Загадка тауматургии (джен)

--------------

Сообщение от автора:

В этой главе экспериментировал с временами глаголов и с ритмом.

Напишите, пожалуйста, стал ли текст лучше.

Эксперименты продолжатся еще несколько глав. Работаю над стилем и качеством.

Приятного чтения)

--------------

Он ищет смерти.

Герман наблюдал за ползущими вдаль горами, покой нарушали стук колес и легкая тряска.

Он устало вздохнул и отвернулся от горных просторов. В проходе виднелась закрытая дверь в другое купе. Пустое. Герман выкупил весь вагон ради тишины. Мужчина не любил шумные компании, а пробуждение посреди ночи из-за кричащего ребенка было сродни удару хлыстом.

Тишина играла не одну роль. Разговоры отвлекали от самоистязания, заглушали внутренний голос. Он не дает себе передышки.

Герман бросил взгляд на маленький столик. На белом блюдце подрагивала кружка черного чая. Делает глоток. Пробует на языке и сплевывает.

— Никакого вкуса, — поморщился он.

Мужчина скучал по коллекции отца. Герман бросил ее в столице маркизата, так же как дом, большую часть одежды, медали, дорогую мебель и другой «хлам».

Взгляд сам вскарабкался на третью полку. Два толстых чемодана бились друг об друга и подпрыгивали. Он забрал самое важное: фотографии и дневники. Инструменты для собственных пыток.

Каждый день Герман напоминал себе о совершенном грехе. Искупления не существует. Спасения то же. Самоистязание на пару минут подавляло чувство вины. Оно грызло, снедало голодной крысой изнутри.

Мужчина вытащил из плаща пистолет. Блестящий, удобный. Подарок от друзей на день рождения. Каждому офицеру позволялось носить с собой оружие.

Герман повертел в руках и вернул в плащ. Не хватало духа. Мужчина хмыкнул. Раньше оружие пылилось в подарочной обертке в шкафу. Он использовал другой. Более вместительный и дальнобойный. Герман сжег его в приступе гнева.

— Надо было оставить, — пробурчал мужчина. — Лучше инструмента не найти.

«Пейлтаун. Пейлтаун. Пейлтаун», — затрещал из колонок монотонный голос.

Герман посмотрел в окно. Горы уходили далеко за горизонт. Мужчина прислонился щекой к холодному стеклу. Впереди над хребтовым кольцом возвышался желтый купол. Знаменитый «газовый колпак». Худший из худших.

Каждый год газеты составляли списки графств на потеху читателей. «Самые богатые», «Самые населенные», «Самые привлекательные для иностранных гостей». Пейлтаун занимал первое место в «самых худших для жизни» более пятидесяти лет. Фельтшир-Ливеньтаун во многом был обязан графству. Люди стягивались со всей страны, чтобы посмотреть на «худшего из худших». Смелые посещали Пейлтаун в противогазах, особо безумные обходились платком и очками.

Толчок вывел из раздумий.

«Пейлтаун. Пейлтаун. Пейлтаун», — повторил голос.

Герман стащил чемоданы и побрел к выходу.

Он увидел желтый смог. Вездесущий туман обволакивал вокзал и вагоны. Большая часть людей безмолвно волокла чемоданы прочь от поезда. Местные. Другие кружились на месте, глазели и восторженно болтали. Приезжие.

Мужчина закрыл глаза и глубоко вдохнул. Ничего. Ни запаха, ни привкуса на языке. Кроме внешнего вида, смог не отличался от чистого воздуха ничем. Герман цокнул. Какое разочарование.

Неподалеку зеваки в противогазах смотрели на него и что-то горячо обсуждали. Плевать. Он искал смерти. Пейлтаун станет последним пристанищем и гробницей.

Недавно по графству прокатилась волна новой эпидемии. Каменная кожа. Болезнь начиналась с хруста в суставах и обращала человека в ломкую статую. Лекари из столицы маркизата нашли средство. Мазь. Травы росли на юге в горах. Лекарство останавливало окаменение, но не излечивало полностью.

Герман зашагал к привокзальной гостинице. Граф благоустроил вокзал для приезжих. Гостиницы, лавки, забегаловки. Правитель возвел графство внутри графства. Вокзал сильно отличался от остального Пейлтауна.

Путники никогда не забредали дальше, в настоящее графство. Они утоляли любопытство здесь. Возвращались в уютные дома и рассказывали за обеденным столом о «терзаемом болезнями, но не сломленном».

Мужчина заселился в дешевый номер, приставил чемоданы к стене и упал на жесткий матрас. Завтра он найдет квартиру в жилом районе. Сегодня Герман отдыхал. Путь выдался тяжелым. Один день растянулся на неделю по ощущениям.

Рука пролезла в плащ, нащупала пистолет и опустилась ниже. Герман достал из кармана смятое письмо. Приказ о вступлении на должность охотника за мистикой.

Перед смертью он утащит за собой как можно больше грешников. Практиков Герман ненавидел больше, чем себя.

▪ ▪ ▪

Утро начиналось с газеты и с кружки черного чая из Северного альянса. Герман недолюбливал их. Частые склоки на границе, спорные территории и ужасная внешняя политика.

Мужчина самодовольно хмыкнул. Альянс походил на шутку, но чай они делали отличный.

Герман перелистнул страницу и положил газету на обеденный стол. На первой печатали статьи о подвигах герцогов и о смертях обычных людей. Ничего нового. Разнообразие начиналось на втором листе.

Сделал глоток. Кипяток обжег рот, а крепкий вкус обволок язык. Мужчина закрыл глаза. Мятное послевкусие плелось следом и расслабляло. Он замычал в блаженстве.

— Твое мычание слышно на втором этаже, — раздался женский голос.

— Терпи, — протянул Герман.

Он повернулся на голос. Данна спускалась по лестнице и поддерживала полотенце на голове. Оно башней ходило из стороны в сторону.

— Сколько осталось? — зашла жена на кухню.

— Еще на троих, — вернулся к газете Герман.

Она достала из сервиза чашку, налила чай и села напротив.

— Что пишут?

Герман перевел взгляд на первый заголовок.

— Казнь староверов, — фыркнул мужчина. — Так им и надо. Грязные кенцы! Пусть катятся куда подальше со своими лжебожками.

— В морозилке остался завтрак?

— Да, я вытащил его полчаса назад, — ответил Герман. — Ты только послушай: главарь секты чуть не подорвал себя. Вот же ублюдок.

— Как там с погодой? — поправила она полотенце.

Мужчина бросил взгляд вниз. Прогноз погоды печатали в конце второй страницы.

— Солнечно. Весь день.

— Отлично, — кивнула Данна. Подняла руку ко лбу и вяло отдала честь. — Как по работе? Есть подвижки?

Герман отложил газету в сторону и наклонился вперед.

— Есть, — устало вздохнул. Он служил подполковником. В мирное время вышестоящие скидывали на него всю бумажную работу. Мужчина тонул в отчетах и приказах. — Мне предложили баронию на юге.

— Но ты отказался, — заключила она.

— Конечно! Кто захочет жить на одной земле с кенцами! Еще и в баронии! Эти деревушки — рассадники староверов, — воскликнул Герман. — Император желает поглотить остатки Кенского королевства как можно скорее. Среди рядовых одни кенцы! Чудо, если найдется хоть один из наших.

— Что насчет шевалье? — спросила она. Данна развернула полотенце и высвободила светлые влажные кудри.

— Эй! Не за обеденным столом!

— Поняла, — закатила она глаза и встала из-за стола.

Дана закатывала глаза при раздражении. Всегда. Ворчание Германа, капризы Алисы, ошибки подруг. На все был один ответ.

Герману нравилась эта черта. Армия научила мужчину постоянству, и он ценил его во всем.

Данна кинула полотенце на стол гостиной и вернулась за стол. Она ехидно улыбнулась.

— Не. За. Обеденным. Столом, — четко произнесла каждое слово.

Герман закатил глаза. Постоянство в привычках разбавлялось тягой к нарушению правил. Мелкие шалости сопровождались широкой улыбкой. В озорных глазах читались слова: «Я сделала, как ты велел. Почему ты недоволен?»

— Шевалье не нужны стране, — сдался мужчина. — Только не в мирное время.

— Зато у тебя будет сила или скорость, или что там еще дают?

Вместе со званием шевалье клеймились особенностью. Улучшенная сила, ловкость, скорость, зрение и другие. Список тянулся за горизонт. Солдаты обращались в оружие и лишались всех человеческих прав.

До Германа доходили ужасные слухи. Целую роту заклеймили взрывными рунами и отправили во вражеский город. Местный правитель сдался сразу.

— А также полгода обучения и разрыв связей с родными, — перечислил мужчина. — Есть и приятное. Большая награда и медали.

— Оу, — поежилась Данна. — Извини. Я не знала.

Герман отмахнулся.

На втором этаже забарабанили шажки. Грохот и треск прогремели через минуту.

— Бедствие проснулось, — усмехнулся он.

— Маленький ураган, — поддержала Дана и встала со стула.

Алиса спрыгнула с лестницы на второй этаж. Взгляды девушки и Германа пересеклись. Она поджала губы и виновато посмотрела в сторону. Выпрямилась и степенной поступью пошла к столу. Светлые косички подпрыгивали на каждом шагу.

Герман раздраженно выдохнул. От Данны Алиса унаследовала искру непокорности. Герман с трудом звал «это» искрой. Внутри дочери горело настоящее пламя озорства. Подростковый возраст подкидывал дрова.

— Доброе, — протянула она и бросила взгляд на настенные часы, — ночи?

— Утро, — поправил Герман. — Они отстают. Еще не завели.

Раз в неделю Данна обходила соседей и узнавала время. Часы отставали на пять минут каждый день. Мужчина молился богам, чтобы умники собрали более точные часы.

— Утро, — стукнула Алиса кулачком по голове. Она села за стол.

— Твоя походка, — сказал Герман. — Нужно стараться лучше.

— Что меня выдало?

— Волосы.

Она простонала и потянула за косы.

— Бесит.

— Эй! Девочки так не говорят, — воскликнул Герман.

— Бесит, — громче повторила Алиса. — Этикет у меня в печенке сидит, пап. Как ходить, как говорит, что говорить. Если все будут ему следовать, то станут неотличимы! А когда мне быть собой?

— Папа прав, дорогая, — поставила Данна на стол кружку и налила чай. — Юная леди должна приглядно выглядеть в обществе. Дворян грубостью не соблазнишь.

Алиса закатила глаза.

— Может, я не хочу выскочить замуж за дворянина? — скрестила она руки на груди. — Ну знаешь, самой выбирать, как жить.

Герман и Данна обменялись взглядами. Жена кивнула.

— Мне жаль, но девочки выходят замуж за вышестоящих. Ты не можешь обручиться с работником или, не дай боги, деревенщиной.

— Я не про свадьбу, — нахмурилась Алиса. — Хочу быть художницей.

— О боги, — высокомерно фыркнул Герман. Он не выдержал. — Искусство вредно для женщин.

— Так и есть, дорогая, — поддержала Данна. — Недавно вычитала, что писательство сушит кожу. И только боги знают, что делают краски.

— Чушь, — отмахнулась девушка. — Анна Неглова, Оливия Кунова, Зоя Финкова. Да, женщин-писателей меньше, чем мужчин. Но они же есть!

— Уверена, все они тратят баснословные суммы на мази.

— Проехали, — вздохнула Алиса. — Сегодня у меня представление. Я отвечала за украшения. И у меня главная роль! Принцессы!

— Прости, — сказал Герман. — Не смогу прийти.

Алиса посмотрела на Данну.

— Конечно, — улыбнулась она. — Во сколько?

— Отлично! — радостно воскликнула девушка. — Начало в...

▪ ▪ ▪

На следующее утро Герман зашел в участок. По пути заглянул в местный храм Пятерни. Святыня пустовала. Мужчина не сомневался: грязные кенцы умышленно обходили храм стороной и поклонялись лжебожкам у себя дома. Мастерили алтари из подручных средств и каждый вечер после ужина водили богомерзкие хороводы.

— Добрый день, — поприветствовал он женщину на входе.

Тучная дама отлепила взгляд с газеты и посмотрела на него исподлобья.

— Вы кто?

— Герман Вилбов, — сдержал недовольство мужчина. Протянул конверт с приказом. — Меня прикрепили к этому участку. Я не расслышал, как вас зовут?

— Мисс Фирова, — приняла бумажку она.

«Слава богам, — вздохнул с облегчением Герман. — Хоть не кенка».

Мисс Фирова повертела в руках конверт, небрежно бросила в один из лотков.

— Вы все еще здесь? Дальше по коридору кабинет. Узнаете по запаху.

— Ясно, — кивнул он.

Вдоль коридора друг на друга смотрели два ряда дверей. Герман шагал вперед. Найдет, не найдет. Без разницы. За пару дверей до решетки в нос ударил терпкий запах сигаретного дыма.

Мужчина вошел. Внутри стоял серый туман. Герман подумал, что кто-то забыл закрыть окно и в помещение проник смог. Вторая мысль была о помутнении взора. Курение в закрытой комнате казалось немыслимым.

В плотном дыму вспыхнул оранжевый огонек. Герман присмотрелся. За плотной серостью виднелись руки и лицо мужчины. Из-за серого кителя казалось, что конечности парили в воздухе.

— Добрый... — закашлялся мужчина, — день. Меня приставили к участку.

— Добрый, — замахал рукой курильщик. Сигаретный дым расплылся по сторонам, и Герман увидел лицо: густые усы и короткие русые волосы.

«Чудесно, — подумал он. — Напарник — мерзкий кенец».

— Герман Вилбов? — спросил кенец и подошел поближе. — Получили вчера телеграмму. А я Нельсон Рогги.

Нельсон протянул руку.

«Рукопожатие?» — приподнял бровь Герман.

Жители Кенского королевства поклонялись друг другу при встрече. От рукопожатия кенца веяло чуждостью и подвохом. Мужчина не ответил.

— Допустим, — неловко улыбнулся кенец. — Добро пожаловать в наш скромный участок. Сегодня глава подпишет приказ и тебе выдадут значок.

Нельсон гордо постучал пальцем по металлическому глазу на груди.

«Ты? — подумал Герман. — Животное не знает манер. Куда я попал?»

В нем боролись два голоса. Первый ликовал удаче. Неотесанный напарник кенец. Еще один инструмент для истязания. Второй голос вопил от гнева. Последние дни он проведет с грязной обезьяной. Дикарем из великодушно завоеванной страны.

— Кхм, — откашлялся кенец. — Сегодня твой первый день, но у нас уже есть работа.

Нельсон подбежал к шкафу в углу и кинул Герману мешок. Мужчина развернул сверток, мешком оказался противогаз. Маска напоминала птичий клюв, обтянутый кожей. На месте глаз сидели мутные линзы.

Герман посмотрел на кенца с немым вопросом.

— Противогаз, — ответил напарник и улыбнулся. — Его Сиятельство вкладывает деньги в личный карман, нежели в собственное графство. Представляешь, самым крупным вложением нынешнего владыки была привокзальная деревенька?

Мужчина молча кивнул.

— Ну ладно. Погнали.

Нельсон обошел Германа и вышел в коридор. Мужчина зашагал следом.

— У нас нет коней, — начал напарник. — Рогокошек, зимних зайцев и других. Животина здесь не водиться. Знаешь почему?

— Болезни, — бросил он. Германа раздражала разговорчивость кенца. Мужчина ответил, чтобы тот отвязался.

— Поистине! — радостно воскликнул Нельсон. — По коням!

«Конями» оказались велосипеды. Герман натянул маску. Противогаз медузой облепил лицо. Нос и рот заполнил едкий запах трав.

— Вперед! — прокричал искаженным голосом напарник.

Путь занял полчаса. Желтый туман быстро укрывал кенца, когда Герман отдалялся на пару метров. Мужчина хвостом следовал за Нельсоном.

Беда с противогазом всплыла после пары минут езды. Резинка вокруг шеи натирала. Герман оттягивал ее, но удавка сужалась в ответ еще сильнее.

— А вот и он, — встал напротив прямоугольного дома Нельсон. — Мы зовем эти дома ульями. В честь пчелиных. Ну понимаешь, работники завода как пчелы и...

— Ясно, — отрезал мужчина. Он задыхался и ждал мига освобождения от маски, как верующий ответа богов.

Улей обступали люди. Герман мазнул взглядом по ближайшим. Парень и девушка с русыми волосами. Мужчина фыркнул. Пара детей сжимала подол платья женщины. Платки обматывали головы, а глаза закрывали толстые очки.

— Всем оставаться на месте, — скомандовал Нельсон. — Мы допросим каждого после осмотра.

Напарник развернулся к Герману:

— За мной. У тебя есть оружие?

Мужчина вытащил из-под плаща пистолет.

— Чудесно.

Они поднялись на второй этаж. Герман потянулся к противогазу. Нельсон схватил за запястье.

— Не стоит, — покачал напарник головой. — Кто знает, что нас ждет.

Мужчина одернул руку. Кенец встал сбоку от двери и указал на другой. Герман занял место. Нельсон постучал.

В ответ раздались приглушенные стоны. Один голос. Два. Три. Выли в унисон, подхватывали друг друга. Поддерживали и соревновались в длительности. Среди троицы мужских Герман различил женский. Слабый и плачущий. Она гавкала и медленно угасала. Снова и снова.

Мужчину оглушил детский вскрик за спиной. Он стихал и начинался сначала. Проигрывал сам себя в бесконечном повторе. Герман резко обернулся, и крик мгновенно стих.

На лестничной клетке никого не было.

— Ты чего? — спросил Нельсон.

«Он не слышал? — посмотрел на напарника. Покачал головой.

— В норме. Идем.

Кенец выбил дверь ногой и зашел. Герман шагнул следом. В руках сжимал подарочный пистолет.

Внутри царила грязь. Мужчина подумал, что попал в свинарник. На полу валялись консервные банки и сгнившая кожура фруктов, на стенах отпечатались коричневые ладони.

Герман заглянул на кухню. От окна к обеденному столу тянулась стена из деревянных ящиков. Внутри лежали стеклянные бутылки с прозрачной жидкостью. Водой или выпивкой. Сбоку шли ряды закрытых консервов.

— Спальня, — указал дальше по коридору Нельсон.

Они дошли до главной спальни, и кенец толкнул ногой дверь.

К потолку тянулся непомерно широкий торс. Из плеч спускались руки-веревки и ремнем оплетали тонкую талию. Головы не было.

Существо сидело на полу. Ноги обрывались на коленях. Все мышцы дрожали от судорог и напоминали надутые шары. На груди вместо сосков на офицеров смотрели глаза. Они закатывались в приступе боли, слезы спускались блестящими ниточками. Стоны доносились из живота чудовища. Длинные руки закрывали рты.

— О боги, — обошел Нельсон скульптуру из плоти. — Что случилось?

Герман шагнул к напарнику.

Существо обнимала голая женщина. Руки уходили глубоко в лопатки скульптуры, пол лица выглядывало из спины.

— Почти получилось, — простонала она. — У меня почти получилось.

— Ради чего? — спросил кенец.

— Боялась одиночества, — попыталась повернуться женщина. Тщетно. Она срослась с творением. — Хотела внимания. И крепкого мужчину.

Герман отвел взгляд в сторону. Не вынес омерзительного вида.

На полу в луже мочи лежала стопка книг.

«Краеугольный камень чудес. Тайные значения имен богов», — гласило название верхней.

— Па... па, — прошептал тонкий голосок.

Мужчина пронзил взглядом «творение».

— Па... па, — повторил голос. Он доносился изнутри скульптуры. — Спаси...

Герман рванул с места. Пробежал по коридору и выпрыгнул на лестничную клетку. Двумя руками сорвал противогаз, скрючился в углу. Его вырвало.

Вместе с кислым запахом в нос ворвалась гниль. Весь улей провонял смертью. Он не выдержал. Завтрак хлынул наружу.

— Ты как? — постучал по спине Нельсон. — Лучше выйди на улицу. Станет легче.

Герман так и сделал. Мужчина оперся на стену во дворе. Люди молча наблюдали за ним.

«Выгляжу как слабак — промелькнула мысль. — Ничтожество».

Кенец по очереди допросил присутствующих и направил их в приют храма. Встал рядом, снял противогаз и закурил. Напарник не замечал смога.

— Ее звали Мелисса Тинкова. Ночная бабочка. Водила к себе бродяг и лепила из них будущего мужа. На последнем не справилась и нечаянно сплавила себя со скульптурой, — сказал Нельсон. — У нее осталось двойня. Девочка и мальчик. Когда мама начала свои опыты, их приютила молодая пара. Ты вроде видел их?

Герман вспомнил двух кенцов с детьми.

— Кенцы приютили острокийцев, — протянул он.

— Ага. Бывает и такое.

— Немыслимо.

— Почему это? — удивился кенец. — Не вижу в этом ничего необычного.

— Как грязные обезьяны могут позаботиться о детях? Разве они знают, что такое сострадание?

— Вау. Это было... неприятно.

Нельсон замолчал. Герман решил, что разговор закончен. Напарник произнес:

— Не бывает плохих национальностей, бывают плохие люди.

Мужчина не нашел ответа. Кенец продолжил.

— Мелисса могла быть хоть острокийкой, хоть кенкой, да хоть улийкой. Разницы нет. Она обратилась к тауматургии, потому что была плохим человеком. Только и всего.

Герман закатил глаза. Глупый кеней не понимал, о чем говорил. Перевел разговор в другое русло:

— Скажи, если бы у нее не было тех книг, это бы не случилось?

Нельсон почесал за головой.

— Не случилось. Не будь у нее книг, откуда бы узнала, что делать?

Мужчина кивнул.

▪ ▪ ▪

В тауматургии существовали запретные дисциплины. Император и герцоги обходят их стороной, а безумцы охотно прибегают в поисках власти.

Самым запретным считался призыв вестников. Каждый практик понимал: Сцену отделяет от краха один обреченный. Слабый вестник уничтожал одно графство, средний — от десятка до целой страны, а высший в эпоху Пробуждения пожирал на небосводе звезды.

На втором месте плелись хрономантия и хоросология. Две созвучные и сопричастные дисциплины. Время и пространство.

В обычных заклинаниях отдача поражала владения сиюминутно, но при игре со временем — с задержкой. День, неделя, месяц, десятилетия. Тауматург забывал об отдаче и продолжал жить. Пролетают годы, и временная волна запирает грешника в бесконечной петле.

В хоросологии все обстояло еще хуже. Отдача ударяла сразу. Не практика, а вокруг него. Пространство разрывалось на части, перемешивало содержимое и, в лучшем случае, убивало все живое. Иногда жертвы продолжали жить.

Смешивать дисциплины было верхом глупости, но редкие практики нарушают правила в угоду грязной жажде.

— Вам туда нельзя, — преграждает офицер путь.

— Там моя дочь! Прочь с дороги!

Хватает за плечо и отбрасывает в сторону Герман. Проскакивает в парадный вход. Бежит по коридору.

Мимо проносились закрытые двери в кабинеты. Людей не было. Уши резала непривычная тишина.

Мужчина щурится. Коридор скрывает мрак — лампы вышли из строя.

«Актовый. Актовый», — мысленно повторяет Герман.

Он забирал Алису с гимназии не раз. Сегодня у дочери представление в актовом зале. Помещение располагалось в западном крыле.

Мужчина сворачивает налево. Натыкается на столовую.

Двойные двери висели в паре сантиметров над полом. И клонили вбок.

«Планировку сменили?» — бежит в противоположную сторону.

В восточном крыле его ждал другой вход в столовую. Без дверей. Квадратная дыра росла из земли.

— Где же ты?

Прыгает в дыру Герман. Туфли касаются пола и скользят пару метров. Он врезается в стол, сметает стулья.

— Чулять!

Резко оборачивается. Взгляд пролетает по столовой.

Вместо крыши, на потолке зияла черная дыра. Стулья выглядывали из стен, столы тонули в полу. За стойкой с едой скрывались разукрашенные двери. Вход в актовый зал.

— Нашел! — спешно вваливается внутрь Герман.

Яркий свет ослепляет мужчину. Лампы на сцене сияют ярче солнца в зените. Он идет на ощупь, врезается в стулья. Ножки тащатся по земле с воем и криком, под ногами хлюпают мокрые тряпки.

— Алиса! — кричит Герман. — Ты здесь? Папа пришел!

Звенящая тишина настораживала.

— Кто-нибудь! Данна! Ответьте!

Руки упираются в сцену. Жирную и склизкую, словно на нее вылили пару тонн масла.

Глаза постепенно привыкают к свету. Он приоткрывает веки, перекидывает ногу на выступ и забирается на сцену.

Под ногами краснел ковер. Из-за отражения и света казалось, что туфли окрасились в красный. Штанины — то же.

Герман пробует поднять взгляд. Тщетно. Свет давит, выжигает глаза. Мужчина с трудом смотрит вниз. Выше — больно.

— Алиса! Ты здесь?

Бредет дальше. На ковре блестели бледные тряпки. Они чавкали при шаге. Герман в гневе пинает одну прочь с дороги. Та с глухим стоном цепляется за пол.

— Па, — доносится знакомый голос.

Мужчина замирает на месте. Медленно поднимает взгляд. Резко опускает в пол с протяжным шипением. Проклятый свет давит еще сильнее.

— Алиса? Это ты? — зовет Герман. — Папа здесь! Направь меня!

— Па... па...

Слева. Резко поворачивается. Бежит в сторону голоса.

— Я уже близко, дорогая!

Голова врезается в колонну. Кусок рос из земли.

— Что за?

— Па... па, — раздается голос по ту сторону.

— Я здесь!

Мужчина спешно обходит препятствие. Туфли утыкаются в гору белых тряпок.

— Ты где, милая?

— Па... па, — стонет Алиса. Гора колышется.

— Подожди чуть-чуть, — опускается на колени Герман. — Я тебя вытащу.

Засовывает руки в тряпки, хватает одну и с силой выдергивает. Фонтан слизи брызжет на него.

— Нет! — кричит кто-то. — Хватит!

— Пого...

Глаза привыкают к свету. Герман медленно поднимает взгляд.

Тряпками оказалась плоть. Бледная и мокрая от крови. Мужчину ледяной водой окатывают протяжные крики и стоны. Вопили отовсюду. Вопили долго. Раньше он не слышал — разум милосердно подавлял все звуки.

Один звучит и обрывается снова и снова:

— Кто... Кто... Кто... Кто... Кто...

Другой. Женский. Сочится из разных мест. Сверху. Левее. У входа. Под сценой.

Герман с замиранием сердца оборачивается. Он ступал по хлюпающим тряпкам. По оторванной и дрожащей плоти. Пол устилал ковер из шматков бледной кожи, лиц и частей тел. Конечности рекой обтекали кресла и скамейки.

— Па... па...

Мужчина поворачивается обратно, останавливается на половине. Герман понимает: ничего хорошего он не увидит. Понимает, но отрицает всем сердцем. Где-то глубоко живет вера. Ужасы происходят с другими, с кем-угодно, но не с ним и семьей. Страдания и боль существуют для незнакомцев. Данна и Алиса... с ними все нормально. Им повезло. Точно повезло. Иначе и быть не может.

Он поворачивается.

Из левой глазницы рос букет пальцев, шею заменяли сшитые друг с другом руки, тело горой тряпок лежало на полу, кожа напоминала шахматное поле с разноцветными клетками: одежда чередовалась с плотью. Ног нигде не было.

Алису разорвали и сшили. Капризный ребенок порвал в клочья рисунок и склеил обрывки как попало.

— Па... па, — открывается рот. Резко захлопывается.

Девочка застыла в бесконечной петле. Миг агонии повторялся снова и снова. Последние слова Алисы проигрывались сломанной пластинкой.

— Спа... си...

Герман закрывает глаза, захлопывает уши ладонями не в силах видеть это. Слышать всепоглощающую какофонию криков.

Дочь. Его дочь. Его родная дочь. Это не могло быть ей, не могло быть Алисой. Просто не могло.

Он приоткрывает глаза. Желает убедиться, опровергнуть первое впечатление.

На свету клочья одежды переливались голубым, блестки сияли маленькими звездами. Данна сшила костюм принцессы для представления, всю неделю корпела над швейным столом по вечерам.

Герман прикусывает губу. Совпадение. Жалкое совпадение. Бросает взгляд на волосы — обходит лицо.

Светлые локоны спускались до плеч, как у Данны.

Зубы впиваются в губу сильнее. На языке чувствуется вкус крови.

На лоб сползла белоснежная тиара, посередине виднелся голубой камешек. Герман помнил его. Тиару купил он вместе с Алисой. Утром воскресенья пошли в ближайшую лавку драгоценностей, Алисе сразу приглянулась эта безделушка. Данна назвала покупку излишней: столько денег для одного представления, но Герман не желал слушать — для него дочь с детства была маленькой принцессой. Она останется ей, сколько бы времени ни прошло.

Взгляд падает на лицо. Герман открывает рот в немом крике. Это она. Алиса, его маленькая принцесса.

— Боги... — молится он. — Боги... прошу...

Никто не отвечает. Боги немы.

— Па... па... — повторяет Алиса несчетный раз.

Герман хватается руками за лицо и кричит. Вопит от ужаса.

Его отчаянный плач утопает в океане таких же бесчисленных криков.

▪ ▪ ▪

Герман зашел во Всякую всячину. Под нос напевал придуманную наспех мелодию.

— Добрый, — начал Луи и замолчал. Заметил, кто пришел. — Надо что?

— Добрый день, — радостно помахал свободной рукой охотник за мистикой. — Что за чудный денек?

Офицер подошел к стойке, водрузил тяжелый чемодан. Герман не прекратил напевать мелодию.

— Слышал про взрыв, — нахмурился Луи. — Что здесь чудного?

— Как «что»? Как «что», мой дорогой Луи? Еще один грешник умер!

Луи скрестил руки на груди.

— Вы обещали иное. Тишина и покой. Иль старость память отшибла?

Герман энергично щелкнул замками и распахнул чемодан. Внутри лежали обгорелые книги, обложки покрывала черная корочка — название и автора не разобрать — края подогнулись, потемнели. Часть томов охотник за мистикой выкинул. Пламя обратило их в угли.

— Помню, помню — развернул чемодан к Луи. — Кто же знал, что феи, отголоски или кто там еще поделятся знаниями.

— Почему не отнесешь сразу Краговой?

— Старушка раздражает, — признался Герман с улыбкой на лице. — Сам знаешь ее... причуды.

— Знаю, — достал Луи книги и сложил в стопку. — Все равно забирать список покупателей.

— Не люблю лишних встреч. Особенно со старушкой.

Герман осторожно закрыл чемодан и защелкнул замки.

— Хорошего вечера, — развернулся к выходу.

Луи ничего не ответил, и офицер покинул Всякую всячину. Направился в сторону жилых ульев. Рабочий день закончился, и охотник за мистикой желал отдохнуть и выспаться.

Герман годами вычищал графство от запретных книг, нашел подпольные лавки и вынудил владельцев на сотрудничество. Несговорчивых отправил на костер. Офицер не вырвал тауматургию с корнем — в этом не было смысла.

Пустоту заполнят другие отбросы, вывернутся и спрячутся от его чуткого взора. Он найдет их, уничтожит и все повторится сначала.

Охотник за мистикой не тронул книги о грезах. Снохождение не возбранялось законом — нельзя запретить людям спать — оставил основы и бестиарии. Последние куда-то пропали. Герман не сильно беспокоился. Основ хватало для защиты от хитрых обитателей Закулисья.

Офицер глубоко вдохнул и присвистнул. Впереди ждал новый день. Герман научился жить с виной на душе. Сделанного не исправишь. Охотник за мистикой не верил в покаянье, но жил дальше.

Он искал смерть, но нашел покой.