Золотые Длани (джен)

— Когда я увижу вас снова, графиня?

— Боюсь, что только завтра, сударь.

Улыбка Эвлии согрела сердце Кэлема, хотя слова опечалили. Хорошо, что она не догадывается о том, что он следит за нею издалека. И не знает, что этих взглядов украдкой для него уже мало.

Еще несколько дней назад Кэлем произнес бы в ответ какую-нибудь высокопарную любезность вроде: «Часы ожидания станут для меня годами». Сейчас же он лишь покорно склонил голову, давно перестав удивляться сам себе.

— Тогда до завтра. — Словно невзначай, Кэлем коснулся руки Эвлии, она не отняла ее. — Да пошлет вам Превысший добрый вечер и добрый сон без тревог.

— Благодарю вас. Да будет Он милостив и к вам.

С той же улыбкой Эвлия высвободила пальцы и зашагала, шурша платьем, в сторону молельни. К величайшему счастью Кэлема, она несколько раз оглянулась на него по дороге и, казалось, рада была увидеть, что он смотрит ей вслед.

Монастырский колокол протяжно созывал сестер на молитву, их черно-белые фигуры вливались ручейком в неширокий проход, откуда сладко тянуло благовониями. Величаво проплыла мать Ридора, которой, как думал порой Кэлем, королевская мантия пришлась бы более к лицу, нежели монашеский плат. Монастырский сад соперничал с молельней своим благоуханием, запахи отцветающих, уже наливающихся плодами деревьев мешались со звонкими голосами воспитанниц. «Все при деле, — посетовал Кэлем в который уже раз. — Лишь мне одному некуда приткнуться».

Дни стояли нежаркие для лета, смеркалось поздно, а плывущие в синей вышине облака навевали приятную тень. Поневоле Кэлем поднял глаза к небу и безмолвно выплеснул боль своего сердца.

«Я редко просил о чем-то, всегда делал все сам. И все же сколько раз Твоя незримая рука спасала меня, Создатель. Молю Тебя: укажи мне путь — не только в будущее, но и к ее сердцу. Что бы я ни сделал для нее, этого все равно будет мало. Знаю, она слишком хороша для меня, и все равно я не желаю иной судьбы, даже не будь она графиней. Пусть она ответит, пусть поверит! Ты видишь мое сердце и знаешь, что я вовеки не предам такую женщину, если назову ее своей».

Кэлем сам не знал, сколько времени простоял так: когда слова истощились, душа его продолжала говорить молча. Колокол вновь пел свою протяжную песнь, сестры после богослужения расходились по вечерним послушаниям. Кэлем так погрузился в свои думы, что не заметил, как вышла из молельни Эвлия, а вслед за нею ее спутницы — Вальде, Ниера и ее мать.

— Господин Варусдар! — раздался рядом оклик сестры Наисты. Не будь Кэлем так задумчив сейчас, он бы давно услышал ее шаги и пыхтение. — Матушка желает видеть вас, ступайте скорее.

— Спасибо, сестра.

Кэлем отвесил поклон по привычке, хотя сестра Наиста его не увидела — унеслась со всех ног по своим делам, которых у нее всегда хватало. На сердце сделалось еще тревожнее: зачем мать Ридора зовет его? Велит уехать? Или догадывается о его чувствах к Эвлии?

Никто из мельтанских монахинь, добровольно избравших путь одиночества во имя Превысшего Создателя, не осуждал тех, кто придерживался иного пути, не ставил безбрачную жизнь выше любви в браке. Достаточно было увидеть, как радуются сестры, глядя на счастливых Анкея и Вальде и на Ниеру, ожидающую возвращения любимого. Так что вряд ли мать Ридора стала бы препятствовать Эвлии выходить замуж — тем более, рукой ее распоряжается не она, тетка, а Ойнор. Разве что урожденной графине ан Тойдре, впитавшей гордость с материнским молоком, окажется неприятен сам избранник.

Мать Ридора встретила Кэлема как всегда учтиво, протянула ему руку для поцелуя. Коснувшись губами золотого перстня, Кэлем отметил, что она не дала ему ответного поцелуя в лоб, лишь прошептала благословение.

— Я слушаю вас, матушка, — сказал Кэлем.

— И, вероятно, догадываетесь, о чем я поведу речь, господин Варусдар, — подхватила мать Ридора, чуть нахмурив черные брови. — Никогда прежде я не изгоняла из этих стен ни единой живой души, но вам скажу: уезжайте поскорее. Вы окажетесь полезнее, если встанете плечом к плечу с моим племянником в очередном бою, и пусть сохранит Превысший вас обоих.

Кэлем ощутил, что его словно ударили кинжалом в спину и теперь крутят лезвие в ране. Боль и горечь жгли огнем тело и душу, но он сдержался, пытаясь поставить себя мысленно на место матери Ридоры. «Только не вспыли — испортишь все», — приказал он себе.

— Матушка, — заговорил он, проглотив обиду, — вы говорите со мною прямо, и я желаю ответить тем же. Поэтому я спрошу: вы желаете уберечь от меня Эвлию?

Мать Ридора поджала губы. Брови ее сдвинулись сильнее, серые глаза потемнели, и в них мелькнуло нечто непонятное, близкое к гневу, если это слово применимо к монахине. Врожденная прямота взяла верх.

— Да, сударь, — был суровый ответ. — Пока мне неясны ваши намерения насчет моей племянницы, я буду оберегать ее так, как считаю нужным. Да, мне не нравится, что вы ухаживаете за нею, однако не думайте, что я стану противиться ее замужеству. Сердце мое печалится о судьбе дочери моего брата. Будь у вас юные незамужние родственницы, вы бы поняли меня.

— Я понимаю, матушка. — Кэлем склонил голову и вздохнул. — И могу заверить вас в самых честных своих намерениях. До сих пор я не допустил по отношению к Эвлии ничего непристойного и впредь не допущу. Эвлия — лучшая из женщин во всей Аскелле, а может, и во всем мире, и я был бы счастлив назвать ее своей женой у алтаря Превысшего. А сам Ойнор, нынешний граф ан Тойдре, как старший мужчина своего дома, не отказал бы мне в ее руке.

Кэлем умолк. Мать Ридора ничего не ответила, лишь смотрела на него, словно пытаясь прочесть его сокровенные мысли. И хотя Кэлем знал, какое впечатление производит — слишком уж сказалась на нем полная приключений жизнь, — он верил, что проницательность матери Ридоры подскажет ей истину.

— Я догадываюсь, в чем дело, — продолжил он. — Вы опасаетесь, что мне нужно лишь приданое Эвлии, поскольку сам я, скажу прямо, нищий. Это не так. Я люблю ее всей душой и смогу полюбить еще крепче, потому что именно такая женщина поможет мне остепениться и стать тем, кем я должен быть. Я знаю, что Эвлия не переживет еще одного предательства, — и будь я проклят, если хоть чем-то оскорблю ее.

— Следите за своими речами, господин Варусдар, — произнесла мать Ридора, и Кэлем встрепенулся, услышав, как оттаял ее голос. — Не сыпьте проклятиями там, где нет в этом нужды. Я верю вам и знаю, что вам верит Ойнор. И все же не губите то, что возводите, напрасной поспешностью. Не говорите Эвлии лишнего — поверьте, превыше любых слов она ценит дела. Она не похожа на других девиц, которые, вероятно, встречались вам в ваших странствиях.

— Да, матушка, не похожа. — Кэлем ощутил небывалое воодушевление, губы его сами разошлись в улыбке, сердце трепетало. — Именно поэтому я так ее полюбил. Знаю, что недостоин ее, — наверное, достойного в Аскелле не найти. Но никогда прежде меня не останавливала сложная задача.

Эти слова вызвали у матери Ридоры сдержанную, но добрую улыбку. Той же добротой полнился ее ответ:

— Если вы правда любите Эвлию, время испытает вас. Если же заблуждаетесь, ваша страсть остынет рано или поздно. Потому и говорю вам повременить. Я не враг вам и вашей любви; мой брат, да упокоит Создатель его душу, тоже провел богатую приключениями молодость и женился зрелым. Это не мешало ему нежно любить свою супругу. Надеюсь, вы тоже станете любить свою.

— Эвлию — стану. Другой женщины я не желаю. Но я понял вас, матушка, и даю слово, что не скажу ей ничего лишнего. Если же вы прикажете мне уехать — я уеду. Только… Что, если это опечалит саму Эвлию?

— Вы уверены? — Мать Ридора улыбнулась, и Кэлем понял, что победил. — Даже если так, разлука пойдет на пользу вам обоим и вашим чувствам, если они верны и взаимны. Ступайте, господин Варусдар, и собирайтесь в дорогу.

Кэлем лишь поклонился, не смея просить дозволения повидать Эвлию на прощание. Мать Ридора знаком подозвала его к себе и сердечно поцеловала в лоб. Она не произнесла больше ничего, кроме благословения, но глаза ее светились и улыбались. В который раз заметил Кэлем, какой светлый взгляд у всех членов семьи ан Тойдре: у Ойнора, несмотря на все тяготы, что выпали на его долю, тоже бывало такое выражение. А Эвлия — она вся была свет.

Не успел Кэлем, опечаленный грядущей разлукой и окрыленный подаренной надеждой, выйти за дверь, как в покои ворвалась молодая послушница — без стука и без обычной молитвы.

— Матушка! — закричала она. — Опять прибыл гонец, говорит, что от графа ан Тойдре! — Девушка выдохнула, теребя рукава. — Во имя Создателя, он говорит, что сюда идет кайбиганское войско!

— Идемте. — Мать Ридора без единого звука изумления зашагала к двери, знаком велев послушнице и Кэлему следовать за нею.

— Так что же, матушка, — сказал Кэлем, пока они спускались по лестнице, — вы все еще уверены, что я должен уехать?

* * *

Гонец, один из периллиненских слуг, рассказал все: об освобождении замка, о предателе-лазутчике и о решении графа ан Тойдре просить помощи у герцога. Поскольку наступал вечер, мать Ридора не позволила посланцу уехать сразу, хотя он порывался, но велела отдохнуть до утра. Сама же обратилась к Кэлему:

— Вы правы, господин Варусдар. Видно, такова воля Превысшего, чтобы вы оставались здесь. Вы опытный воин и знаете, что нужно делать. Я желаю услышать ваш совет, а также слово Анкея Эттерфольга и горца Руала. Ступайте и приведите их ко мне. Только не стоит никого пугать прежде времени.

Кэлем поспешил исполнить приказ. И Анкей, и Руал тотчас откликнулись на зов, будучи оба готовы сражаться за тех, кто им дорог. Анкей казался растерянным и встревоженным, зато горец возмутился от души. «Тех, кто обидит женщину или старика, у нас судят горы, — сказал он, имея в виду обычную для своего народа казнь — сбрасывание в пропасть. — А кто обижает бога, тех пускай бог судит». Пока трое мужчин возвращались в покои матери Ридоры, они заметили непривычную суету среди сестер. Слух распространился быстро: об угрозе уже знали все.

— …будем молиться, матушка, — долетел из приоткрытой двери чуть дрожащий голос сестры Наисты. — Что еще нам остается? Праведная Мельтана не оставит нас…

— Не оставит. — Голос матери Ридоры звенел, точно воинская броня. — Те, чей дух крепче тела, пускай молятся. Те же, кто в силах, будут сражаться. Я сама выйду на стену и подам пример, дабы никто не страшился вражьей мощи. Превысший Создатель защитит нас, если мы будем достойны этого и не опустим рук.

В этот миг вошли мужчины. Мать Ридора велела сестре Наисте остаться и сесть подле нее, а им указала на другую лавку.

— Не будем терять времени, — заговорила мать Ридора. Те, кто хорошо знал покойного графа Ардара, поразились бы сейчас их сходству. — Я верю слову Ойнора, моего племянника, он не стал бы слать тревожных вестей напрасно. Как нам быть? Среди сестер нашей обители есть слабые и немолодые, да и не каждая из молодых сможет выйти на стену под вражеский огонь. Не будем забывать и о воспитанницах приюта, и о тех, кто пришел сюда в поисках защиты.

— Может быть, матушка, — предложил Кэлем, — стоит отослать всех девочек в деревню?

— Вы имеете в виду Вегуринн, что к северу от нас? — спросила мать Ридора. — Я думала об этом. Но наши враги могут начать с этой деревни, а потом уже прийти к нам. Так мы лишь обречем невинных людей на гибель вместе с нашими девочками. Пусть остаются здесь, мы спрячем их в погребе, как и престарелых сестер. Скажите мне, воины, что делать прочим?

— Как я понимаю, матушка, вашу обитель никогда прежде не осаждали, — сказал Кэлем. — Стену же вашу я сам видел: она прочна, но не приспособлена для обороны. Как и ворота — мощный залп из тяжелых пушек разобьет их.

— Значит, их и нужно укрепить в первую очередь, — подхватил Анкей, но тут же умолк, стиснув пальцами голову. — Это же… это безумие. Во имя Создателя и всех святых, как герцог Секлис мог решиться на такое? Неужели из-за того, что…

— Дело не только в леди Вальде, но и в Эвлии, — прервала мать Ридора. — В уязвленной гордыне и жажде власти. А теперь еще и в мести — всему нашему дому. — Глаза ее потемнели еще сильнее и вспыхнули; сейчас она казалась больше графиней, чем монахиней. — Вот худшее наказание: лишиться разума.

Анкей кивнул и усилием воли заставил себя отбросить тревоги. Руал же глядел на всех собеседников с явным сожалением, которое не пытался скрывать, ибо не видел в том нужды.

— Плохо, камней нет, Дигна, — высказался горец. — Оружия нет, воинов нет. Мы три, — он поглядел на Кэлема и Анкея, — будем биться. Мало.

— Не все так страшно, — сказал Кэлем. — Если Ойнор заручится поддержкой герцога, помощь придет. Нам останется лишь продержаться подольше. Ворота надо укрепить — заложить мешками с землей, бревнами, чем угодно. Сплести из веток щиты и поставить на стены — вражеские стрелы будут застревать в них. Сделать насыпь снаружи уже не успеем, но можно попытаться хотя бы спереди, у ворот. И главное — чтобы припасов было вдоволь.

— Припасов хватит, — кивнула мать Ридора. — И у нас два колодца. По водостоку к нам не пробраться, его нелегко найти, особенно чужакам. Пока же я хочу спросить вас вот о чем: стоит ли посылать кого-нибудь из вас на разведку?

Мужчины переглянулись: казалось, в этом вопросе они единодушны. Ответил за всех Анкей:

— Разведчика могут заметить и подстрелить, матушка. Или же захватить. Никто из нас троих не страшится такой участи, но у нас каждый человек на счету. Я не знаю здешних мест, разве что…

— К юго-востоку отсюда, в двух алкеймах, есть еще одна деревня, Урумма, — подсказала мать Ридора. — Можно завтра поутру съездить туда — быть может, жители что-нибудь слышали. Такие слухи обычно разлетаются быстро, как пожар.

Однако никто никуда не поехал утром. Это оказалось ни к чему: жители Уруммы сами явились под стены монастыря, надеясь получить пристанище и защиту.

С изумлением глядела со стены мать Ридора на повозки и телеги, окруженные людьми. За повозками гнали скотину. Весь этот хаос топота копыт и ног, скрипа осей, ржания, мычания и кудахтанья не мог заглушить людских криков и плача. Вторя родителям, вопили испуганные дети. Мать Ридора велела отпереть ворота и сама встретила беженцев.

— Спасите нас, матушка, погибаем!

С дружным воплем толпа хлынула вперед, в ворота, едва не сбив с ног мать Ридору. Она остановила тех, кто еще мог слушать и мыслить, и воздела руки, призывая к молчанию.

— Тише!

Голос настоятельницы раскатился по всему двору, где сестры уже трудились под руководством Кэлема и Анкея. Напуганные крестьяне притихли не сразу, хотя с каждым словом матери Ридоры все больше осмысленных взоров устремлялось на нее, люди толкали друг друга локтями и шикали, заставляя замолчать.

— Послушайте меня, — сказала мать Ридора. — Я приму всех, кто пришел в поисках убежища. Только вы должны понимать, что нас ждет, если мы не станем защищаться сами. Я не заставляю вас сражаться, но помочь укрепить стены по силам каждому — и мужчине, и женщине, и ребенку. Станем трудиться и молиться, и тогда Превысший Создатель и праведная Мельтана оборонят нас.

Сестра Наиста и ее помощницы живо принялись распределять между крестьянами работу. Тех, кто был не в силах трудиться, отвели в приют, хотя там тоже кипела работа: все девочки от мала до велика вынули из кладовых запасы ткани и спешно кроили и шили мешки. Несколько телег отправили в ближайший лес за ветками. На стене же с самого утра стояли дозоры; кроме троих монахинь, там всегда находился кто-то из мужчин.

— Целые полчища, матушка! — рассказывал тем временем уруммский староста. — Конца-краю не видно! А пушек у них — страсть! И знамя огроменное, багровое, как небо перед грозой, а на нем — ворон на дубу. Ох, пожгут же все, и дома, и поля! Чем тогда прокормимся — по миру ж пойдем!

— Конные или пешие? — спросила мать Ридора, оборвав причитания старосты.

— Да большей частью пешие, конников с сотню будет. Правда, далеко было, я не разглядел толком. Кто ж станет к ним ближе подбираться?

Прежде чем староста отошел, чтобы присоединиться к труженикам, сзади послышался голос:

— Что делать нам, матушка?

Мать Ридора обернулась. Перед нею стояли Эвлия и прочие женщины-гостьи. Ниера была бледна, как монашеский плат, глаза же Вальде блестели от слез. Миг-другой она боролась с дрожью во всем теле, затем рухнула на колени у ног матери Ридоры, пряча лицо в складках ее одеяния.

— Простите меня, матушка, это все из-за меня… — всхлипывала она. — Я не знала… Я не хотела…

— Успокойтесь, дитя мое, вы ни в чем не виноваты. — Мать Ридора подняла Вальде с колен, обняла и поцеловала в золотоволосое темя. — Ваш отец охотится не только за вами. Здесь собрались три женщины, дорогие сердцу Ойнора ан Тойдре: его сестра, невеста и тетка. Вот куда целится Секлис, вот кто его враг. Но он жестоко ошибся.

Слова и сам голос матери Ридоры словно воодушевил прочих женщин. Вальде выпрямилась и кивнула, утираясь рукавом. Казалось, кайбиганский герцог перестал быть для нее отцом и сделался врагом, как и для всех, кто собрался в монастыре. Ниера тоже расправила плечи, хотя щеки ее так и не сделались ярче.

— Леди Те-Сапари, — сказала мать Ридора, — вам с дочерью будет лучше укрыться с прочими в подвале.

— Я пойду с вами на стену, матушка, если позволите, — ответила леди Те-Сапари. — Ниера же пусть укроется. Графу ан Тойдре будет спокойнее, если она останется в безопасности. Стоит ему заметить ее на стене, он не сможет думать ни о чем другом, а в бою это чревато бедой.

— Нет, ни за что! — воскликнула Ниера, содрогнувшись от одной только мысли. — Я не хочу навредить ему. Поэтому, матушка, я лучше стану молиться. А пока помогу шить.

— Молитесь, светлая душа. — Мать Ридора сморгнула невольные слезы. — Молитесь за Ойнора, чтобы Превысший сохранил его в бою, молитесь, чтобы он явился вовремя. Вы будете не одна: сестры станут молиться непрестанно, пока битва не окончится. С вами будет наш священник, отец Кроин, он уже стар для боя. Отец Нередий же обещал помочь.

— Я тоже буду с вами, матушка, — произнесла Эвлия.

Слова ее прозвучали тихо и просто, зато глаза сияли тем самым пламенем, что пылало в душах всех графов ан Тойдре.

— Тебе ни к чему там быть, — нахмурилась мать Ридора. — Секлис увидит тебя.

— Пусть видит. Он и мой враг, вернее, я — его. Если, заметив меня, он рассердится, то может совершить ошибку в бою.

— Он уже ее совершил. — Мать Ридора обвела пристальным взором всех женщин, затем кипящую во дворе работу. — Тем, что в безумии своем пошел против воли Превысшего Создателя.

Когда вернулись из леса возчики на телегах, на участке стены у самых ворот появилась земляная насыпь, укрепленная рядами тяжелых мешков и выставленных вперед отточенных кольев. Кольев было мало, зато они защищали наиболее уязвимые части стены. К северу местность прорезали длинные глубокие овраги, что служило монастырю естественной стражей. Вражеское войско сможет встать лишь напротив ворот — там и усилили защиту, как могли.

Во двор натаскали целые поленницы дров, принесли и наполнили все котлы из кухни и ведра из сараев. Рядом чернели вонючие комья смолы. Как только все работы снаружи были закончены, ворота заперли и принялись укреплять мешками и бревнами.

Глядя на все эти приготовления, мать Ридора понимала, что против пушек такая защита ничего не стоит. Спасти может разве что численное преимущество, хотя нынешние монастырские обитатели, считая с уруммскими крестьянами, не составили бы и двух сотен. Пускай они не воины, зато все готовы сражаться. Да и Секлис вряд ли ведет с собой несметное войско: что бы ни рассказывал староста, у страха глаза велики.

Ко времени вечерней молитвы все приготовления были закончены. Молельня не вместила бы всех, поэтому оба священника совершили богослужение прямо во дворе. После пищи духовной последовала пища телесная, хотя общая трапеза вышла не слишком обильной. Мать Ридора велела всем расходиться на отдых, оставив только дозорных. С десяток сестер помоложе непрерывно обходили стену; кроме того, стражу несли Кэлем, Анкей и Руал — по очереди, дабы не утомиться ночным бдением перед боем.

Ночь прошла спокойно. Когда же колокол пробил первый переворот больших часов после рассвета, послышался крик дозорной монахини: «Идут!»

Мать Ридора, Эвлия и воины поспешили на стену. Вдали в самом деле показались ровные ряды кайбиганских войск под сенью багряного знамени.

— Да поможет нам Превысший Создатель, — прошептала мать Ридора и воздела руки в благословении. — Святая мать наша Мельтана, не оставь своих детей.

* * *

Люди устали, Секлис видел это. Все минувшие дни он безжалостно гнал их вперед, поддерживая речами о монастырских богатствах. Речи помогали плохо: пускай никто не смел больше бунтовать открыто, Секлис ощущал недовольство многих. Нет ничего хуже, чем положиться на войско, которому не можешь всецело доверять.

Накануне вечером они добрались до деревни — брошенной. Трусливые крестьяне сбежали, судя по всему, совсем недавно; кто-то даже побросал тесто в квашнях и молоко в подойниках. Выслушав доклады разведчиков, Секлис скрипнул зубами: бежать здесь некуда, кроме как в монастырь. Да и сам Ойнор ан Тойдре не дурак и наверняка оповестил сестрицу и тетушку о грозящей опасности. А может, и сам явился защищать их.

«Даже если явится, — думал Секлис, вспоминая рассказ Мерала, — у него не так много людей, всего-то три сотни с небольшим. Они обречены — и монастырь обречен».

Кайбиганцы кое-как заночевали в деревне, чтобы подняться еще до рассвета и продолжить путь. Проводник-крестьянин, которого схватили в другом поселении, утверждал, что до монастыря осталось не больше двух алкеймов. Не соврал. Прежде чем растаял в небе алый отсвет зари, впереди показались каменные стены, не слишком высокие, но толстые на вид.

Пока войско приближалось к монастырю, Секлис понял, что их давно ждут. Ворота были заперты, у стены темнела свежая земляная насыпь с кольями, наверху — плетеные щиты. Секлис поневоле заулыбался под плеск знамени на ветру: «Глупцы! Неужели надеетесь, что эти жалкие меры защитят вас? Я взял Периллинен, настоящую крепость с орудиями и воинами, за одни сутки! Не пройдет и двух переворотов больших часов, как этот жалкий курятник станет нашим».

Высланные разведчики осмотрели местность. Самой удобной была позиция напротив ворот — туда и следовало бить, не тратя напрасно времени. К северу вся земля прорезана оврагами, там будет неудобно и пехоте, и пушкарям с орудиями, и немногочисленной коннице. Окружать же монастырь и растягивать свои силы ни к чему. Самое уязвимое место стены — ворота. Если сразу разбить их из пушек, можно будет вообще обойтись без боя. Вряд ли у этих монашек есть оружие. А толпа беглых крестьян с вилами и косами будет бессильна против опытных наемников.

Секлис приказал выстроить войска. Многочисленные орудия нацелили свои жерла на ворота, рядом были сложены порох и ядра. Пехотинцы расположились на достаточном расстоянии от стен, чтобы не попадать под обстрел из луков, если те вдруг окажутся у осажденных. Конница стояла в резерве; если все пойдет, как задумано, она может вообще не понадобиться.

В ожидании атаки воины подкреплялись собственными припасами и весело болтали, словно явились на охоту, а не на битву. Были и те, кто вместо сальных шуток, смешков и дележа будущей добычи задумчиво посматривал на стену, как будто сомневаясь. Секлис, глядя на них, стряхнул ненужные сейчас мысли: нет, разумеется, его люди не подведут. Когда начинается бой, все воины делаются едиными в общем порыве, им становится не до размышлений и сомнений. Все идут — и ты идешь; все бьют — и ты бьешь.

За щитами на монастырской стене замелькали фигуры, большей частью женские. Секлис улыбнулся: наверняка монашки переполошились при виде его войска. Быть может, испугаются и сами откроют ворота. Хотя если настоятельница монастыря еще не позабыла, из чьего дома происходит, в ней может взыграть родовое упрямство.

Тем хуже для нее. Граф Ардар, ее брат, не пощадил ни себя, ни собственных воинов и челядинцев. Неужели она окажется столь жестока и неразумна, чтобы пожертвовать жизнью полусотни беззащитных женщин и горстки крестьян?

— Вышлите герольда, — приказал Секлис. — Пусть прикажет открыть ворота и выдать мою дочь и Эвлию ан Тойдре.

Пронзительно запела труба — поневоле Секлис вспомнил о другой крепости и другом штурме. Сейчас же не было нужды в пышности: он пришел брать свое и карать за сопротивление. Герольд проследовал к монастырским воротам в сопровождении только трубача и знаменосца.

Налетел новый порыв ветра, зашуршало над головой Секлиса знамя. Он вновь содрогнулся, весь мир вокруг словно застыл. Наваждение рассеял голос герольда, заставивший смолкнуть шум и в кайбиганских рядах, и за монастырской стеной.

— Его светлость герцог Секлис Кайбиганский моими устами обращается к настоятельнице Мельтанской обители! Пусть она выйдет и даст ответ за совершенные ею преступления!

Движение за щитами участилось, замелькали черные одеяния и белые платы монахинь. В тот же миг один из щитов отъехал в сторону.

— Я здесь, — послышался звучный голос, похожий на пение боевой трубы.

Во все глаза смотрел Секлис на высокую, худощавую женщину в монашеском одеянии, с золотой искоркой перстня на правой руке. Сходство ее с покойным братом было необычайно — не только в облике, но и в манере держаться. Секлису вновь вспомнился штурм Периллинена, и его охватило дурное предчувствие: что, если и здесь победа окажется украденной из-под его носа?

— Что привело вас, нечестивцы, с оружием в руках под стены нашей обители? — грозно вопросила настоятельница. — Или вы лишились разума, страха перед Высшей волей и собственной человеческой совести? Кто внушил вам вершить святотатство?

Прежде чем опешивший герольд нашелся с ответом, Секлис яростно ударил коня шпорами. Он остановился чуть поодаль от посланников, не боясь вероломного залпа из-за стены. Взор его прожигал неуклюже сплетенные из веток щиты, словно силясь дознаться, кто же скрывается за ними.

— Я требую, — объявил Секлис, так, что кругом разлетелось эхо, — выдать мне мою дочь Вальде, похищенную со свадьбы с герцогом Лабайном, и ее похитителя. И требую выдать Эвлию ан Тойдре, злостную интриганку и преступницу. Если вам, мать настоятельница, дорога собственная жизнь и судьба вашей обители, повинуйтесь мне, и я не трону более никого в этих стенах.

— Эти стены, — ответила настоятельница, — испокон веков служили защитой тем, кто нуждался в ней. И я не выдам тех, кто нашел ее здесь, — видимо, у них были на то причины. Угрозы же ваши безумны. Как могут бояться смерти те, кто уже мертв для этого мира? А теперь уходите прочь, безумцы, пока вас не поразил Высший гнев, рядом с которым все грозные слова герцогов и королей — тлен и пыль.

— Ты сама станешь пылью, безумная женщина! — закричал Секлис. — Как и все, кто прячется за этой жалкой стеной! Если ты не исполнишь моих требований, я не оставлю в живых ни единой души, а монастырь сровняю с землей! Те же, кто повинен в преступлениях против меня, не уйдут от заслуженной кары!

— Убирайтесь прочь, нечестивцы!

Казалось, в ясном небе прогремел гром. Настоятельница выпрямилась во весь рост и вытянула руку в сторону севера.

— Осмельтесь только посягнуть на святую обитель, и вы увидите, что с вами станет. Ни один из дерзких святотатцев, кто обратит против нас оружие, не уйдет отсюда живым! А если кто уйдет, то вскоре пожалеет об этом!

В спину Секлису будто ударил порыв урагана — это заколыхались, зашептались между собой его воины. Голос у настоятельницы был громкий, да и ветер далеко разнес ее слова. Сердце сжал холодный ужас: что, если воины дрогнут и сбегут? На миг ему самому захотелось бежать, скорее, прочь отсюда, пока не случилось непоправимое. Но перед мысленным взором вновь воссиял трезубый венец Неватана, ключ к которому отделяла от Секлиса только монастырская стена и ее жалкие защитники во главе с этой крикливой ведьмой.

— Вы все умрете! Все до одного! — возгласил он, воздев руки в жесте клятвы. — Я сохраню жизнь лишь нескольким, и вот они воистину пожалеют, что остались в живых!

Настоятельница не ответила, но скрылась за щитом. В просвете мелькнула другая фигура, которая заставила Секлиса выругаться и скрежетнуть зубами. Несмотря на черный, почти монашеский, наряд и белое покрывало, он узнал ее: это была Эвлия ан Тойдре.

«Я велю привязать тебя за косы к конскому хвосту и заставлю твоего брата смотреть на это!» Мысль оказалась столь яростна, что Секлис едва не задохнулся. Сколько бы ни было крови в жилах этой девки, ее будет мало, чтобы остудить его гнев. Благо, в это змеиное гнездо набилось достаточно других. Эту злобную старуху он велит повесить на воротах. А невесту Ойнора ан Тойдре отдаст своим воинам — и пускай он тоже на это полюбуется!

Конь едва не взвился на дыбы от удара шпор. Секлис вернулся под багровое знамя и подал знак пушкарям.

— Пли!

Дружно рыкнули с десяток пушек, поле битвы заволокло вонючим дымом. Эхо еще гремело, когда заскрипели колеса орудий, на смену которым подкатывали новые. Когда же дым рассеялся, Секлис изрыгнул в небо яростное богохульство: ни одно из ядер не попало в ворота. Все они зарылись в землю, некоторые — всего в нескольких шагах, но до ворот не долетели.

— Да их там целый выводок ведьм! — закричал Секлис и обернулся к пушкарям. — Целься! Бей выше!

Пушкари взяли второй прицел выше. На сей раз два-три ядра попали в ворота, хотя так и не пробили их, лишь рассыпали брызги потемневших от времени щепок.

Из-за стены летело пение. Сперва бесхитростную мелодию повели нежные женские голоса, похожие на звон ручья по весне, — это пели монахини. Затем вступили прочие, сколько бы их там ни собралось, вступили нестройно, зато искренне, словно сами черпали силу и надежду из собственного пения. Мужские, женские, детские голоса взывали к Превысшему Создателю и к праведной Мельтане, в пении тонули редкие вскрики от испуга, вызванные очередными пушечными залпами.

Черно-белым изваянием настоятельница стояла на стене, воздев к небу руки. Она не пряталась, словно не верила в собственную гибель — или была готова принять ее в любой миг. С ненавистью Секлис смотрел на нее, и ему показалось вдруг, что фигура ее растет и светлеет, а черты слегка меняются.

Видение пробудило в душе восторг и одновременно ужас, желание спрятаться где угодно, лишь бы не видеть сияющего лика неизвестной женщины. Ее бледно-золотая фигура выросла над монастырем, точно радуга после дождя. Лицо напоминало и настоятельницу, и графиню Эвлию, и покойного графа Ардара, мерцающие руки простирали над обителью широкое покрывало, которое женщина сняла с головы. Дрожащие, словно на ветру, складки покрывала замерцали, заострились, съежились, и Секлису почудилось, что призрачная женщина держит в руках венец Неватана.

Еще больший ужас объял его, когда многие воины с воплями повалились на землю. Смятение превратило ровные ряды в безумную толпу; некоторые кинулись с оружием на своих же товарищей. Позади неистово ржали испуганные кони, слышались брань и божба всадников. Секлис выругался вновь — громогласно, так, что услышали, должно быть, даже в Кайбигане. Видение в небе растаяло — или стало невидимым для него.

— Вы что, дети малые? — закричал он воинам. — Пусть колдовство этих ведьм не страшит вас! Они бессильны против оружия и доблести! Все они сгорят в своем логове, которое зовут монастырем! Стойте и бейтесь храбро ради добычи и во славу Кайбигана!

Крик нестройно подхватили, командиры с трудом навели порядок среди воинов, хотя многие из них до сих пор не пришли в себя после страшного видения. Пушкари зарядили и выкатили орудия.

— Пли!

Вновь и вновь тяжелые ядра били в ворота. Щепки и куски покрупнее разлетались дождем, и все же ворота держались. Из-за плетеных щитов на стенах взвился столбиками серый дым множества костров. Секлис понимал, что бросать воинов на штурм пока бесполезно: на них опрокинут котлы со смолой и кипятком. Вот если разбить ворота или стены, другое дело. Там хватит мощного наскока всадников с поддержкой стрелков и пехоты.

— Продолжайте бить по воротам и ударьте еще по стене правее ворот, — приказал Секлис пушкарям.

Стена выдержала первый натиск, ворота по-прежнему не поддавались. По рядам воинов вновь побежали шепотки, даже пушкари как будто усомнились, видя тщетность своих усилий. Секлис двинул коня вперед и развернулся лицом к воинам.

— Каждый трус, который посмеет произнести хоть слово, будет повешен, — яростно бросил он. — Тем больше будет награда прочих, кто покажет себя настоящими воинами. А воины не боятся никого — ни небес, ни огня, льда и тумана всех преисподних! Все женщины, которые прячутся там, за стеной, будут вашими — столько, сколько пожелаете. Никакие призраки нас не остановят!

Воины ответили боевым кличем — не так ретиво, как надеялся Секлис, но все же ответили. Он развернулся вновь и махнул пушкарям, чтобы те усилили огонь.

Не успел отгреметь очередной залп, как из боковых и задних рядов послышались крики, полные безумного ужаса:

— Сзади!