Deus ex Machina (джен)

Ришелье приехал в Лувр в начале девятого. У самых дверей его встретил Ла Порт: печальный камердинер молча поклонился и проводил кардинала в кабинет короля. Несмотря на то, что уже давно стемнело, в покоях Его Величества не зажигали свечей, отчего комнаты казались холодными и бесприютными. В обстановке Лувра вообще ощущалось странное опустошение: как будто дворец покинуло все живое и в нем не осталось ничего, кроме тоски августейшего хозяина.

Дверь в кабинет была открыта. Кардинал легонько постучал, как бы испрашивая позволения войти. Король сидел на подоконнике и меланхолично смотрел в окно.

— А, это вы... — тихо произнес Людовик и указал на место рядом с собой. — Садитесь, кузен, садитесь.

Ришелье сел на край подоконника рядом с королем, который продолжал смотреть в мутное окно. Сквозь звенящую тишину отдаленно послышался клацающий звук когтей: из-за двери показалась вытянутая морда борзой; увидев кардинала, она с досадой фыркнула и вновь скрылась из вида.

— Почему они так вас не любят? — тихо спросил Людовик. — Почему они все время пытаются отнять вас у меня?

Кардинал, глядя вглубь окутанной густым сумраком комнаты, пожал плечами.

— Вероятно, они думают, что совершают благое дело, стараясь избавить Ваше Величество от моего присутствия.

— Вы называете «благим делом» предательство собственной страны? убийство священника, генерала и первого министра? человека, который сделал для Франции больше, чем они все? Все время приходится кого-то подозревать, ожидать предательского удара из-за угла. И от кого? От своих приближенных! От родного брата, супруги, даже от духовника! Боже, почему я родился королем, а не простым сапожником! — карие, полуприкрытые черными ресницами глаза Людовика заблестели от подступивших слез. — Вы даже не представляете, кузен, как я одинок...

Ришелье бесшумно вздохнул, продолжая смотреть перед собой, в пустоту комнаты. Ему, наверное, следовало ответить, попытаться как-то разубедить короля... Но кто как не он понимал глубину и безысходность монаршего одиночества?

Людовик встал и заходился по комнате, время от времени проводя кончиками пальцев по поверхности предметов.

— Знаете, я ведь сначала не поверил вам. Даже когда вы рассказали мне обо всем, показали анонимные письма и донесения коменданта Перпиньяна, я сомневался в реальности угрозы — настолько неправдоподобным казался ее масштаб и состав участников.

— Сегодняшний день показал, что мне не на кого положиться, кроме вас, кузен. Поэтому я решил, — продолжил Людовик уже более твердым голосом, — что дам вам полную свободу действий в расследовании. Поступайте, как считаете нужным. Виновные в предательстве должны быть наказаны, независимо от титула и крови.

«Конечно, он имеет в виду королеву», — подумал Ришелье.

— Ваше Величество, — ответил герцог, — оказываемое вами доверие для меня бесценно, и я сделаю все, чтобы его оправдать. Однако я вынужден просить вас оказать мне милость.

— Милость? — удивленно обернулся король. — Чего же вы хотите?

— Прошу вас, — неожиданно опускаясь на колени перед Людовиком, сказал Ришелье, — позвольте мне удалиться в монастырь.

— В монастырь?! — король в ужасе отшатнулся. — Но это невозможно! Нет-нет, я запрещаю вам! Слышите?! Решительно запрещаю! Ваше место здесь, рядом со мной, по правую руку от трона, а не в глуши!

— Всего на несколько недель...

Беспокойно ходивший по комнате Людовик вдруг остановился и в недоумении посмотрел на коленопреклоненного герцога.

— Но почему именно сейчас? И как же следствие?

— Близится Рождество и долг князя церкви предписывает мне провести некоторое время в сосредоточении и молитве, чтобы затем отслужить праздничную мессу. Кроме того, мое вмешательство может породить слухи о предвзятости следствия. Ведь заговорщики не только хотели начать во Франции смуту, но и убить меня. Я бы не хотел, чтобы мое присутствие бросало даже малейшую тень на решение суда.

По выражению лица Людовика было видно, что он не в восторге от предложения. Чтобы склонить чашу весов в свою сторону, кардинал смиренно добавил:

— Однако, если Ваше Величество пожелает, я могу содействовать формированию следственной комиссии. Поручив работу достойным слугам короны и опытным юристам, можно быть спокойными за справедливый исход дела.

Людовик принялся неспешно зажигать свечи в комнате. В один момент Ришелье показалось, что король так погрузился в это занятие, что совершенно забыл о его присутствии.

— Ну хорошо, — наконец ответил монарх, мягким жестом приказывая кардиналу подняться. — Мне очень не хочется отпускать вас, но я понимаю возложенные на вас кардинальским саном духовные обязанности. К тому же, вы еще не совсем оправились от болезни. Думаю, пара недель монастырской жизни на лоне природы должны пойти на пользу не только вашей душе, но и телу. Езжайте с Богом, кузен!

— Благодарю вас, Ваше Величество, — с поклоном ответил Ришелье, целуя монарху руку.

— Когда вы собираетесь ехать?

— Утром, 9 декабря. Чтобы прибыть в Жуаррское аббатство к воскресной службе⁽¹⁾.

— Что ж, прекрасно. Значит, у вас есть почти целая неделя... Хоть я и понимаю ваше нежелание «бросать тень на следствие», но все же надеюсь, что вы успеете сделать для него все необходимо. Я хочу, чтобы с этим преступлением было покончено как можно скорее.

— Работа уже идет, Ваше Величество. Маркиз де ла Грамон, граф де Керу, маршал Мезонфор и аббат Сюффрен были арестованы и уже находятся в Бастилии. Допросы начнутся завтра утром.

— Хорошо, — грустно кивнул король. — Я рассчитываю на вас, кузен. На вас одного.

* * *

— Куда теперь, Монсеньор? — спросил капитан Сен-Жорж, открывая перед кардиналом дверь кареты. Ришелье достал карманные часы и поднес их поближе к фонарю. Золотая стрелка показывала половину двенадцатого. Еще можно было бы успеть в Бастилию...

С Сены подул резкий, сырой ветер, грозивший перейти во вьюгу. Фонарь жалостливо заскрипел, оранжевый свет закачался, освещая поочередно то лицо капитана, то лицо герцога, словно подгоняя последнего принять решение.

— Домой!

Дверь кареты хлопнула. Послышались недовольные всхрапы лошади Сен-Жоржа. Кучер щелкнул кнутом и экипаж тронулся в путь. Ришелье невольно взглянул на три больших окна, светившихся на втором этаже. На мгновение ему показалось, что он увидел маленькую женскую фигуру, следившую за ним, но резкий порыв ветра взметнул снег и метель окутала экипаж, спеша скрыть его от враждебных глаз.

Ришелье плотнее запахнул плащ и откинулся на спинку мягкого бархатного сиденья. На улице было так холодно, что даже в карете дыхание герцога превращалось в плотное облачко пара. Под медленное покачивание экипажа он думал о том, каким же правильным было решение посвятить Людовика в происходящее. Хотя сначала эта идея казалась абсурдной; особенно отцу Жозефу, который рьяно воспротивился ей.

— Это слишком рискованно, Монсеньор, — настаивал монах в один из вечеров. — Что если король знает о заговоре или, еще хуже, лично покровительствует ему?

Такую возможность исключать было нельзя, однако, чем больше кардинал думал об этом, тем больше укреплялся во мнении, что Людовик вообще ничего не знает о заговоре.

— Видите ли, — отвечал Ришелье, по привычке меряя кабинет шагами и перебирая четки из красного дерева, — я могу поверить, что Людовика настроили против меня (такое уже бывало, и не раз) и даже убедили пойти на убийство (хотя это представляется маловероятным: Его Величество слишком набожный, чтобы согласиться на убийство священника). Но я никогда не поверю, что он пошел на сделку с Испанией и поставил под угрозу целостность Франции. У Людовика много слабостей, но ему следует отдать должное: он настоящий воин и патриот. В день премьеры он должен поддержать нас. Иначе риск, что план провалится, будет слишком высок.

«Он и так слишком высок», — мрачно подумал капуцин.

План по поимке заговорщиков был продуман до мелочей: при помощи отца Жозефа, Рошфора, капитана Сен-Жоржа и Ла Валетта герцог с педантичностью часовщика рассчитал действия телохранителей и гвардии. Однако в точности заключалась не только сила, но и слабость плана: достаточно одной случайности, которая бы заставила ход событий отклониться, чтобы он рухнул, и кардинал поплатился жизнью за свой просчет.

* * *

В день премьеры Ришелье приехал в театр в половину шестого. Зрительный зал уже был заполнен гостями: разодетая знать коротала время до начала спектакля беседами и сплетнями.

Переступая порог зрительного зала, герцог крепче стиснул в руке трость. Этот изящный предмет из красного дерева с серебряным набалдашником в виде головы сфинкса служил кардиналу не только опорой, но и единственным оружием, которое он мог повсюду носить с собой, — внутри трости был спрятан клинок, ничем не уступающий обычной шпаге.

Сдержанно отвечая на поклоны, Ришелье незаметно осмотрелся. Зал, погруженный в бархатный полумрак и украшенный по периметру пилястрами с золотыми капителями, сверкал драгоценностями гостей и блестел шелками их нарядов. В душном воздухе витал запах теплого воска, духов и ароматических масел, который взмахами вееров распространяли томные дамы.

Вскоре прибыл король. Людовик был в хорошем расположении духа: обсуждая с мэтром Корнелем и кардиналом постановку, он даже смеялся, что было редкостью. Но Ришелье слишком хорошо знал монарха: за внешней веселостью скрывалась нервозная неловкость и суетливость, какая бывает в моменты сильного волнения. Наконец, в зал вошла Анна Австрийская. Ее тяжелое вечернее платье было украшено фламандскими кружевами и жемчугом. В пандан к наряду были выбраны и украшения: шпильки, скреплявшие прическу, массивные серьги, корсажная брошь... Все, кроме браслета из черных сапфиров, который выглядел, как траурная лента.

Королева направилась прямиком к Людовику, не отвечая на приветствия придворных. Анна Австрийская даже не обратила внимания на поклон Ришелье: она избегала смотреть на него и как будто торопилась.

Гости заняли места, за кулисами началось движение, голоса понемногу стали стихать. На сцену вышли Химена и Эльвира: как ручей, потекла музыка стихов; действие, словно пейзаж перед взорами путешественников, медленно разворачивалось перед зрителями.

Однако с каждой новой репликой актеров Ришелье становился все мрачнее, ибо пейзаж этот был сплошь испанский: Корнель ослушался его и не внес изменения, которые он требовал. Трагедию посмели поставить в первоначальном варианте, с воспеванием «испанского благородства», целыми стихами из драмы де Кастро и грубыми нарушениями правил классического искусства⁽²⁾.

На сцену вышли дон Родриго и дон Гомес. Между ними завязалась словесная дуэль.

— Ты? Меряться со мной? — надменно вопрошал граф. — Скажи, какой задор! Ведь ты еще ни с кем не бился до сих пор.

— Так что? Таким, как я, не надо и показа: мы бьем уверенно и с первого же раза.

— Да знаешь ты, кто я?

Мондори, игравший дона Родриго, повернулся в зал. Взгляд актера упал на Ришелье:

— Я знаю; и в любом душа смутилась бы при имени твоем. На куще пальмовой, чело твое покрывшей, как бы начертан рок, погибель мне судивший, — Мондори сделал шаг вперед. — Я вышел биться с тем, кто побеждал всегда. Но сила сыщется, когда душа тверда. Отмстители отцов самой судьбой водимы. Непобежденные не все непобедимы!⁽³⁾

На сцену уверенной походкой вышел мужчина. Не обращая внимания на актеров и не останавливаясь, он поднял руку, сжимавшую пистолет, и направил его в сторону Ришелье.

Грянул выстрел. Анна Австрийская пронзительно вскрикнула и в ужасе закрыла лицо руками. Началась паника; где-то кричали; послышался скрежет сдвигаемых стульев. Двери распахнулись, и в зал вошел целый отряд вооруженных гвардейцев, которые выстроились по его периметру. Дюжина гвардейцев вышла и из-за кулис, не оставляя никому шансов на побег.

Стрелявший мужчина отбросил разряженный пистолет, проворно спрыгнул со сцены и устремился к Ришелье.

— Вы целы, Монсеньор? Ваше Величество?..

— Спасибо, Рошфор! Ваш выход был блистательным.

Король схватил Ришелье за предплечье:

— Поезжайте, кузен! И положите этому конец. Только, прошу вас, будьте осторожны.

Герцог кивнул и вслед за Рошфором стал пробираться к выходу. Тем временем паника усиливалась. Зажатые в пространстве зала, зрители натыкались на вооруженных гвардейцев. Кричали о перевороте, об убийстве кардинала и даже короля.

— Молча-а-а-а-ать!!!

Публика повернулась к сцене. Cреди кардинальских гвардейцев стоял Людовик XIII и сурово смотрел в зал. Наступила гробовая тишина.

— Только что, вы стали свидетелями неудачного заговора против меня и господина кардинала. Враги короны здесь, среди вас, — монарх посмотрел на Анну Австрийскую и Гастона Орлеанского. — Поэтому никто не покинет театр до тех пор, пока я не прикажу.

Голос Людовика, лишенный даже намека на обычное заикание, звучал тяжело и властно. Даже фигура монарха, невысокая и стройная, преобразилась и в гневе обрела величие.

Публика замерла, опасаясь навлечь гнев божества.

* * *

Ришелье вместе с Рошфором тем временем выбрались из театра. Не теряя ни секунды, они сели в карету и в сопровождении Сен-Жоржа помчались в «Белого журавля». Ехать было недалеко — постоялый двор находился у Сен-Антуанских ворот, — но кардинал торопился: заговорщики не должны были ускользнуть.

Экипаж остановился на некотором расстоянии от нужного дома. Ришелье накинул на мантию черный плащ, взял трость и вышел навстречу Жюстену. Офицер приложил два пальца к полям шляпы и отчеканил:

— Все готово, Ваше Высокопреосвященство!

— Все в сборе?

— Да, Ваше Высокопреосвященство. Они закрылись в комнате на втором этаже. Здание оцеплено. Гвардейцы дежурят у всех дверей и окон.

— В таком случае, начнем.

Ришелье накинул на голову капюшон широко плаща, мгновенно скрывшего его черты лица и фигуру, и в сопровождении верного Рошфора и Сен-Жоржа направился к нужному дому. Постоялый двор представлял собой трехэтажное фахверковое здание: на первом этаже располагалась таверна, на втором были комнаты для постояльцев; третий этаж занимали комнаты для самых бедных гостей и прислуги.

— Наши люди дежурят даже на крышах, — шепнул кардиналу капитан и кивнул куда-то вверх. Из-за коньков крыш окрестных домов выглядывали тончайшие, едва заметные в лунном свете линии: присмотревшись, Ришелье увидел, что это стволы мушкетов, нацеленные на двери и окна постоялого двора.

На пороге таверны ждал хозяин «Белого журавля»: кутаясь в грязно-белый жилет из овечьей шерсти, он неловко раскланялся и растерянно уставился на гостей, ожидая распоряжений. Герцог протянул ему конверт:

— Поднимитесь в комнату и передайте вот это письмо. Если спросят, от кого оно, скáжете, что не знаете и что отправитель просил передать только то, что это по поводу пьесы.

Старик кивнул и пошел наверх. Ришелье и Сен-Жорж оставили Рошфора караулить внизу, а сами направились вслед за хозяином. Скрытые вместе с дюжиной гвардейцев непроницаемой темнотой коридора, они слышали диалог хозяина с де Ла Грамоном. Едва дверь закрылась, кардинал приблизился к ней и прислушался. «Торжественная речь» маркиза, радостные крики заговорщиков, фраза самодовольного Мезонфора...

«Нам выпала великая честь избавить Францию от скверны!»

Ришелье нахмурился. Они думают, что он — самое большое зло, что он с упоением тирана угнетает страну и короля. Короля, которому верой и правдой служил столько лет, страну, которую пытался укрепить и вознести в Пантеон сильнейших европейских держав...

Карета въехала во двор Пале-Кардиналя и остановилась у бокового входа во дворец. Дорога заняла не более двадцати минут, но за это время успела разыграться самая настоящая вьюга. Ночное небо казалось серым и почти сливалось с землей; деревья в саду, даже зимой уютном и приветливом, теперь страшно размахивали ветками-руками и скрипели, будто стараясь отогнать невидимого противника.

В малом вестибюле ярко горел теплый свет. Молочно-белый мрамор, свежие цветы в вазах, зеркала, легкие узоры лепнины, дорожка ковра, уводившая вверх по лестнице — светлая, изящная обстановка мгновенно вселяла благостное чувство уюта и безопасности. Только теперь герцог почувствовал, как он устал.

Первым делом кардинал велел приготовить ему горячую ванну. С огромным облегчение он избавился от жесткого воротничка, стянул с себя мантию и снял сорочку — кружевной манжет последней был безнадежно испорчен шпагой де ла Грамона и пропитан кровью от пореза, который теперь пульсировал тупой болью.

Ришелье устало погрузился в воду и закрыл глаза.

Он победил. Но почему-то, вместо ликования, в его душе была пустота. Серая и неподвижная. Как зал, где никого не было.

1) Нотр-Дам де Жуарр — бенедиктинское аббатство седьмого века, расположенное чуть в стороне от Парижа, в современном департаменте Сена и Марна.

Вернуться к тексту

2) Корнель использовал в своем "Сиде" целые фрагменты из испанской пьесы Гильена де Кастро "Молодость Сида" и нарушал правило трех единств (времени, места и действия), что было совершенно недопустимо с точки зрения классицистической концепции искусства.

Вернуться к тексту

3) Пьеса цитируется по переводу М. Лозинского.

Вернуться к тексту