Обратный отсчет (джен)

Одиннадцать часов утра.

Меньше суток остается до конца отсчета. Меньше суток до того момента, как табло на поверхности браслета покажет число «00.00» — и окончательно погаснет. Меньше суток… Девятнадцать часов, если быть совершенно точным. Ну-ну.

Проходя по коридору в корпус «С», где располагались камеры джейла, Пауэр удовлетворенно хмыкнул. Антиплащу есть, над чем призадуматься… Времени для этого у него было предостаточно — сутки преступника продержали в карцере, в абсолютно пустой, тесной, размерами едва ли больше чулана клетке без окон, где собеседниками и утешителями заключенного были только глухие холодные стены, да низкий, нависающий над головой мрачный потолок. Здесь невозможно было даже толком улечься — и оставалось только сидеть, скорчившись, либо на полу, либо на единственном жестком табурете; сутки арестант провел безо всякого общения, в полной изоляции, наедине с собой и с проклятым браслетом, неумолимо отсчитывающим утекающие в небытие мгновения… Вот ведь пройдоха Войт, с удовольствием подумал Пауэр, какую вычудил штуку — убийственную во всех смыслах; какую мощную бомбу в первую очередь психологического воздействия, настоящее орудие пытки! Пусть старикашке плодами его адского изобретения так воспользоваться и не довелось, но зато ему, Пауэру, оно очень даже пришлось ко двору. И будет очень странно, прямо-таки удивительно, если окажется, что этот мерзавец Антиплащ еще окончательно не пал духом…

— Все в порядке, шеф, — невозмутимо отозвался Дженнингс в ответ на вопросительный взгляд начальника. — Все ваши указания были соблюдены в точности. Никто, кроме меня, к камере не подходил. Заключенный… ведет себя тихо. Ночью никаких происшествий не было.

— Он там не повесился, случаем? — Пауэр мрачно усмехнулся.

— Не на чем вешаться, — угрюмо отозвался Дженнингс, позвякивая ключами, отпирая дверцу очередной стальной решетки, перегораживающей коридор. — Даже ремень и шнурки из ботинок у него отобрали… Известное дело, без этого никак. Прошу.

Они подошли к камере — к непробиваемой, закованной, как в латы, в несколько слоев стальной обшивки массивной двери. Загремели замки, залязгали отодвигаемые, входящие в пазы тяжелые брусы засовов; дверь неохотно, с содроганием распахнулась. Антиплащ сидел на полу — в углу возле противоположной стены — скорчившись, опустив голову, обхватив колени руками и уткнувшись в них лбом; на его слипшихся сосульками, растрепанных соломенно-желтых волосах осела мелкая серая пыль некрашеного цементного пола.

Услышав надрывный скрежет открываемой двери, он медленно поднял голову.

Н-да. Прошедшие сутки явно дались мерзавцу несладко: бледное осунувшееся лицо, заострившийся нос и ввалившиеся, покрасневшие от бессонной ночи глаза были ярким тому свидетельством. Ну что ж, тем лучше. «Антиплащ отжатый прессованный, продукт готов к употреблению», гы-гы. Пауэр мысленно потер руки. Пора, пора, пожалуй, ковать железо — пока горячо.

— Встать! — холодно велел заключенному Дженнингс. — Руки за голову!

Антиплащ будто не слышал.

Неторопливо, нехотя, чуть ли не через силу он наконец поднялся, держась за стену — и стоял, исподлобья, в упор глядя на Пауэра, облизывая сухие, потрескавшиеся, покрытые запекшейся коркой губы. Не Антиплащ, нет — бледная тень того нахального, самоуверенного бандита, вразвалочку вошедшего вчера в пауэрский кабинет: измученный, раздавленный обстоятельствами, вконец доведенный до отчаяния человек. Лишь серые воспаленные глаза, злобно сверкающие из-под шапки всклокоченных волос, горели по-прежнему — решительным, лихорадочным, неугасимым огнем, чем-то (не этой ли нездоровой лихорадочной решимостью?) напоминая прежнего неукротимого Анти.

— С добрым утречком, номер семнадцать тысяч триста пятьдесят два! Что скажешь? — Пауэр едва заметно улыбался уголком губ. — Ай-ай-ай, какой мрачный, ну прямо-таки траурный вид! Ты меня огорчаешь, честное слово… Ну что это за постная рожа, а? Жизнь прекрасна и удивительна, мой дорогой Антиплащ — уж кому ли, как не тебе, этого не знать. Жаль, что тебе осталось так недолго ею наслаждаться…

Антиплащ молчал. Если бы его взгляд действительно обладал способностью прожигать насквозь — лацканы элегантного, безупречно отутюженного пауэрского пиджака, наверно, уже давно густо задымились бы.

Наконец он с трудом разлепил непослушные, пластилиновые губы:

— Вызывай машину, урод. Я покажу тебе, где находятся герениты.

— О! Вижу, в тебе наконец-то заговорил голос разума, — Пауэр, посмеиваясь, удовлетворенно кивнул. — Ну, ничего иного ждать и не приходилось… — Медленно, с нарочитой неспешностью он выудил из кармана рацию и отрывисто бросил в трубку: — Смит, ты на месте? Отлично! Подгоняй автозак к подъезду, надо провести… следственный эксперимент, да. Ну, ты понял, я полагаю? Давай. Жду. — Он весело, с нескрываем самодовольством подмигнул Антиплащу. — Дело, похоже, движется к завершению, ага?

Заключенный не ответил — да Пауэр и не нуждался в ответе, взявшись за работу оперативно: через десять минут Антиплащу вернули его уличные шмотки и, вновь закованного в наручники, втолкнули в глухой полицейский фургон. За все это время Антиплащ по-прежнему не проронил ни звука, лишь на краткий вопрос «Куда ехать?», заданный плешивым водилой Смитом (еще один пауэровский прихвостень, надо полагать?), коротко, едва разжимая губы, буркнул: «К припортовым складам. Змеиный тупик, строение 128».

Водила не спорил. Дверцы фургона захлопнулись, вновь отсекая Антиплаща от внешнего мира, от яркого, на удивление солнечного осеннего утра; машина тронулась. Сначала прямо, все прямо — по Сентрал-стрит, повернула налево — на Двадцать третью авеню, затем направо — на широкий, обсаженный тополями Бульвар Независимости. Речной порт располагался на окраине Сен-Канара, достаточно далеко от ШУШУ — и фургон долго колесил по городу, так, что Антиплащ вконец потерял счет зигзагам и поворотам, тем более машина вскоре достигла промышленного района, настоящего лабиринта узких улочек, закоулков и тупиков, запертых меж слепыми заборами хранилищ и складов, разбросанных на территории, на которой уместился бы небольшой провинциальный городок. Один раз фургон остановился, и негромко чмокнула дверца кабины — видимо, к Смиту и Пауэру присоединился некий случайный (или, напротив, далеко не случайный?), подобранный у фонарного столба попутчик, затем, спустя несколько минут, машина, подпрыгивая, пересекла ухабистые рельсы местной, давно заброшенной ржавой узкоколейки. Со скрипом, натужно скрежеща тормозами, остановилась.

Все. Приехали.

Дверцы кузова распахнулись.

Антиплащ, щурясь от яркого, ударившего по глазам солнечного света, медленно выбрался из машины. Его встретили трое: хмурый, решительно сжавший губы, готовый ко всему Пауэр, рослый плешивый водила Смит, и… ну, разумеется, тот самый подобранный по дороге неслучайный попутчик, еще один давний антиплащовский знакомый, которому тем не менее Антиплащ был абсолютно не рад…

Бобби.

Пообтрепавшиеся бинты обнимали его шишковатую голову надежно и плотно, точно на совесть подогнанный мотоциклетный шлем, фиксируя пострадавшую челюсть, и зубы были упакованы в жуткую металлическую шину — но свирепые, глубоко посаженные бесцветные глазки смотрели с прежней ненавистью, со жгучим желанием отомстить Антиплащу за все злоключения, за пережитые боль и страдания, за серую больничную койку, за ту жидкую пресноватую кашицу, исключительно которой бедолаге Бобби теперь приходилось питаться — через пластиковую медицинскую трубочку…

Трое. Все — вооружены и опасны, все держатся настороже и готовы к любой неожиданности.

А он — один. И в наручниках. Но зато, в отличие от троих этих обормотов, очень хорошо, прямо-таки великолепно знает окружающую местность: каждый закоулок, каждую лазейку в местных извилистых подвалах, каждую щель в растрескавшемся заборе…

— Ну, — от резкого, холодного тона Пауэра у Антиплаща прямо-таки заломило зубы. — И что теперь?

Антиплащ осмотрелся. Вокруг — ни души. Безлюдье. Тишина. Запустение. Слева — глухая стена заброшенного склада под номером 128, справа — уходящий в бесконечность полуобвалившийся кирпичный забор, где-то далеко впереди — тупик, в котором уютно устроился на зимовку ржавый мусорный контейнер. Пленник молча повернулся и, прямо-таки чувствуя затылком перекрестие нацеленных на него «стволов», направился к складу — и конвоиры безмолвно, держа его на мушке, последовали за ним. Как только герениты окажутся у Пауэра, его, Антиплаща, попросту пристрелят на месте — уж в чем-в чем, но в этом у пленника не было никаких причин сомневаться… Дойдя до конца здания, до узкой подвальной лестницы, кирпичной, полуосыпавшейся, ныряющей в натекший внизу непроглядный мрак, Антиплащ остановился.

— Снимите с меня наручники.

Пауэр даже не удивился.

— С какого это перепугу? Удрать мыслишь, гнида?

— Удрать? — Антиплащ хрипло усмехнулся. Он старался держаться равнодушно, чуть ли не апатично, с видом человека, окончательно плюнувшего на свою дальнейшую судьбу — хотя на самом деле сердце его колотилось в груди, точно пойманная птица: всё, всё решалось в этот момент, всё — свобода его, существование, целостность ценной, так необходимой ему шкурки, даже жизнь зависели от того, удастся ли ему в ближайшие минуты избавиться от наручников… Он обвел окруживших его конвоиров медленным тусклым взглядом — и процедил глухо, с оттяжкой, со всей презрительностью, какую только был способен сейчас изобразить:

— Вы! Трое здоровенных, вооруженных до зубов лбов — повисли на мне, будто шавки, пытающиеся затравить медведя… затёрли со всех сторон, зажали в кольцо, держите меня на прицеле — и еще опасаетесь, что в этих условиях я каким-то чудом могу удрать? Куда? — Он кивнул вниз, в глубокий каменный провал, куда уходила, упираясь в стальную решётку, узкая подвальная лестница. — Вы что, не видите: там, внизу — решетка?

Пауэр секунду помолчал. Он все еще колебался — чувствовал пятой точкой неведомый подвох? Или просто не имел склонности доверять отчаявшимся — и в отчаянии своем способным на все — закоренелым бандитам?

— Где герениты, мразь?

— В тайнике под лестницей. По-твоему, я сумею достать их в наручниках, а?

— Ладно. — По-прежнему не спуская Антиплаща с прицела пистолета, он коротко кивнул своему плешивому спутнику. — Сними с него наручники, Смит.

Водила извлек из кармана крохотный серебристый ключик и после некоторой неуклюжей ворожбы над замочком снял-таки с заключенного злополучные наручники. Антиплащ с облегчением потер запястья; прихрамывая, спустился по лестнице еще на несколько ступеней, потом с недовольным видом бросил через плечо:

— Ну? Может, кто-то все же пособит мне вытащить камни из тайника?

Бобби, мрачно посверкивая глазами, решительно выдвинулся вперед. Ну, тем лучше. Антиплащ вновь зашагал по ступеням вниз, в глубину каменной ямы, слыша за плечом шумное сопение Бобби; наклонился, делая вид, что пытается нащупать «тайник» в крошащейся под пальцами кирпичной кладке…

Пауэр и Смит настороженно маячили наверху, над краем ямы. Бобби, неумолимый, как карающая статуя Немезиды, возвышался рядом, за спиной Антиплаща. Пленник внутренне собрался, нашаривая под ногой увесистый обломок кирпича…

Все дальнейшее случилось так стремительно и внезапно, что никто из конвоиров не успел даже толком понять, что произошло.

Резким, неуловимым для глаза движением — так бросается в атаку разъяренная кобра — Антиплащ развернулся и нанес ближайшему своему противнику — Бобби — страшный, сокрушительный (и сокрушающий все на своем пути) удар камнем в самое больное, самое нежное и уязвимое на данный момент боббиково место — в его шинированную, недавно собранную по частям несчастную челюсть… Что-то (зубы? хрящи? кости?) отчетливо захрустело. Бобби отшатнулся; захлебываясь слюной и оглушающей болью, он бессильно выронил оружие и с хриплым мычанием скорчился на ступеньках... Он выбыл из игры мгновенно и, похоже, надолго — и его инертное, безвольно распластавшееся на лестнице тело на несколько решающих секунд перекрыло дорогу бесновавшимся наверху Пауэру и Смиту.

Антиплащ метнулся вниз, в темноту, к стальной решетке, закрывающей вход в подвал: да, там действительно имелась решетка, исключительно на вид прочная и надежная — но только на вид, и беглецу было прекрасно об этом известно. В край каменной кладки над его головой с визгом ударила пуля, и острая, брызнувшая в стороны кирпичная крошка оцарапала ему щеку — но Антиплащ уже плечом вышиб решетку и нырнул в спасительную темноту, в холод и сырость, в беспредельный, никем не измеренный лабиринт складских подвалов, обиталище жирных помойных крыс и оборванных портовых бродяг…

— По ногам! — визжал где-то позади взбешенный Пауэр. — Стрелять по ногам, Смит! Он мне нужен живым… Гнида, паскуда, тварь!.. Подонок! Ничего, не уйдет! Не уйдет! Я сейчас вызову подкрепление, патрули оцепят тут целый район, ни одна вонючая блоха не проскочит! Не уйдет, сволочь!.. С-сукин сын, мразь!..

Но Антиплащ не обращал на это внимания — он был уже далеко. Крики, ругань и суматошный топот за спиной догоняли его ещё некоторое время, потом затихли. Он остался один — запертый в обширных, уходящих во мрак подвалах заброшенного склада, будто крыса — в огромной, как дом, пустой коробке из-под обуви.