О воспитании (гет)

— Надеюсь, вы понимаете, что я этого так не оставлю?

Обыск на бывшей даче академика Родницкого длился уже больше двух часов, и Галине Борисовне Никитиной становилось всё трудней сохранять хладнокровие. Образ вдовствующей королевы на глазах у Штольмана затрещал по швам, в голосе прорезались высокие резкие нотки.

— Что именно? — уточнил Яков Платонович, не отрываясь от заполнения протокола.

— Вот это вот всё... — Женщина махнула рукой в сторону распахнутой двери в соседнюю комнату, где заканчивали обыск Володя и два оперативника из его отдела.

— Вы имеете в виду следственные действия по делу об убийстве Владислава Никитина и покушении на убийство Людмилы Никитиной?

— Вы ищете у меня на даче доказательства по делу об убийстве моего сына? Да вы с ума сошли!

В последние слова было вложено столько презрения, что прозвучало это неестественно и гротескно. Чистая театральщина.

— Во-первых, эта дача никоим образом не ваша, Галина Борисовна, — сказал он. — Она принадлежит вашей невестке и её детям. Во-вторых, убийство вашего сына уже раскрыто, убийца арестован и доказательная база почти готова, осталось прояснить несколько нюансов. Однако в ходе следствия обнаружились факты, требующие дополнительного расследования, поэтому мы здесь.

— И один из этих фактов — мнимое покушение на Людмилу?

Штольман невольно покачал головой. Никитина ничего не спросила об убийце сына, покушение на невестку заинтересовало её гораздо больше. Уже одно это выдавало её с головой.

— Отчего же мнимое? Самое что ни на есть реальное...

— Это она сама вам о покушении рассказала? Или её подружка? И вы поверили, вместо того чтобы повнимательней к ним обеим присмотреться? Людмила с такой головокружительной скоростью вычеркнула из своей жизни моего сына и меня, что предположение о её причастности к гибели Владислава напрашивается само собой.

— А разве не вы, Галина Борисовна, не более трёх дней назад убеждали меня, что ваша невестка ни на что подобное не способна?

— Пока я вас в этом убеждала, она паковала мои вещи и меняла замки на дверях. Людмила совсем не выглядела умирающим лебедем, когда вышвыривала меня из квартиры. Так что очень может быть, что я в ней ошиблась, и она не такая уж бесхребетная рохля, а хитрая и подлая дрянь. Вы бы проверили, не был ли этот ваш убийца как-нибудь связан с ней или её подружкой.

— Проверим, не сомневайтесь, — сказал Штольман. — А какой, по вашему мнению, у Людмилы Петровны мог быть мотив для убийства?

— Я же вам говорила, что Влад ей изменял.

— Говорили. Но об изменах вашего сына его жене было известно уже около двух лет, отчего же убить его она решилась только сейчас? И вообще, если уж Людмила Петровна была такой решительной женщиной, то почему просто не развелась с мужем, оставив за собой и детей, и имущество, унаследованное от родителей?

— Да Влад никогда не позволил бы ей...

— Правильно, не позволил бы. Владислав Никитин сделал всё, чтобы не допустить развода, потому что именно ему развод был категорически не нужен, ведь в этом случае он потерял бы большую часть имущества. Да и вопрос карьерного роста у него стоял куда острее, чем у Людмилы Петровны. Нет, для вашего сына смерть жены была бы куда предпочтительней развода.

— Но умер мой мальчик, а она по-прежнему коптит небо! — почти выкрикнула женщина. — Все ваши инсинуации ничтожны перед этим фактом! Да, Владислав не любил свою жену и тяготился ею, да и кто бы не тяготился! Но он продолжал выполнять однажды взятые на себя обязательства, потому что был порядочным человеком.

— Нет, не был, — отрезал Штольман, у которого постепенно заканчивалось терпение.

— Да как вы смеете! — Женщина подхватилась со стула, сжимая кулаки. — Какое вы имеете право судить его!

Голос она повысила так сильно, что привлекла Володино внимание. Сальников сказал что-то одному из своих подчинённых, а потом подошёл и остановился в дверном проёме.

— Сядьте, Галина Борисовна, и успокойтесь, — приказал Штольман. — То, что ваш сын не был порядочным человеком, — не оценочное суждение, а установленный следствием факт. Порядочные люди детей не истязают. Не заставляют их стоять часами на коленях на горохе, извиняясь тысячу раз по счёту, не отмечают методично галочками на листке количество извинений. Ваш сын, Галина Борисовна, был законченным подонком и садистом.

Женщина застыла, сжав губы и напряжённо размышляя.

— Этот сопляк всё бессовестно преувеличил. Да, мой сын вынужден был наказывать мальчишку, потому что было за что. Вы даже не представляете...

— Не трудитесь, Галина Борисовна, не тратьте моё время, — прервал её Штольман. — История о "преступлениях" Антона Никитина, которую вы собираетесь мне поведать, следствию уже известна от Анны Дмитриевны Тихоновой. Именно Анна Дмитриевна сегодня утром смогла, наконец, разговорить Антона, который и рассказал в подробностях о том, как с ним обращался ваш сын. А ваша история — вымышленная от начала и до конца, что достоверно подтверждается и свидетелями, и тем, как сильно Саша Никитин любит своего старшего брата. Ваша история — продуманный оговор, заранее подготовленная легенда, чтобы в случае смерти вашей невестки поскорее определить её старшего сына в детский дом. Просто в той картине безоблачного будущего, которую вы себе нарисовали и для претворения которой в жизнь приложили столько усилий, в этой картине присутствуют ваш внук и всё имущество покойного академика Родницкого, а вот для Антона Никитина и его матери там точно места нет.

— Продуманный оговор — это то, что вы несёте, — огрызнулась Галина Борисовна. — Все ваши выкладки основываются на показаниях девятилетнего мальчишки и поведении двухлетнего. Это... смехотворно. Если по убийству моего сына у вас такая же доказательная база, то вы просто профнепригодны и арестовали, скорее всего, какого-нибудь случайного человека. А ещё вы предвзяты — вон с каким пылом мою невестку и её отродье защищаете! Интересно, что Людмила вам за это пообещала?

Штольман молча вынул из папки с делом чистый лист бумаги и подтолкнул его по поверхности стола вместе с ручкой в сторону исходившей ядом Никитиной.

— Это что? — прошипела она.

— Жалобу пишите, — ответил Яков Платонович, — на отсутствие профессионализма и предвзятость. Хотите — моему непосредственному начальству, хотите — в прокуратуру. Имена адресатов я вам назову.

— Вы настолько убеждены в своей неприкосновенности?

— Это вы, как мне кажется, убеждены в своей собственной, иначе я ваши подспудные угрозы и прямые оскорбления объяснить не могу. Хотя откуда такая уверенность? Все ваши связи, на которые вы могли бы рассчитывать — наследство академика Родницкого. Никто из его друзей не станет помогать вам, если узнает, что вы издевались над его внуком и пытались отравить дочь.

— Может, вы ещё и яд у меня нашли? — поинтересовалась Галина Борисовна с нарочитой иронией.

— Нашли, — вдруг отозвался Володя. — Крысиный яд в сарае.

— Это частный дом, — процедила Никитина, не удостоив Сальникова даже поворотом головы. — Здесь рядом лес. Проблемы с мышами тут у многих.

С этим Володя спорить не стал. Он подошёл к столу и положил перед Штольманом целлофановый пакет с плоской жестяной коробочкой из-под леденцов. На зелёном фоне красовались головки тюльпанов и надпись "8 марта". Римма Михайловна опять не ошиблась ни в чём.

— Где нашли? — поинтересовался Штольман.

— В ящике кухонного шкафа, вместе с полупустой конвалютой цитрамона.

— Что внутри?

— Остатки порошка. Для экспертизы наверняка хватит.

— Что вы на это скажете, Галина Борисовна?

— Я понятия не имею, что это за коробочка и с каких пор она здесь валяется... Сама я леденцы не ем, у меня высокий сахар.

В глазах женщины холодное презрение окончательно сменилось ненавистью и страхом.

— На жестяной поверхности отпечатки пальцев сохраняются долгое время, и почему-то мне кажется, что мы найдём здесь именно ваши отпечатки, найдём и сравним их с отпечатками на сильнодействующих порошках вашей невестки.

— Я не раз давала Людмиле эти чёртовы порошки, когда её в очередной раз развозило! Вам всё равно не удастся ничего на меня повесить!

— А ещё мы нашли в кухне стратегические запасы дальневосточного лимонника, — продолжил Володя как ни в чём не бывало, — кору, сушёные ягоды, настойку, даже небольшую баночку с вареньем в холодильнике. Тоже не ваши? Варенье же вам нельзя, раз высокий сахар.

Женщина не ответила. Выглядела она сейчас неважно, но сдаваться не собиралась.

— И наливка в квартире на Моховой — вишнёвая пополам с лимонником — тоже не ваша? И в лекарства Людмиле это чудодейственное средство подмешивали не вы?

— Эта непонятная химия, которую прописали Людмиле, — сказала Никитина после паузы, — она всё равно ей не помогала. Один гипертонический криз следовал за другим. Иногда там, где бессильна академическая наука, помогают народные средства. Я сама принимаю лимонник, он полезен при диабете. Его много лет употреблял мой муж, спасаясь от сонливости и переутомления...

— И от приближающейся старости, насколько я понимаю, — закончил за неё Штольман; женщина посмотрела на него почти с ужасом. — Непосредственно перед выездом на обыск я имел междугородний телефонный разговор с Ильёй Степановичем Головачёвым, нынешним главврачом первой вологодской горбольницы. Я спросил его, что ему известно о причинах смерти его предшественника, и он рассказал мне, что за несколько месяцев до кончины ваш муж попал в больницу с высоким давлением и сильнейшим приступом тахикардии. Надеюсь, после этого вы всё-таки позволили ему снизить дозу...

— Вы — негодяй, — выплюнула Никитина. — У вас нет ничего святого!

— Собирайтесь, Галина Борисовна, — сказал Штольман. — Вы поедете с нами. Жалобу в прокуратуру сможете написать прямо из камеры.

Едва выйдя из школы после восьмого урока, Мартуся увидела на противоположной стороне улицы Платона. Увидела и замерла. Она так и не смогла за весь день сочинить никакой поздравительной речи, хотя даже заработала первое с начала учебного года замечание в дневник за "витание в облаках". Но одного взгляда на Платона ей хватило, чтобы понять, что Риммочка была права: сейчас само всё скажется, легко и естественно, как дыхание. Ей всегда было очень-очень легко с ним, как будто ослабевало земное притяжение. С Платоном Мартуся была счастливее, умнее, смелее, взрослее и, кажется, даже красивее.

Ещё два года назад Мартусе очень хотелось, чтобы у неё было поменьше веснушек и кудряшек, а теперь — нет, больше не хотелось. Просто она видела, как Платон смотрит на её волосы, особенно в солнечные дни, и улыбается задумчиво, и взгляд его как будто чуть-чуть плывёт, что ли. В такие минуты ему даже требовалось какое-то время, чтобы понять, что она сказала, если она, конечно, решалась прервать зависшую волшебную паузу. А благодаря своим вездесущим веснушкам она стала для него "солнышком". То есть, конечно, не только из-за веснушек, но веснушки точно имели к этому отношение.

Заметив Мартусю, Платон приветственно поднял руку, а потом ритуально погрозил ей пальцем и махнул в сторону пешеходного перехода. Он так делал каждый раз, если они оказывались по разные стороны проезжей части, потому что в один из первых дней их знакомства Мартуся при виде его на радостях чуть под машину не угодила. Она наскоро распрощалась с подружками, которые, конечно, уже тоже разглядели Платона и теперь вытягивали шеи от любопытства. Стало ясно как день, на какую тему Люба с Тоней будут сегодня шушукаться по дороге домой. Ну, ничего не поделаешь.

Мартуся заспешила к переходу. С трудом дождалась зелёного сигнала, перебежала дорогу, проехалась по ледяной дорожке, балансируя не тяжёлым сегодня портфелем, в конце всё-таки поскользнулась... и была немедленно подхвачена за плечи.

— Ты можешь не бежать?

— К тебе — не могу.

— Привет.

— И тебе привет! Ты как здесь?

— Почти случайно.

— Почти?

— Ехал из института. От остановки домой есть два пути. Я посмотрел, который час, и решил пойти этим. Не знал, сколько у тебя уроков, но вот, угадал.

— Ты всегда угадываешь...

Замолчали. Молчание было одновременно и волнующим, до мурашек, и очень уютным, и ещё полным смысла. Разных смыслов. В нём звенело невысказанное, но и так понятное, уже очевидное для них обоих: "Как хорошо, что ты здесь". — "Как хорошо, что ты есть".

— О-ох, — отмерла Мартуся первой, — я с тобой обо всём забываю.

— О чём именно?

— Как о чём?! У тебя же... Я же должна... "Поздравляю с Днём рожденья, желаю счастья в личной жизни. Пух!" — протараторила она.

— Значит, сегодня ты — медвежонок Пух, а я — грустный ослик Иа-Иа?

— Ты не грустный, ещё не хватало в день рождения! А ослик — это я как раз, потому что не смогла придумать ничего путного и оригинального, чтобы тебя поздравить.

— Разве не смогла? По-моему, ты всё замечательно придумала, особенно мне понравилось про счастье в личной жизни. "Мой любимый цвет, мой любимый размер".

— Это ты про свой новый свитер?

— И про него тоже, конечно. Пойдём?

— Куда?

— Сначала — к тебе, за свитером. Портфели оставим, собак выведем, а потом я хотел тебя в кондитерскую пригласить.

— Чтобы пирожное "Корзиночка" и крем на носу?

— Обязательно. Всё равно я не знаю ничего лучше для создания праздничного настроения.