Мародёры: Три Тишины (гет)

30 октября 1976 года

Гостиная Гриффиндора дышала теплом. Тыквы под потолком моргали зачарованными рожицами — то усмехались, то скалились. В углу мерцал паутинный орнамент, сползавший по стене при каждом прикосновении. Воздух пах поджаренными яблоками, кленовыми свечами и тыквенным пуншем, спрятанным в зачарованной бочке с надписью «Безвредно! (почти)».

Музыка то усиливалась, то пряталась в тени — будто выбирала, кого затянуть в танец. Хохот, искры заклинаний, случайные вспышки — вечер давно пересёк ту грань, где становится просто по-настоящему весело.

Сириус стоял у стены, в тени. На нём была чёрная рубашка с расстёгнутым воротом, а на запястье — нитяной браслет, сплетённый Алисой. Он держал кружку, делая вид, что пьёт. Пунш остыл — как и он сам.

Лили и Мэри крутились в вихре ускоренного заклинанием ритма. Питер, в какой-то невнятной маске, споткнулся о стол с конфетами. Марлин спорила с пуффендуйцем, обмотанным мишурой. Всё было шумно, ярко, живо. И всё — словно без него.

Он сделал глоток. Приторно. Слишком знакомо. Будто он уже пил это когда-то — в другой жизни.

— Нашёл себе идеальное укрытие? — раздался голос у плеча.

Он обернулся. Алиса. На ней была ведьминская шляпа, сбившаяся набок. Щёки чуть раскраснелись — от жары или смеха. В руках — две кружки.

— Подумала, не откажешься, — сказала она, протягивая одну.

Он взял кружку, постаравшись улыбнуться. Поцеловал её в висок — жест, почти естественный. Почти нежный.

— Спасибо. Спасла меня от добровольного затворничества.

— Не благодари. Героизм — моё всё.

Она прижалась к нему плечом. Легко. Будто всегда так было. И стало теплее. На секунду — по-настоящему.

— Классно всё получилось, — сказал он.

— Это Лили с Марлин постарались. Я только уговаривала тыквы не устроить бунт и отговаривала Римуса зачаровывать пончики от побега.

Он хмыкнул. Она смеялась. Смех был чистый, звонкий — как горный колокольчик, который слышишь только ты.

Он смотрел на неё — и знал, что должен быть рядом. Что хочет. Но внутри что-то стягивало грудь тугой петлей, всё меньше давая дышать.

— Пойдём, — сказал он вдруг.

— Куда?

— Танцевать.

— Я плохо танцую, — пробормотала она, но уже ставила кружку на подоконник.

— А я хорошо. Баланс.

Алиса хмыкнула, взглянула на него из-под ресниц:

— Ты серьёзно? Сириус Блэк — танцор?

Он приподнял бровь с тем ленивым достоинством, которое у него всегда получалось весьма естественно.

— Я же Блэк, родная. У нас с детства учат держать лицо и спину. Но даже мы иногда поём глупые песни.

— А если партнёрша наступает на ноги?

— Тогда улыбаешься — будто так и задумано.

Они вышли в центр, сквозь пёстрый свет и искры заклинаний.

В этот момент заиграла новая песня — мягкий качающий ритм, приподнятый голос:

“You’d think that people would have had enough of silly love songs…”

Сириус узнал её сразу. Почти попал в ритм, но сдержался.

— О, — сказал Алиса. — Я обожаю эту песню.

— Ещё бы. Пол Маккартни — для романтиков с ямочками на щеках.

— Значит, не для тебя?

Он чуть наклонил голову:

— Я просто тяжелый случай.

Он взял её за руку — и повёл. Не спрашивал. Не тянул. Просто шагнул — и она пошла за ним.

Танцевал он действительно хорошо. Без показухи, не вычурно — но точно. Каждое движение — сдержанное, словно под кожей что-то дрожит, и он держит его только за счёт ритма. Алиса сбивалась, он подхватывал. Она смеялась, он улыбался.

“I love you…” — пел голос над их головами.

— Ты наврал, — выдохнула она. — Всегда говорил, что не умеешь.

— Не говорил. Просто ждал музыку, ради которой стоит.

Она на мгновение сбилась с ритма — и тут же вернулась. Щёки горели. Глаза сияли. Она была рядом. Совсем рядом. А он чувствовал — с каждым аккордом внутри становится слишком спокойно. Слишком хорошо. Слишком мягко. Как будто это всё — не его. Одолженное. Случайное.

“What’s wrong with that? / I need to know…” — продолжал голос.

Он отступил. На полшага. Почти незаметно. Она взглянула на него — вопросительно, почти не нахмурившись. Но не спросила.

Он отпустил её руку — мягко, будто извиняясь касанием.

— Пойду… долью, — сказал он.

— Давай, — ответила она. Спокойно. Чересчур.

Он шагнул в сторону — в свет, в шум, в воздух. Песня всё ещё звучала — весёлая, искренняя, бесстыдно влюблённая. “I love you… I love you…” — тянулось за спиной, как насмешка. А внутри прозвучало другое:

«Не здесь. Не с ним. Не надолго».

Он пробирался через толпу. Кто-то смеялся, кто-то выкрикивал заклинания, тыквы мигали в такт музыки. От пунша шёл пар, от студентов — жар, от граммофона — гул. Но внутри всё было тихо.

Сириус налил себе ещё. Приторно, совсем не то. Он прислонился к стойке рядом с пирожками, провёл пальцем по ободку кружки. Пена оседала. Рядом кто-то чихнул, а кто-то зацепил скатерть — миска с конфетами качнулась, но не упала.

Музыка сменилась.

“Love hurts / Love scars / Love wounds…”

Голос Дэна Маккаферти прорезал воздух — хриплый, ломкий, как гравий под ногами.

Алиса стояла с Лили и Марлин. Что-то рассказывала, хмурилась, потом вдруг засмеялась. Приняла конфету, заколдованную искриться, морщилась, когда та вспыхнула в ладони. Всё выглядело как всегда.

Сириус смотрел издалека.

Знал: она не злилась. Просто ждала. И это — хуже.

Он не знал, чего боится больше: потерять её или остаться. Что она уйдёт, увидев, как он пуст — или останется, веря, что там есть что-то.

Многовато звуков. Мало воздуха. Он хотел подойти. Сказать. Сделать хоть что-то. Но не знал — что.

Сделал глоток. Жгло. До живота. Усмехнулся. Сам себе.

«Действительно считал, что заслужил это? Любовь. Танцы. Простые вечера?»

«Ты же Блэк. Должен был знать».

Песня закончилась. Комната стихла. Кто-то зааплодировал. Над камином вспыхнули иллюзии. Все смотрели вверх, Сириус — вниз. На свои пальцы. На пустую кружку. И на миг подумал: если просто выйти в коридор и исчезнуть — никто не заметит.

— Ты выглядишь так, будто тебе сто лет, — сказал Джеймс, появившись рядом. Он был растрёпанный, с наполовину слетевшей шляпой летучей мыши и каплей пунша на мантии. На щеке — крошка конфеты, в голосе — забота, спрятанная за привычной бравадой.

— Или как человек, который переслушал все баллады об одиночестве. Назад. Вперёд. Без перемотки.

Сириус фыркнул и сделал глоток.

— Чувствую себя так же.

Джеймс не пошутил. Просто смотрел. Внимательно. По-дружески.

— Пошли, старик, — сказал он наконец. — Пока ты не прирос к полу.

— У тебя романтичный подход, — буркнул Сириус, поставив кружку на край стола.

— Я не поэт, — пожал плечами Джеймс. — Я практик.

Он махнул подбородком в сторону лестницы:

— Миссия: вернуть Блэка в строй. Тактическое отвлечение. Музыкальное воздействие. Переизбыток громких эмоций.

Сириус криво усмехнулся.

— Ты бы пошёл в авроры.

— Я и собираюсь, — пожал плечами Джеймс. — Так что давай, пока не применил заклинание принудительного танца.

Они двинулись прочь от стола, проталкиваясь сквозь толпу. Кто-то с крыльями фестрала задел Джеймса — тот выругался и стряхнул пунш с мантии.

— Типичный вечер, — вздохнул он.

— Типичный Хэллоуин, — поправил Сириус.

Он поймал взгляд Алисы — случайный, мимолётный. Она отвела глаза первой. Джеймс заметил, но ничего не сказал. Просто положил руку ему на плечо — крепко, на секунду.

— Пошли, — сказал он.

Они поднялись по лестнице, растворяясь в шуме.

Спальня встретила их полумраком и перегретым воздухом. Никто ещё не вернулся. Один ботинок валялся посреди комнаты, где-то тикали часы, в воздухе висел запах маггловского лака и тёплой шерсти.

— Закрыть дверь? — зевнул Джеймс.

— Не надо, — ответил Сириус. — Пусть слышат.

Он подошёл к граммофону, щёлкнул палочкой, вытащил старую пластинку.

— Тед через Андромеду подкинул кассету, — бросил Сириус, ковыряясь в коробке. — Римус переписал на винил — наш древний граммофон ленты не ест. Бутлег, ещё нигде не вышло.

Щелчок иглы — и мир взорвался.

“I am an antichrist / I am an anarchist…”

— ГОСПОДА, НАЧИНАЕТСЯ! — заорал Сириус, вскинув руки, как дирижёр перед штормом.

Джеймс засмеялся, бросился на кровать.

— ПОЧЕМУ Я ХОЧУ ЭТО КРИЧАТЬ?!

— ПОТОМУ ЧТО ПРАВДА! — рявкнул Сириус, залезая на стул. — ВСЁ — ФАРС! А ЭТИ — ХОТЯТ ПРОСТО ОРАТЬ!

— ЭТО ПЕСНЯ ДЛЯ НАСТОЯЩЕГО ХЭЛЛОУИНА! — завопил Джеймс. — НИКАКОГО МИНИСТЕРСТВА!

— НИКАКОГО СТАРОГО ПОРЯДКА! — подхватил Сириус. — НИКАКОГО РОДА БЛЭКОВ!

— НИКАКОЙ ПРОПАГАНДЫ!

— АНАРХИЯ!

Они прыгали, гремели кружками, швырялись подушками. Сириус скакал по кровати, Джеймс дрался с одеялом, как с драконом. Граммофон трещал, как проклятие.

— ЕСЛИ МЫ НЕ ПОПАДЁМ НА ИХ КОНЦЕРТ — Я ПЕРЕСТАНУ СЧИТАТЬ СЕБЯ ЖИВЫМ!

— КЛЯНУСЬ МЕЧОМ ГОДРИКА ГРИФФИНДОРА!

— КЛЯНУСЬ РОДОВЫМ КРЕСЛОМ МОЕЙ МАТУШКИ!

— БУДЕМ ОРАТЬ С ПЕРВОГО РЯДА!

— И БРОСАТЬСЯ БУТЫЛКАМИ!

— “Get pissed! DESTROY!” — заорали они вместе, и мир на секунду качнулся.

Потом рухнули. Джеймс — поперёк кровати. Сириус — на пол. Грудь ходила ходуном, уши звенели.

— Когда-нибудь, — хрипло сказал Джеймс, — мы будем вспоминать это как лучшие дни нашей жизни.

— Только если я не проснусь в больничном крыле, — пробормотал Сириус, но губы дрогнули. Он поднял руку, будто чокался с потолком.

— За то, что пока не поздно.

— За то, что мы ещё здесь.

Стеклянный звон кружек прозвучал как финал крика. И только тогда наступила тишина. Непривычная. Звенящая.

— Тихо стало, — пробормотал Джеймс, повернув голову на бок.

Сириус лежал на полу, закинув руку за голову. Пальцы лениво крутили пустую кружку, взгляд упирался в потолок.

— Только что мы пели про анархию, — хмыкнул он. — А теперь… лежим, как выброшенные на берег.

— По-своему тоже анархия, — отозвался Джеймс.

Повисла пауза.

— Знаешь, что странно? — выдохнул он наконец. — Я вроде всё правильно сделал. Кларисса. Всё логично, удобно. Умная. Красивая. И мы даже были почти... вместе.

— Почти? — уточнил Сириус.

— Почти. Она была — а я как будто нет. Всё нормально. Слишком нормально. И от этого только хуже.

Снизу донёсся глухой удар — кто-то хлопнул дверью. Потом снова тишина. Праздник продолжался сам по себе.

— А Эванс? — спросил Сириус.

Джеймс задержал дыхание.

— С ней всё наоборот. Слов даже не надо. Иногда просто смотрю — и всё внутри начинает гудеть. Будто просыпается кто-то, кого я даже не знал в себе.

Он провёл ладонью по лицу.

— А она — не рядом.

Сириус кивнул. Без слов. Внизу послышались чьи-то шаги, голос, гогот. И снова стихло. Рука медленно скользнула по груди — словно проверяя, не там ли завязался узел.

— Всё думаю: а вдруг правильнее будет уйти первым. Не ждать, пока станет хуже. Пока она не попадёт под удар.

Джеймс чуть повернул голову. Слушал.

— Она рядом. Даже когда я молчу. Даже когда не заслужил. Смотрит так, будто видит лучшее — или, наоборот, видит всё и всё равно остаётся.

Сириус сел. Медленно. Не глядя на него.

— Она умеет смеяться в лицо всему этому. Живёт так, будто свет — естественное состояние. А я… нет. Я вырос в тени. И знаю, насколько быстро она может обрушиться. Не на меня. На неё.

Пальцы сжались в кулак.

— Эти взгляды, намёки, фамильные слова — всё это уже происходит. Им не нужно много. Им нужна зацепка. А если решат, что она — слабое звено…

Фраза повисла в воздухе. Недосказанная — но ясная.

— Я не боюсь за себя. Я боюсь, что однажды проснусь — и её уже не будет. Потому что выбрала меня. А я не смог...

Он на миг замолчал. Дышал тяжело, будто после бега.

— Поэтому я думаю: может, лучше, чтобы я ушёл первым. Пока не поздно.

Джеймс сел, опустив ноги с кровати. Потёр лицо ладонями.

— Ты мудак, конечно, — сказал он тихо. Без злости. Почти с улыбкой. — Но не настолько.

Сириус хмыкнул.

— Я серьёзно.

— Знаю.

Джеймс встал, отошёл к окну. Постоял молча. Вернулся.

— Если ты уйдёшь — это не сделает её сильнее. Не защитит. Просто сделает одинокой.

Он сел рядом.

— Знаешь, почему ты всё ещё не как они?

Сириус посмотрел в сторону, не отвечая.

— Потому что ты вообще об этом думаешь. Потому что тебе не плевать. А им — всегда плевать.

Он пожал плечами.

— Иногда этого достаточно, чтобы остаться человеком.

Теперь они молчали по-другому. Не от тяжести — просто потому, что слова уже были не нужны.

— Завтра всё будет по-другому? — спросил Джеймс.

Сириус пожал плечами.

— Только если будет концерт. И грязь. И «Анархия».

Улыбки у обоих вышли кривые, но настоящие. Они снова откинулись назад, и впервые за весь вечер стало хоть немного легче дышать.

Когда дыхание Джеймса стало размеренным, Сириус медленно поднялся с пола. Плечи гудели, в голове звенело — будто музыка всё ещё звучала внутри. Он надел мантию, провёл пальцами по волосам — машинально. Задержался у двери. Долго стоял, прежде чем решиться спуститься вниз.

Гостиная встретила тишиной. В углях камина копошилось остывающее пламя. Воздух стал холоднее. На диванах — спящие силуэты. Кто-то укрылся пледом. Заброшенная лампа над креслом медленно мерцала — в такт дыханию, или заклинанию, уже неясно.

Алиса сидела у окна, облокотившись щекой на стекло. Без шляпы. Волосы распущены. В руках — кружка, почти пустая.

Она не обернулась. Но знала, что он пришёл.

Он подошёл не сразу. Сначала просто смотрел. На то, как она сидит. Как не двигается. Как будто замерла между чем-то важным и невозможным.

Прислонился к стене рядом. Близко — но не слишком.

— Привет, — сказал он. Тихо, почти издалека.

— Привет, — так же спокойно.

Оба молчали. Внутри начинало сжиматься. Словно каждое слово — с острыми краями.

— Мы с Джеймсом… — начал он.

— Я слышала, — перебила она. — Не то чтобы это было сложно. Башня гудела, как волшебный рупор.

Уголки её губ дёрнулись — не в улыбке, просто от усталости.

— Мы не планировали… — попытался он снова, но оборвал.

Она покачала головой.

— Всё нормально. Я не злюсь. Просто… странно, когда кто-то уходит, и не говорит, куда. А ты вроде ждёшь. А потом понимаешь — не стоило.

Он хотел возразить. Но не смог.

— Я не… — начал, но слова вязли.

— Не надо, — мягко сказала она. — Всё в порядке. Правда.

Она смотрела в окно, а он — на неё.

— Иногда, — произнесла вдруг, не поворачивая головы, — с тобой будто всё хорошо. И я даже верю, что ты здесь. А потом, в какой-то момент… будто выключается свет. И я понимаю — тебя уже нет. — Её голос звучал ровно. Без надрыва. Так говорят те, кто уже научился не ждать.

Он опустил глаза.

— Прости, — сказал почти неслышно.

— Не надо, — повторила она.

Тишина повисла между ними. Тяжёлая. Осторожная.

Он хотел дотянуться. Взять за руку, хоть на секунду.

Но не двинулся.

Как и она.

— Пойду спать, — сказала Алиса, поднимаясь. Поставила кружку на каминную полку и прошла мимо.

Не касаясь.

Не оглядываясь.

Сириус остался стоять у стены. За стеклом — ночь. В отражении — он сам. Внутри — медленно оседающее чувство, что что-то сдвинулось. И уже не вернётся обратно.