золотистый волосок, распарывает подол и вытягивает длинную нитку, а потом растерянно оглядывает себя.
— Что-то давно принадлежащее… я не знаю. Может, носовой платок?
— Нет, не то. На вещи должен остаться отпечаток твоей волшебной силы.
— Тогда… тогда это… — девушка медленно снимает с пальца тонкое серебряное кольцо с зеленым камешком, — подарок моей бабушки. Я ношу его с четырнадцати лет. Правда, оно… оно не волшебное, самое обычное, и камень всего лишь нефрит… А что с ним будет?
— Одисса, решай, что тебе дороже.
Девушка колеблется всего лишь миг, а потом резко бросает кольцо прямо на оранжевый лист, прилепившийся к одной из граней пирамиды.
— Хорошо, — одобрительно кивает Гермиона и снова шепчет заклятье себе под нос, медленно поднимаясь с колен.
Палочка в ее руке теперь делает спиралевидные движения и пускает красные искры. Одна из них попадает прямо на кольцо, оно, вспыхнув, плавится, и серебро течет по желтым листьям. Вдруг из палочки вырывается яркий белый луч и скручивает воздух в маленький смерч вокруг земляной пирамидки. Вихрь нещадно треплет страницы книг, вздымает клубы пыли, больно бьет в лицо. Падает и разбивается лампа на столике, опасно раскачивается на потолке древняя свечная люстра на толстой цепи. Волосы Одиссы выбиваются из прически, летят по ветру, она отворачивается, Блейз невольно прикрывает глаза ладонью. Только Гермиона не обращает внимания, все бормочет и не опускает палочку. Смерч становится темнее и выше, почти с нее ростом, и перед изумленными Одиссой и Блейзом из него сгущается человеческая фигура. Вначале какая-то неопределенная и туманная, но с каждой секундой становящаяся все плотней и материальней. Через пять минут ветер утихомиривается, расшвыряв напоследок по всей комнате книги, а перед Одиссой стоит ее двойник, ее абсолютно точная копия! Глаза такого же цвета и разреза, тонкие темные брови, правая чуть выше и чуть круче изломана, такой же нос с нервными ноздрями и чувственные припухлые губы, тот же нежный бархат кожи, волосы такого же редкого оттенка чистого золота, а на безымянном пальце правой руки ее кольцо! А платье! Даже подол распорот, как у нее!
— Магия Сотворения Жизни! — почти с благоговением выдыхает Одисса, — ты ею владеешь?! Мерлин, этого не умеет даже Темный Лорд!
Гермиона опускает палочку и довольно оглядывает вторую Одиссу.
— Даже лучше, чем я ожидала. Это всего лишь голем, существо из самой обычной грязи. Нужно чуточку терпения и сосредоточенности, а также покопаться в старых книгах. В средневековье популяция големов и гомункулов лишь немногим уступала популяции домовиков. Маги любили с их помощью дурачить маглов, а также выполнять нехитрые домашние работы. А насчет разумного… хм, не приписывай эту честь мне. Ты сама должна вдохнуть в нее что-то, похожее на разум. Так, пройдись.
Девушка послушно делает несколько шагов, двойник повторяет.
— Скажи что-нибудь.
— Что? Я даже не знаю…
— Этого достаточно.
— Что? Я даже не знаю, — голос двойника до дрожи похож на одиссин.
— А теперь самое важное. Возьми ее за руку.
Девушка осторожно притрагивается к руке двойника, холодной, как лед, и невольно вздрогнув, отдергивает.
— Я… я не могу! Она такая жуткая!
— Сможешь, — безжалостно говорит Гермиона и нетерпеливо взмахивает палочкой, — ну же, быстрей.
Одисса пересиливает себя и берет двойника за руку. Холод обжигает кожу, а на красивом лице, как две капли воды похожем на ее собственное, нет ни малейшего проблеска живого человеческого чувства. Она словно восковая статуя, такая же мертвая и пустая.
Блейз невольно передергивает плечами, не отрывая завороженного взгляда от двух совершенно одинаковых, совершенно нереально похожих лиц, сейчас застывших друг против друга. Даже близнецы не бывают так похожи друг на друга. Зеркало. Отражение. Отсветы огня в камине играют на золотых волосах, освещают лица, стекают по складкам платьев. Из темных углов тянутся длинные острые тени, жалко и беззащитно белеют страницами раскиданные книги. И кажется, что в комнате на всех людей и предметы легла печать потустороннего.
— Постарайся, насколько это в твоих силах, пробудить в ней нечто, похожее на человеческое сознание. Представь, что это ты, самая настоящая, что твой разум, душа как бы находятся в двух телах одновременно. Я понимаю, это трудно. Но от твоих усилий зависит твоя жизнь, — тихо произносит Гермиона.
Одисса старается. Очень старается. Нет, на самом деле жутковатое ощущение. Она закрывает глаза, пытается через соединенные руки передать этой бездушной кукле частичку себя. Какая она, Одисса Эйвери? Взбалмошная и капризная, избалованная и своенравная, «черствая эгоистка», как в минуту бешенства кидает брат, окруженная толпой поклонников, которых, если честно, ни во что не ставит. Ей просто нравится играть с ними, подпускать на минимально допустимое расстояние и коварно отталкивать, дарить своим вниманием одних и убивать равнодушным взглядом других. Да, она такая, она сама все знает. И Феб это знал. И все равно улыбался ей. Одно его имя наполняет душу солнцем и тьмой, горем и счастьем, радостью и болью. Как же она его любила, сама не подозревая об этом! А он любил ее? Или же так и не смог забыть ту угрюмую чернявую девчонку, которая сбежала со своим отцом от Темного Лорда и примкнула к Сопротивлению?
Он не сказал ей эти три слова, он просто улыбался в ответ на ее истерики, выходки и меняющееся, словно осенняя погода, настроение. Он просто улыбался. О, Мерлин, как же не хватает ей его улыбки, его теплых рук и спокойного голоса! Как же это вытерпеть, как жить дальше?! Пусть у их ребенка будет такая же улыбка, как у Феба, пожалуйста! Пусть он будет похож на него!
Погруженная в свои мысли, Одисса даже не обращает внимания на то, как теплеет ладонь в ее ладони, как дрожат ресницы у двойника и чуть заметно приподнимается грудь, как от дыхания.
— Отлично, — Гермиона убирает свою палочку.
Одисса вздрагивает и почти со страхом смотрит на саму себя, теперь улыбающуюся ее обычной светской улыбкой — холодно, ослепительно, всем и каждому.
— Это просто невероятно!
Гермиона пожимает плечами.
— Ничего особенного. Гораздо труднее будет вам незаметно скрыться из страны.
— Гермиона, потом нужно будет убрать все следы Летучего Пороха, — напоминает Блейз.
— Знаю, не беспокойся.
— Итак, мисс Эйвери, вначале мы направимся в Эльфинстоун, потом еще в пару-тройку мест, чтобы замести следы, на всякий случай. А потом в Италию. Я доставлю тебя на свою виллу под Ниццей. Я купил ее буквально на днях, о ней никто не знает. Вилла небольшая, в укромном месте, защищена заклятьями Ненаходимости; она станет твоим прибежищем на такой срок, на какой ты пожелаешь.
Одисса кивает. Гермиона кидает горсть изумрудного порошка в камин.
— Не волнуйся, никто ничего не заподозрит. И ты, и я хорошо поработали. Голем будет вести себя точно также, как ты, и разрушится ровно через тридцать дней. А к тому времени будет уже поздно тебя искать.
Прежде чем войти в пламя, Одисса с заметным сарказмом, словно про себя, произносит:
— Смешно… Из грязи и нескольких опавших листьев получилась Одисса Эйвери. И никто не заметит подмены. Значит, это моя суть?
Блейз крепко хватает ее за руку и, прощально махнув Гермионе, исчезает в зеленом вихре. А Гермиона, оставшись, еще долго шепчет заклятья, наводя порядок в разгромленной комнате, тщательно стирая все следы пребывания здесь Одиссы и Блейза, их ухода и самого маскирующего колдовства. Лже-Одисса за ее спиной что-то возмущенно говорит, но она даже не прислушивается. Наконец она устало откидывает прядь волос со взмокшего лба. Все, что обещала, и все, что было в ее силах, она сделала. Теперь никто не узнает, куда пропала дочь Эметриуса Эйвери, и кто стоит за ее исчезновением. И можно лишь надеяться, что Одисса найдет покой и надежное убежище на тихой вилле под Ниццей и вырастит своего малыша таким же, каким был его отец.
Она отпирает двери и сразу видит Миллисенту, неуклюже спешащую навстречу.
— Ну что, получилось? Там все в порядке, в суматохе с Пэнси никто не обратил внимания.
Гермиона молча отходит в сторону.
— Одисса!
— Ну что, Милли, пойдем? Больше ни минуты не могу выдержать рядом с этой выскочкой.
Миллисента в потрясении оглядывается на Гермиону. Та пожимает плечами. Кажется, получилось так хорошо, что переплюнуло оригинал.
— Все, что я могу сказать — на самом деле она далеко отсюда. И не спрашивай больше ни о чем, веди себя как обычно.
Когда она возвращается в зал, Драко перехватывает ее за талию и целует в ушко.
— Ну и где ты пропадала? Опять обсуждала с Забини способы применения каких-нибудь чар? Я уже начал ревновать.
— Тебе совершенно незачем ревновать меня к Блейзу, мы с ним друзья.
— Друзья, как же! — хмыкает Драко, — да он смотрит на тебя, как кот на сметану.
— Прекрати сейчас же! Говорят, тут Пэнси свалилась прямо тебе в объятья, так что это я имеют полное право устроить грандиозный скандал с битьем бесценных антикварных ваз и фамильными проклятьями, — шутливо грозится Гермиона, однако вспоминает то чувство неловкости и странного стыда, которые она иногда испытывает в присутствии Блейза.
В серых глазах мужа подмигивает улыбка.
— Ты не знаешь, но все более-менее ценные вазы были перебиты еще моей бабкой, когда она приревновала деда к одной страшно обольстительной и не отягощенной правилами морали и приличий вейле. Так что остались лишь дешевые подделки, но об этом посторонние, конечно, не знают. А от фамильных проклятий я разве что расчихаюсь.
Они вместе с другими гостями идут на лестнице, ведущей в каминный холл. Фальшивая Одисса идет под руку с одним из наиболее пылких своих поклонников. Теодор Нотт осторожно ведет Миллисенту, кивает Драко, а Миллисента лишь молча смотрит на Гермиону. И та видит в темных глазах молодой женщины благодарность.
«Спасибо за то, что не оттолкнула! Спасибо, что поняла и помогла!»
И Гермиона, наверное, впервые в жизни искренне и ободряюще улыбается Миллисенте.
* * *
Драко сидит в Кабинете за столом, заваленным свитками и огромными конторскими книгами, и мучительно пытается вникнуть в хитросплетения бухгалтерии, которую ведет гоблин-управляющий на одном из серебряных рудников их семьи в Беркшире. Подсчеты не сходятся, добыча и выход серебра отличаются от его цифр, и очевидно, что бухгалтерия проклятого гоблина двойная, если не тройная. То же творится и на золотом руднике. Эти твари совсем распустились без отцовской руки. Они боялись Люциуса, а он, Драко, для них пока еще сосунок, мало смыслящий в рудничных делах.
Он массирует шею. Левый висок колет, словно в него вонзилось с десяток маленьких, но острых игл. Нудно. Надоело. Но надо, никуда не денешься. Теперь все дела по семейному бизнесу на нем, потому что отец занят в этом чертовом Правительстве с утра до ночи. Еще хорошо, что и его не запрягли, с Лорда сталось бы.
Он снова углубляется в стройные ряды цифр, которые пестрят и издевательски пляшут перед глазами. Раз за разом проводит расчеты, кажется, зацепляется за одну очень хитрую ниточку, и уже мелькает догадка, где намудрил гоблин, чтобы положить в свой карман хозяйское серебро, как в камине громко шуршит, и Грег, появившийся только до плеч, оглушительно чихает.
— Тьфу, троллье дерьмо, домовики давно трубы не чистили, что ли? Драко, ты здесь?
— Угу, — рассеянно откликается он, — что хотел? Вызова не было вроде.
— Не было. Хотел предупредить, мы с Винсом идем на встречу с одним человечком.
Драко поднимает голову.
— С каким еще человечком? Зачем?
Грег двигает плечами, отчего из трубы сыплется зола, и он опять чихает.
— Да там с Поттером связано. Этот, как его, старикашка Криг клянется и божится, что знает, где он прячется. Ты же знаешь, пару раз в месяц обязательно бывает что-нибудь в этом роде. Конечно, туфта, бред и маразм, потому что Поттера хрен поймаешь просто так, его, наверняка, охраняют, как королеву, но Лорд требует, чтобы все проверялось.
Драко невольно усмехается про себя. Грег, сам не зная, на сто процентов прав. Грюм после одного случая и выволочки от Гермионы в лепешку разбивался, лишь бы драгоценная надежда магического мира, не приведи Мерлин, не поранилась. И «надежда» вроде как и не догадывалась, что пасут его свои же не хуже, чем дементоры узников Азкабана.
— Ладно, валяйте. Может, в этот раз на самом деле Поттера поймаете.
— Держи карман шире, — ухмыляется Грег, — да и вообще, оно нам надо? Пусть другие отличаются. Вон Маркус лютует, на прошлой неделе с десяток якобы авроров дементорам на ужин доставил, слышал? А нам и без Поттера хватает. У меня тут Ги влюбился, ночами сочиняет стихи и терзается страшными муками, потому что его девчонка сказала, что он слишком красив для нее и будет изменять, а она не хочет, чтобы он разбил ей сердце. Совсем парню голову задурила. Хочу подобрать приличный магловский колледж, чтобы учеба отвлекла его от амурных дел, от которых недолго и дядюшкой Грегори стать. Кстати, ты не можешь чего-нибудь посоветовать? Вроде, говорят, Оксфорд ничего.
— Нашел у кого спрашивать, — хмыкает Драко, — по маглам я полный профан. Но если хочешь, могу спросить у Гермионы.
— Спроси, а? — Грег явно радуется, — тогда с меня должок.
— А где Винс?
— Воркует с Артемизой, как обычно. У них на сегодня назначено типа репетиции венчания. Тетя Фанни не простит, если он опоздает, собственноручно снимет голову. Причем не только с него, но и с меня, потому что я буду виноват, что задержал нашего жениха. В общем, если что, мы в Лютном.
Грег смеется и, махнув на прощание рукой, исчезает в зеленом вихре. А Драко возвращается к серебру и нечистому на руки управляющему с невыговариваемым гоблиновским именем. Опять мелькают цифры, но найденная было зацепка-подтасовка безнадежно растворилась в черно-белых рядах. Он ругается сквозь зубы и начинает расчеты снова.
Но только что-то тревожит и отрывает внимание от стройных колонок цифр. Он не может снова сосредоточиться и ошибается в простом сложении. В словах Грега проскользнула какая-то странная, неявная, смутная тень. Что-то он сказал несуразное или недопустимое.
Бред какой-то. Совершенно обычный разговор. Грег не раз его предупреждал о том, куда они отправляются. И не раз они вместе проверяли такие бредни.
Драко проходится по кабинету, наливает себе немного огневиски. Останавливается у окна, глядя на скульптуру в саду, искусно расположенную у старого дуба и изображавшую дриаду с горностаем. Помнится, приехав на зимние каникулы на четвертом курсе, он безуспешно пытался разбить этого горностая, потому что зверек кое о чем ему напоминал. Какие только заклятья не пробовал, даже банально применял грубую физическую силу, но ничего не получилось, скульптор тоже был магом и зачаровал свое, с позволения сказать, творение от разрушения, отломился только кончик хвоста. И горностай по-прежнему скалился в хитрой гримасе. Кого-то он ему напоминает. Нет, не Драко-четверокурсника. Какого-то человека со сморщенным маленьким лицом…
Вчера или позавчера… отец рассказывал про некоего Крига… который умер прямо на ковре в приемной Лорда, придя просить о работе в Министерстве. Лорд как раз вышел в это время, узнал этого Крига, бывшего двойного лазутчика, и милостиво соизволил предложить место в каком-то отделе… Тот отдал концы, едва Лорд договорил.
Мама сказала, что сильная нечаянная радость убивает, так же, как и неистовый гнев. Она всегда все может объяснить.
Это совпадение? Другой Криг? Или тот же самый? Фамилия, в принципе, не распространенная, но и не редкая.
Голова совсем разболелась. В висок теперь вонзаются не маленькие иглы, а раскаленный прут, мешающий мысли, как зелье в котле. Думается обо всем, но только не о делах.
«Дементоры подери, да этот гоблин наложил на отчет какие-то заклятья, что ли?! Поеду на рудник, заколдую мерзавца, пусть только посмеет на глаза показаться!»
Вот бы сейчас к Гермионе… лечь головой на ее колени… погрузиться в блаженное чувство тепла и покоя, которое всегда ее окружает… а она будет массировать больное место своими удивительно нежными и мягкими пальцами… изгонять боль, усталость, тревоги… давать новые силы… любимая… такая нестерпимо любимая, что вселенная кажется тесной и маленькой для того, чтобы крикнуть об этом…
Но Гермиона сейчас в их ирландском замке, вернется только к вечеру.
Он вертит в руках бронзовое пресс-папье. Змея и лев. Когда-то ему казалось, что змея под лапами льва кусает его, и их поединок закончится ничьей, гибелью обоих. А теперь почему-то отчетливо видится, что она растоптана, и не хватит сил на последний рывок.
Из виска боль перетекла на затылок, постепенно тяжелеющий и немеющий. Голова стала чугунной, и он чувствует нестерпимое желание запустить пресс-папье в стену, словно это помогло бы ему избавиться от боли. Он и в самом деле размахивается. Перед глазами мелькает видение, как разлетается на куски бронза, змея и лев наконец разделяются, на камне стены остаются щербины-отметины… Но пресс-папье аккуратно возвращается на стол. Нервы ни к черту.
Если есть сомнения, надо их разрешить. Только и всего.
Он стремительно выходит из комнаты, на ходу застегивая ворот мантии, и через десять минут уже трансгрессирует в Лютный переулок. Тут есть одна обменная контора, в которой он намерен разузнать кое-что о неклейменом серебре со своих рудников и о личностях, которые его сбывают. Ну и заодно увидеть Грега и Винса, убедиться, что с ними ничего не стряслось, и они безбожно чертыхаются, возвращаясь с пустой встречи с этим Кригом.
Но в Лютном их нет. Он заглянул во все пабы, лавки и конторы, даже в заведение мадам Зои, впрочем, мало надеясь, что обнаружит там друзей. И раньше они редко здесь бывали, а теперь вообще не появлялись, как подтвердила сама мадам Зои, профессионально обольстительно улыбаясь Драко. Ее улыбка напомнила змеиный оскал Лорда, и ему стало не по себе.
Выйдя на улицу, он сталкивается с Джеффри МакНейром и Кларенсом Розье, немного отстраненно удивившись встрече с этими двумя именно здесь. Насколько он знает, жена МакНейра после родов тяжело болеет, он проводит у ее постели дни и ночи, а о Розье всегда ходили довольно пикантные слухи. На вопрос, не видели ли они Грега и Винса, Кларенс кивает:
— Где-то полчаса назад они прошли туда, — взмах по направлению вдоль улицы.
В этом месте Лютный выползает на самую окраину Лондона, грязную, зловонную и преступную. Полуразваливающиеся дома — бордели и притоны, по кривым закоулкам шляются подозрительные личности, не вынимающие рук из карманов и кидающие взгляды исподлобья. За крайними домами начинается пустырь с редкими клочками жесткой травы и вонючими ручьями, излюбленное место кровавых выяснений отношений тех самых подозрительных личностей.
Драко шагает в ту сторону, сжимая у пояса палочку, и не в силах объяснить, зачем он, как последний идиот, прется туда. Он почти дошел до конца улицы. И с каждым пройденным метром ему хочется ускорить шаг. Такое ощущение, что там, за обшарпанным домом с подслеповатыми окнами, наполовину заколоченными, за косым забором, на этом пустыре что-то происходит. Странные отрывистые возгласы, звуки бьющегося стекла, приглушенный грохот, топот ног. Вдруг валится на бок мусорный бак, невесть с чего притулившийся у забора, и его содержимое вспыхивает колдовским синим пламенем.
Драко срывается в бег. Умом он понимает, что может быть опасно, что там могут просто-напросто кипеть разборки местных банд. Лютный всегда славился своими ворами, грабителями, медвежатниками, скупщиками краденого, черными колдунами и ведьмами, практикующими Темные Искусства наимерзейшими способами, и прочим отребьем. Он попадет в редкостное дерьмо, если появится между двумя воюющими группировками, вооруженными не только волшебными палочками, но и весьма изощренными магическими артефактами, основным назначением которых является только прихлопнуть как можно большее количество людей.
Но все это мелькает на краю сознания и исчезает в огне тревожного нетерпения. Палочка наизготове, Драко почти у хлипкого забора. Две доски торчат выбитыми зубами, и он уже видит людей. До них метров пятьдесят. Четверо прижали к глухой стене выходившего торцом на пустырь дома двух. Нет, одного, потому что второй ничком лежит на чахлой бурой траве, припорошенной снегом, и по его позе, неестественной, какой-то смешно-нелепой для живого человека, понятно, что он уже не встанет.
Стоявший что-то хрипит и палит заклятьем в одного из них, с легкостью уклонившегося и пустившего ответное. Стоявший падает на колени. Нападавший громко говорит:
— Все. Сдавайся, Крэбб, иначе кончишь, как Гойл, а мы не хотим лишней крови.
Тяжелая боль в голове густеет, перекрывает какие-то нервные узлы, и Драко не может просто нагнуться и проскользнуть в дыру. Тело онемело, стало неповоротливым, и волшебная палочка кажется обычным куском дерева.
— Черта с два, Корнер, а то я не знаю, зачем вам нужен, — Винсент сплевывает, и Драко ясно видит, что на губах его кровь.
Майкл Корнер спокойно отвечает:
— Не знаешь. У нас, в отличие от вас, нет дементоров, мы не применяем Непростительные заклятья. Просто задаем вопросы, чтобы получить нужную информацию.
— Да, Грегу вы задали просто адски сложные вопросы.
Палочка в руке Корнера, направленная в грудь Крэббу, слегка вздрагивает.
— Гойл сам виноват, нечего было кидаться, как на бешеных оборотней.
В Драко темной кровью закипает слепая, бездумная, отчаянная ярость. Добежать, разметать этих подонков, дать шанс Винсу, трансгрессировать вместе с ним. А еще забрать Грега.
Трое — его бывшие однокурсники. Он их всех знает. Корнер из них самый сильный противник, хладнокровный и расчетливый. С ним будет сложно. Финч-Флетчли и Бут дураки, но с ними все же придется повозиться. А четвертый какой-то молокосос, даже палочку держит криво, его нетрудно будет убрать.
Он не помнит о том, что этих людей он не видел после шестого курса Хогвартса, когда все они были еще мальчишками, что эти трое были бывшими аврорами, нет, они и есть авроры, что они все прошли жестокую школу выживания и до сих пор проходят. Они отнюдь не глупы и если осмелились появиться в Лютном, то чувствуют свою силу.
«Держись, Винс. Не делай резких движений, заговаривай этим сволочам зубы, говори, что угодно, торгуйся, только не нападай. Никаких заклятий. Сейчас. Я сейчас»
Он с усилием стряхивает с себя оцепенение, отодвигает еще одну доску, чтобы пролезть бесшумно. Но тут происходит непредвиденное. Винсент не выдерживает и выкрикивает какое-то заклятье, полыхнувшее уже знакомым синим пламенем. И тут же в него летят три луча. Крэбб, так и не поднявшийся с колен, медленно заваливается набок, лицом в подтаявший снег, и больше не двигается.
Драко втягивает в себя воздух и не может выдохнуть. Боль в голове взрывается на все тело, наполнив его ледяным и одновременно опалившим все внутренности чувством. Сердце в груди то бьется быстро и часто, то почти останавливается.
Только что на его глазах умерли его друзья. Два лучших друга. С самого детства бывшие рядом. Этого не может быть. Это ему снится?
Они просто ушли на дурацкую проверку дурацкой дезинформации Они должны вернуться. Их ждут. У Винса репетиция свадьбы, его ждет Артемиза. А у Грега встреча с младшим братом. Они, наверное, наплевали на этого Крига и давно отправились по своим делам.
Тогда кто эти, лежащие сейчас у грязно-серой стены? Кого небрежно обыскивает Майкл Корнер, презрительно кривя губы и что-то говоря своим подельникам?
Надо проверить.
Драко уже готов шагнуть в дыру забора, но его с силой перехватывают и тащат назад.
— Малфой, ты что, охренел? — зло шепчет в ухо чей-то голос, и руку с занесенной палочкой больно скручивает назад. Он рвется вперед, но держат крепко, прижав руки к туловищу.
— Джеф, он еще сопротивляется!
Он вырывается молча, с совершенно безумными белыми глазами, не понимающий ничего, кроме того, что ему надо достать этого Корнера, сжать его горло и душить, душить до тех пор, пока не вылезут из орбит его глаза, пока он не сдохнет, не подавится собственным языком.
— Стой, Драко! Туда нельзя, там боевые авроры! Они нас в порошок сотрут!
Плевать! Они убили Грега и Винса! Они должны поплатиться! Он сам убьет их!
— Мерлинова задница, Джеф, держи его крепче! Оглушить, что ли? Сейчас эти услышат, точно костей не соберем.
Майкл Корнер и Терри Бут подозрительно косятся в сторону забора, но Розье успевает набросить на всех Маскировочные чары, и острые взгляды авроров скользят мимо.
— Эти недоразвитые дебилы остались такими же тупыми, как и в Хогвартсе, — Корнер напоследок пинает тело Гойла, — говорил же я, что ни хрена они не знают, да и кто им что-то будет говорить? Важные птицы — это точно не Крэббы и Гойлы. Ладно, уходим, парни. Место опасное, тут иногда дементоры бывают. Колин, не забудь палочки этих придурков, пригодятся.
Они трансгрессируют, и только тогда МакНейр и Розье отпускают Драко. Он отталкивает обоих, рванувшись вперед, туда, где лежат на бурой траве, растущей у серой стены, на мокром снегу, два тела.
— Свихнулся, — качает головой Розье, опускаясь на корточки, потому что дрожат от напряжения ноги, — вовремя успели. Однако же, как обнаглели авроры. Вне закона, а разгуливают около Лютного, как у себя дома. Не повезло Винсенту и Грегори. Дементор побери, бедная моя сестренка!
— Это его друзья, — Джеффри решительно шагает за Малфоем, — пойдем поможем.
![]() |
|
Я плакала весь вечер! Работа очень атмосферная. Спасибо!
|
![]() |
|
Изначально, когда я только увидела размер данной работы, меня обуревало сомнение: а стоит ли оно того? К сожалению, существует много работ, которые могут похвастаться лишь большим количеством слов и упорностью автора в написании, но не более того. Видела я и мнения других читателей, но понимала, что, по большей части, вряд ли я найду здесь все то, чем они так восторгаются: так уж сложилось в драмионе, что читать комментарии – дело гиблое, и слова среднего читателя в данном фандоме – не совсем то, с чем вы столкнетесь в действительности. И здесь, казалось бы, меня должно было ожидать то же самое. Однако!
Показать полностью
Я начну с минусов, потому что я – раковая опухоль всех читателей. Ну, или потому что от меня иного ожидать не стоит. Первое. ООС персонажей. Извечное нытье читателей и оправдание авторов в стиле «откуда же мы можем знать наверняка». Но все же надо ощущать эту грань, когда персонаж становится не более чем картонным изображением с пометкой имя-фамилия, когда можно изменить имя – и ничего не изменится. К сожалению, упомянутое не обошло и данную работу. Пускай все было не так уж и плохо, но в этом плане похвалить я могу мало за что. В частности, пострадало все семейство Малфоев. Нарцисса Малфой. «Снежная королева» предстает перед нами с самого начала и, что удивляет, позволяет себе какие-то мещанские слабости в виде тяжелого дыхания, тряски незнакомых личностей, показательной брезгливости и бесконтрольных эмоций. В принципе, я понимаю, почему это было показано: получить весточку от сына в такое напряженное время. Эти эмоциональные и иррациональные поступки могли бы оправдать мадам Малфой, если бы все оставшееся время ее личность не пичкали пафосом безэмоциональности, гордости и хладнокровия. Если уж вы рисуете женщину в подобных тонах, так придерживайтесь этого, прочувствуйте ситуацию. Я что-то очень сомневаюсь, что подобного полета гордости женщина станет вести себя как какая-то плебейка. Зачем говорить, что она умеет держать лицо, если данная ее черта тут же и разбивается? В общем, Нарцисса в начале прям покоробила, как бы меня не пытались переубедить, я очень слабо верю в нее. Холодный тон голоса, может, еще бешеные глаза, которые беззвучно кричат – вполне вписывается в ее образ. Но представлять, что она «как девочка» скачет по лестницам, приветствуя мужа и сына в лучших платьях, – увольте. Леди есть леди. Не зря быть леди очень тяжело. Здесь же Нарцисса лишь временами походит на Леди, но ее эмоциональные качели сбивают ее же с ног. Но терпимо. 3 |
![]() |
|
Не то, что Гермиона, например.
Показать полностью
Гермиона Грейнджер из «Наследника» – моё разочарование. И объяснение ее поведения автором, как по мне, просто косяк. Казалось бы, до применения заклятья она вела себя как Гермиона Грейнджер, а после заклятья ей так отшибло голову, что она превратилась во что-то другое с налетом Луны Лавгуд. Я серьезно. Она мечтательно вздыхает, выдает какие-то непонятные фразы-цитаты и невинно хлопает глазками в стиле «я вся такая неземная, но почему-то именно на земле, сама не пойму». То есть автор как бы намекает, что, стерев себе память, внимание, ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР НЕ ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР. Это что, значит, выходит, что Гермиона у нас личность только из-за того, что помнит все школьные заклинания или прочитанные книги? Что ее делает самой собой лишь память? Самое глупое объяснения ее переменчивого характера. Просто убили личность, и всю работу я просто не могла воспринимать персонажа как ту самую Гермиону, ту самую Грейнджер, занозу в заднице, педантичную и бесконечно рациональную. Девушка, которая лишена фантазии, у которой были проблемы с той же самой Луной Лавгуд, в чью непонятную и чудную копию она обратилась. Персонаж вроде бы пытался вернуть себе прежнее, но что-то как-то неубедительно. В общем, вышло жестоко и глупо. Даже если рассматривать ее поведение до потери памяти, она явно поступила не очень умно. Хотя тут скорее вина авторов в недоработке сюжета: приняв решение стереть себе память, она делает это намеренно на какой-то срок, чтобы потом ВСПОМНИТЬ. Вы не представляете, какой фейспалм я ловлю, причем не шуточно-театральный, а настоящий и болезненный. Гермиона хочет стереть память, чтобы, сдавшись врагам, она не выдала все секреты. --> Она стирает себе память на определенный промежуток времени, чтобы потом ВСПОМНИТЬ, если забыла… Чувствуете? Несостыковочка. 3 |
![]() |
|
Также удручает ее бесконечная наивность в отношениях с Забини. Все мы понимаем, какой он джентльмен рядом с ней, но все и всё вокруг так и кричат о его не просто дружеском отношении. На что она лишь делает удивленные глаза, выдает банальную фразу «мы друзья» и дальше улыбается, просто вгоняя нож по рукоятку в сердце несчастного друга. Либо это эгоизм, либо дурство. Хотелось бы верить в первое, но Гермиону в данной работе так безыскусно прописывают, что во втором просто нельзя сомневаться.
Показать полностью
Еще расстраивает то, что, молчаливо приняв сторону сопротивления, Гермиона делает свои дела и никак не пытается связаться с друзьями или сделать им хотя бы намек. Они ведь для нее не стали бывшими друзьями, она ведь не разорвала с ними связь: на это указывает факт того, что своего единственного сына Гермиона настояла записать как подопечного Поттера и Уизли. То есть она наивно надеялась, что ее друзья, которые перенесли очень мучительные переживания, избегая ее и упоминаний ее существования, просто кивнут головой и согласятся в случае чего? Бесконечная дурость. И эгоизм. Она даже не пыталась с ними связаться, не то чтобы объясниться: ее хватило только на слезовыжимательное видеосообщение. Итого: Гермиона без памяти – эгоистичная, малодушная и еще раз эгоистичная натура, витающая в облаках в твердой уверенности, что ее должны и понять, и простить, а она в свою очередь никому и ничего не должна. Кроме семьи, конечно, она же у нас теперь Малфой, а это обязывает только к семейным драмам и страданиям. Надо отдать должное этому образу: драма из ничего и драма, чтобы симулировать хоть что-то. Разочарование в авторском видении более чем. 3 |
![]() |
|
Драко, кстати, вышел сносным. По крайне мере, на фоне Гермионы и Нарциссы он не выделялся чем-то странным, в то время как Гермиона своими «глубокими фразами» порой вызывала cringe. Малфой-старший был блеклый, но тоже сносный. Непримечательный, но это и хорошо, по крайней мере, плохого сказать о нем нельзя.
Показать полностью
Еще хочу отметить дикий ООС Рона. Казалось бы, пора уже прекращать удивляться, негодовать и придавать какое-либо значение тому, как прописывают Уизли-младшего в фанфиках, где он не пейрингует Гермиону, так сказать. Но не могу, каждый раз сердце обливается кровью от обиды за персонажа. Здесь, как, впрочем, и везде, ему выдают роль самого злобного: то в размышлениях Гермионы он увидит какие-то симпатии Пожирателям и буквально сгорит, то, увидев мальчишку Малфоя, сгорит еще раз. Он столько раз нервничал, что я удивляюсь, как у него не начались какие-нибудь болячки или побочки от этих вспышек гнева, и как вообще его нервы выдержали. Кстати, удивительно это не только для Рона, но и для Аврората вообще и Поттера в частности, но об этом как-нибудь в другой раз. А в этот раз поговорим-таки за драмиону :з Насчет Волан-де-Морта говорить не хочется: он какой-то блеклой тенью прошелся мимо, стерпев наглость грязнокровной ведьмы, решил поиграть в игру, зачем-то потешив себя и пойдя на риск. Его довод оставить Грейнджер в живых, потому что, внезапно, она все вспомнит и захочет перейти на его сторону – это нечто. Ну да ладно, этих злодеев в иной раз не поймешь, куда уж до Гениев. В общем, чувство, что это не величайший злой маг эпохи, а отвлекающая мишура. К ООСу детей цепляться не выйдет, кроме того момента, что для одиннадцатилетних они разговаривают и ведут себя уж очень по-взрослому. Это не беда, потому что мало кто этим не грешит, разговаривая от лица детей слишком обдуманно. Пример, к чему я придираюсь: Александр отвечает словесному противнику на слова о происхождении едкими и гневными фразами, осаждает его и выходит победителем. Случай, после которого добрые ребята идут в лагерь добрых, а злые кусают локти в окружении злых. Мое видение данной ситуации: мычание, потому что сходу мало кто сообразит, как умно ответить, а потому в дело скорее бы пошли кулаки. Мальчишки, чтоб вы знали, любят решать дело кулаками, а в одиннадцать лет среднестатистический ребенок разговаривает не столь искусно. Хотя, опять же, не беда: это все к среднестатистическим детям относятся, а о таких книги не пишут. У нас же только особенные. 2 |
![]() |
|
Второе. Сюжет.
Показать полностью
Что мне не нравилось, насчет чего я хочу высказать решительное «фи», так это ветка драмионы. Удивительно, насколько мне, вроде бы любительнице, было сложно и неинтересно это читать. История вкупе с ужасными ООСными персонажами выглядит, мягко говоря, не очень. Еще и фишка повествования, напоминающая небезызвестный «Цвет Надежды», только вот поставить на полку рядом не хочется: не позволяет общее впечатление. Но почему, спросите вы меня? А вот потому, что ЦН шикарен в обеих историях, в то время как «Наследник» неплох только в одной. Драмиона в ЦН была выдержанной, глубокой, и, главное, персонажи вполне напоминали привычных героев серии ГП, да и действия можно было допустить. Здесь же действия героев кажутся странными и, как следствие, в сюжете мы имеем следующее: какие-то замудренные изобретения с патентами; рвущая связи с друзьями Гермиона, которая делает их потом опекунами без предупреждения; но самая, как по мне, дикая дичь – финальное заклинание Драко и Гермионы – что-то явно безыскусное и в плане задумки, и в плане исполнения. Начиная читать, я думала, что мне будет крайне скучно наблюдать за линией ребенка Малфоев, а оказалось совершенно наоборот: в действия Александра, в его поведение и в хорошо прописанное окружение верится больше. Больше, чем в то, что Гермиона будет молчать и скрываться от Гарри и Рона. Больше, чем в отношения, возникшие буквально на пустом месте из-за того, что Гермиона тронулась головой. Больше, чем в ее бездумные поступки. Смешно, что в работе, посвященной драмионе более чем наполовину, даже не хочется ее обсуждать. Лишь закрыть глаза: этот фарс раздражает. Зато история сына, Александра, достаточно симпатична: дружба, признание, параллели с прошлым Поттером – все это выглядит приятно и… искренне как-то. Спустя несколько лет после прочтения, когда я написала этот отзыв, многое вылетело из головы. Осталось лишь два чувства: горький осадок после линии драмионы и приятное слезное послевкусие после линии сына (честно, я там плакала, потому что мне было легко вжиться и понять, представить все происходящее). И если мне вдруг потребуется порекомендовать кому-либо эту работу, я могу посоветовать читать лишь главы с Александром, пытаясь не вникать в линию драмионы. Если ее игнорировать, не принимать во внимание тупейшие действия главной пары, то работа вполне читабельна. 4 |
![]() |
|
Начала читать, но когда на второй главе поняла, что Драко и Гермиона погибли, не смогла дальше читать...
1 |
![]() |
|
Замечательная книга, изумительная, интересная, захватывающая, очень трагичная, эмоциональная, любовь и смерть правит миром, почти цытата из этой книги как главная мысль.
1 |
![]() |
|
О фанфиках узнала в этом году и стала читать, читать, читать запоем. Много интересных , о некоторых даже не поворачивается язык сказать "фанфик", это полноценные произведения. "Наследник", на мой взгляд, именно такой - произведение.
Показать полностью
Очень понравилось множество деталей, описание мыслей, чувств, на первый взгляд незначительных событий, но все вместе это даёт полноценную, жизненную картину, показывает характеры героев, их глубинную сущность. Не скрою, когда дошла до проклятья Алекса,не выдержала,посмотрела в конец. Потом дочитала уже спокойнее про бюрократическую и прочую волокиту, когда ребенок так стремительно умирает. Жизненно, очень жизненно. Опять же,в конце прочла сначала главы про Алекса, понимая, что не выдержу, обрыдаюсь, читая про смерть любимых персонажей. Потом, конечно, прочла, набралась сил. И все равно слезы градом. Опять же жизненно. Хоть у нас и сказка... Однако и изначальная сказка была таковой лишь в самом начале) В описании предупреждение - смерть персонажей. Обычно такое пролистываю... А тут что то зацепило и уже не оторваться. Нисколько не жалею, что прочла. Я тот читатель,что оценивает сердцем - отозвалось или нет, эмоциями. Отозвалось, зашкалили. Да так,что необходимо сделать перерыв, чтоб все переосмыслить и успокоиться, отдать дань уважения героям и авторам.. Спасибо за ваш труд, талант, волшебство. 2 |