Тангор (гет)

Уже вечерело, когда безмолвный Игал впустил в кабинет гонца.

Тангор знал его: это был один из наемников Гемелла, как и лжесвидетель Эрлиф, что сидел сейчас в полном одиночестве в камере Лаутара. К слову, о нем тоже следовало позаботиться — теперь, после побега Роскатта, Эрлиф сделался опасным свидетелем. Прикажи король допросить его с пристрастием, он вмиг скажет правду. Заняться этим следовало как можно скорее — но Тангор отложил дело на завтра, чего с ним никогда прежде не бывало.

Весь в предвкушении скорой встречи с Эдит, он небрежно кивнул на поклон гонца и развернул послание, мысленно отдавая должное смелости и Гемелла, и его наемника. Содержание же письма заставило восхищение смениться негодованием.

«Вы обещали нам поддержку, ваша светлость, — писал Гемелл среди прочего, — да только много ли мы ее получили? Нас обложили со всех сторон, нет ни денег, ни припасов, ни пороха, даже валань всю сожгли. От вашего офицеришки давно ни слуху, ни духу. Синнард тянет время переговорами. По-моему, они затевают какую-то хитрость, чтобы смести нас одним ударом. Даже щит из нескольких десятков жалких коинтских собак их не остановит. И я не хочу погибать почем зря, как и губить свою семью. Если уж воевать, то на стороне победителя. А вы ведете свои игры, не посвящая меня в них. Что мне за дело до ваших интриг против всяких бесполезных юнцов, если через это я лишился одного из лучших и надежнейших моих людей? Поэтому найдите способ спасти нас — иначе погибнем вместе. Случись со мной худшее, я не стану молчать, но предпочту утянуть за собой всех, кто помогал мне в моем падении».

Тангор медленно опустил письмо на стол, поборов непривычное желание смять, бросить на пол, истоптать ногами. Слишком непредсказуемо обернулось дело, чего тоже не случалось с ним раньше. Слишком полагался он на благоразумие противников, но оно подвело. А теперь готовы подвести союзники.

Он должен был предполагать, что война с Коинтом примет подобный оборот, — слишком хорошо он знал нрав Гемелла. После всех учиненных им жестокостей ему нечего надеяться на королевскую милость, и он сам понимает это. На что тогда надеется Гемелл — на обещанное покровительство? И покровительствовать придется, иначе мстительный мятежник непременно выдаст его.

Если бы Гемелл погиб в сражении! Это стало бы лучшим и удобнейшим вариантом, хотя Легард огорчился бы, не сумев предать изменника и бунтовщика заслуженной казни. А несколько ловких наемников наверняка смогли бы сбежать — и вскоре сделались бы очередным орудием, когда настанет время традиционного осеннего переезда королевского двора в Ридронн, южную резиденцию.

— Сейчас ответа не будет, — сказал Тангор, вспомнив о дожидавшемся гонце, который все это время переминался с ноги на ногу, покашливал, сжимал руки, словно колебался, заговорить первым или нет. — Ступай в город и сними на ночь комнату. Придешь ко мне завтра поутру, и я передам тебе ответ.

Гонец молча поклонился, на его худом, усталом лице читалось плохо скрытое недовольство. Застывшим, невидящим взглядом Тангор проводил его, проследил за медленно закрывшейся дверью. Что ответить Гемеллу, он не знал. Но знал, как следует с ним поступить.

Пожалуй, в нынешнем положении это единственный выход. Гемелл — изрядный любитель бравады, он предпочитает сам вести в бой своих людей и обожает осыпать врагов насмешками. Стоит ему в очередной раз появиться на стене — и меткий выстрел оборвет его жизнь. А потом, даже если люди Синнарда перероют весь дом мятежников, они не найдут ни единой письменной улики. Все письма Тангора Гемелл сжигал после прочтения на глазах у гонцов. Собственным же его гонцам Тангор поручал лишь устные сообщения. Вряд ли кто-то поверит им, если они вздумают проболтаться.

И все же утешение выходило слабым. Сколько ни уверял себя Тангор, что твердо держит в руках все нити этой запутанной игры, разум подсказывал иное. Никогда прежде он не полагался на «если» — ненадежнейшее из орудий, капризное и вероломное. Сейчас же весь его успех строился на бесчисленных «если», так тесно сплетенных, что они грозили задушить его самого.

Возможно ли было предаться радостям любви среди таких дум? «Но разве не ради любви я затеял все это? — говорил себе Тангор. — Что мне угрозы изменников, жадных до золота и крови, если Эдит будет со мной?» И вновь всплывало перед глазами страшное и очевидное «если» — если только согласие ее идет от сердца, а не от приказа ее величества.

Густеющие за окном беззвездные сумерки, бой часов, оплывающие свечи — все это проходило мимо Тангора, словно окаменевшего в своем кресле. До тех пор, пока Игал не ворвался в его застывшее царство с заветным знаком: «Она идет».

— Проводи, — чуть слышно шепнул Тангор. — А потом ступай.

Стук притворенной Игалом двери заставил его прийти в себя. Он вскочил с кресла, огляделся по сторонам, будто видел все впервые. И тогда заметил письмо Гемелла, забытое на столе.

В передней слышался шорох платья и стук каблучков. Времени прятать уже не осталось. Тангор схватил охапку документов, принесенных секретарями недавно, — он еще не успел их просмотреть, поглощенный надеждами и тревогами. Письмо скрылось под ними, а сам он выпрямился, чтобы встретить Эдит, — в тот самый миг, когда она входила в кабинет.

На ней было темно-синее платье — словно знала, что больше всего она нравится ему именно в таком наряде. Из-под чепца спускались на шею рыжие кудри. Неспешно покачивался у пояса веер в такт шагам, руки в перчатках придерживали юбки. Казалось, любая мелочь в этот вечер имеет огромное значение, и Тангор запечатлел в своей душе облик Эдит — такой, какой она явилась ему сегодня, в день, который станет основанием их союза.

— Вы пришли, Эдит, — сказал он — не то, что диктовала любезность, а то, что велело сердце.

— Разве я могла не прийти, если сама назначила встречу? — ответила она.

Эдит выглядела слишком бледной. И пальцы ее дрожали, когда она протянула руку Тангору и он поднес ее к губам, — первая милость, оказанная ею. Взор же ее был ясен, и на губах цвела та же улыбка любезной королевы. Молча позволила она подвести себя к креслу и усадить. Тангор готов был провести весь нынешний вечер у ее ног, сидя прямо на полу или стоя на коленях, но счел это неучтивым и неприличным. Девушка без того смущена — зачем стеснять ее еще сильнее? И он устроился, поскольку других кресел в кабинете не было, на одном из стульев напротив нее.

— Признаюсь, Эдит, сегодняшний день был самым долгим в моей жизни, — начал Тангор. — Я ждал вас, надеялся и размышлял. Быть может, это неучтиво с моей стороны, но я желаю, чтобы между нами не было ни малейшей тени недоверия, злейшего врага любви и счастья. Скажите мне: что заставило вас переменить свое решение? Еще вчера вы ненавидели меня, а сегодня…

— Кто сказал вам, сударь, что я вас полюбила? — ровным голосом ответила Эдит, хотя грудь ее колыхнулась в низком вырезе, не прикрытая шемизеткой. — Просто я осознала, что союз с вами станет для меня лучшим выбором — и в некотором смысле выгодным. Я уже говорила вам прежде, что потеряла всякую надежду на счастье. Поэтому, раз я решила все же выйти замуж, мне ни к чему долгие поиски и размышления. Тем более, вряд ли во всем нынешнем Урбниссе найдется партия более блестящая, чем вы.

Тангор слушал ее, по привычке выискивая в словах скрытый смысл. Рассуждения о выгоде уязвили его, зато позволили вновь убедиться в уме Эдит. Пожалуй, такой брак, брак-союз, будет и для него лучшим вариантом. А любовь…

— Что же касается любви, — продолжила Эдит, будто читая мысли Тангора, — то, как я слышала, она приходит к супругам уже в браке. Моя матушка говорила мне то же самое. Если один из супругов видит и чувствует искреннюю любовь другого, он не сможет не ответить. А вы уверяете, что любите меня…

— Безумно, — выдохнул Тангор и взял ее за руку. Эдит не отняла ее. — Ради вас я уже совершил достаточно — и совершу еще. Скажи вы мне подобное вчера или третьего дня, побег вашего брата устроил бы я, а не королева. И вашего слова было бы довольно, чтобы убедить его в моей искренности.

— Что было, то было, сударь, — сказала Эдит, рука ее чуть напряглась в его ладони, и черты лица сделались тверже. — Оставим, я пришла сюда, чтобы говорить не об этом.

— Тогда говорите обо всем, что вам угодно, — ответил Тангор, вновь целуя ей руку.

Пока Эдит не сказала ничего такого, чего не могла бы сказать нынешним утром. Объяснение насчет выгоды казалось Тангору вполне разумным и правдоподобным. Гильда, которой было велено сегодня не спускать с нее глаз, уверила его, что Эдит не уединялась ни с королевой, ни с графиней Бострой, и провела весь день в компании прочих фрейлин, ничем не выдавая волнения, тревоги, страха или неких коварных умыслов.

— Я думала сегодня о ваших давних словах насчет примирения, — произнесла Эдит. — Мне кажется, мир сам по себе предпочтительнее войны, хотя многие люди отчего-то думают иначе. Разрушить недолго, труднее воссоздать заново. Кто-то должен первым прекратить бессмысленную вражду, запереть этот поток ненависти. Это вторая причина, почему я решилась принять ваше предложение.

— Она много мудрее первой, — склонил голову Тангор. — Первая указывает на ваш ум, вторая делает честь вашему доброму сердцу. Поверьте, когда вы станете моей женой, я сумею оценить все ваши достоинства. Надеюсь, и вы оцените мои, хотя привыкли видеть во мне лишь пороки.

— Отчего же? — Эдит отняла руку и сплела пальцы вместе. — Одно достоинство я за вами знала всегда: вы умеете быть благодарным.

— Ваши слова удивляют меня, Эдит, — почти искренне произнес Тангор. — Какой же умеете быть вы сами?

— Какой вы пожелаете, сударь. — Бросив быстрый взгляд на заваленный бумагами стол, она поднялась.

Тангор последовал ее примеру, но не сумел сделать ни шагу, тогда как Эдит приблизилась к нему. Лицо ее вспыхнуло этим чудесным огненным румянцем, алой волной, голубые глаза были спокойны, только улыбка исчезла. Эдит едва доставала макушкой до плеча Тангора, и это породило в его сердце вспышку нежности, которую тотчас сменила незнакомая прежде страсть. Вероятно, Эдит прочла это по его лицу, поскольку побледнела, и глаза ее почти потеряли цвет. Стараясь не напугать ее, Тангор заключил ее в объятия, прижал к груди, осознавая, что ждал этого мгновения все тридцать восемь лет своей жизни.

А потом пришла новая вспышка, еще более жаркая. Левый бок обожгло болью, и сладостный миг блаженства растворился во тьме.

* * *

«Бей снизу вверх, под ребра, вот так, чтобы попасть в сердце. Силы тебе достанет, да и кинжал отточен на славу. Бей, а потом отпрянь назад, чтобы кровь не брызнула на платье».

Так говорил когда-то Ринигер, обучая четырнадцатилетнюю Эдит обращаться с кинжалом. Говорил — и прибавлял с усмешкой: «Если только ты не упадешь в обморок при виде крови». И сейчас, глядя на бесчувственного Тангора, Эдит вспоминала именно эти слова — и ощущала, что правда вот-вот лишится чувств.

Он лежал неподвижно, раскинувшись на ковре во весь свой огромный рост. Пальцы еще не успели разжаться, золотая цепь съехала с груди на шею, точно удавка. На темно-красном наряде почти не было видно крови, только слева расплывалось мокрое пятно, и алые капли медленно просачивались сквозь бархат на мягкий ковер.

С узкого лезвия кинжала капала кровь. Эдит едва не отбросила его, но даже в тумане сообразила, что такую улику нужно забрать и спрятать. Чем вытереть клинок, она не знала, руки дрожали. С трудом держась на вмиг ослабевших ногах, Эдит склонилась над Тангором и кое-как обтерла кинжал о его одежду, убрала в ножны и спрятала. Холодное прикосновение чеканного металла к коже слегка взбодрило и вернуло способность мыслить и действовать.

Мертв Тангор или нет? Эдит не могла заставить себя прикоснуться к нему, но, приглядевшись, заметила, что грудь его слабо поднимается. Ни на руке, ни на платье Эдит не осталось следов крови, и все же внезапное отвращение породило сильнейшую тошноту, которую едва удалось сдержать. Голова закружилась, пол под ногами покачнулся, и все кругом расплылось. Перед глазами стоял он — враг, кровавое пятно на пестром заморском ковре.

«Трусиха, жалкая трусиха!» — обозвала себя мысленно Эдит. Разве не знала она, на что идет? Целый день она думала и гадала, достанет ли ей решимости, хотя сомневалась, что придется применить оружие. Это случилось само, рука опередила разум — ни тело, ни душа не снесли объятий врага.

С немалым трудом Эдит заставила себя собраться, стиснула кулаки и вновь огляделась. Бесчувственный Тангор поневоле приковывал ее взгляд, но она отвернулась, кусая губы и мучительно размышляя. Нет, ранить или даже убить его — не выход. Таких надо разить иначе, их же собственным оружием. А оружие Тангора — перо и бумага, вернее сказать, опасные письма.

Мелодичный бой часов едва не заставил Эдит вскрикнуть и подскочить на месте. Времени мало. Тот угрюмый молчун-слуга ушел — она сама видела, — но в любой миг может вернуться. Так где же может Тангор прятать свои секретные бумаги, если они вообще у него есть?

Огромный комод привел Эдит в отчаяние: здесь чтения на годы. Ящики стола были заперты, а ключи наверняка в каком-нибудь тайнике или у самого Тангора. Эдит содрогнулась, борясь с новой волной дурноты: нет, обшаривать одежду раненого, выворачивать карманы, рыться за пазухой — это не по ней. Оставались только те бумаги, что лежали на столе, хотя там вряд ли найдется что-то полезное. Разве стал бы Тангор оставлять на виду нечто опасное для себя?

Эдит принялась пересматривать документы. Вновь пробили часы, вновь отлетали в сторону исписанные листы — где перебеленные, с тщательно выведенными буквами, где черновики, почти неразборчивые. У Эдит рябило в глазах, она взмокла от спешки и страха, раз или два выронила стопку листов и потом долго собирала. Кровь стучала в висках и горле, собственное дыхание казалось ревом шторма. В отчаянии бросив бумаги на стол, Эдит взялась за последний лист, меньше прочих, похожий на письмо.

Она пробежала его глазами — и не поверила им.

Королева была права. Перед глазами Эдит, будто молнии, что прорезали черное грозовое небо, мелькали доказательства: Гемеллы, Коинт, тяжелое положение мятежников, требование защиты, даже упоминание «никчемных юнцов», хотя имя не было названо. У Эдит перехватило дыхание. Это письмо — не только улика против Тангора, но и доказательство невиновности брата.

Некогда было вчитываться, некогда думать. Эдит сунула письмо за корсаж и, подхватив юбки, опрометью вылетела из покоев канцлера. Слуга так и не вернулся — видимо, Тангор, не зная, чем окончится свидание, отослал его. Коридор был пуст. Эдит добежала до первого поворота и укрылась там, заслышав поспешные шаги дворцовых слуг и чеканную поступь гвардейцев. Выждав, пока они пройдут, Эдит продолжила путь уже без всякой спешки.

Путь ее лежал к покоям королевы. В это время ее величество, как знали все во дворце, обычно заканчивала свой вечерний туалет, если не засиживалась допоздна со своими фрейлинами за чтением или музицированием. Когда Эдит вошла, королева, в ночной сорочке и наброшенном поверх вечернем одеянии свободного покроя, как раз пересаживалась от туалетного столика к другому, где был накрыт легкий ужин.

В спальне королевы не было больше никого, кроме Готнис, только из гардеробной доносились шорохи и приглушенные голоса служанок. Завидев Эдит, королева отставила серебряный кубок, который только что поднесла к губам, и впилась в нее безмолвно вопрошающим взглядом.

— Вот, ваше величество. — Эдит приблизилась, присела в реверансе и положила на стол перед королевой добытое письмо.

Королева выпрямилась в кресле, переглянулась с Готнис.

— Что это, Эдит? — спросила она.

— Письмо канцлеру, — ответила Эдит, едва сдерживая распирающее ее ликование. — От коинтских мятежников, которые просят защитить их. Но вам лучше самим прочесть, ваше величество, потому что… словом, это слишком невероятно.

Королева развернула письмо. Пробежав первые же строки, она сделала знак Готнис выпроводить служанок из гардеробной, а сама продолжила чтение. Эдит молча стояла рядом, не зная, чего ожидать. Самой ей письмо казалось нерушимым доказательством. Но что скажет королева — и что скажет король?

Письмо заняло королеву на добрых десять минут. Присмотревшись, Эдит поняла, что ее величество несколько раз перечитывает послание, словно желая убедиться в явном и скрытом его смысле. Когда же она подняла голову и отложила письмо, ее полное, румяное лицо просияло.

— Я даже не стану спрашивать вас, Эдит, где и как вы раздобыли это сокровище, — произнесла королева с торжествующей улыбкой. — Моему супругу будет весьма любопытно ознакомиться с ним. Пожалуй, не стоит терять времени. Готнис, подай мне платье, любое. Эдит, помогите ей.

— Вы желаете идти немедленно, ваше величество? — изумилась Эдит, пока доставала из комода с бельем сорочку и нижние юбки. — А как же приказ его величества… Разве он вас примет?

— Примет, — отрезала королева, поспешно одеваясь. — Когда он узнает, о чем речь, он позабудет обо всем на свете.

Подавляя дрожь в пальцах, Эдит совладала с бесчисленными булавками, лентами и шнурами. Никогда прежде туалет ее величества не заканчивался так быстро — да и подобных причин никогда прежде не бывало. Спрятав наспех убранные в прическу волосы под парчовый чепец и расправив вуаль на плечах, королева двинулась к дверям.

— Вы обе оставайтесь, — велела она, обернувшись. — Готнис, жди меня, а вы, Эдит, ступайте к себе. На сегодня ваша служба закончена. — Королева помолчала и с улыбкой добавила: — К тому же, один ваш сегодняшний день стоит десяти лет верной службы.

Эдит низко присела, склонив голову, а когда выпрямилась, по коридору уже неслись гулким, решительным эхом спешные шаги королевы. Машинально сложив брошенную сорочку, Эдит зашагала было к двери, когда ее остановила Готнис. Остановила самым неожиданным образом — крепко обняла и поцеловала в лоб.

— Дитя мое… — прошептала пожилая камеристка, и Эдит поразилась, как дрогнул ее всегда строгий голос — будто от слез. — Если бы вы знали… Храни Создатель вас и вашего брата, где бы он сейчас ни был. Пока есть на свете такие люди, как вы оба, Урбнисс жив — и жив королевский дом.

— О, сударыня, я не… — Эдит смутилась, вспыхнув, но Готнис перебила ее:

— Даст Создатель, у вас тоже будут когда-нибудь свои доченьки. Тогда вы меня поймете. Я же люблю ее так, как родная мать не любила, она одна у меня, как доченька, пускай и королева. И если кто желает зла ей и ее малышу, горе ему! — Она помолчала и вновь улыбнулась. — Ступайте к себе, вы же сама не своя. Отдыхайте, вы заслужили. Дальше ее величество справится одна.

* * *

Тьма медленно отступала, ей на смену спешила боль. Казалось, под ребра слева вонзили раскаленный зазубренный прут и теперь безжалостно крутят его в ране. Безумно хотелось пить — в горле было сухо, как в пустынях южной Вайи. Тело сковала такая слабость, что даже веки поднялись с трудом.

Тангор открыл глаза. Знакомые стены темного дерева будто сделались выше, нависая над ним. Машинально он отметил, насколько прогорели свечи: видимо, он пробыл без сознания чуть больше получаса. Он посмотрел на часы, но перед глазами плыло. Когда он осторожно повернулся на правый бок и оперся на локоть, то едва сдержал крик от боли. Впрочем, с уст его сорвался только чуть слышный хрип.

Все тело мгновенно взмокло от пота, тонкие струйки побежали по лицу, обжигая и щекоча кожу, и не было сил отереть их. В тот же миг снаружи послышались осторожные шаги.

— Игал! — позвал Тангор, собравшись с силами.

Голос его оказался столь же слаб, как и тело. Тангор позвал вновь, и его услышали: бесшумно отворилась дверь, слуга появился на пороге. Его изумленный вид мог бы позабавить кого угодно, хотя Тангору было не до смеха. От потрясения бедняга даже позабыл о своей привычке молчать.

— Ваша светлость! — вскричал Игал, бросаясь к нему.

— Тише, — процедил Тангор. — Не шуми, лучше помоги мне подняться.

— Ваша светлость, — от испуга Игал небывало осмелел, — вам нужно лечь…

— Потом! — Тангор махнул рукой и поморщился от боли. — Сперва подведи меня к столу.

Игал повиновался. Опираясь на его плечи, Тангор огляделся вокруг, усилием воли сделав взгляд четким. На вид все выглядело, как обычно: комод, стол, ящики — и оставленные на столе документы. Перебирать их не было сил: ноги Тангора подкосились, кровь из раны заструилась обильнее. Всей тяжестью он навалился на Игала, и тот упал бы, если бы не оперся на стол.

— Ты прав, — бросил Тангор. — Веди меня в спальню, и бегом за Верраном. Пока никто не должен ничего знать, понял? Никто, кроме короля.

Видимо, Игал сумел справиться с испугом. Он ловко взялся за дело: снял с Тангора башмаки и дублет, но рубашку оставил — она прилипла к ране. Этим пусть займется лекарь, а пока достаточно перетянуть чистым полотенцем, чтобы остановить кровь. Тангор тяжело выдохнул сквозь зубы, когда Игал закончил, и вновь поторопил его. Едва обтерев руки, слуга поклонился и убежал.

Невыносимо хотелось спать, но это был не мирный, целительный сон, а темное забытье, которое хуже любой муки. Телесная боль уже стала для Тангора привычной, зато душу терзала и жгла иная — пламя гнева и горечь разочарования.

Эдит переиграла его.

Переиграла, обманула, воспользовалась его чувствами, словно опытная придворная интриганка. А он поверил ей, поверил, как распоследний юный глупец, хотя все его существо кричало и предупреждало: этого не может быть, это неестественно. Но он видел то, что пожелал увидеть, а не то, что было на самом деле. Слишком уж хотелось ему поверить, что она вправду признала свое поражение.

Разумеется, она ответит за это — в свой срок, сказал себе Тангор. Сейчас важно другое. Рана его вряд ли смертельна, хотя и тяжела. Чего бы ни добивалась Эдит, она все же не из породы хладнокровных убийц. Возможно, ее саму испугало дело ее рук, и она в ужасе сбежала. Пыталась ли она искать что-то? Тоже возможно. Письмо Гемелла все еще на столе, под бумагами. «Если только оно до сих пор там», — мелькнула в голове мысль, вновь вызвавшая жаркий пот по всему телу.

Снаружи загрохотали двери, конским топотом простучали ноги. Игал и пожилой лекарь Верран буквально ворвались в спальню и тотчас принялись за работу. Слуга зажег все свечи и поднес канделябры как можно ближе к кровати, а потом умчался за горячей водой. Тангор не успел сказать ему ни слова — лекарь сразу приступил к делу.

Когда Игал вернулся с дымящейся миской и полотном, Тангор попытался вновь обратиться к нему, приказать перебрать все бумаги со стола у него на глазах. Верран же сделал ему знак молчать, и пришлось смириться с подобной дерзостью. Молча Тангор терпел боль, пока лекарь промывал, обрабатывал и зашивал рану. Струйки пота стекали со лба на уши, а с шеи — на обнаженную грудь. Их вытирал куском полотна Игал.

— Ты сообщил королю? — спросил наконец у него Тангор, когда Верран взялся за перевязку.

Игал поклонился и, покосившись на лекаря, хотел было продолжить по привычке знаками, но Тангор мотнул головой: говори. И тот ответил:

— Его величество весьма встревожился и собрался было идти к вам. Его остановила ее величество с неким важным сообщением. Да простит меня ваша светлость, я не узнал, каким.

Последние слова слуги утонули в глухом мраке. Теряя сознание от боли и отчаяния, Тангор понял все — понял, насколько эта рыжая девица, достойная дочь своего проклятого семейства, переиграла его. Совершила то, что оказалось не под силу многим — более сильным, более опытным, более могущественным. Юная провинциалка из захудалого рода применила самое надежное оружие, единственное, что способно сразить всемогущего канцлера.

Или же он сам направил это оружие в собственную грудь? Ибо имя ему — твердая вера в давнее предсказание, которое сбылось почти полностью.

Нет, оно сбылось полностью, сегодня. Воистину, Эдит Роскатт стала его судьбой.