Шкатулка с секретом (гет)

«...Он попользовался тобой, шмарой, вдосталь, а теперь хочет, чтобы я вновь забрал тебя под своё крылышко...»

Неужели — он — действительно — мог — так — поступить?!

Хотя почему бы, собственно говоря, и не мог? Куда Дирк с утра так безвестно подевался из дома на озере? После той ночи… после жарких объятий, после нежных ласк, после всех тех слов, что они шептали друг другу, он… исчез внезапно и ничего не объясняя, как будто между ними ничего и не произошло! Как будто ничего не случилось… как будто он совсем не придавал этому никакого значения!.. А может быть, и действительно — не придавал? Добился того, чего хотел — и тут же обо всем позабыл, вычеркнул из жизни, как случайный, мимолетный, ни к чему не обязывающий эпизод? Добавил еще одну наивную дурочку в список своих побед, поставил галочку напротив ее имени в своем пикап-блокноте — и весело помахал ручкой ей на прощание? Нет, даже не помахал… даже не озаботился тем, чтобы помочь ей добраться до города…

Гейл не знала, что и подумать. Она ужасно устала от брани и угроз Дилона, от растерянности и обиды, от сомнений и неизвестности, и, главное — от унизительного ощущения беспомощности, брошенности и внезапно обрушившегося на нее жуткого одиночества. Доковыляв наконец со станции до дома, она весь остаток дня подскакивала от каждого телефонного звонка, надеясь, вопреки всему, услышать в трубке знакомый хрипловатый голос, который всё бы спокойно ей объяснил, утешил бы её и ободрил — но он так и не позвонил. Не снизошел ни до объяснений, ни до, боже упаси, утешений и ободрений… Впрочем, на следующее утро все объяснилось само собой.

Когда за ней пришли из полиции, она даже не особенно удивилась. Наоборот — все стало ясно и понятно, как дважды два. Так вот зачем ему понадобилось ломать перед Гейл всю эту комедию… Только для того, чтобы узнать у неё код сейфа!

И он его узнал. Выведал мимоходом. И заодно, надо полагать, недурно поразвлекся… Совместил, так сказать, приятное с полезным.

Какая же она была дура! Кому она поверила? Кого она… осмелилась полюбить? Этого хитрого вероломного бандита?!

Чувства которого на самом деле оказались столь же поддельными и пластмассовыми, как те искусственные угли в камине, полыхающие таким теплым на вид, таким ярким, таким страстным алым цветом… правдоподобно имитирующие открытый живой огонь. Исключительно правдоподобно, надо признать, ага. Неплохой он, однако, актер, черт побери! Очень… убедительный. Правдоподобно имитирующий и любовь, и нежность…

Перед взором Гейл все расплывалось, словно в тумане. Почти весь день она провела в Управлении, отвечала на какие-то бесконечные вопросы и подписывала невнятные показания, смотрела на чьи-то лица, мелькающие перед глазами — порой любопытствующие, порой удивленные, но чаще все-таки угрюмые и равнодушные; из знакомых было только лицо Гризликова, который смотрел на нее даже, кажется, с сочувствием — и расспрашивал что-то об Антиплаще, об их отношениях, о том, где и когда она видела этого мерзавца в последний раз… впрочем, Гейл почти ничего не запомнила из этого разговора. Не хотела запоминать.

Жизнь ее отныне была разбита и втоптана в грязь. Из клиники ее, конечно, уволят… и, может быть, попросят освободить съемную квартиру, раз уж вся эта гнусная история попала в газеты. Из милой симпатичной девушки, которую ждала блестящая карьера и удачное замужество, она в один миг превратилась в парию и отверженную, соучастницу опасного бандита, преступницу, которой нет места среди честных людей… Впрочем, ее (как она поняла, не без вмешательства Гризликова) не упекли тут же в джейл* — только взяли с нее подписку о невыезде и отпустили с миром… до следующего вызова на допрос. Вышвырнули на улицу, измученную, измочаленную и выжатую досуха, как пресловутый лимон…

Она брела через парк, ничего не видя перед собой. Вокруг нее шумел, играл красками безоблачный майский день, возились на детской площадке малыши, гоняли на скейтах подростки, старушки на скамейках мирно вязали бесконечные чулки и шарфы — но на душе Гейл было темно, холодно и мрачно, как в самый слякотный и промозглый ноябрьский вечер. Она устало опустилась на ближайшую лавочку — и молодая мамаша, сидевшая на другом конце скамьи, тут же поднялась и поспешно ушла, толкая перед собой яркую голубую коляску. Может быть, в этом и не было ничего особенного, сказала себе Гейл, в конце концов, не все же читают «Сен-Канарский вестник»… к тому же там, кажется, не было фотографий…

Пока не было.

Дилон, конечно, никогда не простит ей такого предательства. Никогда не забудет того, что она предпочла ему — ему, такому безупречному, такому завидному жениху! — какого-то паршивого уголовника. Этот папенькин сынок теперь из кожи вон вылезет, чтобы отомстить своей бывшей невесте… испортить ей репутацию, выставить в самом невыгодном свете, пустить под откос ее незамысловатую жизнь… Но, конечно, она и сама хороша, нечего сказать! Совсем потеряла голову по вине этого… этого… подлого негодяя Дирка — и без оглядки бросилась в его объятия, утратила всякое благоразумие, разом пустилась за ним, ха-ха, во все тяжкие! И в итоге оказалась преступницей и наводчицей… сообщницей дерзкого вора… отъявленной домушницей и обманщицей доверчивых женихов — такой вот всей насквозь отпетой и прожженной криминальной шмарой…

— О-хо-хо… Доча, милая, подай сумку-то, будь добра, я, чай, насилу согнусь… рявматизма проклятая умучила совсем, силушки нет…

Какая-то косматая, седая старушка в старомодном чепце, проходящая мимо, споткнулась и нечаянно уронила под ноги Гейл свой вместительный хозяйственный саквояж; вяло пробормотав: «Да, пожалуйста», — Гейл подняла клетчатую сумку и, не глядя, всунула её старушке в руки. Но настырная бабулька не уходила — мелко тряся головой, она по-прежнему стояла рядом и пристально смотрела на Гейл из-под спадающих на лицо неопрятных седых косм.

— Что с тобой, доча? Бледная ты какая-то… Захворала, поди? Да ты никак плачешь?.. Али случилось у тебя чаво? Горюшко какое? Неужто умер кто?

— Ничего… не случилось, — прошептала Гейл. — Никто не умер…

…«кроме моей веры в людей». Это безыскусное, простое человеческое сочувствие было невыносимо: Гейл поняла, что сейчас действительно разрыдается на глазах всей праздной, беспечно гуляющей публики — и поспешно встала, чтобы уйти. Но старуха неожиданно схватила её за руку — и, стиснув с силой, какую трудно было предположить в такой дряхлой, пропахшей нафталином трясущейся карге, заставила вновь опуститься на скамью.

— Гейл… Посмотри на меня.

Гейл вздрогнула… и, подняв взгляд, поняла, что сейчас упадет в обморок. Эти спокойные, серьезные серые глаза, глядящие на неё из-под смешных оборок ветхозаветного ситцевого чепца, не узнать было попросту невозможно.

— Дирк!..

— Тише! Да, это я. Бедная ты, бедная… маленькая моя… да на тебе лица нет! Вижу, здорово они тебя пропесочили… Я так и предполагал, что ты весь день просидишь сегодня в ШУШУ. — Он поднял руку и так осторожно, так ласково и понимающе коснулся пальцами её щеки, что у Гейл перехватило дыхание… Все обиды, все нелепые страхи, сомнения и подозрения разом были позабыты; едва сдерживая слезы, она накрыла его руку своей и судорожно прижалась губами к его ладони — к широкой, пахнущей пылью и машинным маслом ладони, такой родной, теплой и надежной; больше не отпускать, билось в ее голове, не отпускать его от себя ни за что на свете! Не отпускать никогда…

— Дирк! — бессвязно и судорожно, не обращая внимания на то, что её могут услышать случайные прохожие, отчаянно прорыдала она. — Ты… т-ты… почему ты меня бросил?!

Он как будто удивился.

— Я? Бросил? Ты о чем?

— Ты оставил меня там… в том доме! С этим… с Дилоном! Он… я… это было ужасно! Я… я так ждала тебя, а ты… ты просто пропал!

— Вот оно что. Пропал? И ты подумала, что я тебя… бросил? — спросил он, помолчав.

— А что ещё я могла подумать?!

— Да что угодно! Например, что я отправился на стоянку за мотоциклом. Я же знал, что у тебя болит нога… и не мог заставлять тебя тащиться туда три мили пешком. Черт возьми! Это ты не могла подумать?

— Я… я-я… — Гейл слегка растерялась от такого яростного объяснения. — Зачем так кричать?

— Да, извини. — Он сердито потер лоб. — Я немного не в себе… Черт побери, когда я вернулся, в доме уже никого не было. Я нашёл на дороге следы шин, и понял, что, пока меня не было, приезжал Дилон... и решил, что он увез тебя в город. И что вы с ним, ну… замирились, что ли. И поэтому он не станет раздувать скандал...

— Это Дилон-то? — Гейл нервно усмехнулась. — В доме, оказывается, были скрытые камеры и, увидев, что произошло, он просто слетел с катушек...

— Скрытые камеры? — Антиплащ нахмурился. — Вот оно что. А я-то ломал голову, откуда он обо мне узнал...

— Ты думал, что все шито-крыто, да? И поэтому даже не счел нужным мне позвонить? 

— Я не хотел ещё больше тебе навредить... своим обществом. Да и не успел — меня взяли под наблюдение люди Дровосека... Прости, Гейл, я был глупцом.

— Да. И я тоже. — Гейл хрипло усмехнулась. Ей уже было стыдно за свою слабость, за свой не чаянный неуместный порыв; она медленно выпустила его руку и даже слегка от него отстранилась. Возможно, все действительно было именно так, как он говорит, но… можно ли ему сейчас верить? Даже так: насколько можно ему сейчас верить?

Или ему опять что-то от неё нужно? Вновь какой-нибудь пароль? Сведения, которые она выдала о нем на допросе? Убежище? Деньги? Ещё что-нибудь?

— Но… ты… Т-ты… Тебя же… Сегодня ночью…

— Замели? Я сбежал. Угнал автозак. Я вовсе не намерен угодить в тюрягу за то, в чем, в сущности, ни на грош не виноват.

— Ты… невиновен? Но тебя же взяли с поличным! При попытке ограбления…

Антиплащ горько скривил губы.

— Это была, знаешь ли, не попытка ограбления. Это была идиотская попытка уберечь тебя от покусительств Железного Дровосека и его поганой шайки. Но я многого не предвидел… И поэтому, увы, здорово лоханулся.

Потирая ладонью лоб, он удрученно покачал головой. В конце аллеи показался полицейский патруль: двое копов шли, небрежно помахивая резиновыми дубинками и рассеянно поглядывая по сторонам. Интересно, они целенаправленно кого-то ищут — или просто совершают очередной обход ради поддержания порядка в общественном месте? Гейл очень надеялась, что их с Антиплащом вполне можно принять за мило беседующих на скамейке парка бабушку и внучку…

Копы были далеко за спиной Антиплаща, и он их не видел. Не мог увидеть.

— Железного Дровосека? — слабым голосом переспросила Гейл. — Кто это?

— Ну, как тебе сказать… Один из прихвостней ВАОН. Человек, который расправляется со своими врагами с неимоверной жестокостью. Ты многого не знаешь, Гейл. Да я и не хочу, чтобы ты знала… и не хочу, черт побери, видеть тебя за решеткой по гнусному навету этого самовлюбленного гада! Но единственное, чем сейчас можно поправить дело — это изобличить истинного преступника и вернуть камень в Шкатулку… которая, ха-ха, внезапно оказалась с секретом! Что ж, именно это я и намерен сделать.

— Из… изобличить преступника?

— Да. Я кое-что придумал. Только, боюсь, дельце это небезопасное. Поэтому, прежде чем за него браться, мне… — он немного помолчал. Прерывисто вздохнул и, взяв её за руку, ласково пожал её холодные дрожащие пальцы. — Мне очень нужно было тебя увидеть, Гейл. Просто… ну, не знаю… я просто очень хотел подержать тебя за руку. Чтобы ты меня как-то… вдохновила, что ли… Чтобы мне было не так страшно… не так тоскливо… Но у меня сейчас очень мало времени…

Ну да, это точно — времени действительно было мало. Полицейские подошли уже совсем близко. Через плечо Антиплаща Гейл видела, как медленно, но верно они приближаются к их скамейке.

И могла бы их сейчас окликнуть. И сдать Дирка властям. И разом получить — для себя — смягчение приговора за сотрудничество со следствием…

— Дирк, — прошептала Гейл. — Ты… зачем? Если это… действительно такой риск? Если это… опасно? Зачем связываться? Неужели… больше ничего нельзя сделать?

— А что ты предлагаешь? Удариться в бега? Все бросить, удрать из Сен-Канара и перебраться через границу? Скрываться от полиции… прятаться по подвалам и случайным углам, есть и спать где придется, шарахаться от каждого шороха… так, да? Нет, спасибо. Я знаю, что это такое, и не хочу такой жизни — ни для себя, ни для… тебя. Раз уж есть шанс, пусть слабенький, все исправить, я постараюсь им воспользоваться. Я так решил, Гейл. И решений своих никогда не меняю. И, кроме того… — Он скрипнул зубами и запнулся, словно не зная, стоит ли продолжать. Но, секунду помедлив, все же добавил — жестко и отрывисто, точно подводя под спором невидимую черту: — Кроме того, я просто очень не люблю проигрывать, моя дорогая. И, знаешь ли, лучше сдохну, чем позволю какой-то падле одержать надо мной верх!

Да. Этот решений никогда не меняет — и всегда идет до конца, даже если впереди — безнадежный тупик. Непробиваемая бетонная стена. Лучше расшибиться о нее в лепешку, чем смириться с поражением, ага. Гейл подняла глаза — сейчас перед ней был не тот мрачноватый, скрытный, но, в общем-то, славный парень, каким она привыкла его видеть… каким она хотела его видеть. Сейчас это был загнанный в угол дикий зверь — хищный и неприрученный, напряженный, как струна, готовый на все ради свободы. Непредсказуемый и особо опасный…

Бандит, грабитель и отъявленный уголовник. Для которого она, Гейл, была всего лишь мимолетным увлечением… нет, хуже, даже не увлечением — орудием, которое можно было без зазрения совести использовать, а потом сломать, выбросить и забыть. Ага.

А затем вновь подобрать, погладить по шерстке и сказать парочку нежных слов — и еще раз использовать…

Или — нет? Или она действительно что-то для него значит? «Я просто очень хотел подержать тебя за руку…»

Гейл поняла, что еще немного, совсем чуть-чуть — и она окончательно тронется умом.

— Мэм?

Она подняла голову. К ней склонился один из полицейских — молодой бледный парень с выбивающимися из-под фуражки прядями темных кудрявых волос.

— Мэм, позвольте ваши документы.

Изо всех сил стараясь сдерживать дрожь в пальцах, Гейл достала из сумочки закатанное в пластик удостоверение личности и подала полисмену. Тот мельком пробежался взглядом по фамилии и фотографии, поднял глаза на собеседницу.

— Вы — Гейл Андерс? — Голос его звучал с профессиональным вежливым равнодушием.

— Да, — сухо, почему-то чуть ли не с вызовом ответила Гейл. — А что? Это имеет для вас какое-то значение, офицер?

— Нет. Нет-нет, мэм, ровно никакого. — Парень, отдав честь, вернул ей удостоверение. — Всего доброго! А вы… — Он оглянулся на старуху, натужно кряхтящую за его плечом. — Мадам?

Вот же он, господа полицейские, вот он — Антиплащ, вор и грабитель, ваш дерзкий неуловимый беглец! Сорвите с него это нелепое старушечье одеяние, загляните-ка под чепец и седой парик, загляните, загляните! Не этого ли мерзкого типа ли вы сейчас ищете по всему Сен-Канару, а?

— Эт-то, — заикаясь, сказала Гейл, — моя… моя д-дальняя родственница. То есть… крестная. Она приехала в Сен-Канар, чтобы… чтобы поправить здоровье…

— Кхе-кхе… — Старуха тряслась всем телом. — Кашель, милок, совсем замучил, насилу уж я в город-то собралась… Кха-кха-а! Дед-то мой от чахотки помер, вона каки дела… С хворобой ентой не шутят, милай, вот я с захолустья-то и надумала сюды податься… А-а-апчхи-ищ!

— Э-э? От чахотки? — Побледнев еще больше, парень переступил с ноги на ногу, стараясь как-нибудь незаметно отойти от бабульки на шаг-другой подальше. — То есть… от туберкулеза? Вы уверены?

— А хто знат? — глухо, шмыгая носом, просипела старуха. — Можа, оно и нет… У нас не ферме врачов-то грамотных днем с огнем не сыскать, чай не столица… Кха-кха-кха-кхе-е!

— Вам надо в стационар, мэм. И поскорее…

— Дык вот я туды косточки-то и волоку не турясь…

— Да не было у старика никакого туберкулеза! — едва сдерживая нервный смешок (уж больно натурально, истинно по-старушечьи тряслись у Антиплаща колени), поспешно сказала Гейл. — Обычная обструктивная болезнь… он курильщиком был заядлым, по три пачки сигарет в день выкуривал, а то и больше. Знаете, офицер, что такое эмфизема легких? — Ей очень хотелось вновь посмотреть на Дирка, остаться с ним наедине, ласково коснуться его щеки и сказать, что она верит в него, что любит, что желает ему удачи — но вместо этого она судорожно припоминала самые заумные сведения, полученные на лекциях в медицинском университете: нужно было отвлечь внимание полицейского хотя бы на пару минут и дать Антиплащу возможность благополучно уйти. — Эмфизема — это состояние, возникающее при патологическом расширении бронхиол… которое сопровождается деструктивными изменениями альвеолярных стенок. Да-да, именно так! Запомнили? Альвеолы во всем виноваты… Чаще всего к этому приводит курение, или аллергические реакции, или даже врожденный дефицит антитрипсина…. Из-за этого возникает патологическая микроциркуляция в легких, изменяются свойства сурфактанта, а потом... Вы меня слушаете, офицер? — Она сурово сдвинула брови.

— Э-э… да. — Парень попятился. — Спасибо за информацию, мисс…

— А может быть, вам было бы интересно узнать что-нибудь и о хроническом обструктивном бронхите? Видите ли, в развитии болезни немалую роль играет нарушение соотношения ферментов и антипротеаз, и… Куда же вы, сэр? Я еще не рассказала вам о стридорозном дыхании, цианозе и супрастернальной ретракции…

— И не надо, спасибо! Давайте как-нибудь в другой раз… Всего хорошего, мисс! — Он вновь козырнул и, явно предпочитая позабыть обо всех на свете цианозах, ретракциях и чахоточных бабульках, поспешно бросился догонять своего напарника, который тем временем ушел немного вперед. Гейл, едва переводя дух, рывком поднялась со скамьи и внимательно осмотрелась…

Антиплаща, разумеется, уже и след простыл. Да. Гейл торопливо металась по дорожкам парка, оглядываясь по сторонам, еще надеясь увидеть где-нибудь мелькающую за деревьями темную старомодную юбку и ситцевый чепец — но все её надежды были напрасны, Дирк словно провалился сквозь землю. Ушел, как обычно, не прощаясь… видимо, у него действительно было мало времени. Он так и не сказал ей толком, ни что он задумал, ни что он намерен делать, ни в чем вообще заключается опасность задуманного… Или — не хотел говорить?

Он сам — как шкатулка с секретом, внезапно поняла Гейл. Маленькая такая резная коробочка со множеством сюрпризов: открываешь один ларчик, а там, внутри — второй, ещё причудливей и затейливее, открываешь другой, а в нём спрятан третий… И подобрать ключик к каждому оказывается отнюдь не простым делом…

Увы! Сердце Гейл мучительно сжалось от недобрых предчувствий. Вряд ли, ой вряд ли вся эта мерзкая история имеет шанс закончиться хоть отчасти благополучно… Но она, Гейл Андерс, наводчица и подозреваемая, находящаяся под следствием соучастница беглого зека, была сейчас абсолютно бессильна что-либо предпринять — и тем более изменить.

И никогда ещё себя настолько за это не презирала.

_________________________________

* Джейл (англ. jail) — следственный изолятор