Шкатулка с секретом (гет)

Директор Сен-Канарского Этнографического музея, рыхлый и флегматичный, похожий на хомяка толстячок, был изрядно выбит из колеи, не на шутку подавлен и даже слегка напуган — Дрейк видел это по его взъерошенному виду, по съехавшему набок галстуку, по расстегнутой верхней пуговице рубашки, по стоявшей в глазах растерянности и какой-то наивной невысказанной обиде: «Ну что же это такое, в самом-то деле? Ну как же так?» Впрочем, не каждый день в столь крупном и уважаемом городском заведении случались эксцессы, подобные неприятному ночному происшествию, так что некоторый шок, недоумение и замешательство, испытываемые сейчас почтенным мистером Ричардом ван Дайком, были объяснимы, понятны и вполне извинительны.

Поэтому Черный Плащ со вздохом достал блокнот и нацелился в голубоватую разлинеенную страничку острым клювиком шариковой ручки.

— Итак, будьте любезны, господин ван Дайк, расскажите обо всем по порядку. Кто первым обнаружил пропажу?

— Смотритель. Когда утром пришел открывать экспозицию. — Директор нервно, торопливо огляделся, словно желая убедиться в том, что никаких неприятных изменений окружающий мир, с утра уже перевернувшийся перед ним с ног на голову, больше не претерпел. — Обратите внимание, Черный Плащ, этот зал посвящен культуре средневекового Китая, в частности — времени правления династии Мин. Эта династия интересна тем, что…

— Давайте без подробностей, не относящихся к делу. Если я внезапно воспылаю желанием вникнуть в тонкости правления династии Мин, я, обещаю, непременно приду к вам на экскурсию… Итак, кражу обнаружил смотритель?

— Да. Стенды, где выставлены… точнее — были выставлены драгоценности, украшения и императорские регалии, относящиеся к позднему минскому периоду, оказались взломаны. Подробный список похищенного будет готов чуть позже, но я уже сейчас могу вам сказать, что здесь были представлены ценные… даже весьма ценные экспонаты.

— Ночной сторож в музее есть?

— Д-да, конечно. Вернее, пост охраны, куда выведена система сигнализации. Но… видите ли, в чём дело…

— В чём?

— Сегодня ночью сигнализация в этом зале была отключена.

— Почему? — невозмутимо спросил Дрейк.

Толстячок смущенно замялся; его пухлые хомячьи щеки виновато задрожали и покрылись красноватыми пятнами.

— М-м… как вам объяснить… видите ли, она барахлила уже несколько дней. На этой неделе было несколько весьма досадных ложных тревог… датчики слежения срабатывали несколько раз впустую — и днем, и ночью…

— Угу. И поэтому вы сочли систему неисправной?

— Что еще мы могли подумать? Датчики, которые срабатывают сами по себе, ни с того ни сего, абсолютно вхолостую… разумеется, мы были уверены, что с ними что-то не в порядке.

— Вхолостую? Ну да, конечно. Понятно. — Дрейк вздохнул. Приём, использованный грабителем (или грабителями?), был настолько древний, избитый и всем (исключая, по-видимому, мистера ван Дайка) известный, что Черному Плащу даже не хотелось о нем особенно распространяться. Он внимательно осмотрелся — зал китайской культуры был довольно обширен и разделялся на секции высокими стеклянными «стаканами», внутри которых были представлены предметы быта, утварь, музыкальные инструменты и национальные костюмы жителей средневекового Китая. У противоположной стены стоял большой макет тринадцатиярусной пагоды Люхэта, похожий на гигантскую елочную игрушку, рядом располагались расписные фарфоровые вазы («ХVI—XVII век, период правления династии Мин», как гласила надпись на табличке), стены были украшены образчиками монохромной китайской живописи работы Лин Ляна и Дай Цзиня. Стенды под ними зияли пустотой и унынием — лишь какие-то черепки, свитки хлопковой бумаги с иероглифической каллиграфией и пара алых шелковых вееров, не заинтересовавшие грабителя, оставались томиться под прочным небьющимся стеклом. Напротив входа помещалась модель помпезного императорского трона в натуральную величину, высокие ступени которого были изящно задрапированы плотным, расшитым традиционными птицами и драконами парчовым покрывалом; Дрейк быстро шагнул к нижней ступеньке трона и приподнял край спадающей до пола тяжелой пурпурной ткани.

— Вот здесь он и прятался, ваш неуловимый воришка, в течение нескольких ночей, пока играл вам на нервах… пыль спереди у подножия трона стерта, в то время как справа и слева от него осталась нетронутой. Видите?

— Вы думаете? — Директор взглянул на роскошное резное чудовище, притаившееся в углу зала, с откровенным сомнением. — Но пространство под троном закрыто деревянной панелью, под которую и мышь не протиснется… Или, по-вашему, эта панель…

— Разумеется. — Дрейк небрежно толкнул панель под нижней ступенью трона носком сапога — и тонкая деревянная планка с негромким стуком провалилась внутрь, открыв темноту скрытой под складками ткани пустой утробы. — Видите, она даже не закреплена. Преступник, конечно, об этом знал… или, скорее, сам приложил к этому руку. Он давно планировал это ограбление… приходил сюда в течение нескольких дней по вечерам, с последней группой посетителей, и, когда публика освобождала помещение, прятался, улучив момент, под помостом трона: для невысокого ловкого человека места там вполне достаточно, сами можете убедиться. Ночью, когда музей закрывался, он покидал эту сурчиную нору и заставлял срабатывать датчики слежения, после чего вновь нырял в убежище и ждал, пока охрана, костеря на чем свет стоит дурацкие неугомонные датчики, в тщетных поисках злоумышленника не обшарит весь музей сверху донизу. О да, он прекрасно знал, что рано или поздно это хлопотное и бестолковое занятие им попросту надоест. И сегодня произошло то, чего преступник и добивался — вы сочли сигнализацию неисправной и отключили ее… и тогда-то он взялся за дело всерьез, вскрыл отмычкой несколько стендов с наиболее ценным содержимым, разбил стекло в ближайшей подсобке и был таков… и, конечно, будет весьма наивно предполагать, что напоследок он счел нужным оставить нам на память свой персональный автограф. Видеокамеры в зале, конечно, были отключены вместе с сигнализацией?

— Ну, разумеется…

— Придется просмотреть записи за последние несколько дней, чтобы вычленить из публики нашего скромного визитера. Зацепочка не ахти какая, но все же… Впрочем… Ну и ну! Где расположена видеокамера, а? Видите? Аккурат над троном!

— М-м… И что?

— А то, что трон и полтора-два метра вокруг него попадают в «слепую зону»! То есть на записи то, что происходит на этом участке зала, попросту не видно. Преступник, конечно, это тоже учел, поэтому его странными манипуляциями вокруг трона никто до сих пор и не заинтересовался. Ну и шельма, черт побери!

Шельма… Выводы, что ни говори, были неутешительны; ван Дайк, потирая лоб тыльной стороной ладони, удрученно покачал головой. Поглощенный своими мыслями, он нервно, машинально поправил сползший в сторону непослушный галстук — но тот со злобным упрямством тут же съехал на прежнюю позицию.

— Как по-вашему, Черный Плащ, есть хоть какая-то надежда вернуть похищенные экспонаты на их законное место, а?

Дрейк задумчиво разглядывал пышный хвост райской птицы, вышитой на зеленой шелковой ширме за спинкой трона.

— Не хочу вас огорчать, но, откровенно говоря, я бы не стал очень уж на это рассчитывать… Преступник — тип явно опытный, тертый и осторожный, и никаких следов, сами видите, за собой практически не оставил. Придется ждать, пока что-нибудь из награбленного не всплывет на черном рынке, а на это могут уйти месяцы и даже годы… А вероятнее всего, все драгоценные камни из украшений будут вынуты, а золото переплавлено в слитки и вывезено из страны… Вот и все.

— Но это же… варварство! Вот так бесцеремонно взять и уничтожить великое наследие прошлого! Это же не какая-то дешевая бижутерия из ближайшей лавки, это настоящие произведения искусства, ценные — даже, я бы сказал, бесценные! — одной только своей принадлежностью к эпохе династии Мин и исторической значимостью. Это же… дикость какая-то, поступать с музейными экспонатами подобным образом!

Дрейк пожал плечами.

— Ну тогда, вполне возможно, эти исторические вещицы осядут в частных коллекциях каких-нибудь любителей китайской культуры — а в таком случае их возвращение в музейные пенаты, откровенно говоря, становится и вовсе возможностью эфемерной. Простите, господин ван Дайк, но на этот счет я бы на вашем месте не стал грешить излишним оптимизмом.

— Да, да. Я понимаю. — Директор вымученно улыбнулся, вынул из кармана клетчатый носовой платок и со вздохом промокнул им выпуклый, с залысинами, широкий вспотевший лоб. — Что ж… надо полагать, вы закончили здесь с осмотром, Черный Плащ, да? В таком случае, если не возражаете, пройдемте к моему секретарю — он передаст вам список похищенного…

* * *

— Босс! У меня для вас две новости: плохая и…

— И еще хуже? Зная тебя, Спарки, я ничего иного предположить и не могу. Ну, в чем дело?

— Нас опередили, босс! Этнографический музей был ограблен сегодня ночью!

— Я, знаешь ли, тоже иногда читаю газеты, дружок. Перстень Ли Хао тоже в списке похищенного, не так ли?

— Так. Но есть и хорошая новость, босс! Мы знаем, кто грабитель.

— Вы его видели?

— Конечно! Мы следили за музеем уже несколько суток, вы же прекрасно знаете. Планировали подобраться к Перстню в ближайшее время. Но…

— Но этот шустрый парнишка утер вам ваши сопливые носы и увел Перстень у вас буквально сквозь пальцы. Кто он?

— Антиплащ.

— Ах, этот выскочка, вы уверены?.. Ну, ничего удивительного, этого следовало ожидать… Значит, Перстень у него?

— По-видимому, так. Если, конечно, он еще не успел от него избавиться.

— Этого нельзя допустить! Существует всего два таких Перстня — один находился в Этнографическом музее, а другой, насколько мне удалось установить — у самого Хаксли, владельца Шкатулки, но до него нам вряд ли удастся добраться, к тому же сомневаюсь, что его можно использовать в качестве ключа… Поэтому не будем терять времени! Возьми двоих… нет, лучше — троих крепких ребят, поезжайте на Касл-рок-сквер и отыщите Антиплаща, у него логово как раз где-то в районе этих пригородных трущоб. Остальные музейные побрякушки меня не интересуют, но Перстень Ли Хао должен оказаться у нас как можно быстрее! Ты меня понял, Спарки?

— Еще бы не понять! Все будет исполнено по высшему разряду, не сомневайтесь, босс! Но если…

— Если что?

— Если Антиплащ не захочет расстаться с Перстнем? Вы что, не знаете этого придурка? Все, что хоть раз попало к нему в лапы, он считает своей непреложной и окончательной собственностью…

— Если не захочет — тем хуже для него. Знаете что, привезите его сюда, я сам с ним… по душам потолкую, уж в этой-то глуши нам никто не помешает! А ведь тебе известно, как я, хм, умею убеждать, Спарки, э? Только постарайтесь застать его врасплох, этот хлюст — тварь скользкая и опасная, с ним надо держать ушки на макушке… Удачи!

Ближе к вечеру пошел снег.

Девушка потерла колючей, одеревеневшей на морозе рукавичкой замерзший нос и поправила выбившуюся из-под вязаной шапочки своевольную каштановую прядь. Обеспокоенно окинула взглядом хмурое небо: облака над головой тревожно слоились, собираясь тяжелой ватной кучей, обещая ночью добрый густой снегопад; по верхушкам деревьев, стряхивая снеговые шапки, небрежно прогуливался пока еще легкий, но явно набирающий силу ветер. Подходящая погодка для конца февраля, ничего не скажешь… Ну, не беда — до уютного домика на берегу озера, в котором они с Дилоном намеревались провести уикенд, осталось совсем недалеко: только миновать поворот дороги…

Интересно, когда здесь в последний раз проезжал снегоочиститель? Узкий лесной проселок уже основательно припорошило; внизу, под пушистым слоем пока еще рыхлого снега угадывалось коварное ледяное полотно, по которому лыжи чиркали в тех местах, где снег сдувало позёмкой. Пожалуй, следует поторопиться: при таких темпах усиления ветра очень скоро начнется настоящая метель. Удастся ли им вообще завтра с Дилоном покататься на лыжах по Долгому озеру и совершить восхождение на пик Независимости, о чем они мечтали вот уже месяц — или придется целые сутки сидеть у полыхающего очага, потягивая горячий глинтвейн, многозначительно переглядываясь и нежно сжимая друг друга в объятиях? Не такое уж и неприятное времяпрепровождение, если подумать, но…

Наверно, Гейл все же предпочла бы прогулку по озеру. Не потому, что объятия Дилона ее напрягали, вовсе нет — в конце концов, она уже дала согласие стать через месяц его женой! — просто… ну, просто потому, что для того, чтобы вдоволь пообниматься и выпить немеренное количество глинтвейна, вовсе не стоило тащиться на лыжах, да через лес, да в гору, да по неслабому морозу в такую дикую глушь. Но, по крайней мере, здесь их никто не найдет… до ближайшей железнодорожной станции — пять миль неторной тропой через лес, а единственный в округе телефон находится на турбазе, расположенной на противоположном берегу озера, так что грядущие два дня Гейл и Дилон проведут в абсолютном отрыве от цивилизации. Даже отец Дилона, которому, собственно, домик и принадлежит, не знает о планах сына на выходные — да и не особенно хочет знать, всецело поглощенный предстоящими выборами в муниципалитет: мистер Роберт Хаксли, владелец нескольких антикварных и ювелирных магазинов, известный общественный деятель, благотворитель и меценат, совершенно уверен, что венцом его карьеры должно стать мягкое удобное кресло в городской мэрии…

А что общего может быть у Дилона Хаксли, сына этого в высшей степени преуспевающего и влиятельного в политических кругах дельца с такой тихой, скромной, сдержанной и, в общем-то, неприметной серой мышкой, как Гейл Андерс? Для всех, в том числе и для самой Гейл, это, увы, являлось величиной неизвестной.

Всегда и всюду она была на вторых ролях — в школе, в университете, в жизни — да как-то и не рвалась в солистки, предпочитая наблюдать за происходящим на сцене из-за кулис. Никогда не пыталась быть объектом всеобщего восхищения, не гналась за мужским вниманием и уж тем более не стремилась занимать в этой гонке без правил призовые места. И всё-таки вытянула счастливый билет: вот, пожалуйста, ее жених — блистательный Дилон Хаксли, мечта всех университетских девчонок, красавчик и капитан бейсбольной команды, будущий наследник магазинов и миллионов богатенького папаши… И что́ он нашел в этой тощей нелюдимой селедке Гейл?

Подруги тихо завидовали. Хотя какие там, собственно, подруги — так, соседки по общежитию, с которыми можно обсуждать разве что шмотки из ближайшего бутика — но Гейл не считала себя особенной специалисткой ни в области бутиков, ни в области шмоток. Девчонки посмеивались за ее спиной, считая ее слегка «не от мира сего»: слишком уж она была серьезна, если не сказать — необщительна, слишком «сама по себе», слишком предпочитала одиночество и книги шумным и утомительным (по крайней мере, для нее) вечеринкам с грохочущей музыкой, обилием выпивки и непременными обжиманиями в темном углу. И каким волшебным вихрем ее, чурающуюся подобного убивания времени как огня, занесло на ту рождественскую студенческую пирушку, где она и познакомилась с Дилоном, до сих пор оставалось неразрешимой загадкой.

Еще большей загадкой было то, что́ обаятельный балагур и «душа общества» Дилон Хаксли мог найти в витающей в облаках тихоне, молчунье и безнадежной скромняшке Гейл. Или таким необъяснимым образом сработал загадочный закон притяжения противоположностей? Во всяком случае, когда Гейл, спустя месяц после их первой встречи, набралась решимости задать Дилону этот вопрос напрямик, он, снисходительно улыбаясь и поглаживая ее по мягким, слегка волнистым, спадающим ниже плеч каштановым волосам, небрежно ответил: «Сам не знаю. Ты какая-то… милая, Гейл».

Милая!

Ей показалось, что сначала он хотел сказать «странная» — но потом передумал… А вообще-то она надеялась, что он ответит «красивая». Или «соблазнительная». Или хотя бы, на худой конец, «хорошенькая». Но оказалось, что она всего-навсего «милая». Н-да… Тем не менее они — опять каким-то чудом! — продолжали встречаться, и к эпитету «милая» Дилон вскоре добавил «уютная», «мягкая», «добрая» и, подозревала Гейл, «привычная». Как пушистая домашняя кошечка, ага.

«Кошечка, которая гуляет сама по себе», — посмеиваясь, говорил о ней Дилон. Это было правдой, Гейл по прежнему оставалась «сама по себе» и, наверное, поэтому казалась Дилону «загадочной», — а на самом деле тихо ненавидела себя за то, что просто плохо умеет выражать свои чувства. Без Дилона ей было тоскливо и скверно, она скучала по нему, когда он разъезжал по стране по делам отцовских фирм, и страстно мечтала о встрече — но, как только он, любимый и желанный, наконец оказывался с ней рядом, ее с головы до ног охватывала непонятная и презираемая ею самой деревянная робость. Совсем как в тот первый раз, когда на давней студенческой вечеринке он взял ее, смущенную и оттого отчаянно краснеющую, за тонкую смуглую руку и пригласил на танец…

Наверное, ей все же не слишком нравилась его избалованность. Его привычка жить на широкую ногу, его бездумное, чуть ли не пренебрежительное отношение к деньгам (Гейл не могла понять, как можно за один вечер спустить на рестораны и казино сумму, равную трем ее стипендиям). Его абсолютная неспособность всерьёз задумываться о завтрашнем дне. Некоторая узость его кругозора, в конце концов… Незатейливые интересы Дилона вращались всецело вокруг бейсбола, спортивных автомобилей, породистых лошадей, ночных клубов и… и, разумеется, красивых девушек, Гейл не была настолько наивна, чтобы этого не замечать. И все же, при всей своей беспечности и легкомыслии, он был остроумен, нескучен, щедр и бесконечно обаятелен — и Гейл, отнюдь не искушенная большим опытом в амурных делах, не умела, как и большинство ее сверстниц, устоять перед чарами его черных кудрей, мужественного подбородка и выразительных синих глаз.

А неделю назад он сделал ей предложение.

И она не смогла ему отказать.

В конце концов, она уже полгода как не студентка — а полноценный дипломированный специалист, хе. Интерн в известной клинической больнице. Загруженный работой по самые уши…

Впрочем, что́ Гейл действительно любила всем сердцем — так это свою работу. Ее, работы, было много, особенно зимой, в период бронхитов, пневмоний и повального гриппа — поэтому к выходным Гейл совершенно выдыхалась и готова была пролежать в постели всю субботу и половину воскресенья. Но на этот раз Дилон всё же уговорил ее поехать в уединенный лесной коттедж и покататься на лыжах по широким просторам заснеженного озера — и, закончив дежурство, Гейл успела-таки подхватить собранный еще накануне рюкзачок с припасами, навострить лыжи и вскочить на поезд, идущий в сторону Орменвилля. Вот только погода, увы, явно не желала подстраиваться под их с Дилоном грандиозные планы: ладно бы еще просто сыпал снег — но этот резкий, обжигающе-холодный ветер, насмешливо бросающий в лицо горсти колючей снежной крупы, был абсолютно невыносим…

…Гейл остановилась, чтобы перевести дух. Пошаркала, опираясь на палки, лыжами по рыхлому снегу. Осмотрелась. В последний раз они с Дилоном были на Долгом озере в начале осени — но сейчас снежный покров изменил местность настолько, что Гейл с трудом могла отыскать знакомые ориентиры. К тому же начинало темнеть… Да, вот слева — сосна, искривленная буквой S, и сразу за ней — небольшой овражек, по дну которого летом бежал ручей; значит, до цели ее пути остается совсем недалеко. Сейчас она повернет за последний изгиб дороги — и взору ее откроется широкая белая гладь озера, заключенного в лесистые заснеженные холмы, а по левую руку возникнет одноэтажный уютный коттедж с верандой и мезонином — и можно будет зайти в дом, укрыться от метели, включить печи, расположиться возле горящего камина с кружкой горячего какао в руке и наконец-то отогреться… Гейл вздохнула, поправила сползшую на глаза шапочку, встряхнула за спиной рюкзачок, собираясь с силами для последнего решающего рывка и… замерла.

В звонкой тишине предсумеречного зимнего леса ей почудился невдалеке тихий стон.

Или это… просто ветер шумит в кронах деревьев? Звук был такой негромкий и смутный, такой неуверенный, что Гейл тут же убедила себя, что это ей всего-навсего послышалось. Переведя дыхание, она отряхнула от снега куртку и рукавицы и уже хотела двигаться дальше, но…

Вот, вот опять… Стон!

На этот раз — совершенно отчетливый. Глухой и прерывистый, доносящийся откуда-то справа, из запорошенного снегом овражка. Гейл присмотрелась…

Сердце у нее оборвалось — и ухнуло в пятки.

Из сугроба, уже наметенного непогодой в канаве у обочины дороги, торчала белая, как иней, полузасыпанная снегом человеческая рука.

Труп?!

Первая мысль была — бежать. Прочь, прочь, вперед, за поворот, к крепким кирпичным стенам коттеджа — и запереться в доме, и ждать Дилона, который (о, господи!) приедет только через несколько часов, и позвонить в полицию, и… и…

Трупы не стонут.

Несколько секунд Гейл стояла на краю дороги, взмокшая от ужаса и обмершая всем телом, точно обомлевшая мышь, всматриваясь в подстерегающие со всех сторон серые зимние сумерки, напряженно прислушиваясь…

Тишина.

Никого нет.

Она — одна на темной и пустынной лесной дороге. Наедине с…

Тот, Кто Лежал В Сугробе, больше не стонал. Потерял сознание? Умер? Или умирает? Действуя, как во сне, Гейл сбросила с плеч рюкзак, наклонилась и отстегнула крепления лыж, осторожно спустилась в канаву и, стиснув зубы, заставила себя прикоснуться к торчащей из-под снега бессильной бледной руке…

Холодная. Как лед. Окоченевшая. Как у тех мертвецов, которые им, студентам медицинского университета, показывали в анатомичке — и с которыми Гейл искренне надеялась никогда больше дела не иметь… Или просто — одеревеневшая от холода? Гейл принялась стряхивать с лежащего рыхлый снег, который, будто насмехаясь над ее усилиями, валил с неба все гуще и гуще, точно из какой-то пущенной на полную мощность снеговой машины. Но наконец её старания все-таки увенчались успехом, и содержимое сугроба открылось ее смятенному взору...

Парень. Или, скорее — молодой мужчина.

Лет тридцати или чуть больше. Лежащий на боку, свернувшийся калачиком в «позе эмбриона». Синевато-бледный, как обрат, со светлыми, припорошенными снегом взлохмаченными волосами. В одной только — в такой-то мороз! — водолазке темного неопределенного цвета и старых потертых джинсах… Дышит или нет? Ужас Гейл постепенно проходил; растерянная, насмерть перепуганная застенчивая девочка уступила в ней место рассудительному, деловитому и хладнокровному профессионалу. Не она ли избрала своим долгом — и делом всей жизни! — помогать тем, кто в ее помощи нуждается? А теперь, испугавшись темноты, неизвестности и вообще непонятно чего, готова в самый острый, в самый необходимый момент пойти на попятный и, чего уж там скрывать, обратиться в постыдное бегство? Ну уж нет!

— Эй! Эй, вы! Очнитесь! Нельзя лежать на снегу! Очнитесь же, ну!

Лежащий не пошевелился. Он, похоже, был в ступоре от переохлаждения, пульс его едва прощупывался, дыхание было редким, слабым и затрудненным. Она рванула его изо всех сил, надеясь перевернуть на спину; голова его жалко, беспомощно мотнулась из стороны в сторону, тонкая ткань никчемной одежки жалобно затрещала — и Гейл вскрикнула от ужаса.

Снег внизу, под инертным телом незнакомца, был испятнан алым. Левая рука стыла в запёкшейся бурой корке — и прикрывающий ее разорванный рукав водолазки был пропитан кровью и уже одеревенел на морозе…

Гейл судорожно огляделась. Никого!

Она схватила горсть снега и принялась лихорадочно растирать бледные щеки незнакомца, надеясь хотя бы таким дедовским, отнюдь не одобренным современной медициной способом привести его в чувство. Если он сейчас не очнется, с отчаянием подумала она, я ничего, ничего не сумею сделать… До домика мне его одной не дотащить, а бежать за помощью обратно на станцию или на турбазу (есть там вообще хоть кто-нибудь?), в сущности, бесполезно — вернувшись, я найду в сугробе всего лишь белый замерзший труп… Впрочем, то ли энергичные растирания и тормошения наконец возымели успех, то ли незнакомец посредством какой-то неведомой телепатии услышал ее мысли — но его заиндевевшие ресницы чуть дрогнули; он сделал глубокий, прерывистый вздох и чуть приоткрыл глаза…

— Вставайте! — крикнула Гейл. — Ну же! Вставайте, сейчас же! Держитесь за меня!

Он смотрел мутно, непонимающе. Прижимал к себе раненную руку. Гейл тянула его, трясла и толкала, не давая вновь погрузиться в небытие, придерживая его за плечи — и он медленно, с усилием, все-таки заставил себя приподняться — и сел, закрыв глаза, покачиваясь от слабости. Чуть не завалился набок. Попытался что-то сказать — и не смог, дрожащие губы его не слушались, зубы выбивали конвульсивную клацающую дробь. Да у Гейл и не было времени выяснять, кто он такой и как здесь очутился; она скинула с себя легкую спортивную куртку и набросила ему на плечи: она вся взмокла от своих энергичных реанимационных усилий и рада была чуток охладиться, к тому же ему теплая одежда была явно сейчас нужнее, чем ей.

— Сможете идти? Тут недалеко. За поворотом…

Он мотнул головой. Некоторое время еще сидел на снегу, собираясь с силами, потом, шатаясь, опираясь на ее плечо, попытался подняться. С первого раза не получилось; Гейл видела, как от холода и слабости дрожат его губы — серовато-синие на молочно-бледном лице. Стиснув зубы, он упрямо повторил попытку — и все же каким-то чудом преодолел коварную земную гравитацию, поднялся сначала на четвереньки, потом — на колени, и, наконец, после неимоверного напряжения сил — на ноги; опять-таки каким-то чудом выпрямился и встал, держась за плечо Гейл той самой пресловутой хваткой цепляющегося за соломинку. Кое-как (чудо, чудо!) они выбрались из канавы — и точно таким же манером, кое-как, побрели по дороге: спасенный дышал тяжело и судорожно и едва переставлял ноги, навалившись на хрупкие плечи Гейл. Он был отнюдь не высок, но так плотен и крепко сбит, что она пошатывалась под его тяжестью, к тому же преодолевать заметаемую снегом, подобную нехоженой поверхности Марса дорогу с каждым шагом становилось труднее. Не раз и не два незнакомец спотыкался и едва не падал, грозя опрокинуть в сугроб и спутницу — и после этого им несколько секунд приходилось, пошатываясь, восстанавливать равновесие, собираясь с силами для следующего отрезка пути; Гейл казалось, что каждый раз её спутник мучительно борется с дурнотой и накатывающимся обмороком. Да уж, такой цепкой и безудержной воле к жизни можно было только позавидовать… Гейл несказанно обрадовалась, когда впереди наконец замаячил невысокий забор загородного дома; теперь только бы дотащиться до калитки…

Еще несколько шагов — и они у порога. О, слава всем богам, наконец-то!

Осталось только вставить в замочную скважину ключ…

Этот маленький загородный домик Дилон в шутку называл «Охотничьим», хотя из охотничье-трофейной атрибутики здесь можно было найти разве что голову лося с огромными полированными рогами, печально взирающую на мир со стены гостиной. О том, настоящее это чучело, или искусственное, Гейл у Дилона не интересовалась: ей все же хотелось верить, что это — произведение сугубо из пластмассы, стекла и искусственного меха, к которому безжалостные руки таксидермиста не имеют ни малейшего отношения. Просто, узнай она об обратном, ей было бы неприятно смотреть в глаза гордому лесному зверю, которому довелось не только погибнуть в расцвете лет, но и после смерти украшать непокорной головой чью-то прокуренную гостиную…

Впрочем, сейчас ей было не до рассуждений на отвлеченные темы. Ее спутник, и без того остаток пути пошатывающийся, как последний алкаш, споткнулся на пороге, едва только они вползли в дом; кажется, силы у него иссякли настолько, что он готов был упасть и растянуться в обмороке прямо на полу в прихожей. Гейл не позволила ему этого сделать.

— Раздевайтесь! Сейчас же!

Глаза у него были такие же отсутствующие и стеклянные, как у висящей на стене многострадальной головы лося.

— Ч… что?..

— Раздевайтесь, говорю! Вы же не собираетесь ложиться в постель в такой грязной и мокрой одежде, верно?

— Б-боитесь, что я з-замараю вам обивку дивана?

— Не говорите глупостей! Снимайте это промёрзшее тряпьё… Вот так. Я сейчас найду одеяло… Вы ранены?

Он как-то немо и судорожно мотнул головой, будто испуганная лошадь. Гейл помогла ему снять джинсы и водолазку и дотащила до гостиной — и спустя полминуты он уже лежал на диване, укутанный теплым пуховым одеялом, смежив веки, сжавшись в комочек, прикрыв лицо белой трясущейся ладонью и глухо постанывая сквозь сжатые зубы: его так немилосердно било и колотило в жутком ознобе, что Гейл страшно было на него смотреть. Она прошлась по дому и включила водогрей и электрические радиаторы, набрала в бойлерной теплой воды, еще не успевшей остыть со вчерашнего дня (благословляя при этом миссис Поттер, домработницу, которая, повинуясь барскому повелению Дилона, разумеется, приезжала сюда накануне, дабы подготовить дом к приезду Его Высочества мистера Хаксли и его невесты). Потом, стараясь не расплескать воду, вернулась обратно в гостиную…

Интересно, а что на все это скажет Дилон?

Неожиданная мысль, явившаяся из ниоткуда, кольнула Гейл острой неприятной иголочкой.

Против воли она представила себе его сердитое, обиженное, недовольное лицо: «Гейл! О чем ты вообще думаешь, а? Кого ты притащила в мой дом? Какого-то обкуренного бродягу и нарка? Да кто он такой, ты хоть знаешь? Как очутился в лесу — ночью, в метель, практически без одежды, с раной на руке? Тут что-то нечисто… На меня и без того в последнее время свалилась куча проблем, так не хватало мне теперь еще неприятностей с полицией… Я, конечно, давно знаю, что ты, моя дорогая, отличаешься странностями и причудами, но это… это, клянусь, уже слишком!»

Да. Конечно, на тихом и спокойном воскресном отдыхе теперь остается только поставить жирный крест. Завтра придется долго оправдываться перед Дилоном, потом возвращаться в город, везти в больницу этого насквозь промороженного бедолагу… и, наверно, объясняться с полицией…

Не проще ли было бы оставить его в том сугробе? Просто-напросто ничего не заметить и пройти мимо?

Гейл содрогнулась. Ну откуда такие подлые, паскудные мыслишки? Разве она могла бы после такого поступка себя уважать? Разве могла бы беспечно и счастливо, как-ни-в-чем-не-бывало жить дальше — с таким-то грузом на совести? А Дилон… Он поймет. Должен понять. Понять, что, в сущности, у нее просто не было иного выбора…

Решительно прижимая к боку тазик с теплой водой, она взяла в аптечке бинты, перекись водорода, шприц и несколько ампул с лидокаином и вошла в гостиную.

Незнакомец лежал в той же позе, в какой она его и оставила — свернувшись клубочком и закрыв глаза, — но, кажется, перестал дрожать и стучать зубами и немного оттаял; да и цвет его кожи из бледно-синюшного приобрел все-таки более-менее человеческий оттенок. Гейл осторожно приблизилась, ступая на цыпочках, задерживая дыхание и стараясь не шуметь, вглядываясь в его бескровное, осунувшееся, измученное лицо…

— Шторы.

— Что?.. — Гейл вздрогнула: она была настолько уверена в том, что он спит, что его резкий хрипловатый шепот застал ее врасплох.

— Шторы… закрыть… чтобы свет… не был виден… с улицы…

Странная просьба… Гейл слегка удивилась; тем не менее, поставив тазик с водой на столик возле дивана, подошла к окну и задернула шторы. Незнакомец, внимательно наблюдавший за ней из-под полуприкрытых век, кажется, вздохнул с облегчением; глаза его лихорадочно блеснули в рассеянном свете лампы.

Гейл мельком подумала, что он чего-то боится.

— Вы… одна? В доме еще кто-нибудь есть? — спросил он хрипло, быстро, тоном напряженным и натянутым, точно струна. — Кто-нибудь… из мужчин? Способных… за себя постоять?

— Нет. Никого. — Удивление (и тревога) Гейл все возрастали; что за странные, неуместные вопросы, в самом-то деле! — Скоро приедет мой жених, но сейчас…

— Жених? — Незнакомец тяжело откинулся на подушку. Гейл проследила за его взглядом: он смотрел на каминную полку, ломившуюся под тяжестью наград и кубков, завоеванных командой Дилона в соревнованиях по бейсболу: на турнире университета, на городском чемпионате, на чемпионате штата. «Дилону Хаксли — лучшему капитану «Сен-Канарских крокодилов» за победу в первенстве на «Кубок Калисоты». — Так ваш жених, — негромко, покашливая, с сиплой усмешкой спросил незнакомец, — тоже, надо полагать, из этих… крокодилов, ага? Дилон Хаксли?

— Да, — сухо сказала Гейл. — Только он вовсе не до такой степени крокодил, как вы, похоже, о нем думаете. А что?

— З-знаете, я не большой любитель общения с крокодилами, и не всех могу узнать в лицо, но фамилия мне смутно знакома… Где-то я ее слышал…

— Вполне возможно. Роберт Хаксли — один из кандидатов на пост главы Департамента культуры в городской мэрии.

— Д-да, конечно. Я вспомнил. Роберт Хаксли — антиквар и бизнесмен… а теперь еще и з-закусивший удила политикан, ого! А сын у него — крокодил, надо же… Но все равно партия, по всей видимости, выгодная… П-поздравляю! — Последнее его слово утонуло в долгом приступе кашля; наконец отдышавшись, он сделал глубокий, решительный вздох — и взглянул на Гейл прямо, в упор, из-под спадающих на лоб прядей светлых волос, жалко и тонко слипшихся от испарины. — Верните мне мою одежду.

— Она еще не высохла.

— Плевать! Мне нельзя здесь оставаться. Я должен уйти…

— Куда уйти? — мрачно спросила Гейл. — Вокруг — лес! И ночь. И метель. Вы что, не слышите, как шумит ветер?

— Ветер? Мне показалось, это поезд… Далеко отсюда до станции?

— Миль пять.

— И телефона, конечно, у вас тоже нет? Ну разумеется, кто станет тянуть кабель в такую глушь…

— Телефон должен быть на турбазе… На той, что на противоположной стороне озера. Дилон мне говорил…

— На турбазе? — Ей показалось, или ее собеседник при этих словах вновь заметно вздрогнул? — Вы называете турбазой тот старый, десять лет назад заброшенный санаторий? Нету там телефона! Там… там… — Он что-то пробормотал: так быстро, тихо и невнятно, что из нескольких произнесенных им слов Гейл сумела уловить только два: — Они… там…

— Кто «они»?

— Они… я сбежал… но они… придут за мной… придут за Перстнем… увидят свет в окне и придут… Закройте шторы!

— Они закрыты. — Гейл изо всех сил старалась держать себя в руках. Она все больше убеждалась в том, что ее странный собеседник попросту бредит; наклонилась к нему и невзначай, как бы мимоходом коснулась ладонью его бледного лба. Так и есть — пылает… а руки и ноги холодны, как ледышки: полуобморочный ступор у бедолаги сменился теперь огненным жаром и лихорадкой, в чем, в общем-то, не было ничего удивительного. Она просто не имеет права отпускать его куда-то в таком состоянии… да, собственно, никуда он сейчас и не сможет уйти — просто вновь свалится от слабости и упадка сил в первый же сугроб. И завтра поутру, беспечно выйдя из дома, чтобы расчистить заметенную снегом садовую дорожку, Гейл споткнется у порога о его хладный синюшный труп…

— Никуда вы не пойдете! — твёрдо, железобетонным тоном заявила она. — Во-первых, идти вам некуда. Во-вторых, вы больны. А в-третьих, позвольте-ка, я обработаю наконец вашу рану!

— Не нужно, — сквозь зубы, тяжело дыша, процедил он. — Там всего лишь ерундовая царапина… Пустяки!

— Царапина или нет — неважно, рану в любом случае надо промыть и перевязать. Или вы хотите получить заражение крови?

За свою не такую уж долгую двадцатишестилетнюю жизнь Гейл основательно усвоила одно правило: мужчины зачастую ведут себя, как дети, и обращаться с ними, для их же пользы, следует соответственно — без слюней и идиотского сюсюканья, но благожелательно, твердо и уверенно — в таком случае еще можно надеяться на отсутствие капризов и хоть какое-то слабое, вялотекущее желание к сотрудничеству. Поэтому, не обращая внимания на кислую мину пациента, она решительно взяла его бессильно распростертую поверх одеяла левую руку и повернула ее к свету настольной лампы.

Н-да.

Больше всего это походило на скользящее ножевое ранение — длинный порез на тыльной стороне предплечья, как будто незнакомец пытался закрыться рукой от нанесенного сверху удара; края раны слегка разошлись, но артерия, к счастью, не была задета, и кровотечение, поначалу обильное, уже остановилось (видимо, в немалой степени благодаря пребыванию раненого на холоде и, как следствие — сужению периферических подкожных сосудов). Во всяком случае, промыть это безобразие, продезинфицировать и перевязать (а в идеале — зашить) определенно следовало как можно быстрее.

— Я сделаю вам укол, — объявила Гейл. Радости при этом известии на лице незнакомца не отразилось; облизывая губы, он смотрел, как она привычным движением вскрывает ампулу с лидокаином и наполняет шприц содержимым стеклянной колбочки. Вздрогнул и сдавленно зашипел, когда острый конец иглы вонзился в тонкую нежную кожу у сгиба локтя.

— Вы — врач?

— Да.

— Студентка?

— Уже нет. Практикующий…

— Патологоанатом, что ли?

— При чем здесь… — Гейл покраснела от обиды: м-да, невысокого же он, похоже, мнения о ее квалификации и профессиональном мастерстве! — Вообще-то я — не хирург, — пояснила она сухо. — Я — педиатр.

— А… — Он осторожно перевел дух. — Лечите от ангины и ларингита этих сопливых маленьких спиногрызов, отлынивающих от школы?

— Ну почему обязательно «спиногрызов»? — Гейл аккуратно намочила в теплой воде ватный тампон и принялась тщательно протирать края раны. — Дети есть дети… Зачастую они отличаются от взрослых только одним — своей непосредственностью и полным отсутствием лицемерия. И, если они боятся боли, уколов и промывания каких-то пустяковых царапин, то, как правило, так прямо об этом и говорят…

— Я не боюсь уколов! — Незнакомец насупился — и сразу стал похож на обиженного подростка, уязвленного насмешливым неверием родителей в его сомнительную «самость» и «взрослость». Потом, чуть помолчав, добавил отрывисто: — В мире, знаете ли, вообще не так уж много вещей, которые могут по-настоящему меня напугать. И уколы, во всяком случае, к ним не относятся… Кстати, как вас зовут?

— Гейл. А вас?

— Вам обязательно надо это знать?

— Нет. Но как-то я должна же вас называть… мистер Икс?

— Хорошо. — Он на секунду устало прикрыл глаза. — Скажите, Гейл… у вас есть, м-м, двоюродный брат?

— Есть.

— И как его зовут?

— Дирк.

— Н-да, не повезло парню по жизни, но ничего не поделаешь… Что ж, вы тоже можете называть меня Дирком, если уж вас так заботит этот вопрос.

— Но ведь это — не ваше имя.

— Но вы и не спрашивали, какое у меня имя. Вы спросили, как вы можете меня называть.

Гейл внимательно посмотрела на него. Лицо у него было напряженное и мрачноватое, но насмешка в серых глазах отнюдь не таилась — он был абсолютно серьезен. Абсолютно серьезно не желал открывать перед ней душу и называть свое настоящее имя, фамилию, паспортные данные и номер страхового полиса…

Ну и ладно. Какая ей разница? В сущности, это не ее дело.

Ее дело — как можно быстрее со всем покончить и избавиться наконец от этого мутного типа со всеми его странностями, загадками и непонятными, совершенно не нужными ей проблемами.

— Хм! Любопытно. Вы всегда так играете словами… Дирк? Да?

— Не всегда. Но в большинстве случаев.

Обезболивающее, видимо, наконец-то подействовало: он слегка обмяк и расслабился и, закрыв глаза, в изнеможении откинулся на подушку. Гейл закончила с перевязкой, собрала в полиэтиленовый пакет весь мусор, осколки ампул и окровавленные тампоны и вышла на кухню. Поставила на плиту чайник и собрала на поднос несколько незатейливых бутербродов с сыром и ветчиной. Вернулась в гостиную — и обнаружила, что, пока она заваривала чай и готовила ужин, ее неугомонный пациент уже успел подняться, снять с обогревателей и напялить на себя свою едва просохшую одежду — и теперь сидел на диване, разглядывая в ладони, как показалось Гейл, какую-то маленькую блестящую безделушку — не то кольцо, не то крохотный золотой браслет… впрочем, при появлении Гейл загадочная вещица мгновенно исчезла из его пальцев — тихо и бесследно, точно крапленая карта в рукаве шулера.

— Вы голодны, Дирк? Выпьете чаю? Я принесла вам лекарство.

К ее удивлению, он даже не стал спорить — молча проглотил жаропонижающее и, жадно опростав кружку с горячим чаем, вновь вытянулся на диване — с видом человека, желающего сейчас только одного: чтобы его наконец оставили в покое. Гейл отодвинула лампу на противоположный край стола, поправила абажур, чтобы свет не досаждал спящему, погрузилась в стоящее напротив глубокое кресло и раскрыла книгу…

Медленно тянулось время. Тикали ходики на стене. Молча и отсутствующе пялилась в пространство бессонная голова лося — в этом пристальном, неморгающем стеклянном взгляде Гейл определенно мерещилась укоризна… Снег за окном, кажется, перестал падать, но ветер бушевал с прежней силой: Гейл слышала, как шумят кроны обступающих домик высоких сосен. Интересно, когда наконец приедет Дилон? Он обещал выбраться за город сразу же после того, как покончит с делами — но от Сен-Канара до этой глуши не менее двух часов езды, тем более ночью, тем более по коварным зимним дорогам… пусть даже и на крутом полноприводном внедорожнике. Хорошо хоть, что снегопад наконец прекратился… Мысли Гейл нарушил кашель Дирка, знобко съежившегося под одеялом: за последний час он кашлял все чаще и чаще, и дыхание его Гейл не нравилось; стетоскопа у нее при себе не было, но даже и, так сказать, невооруженным ухом она отчетливо слышала бульканье и хрипы, раздающиеся в его простуженной груди при каждом вдохе и выдохе…

Он, видимо, почувствовал на себе ее взгляд. Тяжело, с присвистом втянул в легкие воздух.

— Дайте… воды, — сказал он хрипло, не открывая глаз.

— А как насчет теплого молока? Я как раз хотела согреть... Может быть, сделать порцию и на вас?

— Все равно. Что-нибудь… пить.

— Хорошо. Сейчас.

Она поднялась, вышла на кухню, достала из холодильника пакет молока (спасибо, миссис Поттер!) и, подогрев немного живительного напитка на электрической плитке, перелила молоко в две кружки. Уже хотела возвращаться в гостиную, когда внимание ее привлек негромкий, но внятный звук, внезапно раздавшийся со двора: бумс!

И опять: бумс, бумс! Бумс-бумс-бумс… Стук распахнувшейся и теперь безжалостно терзаемой ветром садовой калитки. Видимо, проволочный запор-крючочек сорвало ветром: такое иногда случалось, ибо у Дилона никогда не было ни времени, ни желания наконец как следует закрепить этот дребезжащий крючочек, чтобы он при малейшем сотрясении не выскакивал из своего гнездышка-полукружия. Гейл устало вздохнула; взяла пакет с печеньем, вернулась в гостиную и поставила кружки с молоком на столик возле дивана, потом вышла в прихожую, чтобы накинуть куртку…

— Вы куда? — настороженно спросил Дирк ей вслед.

— Пойду закрою калитку. Слышите — хлопает… Наверно, распахнулась от ветра.

Это пустяковое известие его как будто встревожило, даже, показалось Гейл, слегка испугало; голос его, и без того слабый, дрогнул от едва сдерживаемого… смятения? Или панического страха?

— Не ходите, Гейл. Не надо. Не выходите из дома!

— Я только закрою калитку — и сейчас же вернусь. Иначе она так и будет всю ночь стучать…

— Ну и пусть стучит! Какое вам дело?

— Вы с ума сошли? — сердито спросила Гейл. — При таком ветре ее скоро разобьет в щепки! «И тогда Дилон меня уж точно закопает в огороде», — добавила она про себя.

— Не ходите, прошу вас! — Он даже приподнялся на диване, побледнев от волнения; грудь его судорожно вздымалась под нагромождением складок огромного пухового одеяла. — Это может быть… опасно! Это… — Очередной приступ кашля не дал ему договорить, да Гейл и не собиралась его слушать: вставить крючок калитки обратно в свое гнездо — чтó может быть проще! Минутное дело… Накинув на плечи куртку и взяв с полки фонарик, она решительно вышла из дома, прикрыв за собой дверь — и спустилась с крыльца на дорожку, которую, конечно, замело выпавшим снегом, но совсем не так густо и основательно, как Гейл до сих пор представлялось.

…Темнота. Ночь. Шум ветра высоко вверху. Над головой — тревожная круговерть рваных черных туч, в прореху которых нет-нет, да и проглянет бледный ноздреватый блин полной луны. Белое полотно двора под ногами Гейл освещалось только светом фонарика — да падающими из окна дома тонкими желтоватыми лучиками, все-таки предательски просачивающимися в щели, казалось бы, плотно задернутых глухих штор… Н-да, Дирку это определенно не понравилось бы… Гейл мрачно усмехнулась. Дошла до хлопающей, содрогающейся на ветру дощатой дверцы, нащупала беспомощно болтающийся крючочек и, наконец вдев его на место, благоразумно закрыла калитку еще и на щеколду…

На лицо ее, плотно зажимая рот, легла чья-то широкая, как медвежья лапа, затянутая в толстую кожаную перчатку холодная рука.

Гейл обомлела.

— Спокойно, детка, — насмешливо сказал над ее ухом сиплый, не то прокуренный, не то сильно простуженный голос. — Не рыпайся — и все будет хорошо. Ты одна, а? В доме еще кто-нибудь есть? Это не твои ли лыжи и рюкзачок мы нашли тут неподалеку, на дороге за поворотом? Снег там в канаве был весь разрыт и следы крови еще можно заметить, хоть их и почти занесло снегом… Ай-яй-яй! Разве мама с папой тебе не говорили, как опасно подбирать на дороге всякую дрянь? — Голос, коротко усмехаясь, хмыкнул и слегка отдалился — видимо, его обладатель теперь обращался к кому-то, невидимому за спиной Гейл. — Копчик, Кекс! Обыщите дом, живо! Он наверняка здесь… Только будьте осторожны, сами знаете, какая это подлая и хитрая лиса… Если он еще раз вас обведет вокруг пальца, как несколько часов назад, боссу это не понравится. Очень-Очень не понравится, уж я-то знаю…

Их было четверо.

Один — чернявый плюгавенький коротышка, трое других — здоровенные лбы в кожаных куртках с низко надвинутыми на глаза кепками и длинными грубыми ручищами: уж что-что, но это Гейл успела ощутить сполна, пока ее тащили обратно в дом и привязывали к стулу, попутно с ухмылками лапая и щипая за грудь, бедра, живот и прочие мягкие места. О, они великолепно знали и чувствовали свою силу, свою безнаказанность и своё превосходство, и вели себя по-хозяйски нагло; и бесполезно было вырываться, звать на помощь, кричать о том, что это — частная собственность, и грозить недосягаемой полицией… Поэтому Гейл молчала.

К тому же в рот ей тут же всунули свёрнутый из газеты кляп.

Эти четверо были злы, очень злы. Не на нее — на Дирка.

Тем двоим, которых коротышка послал обыскать дом — Копчику и Кексу — все-таки не удалось застичь Дирка врасплох, это было видно по валявшемуся в углу перевернутому стулу, осколкам упавшей с полки декоративной вазы и расквашенному носу одного из незваных гостей. Но их было двое против одного, они были вооружены кастетами и дубинками (и наверняка еще чем-нибудь повнушительнее), и не страдали от лихорадки, и не загибались от кашля, и являлись профессионалами своего черного дела — и, когда Гейл наконец втолкнули обратно в комнату, все уже было кончено.

Дирк стоял на коленях посреди гостиной, и руки его были скручены за спиной; один из кожаных громил держал его за волосы, откинув голову назад, а другой возвышался рядом с резиновой дубинкой наготове.

— Ну, здорово, подонок! Не ожидал вновь с нами встретиться, а? Или наоборот… ожидал? — Коротышка, шагнув вперед и как-то суетливо, по-мушиному деловито потирая лапки, отрывисто усмехнулся. — Где он? Где Перстень, э?

Дирк сглотнул. Под подбородком его, на бледной напряженной шее билась тонкая голубая жилка, почему-то Гейл было это отчетливо видно даже с противоположного угла комнаты. «В мире не так уж много вещей, которые могут по-настоящему меня напугать, — внезапно вспомнилось ей. — И уколы, во всяком случае, к ним не относятся…» А вот вооруженные до зубов крепкие ребята, приставившие к горлу дуло пистолета, по-видимому, относятся… сейчас ему, мягко говоря, явно было не по себе.

— У меня его нет, — сказал он негромко, едва разжимая губы. — Вы же сами видите…

Коротышка пнул его сапогом в живот — быстрым точным ударом практически без размаха.

— И куда же, в таком случае, ты его спрятал? Говори! Или прикажешь, гм, непорядка ради обыскать комнату?

Он небрежно моргнул своим кожаным прихвостням — и те, как послушные, хорошо выдрессированные псы, не заставили хозяина повторять приказ дважды. Крушить — не строить; кажется, эти добры молодцы давно уже жаждали найти хоть какое-то применение своей бьющей через край неуемной энергии. Полетели на пол подушки и одеяла, загремела фарфоровая посуда в буфете, посыпались со стен картины, гобелены и декоративные блюдца; в поисках тайника громилы были исполнены рвения разбить, сорвать, расколоть и перевернуть вверх дном все, до чего только могли дотянуться. Видимо, целью их было не столько что-то найти, сколько устроить вокруг себя как можно больший разгром и бедлам; обычно безразличная ко всему голова лося, до которой очередь на растерзание еще не дошла, взирала на все происходящее с откровенным брезгливым неодобрением…

Гейл зажмурилась. Бедная, бедная миссис Поттер, промелькнуло у нее в голове, вот уж будет ей тут завтра работы: собрать все осколки и обломки, пропылесосить диван, расставить по своим местам то, что не разбилось, соскрести со стен ее, Гейл, и Дирка серые засохшие мозги и затереть «Ванишем» намертво въевшиеся в палас пятна крови… Господи боже, тут же одернула она себя, ну о чем я сейчас вообще думаю?!..

Сказать, что она была в шоке, смятении и неописуемом ужасе — значит, ничего не сказать.

Кто все эти люди? Что они делают в ее доме?

Зачем им какой-то Перстень?

И что теперь будет с ней, с Гейл? Ответ на этот последний вопрос в особенности приводил ее в трепет… Она была одна — совершенно одна, в глухом лесу, в уединенном доме, в лапах каких-то злобных укуренных отморозков — и заступиться за нее было некому…

Кроме Дилона.

Но что он — в одиночку — сможет сделать против четверых этих сильных и хорошо вооруженных громил?! Он приедет сюда, ни о чем не подозревая и предвкушая приятные выходные, а тут… Она ведь даже не сможет его ни о чем предупредить!

Коротышка, пристально наблюдавший за ее лицом, конечно, не мог не заметить отражавшиеся на нем смятенные чувства — и подошел ближе; в его сиплом прокуренном голосе скользнула ласковая нотка фальшиво-нарочитого сочувствия:

— Что, страшно, детка? Ну-ну, не волнуйся… Скажи-ка лучше, ты не видела у этого типа золотой перстенек, а? С зелененьким таким, маленьким камушком в виде паучка? Не попадалась тебе ненароком на глаза эта крохотная безделка?

Перстень… Не та ли это золотая вещица, которую пару часов назад Гейл приметила у Дирка в руке? Ну да, он сидел на диване и крутил в пальцах эту финтифлюшку, а потом… Куда же он потом ее дел? Трое бугаев перевернули всю мебель в комнате, вышвырнули все содержимое стеллажей, выдернули ящики письменного стола, простучали стены и едва ли не прощупали каждую половицу — но загадочный «Перстень» как сквозь землю провалился… съел его этот проклятый Дирк, что ли?

Он по-прежнему стоял на коленях, тяжело дыша и опустив голову, глядя в пол; на лбу его блестели хрустальные бисеринки пота.

Во что он ее втравил, этот скрытный и непонятный, из ниоткуда свалившийся на ее голову странный субъект?!

— Ну? — коротышка вынул изо рта Гейл бумажный кляп. Несмотря на невысокий рост и незапоминающуюся внешность, впечатление он производил угрожающее: взгляд у него был холодный, беспощадный, абсолютно безучастный — взгляд каменного идола, равнодушного к мучениям очередной жертвы, обреченной на заклание возле его пропитанного кровью подножия. — Так что же все-таки насчет Перстня, а?

Гейл смутно хотелось, чтобы этот проклятый Перстень наконец-то нашелся, и бравые кожаные ребята убрались восвояси из ее комнаты, ее дома и ее доселе тихой, скромной и никого особо не интересующей жизни. Она уже открыла рот…

Дирк искоса взглянул на нее — быстро, предостерегающе и как-то донельзя проникновенно. В глазах его пронзительно блеснуло страдание.

— Я… не знаю, о чем вы говорите! — запинаясь, прошептала Гейл: на нет, как говорится, и суда нет… по крайней мере, быть не должно. Что-то ей подсказывало, что в это дело лучше не лезть, и что, стоит только коротышке и его веселым ребятам заполучить в руки злосчастный Перстень, как и её, и Дирка тут же безжалостно прикончат на месте. — Я ничего не видела… никаких перстней… никаких безделушек… Кто вы такие?!

— Хм! Кто мы такие? Так ты ничего не знаешь? — Коротышка посмотрел на нее испытующе и внимательно, проехался по ее лицу тяжелым взглядом, будто утюгом. — Тогда как — и почему — этот мерзкий хлюст оказался у тебя в доме?

— Я… встретила его на дороге… тут неподалеку, вы же сами знаете! Он был ранен…

— И ты притащила его к себе в дом, добрая самаритянка? Ах-ах-ах! Не делай добра — и не получишь в ответ зла, не слыхала разве такую мудрую пословицу? А ведь люди просто так не скажут… Ты хоть знаешь, кто он такой, а?

Видимо, выражение лица Гейл доставило ему определенное мрачное удовольствие, он глухо, удовлетворенно заухал, будто заглотивший особенно жирную полевку сыч.

— Это, моя дорогая, Антиплащ — взломщик и наглый вор, пару дней назад ограбивший Этнографический музей, не слышала о таком, а? Вижу, что слышала… А мы — агенты спецслужбы, призванной вернуть похищенное имущество на его, имущества, положенное место… а также ввергнуть этого мерзкого злоумышленника в праведное лоно закона, дабы сполна воздалось негодяю по преступным деяниям и отвратительным заслугам его, поняла? Или ты хочешь оказаться за решеткой заодно с ним — по обвинению в пособничестве и укрывательстве?

— Не верьте ему, Гейл! — отчаянно, вскинув голову, торопливо прохрипел Дирк (или этот, как его… Антиплащ?) — Он лжет! Никакие они не агенты спецслужбы, а самые обыкновенные бандиты…

Удар резиновой дубинкой поддых заставил его замолчать. Он согнулся пополам в очередном приступе кашля, сотрясаясь всем телом, и судорожно сплюнул на пол — сгустком крови.

— Бандиты? Такие же, как и ты! — дергая подбородком и яростно брызгая слюной, просипел коротышка. — Абсолютно лишенные совести, чести и тормозов, между прочим... Ну так что, вернемся наконец к нашим жирным баранам — или будем дальше вертеть на шампуре старого и жесткого вола, а? Я знаю, что Перстень у тебя. Куда ты его дел?

— Выбросил в озеро…

— Лжешь! Ты просто так со своей добычей не расстаешься!.. Куда ты его спрятал?

— Какого черта я должен тебе говорить? Чтобы, получив Перстень, ты нас обоих утопил в проруби, как новорожденных котят?

Коротышка потемнел лицом.

— Тебя-то я точно сейчас утоплю — если через пять минут не получу того, что мне нужно. А девчонку… — Прикусив губу, он как будто задумался на мгновение. — Она слишком много видела. Она знает, что именно мы ищем… — Взглянув на побледневшую Гейл, он с глумливой отеческой лаской потрепал ее по щеке. — Испугалась, крошка? Ну, ну, не надо… Обещаю, все закончится быстро и безболезненно, ты даже ничего не почувствуешь… Наверное. — Он многозначительно подмигнул своим раздухарившимся подручным, и те азартно захохотали, обмениваясь понимающими ухмылками. Гейл содрогнулась…

— Перстень, который хранился в музее — не единственный, ты же сам мне об этом говорил, Спарки… — медленно, с трудом переводя дыхание, сквозь зубы процедил Антиплащ. — Существует и другой… в особняке Хаксли…

— Дьявол! И что? Ты мне его оттуда достанешь, что ли?

— Идиот! Посмотри на каминную полку! Эта девчонка на самом деле может оказаться куда полезнее, чем ты думаешь!

Коротышка — Спарки — быстро обернулся, скользнул цепким взглядом по кубкам и наградам, стоящим над камином, прочитал пару-тройку бросающихся в глаза золотистых надписей. Верхняя губа его слегка приподнялась, обнажая мелкие, совершенно желтые мышиные зубки — он ощерился, будто гончая, внезапно почуявшая свежий и теплый след.

— «Дилон Хаксли»… Ты хочешь сказать, что это — тот самый Хаксли? Владелец Шкатулки?

— Владелец — Роберт. А этот Дилон — его сын.

— А девчонка, выходит, тоже родственница?

— Будущая. — Антиплащ усмехнулся — не менее паскудно и мерзко, чем до того — черные кожаные ребята. — Она — невеста Дилона, понял?

— О, черт! Ты уверен? — Коротышка смерил Гейл каким-то брезгливо-оценивающим, очень обидным для нее взглядом. — Да неужели? Но это меняет дело…

— Вот именно. По-твоему, оба Хаксли не согласятся обменять эту маленькую милашку на какой-то паршивый золотой перстенек?

— Может быть, и согласятся…

— Тогда на кой черт тебе сдался мой экземпляр?

Коротышка расхохотался.

— Ах, вот к чему ты клонишь! Хочешь продать нам девчонку — за Перстень? Ничего не выйдет! Согласятся Хаксли на сделку, или нет — пока неизвестно, а вот твой Перстень явно где-то неподалеку, печенкой чую… Впрочем, — он пошевелил пальцами в воздухе, — кое в чем ты все-таки прав. И, если ты твердо решил Перстень мне не отдавать… а у нас теперь есть, так сказать, запасной вариант… то на черта мне и дальше с тобой возиться? Копчик! — Он повелительно кивнул одному из кожаных парней. — Давай заканчивать этот балаган… В прорубь его, живо!

— Стойте! — Лицо Антиплаща, и без того не радующее глаз свежестью красок, стало совершенно серым: видимо, такого поворота дел он не ожидал. — Я… отдам тебе Перстень, Спарки... если в обмен ты обещаешь сохранить мне жизнь.

— В самом деле? Припекло, значит? Заюлил, как червяк на сковородке? Ну-ну. — Спарки смотрел с нескрываемым презрением. «И вот с этакой мразью я вынужден иметь дела!» — было выразительно написано у него на лице. — Ну и где он, этот твой Перстень, э?

— Тут… недалеко. Я закопал его в сугробе на берегу озера.

— Правда? А какого дьявола, собственно, я должен тебе верить?

— Ты, конечно, можешь мне и не верить, — хрипло сказал Антиплащ. — Но что тебе мешает самому убедиться в моих словах? Послать к озеру одного из твоих… барбосов?

— И ты готов показать мне тайник?

— Я… — Антиплащ быстро облизнул губы. — Да, готов.

— Вот оно что… — Спарки долго молчал. Молчание это было тяжелое и зловещее, нависшее над головой, будто готовая вот-вот рухнуть бетонная плита; видимо, коротышке требовалось время, чтобы поразмыслить над сделанным предложением и взвесить все «за» и «против». Доверять Антиплащу у него оснований не было… но и абсолютно не верить — тоже; в конце концов, Антиплащ был сейчас не в том положении, чтобы ставить свои условия. — Ладно. — Хитро поглядывая на Антиплаща, Спарки провел по губам пухлым волосатым пальцем. — В конце концов, много времени это не займет… Копчик, Кекс, возьмите этого придурка под белы рученьки и отыщите тайник. Только будьте осторожны, держите его на пушке — он хоть и еле на ногах стоит, а бдительности терять все же не следует. И вот еще что. — Он поманил пальцем одного из своих парней и что-то шепнул ему на ухо. — Понял, Кекс? Тогда вперёд!.. А мы с Гастоном пока покараулим девчонку…

Антиплащ едва успел накинуть на плечи подвернувшуюся в прихожей старую куртку, как Кекс и Копчик вытолкнули его из дома.

Было, должно быть, около часа ночи. Снегопад давно прекратился, и даже тучи над головой почти разошлись, открывая глубокий холодный простор звездной бездны; с темных небес на застывшую землю нагло пялилась полная луна. Ветер стих, но крепкий морозный воздух обжигал легкие, а голова (то ли благодаря, то ли вопреки) действию лекарств, казалась набитой ватой; руки Антиплащу освободили, но и Кекс, и Копчик были при оружии — и по тому, как легко и непринужденно они держались за пистолеты, приходилось сделать неутешительный вывод, что обращаться с пушками они во всяком случае умеют.

— Ну, — коротко рыкнул Кекс. — И где твой тайник?

Копчик молчал, тяжело цедил воздух ртом: нос у него распух и еще кровоточил после меткого удара, нанесенного ему ножкой стула, но колючая ненависть, сквозящая во взгляде, ясно давала понять, что уж он-то при случае не преминет припомнить обидчику свое увечье… Антиплащ огляделся. В голове его было пусто; никакого подходящего плана спасения он пока не составил, но топтаться на месте и тянуть время бесконечно было нельзя… Домик отстоял от берега озера ярдов на пятьдесят; чуть поодаль, у кромки неверного февральского льда, в призрачном лунном свете виднелась темная приземистая постройка: не то покосившийся амбар, не то старый лодочный сарай…

То, что надо.

— Туда, — Антиплащ кивком указал на маячившее в отдалении строение. Его конвоиры переглянулись, но возражать не стали — там, на берегу, было гораздо ближе к проруби, в которой они после всего этого спектакля намеревались Антиплаща утопить. По дорожке, заметенной снегом, запрыгал желтый луч фонарика — и вскоре уперся в угольно-черную, обледеневшую и обросшую сосульками стену хибарки. Это действительно был небольшой, потрепанный непогодой сараюшко, в котором, по-видимому, когда-то хранился нехитрый лодочный инвентарь — теперь же забытый и заброшенный за ненадобностью, слишком малогабаритный для той солидной навороченной посудины, которую семейство Хаксли именовало «прогулочным катером».

С трудом укрощая приступ надсадного кашля, Антиплащ оперся плечом о скрипнувшую деревянную дверцу — и, утирая лицо рукавом куртки, указал на сугроб под стеной сарая.

— Здесь.

— Ну? — Копчик подтолкнул его пистолетом в спину. Превозмогая головокружение, Антиплащ наклонился и принялся разгребать снег в указанном месте. Хорошо, что в карманах куртки нашлись старые дырявые перчатки — хотя и в них тут же набились холодные влажные комья, и без того озябшие антиплащовские руки заледенели до негнущегося состояния: он с трудом заставил себя пошевелить пальцами, чтобы вернуть им хоть какую-никакую чувствительность.

— Дайте фонарик… Ни черта не видно.

Но Копчик, нависший над Антиплащом, вовсе не желал доверять пленнику такой нежный инструмент; он сам наклонился и посветил фонариком в обширное чрево сугроба, в разрытую Антиплащом яму, явно рассчитывая увидеть там завернутое в тряпицу сокровище… Как бы не так! В мгновение ока Антиплащ развернулся, схватил его за кисть руки и резко ее вывернул — и яркий луч света прямой наводкой угодил Копчику в глаза.

Ослепленный, он зажмурился на мгновение — и тут же получил оглушительный удар кулаком в и без того несчастный, раздавленный, расквашенный нос… Боль была настолько резкой и нестерпимой (и, главное — неожиданной!), что бедолага с хрипом повалился в сугроб; прежде, чем Кекс, стоявший в двух шагах позади, успел сообразить, что, собственно, происходит, Антиплащ схватил пистолет, выпавший из разжавшихся пальцев Копчика, и направил его — снизу вверх — Кексу в живот.

— Бросай оружие, живо! Иначе я отстрелю тебе… сам знаешь что! Я псих, ты меня знаешь, два раза шутить не буду! Ну?!

Кекс обомлел. Если он сейчас с перепугу нажмет на курок, промелькнуло в голове Антиплаща, все пропало! Он как пить дать меня продырявит — с такого-то расстояния! — да и выстрел наверняка услышат в доме… Но Кекс был слишком напуган и ошеломлен внезапностью нападения, чтобы рассуждать адекватно. Он был настолько уверен в том, что пленника, больного и ослабевшего, им с Копчиком нечего опасаться, что мгновенный поворот сюжета застал его врасплох, и умные его пальцы — скорее при участии спинного мозга, нежели головного — разжались как-то сами собой…

Пистолет тяжело упал в снег.

— В сарай, — глухо, сквозь зубы, борясь с мучительно щекочущим горло кашлем, процедил Антиплащ. — Оба!

Кекс отшатнулся. То ли он попросту смалодушничал, оставшись с противником один на один, то ли был наслышан об Антиплаще такого, что не считал разумным сопротивляться — но он покорно попятился по направлению к хибарке. По-прежнему держа его на мушке, Антиплащ кивнул ему в сторону Копчика, который, постанывая, все еще неуклюже возился в снегу — и, не смея спорить с пистолетом, подхватив своего увесистого дружка подмышки, Кекс волоком подтащил его к щелястой двери халупы. Она закрывалась на обыкновенный ржавый крючок; внутри было темно и пусто, валялись на дощатом полу грязные бутылки и жестяные банки, зимовала в углу пустая канистра, робко и без надежды на взаимность прижимаясь к перевернутому ведру, навылет раненному в днище… Номер «люкс» деревенского масштаба, хе-хе. Под дулом пистолета Кекс послушно ввалился внутрь и, втащив за собой полуоглушенного Копчика, уронил его на промерзший пол. Антиплащ торопливо захлопнул за ними дверь и накинул крючок.

Потом, в очередной раз откашлявшись, огляделся и вложил в металлические скобы черенок найденной неподалеку лопаты — в качестве засова.

Вот так-то, обормоты! А теперь…

Он поднял голову и — сквозь назойливый шум в ушах — прислушался. Ему показалось, что он различает пока еще далекий, но отчетливо разносящийся в морозном воздухе шум мотора подъезжающего автомобиля…

* * *

— …итак, «Радио Любовь»… пш-ш… ш-ш-с-с… снова с вами! Счастливый брак — это тот, где… пш-ш-ш… ш-ш-ш-ш… обитают винторогие козлы, и… шшш-ш-ш… с-с-с-с… надо менять хотя бы раз в месяц, потому что они могут быть запачканы… ш-с-с-ш-ш… бурными радостями супружества. Итак, начинаем нашу викторину! Первый вопрос… ш-ш-с-с-с…

Протянув руку, Дилон Хаксли с раздражением выключил магнитолу. По всем частотам одно и то же! Даже радио в этой глуши не работает толком!

Дилон и без того пребывал сегодня в прескверном настроении: после трудной неровной тренировки, после этой нелепой неудачи при игре в рулетку, после ожидаемо неприятного разговора с отцом… («Ты слишком легкомысленно ведешь себя, Дилон! Это… недопустимо для человека, который в скором будущем займет кресло главы крупной корпорации. Пора бы тебе уже наконец взяться за ум! Я начинаю думать, что, когда мне настанет время удалиться от дел, мне придется искать себе на замену более… подходящего человека, нежели ты»). Более подходящего человека, ну надо же! Да разве Дилон виноват в том, что на этот раз удача так подло и основательно от него отвернулась? Этот досадный проигрыш в казино… и не один… целая череда проигрышей кого угодно выбьет из колеи! Ну и что? Это, в конце концов, всего лишь временные затруднения, не повезло сегодня — повезет завтра, как отец не может этого понять… Но до тех пор, пока ему не повезет, Дилон остается практически на мели, а старый жмот никак не хочет поддержать финансово любимого сына, мотивируя это тем, что, видите ли, подобная ситуация повторяется далеко не впервые…

И где теперь, спрашивается, взять бабки на предстоящую свадьбу? Где теперь вообще взять бабки, а?

Деньги — странная штука: то они начинают кончаться, то кончают начинаться…

Если папаша в припадке недовольства и в самом деле уволит Дилона с должности топ-менеджера (чисто номинальной) одной из своих фирм, то, что же, Дилону в таком случае придется идти работать? Он, наследник компаний и многомиллионного состояния Роберта Хаксли, должен будет по восемь часов в день горбатиться клерком в каком-нибудь душном занюханном офисе?! А как же тогда бейсбол?..

Дилон с досадой хлопнул ладонями по рулю.

Гейл, конечно, девушка славная и симпатичная, но, черт возьми, абсолютная бесприданница. Впрочем, папаше она нравится — нравится ее спокойный, домашний характер, нравится ее привязчивость и верность; он уверен, что именно такая пусть неотесанная, но скромная и не привыкшая транжирить деньги жена и нужна его непутевому безалаберному сыночку. Что ж, может быть, он и прав… По крайней мере, Гейл не из тех, кто любит совать нос в дела своего мужа и как-то ограничивать его свободу — а раз так…

«Рендж ровер» в очередной раз занесло на скользкой дороге. Одно из колес мощно налетело на ледяной ухаб — и джип подпрыгнул, взбрыкнув задом, точно испуганная лошадь; Дилон, обливаясь холодным потом, отчаянно вывернул руль, стараясь выровнять машину…

Какая-то неопознанная фигура, выскочившая из лесу на дорогу, внезапно попала в свет фар — темный бесформенный человеческий силуэт; Дилон едва успел ударить по тормозам. «Рендж ровер» протащило несколько метров юзом и развернуло боком; Дилон от души выругался сквозь зубы. Что за черт?.. Какая нелегкая вынесла на дорогу этого идиота?! Откуда он вообще тут взялся — ночью, ни с того ни с сего, посреди леса? Кто он такой — какой-нибудь заблудившийся дачник? Пропавший без вести и окончательно одичавший турист? Йети? Или — кто?

Через секунду он получил ответ на свой вопрос.

Потому что дверца со стороны пассажирского сиденья распахнулась, и в лицо Дилона уставился круглый ослепляющий глаз фонарика. В кабину протиснулся загадочный незнакомец — и вместе с ним в тесный автомобильный салон ворвались ночь, темнота, тревога и бодрящий февральский морозец…

— А! Так, значит, вы и есть… крокодил?

Дилон оторопел.

Даже не от бредового вопроса — а от того, что на незваном госте была надета его, Дилона, старая выцветшая болоньевая куртка, сосланная в загородный дом за немодность и ненадобность; как она могла оказаться на плечах этого взявшегося из ниоткуда ночного бродяги, выскочившего из леса, точно чертик из коробочки? Или это — на самом деле совсем другая куртка, только очень похожая?..

С точно на том же месте оторванной пуговицей и вырванном из бокового кармана клочком ткани?

— Что за… К-кто вы такой? — прошептал Дилон. Он был слишком ошеломлен происходящим и застигнут врасплох, чтобы рассуждать логически… чтобы вообще хоть как-то рассуждать. На секунду ему показалось, что он спит — и видит дурацкий и нелепый, но в то же время достаточно пугающий сон.

Незнакомец отрывисто усмехнулся.

— Неважно, кто я такой. Достаточно того, что я знаю, кто вы такой… Вы — Дилон Хаксли, верно?

— Да, но…

— Слушайте меня. — Незнакомец явно был настроен решительно: тон его был категоричен и резок, и не терпел возражений. — В вашем доме — в том, что на берегу озера — бандиты. Четверо. Двоих я запер в старом лодочном сарае на берегу, не знаю только, надолго ли… Но, во всяком случае, в доме остаются еще двое — наиболее опасные. Они вооружены. Впрочем, совместными усилиями, я полагаю, мы все-таки сумеем с ними справиться… — Конец его фразы прервался приступом кашля; уткнув лицо в рукав куртки, он искоса взглянул на Дилона — скорее властно и требовательно, чем вопросительно. — Про оружие не спрашиваю… но хотя бы молоток у вас в машине есть?

Молоток?! Дилон молчал. Ворох новостей, внезапно обрушившийся на его голову, точно снежный ком с крыши, был слишком неожиданным.

— Ч… что? Бандиты? Вооружены? А где…

— Гейл? Они взяли ее в заложницы. Они знают, что она — ваша невеста.

— В заложницы? — Дилон наконец-то пришел в себя. И разозлился — ну что за идиотский розыгрыш, в самом-то деле! — Да кто вы такой, в конце-то концов? С какой стати я должен вам верить?! Откуда вы знаете Гейл?

— Она вытащила меня из сугроба, когда… Впрочем, неважно! Нет времени на пустую болтовню. Едем, скорее! Впрочем, машину лучше оставить за поворотом, чтобы не афишировать наше присутствие, а потом…

— Нет уж, погодите! Если все это — действительно правда, то… — Дилону вдруг стало страшно. Что это за бродяга? Откуда он знает Гейл? Почему у него на плечах его, Дилона, старая куртка?! Что, если в доме действительно бандиты — а его, Дилона, богатенького папенькиного сыночка, просто-напросто таким нехитрым способом хотят заманить в ловушку? Но в таком случае…

— Ч-черт возьми, — запинаясь, пробормотал он, — сбавьте обороты, а? Какие бандиты, к-какая заложница?.. Я должен во всём разобраться, в конце-то концов… прояснить ситуацию… И вообще, надо обратиться в полицию!

— Я же говорю — нет времени! — тяжело дыша, процедил незнакомец. — Ближайший полицейский участок — в Мэнор-хилл, это двадцать миль туда, и двадцать обратно! А мне надо вернуться в дом — немедленно! Я там оставил кое-какую вещицу, и не хочу, чтобы ею завладели копы или, что еще хуже, эта поганая сволочная банда. Если они ее найдут, я за жизнь вашей косорукой докторши не дам и ломаного гроша. — Без спроса протянув бледную лапу к бардачку, он открыл дверцу и принялся бесцеремонно шарить внутри, подсвечивая себе фонариком. — Черт, есть у вас аптечка? А в ней — что-нибудь жаропонижающее и обезболивающее?

— Сам ты бандит! — тихо, сквозь зубы, борясь с накатывающейся истерикой, сказал Дилон. — Убирайся к черту!

Незнакомец недоуменно оглянулся.

— Что?

— Убирайся, вот что! Вон из моей машины! Не знаю, правда ли все то, о чем ты мне тут наболтал, но… как бы там ни было, я сейчас же еду в полицию! Я не собираюсь выслушивать бредни какого-то психа, который… который украл из моего дома мою же собственную куртку! Не знаю, что за чертовщина тут происходит, но, но… во всяком случае, с этим делом должны разбираться копы, понятно?!..

Незнакомец перестал шарить в бардачке и, повернув голову, посмотрел на Дилона. Он, казалось, удивился — но только на секунду. Его серые глаза, смотревшие из-под шапки светлых всклокоченных волос, внезапно стали такими тоскливыми, усталыми и все понимающими, что Дилону под этим взглядом окончательно сделалось не по себе.

— А, — спокойно, совершенно безо всяких эмоций произнес незнакомец. — Струсил, крокодил? А как же твоя невеста? Ты даже не хочешь узнать, что с ней? Так и оставишь ее в лапах этих законченных отморозков, да? Кто знает, что может прийти в голову этим извращенцам…

— Пошел к черту! Бичара* проклятый! — прохрипел Дилон. Рука его нащупала тяжелый гаечный ключ в пластиковом кармашке на внутренней стороне дверцы; судорожно сжав его в ладони, потной от волнения и страха, он резко замахнулся и…

Незваный гость не стал дожидаться удара — отшатнулся и, сотрясаясь в очередном приступе кашля, выпрыгнул на дорогу; Дилон торопливо захлопнул дверцу и, заблокировав её, дал по газам… Псих ненормальный! Нахал! Грабитель! Не-е-ет, это дело определенно для полиции!.. Взревывая, как раздраженный тигр, «Рендж ровер», зарываясь в снег, развернулся на дороге и, разбрасывая из-под колес темные комья, рванул обратно, по направлению к Мэнор-хилл… подпрыгнул на ухабе, будто в панике удирающий заяц, и через полминуты бесследно растворился в холодной ночной дали…

Антиплащ, отдышавшись, несколько секунд смотрел ему вслед. Почему-то ему до сих пор казалось, что Дилон Хаксли проявит бо́льшее участие к судьбе своей невесты, хотя… стоило ли ожидать чего-то иного от этого самовлюбленного избалованного крокодила? Следовало предполагать, что он в решительный момент психанет с перепугу и предпочтет спрятаться за крепкие надежные спины наших доблестных полисменов. И как только Гейл выходит замуж за этого мистера Чуть Что Наложу в Штаны?.. Ладно! Дело, всяком случае, надо закончить до появления копов. А это… Час до участка, еще час — на обратную дорогу (если, конечно, машина не застрянет где-нибудь в сугробе) — значит, в лучшем случае полиция будет здесь к утру…

Антиплащ повернулся и, съежившись — действие лекарств, по-видимому, заканчивалось, и его вновь начинало трясти в неодолимом ознобе, — втянув голову в плечи и всунув озябшие руки глубоко в карманы злополучной куртки, побрел обратно к дому.

____________________

* Бичара (бич) — бродяга. Английское выражение to be on the beach (буквально — «находиться на берегу») означает «разориться».

Связанная и с кляпом во рту, Гейл лежала на кровати в небольшой спаленке — темной и холодной, единственным широким окном выходящей в сад, — и смотрела в стену. Что-то таинственно поскрипывало в ночном доме, бурчала в трубах вода, невозмутимо тикали под потолком невидимые часы, едва слышно скреблась за стеной мышь, обустраивая свое крохотное уютное гнездышко…

В гостиной, за тонкой стенкой, по-прежнему продолжался обыск: слышались шаги и хриплые возгласы, падали на пол какие-то предметы, рвалась ткань, шелестела бумага — но, по-прежнему искали Гастон и Спарки злополучный Перстень, или просто желали поживиться чем бог пошлет, Гейл не знала. Ее до сих пор передергивало при воспоминании о бесцеремонных липких лапах Гастона, которыми он успел вдоволь ее потискать — прежде чем приволок Гейл в спаленку и повалил на кровать; и глазки у него при этом были сладкие и сальненькие, точно два кусочка растопленного масла… К счастью, Спарки был настроен категорично:

— Не время развлекаться. Пока мы не раздобудем хотя бы один из Перстней, девчонка нам нужна… А Хаксли могут и отказаться от сделки, если ты, урод, попортишь товар. Если Кекс с Копчиком принесут антиплащовский Перстень, тогда — дело другое… А пока запри ее понадежнее, нечего ей тут рыдать и действовать нам на нервы.

И вот теперь Гейл, как обреченная на заклание овца, лежала на мягком покрывале двуспальной кровати в почти полной темноте (комната освещалась лишь призрачным лунным светом, проникавшим в окно) и безуспешно пыталась сдержать горькие слезы — не столько даже ужаса и отчаяния, сколько нестерпимой обиды от такой циничной житейской несправедливости. Ну неужели действительно — все добрые деяния наказуемы, да еще так жестоко? Неужели ее недолгое и неважнецкое земное существование закончится теперь так гнусно и нелепо, по ее же собственной непроходимой глупости — только из-за того, что ее угораздило спасти жизнь какому-то закоренелому мерзавцу? Который при первой же возможности, выручая собственную шкуру, поспешил продать Гейл с потрохами в полную власть таких же конченных отморозков, как и он сам…

Если бы она только знала… Если бы…

Но теперь было поздно раскаиваться в совершенной глупости и горячо обещать, что она больше никогда… вот никогда-никогда не будет ни во что вмешиваться! Всегда будет отворачиваться, проходя мимо страждущих и взывающих о помощи и делать лицо кирпичом… никогда не подаст руку упавшему и не бросит утопающему спасательный круг… никогда никого не выручит из беды и не одолжит денег до получки… если, конечно, вообще останется в живых после сегодняшней ночи. В белесом лунном свете ей были видны выцветшие легкомысленные розочки на обоях — днем веселенькие, светло-зеленоватые, сейчас они казались бесцветными серыми призраками самих себя и представлялись Гейл сотканными из пепла — бледное отражение того скорбного пожарища, что образовалось, как бесплодный солончак, в ее измученной опустошенной душе.

…Царапанье за стеной стало громче, и Гейл внезапно поняла, что оно доносится от двери черного хода, к которому примыкала спаленка; и впервые ей пришла в голову мысль, что мыши, возможно, здесь вовсе и ни при чем. Тонкая проволочка скреблась в недрах дверного замка (французского, между прочим, «повышенной надежности», как хвастался Дилон), и вот наконец поднимаемая отмычкой собачка едва слышно щелкнула… Кто это? Может быть… Дилон? Сердце Гейл подпрыгнуло к горлу в нахлынувшей волне сумасшедшей надежды…

Шаги в коридоре — тихие, осторожные. Тишина. Негромкий поворот дверного замочка — и неясный темный силуэт, бесшумно проскользнувший в комнатку… Дилон?! Гейл привскочила — и тут же упала обратно, пронзенная, как смертоносной стрелой, жгучим разочарованием, перерастающим в ужас.

Это был не Дилон. По тяжелому свистящему дыханию и сдержанному покашливанию Гейл тотчас опознала в вошедшем проклятого Дирка… вернее, совсем не Дирка.

Антиплаща.

Откуда он здесь взялся? Он же, кажется, отправился показывать своим конвоирам несуществующий «тайник»? Гейл едва сумела сдержать стон отчаяния и смертной тоски — последний агонизирующий порыв загнанной в угол жертвы. Но вошедшего шорох в темноте явно напугал: тихо выругавшись сквозь зубы, он на мгновение включил фонарик.

Во вспышке света Гейл увидела, что он стоит посреди спальни, держа в одной руке фонарик, а в другой — большой нож с широким лезвием, которым миссис Поттер обыкновенно чистила рыбу; нож этот всегда был воткнут в щель забора во дворе возле разделочного стола. А теперь… теперь этим ножом явившийся из ночи отпетый уголовник выпотрошит ее, Гейл, как свежепойманную плотвичку — только потому, что она прошлым вечером имела несчастье увидеть у него в руках этот трижды проклятый Перстень…

Гейл, наверно, завизжала бы от ужаса, если бы могла.

Она зажмурилась — но все равно слышала, как медленно и неумолимо он к ней подходит, как негромко поскрипывают половицы под его осторожными крадущимися шагами. Горячая (в самом прямом смысле!) рука легла ей на основание шеи — и она сжалась, мучительно ожидая, когда острое смертоносное лезвие ножа вонзится ей в бок…

Чужая рука легонько потрясла ее за плечо.

— Тс-с! Тише! Слышите, Гейл? Я вас сейчас освобожу, если вы обещаете мне сидеть тихо и не делать никаких глупостей.

Гейл молчала — просто потому, что от неожиданности у нее перехватило дыхание. Лезвие ножа прошло где-то совсем рядом с ее рукой — и она почувствовала, как ослабли путы. Дирк (нет, нет, Антиплащ!) перерезал широкую полосу, закрывающую ее лицо, и вынул из ее сведенных судорогой челюстей осточертевший кляп; Гейл наконец-то смогла свободно перевести дух. Выяснилось, что язык её тоже практически вышел из повиновения:

— Я… я-я… В-вы… Сп… спс…

— Ладно, ладно, не за что. И — потише! — Он приложил палец к губам. — Здесь очень тонкие стены.

— А г-где…

— Эти гуманоиды? Сидят в лодочном сарае. Кстати, о гуманоидах — я только что имел неудовольствие созерцать тет-а-тет вашего крокодила.

— Д-дилона?! Он…

— Усвистал за полицией. Не думаю, что стоит ждать его обратно раньше рассвета, так что придется вам пока довольствоваться моим неприятным обществом. — Он язвительно усмехнулся, видимо, заметив отразившееся на ее лице разочарование. — Кстати, вы не подумайте, что я вернулся сюда из-за того, что меня внезапно одолела совесть, благородство, отвага, рыцарские чувства и прочая сентиментальная чушь. Я просто хочу забрать кое-какую вещицу, оставшуюся в гостиной.

— П-перстень?

— Он самый. Эти уроды, надеюсь, его еще не нашли? Впрочем, если бы нашли, то не стали бы с вами церемониться…

— Я знаю, — слабым голосом сказала Гейл. — Вы спрятали его в голову лося?

Потирая раненную руку, он покосился на неё с удивлением.

— Какого лося?

— Который висит в гостиной…

— Знаете, я от ваших вопросов сам начинаю чувствовать себя лосем… Нет, бедное животное тут абсолютно ни при чем. Черт! — Он глухо закашлялся, закрывая лицо рукавом. — Проклятый кашель…

— Я…

— Тихо! — Он замер и насторожился, чуть наклонив голову к плечу. Спросил одними губами: — Вы ничего не слышите?

Гейл напрягла слух — и поняла, что действительно ничего не слышит. Шорохи и нездоровая суета за стенкой, в гостиной, внезапно стихли — чем там были заняты Спарки и Гастон? Может быть, они тоже насторожились, услыхав в соседней комнате сдержанный антиплащовский кашель — и теперь пытались угадать, что происходит? Видимо, Антиплащу пришла в голову та же мысль — он живо подскочил к двери и запер ее на задвижку.

И вовремя! Дверная ручка бешено задергалась под чьим-то мощным напором, словно в конвульсивном припадке; из коридора донесся взволнованный бычий рев Гастона:

— Босс! Она заперта! Дверь заперта! Изнутри!

— Ломай ее, живо! — просипел в ответ коротышка. Дверь затрещала и затряслась под отчаянными ударами; казалось, в нее бьют массивным, окованным сталью средневековым тараном. Вот-вот тонкая филенка, не выдержав зверского избиения, отдаст богу душу… Гейл окостенела от ужаса. У нападающих — дубинки и пистолеты, а у них — только фонарик, да тупой «рыбный» нож, которым сподручно разве что сделать себе с отчаяния харакири… Антиплащ будто прочитал ее мысли: метнулся через комнату к окну, выдернул шпингалет и, распахнув навстречу ночному морозу широкие створы, вспрыгнул на подоконник.

Гейл кинулась за ним.

— Нет! — Обернувшись на мгновение, он оттолкнул ее от окна с такой силой, что она едва не упала. — Под кровать, быстро! Ну?!

Гейл попятилась… Как же так, он опять готов ее бросить? И оставить на растерзание этим жадным шакалам?! Но Антиплащ, на секунду выскочив в сугроб под окном, тут же, стряхивая с сапог снег, взобрался обратно; грубо схватил Гейл за руку и потащил за собой — на пол, в темное подбрюшье двуспального чудовища, в пыльное подкроватное царство, спрятанное от нескромных взоров краями тяжелого покрывала, которое спасительно свешивалось почти до самого пола.

И Гейл повиновалась. Быстро, молча и без вопросов, на которые, собственно, и не было времени. К тому же ей почему-то казалось, что Антиплащ во всяком случае знает, что делает. Он уже сообразил какой-то план…

С леденящим кровь треском дверной замок приказал долго жить… В комнату ворвался Гастон, вернее, ворвались его грязные сапоги, которые были видны Гейл в щель между полом и краем покрывала — они остановились так близко от кровати, что Гейл могла бы дотронуться до них пальцем, если бы захотела. Ее рука все еще утопала в широкой ладони Антиплаща; от волнения он с такой силой, видимо, неосознанно, стиснул ее запястье, что ей стало больно. Рука эта, потная и горячечная, ощутимо дрогнула — и внезапно Гейл с ужасом поняла, что он опять мучительно пытается подавить приступ кашля…

Господи, только не сейчас!

Впрочем, Гастону некогда было смотреть под ноги — вниманием его сразу же завладело открытое окно; он бросился к подоконнику и, конечно, увидел внизу, под окном, примятый сугроб…

— Босс! Она сбежала! Девчонка сбежала!

— Дьявол! — Сиплый голос коротышки дрогнул от ярости. — Надо обыскать двор, сейчас же! Она не могла далеко уйти! Скорее, бежим! Черт, где пропали эти идиоты…

Сапоги Гастона протопали мимо кровати к выходу и дальше — в коридор; хлопнула входная дверь, и по дому резким холодным толчком промчался мгновенный сквозняк. Антиплащ выкатился из-под кровати и согнулся возле стены в неодолимом приступе кашля.

— Быстрее! Они ушли. Надо запереть все двери и окна… Да шевелитесь же! Так… А теперь — в гостиную, живо!..

…Нет, это была уже не гостиная; это был морг, набитый трупами изувеченной мебели: выпотрошенными полками, вспоротыми подушками, расчлененными стульями и креслами с взрезанной обивкой, вывернутыми наружу интимными внутренностями шкафов и нагим обезглавленным торшером. Сорваны были тяжелые шторы, и награды Дилона боязливо раскатились по углам, и валялись на полу книги, выброшенные со стеллажа, и содержимое ящиков стола было щедро рассыпано по комнате — лишь на столике у изголовья дивана, как последнее напоминание о канувшем в забвение уютном вечере, все еще испуганно жались друг к другу две позабытые кружки с молоком… Антиплащ бросился к ним, будто умирающий от жажды пустынник, и схватил одну из кружек; вытряхнул на ладонь три таблетки из стоявшей рядом баночки с лекарством и, разом кинув их в рот, принялся жадно глотать остывшее молоко…

И — неожиданно! — в кружке, перекатываясь, что-то негромко звякнуло.

Перстень!

— Так значит, — тихо сказала потрясенная Гейл, — он так и был тут все время? В кружке с молоком?

— Видите ли, я рассчитывал на то, что мерзкое холодное молоко с пенками наших бравых ребят вряд ли заинтересует, — небрежно, через плечо, заметил Антиплащ. Он вынул из кружки Перстень, вытер злосчастную безделку краем скатерти и опустил ее в карман. Бросил на Гейл быстрый взгляд. — Ну, что вы стоите и хлопаете глазами, как девица на смотринах? Одевайтесь, и потеплее! Нам надо идти…

— Идти? Куда? Зачем? — Гейл беспомощно осмотрелась. — Разве теперь… Почему нам нельзя остаться здесь? И дождаться Дилона… и полицию?

Антиплащ ответил ей из прихожей, где уже натягивал поверх своей потрепанной водолазки старый шерстяной свитер:

— Потому что, во-первых, моя дорогая, эти шустрые субчики сейчас найдут и выпустят на волю тех двоих кретинов, которых я запер в сарае — а я, к сожалению, не супермен, и не могу одним пальцем справиться с четырьмя вооруженными головорезами. Вы думаете, им составит труда высадить в доме двери или разбить поленом эти игрушечные стекла? А во-вторых, у меня, признаться, нет ни малейшего желания встречаться с полицией… да и с вашим непроходимым крокодилом — тоже. Впрочем, вы-то, конечно, можете оставаться здесь сколько угодно и гадать на кофейной гуще, кто первым из этой публики до вас доберется…

Гейл молчала. Остаться в доме — и ждать, когда сюда вновь ворвутся четверо обозленных на весь свет отмороженных громил? Или — идти ночью… в лес… в компании с каким-то мутным уголовником, который может закопать ее в сугробе с той же легкостью и без малейших угрызений совести, как и бездушно-индифферентный Спарки?.. Ну уж нет!

— Какой здесь ближайший населенный пункт? — отрывисто спросил Антиплащ. — Мэнор-хилл?

— Д-да… Еще Орменвилль. Но он в другой стороне.

— А до станции — пять миль?

— Да. Если идти вдоль дороги.

— Ладно. Спасибо за информацию. — Он шагнул к двери. — Прощайте!

— Стойте! — Она судорожно схватила свою куртку. — Я с вами!

— А, — он, казалось, нисколько не удивился. — Вижу, вы все-таки меня поняли. Хорошо. Сдается мне, эти добры молодцы не пешком сюда пришли с другой стороны озера, а раз так… Уговор — не отставать! Поняли?

— Д-да…

— Отлично. — Он опустил руку за пазуху и, к ужасу Гейл, добыл оттуда черный тяжелый «кольт» 45-го калибра. Взвел курок и, прислушиваясь, осторожно повернул ключ в замке входной двери. — Тогда пошли…

Двор был пуст. Залит молочным светом луны. Резкие тени, протянувшиеся по снегу, превращали окружающий пейзаж в причудливую черно-белую аппликацию — и скрадывали очертания предметов, нагнетая вокруг зловещую таинственность и делая неверную призрачную перспективу двора еще более неверной и призрачной. И это не могло сослужить крадущимся вдоль стены беглецам хорошую службу…

— Ах, вот ты где, гнида! И девка здесь!

Гастон вывалился из темноты неожиданно, будто отпочковался от забора — и в руке его тоже сверкнул пистолет, и Гейл не сразу поняла, что этот огромный, вылившийся из мрака черный силуэт — действительно враг, а не диковинный клочок лунной тени от ближайшего дерева. А когда поняла, было уже поздно…

— Дирк, сзади! — крикнула Гейл. Но ее спутник едва успел обернуться.

Все произошло очень быстро.

Грянул выстрел. Антиплащ сделал шаг вперед — и тут же, прижимая руку к груди, скорчившись, тяжело рухнул на колени. Ничком, с глухим коротким стоном повалился в снег; Гейл вскрикнула от испуга…

— Готов! — победоносно гаркнул Гастон. — Сюда, ребята! Девчонка наша! — На его угрюмой квадратной роже блеснуло злобное торжество. С ликующей ухмылкой, взрывая сапожищами рыхлый снег, он отклеился от забора и, жадно растопырив руки, двинулся к Гейл.

А на тропинке, уходящей к озеру, уже виднелись в лунном свете три темных силуэта: это спешили на подмогу своему дружку коротышка Спарки и незадачливые пленники лодочного сарая — Копчик и Кекс…

Гейл попятилась.

Опять она осталась одна.

Единственный ее защитник, тот, на кого она могла (ей так хотелось верить, что может!) хоть как-то опереться, лежал теперь в сугробе — бездыханным трупом, таким же холодным, белым и бесчувственным, как снег, ставший для него и смертным ложем, и погребальным саваном…

Она видела только мерзкую ухмылку Гастона, который подходил к ней, осклабясь и широко разведя в стороны руки, словно намереваясь поиграть в забавную детскую игру в жмурки. Бежать-то Гейл, в сущности, было некуда — позади была стена, слева — забор, справа — угол двора, а впереди ее злорадно поджидал торжествующий душегуб. Она отшатнулась, прижимаясь к стене, судорожно шаря вокруг себя в поисках камня, или палки, или кирпича — хоть чего-нибудь! — но под руку ей попадался только снег, комья земли да мокрая керамическая плитка, которой были облицованы стены… И все же пальцы ее нащупали какую-то деревяшку — не то полено, не то тяжелую неоструганную доску — и она крепко сжала ее в руке, готовясь продать свою жизнь так дорого и с такими большими процентами, с какими только могла. Сейчас, вот сейчас… Пусть только эта тварь с гадкими маслеными глазками подойдет поближе…

Гастон, конечно, не мог не заметить ее жалкого «оружия» — и щербатая ухмылка, пересекавшая его лицо, стала еще шире; «Утю-тю», — с хитрецой прохрипел он, игриво маня Гейл пальцем. От злых, отчаянных слез, застилающих глаза, Гейл не видела перед собой ничего, кроме этой гнусной перекошенной рожи — и, стиснув зубы, внутренне собралась… Он был уже совсем близко от нее, в пятнадцати шагах… в десяти… в пяти… и останавливаться не собирался… переступил через распростертого в сугробе убиенного Дирка…

В мгновение ока «труп» привскочил и, обхватив Гастона за ногу, резко, изо всех сил рванул бедолагу на себя. Не ожидавший нападения Гастон с испуганным криком кувыркнулся в сугроб; Антиплащ бросился на него и, не давая супостату времени опомниться, схватил его за горло.

На какую-то секунду Гейл растерялась… Противники барахтались в снегу возле ее ног, ломая друг друга, вздымая снежную пыль и приглушенно рыча от ярости, словно парочка насмерть сцепившихся волков. Увы! Гастон вскоре оправился от неожиданности, и то преимущество, которое Антиплащ обеспечил себе внезапностью нападения, тут же сошло на нет; он был ранен, болен и потому слишком слаб, чтобы тягаться с сильным, здоровым и умелым врагом. Гейл видела, как медленно, но верно Гастон подминает его под себя, а ведь где-то совсем недалеко, за забором, были спешащие на подмогу своему дружку Спарки и сотоварищи…

Гейл размахнулась, как молотобоец в лучших традициях соревнований по забиванию свай, и изо всех сил обрушила на дерущихся полено, которое все еще держала в руках — и судя по раздавшемуся в ответ внятному шмяканью, попала аккурат по чей-то подвернувшейся голове… Вопрос только — по чьей? Ситуация менялась так непредсказуемо и стремительно, что удар мог достаться на долю отнюдь не того, кому был предназначен.

Клубок схлестнувшихся в драке тел возле ее ног как-то обмяк, и яростная возня прекратилась… До ушей Гейл донесся сдавленный страдальческий хрип — и она поняла, что кому-то там, внизу, явно приходится куда как паршиво… во всяком случае, куда паршивее, нежели ей.

— Помогите мне… — прохрипел из-под увесистой гастоновской тушки полупридавленный Антиплащ. — Рука…

Значит, она попала все-таки по Гастону! В первую секунду Гейл испугалась, что изрядно перестаралась с анестезией — но, судя по тому всхрапу, который Гастон издал, пока они с Дирком совместными усилиями перекатывали его на бок, он был вполне себе жив — хотя и основательно оглушен. Антиплащ, пошатываясь, тяжело поднялся на ноги — его опять плющило от кашля, но (к невероятному облегчению Гейл), он, несмотря ни на что, был относительно невредим и полон лихорадочной решимости продолжать представление.

Хотя поводов для оптимизма было мало.

— Спарки, — прошептала Гейл, — и эти, которые с ним… Я их видела. Они сейчас будут здесь… Они где-то на дорожке, ведущей от озера.

— Есть отсюда, со двора… другой выход?

— Через садовую калитку. Там тропинка… была. Но ее занесло снегом…

— Неважно. — Он мотнул головой. — Пошли! Скорее…

— Вы ранены, Дирк? Этот тип… в вас попал?

— Промазал, идиот… Только руку, ч-черт, придавил… Бежим!

…За садовой калиткой снег был нетронут, лежал тяжелым рыхлым покровом, в котором беглецы проваливались по колено; задняя стена сада выходила к лесу, чьи темные бастионы воздвигались в ночи зловеще и угрожающе, точно башни мрачного и молчаливого черного замка. Завернув за угол участка, Антиплащ на мгновение включил фонарик и повел им из стороны в сторону: луч света метнулся по ночному лесу, выхватывая из темноты замшелые стволы деревьев, расчерченные голубоватыми полосами сугробы и кряжистые коряги, похожие на причудливых, притаившихся в лесной тьме сказочных чудовищ. Казалось, Дирк что-то торопливо ищет…

Через секунду Гейл поняла, что́ именно.

Под высокой елью невдалеке стояли два снегохода.

— Ага. Я так и предполагал, что эти ребятушки не пешком сюда пришли от самого санатория. — Антиплащ бегом кинулся к ближайшему снегоходу. — А поскольку этих железных коней с той стороны, у дороги, не было, стоило сделать вывод, что они спрятали их где-то здесь…

Лезвием ножа он поддел крышку щитка и резким движением выворотил ее, обнажив тонкие разноцветные кишочки замка зажигания. Кажется, теперь надо было соединить провода напрямую, или сунуть в замок отвертку, или проделать еще какой-то загадочный, неведомый для непосвященных ритуал, чтобы запустить двигатель… Впрочем, у Антиплаща было иное мнение на этот счет — он бросил нож Гейл.

— Перережьте все провода, живее! А еще лучше — выдерните их к черту!

— Но…

В его серых глазах блеснуло раздражение:

— Делайте, как я говорю! Ну?!

Впрочем, Гейл уже поняла его план: пока она возилась с проводами первого снегохода, Антиплащ колдовал над щитком второго. Что́ он там делал, Гейл не знала (да, в сущности, и не хотела знать), но, чихнув пару раз, заработавший двигатель снегохода мягко взвыл — и в тот же миг сзади, из темноты, донеслись яростные многоголосые вопли…

— Они нашли Гастона, — мимоходом заметил Антиплащ. — Садитесь, едем!

— А вы… умеете управлять снегоходом? — робко спросила Гейл, забираясь на холодное кожаное сиденье позади водителя.

— Если я скажу вам, что не умею, это что-то изменит? — небрежно бросил Дирк через плечо.

— З-завидую вашему хладнокровию…

— Не думаю, что управление тут сложнее, чем управление обыкновенным мотоциклом. — Антиплащ внимательно изучал приборную панель перед собой. — Едем, едем! Держитесь за меня!

— Как держаться?..

— Нежно и страстно!

Спорить не приходилось: отбросив идиотскую стеснительность, Гейл крепко обхватила его за талию, прильнув к спутнику отчаянно и судорожно, точно к единственному и ненаглядному брату. Где-то позади раздались невнятные выкрики и хруст снега под тремя парами бегущих ног; вновь, взрезая чуткую тишину ночного леса, грохнул выстрел… В тот же миг снегоход тронулся — рывком, точно испуганная лань — и тут же резко набрал скорость; и звездная, обжигающе-холодная морозная ночь черным омутом бросилась Гейл навстречу…

* * *

Рассвет они встретили на какой-то крохотной промежуточной станции в нескольких милях от Орменвилля.

Станция была такая промежуточная, что здесь даже не имелось зала ожидания — только маленький павильончик с дюжиной деревянных скамеек, на одной из которых Гейл и Антиплащ и коротали время до первого поезда в Сен-Канар. Павильончик обогревался посредством едва теплившихся радиаторов, но уж что-что, а замерзнуть Гейл не боялась — от Дирка, сидевшего рядом, исходила ощутимая волна жара, как от хорошо прогретой печи: действие анальгетика давно закончилось, и его опять мучило удушье и неотступная лихорадка. Он дремал, кашляя и дрожа от озноба, съежившись на краю скамьи — в противоположность Гейл, которая, несмотря на невыносимую усталость, спать не могла, слишком уж она была взвинчена и взбудоражена событиями прошедшей ночи…

Ей не хотелось вспоминать все случившееся. Хотелось верить, что это был всего лишь кошмарный затянувшийся сон, который наконец-то скоро завершится. Она смертно устала — устала бояться, устала слышать угрозы и ловить на себе похотливые взгляды, устала от отчаяния и ощущения безысходности, просто физически устала от всех тревог, передряг и треволнений этой бесконечной безумной ночи. Болела голова, руки и ноги были налиты свинцом, а щеки и нос попросту онемели после сумасшедшего рывка через лес, от которого в памяти осталось только прыгающее по дороге световое пятно от фар, ледяной ветер, обжигающий лицо (хоть она и прятала его за спиной Дирка), мчащиеся назад лапы заснеженных елей, и ясное отчетливое осознание: одно неверное движение — и, не вписавшись в какой-нибудь коварный поворот, снегоход легко перевернется на полном ходу, оставив под собой лишь два раздавленных исковерканных трупа… Но крепкие руки Антиплаща надежно держали руль — и каким-то чудом все обошлось, и в конце концов они добрались почти до Орменвилля, до этой маленькой, заброшенной в лесу станции, где снегоход наконец пришлось бросить — просто потому, что топливо в баке было на исходе…

Купюры в десять долларов, которую Гейл нащупала в кармане куртки, вполне должно было хватить на два билета до Сен-Канара. Но ни медпункта, ни даже аптеки, где можно было бы купить для Дирка самое дешевенькое лекарство, на погруженной в снега лесной станции не наблюдалось, как и особенного наплыва пассажиров: только переговаривались чуть в отдалении два шальных лыжника в спортивных костюмах, да уныло бродил по перрону, временами почесываясь, одинокий бездомный пес. А возле кассы, ища затерявшуюся в кармане монету, озабоченно топтался неказистый и чернявый плюгавенький коротышка…

Гейл вздрогнула, увидев его.

Спарки?!..

— Не бойтесь, — хрипло сказал Антиплащ, от которого, по-видимому, не укрылась ее нервозность и опасливо-настороженный вид. — Они не могут знать, в каком направлении мы укатили, да и снегоходов, как ни крути, у них больше нет, так что здесь они нас не достанут… Сейчас, по крайней мере.

— А когда достанут? — устало, даже угрюмо спросила в ответ Гейл. — Им теперь известно, что я имею отношение к семейству Хаксли в целом и к этому проклятому Перстню в частности, будь он неладен… и, знаете, я как-то не могу отныне чувствовать себя в безопасности. — Она все-таки не удержалась от того, чтобы не бросить на Дирка укоризненный взгляд. — Зачем вы сказали им, что я — невеста Дилона, а? Если бы вы тогда промолчали…

— Думаете, они вас отпустили бы? — Антиплащ растянул потрескавшиеся губы в кривой усмешке. — Черта с два! Такие, как Спарки, свидетелей предпочитают не оставлять… — Чуть помедлив, он откашлялся и добавил неохотно, почти грубо, словно бы злясь на себя за собственную дурацкую откровенность: — Может быть, вас это удивит, но я всего-навсего спасал вашу шкуру, Гейл. Я знал, что они не рискнут вас убить, если будут думать, что вас еще можно каким-то образом использовать. Все-таки вы… немало для меня сделали, и я хотел… ну, как-то вас оградить, что ли. Я, знаете ли, не забываю добра, моя дорогая. Впрочем, — жестко добавил он, помолчав, — зла я не забываю все-таки дольше.

— А вам часто причиняли зло, Дирк? — спросила Гейл совсем тихо, едва шевеля губами — и это дало ему возможность ее слова не расслышать…

Кажется, он опять задремал — или сделал вид, что задремал, не желая принимать участия в разговоре, или вообще потерял сознание от жара… К платформе подкатил серебристо-стальной, длинный, точно гигантская гусеница, пригородный поезд и, скрежетнув тормозами, остановился у перрона; невнятно что-то каркнул динамик под потолком. Как было бы хорошо, мельком подумала Гейл, быстро прыгнуть сейчас в вагон и умчаться домой, к мягкому знакомому дивану и теплому пледу — и обо всем забыть, и оставить этого бледного доходягу со всеми его проблемами здесь, на безлюдной лесной станции, на холодной скамейке, без денег и без лекарств, так, чтобы он никогда-никогда отсюда не выбрался и навек исчез, как неудобный ухаб, из ее доселе гладкой и вполне налаженной жизни… Хватит с нее отзывчивости и добрых бескорыстных поступков, натерпелись! Пусть теперь кто-нибудь другой расплачивается за своё наивное «благородство», глупые неуместные порывы и не менее нелепую мягкотелость…

Вздохнув, она поднялась и, протянув руку, легонько потрясла спутника за плечо:

— Дирк! То есть, А… Антиплащ! Идемте, пора… наш поезд…

Поезд шел ровно, быстро, рассекая тонким телом заснеженный лес, точно острая игла, серебряной нитью прошивающая плотное белое полотно.

Положив подбородок на руку, Гейл смотрела, как за окном стремительно уплывает назад стена полусонных, замерших под снегом вековечных елей, подсвеченных яркой алой акварелью рассвета; ей не хотелось ни о чем думать, не хотелось ничего решать, не хотелось больше никаких хлопот и никакой ответственности — хотелось наконец добраться до постели, лечь, зарывшись лицом в подушку, натянуть на голову одеяло и хоть на несколько часов позабыть обо всем на свете. Дирк, зайдя в вагон, сразу забился в угол, съежился там, свернулся в клубочек, колючий и неприступный, словно еж — и благополучно предоставил спутницу самой себе, утонув в широком вороте старого шерстяного свитера почти по самые уши…

Гейл старалась не смотреть в его сторону. Ей было неприятно его видеть, всё, всё в нем слишком ярко и живо напоминало ей о событиях прошедшей ночи: его измятое лицо, синяки под глазами, сальные взлохмаченные волосы, грязные джинсы и рваная мокрая куртка. Она понимала, что сама выглядит сейчас не лучшим образом — и все равно мучительно боролась с желанием отсесть подальше и сделать вид, что этот потрепанный бродяга не имеет к ней, чистоплюйке Гейл Андерс, ни малейшего отношения. И почему я не оставила его там, на скамейке в жалком станционном павильончике, с неудовольствием, глядя в окно, спрашивала она себя, в конце концов, я вовсе не обязана без конца хлопотать об этом записном уголовнике и таскать его за собой, как тяжелый бесполезный балласт. Ведь был же у меня отличный шанс незаметно улизнуть…

— Жалеете, что вытащили меня из сугроба, а, Гейл? — вдруг негромко спросил Антиплащ — и бросил на неё быстрый взгляд из-под полуприкрытых воспаленных век.

— Что?.. — Гейл вздрогнула: опять, в который уже раз он как будто прочитал ее мысли — неужели она настолько не умеет их скрывать? — Я? Жалею? Как только вы можете такое говорить!

— Жалеете, жалеете, — глядя на нее, он так проницательно ухмыльнулся, что Гейл стало не по себе; к счастью, он почти тут же закашлялся и отвел глаза, уткнувшись лицом в сгиб локтя. — Если бы не я, ничего бы с вами и не приключилось, ведь правда? Сидели бы сейчас возле горящего камина с чашкой горячего кофе в руке и горя не знали… вместе с вашим крокодилом…

Гейл вспыхнула.

— Пожалуйста, перестаньте называть Дилона крокодилом! Это… это… в конце концов, это просто невежливо!

— Вполне возможно. Ну и что? Я, знаете ли, привык называть вещи своими именами… сообразно, так сказать, их внутренней сущности. К сожалению, это почему-то никогда никому не нравится… моя кошечка. — Последние два слова он произнес таким мерзким, медово-глумливым тоном, что Гейл передернуло от отвращения. Ну до чего же все-таки бесцеремонный, ёршистый, не имеющий в душе ничего святого циничный тип! Собрав в кулак всю свою интеллигентность и хладнокровие, она очень сухо, очень спокойно, с подчеркнутым достоинством произнесла:

— Вы опять… называете вещи своими именами, Дирк? Или вам просто доставляет удовольствие насмехаться над людьми?

— Вот видите, вам это тоже не пришлось по душе. — Он криво усмехнулся. — А мне казалось, что вы оцените мою откровенность и прямолинейность, дорогая Гейл…

— Вашу откровенность вы можете оставить при себе… да она тут и ни при чём — вам просто нравится меня дразнить. И потом, вам не кажется, что вы путаете искренность и прямолинейность с обыкновенным хамством?

Он промолчал, справляясь с очередным приступом кашля. Интересно, против воли подумала Гейл, если уж продолжать эту животную аналогию, то какова, так сказать, звериная сущность нашего непрошибаемого нахала? Он — стопроцентный хищник, это ясно… но какой? Волк? Койот? Лис? Пожалуй, слишком мелко… Лев? Чересчур пафосно. Скорее — оцелот или кугуар: гибкий, ловкий, бесшумный, беспощадный к выбранной жертве, могущий часами подкарауливать в засаде намеченную добычу… потрепанный такой жалкий кугуарчик, усталый и больной, с покрасневшими глазами, насморочным голосом и тяжелым булькающим дыханием…

— У вас обструкция, Дирк, — определила она машинально, невольно прислушиваясь к его хриплому свистящему кашлю. — Вам надо в больницу.

— В больницу? Вы с ума сошли? — Он взглянул на нее косо, с плохо скрытым раздражением, будто на сморозившего несусветную глупость маленького ребенка. — Ни в коем случае, Гейл! Меня там найдут…

— Кто найдет?

— Все. — Он тяжело перевел дух. — Начиная от Спарки и заканчивая полицией. Вы думаете, эти вездесущие копы уже несколько дней не горят идиотским желанием загнать меня в угол и задать парочку каверзных вопросов?

— Ах, да, вы же что-то там ограбили… И похитили этот Перстень… Что это за штука, Дирк? И почему она так нужна Спарки?

— Понятия не имею. — Он безучастно смотрел в стену.

Гейл оторопела.

— То есть… — Она взволнованно стиснула пальцы. — Вы… вы так отчаянно боролись за этот проклятый Перстень, даже не зная толком, зачем он вообще вам нужен? Но... я не понимаю... это же всего-навсего золотая побрякушка... такая мелочь, безделица... И вы вернулись в дом, к этим бандитам, рискуя в любой момент получить пулю... только из-за неё?!

— А я, по-вашему, не должен был возвращаться? — Он сердито поджал губы, словно досадуя на то, что она заставляет его отвечать на такие дурацкие вопросы. — Ну ладно... учту на будущее.

Гейл смутилась. Если бы он не вернулся... из-за Перстня, или каких-то других неведомых соображений... то для неё, Гейл Андерс, все случившееся могло бы закончиться очень, очень печально. Все могло бы закончиться совсем. И не было бы сейчас ни этого зимнего хрустального утра с прекрасным алым рассветом, ни причудливых морозных узоров на стекле, ни ритмичного умиротворяющего стука колес, ни искрящегося снежного покрова за окном, девственного и белого, как ждущий первого прикосновения карандаша чистый лист бумаги...

Она порывисто подалась вперед и коснулась его руки.

— Простите меня, Дирк. Я... я вам очень благодарна за то, что вы... вернулись.

Он вздохнул. Посмотрел в окно, где стремительным хороводом уносилась к северу бесконечная вереница взявшихся за руки заснеженных елей. Устало пожал плечами.

— Видите ли, Гейл, этот Перстень... думаю, это не просто чепуховая безделушка. Зачем-то эта вещица очень крепко понадобилась ВАОН. Да, да… — Он быстро оглянулся — но в вагоне, кроме них, были только два немолодых лыжника, сидевших далеко в противоположном конце прохода. — А вы полагали, что Спарки и эти его добры молодцы затеяли всю возню сугубо ради собственного удовольствия? Как бы не так! За их спиной стоит кое-кто покруче, и я даже имею наглость догадываться, кто именно… А, раз этот Перстень нужен ВАОН, значит, он представляет собой какую-то очень занятную штуку — и мне самому очень любопытно выяснить, какую именно. И я, клянусь, это выясню, Гейл! Верите, а?

Гейл верила. Этот выяснит. После всего произошедшего она верила, что он, если захочет, то достанет луну с неба — и, отрезав от нее кусок в качестве сувенира, зашвырнет обратно.

— Конечно, конечно, нисколько в этом не сомневаюсь… если раньше вас не скрутит хорошее такое воспаленьице легких. С обструктивным бронхитом не шутят, Дирк.

Он насупился.

— Не пойду я ни в какую больницу, я же сказал! К тому же у меня все равно нет медицинской страховки…

— А куда пойдете?

— Да какая разница! Отлежусь где-нибудь… в первый раз, что ли?

Гейл покачала головой. «Отлежусь»! Он действительно так уверен, что при тяжелом обструктивном бронхите ему удастся просто-напросто «отлежаться»? Зарывшись до ушей в одеяло в своей захламленной холостяцкой квартирке и горстями глотая обезболивающее и аспирин? Ну-ну. Почему-то её неприятно царапнула эта мысль… но она тут же отогнала ее прочь, прихлопнула, будто назойливого комара. Она, конечно, очень благодарна ему за свое спасение, но... в конце концов, ей-то какое дело до его дальнейшей судьбы? Ее это не касается — да, собственно, никоим образом и не должно касаться. Хватит с нее этой неприятной компании, пора завязывать с опасными знакомствами и порочащими ее доброе имя уголовными связями. А то, чего доброго, ее и впрямь привлекут за пособничество и «недонесение», ха, ха… Господи, ей с одним только Дилоном хватит теперь объяснений на целый месяц! При единственной мысли об этом Гейл бросило в дрожь…

* * *

В пустой квартире ее встретил яростный телефонный звонок.

Видимо, телефон надрывался уже давно, и его звонки из требовательно-настойчивых превратились в тревожно-жалобные; уронив ключи на полочку для обуви, Гейл в два шага пересекла прихожую и подняла трубку. И не узнала собственный голос, трудно и бесцветно произнесший в микрофон:

— Алло…

Это был Дилон.

— Гейл! Господи, Гейл! Слава богу!.. Ты жива?! Ты дома?! — голос его захлебывался от волнения; он, казалось не знал, плакать ему или смеяться от счастья. — А я тут, в Мэнор-хилл, звоню из участка… Я только что был на озере… с полицией… В доме все перерыто, полнейший кавардак — и никого нет! Господи, чего я только не передумал!.. Я чуть с ума не сошел… Уже обзвонил все больницы… Что случилось?!.. Господи, что там произошло?!.. Ты… ты… с тобой все в порядке? У меня просто голова идет кругом…

«У меня тоже», — вымученно подумала Гейл. А вслух сказала:

— Я тебе потом все расскажу, ладно? — Она провела языком по губам и дважды сглотнула, с трудом проталкивая в саднящее горло неподатливый, словно бы слепленный из мокрых опилок ком. — Со мной все нормально, дорогой, не волнуйся. Все в порядке, правда.

— Боже мой, но что же все-таки случилось?! Ты… на тебя напали? Кто?! Воры, бандиты? Как… как тебе удалось вырваться, о господи?

— Да, это была… беспокойная ночка. — Гейл нервно усмехнулась; в зеркале, висящем над телефонной тумбочкой, она видела своё бледное, сосредоточенное, почему-то раздраженное и очень рассерженное (?) лицо. — Но сейчас, слава богу, все уже позади. Мне… мне помогли.

— Помогли? — Дилон — где-то там, далеко, отделенный от Гейл многими милями заснеженных зимних дорог и холодных городских улиц, подозрительно замолчал. — Кто? Я видел ночью какого-то бродягу в моей же собственной старой куртке, который шлялся там вокруг дома… Он тоже имеет какое-то отношение к этому делу, а?

— Давай я тебе потом все расскажу, хорошо? — устало повторила Гейл — она сейчас была не в том состоянии, чтобы видеть перед собой скорбно-сочувствующую физиономию Дилона и — силы небесные! — заново пересказывать ему все случившееся. — Я сейчас… не могу об этом говорить.

Но Дилон был настроен решительно.

— Я сейчас же к тебе приеду! Слышишь! Сию же минуту! Я не могу в такой момент оставить тебя одну! Поняла?

— Нет! Не надо! Пожалуйста! Я… я устала, Дилон. Пойми, мне надо прийти в себя. Давай… встретимся завтра в «Шоколадной ласточке» и там поговорим. Я тебе позвоню, хорошо?

— Ну... ну ладно, раз уж ты так просишь… — Дилон неохотно уступил. Он, казалось, был не на шутку озадачен ее словами, но настаивать, к ее облегчению, все-таки не решился. — С тобой действительно все в порядке? — чуть помолчав, спросил он со смутным подозрением в голосе. — Может быть, мне все-таки лучше приехать?

— Нет, — поспешно сказала Гейл. — Нет, не надо, все замечательно. Просто я действительно очень устала, знаешь ли. Пока, Дилон! — И, не давая ему времени придумать ответ, она решительно повесила трубку. Может быть, это было достаточно невежливо, даже беспардонно с ее стороны, но… ладно, черт с ним! Во-первых, она и в самом деле устала до изнеможения, а во-вторых, ее сейчас больше волновали другие, куда более неотложные вопросы.

Она обернулась и посмотрела на Антиплаща, который, войдя, все еще стоял на коврике возле двери — и не падал только потому, что опирался плечом о дверной косяк; по его закрытым глазам, опущенной голове и бледным дрожащим пальцам, судорожно вцепившимся в угол гардероба, Гейл поняла, что ему совсем худо.

— Ну, что же вы? — отрывисто, пытаясь скрыть за этой грубоватой деловитостью абсолютно неуместное, неожиданное для нее самой, перехватившее горло острое чувство жалости, сказала она. — Раздевайтесь! И проходите в гостиную. Я сейчас поставлю чайник… Только не вздумайте опять падать в обморок, хорошо? Иначе мне все-таки придется вызывать парамедиков…

Вместе с мартом в Сен-Канар пришла оттепель.

Сквозь дремоту Антиплащ слышал, как звенит за окном жизнерадостная капель. Ему долго не хотелось окончательно просыпаться и открывать глаза, хотя лихорадка как будто отступила, и горячечный туман в голове — впервые за несколько дней — слегка рассеялся; дышать по-прежнему было тяжело, и в горле стоял плотный ком вязкой мокро́ты, зато грудь сегодня почти не болела. Лошадиные дозы антибиотиков, которые садистка Гейл чудовищным тупым шприцем ежедневно вкачивала в его плечо, все-таки сделали свое дело: рука отваливалась от уколов, но болезнь после нескольких дней отчаянного сопротивления наконец сдала позиции, оставив Антиплащу в наследство жуткую астению, слабость и, при малейшей попытке подняться — премерзкую дрожь в коленях.

И все-таки, презрев мутную тошноту, он решительно стиснул зубы, спустил ноги с дивана и несколько минут сидел, завернувшись в одеяло — бледный и взмокший от испарины, дрожа от слабости и собираясь с силами для следующего рывка. Откашлялся. Яростно потер поверх повязки левое предплечье — наскоро забинтованную рану на руке все-таки пришлось заново промывать и зашивать — и теперь, заживая, шов то и дело напоминал о себе нестерпимым зудом… Загнать обратно в желудок теплый ком тошноты ему наконец удалось, а вот справиться с головокружением никак не получалось: комната медленно вращалась вокруг него, будто земля вокруг мировой оси — и слегка покачивалась, словно палуба корабля, попавшего в сильную болтанку. Проклятая слабость! До чего же отвратительно чувствовать себя жалким, хилым, никчемным и беспомощным, точно слепой котенок, кхы-кхы-ы!.. Тем не менее Антиплащ изловчился и сумел-таки выцепить из кресла, которое смутно маячило рядом, джинсы и водолазку, и, кое-как натянув на себя одежду (будто доспехи!), почувствовал себя куда лучше.

Или, по крайней мере, увереннее.

Еще несколько минут он просидел, закрыв глаза, приводя мир в состояние более-менее устойчивого равновесия. Небольшую комнатку в крохотной типовой квартирке, ставшую для Антиплаща временной больничной палатой, он за несколько прошедших дней успел изучить до мелочей: диван, стоящий у стены, телевизор на тумбочке возле окна, журнальный столик в компании пары кресел, в противоположном углу — стеллаж со всякими безделушками, музыкальным центром и стойкой для дисков. Книги… Диккенс, Драйзер, Митчелл, Свифт, Уэллс, Брэдбери, Шекли… какой-то Толкин — тяжелый, как кирпич, потрепанный том с перекошенной гоблинской мордой на обложке. Полкой ниже — Аллан По, Конан Дойл и Лавкрафт, какие-то старые квитанции, китайский болванчик с кивающей головой, подарочный сувенирный бюварчик, небольшая горка фотоальбомов… До сих пор у Антиплаща не было ни сил, ни особенного настроения ими интересоваться, но сегодня, потирая грудь, он вытащил один из них наугад и раскрыл на коленях — из чистого любопытства.

На первой странице было море, пляж, улыбающийся розовощекий карапуз с мячом и с большим бантом в растрепанных волосенках. Дальше — девочка, открывающая подарок под рождественской ёлкой: на курносом личике азарт и нетерпение, на аккуратных белых чулочках — алая лента, в сияющих лучистых глазах — восторг и радостное ожидание чуда. Фотографии с детских утренников, со школьных праздников, из детского лагеря… С выпускного бала: угловатый застенчивый подросток в неуклюже сидящем бальном платье и с завитыми, но успевшими растрепаться каштановыми локонами. Студенческая вечеринка — Гейл, как всегда, где-то на заднем плане, почти невидимая среди ярких бойких подруг. Молодой врач в голубоватой медицинской курточке — полуулыбка на смуглом, с тонкими чертами лице, темные глаза, прячущиеся в тени длинных ресниц, а в приветливом, чуть застенчивом взгляде — все та же мягкость, детская наивность пятилетнего ребенка и трепетное ожидание чуда…

Альбом закончился. Антиплащ взял другой, подвернувшийся под руку — видимо, один из последних. Здесь был сплошной Дилон… Дилон с бейсбольной битой и без, Дилон за рулем новенького спорткара, Дилон, воздевающий к небесам серебряный кубок, еще какой-то Дилон — нагловатый, самодовольный, уверенный в своем превосходстве… Вновь Дилон, и в его объятиях — Гейл: веселая, жизнерадостная, беззаботно смеющаяся. Странное дело, но Антиплащу было неприятно видеть их вдвоем; почему она смеется, спрашивал он себя с неудовольствием, ей что, действительно весело в обществе этого унылого крокодила? Да, конечно, такие успешные легкомысленные красавчики обычно нравятся девушкам, но… какого черта она все-таки выходит за него замуж? Из-за денег? Престижа? Социального статуса? Как-то не похоже… Гейл — не из тех, кто гонится за материальными благами и положением в обществе, слишком уж она для этого наивна, слишком бескорыстна, слишком непрактична… Тогда — почему? Загадка… Неужели она действительно его любит?

А если серьезно — то с какого перепугу его, отщепенца и разбойника с большой дороги, это вообще должно волновать?

О, а вот это уже интересно. Антиплащ внимательно разглядывал серию фотографий, сделанных в прошедшее Рождество: здесь имела место наряженная ель, большой банкетный зал, стол, ломящийся от яств, Дилон, Гейл, еще какие-то люди — видимо, приглашенные гости, все, как на подбор, красноглазые на снимках, будто вампиры, — Хаксли-старший во главе стола с бокалом шампанского в руке, еще какая-то новогодняя мишура… Гейл и Дилон — в парке, на фоне большого богатого особняка, и у смеющегося Дилона вся морда в снегу… Опять сборище вампиров — на этот раз танцующих… Гейл у рождественской ели — в белом вечернем платье, красиво оттеняющем ее смуглую кожу, с небольшой диадемой в волосах… и опять с этой своей проклятой неуловимой улыбкой на нежном лице! Сказочные интерьеры дворца магараджи… фаршированная индейка на столе… сверкающий хрусталь, тонкий фарфор, натертый до блеска пол, позолоченные ручки на дверях… Дьявол! Живут же люди!

Негромко щелкнул, открываясь, замок входной двери — и, поспешно закрыв альбом, Антиплащ всунул его обратно в стопку. Он слышал, как Гейл, шурша курткой, раздевается в прихожей — и слегка удивился про себя: почему она пришла сегодня раньше обычного? Что-то случилось? Вскоре он получил ответ на свой вопрос; переодевшись, Гейл заглянула в гостиную:

— А, вам лучше, Дирк? Вижу, вы сегодня раздумали умирать?

Антиплащ поразился напряженному выражению ее глаз:

— Что с вами, Гейл? Какие-то неприятности?

Она чуть помолчала, прежде чем ответить:

— Меня вызывали на допрос. В ШУШУ. Поэтому мне пришлось уйти сегодня с работы чуть пораньше. — Одернув свитер, она со вздохом положила на журнальный столик пухлый докторский саквояжик, вынула из него фонендоскоп и, на ходу вставляя наушники, подошла к пациенту. — Дайте-ка я вас послушаю…

— В ШУШУ? — пробормотал Антиплащ. Не то чтобы новость застала его врасплох, чего-то подобного рано или поздно следовало ожидать… но почему делом заинтересовалось ШУШУ? Значит, известие о происшествии в загородном домике у озера дошло и до них? Он вздрогнул — видимо, от того, что его многострадальной груди коснулась холодная головка фонендоскопа. — А почему именно в ШУШУ? Из-за Перстня?

— Возможно, и так.

— И… что вы им рассказали?

— Что у меня в квартире уже неделю валяется в горячке так называемый Антиплащ, вор и налетчик, подозреваемый в ограблении Этнографического музея — и они могут прийти сюда в любой момент и повязать его голым и тепленьким… Что еще, по-вашему, я могла им рассказать? Дышите глубже, Дирк!

— Да, действительно… Дышу, дышу! Что вы там так внимательно выслушиваете, Гейл? «Вальсы венского леса» герра Иоганна Штрауса?

— Хм, скорее токкату и фугу ре минор господина Баха. Я просто хочу убедиться, что вы действительно пошли на поправку… Разумеется, я рассказала всю правду: и о том, как нашла вас в сугробе, и о нападении, и о Спарки и его дружках, и о нашем сумасшедшем бегстве… Учтите: в последний раз я видела вас на сен-канарском вокзале. И я понятия не имею ни о каком-то там «Перстне», о котором упорно талдычил Спарки, ни о прочих музейных безделушках…

— То есть ваша хата с краю? Весьма предусмотрительно с вашей стороны…

— Хорошо. Абсцесса легких, по крайней мере, удалось избежать. — Гейл аккуратно убрала хитрый медицинский приборчик обратно в сумку и достала из шкафа шприц и ампулу с лекарством. — Приготовились?

Антиплащ содрогнулся.

— Опять уколы? О, нет! Сколько можно?

— В последний раз, Дирк. Надо провести весь курс — иначе лечение не имеет смысла. — Она спокойно, ободряюще ему улыбнулась. — Ну же, потерпите еще немного.

Именно так, наверно, она уговаривает не плакать своих упрямых маленьких пациентов, мимоходом подумал Антиплащ, обреченно закатывая рукав и отдаваясь на милость жаждущей его крови врачевательнице, подставляя плечо ее узкой твердой ладошке — той прохладной ладошке, которая ложилась ему на лоб, когда темными бесконечными ночами мир вокруг него плыл и плавился в океане боли, удушья и лихорадки… маленькой крепкой ладошке, которая подносила к его пересохшим губам чашку с теплым, чуть подслащенным чаем, ставила ему капельницы, давала лекарство и мягко, но уверенно вырывала его из обволакивающего, как трясина, мерзкого и мутного горячечного марева…

— А кто с вами, м-м… беседовал, Гейл? Не Черныш ли случаем?

— Черныш? Я не знаю, о ком вы говорите.

— Тип, похожий на меня… Мой двойник. Его агентурная кличка — Черный Плащ.

Гейл покачала головой.

— Нет, нет, я бы, конечно, обратила внимание… Меня встретил грузный такой джентльмен с невеселым взглядом. Его фамилия… он представлялся, но я как-то пропустила мимо ушей… что-то такое медвежье…

— Гризликов?

— Ах, да, да, верно! — Гейл убрала шприц и приложила к месту укола смоченный перекисью тампон. — Кстати, он кое-что рассказал мне о вас… Дирк.

— Да неужели? Что-то любопытное? — небрежно обронил Антиплащ. Гейл закусила губу; ему показалось, что она очень хочет о чем-то его спросить, задать какой-то, видимо, достаточно щекотливый вопрос — но сомневается, не будет ли это сейчас неуместно и даже бестактно. И все-таки она отчаянно собралась с духом:

— Так значит, это была правда? Не газетная утка?

— Что «это»?

— Та история полугодовой давности… В газетах тогда писали… О браслете со взрывчаткой, который вам пришлось пять дней носить на руке.

Антиплащ закрыл глаза. Так вот о чем этот языкастый Гризликов ей растрепал… Интересно, зачем?

— Я не знаю, о чем писали газеты, Гейл. Все эти публикации, знаете ли, как-то прошли мимо меня. Видите ли, я в то время валялся в тюремной больнице как раз-таки с воспалением легких.

— Так значит, не было никакого браслета?

— Отчего же не было? Очень даже был. — Антиплащ поднял правую руку и продемонстрировал запястье, на котором еще оставался след от злополучного браслета — правда, бледный и уже едва заметный. — Видите?

— И…

— Что?

Она взглянула на него так, словно перемогала желудочную колику.

— Как… как вы это выдержали, Дирк?

— А у меня что, был выбор? — грубо ответил Антиплащ. — Эту чертову штуку можно было снять только с помощью особого «ключа», начиненного геренитами, а старикашку, который навесил на меня адов браслет, грохнули аккурат перед тем, как он успел этот «ключ» мне передать. Но это долгая и мерзкая история… и я не понимаю, с чего это старый лис Гризликов вдруг вздумал ею с вами поделиться. Хотел увидеть вашу реакцию? Не исключено… Вообще с этим хитрым медведем нужно держать ухо востро, он тип приметливый и проницательный… Черт возьми, лучше бы вы имели дело с Чернышом! Он тоже — сволочь порядочная, но, по крайней мере, не настолько въедливая и дотошная. Впрочем, не удивлюсь, если в ближайшее время вас вызовут в ШУШУ еще раз. В общем…

— Что?

— Пора мне отсюда исчезнуть, вот что…

Но Гейл едва ли его услышала. По ее невидящему, рассеянному взгляду Антиплащ заключил, что думает она сейчас о чем-то совершенно другом.

— А что стало с той девочкой… не помню, как ее зовут…

— Молли?

— Кажется, да. О ней тоже писали в газетах.

— Угу. Отчасти поэтому она и ее мамаша уехали из Сен-Канара.

— Уехали?

— Да. Вскоре после Рождества. Люси предложили хорошую работу где-то в глубинке… и она, знаете ли, не оставила мне адреса и не просила присылать открыток на день рождения. Но я как-то на нее не в обиде. — Хмыкнув, он небрежно пожал плечами. — Надеюсь, у нее все сложится удачно. Она начнет жизнь с чистого листа, позабудет обо всех невзгодах, устроит Молли в престижную школу… Найдет себе, в конце концов, хорошего парня…

Гейл быстро взглянула на него.

— А вы, значит, оказались для нее недостаточно хорошим?

Антиплащ крепко сжал губы. Лицо его окаменело.

— А при чем тут я? По-моему, вы читаете слишком много желтой прессы, дорогая Гейл.

— Наверно, вас это удивит, но я вообще не читаю желтую прессу!

— Предпочитаете Толкина?

Гейл покраснела — от стыда или от негодования? Кровь прилила к ее щекам, окрасив смуглую кожу нежным румянцем, и выразительные глаза вспыхнули ярким темным огнем… Черт возьми! Антиплащу захотелось позлить ее подольше.

— Да! И горжусь этим! А что, вас так волнуют мои литературные вкусы?

— Нет, — пробурчал Антиплащ. — Уж что-то, но ваши литературные вкусы меня ни на грош не волнуют. Можете фанатеть хоть от «Красной Шапочки». Но вам не кажется, что вы очень рискуете, когда начинаете расспрашивать меня о вещах, в которые вас совать ваш любопытный нос ну совершенно не просят?

— А вам не кажется, — тихо сказала Гейл, — что я вообще очень рискую уже целую неделю? Только потому, что притащила вас к себе в дом, делаю вам уколы, бегаю из-за вас по аптекам и нянчусь с вами, как… как последняя дура! — Она досадливо закусила губу. Потом, не дожидаясь ответа, порывисто поднялась и вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Вечером неожиданно позвонил Дилон.

Из его сбивчивой, пространной, перемежаемой нервными бессмысленными шуточками речи Гейл вычленила только одну основную мысль: нам необходимо встретиться, дорогая. Для Серьезного Разговора. Как, например, насчет ланча — завтра, в «Шоколадной ласточке», скажем, часа в два?

От тона, которым Дилон произнес слова «серьезный разговор», Гейл мороз продрал по коже. Что там у него опять стряслось? Всю последнюю неделю бедолага Дилон донимал Гейл разговорами о каких-то финансовых проблемах, о безденежье, о недовольстве отца, о преследующих его неудачах и «черной полосе» в жизни — но она как-то пропускала всё это брюзжание мимо ушей, у неё и собственных забот хватало выше головы. Но теперь, по-видимому, вредоносные «проблемы» Дилона (или то, что он под этим словом понимал) достигли своего апогея, он явно был чем-то не на шутку взволнован и удручен. Гейл укорила себя: в тот момент, когда ее жениху как воздух необходимы ее, Гейл, участие и поддержка, она занята тем, что… А чем она, собственно, занята? Лечением какого-то уголовника, невесть каким (противозаконным?) образом проникшего в ее жизнь и прочно обосновавшегося на ее диване… занявшего место в ее доме, в ее планах, в ее… смятенной душе?

Абсолютно чужое, между прочим, место. Место Дилона.

«Как ты могла? — осуждающе сказал в ее голове какой-то очень проникновенный, очень серьезный, очень трезвомыслящий голос. — Как ты могла сделать такую глупость? Забыть Дилона, который, как ни странно, вскоре станет твоим мужем… наплевать на его дела и заботы… притащить в дом этого бандюгана, который… который что? Что́ ты вообще о нем знаешь? Кроме того, что он — отпетый преступник, взломщик, подозреваемый в громких ограблениях, публикации о которых время от времени мелькают в газетах, личность странная, скрытная, неразгаданная… пугающая. Ты можешь знать, что́ у него на уме? Ты можешь знать, о чем он думает долгими бесконечными ночами? Какие планы вынашивает в своем воспаленном криминальном мозгу? Да, до сих пор тебе не было нужды его опасаться, он был так слаб, что не мог дойти до клозета, не держась за стены, — но теперь… Ты можешь быть уверена в том, что вот сейчас, в этот самый момент он не замышляет пробраться в твою уютную девичью спальню — ночью, когда ты уснешь, и… и сделать с тобой все, что ему угодно? Ты действительно можешь быть в этом уверена, моя дорогая?»

Гейл осторожно заглянула в гостиную: Дирк лежал на диване, отвернувшись лицом к стене, натянув одеяло по самые уши и, казалось, спал… или делал вид, что спит, не желая ввязываться в разговор… или о чем-то сосредоточенно думал… или, кхгм, вынашивал планы… и Гейл не сочла разумным ему о себе напоминать.

Она взяла с собой телефон, отправилась в свою комнату и, ложась спать, заперла дверь на ключ — впервые за последнюю неделю.

* * *

Дилон вяло ковырял ложечкой белое, как снег, сливочное мороженое, скупо посыпанное шоколадной крошкой. Вид у него (у Дилона, не у мороженого) был усталый и нездоровый; Гейл подумала, что он как-то осунулся за последние дни, выглядел потерянным, бледным и расстроенным — короче, непохожим на себя. Вокруг шумели, ходили, говорили, жевали, пили колу из пластиковых стаканчиков какие-то люди — в основном студенты и клерки, забежавшие в «Шоколадную ласточку» перекусить в обеденный перерыв: неподалеку находился медицинский колледж и большой административный центр — стеклянное, точно аквариум, высокое здание — неизученное, как океан, таинственное обиталище инертного офисного планктона, напористых акул от бизнеса и прожорливых кашалотов-менеджеров...

Наконец Дилон со вздохом заговорил:

— Я был сегодня в ШУШУ.

Гейл ласково взяла его за руку. Ей показалось, что она понимает причины его подавленности и дурного настроения:

— Тебя тоже вызывали на допрос?

— Да. Ничего особенного. Просто хотели уточнить кое-какие детали произошедшего…

— Там, в доме… что-нибудь пропало?

— Да нет, так, всякая ерунда. Да там, в сущности, и не было ничего ценного… И потом, они же охотились за этим Перстнем, который украли из музея. Черт! Ты хоть знаешь, кто́ был этот тип, из-за которого заварилась вся эта каша?

— Знаю, — сухо сказала Гейл.

— Ах да, ты же была там, с ними… — Дилон заметно вздрогнул. — Бедная ты моя, бедная, представляю, что́ тебе довелось пережить! Впрочем, приходится признать, что ты сама во всем виновата. — Он как-то длинно, по-коровьи печально вздохнул. — Если бы ты только не сжалилась над этим ублюдком… и не притащила его в дом… Да, конечно, ты не знала, кто он такой. Но…

— По-твоему, — помолчав, спросила Гейл, — если бы я знала, кто он такой, я могла бы со спокойной совестью пройти мимо?

Дилон покосился на нее, как на… душевнобольную?

— Ну, конечно, это вполне в твоем духе — бездумно спасать направо и налево всяких мерзавцев… А если бы он тебя убил?!

— У него не раз была возможность это сделать. Но, как видишь, он ею отчего-то не воспользовался. Более того — если бы не он, я, знаешь ли, сейчас бы тут с тобой не сидела.

— Если бы не он, ничего бы вообще не случилось! Черт возьми! Ты постоянно влипаешь в какие-то приключения из-за своей идиотской совестливости и неумения отвернуться в нужный момент! Да если бы… если бы только я́ там был…

— Тебя там не было, мой дорогой, — сказала Гейл так небрежно и спокойно, как только могла. — И мне как-то показалось, что ты не очень-то и стремился туда попасть. Но, как бы там ни было, дело это прошлое, и, к счастью, все уже позади… и мне бы не хотелось опять вспоминать все сначала. Ты ведь, я надеюсь, хотел поговорить со мной вовсе не об этом?

— Нет, нет, конечно! — Дилон одной рукой обеспокоенно потирал лоб, а в другой нервно крутил плоскую пластиковую ложечку, словно не зная, куда ее деть; наконец воткнул её в унылый подтаявший сугробик мороженого. — Собственно говоря, я хотел тебе сказать… Ты ведь знаешь, что в последнее время я испытываю, м-м… кое-какие денежные затруднения? Ну да, видишь ли, меня преследуют неудачи… отец недоволен моей работой… говорит, что я слишком редко появляюсь в офисе, чтобы держать меня там пусть даже в номинальной должности. И на недавних скачках на Уиллморский кубок я, черт возьми, поставил опять не на ту кобылу!

— Какая досада…

— В общем… — на лице его появилось мучительное выражение человека, который пытается пассатижами вытянуть у себя больной зуб. — Видишь ли, дорогая… наверно, нам с тобой придется немного перенести дату свадьбы. Скажем, месяца на три-четыре. До, так сказать, лучших времен. Вот что я хотел тебе сказать…

Главные слова были произнесены и докучный зуб наконец выдернут — но избавление от страданий на физиономии Дилона тут же сменилось напряженным ожиданием… чего? Гнева, недоумения, обиды, непонимания — или, упаси боже, всего этого сразу, приправленного истерикой и хорошим таким, запоминающимся скандальчиком? Но Гейл молчала. Тревожно прислушивалась к себе — ничего. То есть совсем ничегошеньки! Ни разочарования, ни досады, ни даже обыкновенного удивления это сообщение у нее не вызвало, кроме разве что странного чувства, которое Гейл, пожалуй, охарактеризовала бы как… облегчение? Как будто ей все это время неуловимо досаждал мелкий, почти незаметный камешек, попавший в башмак — и, лишь наконец-таки его вытряхнув, она поняла, какой дискомфорт и неудобство до сих пор испытывала…

Неужели перспектива скорой свадьбы с Дилоном ее действительно так напрягала? Причем осознала она это только сейчас, когда грядущий крутой поворот в ее жизни отодвинулся на дальние горизонты, и… и теперь, кажется, даже рада отсрочке? О, господи, почему? Что с ней не так? Да любая из ее подруг была бы счастлива оказаться на ее месте…

Она постаралась изобразить на лице такое искреннее разочарование и сожаление, на какое только была способна.

— Да. Я все понимаю, дорогой. Я… я готова ждать столько, сколько нужно. Раз ты говоришь, что это так необходимо…

— О, Гейл! — Дилон взволнованно сжал ее ладонь. — Я знал, что ты меня поймешь! И именно так ответишь… Я знал, что всегда могу рассчитывать на твоё участие, благоразумие и поддержку! — Он, кажется, воспрял духом: его синие глаза уверенно засверкали, лицо оживилось и озарилось воодушевлением; он вскинул голову, ослепительно улыбаясь, встряхивая живописной гривой роскошных черных кудрей. Ах, он прекрасно знал силу своей мужественной красоты и неодолимого обаяния — и был уверен, что очарованная мисс Андерс в очередной раз перед ним не устоит… Гейл поняла, что сейчас он попытается непринужденно напроситься на чашечку кофе — и поспешно бросила взгляд на часы:

— Ах, боже мой, я уже опаздываю! У меня дежурство… Прости, дорогой, мне нужно бежать! — Она вскочила и, схватив с соседнего стула свою сумочку, торопливо чмокнула Дилона в щеку — прежде, чем он вообще успел в ответ что-либо сообразить. — Я тебе позвоню, ладно? Пока!

Дилон увял. Чашечка кофе, как и день свадьбы, по-видимому, откладывалась до лучших времен.

— Ну, конечно. Пока, дорогая! Я буду ждать твоего звонка…

* * *

В квартире пахло жареным. В самом буквальном смысле.

На кухне шипело на сковороде масло, звякала посуда, лилась из крана вода. Первая мысль Гейл была: о, господи, неужели к ней без предупреждения нагрянула мама? Привезла кучу шерстяных носков собственной вязки и огромную пуховую шаль… и толстый колючий свитер… и целый рюкзак всяких солений/варений/маринадов — то есть всего того, что, по мнению большинства матерей, так необходимо заглоченным пастью суматошного города, вечно занятым и куда-то спешащим дочерям… Торопливо сбросив в прихожей куртку, Гейл заглянула на кухню.

— Я тут немного похозяйничал, пока вас не было, — спокойно, безо всякого смущения сказал через плечо Антиплащ, стоявший возле плиты. — Надеюсь, вы не против, Гейл?

Она устало прислонилась плечом к стене. Нет, она не могла сдержать улыбку, как ни старалась… Не от того, что Дирк выглядел смешно и нелепо в надетом поверх джинсов цветастом нейлоновом фартуке, просто… После целого дня простуд, скарлатин, стоматитов и желудочных колик разнообразной этиологии она в буквальном смысле валилась с ног от усталости — и одна мысль о том, что, когда она приползет домой, ей еще придется готовить на двоих какой-никакой ужин, ввергала ее в ужас, тоску и непреодолимую апатию. Обойдемся и чаем с бутербродами, в изнеможении решила она на подходах к своей квартирке — но выяснилось, что ни в чае, ни в бутербродах не было никакой нужды.

— Что это? Мясо по-французски? — спросила она, глядя на возвышавшуюся на сковороде груду жаренных с мясом овощей, которых, наверно, хватило бы, чтобы накормить средних размеров казарму голодных новобранцев. — Не знала, что вы умеете готовить, Дирк.

— Я вовсе не говорю, что я умею готовить. Просто я слишком долго живу один, чтобы не уметь о себе позаботиться, — коротко пояснил Антиплащ. — Только не говорите мне, что вы не голодны, и я зря полдня горбатился над этим прощальным ужином.

— Прощальным? — Гейл вопросительно подняла брови.

— Да. Я ухожу, Гейл.

— Когда?

— Сейчас.

Она взглянула на его худую, поджарую фигуру… на бледное, с запавшими глазами, с синеватыми тенями на висках лицо… Медленно покачала головой.

— Вы еще слишком слабы, Дирк. И нуждаетесь в… присмотре.

— Не нуждаюсь. — Он сердито поджал губы. — Я и так слишком злоупотребил вашим гостеприимством — а моё исчезновение наконец-то позволит вам вздохнуть с облегчением. Или этой причины недостаточно?

— Но болезнь может вернуться... Не забывайте в таком случае пить таблетки и выполнять назначения.

— Не забуду. — Он не стал заморачиваться с выкладыванием кушанья на тарелки, просто поставил на середину небольшого кухонного стола еще горячую, исходящую па́ром сковороду и вынул из настенного шкафчика пару вилок. Внимательно посмотрел на собеседницу. — Видите ли, я подозреваю, что Гризликов не просто так вас вчера столь основательно прозондировал. Рано или поздно он, несомненно, догадается, где меня искать… если уже не догадался. Глупо недооценивать своего врага, знаете ли.

— Гризликов — ваш враг?

— Вот так вопрос! Я бы дорого дал за то, чтобы самому это понять, Гейл.

— Но, если он знает, где вы… то почему медлит с арестом?

— Потому что хочет дать мне возможность уйти. У меня с ним, надо сказать, сложные отношения… Во всяком случае, когда сюда придут, меня здесь быть не должно — я не хочу подставлять под удар еще и вас, Гейл. Я вам и без того очень многим обязан… Черт возьми, да если бы не вы, я бы уже дважды стал трупом! — Он зачем-то рассеянно потыкал вилкой жареную картошку со своей стороны, словно сомневался, дошла ли она до нужной кондиции. Исподлобья поднял глаза на собеседницу. — А ведь я даже «спасибо» вам не сказал. Вас это удивляет?

— Нет. — Гейл выдавила слабую улыбку. — Меня удивляет то, что вы до сих пор об этом помните. Что ж, раз вы твердо решили уйти… подозрения Гризликова — это, конечно, достаточно веская причина…

— И притом отнюдь не единственная, — небрежно добавил Антиплащ.

— Вот как?

Он задумчиво поддел на вилку кусочек мяса.

— Да. Признаться, мне просто неприятно видеть, как вы от меня шарахаетесь… Вы по-прежнему боитесь меня, Гейл.

— Я? Боюсь? Нет! — Чувствуя, что у нее начинают гореть щеки, Гейл мучительно попыталась подобрать какой-нибудь достаточно необидный и в то же время правдоподобный ответ. — С чего вы взяли, что…

— Боитесь, боитесь. А зря. Я даже скажу больше: вы — единственный человек в Сен-Канаре, который действительно не должен меня бояться.

Гейл смотрела в стол прямо перед собой.

— Судя по вашему тону, мне надо этим гордиться…

— Отчего бы и нет? Более того — хотите вы этого, или нет, но я отныне беру вас под свое покровительство. И если только кто-то посмеет вас обидеть… хотя бы этот ваш крокодил…

— Вы опять, — сухо сказала Гейл, — называете Дилона крокодилом?

— А вы опять не хотите признать, что в этом я прав? — Антиплащ горько усмехнулся. — Почему вы выходите за него замуж, Гейл? Только потому, что хотите утереть нос своим подругам? Вот чего я никак не могу понять.

Гейл наконец-то оторвала глаза от третьей с краю стола ромашки на скатерти:

— А может быть, потому, что люблю его? Или, может быть, это вообще не ваше дело?

Антиплащ будто не слышал.

— Ну, допустим, так. А знаете, почему он на вас женится? Нет, вовсе не потому, что он вас до безумия обожает, хочет быть с вами в го́ре и в радости, бок о бок прожить с вами долгую и счастливую жизнь и умереть в один день. Не сочтите за оскорбление, но вы слишком серая мышка, Гейл, чтобы по-настоящему заинтересовать нашего синеглазого небожителя. Просто вы станете для него надежной, верной и, главное, удобной женой, которая будет во всем ему угождать, сидеть дома с детьми и не совать любопытный нос в приватные дела своего господина и повелителя. Вы слишком не любите грязь и житейские дрязги, чтобы с удовольствием в них копаться, Гейл… Сам-то он при этом не станет особенно себя стеснять. Ну, что вы, он же царь и бог, ему все на свете позволено. Готов спорить, что он при каждом удобном случае будет гулять от вас направо и налево и при этом нагло врать вам в лицо, что задержался на важных переговорах, попал в «пробку», застрял в лифте или увяз в трясине очередного «мальчишника». Вот и все… Да, конечно, определенные плюсы для вас в этом браке имеются. Вы будете богаты и, наверное, даже знамениты, будете вхожи в лучшие дома Сен-Канара и станете вращаться в обществе нескромной сен-канарской элиты… но будете ли вы при этом счастливы, Гейл? По-вашему, богатство и положение в обществе — это синонимы счастья?

Гейл с трудом заставила себя проглотить комом вставший в горле кусочек хлеба.

— А вы, Дирк… бандит и вор… вы, должно быть, счастливы, находясь на нижней ступени социальной лестницы, а?

— Вы не ответили на мой вопрос.

— А вы — на мой.

— Я первый спросил. Ладно, если уж вас так интересует мое мнение, я отвечу… Я счастлив, да — хотя бы потому, что морально свободен и никому ничего не должен — ни серой толпе, которую вы называете «социумом», ни тупоголовому начальнику, ни завистливым соседям, ни назойливым друзьям, ни докучливой семье, ни сопливым детям…

— Это называется не свободой, а одиночеством, Антиплащ.

— Это называется «независимостью», Гейл, — невозмутимо поправил Антиплащ. — И искусством не прогибаться под обстоятельства, а подстраивать их под себя. Да, я умею это делать… в отличие от вас.

— То есть, — пробормотала Гейл. — Я, по-вашему, всего-навсего прогибаюсь под обстоятельства?

— Знаете, у меня складывается именно такое впечатление. Ну на кой черт сдался вам этот крокодил? Ей-богу, я начинаю думать, что вы дали согласие на эту свадьбу только потому, что всего-навсего боитесь остаться старой девой! Я, конечно, не хочу вас обидеть, но…

— Хотите.

— Что?

— Вы хотите меня обидеть. Вам это доставляет удовольствие — оскорблять и унижать людей, вот и все! — Гейл изо всех сил старалась держать себя в руках, но голос ее все-таки предательски, как-то очень жалко и плаксиво дрогнул. Титаническим усилием воли она заставила себя сидеть с каменным лицом. — Знаете что? Вот у меня, например, складывается впечатление, что вы… вы просто-напросто ревнуете, только и всего.

— Что?

— Ревнуете. Да! Поэтому и беситесь, и скалите зубы… и нападаете на Дилона с пеной у рта, как… как злобная шавка!

Антиплащ расхохотался.

— Я? Ревную? Кого — вас? К этому крокодилу?! — Он прямо-таки трясся от смеха, словно она сказала несусветную нелепость; с судорожным всхлипом откинул голову назад, закатил глаза и запустил пальцы во взлохмаченные светлые волосы. — О, господи! Боюсь, вы слишком льстите себе, дорогая Гейл…

И Гейл с ужасом поняла, что все-таки краснеет. Даже хуже — багровеет, как свекла. От стыда? От обиды? Или — о, только не это! — от жгучего разочарования? Этого она не знала — да и не хотела знать. Она слишком ненавидела в этот момент — и себя, и этого наглого, самоуверенного, ухмыляющегося нахала, с убийственной точностью бывалого снайпера бьющего по самым больным местам…

Выстрелами на поражение.

Внезапно оборвав смех, Антиплащ бросил вилку на стол и рывком поднялся. Настроение у него, как это часто бывало, испортилось в одночасье.

— Ладно. Чувствую, мне пора. Всего хорошего… моя дорогая! Желаю вам с вашим крокодилом огромного непреходящего счастья!

Не дожидаясь ответа, он вышел из-за стола и направился в прихожую. Не оборачиваясь. Не глядя на Гейл. Не желая ее видеть — или не желая созерцать, как она отчаянно пытается сдержать слезы? Со злостью сорвал и бросил на тумбочку цветастый фартук, который, оказывается, все еще был на нем надет. Потянулся за курткой — но вспомнил, что куртка-то, собственно говоря, чужая. Как и все в этом чужом для него доме — чужой диван, чужие книги… чужие фотоальбомы с чьей-то чужой жизнью, чужая невеста. Всё, всё здесь принадлежит… или вскоре будет принадлежать этому проклятому крокодилу!

Да что же это такое, с яростью спросил он себя, какое мне-то до всего этого дело? Может быть… может быть, я действительно ревную? Нет! Он тут же отбросил эту мысль, вытряхнул ее из головы, как вытряхивают за порог надоевший ненужный сор — и, повернув рычажок замка, решительно рванул на себя входную дверь.

И, закрываясь за его спиной, она почему-то стукнула о косяк с куда большей силой, чем ему бы хотелось.

В конце апреля по Лоуленд-плейс в очередной раз прокатилась волна карманных краж.

Лоуленд-плейс был торговым сердцем Сен-Канара, шумным кварталом, местом паломничества бездельников и праздных зевак, где бутики и дорогие салоны вполне мирно соседствовали с магазинчиками «эконом-класса» и даже со вполне приличными с виду, а на деле весьма сомнительными лавчонками самого низкопробного пошиба. Здесь всегда толпился народ и толкались туристы, глазея на витрины с сувенирами и дизайнерскими бирюльками; публика попроще штурмовала супермаркеты, салоны подержанной техники и магазины дешевых распродаж, а любители сэкономить мимоходом приценивались к товарам, с тщательно обдуманной небрежностью разложенным на уличных прилавках. И вот где-то в этой потной, шумной, раздраженной, озабоченной, беспрерывно коловращающейся толпе и орудовал неизвестный карманник — тип наглый, умелый, ловкий и неуловимый, точно вирус, коварно проникший в ослабленный организм и сумевший успешно в нем адаптироваться.

Пока неуловимый.

Полиция Сен-Канара не дремала. Уж кто-кто, а копы на Лоуленд-плейс всегда старались быть заметными личностями. А сегодня — заметными в особенности.

Дрейк Маллард, напротив, хотел быть личностью как можно более незаметной. Пока патрульные полицейские, не скрываясь и держась на виду, дефилировали по противоположному тротуару, он, пожевывая зубочистку и спрятавшись под полами фетровой шляпы, внимательно приглядывался к потоку прохожих; последнее сообщение о краже поступило в ближайший участок три дня назад, и неведомое чутье, которому Черный Плащ все-таки привык доверять, подсказывало ему, что вот именно сегодня удачливый воришка, уже уверовавший в свою счастливую звезду, вновь явит себя и в очередной раз выйдет на промысел. А Дрейк, в свою очередь, охотился на охотника… Чуть поодаль, невидимый в пучинах толпы, небрежно прислонился плечом к стене и «читал газету» агент Бурый Хват, субъект на первый взгляд флегматичный и неповоротливый, но цепкий, как клещ; чуть дальше, в середине улицы, так же на первый взгляд небрежно и неприметно нес вахту конопатый Рыжий Лис, парень приветливый и улыбчивый, но патологически стесняющийся своих конопушек. На долю Дрейка достался самый отдаленный район Лоуленд-плейс, граничащий с лабиринтом припортовых улочек — местечко опасное и непредсказуемое, богатое темными углами, мрачными подворотнями и внезапными глухими тупиками, настоящий рай для криминальной мелюзги, сумевшей досконально изучить местные ходы и лазейки. И, зная об этом, Дрейк ждал, ждал напряженно, ждал терпеливо и настойчиво, чувствуя, что вот-вот что-то должно произойти…

И дождался. Испуганного женского взвизга:

— А-ах!.. Сумочку! Сумочку порезали! Люди добрые! Кошелек…

Дрейк подобрался — мгновенно, точно хищник, почуявший жертву. Огляделся. Прощупал взглядом толпу…

Ладони его вспотели.

Как много времени прошло между самой кражей и тем моментом, когда пропажа была обнаружена?

— Вот он! Я видел! — гаркнул он, не вдаваясь в подробности, наугад указывая рукой вдоль шумного людного проспекта. — Держи мерзавца!

Несколько человек обернулись. «На воре шапка горит…» Уловка была стара, как мир — но в очередной раз сработала: какой-то верзила, неторопливо шагающий по противоположной стороне улицы, при обличающем крике «Вот он!» слегка вздрогнул. Коротко и едва ощутимо — сторонний человек и вовсе ничего не увидел бы, — но Дрейк заметил.

Потому что ожидал этого. И хотел заметить.

Теперь счет пошел на секунды.

Быстро, но стараясь сохранять все же достаточно невозмутимый вид, Черный Плащ двинулся в сторону верзилы. И тот, заподозрив неладное, ускорил шаг… чем окончательно себя выдал. И понял, что выдал. И, уже не скрываясь, швырнув в кусты злосчастный кошелек, бросился бежать к ближайшему переулку…

Черный Плащ рванул за ним, на ходу запуская руку в карман куртки, чтобы достать… Свисток! Где свисток?! Дрейк отчетливо помнил, как опускал эту нужную вещицу в загашник, дабы в критический момент призвать ко вниманию ближайшие патрули — но сейчас пальцы его нащупали только узкую дыру в углу кармана: злосчастный свисток благополучно провалился в нее и лежал теперь за плотной подкладкой, близкий, но при этом недосягаемый, словно запертый за решетку. Ах, черт возьми, мелькнуло в голове Дрейка… да оно и к лучшему! Справлюсь и один, безо всяких советчиков и помощничков, только путающихся под ногами! Хоутер, наверное, подобной тактики не одобрит — по крайней мере, вслух; но, по совести говоря, сейчас у его лучшего агента просто нет иного выбора…

Верзила шмыгнул в ближайшую щель между домами, обрушив позади себя мусорный контейнер — Дрейк успел увернуться только потому, что был к этому готов. А вот верзила был не готов к тому, что Черный Плащ выскочит из-за угла, как чертик из коробочки, и метнется ему наперерез — и на мгновение растерялся… заметался меж глухих стен уличного ущелья, заюлил, будто испуганный крысеныш, угодивший в ловушку. Расстояние между ним и преследователем рывком сократилось; еще секунда — и Дрейк «броском кобры» сшиб бы незадачливого воришку с ног…

Но, черт возьми, в самый ответственный момент из-за ближайшего угла прямо на Дрейка вынесло какую-то старуху с клюкой, которая — ну что за невезуха! — подсунулась как раз Черному Плащу под ноги; и, споткнувшись о кривую старухину палку, Дрейк на полном ходу кувыркнулся носом в асфальт. Старуха — где-то там, в тылу — сбитая с ног, точно кегля, закатилась в лузу, Дрейк слышал ее ошеломленный вскрик и вслед за ним — ахи, охи, стоны, натужное пыхтение и кряхтенье. Не обращая внимания на боль в разодранных коленях и ладонях, Дрейк вскочил: еще был, был шанс догнать и повязать удирающего воришку… но поверженная бабуленция с душераздирающим страдальческим оханьем умирала позади:

— Сыно-ок… Спина-а…

Судорожно давя в себе стоэтажную брань, Черный Плащ обернулся. Проклятая бабка! Какого черта этим божьим одуванчикам не сидится дома перед телевизором? Скрюченная буквой «зю», старуха вяло трепыхалась на тротуаре, пытаясь подняться, похожая на неряшливо связанный узел с тряпьем; Дрейку были видны только ее косматые седые лохмы, выбивающиеся из-под какого-то немыслимого чепца времен Великой Депрессии, растянутая до безразмерности шерстяная кофта и широкая твидовая юбка, из-под которой торчали ноги в коричневых трикотажных чулках, вышедших (к счастью!) из моды еще двадцать пять лет назад. Голос у старухи был пронзительный и скрипучий, как взвизги несмазанного тележного колеса:

— Милок, помоги… Не подхвачусь я никак…

Дрейк стремительно бросил взгляд вдоль улицы — но воришки, как и следовало ожидать, уже и след простыл… Черный Плащ заскрипел зубами от ярости: собирать с асфальта и разгибать в исходное положение старую ведьму у него не было ни времени, ни желания — но старуха вцепилась в поданную ей руку с отчаянным рвением рыбы-прилипалы. Колени ее, опущенная голова и сизые спутанные космы так жалко и мелко дрожали от необоримой старческой немощи, что на какое-то мгновение в душе Черного Плаща даже шевельнулось что-то похожее на сочувствие.

— Ох, сердешный… — задыхаясь, скрипела старуха, — скрючило-то меня как… Проклятый артрит… О-хо-хонюшки… Челюсть-то моя где? На месте, кажись… Дочка-то мне давеча грит: куда тебе, мать, по столицам-то таскаться, сиди себе дома, огурцы выращивай, цыплят да кошков в подполе разводи… Да разве ж я могу дома-то? Там, поди, ни врачов нет, ни пилюлев никаких, ни обслуживания какого… Вот я насилу в город-то и собралась… по вашим грязным стритам да авеню песок трясти… Ох, спасибушко тебе, родненький, уважил, помог, дай бог тебе здоровьица… Сумку, сумку-то мне подай, наклонись, милок, чай не рассыплешься! Ведмедик ты клешаногий… Ну и молодежь нынче пошла, о-хо-хо…

Продолжая стенать, кряхтеть и вздрагивать всем телом, старая хрычовка трясущейся рукой взяла у Дрейка потрепанную черную сумку и наконец-то побрела прочь, чуть прихрамывая, приваливаясь на палку; Черному Плащу оставалось только с досадой плюнуть ей вслед. Он искательно огляделся, но, как и следовало ожидать, улица была пуста, воспользовавшийся моментом карманник давно исчез в неизвестном направлении — и Дрейк, проклиная все на свете, мысленно застонал: ну что за неудачный сегодня день…

* * *

Несостоявшийся воришка был того же мнения.

Погоня отстала — но беглец, не очень хорошо ориентировавшийся в хитросплетении припортовых улочек, еще некоторое время бежал, петляя, как заяц, сворачивая за какие-то углы, прыгая через сточные канавы и минуя сырые гулкие подворотни; наконец он выдохся и перешел на шаг, а потом и вовсе остановился… Прислушался.

Тишина. Никого нет. Преследователь остался далеко позади… Черт возьми, угораздило же его нарваться сегодня на Черныша! Верзила вытер со лба холодный пот; он весь взмок от волнения и быстрого бега и теперь пытался отдышаться и усмирить неистово колотящееся сердце, пойманной рыбкой трепыхающееся под подбородком. Узкий грязный переулок между домами, в котором оказался беглец, выходил на Гриффин-стрит в двух кварталах от Лоуленд-плейс; воришке казалось, что при его резвости и взятом темпе бега он уже должен быть на другом конце Сен-Канара, но, видимо, петляя по запутанному лабиринту припортовых улочек, он, сам того не замечая, чересчур отклонился вправо — и вновь оказался поблизости от Лоуленд-плейс, только с другой стороны… Ладно. Главное — ему все-таки удалось удрать!

Он в изнеможении прислонился спиной к стене. Переулок, в котором он находился, был извилистый и тесный, как кишка, густо наполненный кисловатым смрадом от ближайшей помойки — даже не переулок, а так, узкая щель между домами, набитая, по обычаю всех на свете узких щелей, отбросами и ненужным хламом… Выровняв дыхание, верзила прислушался — кто-то шел по улочке ему навстречу: шаркая, кряхтя и слегка подволакивая ногу, постукивая по асфальту палкой с резиновым наконечником. Старуха! Что-то монотоннно бормочущая себе под нос, подслеповатая и безобидная, как улитка; в руках она держала большую сумку из искусственной кожи. Верзила бросил настороженный взгляд вдоль переулка — никого! Что ж… Возможно, день сегодня окажется вовсе и не таким неудачным, как ему поначалу показалось, хе-хе…

Он быстро шагнул вперед и преградил старушке дорогу.

— Здорово, бабуся! Куда кости тащишь — на ближайшее кладбище? Сумка-то руки не оттягивает, э? Давай помогу, чтобы шагать веселее было!

Старуха отшатнулась. Её седые космы, торчащие из-под жуткого старомодного чепца, испуганно затряслись.

— Батюшки святы! Ты откудова взялся-то, друг сердешный…

— А ну гони сумку, старая ведьма! А то ща как врежу, враз на небесах окажешься вне очереди! — Он схватил старухин саквояжик за ремешок и изо всех сил рванул на себя — абсолютно не ожидая сопротивления, уверенный, что бабулька окостенела от страха и вот-вот отдаст богу душу… Он совсем забыл про проклятую палку, которую старая перечница держала в руках — и в следующий миг ему показалось, что по лицу его съездили пудовой кувалдой.

Из глаз его посыпались искры.

Первый раунд непредсказуемо остался за бабушкой.

— Ох ты, святые угодники! — заголосила она, отшатнувшись к стене, крепко прижимая к себе потрепанный саквояж. — Да что же это творится-то… среди бела дня… чести лишают, пенсию отымают, вороги… никакого уважения к сединам…

— Ах ты… старая клуша! Драться вздумала? Ну, погоди! — прохрипел верзила. Утирая слезы и сопли, брызнувшие из разбитого носа, ничего не видя перед собой от боли и ярости, он кинулся на бабку с твердым намерением завязать ее морским узлом — и остановился.

Потому что из старухиной сумки появился и уставился черным дулом ему в лоб внушительный черный кольт 45-го калибра. Почему-то очень знакомый…

Верзила оторопел. Какую-то долгую секунду ему отчаянно хотелось проснуться.

— Придурок! — очень спокойно, очень внятно, негромким хрипловатым голосом сказала старуха. — Как ты был неумехой, мерзавцем и непроходимым идиотом, Кекс, так, вижу, им по сей день и остался.

Кекс невольно вытаращил глаза.

— Ты-ы?

— Я. Что, не признал? — Посмеиваясь, Антиплащ сдернул с головы выцветший архаичный чепец и копну растрепанных седых волос. — И, если бы это был не я, сидел бы ты сейчас в полицейском участке и размазывал сопли по опухшей ряшке, подписывая чистосердечное.

Кекс все еще пытался прийти в себя. Испуганно окинул взглядом антиплащовский парик, чудовищную шерстяную кофту и бесформенную юбку, разношенные и пыльные, стоптанные шишковатые туфли на ногах… и, в особенности — до сих пор решительно направленную ему в лоб черную пушку.

— Так это… ты отвлек Черныша? Черт, никогда бы не поверил… — Он невольно дернул шеей, сглатывая наполнившие рот излишки слюны. — Ну… ты это… Ну, спасибо. Я уж думал, мне кердык…

Антиплащ коротко кивнул, соглашаясь. Его губы были растянуты в ухмылке — но глаза оставались жесткими и настороженными, а пристальный взгляд пронимал холодом до костей, точно крепкий, веющий морозцем северный ветер. Вот дьявол! Бравый Кекс слегка поежился — даже Черныша, он, пожалуй, так не боялся, как этого скрытного, мерзкого прожженного проходимца, способного буквально на всё…

— Я-то, в отличие от фараонов, уже давно знаю, кто орудует на Лоуленд-плейс, — спокойно, даже равнодушно, скучающим голосом заметил Антиплащ. — Тебя сегодня пасли там с самого утра. Копы и пара-тройка ребят из ШУШУ во главе с моим двойником — только ты, дубина стоеросовая, ничего не заметил. Ну и ну! — Он насмешливо поцокал языком. — Удивляюсь я, как тебя, такого неописуемого кретина, еще не поперли под музыку из ВАОН… в траурных венках и на торжественном катафалке.

— При чем тут… Я не работаю на ВАОН, — хмуро пробурчал Кекс.

— Да неужели? Ты работаешь на Спарки. А Спарки работает на ВАОН. Отсюда вывод…

— Спарки! — Кекс как-то криво, нехорошо усмехнулся. — Спарки уже ни на кого не работает. Отработался, знаешь ли!

— Даже так? — помолчав, спросил Антиплащ.

— Да, вот так. И все из-за тебя, между прочим! Боссу ой как не понравилось, что Спарки провалил эту операцию с Перстнем! И…

— И?

— В общем, я уже пару месяцев Спарки не видел — и вряд ли когда-нибудь увижу. Может, ему просто приказали убраться из Сен-Канара. А может…

— Что?

— Да ничего. Но с Железным Дровосеком шутки плохи. Говорят, он расправляется с неугодными ему людьми с неимоверной жестокостью…

— И ты — следующий на очереди? Как не оправдавший надежд?

— Я — слишком мелкая сошка. К счастью! — Кекс опять нервно усмехнулся. — Мной Большие Люди не интересуются. А вот тобой — даже очень.

— Мной? Или Перстнем?

Кекс опасливо оглянулся. Окинул взором окружающие глухие стены, бросил внимательный взгляд вдоль переулка, словно боялся, что из ближайшего мусорного бака сейчас выскочит шустрый брутальный субчик с автоматом наперевес. Придвинулся к Антиплащу ближе и жарко, взволнованно зашептал ему в ухо:

— И тем, и другим. А ты как думал? Босс рвал и метал, когда выяснилось, что Спарки так и не удалось раздобыть Перстень. Он… Дровосек… пытался тебя найти…

— Я так и понял. Меня очень многие пытаются найти, знаешь ли. Только почему-то не у всех получается.

— Он не для того пытался тебя найти, чтобы забрать Перстень! Он… хотел сделать тебе предложение.

— Ну так передай ему, что ни в его руке, ни в сердце, ни в прочих частях тела я не нуждаюсь. Даже если он пришлет их мне по почте.

— Дурак! — Кекс покраснел от досады и злобы. — Он хотел предложить тебе работенку. Очень выгодную, между прочим.

— Я никогда ни на кого не работаю, Кекс. Тем более на безмозглых ваоновских агентов. Понятно?

— И ты совсем не хочешь узнать, для чего ВАОН понадобился этот проклятый Перстень? И не хочешь познакомиться с интересными и нужными людьми, а?

Антиплащ пожал плечами.

— Не особенно. Но я хочу узнать, сколько тебе обещали заплатить за то, что ты приведешь меня в лапы твоего босса и иже с ним? А интересных и нужных мне людей я, видишь ли, предпочитаю находить сам. А уж твоего Дровосека найду и подавно… Знаю я и про базу в заброшенном санатории… и про то, что господин Дэ и его амигос тусуются по пятницам в этом паршивом и зачуханном «Веселом Роджере»…

— Кретин! — Кекс нервно расхохотался. — Сразу видно, что ни черта ты не знаешь! По пятницам! Да у Дровосека бабок столько, сколько тебе и не снилось! На семь пятниц на неделе хватит! И не в вонючем «Веселом Роджере», а в «Сен-Канар Театрал Отель», ясно? Есть в тамошнем баре уютная такая задняя комнатка… Ха, станет Дровосек сидеть в такой заплеванной забегаловке, как «Веселый Роджер», вот еще! Насмешил! Он тебе, босоте и вшивому голодранцу, не чета, понял?

— Понял, понял, — сказал Антиплащ. — Вижу, ты о делах своего босса неплохо осведомлен. А раз так… — По-прежнему держа незадачливого налетчика на прицеле, он вновь нахлобучил на голову парик и чепец и превратился в мерзкую старую ведьму — согбенную, кряхтящую и косматую… вооруженную, увы и ах, внушительным пистолетом. — Веди-ка меня к нему, Кекс. Сейчас же! И радуйся, что «Театрал Отель», на твое счастье, отсюда недалеко…

До «Театрал Отеля» действительно было недалеко, всего три квартала. И бедолага Кекс не уставал этому радоваться…

Нет, сторонний прохожий не заметил бы ничего необычного. Сторонний прохожий решил бы, что по тротуару неуверенно ковыляет хромая подагрическая старуха, а почтительный внук заботливо поддерживает ее под руку; правда, бабулька уж как-то очень настойчиво виснет на верзиле-внучке, а бледная физиономия внука перекошена чуть напряжённее, чем этого можно было бы ожидать, но, говоря откровенно, стороннему прохожему было бы на все это абсолютно наплевать. И уж подавно этот сторонний, по жизни озабоченный собственными делами прохожий не углядел бы спрятанный под широкой старухиной кофтой пистолет, упиравшийся дулом аккурат в печень бедолаги-внучка…

— Сюда, — хрипло сказал Кекс.

К парадному входу в шикарный «Театрал Отель» они все же не подошли, но Антиплащ не слишком этому удивился: Кекс повел спутника за угол, в безлюдный переулок, к небольшому павильончику, примыкающему к задней стене отеля — и вывеска над входом в павильончик скромно гласила: «Прачечная». В темноватом полуподвальном помещении витали едкие ароматы сырости, мыла и каких-то специфических моющих средств; из-за выложенной голубоватой кафельной плиткой стены доносилось бульканье сливаемой в трубы воды и шум работающих машин. Дверь налево вела в собственно прачечную, над дверью направо тускло светились зеленоватые буквы «WC» — общественный туалет? За столиком администратора посреди вестибюльчика маялся над кроссвордом дюжий бритоголовый субъект в фирменной куртке не то работника прачечной, не то санитара психушки; услышав стук входной двери, он поднял на посетителей ленивый взор. Брови его, густые, черные и кустистые, точно мохнатые гусеницы, удивленно поползли вверх.

Антиплащ легонько подтолкнул онемевшего спутника пистолетом в бок.

— Здорово, Зигги, — пролепетал Кекс. — Нам тут… надо… ну, ты понял. — Он судорожно стрельнул глазами в сторону неприметной двери с надписью «WC».

— Правда надо? Во как? А зачем? — Бритоголовый, скрестив руки на груди и откинувшись на спинку стула, смерил Кекса задумчивым взглядом. Неторопливо перевел взор на трясущуюся рядом седую сгорбленную старушку. — А это что с тобой за мешок склеротичных сосудов? Девочка по вызову?

— Хи, хи… да давненько уже не девочка, чудила, ты что, не приметил? И горжусь этим! — проскрипела в ответ старуха — прежде, чем обомлевший Кекс успел открыть рот для ответа. — Пропусти, милай… Очень надобно.

— К Старшому, что ли?

— Ага, ага. По большому, милок, по большому. Насилу терплю уж…

Бритоголовый, если и пришел в недоумение или замешательство, виду не подал. Но колючие его, подозрительные и неприязненные глазки стали еще более колючими, неприязненными и подозрительными.

— Ты что, старая курва… мало того, что не девочка, так еще и глухая поди, а?

— Чаво? Ась? — Бабка приложила ладонь к уху. — Ты чаво калякаешь-то, сердешный мой?

— Глухая, говорю, бабка? — проревел Зигги. — Ага?

— Бухая? Я? Бог с тобой, сынку! Я — бухая? Да я уж десять лет как завязала…

Бритоголовый вымученно закатил глаза.

— Ну, ну. В глухой завязке, значит? Хвалю!.. Ты кого сюда притащил, Кекс?

— Секс? Да уж какой там секс, в мои-то годы… скажешь тоже, чертушка окаянный! — Старуха игриво захихикала, затряслась всем телом, будто пораженная пляской святого Витта. — Али ты того… геронтофил?

— Да ты что, бабуся, боже меня упаси! — буркнул Зигги. — Разочарована, а? — Он бросил взгляд на страдальчески перекошенную физиономию Кекса. — У тебя что, проблемы?

— Ага… — прохрипел Кекс прежде, чем Антиплащ успел его предостерегающе ущипнуть. — Еще какие…

— Ладно. — Чуть помолчав, Зигги рывком поднялся. — Не в службу, а в дружбу. Пошли! — Он направился к белой двери с надписью «WC» — и Кекс с Антиплащом потащились следом за ним. В недрах небольшого помещения за дверью предсказуемо обнаружилось с полдюжины закрытых сортирных кабинок, но Зигги прошел дальше — в подсобку, заставленную пластиковыми баками и пакетами со стиральным порошком; концентрация специфических химических ароматов тут была настолько высокой, что у Антиплаща, никогда не склонного к аллергии, разом зачесалось под шерстяной кофтой всё — даже в тех местах, где от рождения никогда ничего не свербело. В углу подсобки имелась еще одна неприметная серенькая дверка безо всяких признаков замка или засова — чтобы открыть ее, Зигги приложил палец к сенсорному датчику рядом с дверью, замаскированному под обычный звонок.

Нехилая, однако, у них тут в общественном сортире система охраны…

Что-то едва слышно чмокнуло, дверца бесшумно распахнулась. Открылись крутые ступеньки и за ними — узкий темный коридорчик, испятнанный светом тускловато-бледных, как нарывающие прыщи, круглых ламп, привинченных к потолку. Зигги с ухмылкой обернулся к Антиплащу.

— Прошу вас, мадам. После вас!

— Охо-хонюшки… я и так насилу швыряюсь и ногами ворохаю, где уж мне по лестницам-то лазать… Подсобляй, внучек…

Увы! Проход был такой узкий и низкий, что идти по ступенькам можно было лишь наклонившись и по одиночке; Кекс рванул вперед с какой-то судорожной поспешностью, и Антиплащ торопливо шагнул по ступеням следом за ним… Он тут же понял свою ошибку, но было поздно: прежде, чем он успел сойти с лестницы и вновь взять заложника на прицел, Зигги, неосмотрительно оставленный в тылу, резко наклонился и рванул его сзади за подол юбки.

Антиплащ кувырком полетел вниз по ступеням.

— Осторожнее! — взвизгнул отшатнувшийся к стене Кекс. — У него пистолет!

Все произошло очень быстро. (На)падение было таким неожиданным, а ступеньки — такими крутыми, что на какое-то мгновение от боли и шока Антиплащ выбыл из игры; прежде, чем он успел прийти в себя, вновь схватить выпавшее из рук оружие и высвободить запутавшиеся в широком подоле ноги, Кекс навалился на него плотной тушкой, а Зигги вырос рядом с тяжелой монтировкой в руке — и в следующий миг в затылке Антиплаща оглушающе вспыхнуло…

Последнее, что он успел подумать перед тем, как мир вокруг него подернулся черной пеленой — его сейчас будут долго и жестоко мочить.

И хорошо, если только в стиральной машине…

* * *

— Дьявол! Он еще не очнулся? Здорово Зигги его приложил…

— Сейчас очухается, не переживай. Передай-ка мне графин…

Холодная вода потоком хлынула Антиплащу в лицо — и, чтобы не задохнуться, он вынужден был зафыркать и затрясти головой, чувствуя, как стекают по щекам (за шиворот!) холодные мерзкие струйки. Где-то рядом хором заржали: Анти медленно приоткрыл глаза…

М-да. Это могла быть как «уютная задняя комнатка» в «Театрал Отеле», так и засекреченный подземный бункер где-нибудь в засушливых саваннах Австралии. Просторное, но почему-то лишенное окон помещение освещалось белым холодноватым сиянием встроенных в потолок светильников и было обставлено с явной претензией на роскошь: глубокие мягкие кресла, ковер на полу, тяжелая мебель с позолотой, стилизованная под викторианскую эпоху, невнятные (тоже, видимо, стилизованные — под Пикассо) картины на стенах, журнальный столик, на который небрежно брошены карточки и фишки какой-то замысловатой бизнес-игры… Антиплащ лежал на кожаном диване в углу комнаты; он по-прежнему был в своем нелепом старушечьем маскараде, разве что без чепца и без парика, и голова его гудела подобно медному колоколу, а в затылке мучительно пульсировала острая боль. В кончиках пальцев слегка покалывало — и Анти осторожно пошевелил ими, чтобы попытаться вернуть утраченную чувствительность… что ж, по крайней мере, он был не связан и никак не ограничен в свободе передвижений — уже хорошо! Впрочем, передвигаться ему было особенно некуда: над ним склонился ухмыляющийся чернобровый Зигги с пустым стаканом в руке. Кекса нигде не было видно, но чуть поодаль, в другом, невидимом для Антиплаща углу комнаты отчетливо угадывалось присутствие людей — людей настороженных, решительно настроенных, достаточно неприятных: людей с оружием в руках, без излишних заморочек в душе и без дурацкой жалости в сердце… Но в первую очередь внимание Антиплаща все-таки привлек человек, сидящий в кресле напротив, возле массивного письменного стола — человек, который был очень хорошо известен в определенной среде, и имя которого, опять-таки в определенной среде, ассоциировалось, увы, отнюдь не со знаменитым персонажем доброй детской сказки…

Железный Дровосек.

Глухая, с узкими прорезями для глаз маска скрывала верхнюю половину его лица — и в первую секунду Антиплащ решил, что она действительно сделана из железа, но, приглядевшись, понял, что вся эта жуткая ржавчина, окалина и мерзкие потеки киновари на темной «железной» поверхности — всего лишь плод причудливой фантазии искусного художника. Находящегося, судя по всему, в плену вязкого наркотического кошмара… Да, маска призвана была вызывать шок, омерзение и парализующий ужас — и, надо признать, вполне успешно справлялась со своей задачей: по крайней мере, в первое мгновение пленник волей-неволей содрогнулся…

Но тут же постарался справиться с собой.

И придать физиономии выражение терпеливой вежливой скуки. Дескать, видели-с и не впечатлились. Да-да, чего изволите?

Слова сейчас явно были излишни.

И поэтому Дровосек заговорил первым.

— Ну, здравствуй… Антиплащ. Что, и на старуху бывает проруха, м-м? — Голос его был мягок и хорошо поставлен — голос профессионального актера или оратора; но в то же время слегка, чуть-чуть зловеще глуховат — как раз настолько, чтобы внушить собеседнику легкую нервозность и почтительный трепет. Каждую свою фразу он отделял едва заметной, но при том очень веской и значительной паузой. — Давненько, признаться, я хотел тебя увидеть — но до сих пор тебе, к вящей моей досаде, удавалось как-то избегать встречи… впрочем, я всегда знал, что рано или поздно твое неуемное любопытство тебя ко мне приведет. Ну что ж, тем лучше! Нам с тобой давно пора обстоятельно потолковать о делах насущных, и разговор этот, — на губах его зазмеилась какая-то очень кривая, неприятная и язвительная усмешка, — разговор этот, клянусь, обещает быть долгим…

— Дайте полотенце, — хрипло сказал Антиплащ, отбрасывая рукой со лба намокшие, тонкими сосульками обрамляющие лицо волосы: стараниями Зигги он по-прежнему чувствовал себя неудавшимся утопленником. — Не могу же я оскорблять ваше тонкое эстетическое чувство своим непрезентабельным внешним видом.

— Твой внешний вид, — в тон ему отозвался Дровосек, — мое тонкое эстетическое чувство, как ни странно, ни на грош не оскорбляет. Не сочти за комплимент.

— Ни в коем случае. — Антиплащ тщательно вытер лицо и шею поданной салфеткой — после чего наконец почувствовал себя более-менее в состоянии продолжать разговор. — Ну что ж, потолкуем, раз случилась такая оказия… Значит, ты уже давненько хотел со мной свидеться, э?

— Именно так.

— Еще, надо полагать, в конце февраля? И потому в качестве посредника подослал ко мне этого придурка Спарки?

— Спарки! — Дровосек коротко хмыкнул. — Спарки, обещаю, тебя больше не побеспокоит. Да — он оказался придурком и неумехой и потому… сошел с дистанции. Он повел себя не только непродуманно и с глупейшей прямолинейностью, но также недопустимо грубо и некорректно по отношению к тебе, Антиплащ, и за это, поверь, уже понес должное наказание.

— Рад слышать. И что же вы с ним сделали?

— Не думаю, что сейчас это должно тебя интересовать. — Дровосек сдержанно улыбнулся — и от этой улыбки словно бы повеяло морозным сквозняком. Впрочем, он тут же постарался смягчить жесткость тона: — А меня ты зря воспринимаешь как врага, дорогой мой.

— Хм! Я должен воспринимать тебя как друга?

Его собеседник доверительно подался вперед.

— Скорее — как делового партнера. Весьма влиятельного партнера, надо сказать.

— Тебе нужен Перстень, — медленно произнёс Антиплащ.

Откинувшись на спинку кресла, Дровосек громко расхохотался. Это было жутко — все его крепкое, большое, сильное, упакованное в дорогой смокинг тело затряслось от смеха, и рот с крупными желтоватыми зубами скривился в улыбке, но маска… Маска оставалась неподвижной — непроницаемой, мрачной, закаленно-равнодушной, безучастной, страшной… Впечатление это производило совершенно гнетущее.

— Мне не нужен этот злосчастный Перстень, Антиплащ! Абсолютно не нужен! И это — твое главное заблуждение. Да, да! — Приступ веселости прошёл у Дровосека так же неожиданно, как и начался, он резко оборвал смех — и в голосе его зазвучало почти не фальшивое сочувствие: — Но — довольно о делах! Вижу, ты неважно себя чувствуешь… Выпьем? За долгожданную встречу, а? — Он сделал знак кому-то из своих людей — и тот, достав из бара запечатанную бутылку кьянти, ловко вскрыл ее штопором и поставил на стол. Вальяжным движением Дровосек разлил вино в два бокала и придвинул один из них Антиплащу. — Не бойся, вино не отравлено, — насмешливо добавил он. — Я просто не хочу, чтобы у тебя остались воспоминания обо мне, как о скупце и нерадушном хозяине. Да и выглядишь ты паршивенько, если честно. Тебе надо взбодриться… мисс Старая Перечница, ха, ха! Вот за что я тебя все-таки уважаю, дружище — так это за твою неистощимую изобретательность и умение креативно мыслить.

Антиплащ, пожав плечами, не стал возражать. Голова его все еще трещала от удара — и глоток болеутоляющего был бы сейчас как нельзя более кстати. Он взял бокал — тот почему-то оказался липким — и осторожно понюхал алое искристое содержимое. Вино как вино… Конечно, и через закрытую пробку в бутылку можно вкачать нейролептик — посредством шприца с тонкой иглой — но чуткое шестое чувство подсказывало Антиплащу, что ничего опасного — по крайней мере, в бокале — действительно нет. Если бы бравые ребята действительно намеревались накачать «гостя» какой-нибудь мерзкой психотропной дрянью, они бы уже давно это сделали… Он краем глаза взглянул на Дровосека — и тот, перехватив его взгляд, приветственно поднял в руке свой тонкий хрустальный фужерчик.

— Ну-с, за знакомство!

Они выпили. Антиплащ поставил опустевший бокал на стол — и тот мгновенно исчез, подхваченный кем-то из расторопных дровосековых подручных. Вместо него на столе появилось нечто вроде карты — плана какого-то большого дома со множеством комнат, лестниц и коридоров, с большой террасой, выходящей в парк: все это было подробнейшим образом расчерчено, указано и подписано на плотном листе белой чертежной бумаги. Одна из небольших комнат в западном крыле дома была отмечена тонким красным крестом.

— Да, — спокойно повторил Дровосек. — Перстень мне действительно не нужен, мой дорогой Анти, ты можешь оставить его себе. В конце концов, Перстень — это ни что иное, как ключ. Обычный ключ — от одной необычной шкатулки, которая находится в особняке Хаксли.

— Хаксли? — пробормотал Антиплащ.

Он смотрел на лежащий перед ним подробный план дома — но перед глазами его была когда-то виденная фотография: большой богатый особняк в заснеженном парке, а на переднем плане — смеющийся Дилон и… Он молча поднял глаза на собеседника, ожидая дальнейших объяснений.

Дровосек задумчиво потягивал вино, оставшееся на дне фужера.

— Роберт Хаксли — известный знаток и ценитель искусства Древнего Китая; в доме у него находится неплохая коллекция антикварных вещей, принадлежащих эпохе правления династии Мин. Шкатулка — одно из творений Ли Хао, известного пьяницы, бродяги и философа, которого при жизни никто из его современников, кажется, не воспринимал всерьез; тем не менее этот балагур и провокатор был умелым ювелиром и резчиком по дереву и оставил после себя немало любопытных произведений искусства. Шкатулка и сама по себе представляет немалую историческую и художественную ценность, но все же нас интересует не она сама, а то, что находится внутри нее.

— И что же находится внутри нее?

— «Утренняя звезда». Большой кристалл, похожий на редкостного оттенка голубоватый алмаз, и поначалу за алмаз, собственно, и принятый… Только это не обычный кусок твердого углерода.

— Вот как?

— В рукописях тех лет один умный человек (да, да, в ВАОН встречаются и такие) обнаружил запись, датированную 1386-м годом, упоминающую о «схождении на землю небесной колесницы, явившейся в вихре грома и пламени и бесследно исчезнувшей… оставившей после себя россыпи прозрачных сияющих звезд, украденных с небес». Так вот, голубоватый кристалл, хранящийся в шкатулке — одна из этих «сияющих звезд», по-видимому, единственная, чудом сохранившаяся до нашего времени: просто потому, что ее в свое время преподнесли как диковину в дар одному из тамошних мандаринов, в дом которого был вхож и проныра Ли Хао. Остальные кристаллы сгинули во мраке времен — что, впрочем, неудивительно в свете случившегося вскоре после падения метеорита разрушительного наводнения. Удивительно, как суеверные крестьяне не утопили в желтых водах Хуанхэ и последний злосчастный кристалл, посчитав его источником всех бед… Но, как бы там ни было, «Утренняя звезда» уцелела, была помещена в шкатулку работы Ли Хао и, по-видимому, благополучно забыта на многие годы.

— Пока ваш «умный человек» не раскопал в неведомых архивах эту злосчастную рукопись… Ну-ну. По-вашему, эта загадочная «Утренняя звезда» имеет, что ли, внеземное происхождение?

— Может, и так. В свете всего вышесказанного этот кристалл, на мой взгляд, следует полагать одним из осколков метеорита... Видишь ли, в той рукописи, в которой рассказывалось о «схождении колесницы», упоминалось и о многих странных, необъяснимых (ну, по меркам того времени) свойствах этих самых «сияющих звезд». Например, вызывать у человека, слишком долго смотрящего на эти кристаллы, что-то вроде прострации и наркотических галлюцинаций… или странным образом отражать звук… или необычно преломлять направленные на кристалл лучи света. В общем, я не буду вдаваться в подробности, главное, я полагаю, ты уже уяснил: эта голубоватая «Звездочка» представляет собой весьма занятную штуку — в первую очередь сугубо с научной точки зрения.

— И вы хотите, чтобы я выкрал ее из особняка Хаксли?

— Ну почему же обязательно «выкрал»? Какое у тебя все-таки узкое уголовно-предсказуемое мышление, Анти… Скажем, не выкрал, а… подменил.

— То есть, — пробормотал Антиплащ, — вы хотите вынуть из шкатулки настоящую «Утреннюю звезду» и положить на ее место подделку?

— Вот именно. Почему бы и нет?

— М-да, действительно… Почему бы и нет?

— К счастью, в рукописи сохранились достаточно подробные изображения «Утренней звезды», так что изготовить идентичную копию для нас особенного труда не составило. Она как две капли воды похожа на оригинал, но, разумеется, не обладает его свойствами… впрочем, для Хаксли, я думаю, это никакого значения не имеет. О свойствах кристалла, как я уже упоминал, известно очень немногим… Отпирается Шкатулка Ли Хао посредством Перстня: украшение, которое представляет собой изумрудного паучка, нужно поместить в углубление в центре паутины, вырезанной на крышке. Находится шкатулка в комнате, которую Хаксли называют «Китайским Музеем» — на плане дома она отмечена крестом. Сигнализация отключается в кабинете Хаксли-старшего — кнопка расположена в сейфе, который спрятан за картиной Босха. А вот код сейфа, к сожалению, нам не известен — нашего осведомителя, служившего у Хаксли лакеем, выперли за какую-то незначительную провинность прежде, чем ему удалось вызнать пароль… но для тебя, хочется верить, это не должно стать особенным препятствием, все-таки о тебе идёт молва как о достаточно искусном взломщике и профессионале своего дела. Как ты понимаешь, ранее вся эта тонкая операция была возложена на Спарки, но он… не оправдал наших ожиданий, потерпев неудачу еще на стадии похищения Перстня — и впоследствии не исправил своих ошибок. Да, если тебе интересно, могу добавить, что где-то в коллекции Хаксли существует и второй Перстень, нечто вроде «запасного ключа» — бездарная копия настоящего Перстня, сделанная кем-то из учеников Ли Хао… я даже не уверен, что им действительно можно открыть Шкатулку. Но, как бы там ни было, нас это волновать не должно — ведь у тебя есть настоящий ключ!

— И ты уверен, что я действительно захочу им воспользоваться?

Дровосек, казалось, был удивлен. Он откинулся на спинку кресла и, сцепив руки на животе, рассеяно покрутил одним большим пальцем вокруг другого. Антиплащ буквально кожей чувствовал на себе цепкий пристальный взгляд, изучающий его из прорезей маски.

— Почему нет? Тебе не интересно мое предложение? За «Утреннюю звезду» ВАОН в моем лице заплатит тебе очень щедро, в этом можешь не сомневаться.

Антиплащ пожал плечами — стараясь сделать это как можно более неопределенно.

— А почему я должен тебе верить? Меня не раз пытались подписать на всяческие авантюры, которые на поверку оказывались делами куда более опасными и рискованными, чем это обычно выходило со слов рекрутеров. И эта сомнительная афера, похоже, обещает оказаться из их числа. В ВАОН ты, Дровосек, конечно, личность известная, но веры тебе у меня не больше, чем… чем, к примеру, этому вашему выкормышу Пауэру, черт бы его побрал! Или как там его величали по настоящему-то… Персивалю Крэксу.

Дровосек медленно покачал головой.

— Вот оно что… Не суди о ВАОН только по Крэксу, который и ныне и присно был сволочью, подлецом и отпетым мерзавцем — признаться, мне жаль, что судьба тебя с ним свела… ну, сидит он на Белой скале — и пусть себе сидит, никто по нему особенно не убивается. В ВАОН есть и куда более… нет, не скажу — порядочные, но серьезные и дальновидные люди. А что касается моего предложения — ты, конечно, пару дней можешь над ним подумать... но мне бы не хотелось, чтобы ты особенно затягивал с решением. Тайная подмена кристалла — наиболее непыльная, выгодная и безболезненная операция для всех, гм, заинтересованных сторон. Ты, конечно, понимаешь, что у нас есть и другие, не столь гуманные способы заполучить Шкатулку… и я, собственно, уже готов был к ним прибегнуть — если бы ты так удачно не заглянул к нам сегодня на огонек.

— Какие способы? Налет? Вооруженное ограбление? Захват заложников?

— Вот именно. Способы достаточно хлопотные и шумные… за исключением, пожалуй, последнего. Но и тут, увы, присутствуют некоторые тонкости…

— Какие?

Дровосек задумчиво сложил пальцы «домиком».

— Видишь ли, у Роберта Хаксли нет ни красавицы-жены, ни любимой матушки, ни маленьких детей, которых можно было бы похитить и требовать за них Шкатулку в качестве выкупа… из родственников у него только взрослый бездельник-сын, с которым у старика довольно-таки сложные отношения. К тому же Роберт — человек старой закалки, и в случае угроз не побоится обратиться к полицию, что привлечет к Шкатулке и ее содержимому излишнее внимание копов, прессы, праздной общественности и иже с ними, чего нам очень бы не хотелось. Но, если дело до этого все-таки дойдет, мы предпочтем действовать через Дилона, младшего Хаксли. Он, на мой взгляд, более слабое звено… и та девчонка, его невеста, некая Гейл Андерс, с которой они чуть ли не на днях собираются сыграть свадьбу, куда более подходит на роль заложницы. Выяснить, где она живет и в какой клинике работает, не так уж и трудно… Дилон скорее согласится отдать Шкатулку в обмен на жизнь своей пассии, да и старый хрыч Роберт к будущей невестке более лоялен, нежели к собственному отпрыску, так что этот план имеет некоторые шансы на успех… И все же риск провала достаточно велик, поэтому мне, признаться, хотелось бы прибегнуть к нему лишь в самом крайнем случае, если никаких иных способов раздобыть кристалл не представится возможным.

— Понимаю. — Антиплащ чуть помолчал, словно бы раздумывая над услышанным. Щелкнул ногтем по бронзовой декоративной чернильнице, стоявшей рядом, на краю стола. И добавил — надеясь, что его тон звучит все же достаточно небрежно: — Но, если дело все-таки дойдет до похищения, то… что будет с этой, ну… как ее там… в общем, заложницей? После того, как вы получите Шкатулку?

— Странный вопрос! — Холодный взгляд Дровосека налился подозрительностью; сейчас Антиплащ как никогда жалел о том, что маска не позволяет ему увидеть выражение глаз собеседника. — От девчонки, конечно, придется избавиться, не в правилах ВАОН оставлять свидетелей, ты что, забыл? Нет человека — нет проблемы… с какой стати тебя это вообще интересует?

— Меня это абсолютно не интересует, — сухо сказал Антиплащ. И сам себя постарался как следует в этом убедить. — Ну что ж… честно сказать, твое предложение попытаться достать «Звездочку» с небес представляется мне… ну, скажем так, достаточно любопытным. Да, да, настолько любопытным, что… может быть, обсудим детали?

Стемнело для первой декады мая что-то очень уж рано. Во всяком случае, Гейл так показалось.

Да, ее предупреждали, что этот промышленный район… не слишком благонадежен. Ей говорили, что здесь небезопасно ходить в одиночку — особенно с наступлением темноты. Ей настоятельно рекомендовали отказать пациенту — под благовидным предлогом. Но, узнав, что у пятилетнего Криса просрочена медицинская страховка, и мальчик не сможет пройти в клинике назначенный курс массажа, Гейл, такая разэтакая сентиментальная дура, вызвалась провести этот курс малышу на дому.

Кристофер с рождения страдал ДЦП. Массаж был необходим ему, как воздух.

Гейл убедила себя, что всего-навсего хочет подработать.

Много ли могли заплатить ей родители Криса — мать-швея, дни напролет горбатящаяся над швейной машинкой, и пьяница-отец, хронически пребывающий то в безнадежном запое, то в не менее безнадежных поисках работы? Видимо, дело было в том, что слишком мало Гейл пробыла служительницей Эскулапа, чтобы профессионально очерстветь сердцем — и страдания ребенка, которому просто отчаянно не повезло в жизни, не могли оставить ее совсем равнодушной… После работы она отправилась по указанному адресу, чтобы поближе познакомиться с пациентом и провести первый сеанс; и, закончив массаж, заторопилась домой — вежливо отклонив предложение чуть пошатывающегося, дышащего перегаром Крисова папаши ее проводить.

Стук ее невысоких каблучков звонко разносился по темному переулку. Ночь была уже совсем летняя — мягкая, теплая, даже душная. Фонари на редких столбах горели через один, освещая трещины на асфальте, длинные заборы и глухие стены тянущихся вдоль дороги неведомых кирпичных строений. Над темными громадами домов, точно гигантская, позабытая каким-то великаном шахматная фигура, возвышалась старая, давно уже не работающая водонапорная башня — и с ее верхушки тоже пронзительно смотрел яркий желтый глаз фонаря. До Касл-рок-сквер, где Гейл надеялась сесть на автобус, можно было дойти и по более широкой и оживленной Тейлор-стрит, но это значило отклоняться от курса и делать пешком порядочный крюк — и Гейл отважно решила сократить путь до остановки по ближайшему переулку.

Ну да, подбодрила она себя. Пять минут быстрым шагом — и я на месте. И совершенно нечего здесь опасаться… Да кто мне, собственно говоря, встретится в такой поздний час в этом тихом, запустелом, богом забытом унылом закутке? Кому я вообще нужна?

Через секунду она сильно раскаялась в своих заблуждениях.

Они внезапно вышли ей навстречу.

Трое. Один — коренастый здоровяк в надвинутой на глаза кепке, другой — длинный (не высокий, а именно длинный, как жердь) тощий парень в клетчатой рубахе и третий — какая-то и вовсе невнятная незапоминающаяся личность с усиками а'ля Адольф Г. Прохожие… Просто прохожие, сказала себе Гейл. Так же спешащие по своим делам, как и она сама. И спокойно проходящие мимо… Мимо…

— Здорово, красотка! Куда ты так спешишь?

Сердце у Гейл оборвалось.

Они даже не торопились нападать: двое просто стояли, преградив дорогу, а один — коренастый крепыш — вразвалочку обошел ее с тыла. Гейл остановилась, изо всех сил стараясь сохранять хладнокровие. Опять, опять история повторяется… у нее прямо талант притягивать к себе всяких мерзавцев… или это у нее на лице написано — потенциальная жертва? Есть, говорят, такой психологический тип…

Нет, сказала она себе, просто не надо по ночам ходить по темным и безлюдным глухим переулкам. Ведь именно там, в темных и безлюдных глухих переулках, как правило, и обретаются неприятности весьма определенного сорта…

О, она отлично понимала Этих Ребят. Вышли они погулять, покуражиться, прошвырнуться до ближайшего погребка, а тут… Такая дурочка навстречу — одна, на пустынной улице, особа нервная, слабая и, в сущности, беззащитная — легкая добыча, которую ничего не стоит затащить в ближайший подвал. И навеки там оставить…

Она попятилась. Опустила руку в карман, нащупывая длинный острый ключ — единственную вещь, которая хоть как-то могла сойти за оружие. Не стетоскопом же ей обороняться, и не тюбиком из-под массажного крема… Интересно, мелькнуло у нее в голове, можно ли проломить человеку череп неврологическим молоточком?

— Что… что вам от меня надо? У меня ничего нет! — Дальше отступать было некуда — спиной она прижалась к стене.

— Есть, есть, — ласково сказал длинный, делая шаг вперед, — все у тебя есть, моя дорогая, я даже отсюда вижу… Все при себе носишь! — Он подмигнул своим дружкам, которые явно пришли в восторг от такого тонкого юмора. Крепыш первым схватил пленницу за воротник блузки — вернее, попытался схватить; Гейл отчаянно рванулась… раздался громкий треск терзаемой ткани — и ее тонкая одёжка расползлась по шву вдоль плеча, оторванный лоскут шёлка раскрылся, как лепесток, и безвольно повис, почти обнажая грудь.

— Ну, куда же ты, милая, — посмеиваясь, сипло проворковал крепыш; толстые его пальцы сомкнулись у Гейл на запястье — так сильно и цепко, что она едва не вскрикнула. Рука ее оказалась рывком завернута за спину, и мир вокруг покачнулся во вспышке боли; но тут что-то коротко, резко свистнуло в воздухе — и, выпустив добычу, здоровяк с воплем схватился за затылок… Кепка слетела с его головы и колесом покатилась по щербатому асфальту. Его опешившие дружки испуганно прянули в разные стороны.

— Какие-то проблемы, ребята? — спокойно спросил из темноты хрипловатый голос.

Поверженный крепыш все еще корчился на земле, плюясь ругательствами сквозь зубы и держась пальцами за голову. Длинный и «Адольф» явно впали в замешательство; впрочем, Гейл, испуганно сжавшаяся возле стены, еще не настолько пришла в себя, чтобы с интересом следить за происходящим.

— Ах, черт, — растерянно пробормотал длинный. — Ты-ы… ты это… чего сразу-то не сказал, что девчонка — твоя? И не надо было бы камнями кидаться… Стульчика вон чуть не зашиб…

— Пошли вон! — жестко приказали из темноты. Вроде бы небрежно и негромко — но было в этих двух коротеньких словах столько презрения, властности и холодного бешенства, что бравые ребята не заставили повторять их дважды. Даже пострадавший Стульчик кое-как подхватился и, нашарив на асфальте свою кепку, со стонами заковылял вслед за приятелями, которые, беспечно насвистывая, канули в ближайшую подворотню, явно предпочитая не связываться с явившемся незнакомцем.

Даже невзирая на то, что их было трое против одного.

Гейл, судорожно прикрывая грудь почти оторванным лоскутом блузы, наконец-то сумела разглядеть неожиданного спасителя, который стоял от нее в нескольких шагах — и подходить ближе как будто не торопился.

В первую секунду она его не узнала.

Н-да, это был не тот бледный, пошатывающийся от слабости доходяга, которого она в последний раз видела два месяца назад. Это был какой-то совсем другой человек — ладный, сильный, с насмешливой искрой в глубине серых прищуренных глаз, твердо стоящий обеими ногами на земле и бесконечно самоуверенный… Только взъерошенные светлые волосы топорщились на его буйной головушке по-прежнему — дикой и растрепанной, непослушной соломенно-желтой копной.

Облегчение, испытанное Гейл при бегстве Стульчика и К°, сменилось… странным каким-то, смутным, непонятным ей самой чувством. Страхом? Беспокойством? Недоумением? Радостью, в конце-то концов? Откуда он взялся, этот непонятный, неуловимый, неизученный наукой субъект? С чего бы неожиданно пришел ей на помощь? И вообще…

Ему-то что от нее нужно?

— Ну и какого черта? — отрывисто спросил Антиплащ. Под его пристальным изучающим взглядом ей (как обычно!) стало не по себе. — Какого черта вы здесь делаете? Опять ищете неприятностей? Вам что, не говорили, что даже теплыми майскими ночами этот район лучше не выбирать для романтических прогулок при луне?

— Г-говорили, — смущенно пролепетала Гейл. — Просто я… я шла от…

— Откуда?

— От… от одного своего пациента. Я делала ему массаж… Вам-то, собственно, какое дело?

— Ах, вот оно что… Массаж? Слово «эротический» вы, видимо, решили тактично опустить? — Он ухмыльнулся так паскудливо и в то же время так понимающе и так горько, что Гейл попросту бросило в жар.

— Да как вы можете! — сказала она резко. — Моему пациенту пять лет. И у него… неврологические проблемы.

Воцарилось молчание. Антиплащ стоял в полутьме переулка, куда не достигал тусклый свет ближайшего фонаря — и Гейл не видела выражения его лица. Может быть, и к лучшему.

— Ладно, простите, — нехотя сказал он наконец. — Зная вас, Гейл, я что-то подобное и ожидал услышать… просто хотел, чтобы вы подтвердили мои догадки. Черт, я здорово удивился, увидев вас… здесь. Я, собственно, был уверен, что вы уже давно загораете где-нибудь на Мальдивах, проводите там медовый месяц с вашим обожаемым крокодилом. Да, кстати — можно принести вам соболезнования по поводу вашего состоявшегося замужества, или еще нет?

Замужество… Гейл молчала, опустив глаза, нервно комкая и прижимая к плечу оторванный лоскут блузки. Свадьба по-прежнему маячила где-то на горизонте — вроде бы близкая и реальная, но в то же время недосягаемая, точно мираж в пустыне. В последний раз Дилон перенес бракосочетание на конец сентября… Ну, это же так романтично — праздник вина и урожая, теплые сентябрьские ночи, алые листья кленов, в багрец и золото одетые леса… ты же понимаешь, дорогая? Гейл понимала. Особенно после того, как кто-то из анонимных доброжелателей донес ей о том, что синеглазого Аполлона видели в компании некой изящной золотоволосой гурии, работавшей в «Шоколадной ласточке» вроде бы официанткой. Поразмыслив, Гейл все-таки решила пропустить этот грязный навет мимо ушей… Дилон так горячо, с таким страстным блеском в сапфировых глазах убеждал ее в том, что она — Любимая, Неповторимая и Единственная, что не поверить ему было просто невозможно… по крайней мере, в момент, когда он был рядом и, мечтательно улыбаясь, ласково играл с ее длинными волнистыми локонами, поглаживая ее по голове, точно маленькую испуганную девочку. Впрочем, как только за ним закрывалась дверь, и Гейл оставалась одна, тревоги и сомнения накидывались на нее с новой силой, будто свора голодных псов — и грызли, грызли, грызли жертву свирепо, бешено и совершенно безжалостно. «Он будет гулять от вас направо и налево… и при этом нагло врать вам в лицо, что задержался на важных переговорах, попал в пробку или увяз в трясине очередного «мальчишника»… Мимоходом оброненная когда-то фраза засела в ее мозгу больно и крепко, словно вбитый в затылок гвоздь.

Хуже всего было то, что Гейл отлично понимала: все это — неотвратимая правда.

— Нет, — негромко сказала она наконец. — Свадьба будет осенью… Но почему, черт возьми, вас так интересует моя личная жизнь?

— Меня ваша личная жизнь абсолютно не интересует. Но, боюсь, она интересует кое-кого другого…

— Что вы имеете в виду?

Антиплащ с минуту молчал, прежде чем ответить.

— Я должен вам кое-что сказать… только не пугайтесь, Гейл, хорошо? Вам угрожает опасность.

— Что? Опасность? Это связано с… с…

— С Перстнем, да.

У Гейл ослабли колени. Что ж, этого следовало ожидать… впервые она подумала об этом еще тогда, после всего случившегося, на далекой маленькой станции в зимнем заснеженном лесу. Но с той поры миновало уже два месяца, и она начала надеяться, что все давно закончилось, и эта мерзкая история наконец-то канула в Лету…

Оказалось — нет. Продолжение следует.

— От… откуда у вас такая информация?

— О, поверьте, из достаточно надежных источников. Именно сейчас, хочется надеяться, непосредственной угрозы для вас нет, но все же… полагаю, вам стоило бы, э… исчезнуть на некоторое время. Сменить квартиру… найти работу где-нибудь в другом районе… а еще лучше — на некоторое время совсем уехать из Сен-Канара.

— Подальше от вас?.. Я пошутила, — добавила она поспешно, взглянув на его лицо. Он тут же справился с собой — но Гейл успела понять, что этой неосторожно брошенной фразой всколыхнула в нем мутную волну каких-то отнюдь не приятных чувств. Она порывисто коснулась его руки.

— Простите, Дирк, я… я вовсе не хотела вас обидеть. Но… поймите и вы меня. Если бы не вы… ладно, не будем об этом! Просто… вы знаете, скольких усилий мне стоило сюда приехать и более-менее сносно наладить жизнь? У меня здесь работа… пациенты… друзья… жених, в конце-то концов… А теперь, по-вашему, я должна уехать и… все это бросить?

— Да, — сказал он угрюмо. — Для вас все это дороже собственной жизни, надо полагать?

— Ну, знаете… — пробормотала Гейл. Легко же он относится к бренным земным ценностям, ничего не скажешь! Впрочем, сам-то он вряд ли ими обременен. — По-вашему, все это, конечно, ни малейшего значения не имеет… Вся эта нелепая житейская мишура: признание пациентов, преданность друзей, любовь «второй половинки», тихий семейный уют… Все это можно просто небрежно перечеркнуть взмахом пера, как неудавшийся черновик, выдернуть из памяти, бросить в дробилку и начать жизнь с чистого листа?

— Не утрируйте, — сказал он сухо. — Я вовсе не хочу вас пугать и с корнями выкорчевывать с насиженного места, я только… хочу вас предупредить. Да, я как-то сказал вам, что постараюсь, чтобы впредь ни один волос не упал с вашей головы — но я, к сожалению, не вездесущ, и не могу гарантировать, что вы опять не влипнете в какую-нибудь скверную историю через ваше идиотское мягкосердечие. Будьте, по крайней мере, осторожны и осмотрительны… И для начала — не ходите вечерами по темным и пустынным заброшенным переулкам. Вам повезло, что я услышал стук ваших каблуков и выглянул в окно узнать, что происходит. А если бы я вас не увидел…

— Увидели? Из окна? Вы… здесь живете?

— Живу? Ну, если это можно так назвать… пожалуй, что и живу. — Усмехаясь, он кивком указал куда-то в сторону водонапорной башни. Потом взглянул на Гейл — быстро, искоса, но как-то очень проникновенно. — Вот, кстати… не сочтите за наглость… вы же показали мне ваш дом, Гейл, так не хотите ли теперь, гм... хоть одним глазком взглянуть на мой? Тем более вам стоило бы зашить блузку, — добавил он поспешно, точно пытаясь объяснить свое неожиданное предложение, — она, боюсь, теперь мало что скрывает. Не будете же вы постоянно придерживать этот оторванный лоскут рукой, верно? — Он порывисто шагнул вперед и легко коснулся её плеча, точно пытаясь обратить внимание собеседницы на эту досадную нерешенную проблему.

И Гейл вздрогнула. Нет, вовсе не от страха, не от отвращения и не от неожиданности произошедшего. Просто пальцы у Антиплаща оказались горячие и сильные — и от его прикосновения по ее телу побежали мурашки, целый табунчик внезапных крохотных мурашек, будто миллион очень маленьких и приятных, совершенно воздушных волшебных пузырьков… Ах, она тысячу раз видела в дурацких дамских романах эту фразу: «ее словно пронзило электрическим током» — но только сейчас поняла, что́ именно зануды-авторы имели в виду под этими заезженными словами. Действительно — будто пронзило током…

Но, черт возьми, почему именно сейчас?

— Что с вами? — быстро спросил Антиплащ, который, конечно, не мог не заметить, как она вздрогнула. — Замерзли?

— Нет-нет, — слабым голосом пробормотала Гейл, — все в порядке! — Она поспешно отстранилась и убрала все еще побаливающую руку из его ладони — стараясь все-таки не делать этого очень уж резко. — А что, — спросила она, криво улыбаясь, — разве у вас найдется иголка и моток подходящих ниток?

— Не уверен, — помолчав, признался он. — Но, может быть, и найдется — если как следует поискать. Проверим?

Гейл молчала… «Ты что, спятила? — испуганно сказал в ее голове Здравый и Трезвомыслящий Голос. — Ты всерьез собираешься принять «приглашение» этого мутного типа? Да откуда ты можешь знать, что у него на уме? Куда в эти трущобы он тебя заведет? И — зачем? Вот он состроил умильно-скорбную мину, поманил тебя пальчиком, сочувственно взял под ручку — и ты уже готова, ни о чем не думая, побежать за ним следом, будто безмозглая овечка, которую ведут на убой… и во всем ему подчиниться, и безоглядно ему довериться, и отдаться на его сомнительную милость…

И ему для этого даже не придется выкручивать тебе руки».

— Вы опять меня боитесь, Гейл. Опять! — На и без того угрюмом лице Антиплаща на мгновение выразилось прямо-таки страдание. — Послушайте, мы тут — одни, в глухом переулке, в темноте, под покровом ночи... неужели вы всерьёз думаете, что, если бы я хотел с какими-нибудь гнусными намерениями затащить вас в свое ужасное логово, то стал бы вас туда приглашать? — Он отвернулся… отступил еще дальше в тень, совсем слился с родной своей, так необходимой ему сейчас темнотой. Яростно потер лоб ладонью. — Впрочем, ладно, как хотите, дело ваше. Не буду настаивать.

— Нет-нет, постойте… Мне действительно нужно зашить блузку, — неуверенно, едва слышно, неожиданно для себя самой пробормотала Гейл. — И, если вы в самом деле можете обеспечить меня нитками, то… пойдемте. Только ненадолго. Учтите, у меня завтра утренний прием.

В узеньком коридорчике на нижнем ярусе водонапорной башни царила кромешная тьма.

— Осторожнее, — предупредил Антиплащ. — Тут приступочка. Вы можете нечаянно упасть и сломать себе шею.

Ничего себе предупреждение! Темнота была всеобъемлющей и густой, как кисель; единственной опорой Гейл служила рука, в которую она отчаянно вцепилась — теплая, крепкая рука, уверенно увлекающая гостью в непроглядный опасный мрак. Под ногами внезапно обнаружилась ступенька; Гейл споткнулась и, наверно, упала бы, если бы ее спутник не успел вовремя подхватить ее под локоть.

О, он-то был прекрасно осведомлен обо всех здешних ловушках и подставах.

— Почему здесь нет света? Экономите на лампочках? — слабым голосом спросила Гейл. И, хотя в темноте она не могла видеть Антиплаща, тем не менее очень живо представила себе, как он, усмехаясь, в ответ небрежно пожимает плечами.

— А зачем тут свет? Я, например, прекрасно знаю, что от входной двери до подножия лестницы ровно восемь шагов, а больше никому об этом знать и не нужно. Не люблю незваных визитеров, знаете ли.

Лестница была узкая и крутая, но Антиплащ так привычно-стремительно по ней взбегал, что гостья с трудом за ним поспевала, вскоре запыхавшись и ни о чем уже не думая. Откуда-то сверху просачивались сквозь щели забранного железной решеткой окна мутные желтоватые проблески, и Гейл поняла, что это — свет того самого фонаря на верхушке башни, который она видела из переулка. А лифт бы тут не помешал, тоскливо думалось ей, ибо лестница представлялась поистине бесконечной; ступеньки все выворачивались и выворачивались из тьмы, и ноги у Гейл начали гудеть, и ей катастрофически не хватало воздуха, и уже начало казаться, что проклятая лестница никогда не закончится… обрывки мыслей прыгали в ее голове бестолково и беспорядочно, словно кучка упругих теннисных мячиков: зачем я только во все это ввязалась… куда он меня ведет… на самый верх… для чего… чтобы позволить мне зашить блузку… черта с два… наверняка — чтобы надругаться и сбросить с крыши… а потом… последняя ступенька была наконец-то успешно преодолена — и Антиплащ толкнул (ногой?) дверь, находящуюся в конце пыльного коридорчика под самой крышей.

— Входите, — сказал он отрывисто.

Это была не то бывшая комнатка смотрителя, не то какое-то техническое помещение, превращенное в некое подобие жилой каморки. Антиплащ щелкнул выключателем — и в углу явила себя тускловатая лампочка под изношенным абажуром, осветила стол, заваленный всякой всячиной, узкую кушетку, прижавшуюся к стене, навесные полки с какой-то незатейливой утварью, стойку для газет, пыльные постеры на стенах с чьими-то пышными обнаженными телесами… Ничего неожиданного — обычное, ничем не примечательное и не особенно ухоженное гнездышко записного холостяка, где по большому счету даже не живут — а так, просто обитают… пережидают непогоду. Не дом — логово. Лисья нора. Крыша над головой.

Довольно унылая, надо сказать.

Но все же в первое мгновение внимание Гейл приковало к себе широкое окно.

Оно было распахнуто настежь — и в него врывался прохладный, ласково овевающий лицо ночной ветерок.

— Смотрите! — сказал Антиплащ.

Голос его слегка дрогнул — от восторга, поняла Гейл… Эта часть города и без того находилась на небольшой возвышенности, и с верхушки башни, с высоты двенадцатого этажа, открывался великолепный вид на город и на залив — на сияющее, переливающееся всеми цветами радуги море огней, безбрежное и беспредельное, свободно уносящееся к горизонту. Уходили во тьму улицы и проспекты, одетые в ожерелья фонарей, перемигивались зеленым и красным мерцанием огоньки на крышах небоскребов, двигались бесчисленные цепочки светлячков по автострадам, поднимался золотистый ореол над далекими островками пригородов; чуть в отдалении, у побережья, вспарывали темноту яркие прожектора маяка, вспыхивали над темными водами реки блуждающие сигнальные огни катеров, бесчисленными созвездиями мерцали в ночи огни жилых кварталов, и над всем этим вздымался бездонный, возносящийся в неизведанные пучины космоса звездный купол — и висел огромный голубовато-бледный шар Луны, расстилающий по водам залива молочно-серебристый мерцающий шлейф… Зрелище было дивным, ошеломляющим, дарующим пьянящее, ни с чем не сравнимое чувство свободы, упоительного приволья, восторга и душевного подъема — и Гейл, ахнув, замерла, слишком потрясенная и восхищенная для того, чтобы помнить о своих недавних страхах…

Антиплащ на секунду обернулся к ней.

— Именно это я и хотел вам показать… Ну, как? Дух захватывает, правда? — и в голосе его явно прозвучала неприкрытая гордость демиурга, собственными руками сотворившего всю эту величественную завораживающую красоту.

— О, да! Впечатляет, — негромко отозвалась Гейл. — Вы, оказывается, романтик, Дирк.

Он как будто удивился.

— Я? Ничуть. С чего вы взяли?

— Да что-то мне так… показалось. — Гейл не выдержала и улыбнулась: уж больно уязвленное и обескураженное у него стало лицо. — Можно, я и дальше буду называть вас Дирком, не возражаете? Мне просто не нравится ваша кличка.

— Не нравится? А я к ней привык… Впрочем, как хотите. Разве дело в имени, Гейл?

— Вы, кажется, хотели дать мне нитки…

— Да. Посмотрите вон в том ящичке на краю стола, я обычно держу там всякую мелочевку. Нет, нет, не садитесь на этот стул, он… еще необъезжен и дик, словно мустанг, может вас сбросить. Лучше на тот, возле стола.

— С-спасибо…

К некоторому удивлению Гейл, нитки действительно нашлись — правда, не слишком подходящего цвета, но, в сущности, вполне годные для того, чтобы наскоро залатать расползшийся шов и добраться до дома. К счастью, блузка была разорвана с левой стороны, так что Гейл могла зашивать ее, даже не снимая; а если бы пришлось снимать, мельком подумала она, то… любопытно, он отвернулся бы? Ну да, ну да, разумеется... Прислонившись спиной к оконной раме, Антиплащ сидел на широком подоконнике, на краю разверзшейся обочь тридцатиметровой пропасти, и как будто увлеченно любовался звездным небом — но Гейл казалось, что искоса, незаметно он на самом-то деле наблюдает за ней, своей гостьей. Интересно, спросила она себя, сколько вечеров он просидел вот так, на этом самом месте, глядя на сверкающий огнями ночной город, впитывая в себя привольный ночной ветер, предаваясь своим загадочным мыслям — странный, неуловимый, таинственный скрытный, никого к себе не подпускающий темный гений ночи?..

Впрочем, с чего она взяла, что он проводит свои вечера в одиночестве?

Он обернулся. Что-то блеснуло в его руке — зажигалка. Вместе с ней появилась и захрустела в его длинных пальцах измятая сигаретная пачка.

— Не возражаете, Гейл? — Он чуть помедлил, как будто действительно ждал разрешения.

— Не знала, что вы курите, Дирк.

— Очень редко. Я себе не враг. Но бывают моменты, когда без этого… очень трудно обойтись.

Следовало полагать, что для него сейчас как раз наступил такой момент. Нервничает он, что ли? Из-за чего?

Он опять отвернулся. Из окна великолепно просматривался весь близлежащий район: территория и кирпичные строения огромного завода на противоположной стороне улицы, фонарь на углу, подворотня, в которую убрались Стульчик и его дружки… Сейчас ночной переулок был пуст, но ведь с такой высоты прохожие должны были казаться всего лишь мелкими безликими букашками, ползающими по тропинкам меж крохотных игрушечных домиков. Каким образом Антиплащ мог разглядеть и узнать ее, Гейл — в узком переулке, в густеющих сумерках, да еще с такого-то расстояния?

— Я не отсюда смотрел. Там, внизу, тоже есть окна, — пояснил Антиплащ в ответ на ее невысказанный вопрос. — Поэтому я успел вовремя вас заметить. Ч-черт! Вот уж кого я действительно не ожидал встретить на этой грязной и богом забытой улочке — так это вас, Гейл. Вам здесь явно не место… бес вас попутал искать себе пациентов в этой мерзкой дыре! Не пойму — и чего ради вы вообще подписались на эту адову работенку? Ради грошового заработка? Или по вечерам вам просто нечем заняться?

— Видите ли, — сухо сказала Гейл, — мой долг врача…

Антиплащ насмешливо фыркнул.

— Ах, боже мой! Давайте не будем произносить красивых слов, тем более что они тут абсолютно ни при чем. Вы просто в очередной раз не сумели сказать "нет"… Да, да, вы из тех порядочных, ответственных, мягкотелых людей, из которых окружающие могут вить веревки… из тех совестливых людей, которые два квартала могут нести в руке грязную обертку из-под мороженого в поисках урны, вместо того, чтобы нечаянно уронить ее где-нибудь за углом. Черт возьми, вы… Да вы, в конце-то концов, просто слишком добрая, Гейл!

— По-вашему, это плохо? — помолчав, спросила Гейл с кривейшей улыбкой.

Антиплащ внимательно смотрел на нее.

— В нашем-то жестоком современном мире? Да!

— Я должна быть такой же верной подданной Империи Цинизма и Пофигизма, как и вы? Таким же… — она замолчала, подыскивая подходящее слово.

— Злобным? — подсказал Антиплащ.

Гейл покачала головой.

— Нет. Вы не злобный, Дирк, это… неправильное слово. Вы… вы… я бы, наверное, сказала — озлобленный, вот как. Бунтующий против законов общества. Зачем-то противопоставляющий себя всему миру.

— А может быть, у меня есть на то свои причины? — хмуро спросил Антиплащ. — Что хорошего он мне сделал, этот паршивый мир, что я должен соблюдать его поганые законы? И потом…

— У вас было тяжелое детство? — спросила Гейл — и поняла, что голос ее звучит не сочувственно, а скорее насмешливо.

— По-вашему, это тема для шуток?

Гейл задумчиво протягивала нитку сквозь тонкую шелковую ткань блузки.

— Видите ли, мы с Гризликовым немного об этом поговорили… И он мне сказал: спросите любого уголовника о том, как он оказался на кривой дорожке — и он тут же, обливаясь слезами и соплями, начнет рассказывать вам жалостливые байки о своем мрачном непроходимом детстве…

Она подняла глаза — и осеклась. Под взглядом Антиплаща ей стало страшно.

— Значит, вы мне не верите? — спросил он негромко, очень спокойно.

— Я этого не говорила… — смущенно пробормотала Гейл.

— А вам и не надо ничего говорить! Я по вашим глазам вижу… Ладно. — Он наконец вытряхнул из пачки сигарету, поджег ее зажигалкой и, вновь глядя в темную пучину ночных небес, резко, глубоко затянулся. — Я вам расскажу. Я никому об этом не говорил, но для вас почему-то… не знаю, почему… в общем, для вас мне хочется сделать исключение.

— Вы совсем не обязаны…

— Ничего особо шокирующего там не было, успокойтесь. Вполне обычная история никому не нужного мальчика из трущоб. Собственно, у меня самого довольно мутные воспоминания обо всем этом сохранились, но я вам о них поведаю... вкратце. — Он рассеянно пощелкал зажигалкой, глядя на вспыхивающий и гаснущий язычок огня. — Моя мать была проституткой… Ну, вы об этом знаете, конечно, Гризликов вас наверняка просветил.

— Я не…

— Не перебивайте… пожалуйста. Прошу вас! Раз уж я начал рассказывать, то, к сожалению, буду переть теперь до конца, как бульдозер… Кем был мой папаша, я не знаю… да, собственно, и не хочу знать. Наверняка каким-нибудь мерзавцем! Уверен, моя мамахен сама не назвала бы точного имени. Она приехала в Сен-Канар из глубинки, пыталась сделать тут карьеру модели, или актрисы, или певицы, или уж как выйдет… но из этого вообще ничего не вышло. Вполне банальная история, не правда ли? Ее «продюсер», наобещавший ей золотые горы, то ли потерял к ней интерес, то ли нашел другую фаворитку, то ли еще что… Короче, не сложилось, и девица осталась при своих далеко не скромных амбициях, но практически без самых скудных средств к существованию. Ну, дальше все покатилось по избитому сценарию — жалкие попытки прорваться на сцену, сомнительные знакомства, ночные клубы, сутенеры, «работа» в салонах развлечений… а потом ее как-то угораздило по глупости залететь неизвестно от кого. Именно с меня-то, видимо, и начались все ее несчастья… Из элитного салона ее поперли — кому нужна шалава с сопливым ребенком? — пришлось перебиваться случайными заработками по всяким полулегальным шарагам. Неудивительно, что вскоре от уныния и безысходности она пристрастилась к бутылке… Почему она не постаралась избавиться от меня и не сдала меня в приют? Очень просто — как матери-одиночке ей полагалось какое-никакое пособие, на которое можно было худо-бедно прожить… вернее, которое можно было в одночасье пропить. Ну, в особо трудные времена она, конечно, «подрабатывала», ничем уже не гнушаясь. Мне-то тогда были невдомек все эти нюансы, я просто… я просто не мог понять, почему меня никто не любит, и почему я всегда такой голодный. Ну, в сущности, до меня никому дела особо не было.

Он замолчал, нахохлившись, глядя в темный провал прямо перед собой. Гейл тоже молчала, замерев за столом тихо, как мышка: ей казалось, что Антиплащ давно позабыл о ее присутствии и говорит скорее сам с собой, нежели с кем бы то ни было… Ей был виден его силуэт на фоне окна: он опять потянулся к сигаретной пачке и зашуршал оберткой. Негромко щелкнула зажигалка.

Огонек сигареты дрожал в его руке.

— Вот так, н-дэ… В сущности, все это можно было пережить, многие дети живут в условиях ничуть не лучших. Но однажды моя мать… в общем, денек выдался тяжелый, и… и она продала меня за бутылку скотча паре своих «клиентов». Ну, нечем было опохмелиться, такая вот незадача. Я… я, к счастью, подробностей почти не помню… осталось только гнусное ощущение какой-то мерзости, боли, страха, холода, невыносимой, нечеловеческой просто грязи, от которой невозможно отмыться… После этого… случая… я впервые убежал из дома — и очень долго боялся возвращаться… Мне было шесть лет.

Он опять умолк и молчал долго, так долго, что Гейл начала думать, что продолжения не будет. Охваченная ознобом, не имеющим ничего общего с терпкой ночной прохладой, она буквально примерзла к стулу… Злосчастная блузка была давно зашита; надо было обрезать нитку и поскорее уматывать восвояси, но Гейл отчего-то не могла заставить себя тронуться с места. Не хотела — или боялась? — вообще напоминать о себе… Впрочем, не то все-таки вспомнив о ее присутствии, не то справившись наконец с голосом, Антиплащ опять заговорил — отрывисто и торопливо, словно стараясь быстрее со всем покончить:

— После этого, нетрудно догадаться, я уходил из дома еще не раз. Меня там ничто не держало. Друзей у меня не было. Школа… я был довольно-таки запущенным в педагогическом плане ребенком, но… вас, наверно, это удивит, но в школе мне по-настоящему нравилось, там было тепло, уютно и интересно, и ко мне вполне по-человечески относились — по крайней мере, первое время. Так что года три-четыре я успел отучиться. А потом… грубо говоря, мне просто стало не в чем туда ходить. Да и незачем… короче, в девять лет я окончательно ушел из дома.

— Бродяжничали? — тихо спросила Гейл.

— Да. Бичевал, воровал, прятался по чердакам. Выживал, короче, как мог. Стал довольно-таки удачливым карманником — нужда научила, знаете ли. Но однажды залез в карман не к тому человеку…

— Попались?

— Да. Он схватил меня за руку в тот момент, когда я хотел вытащить у него бумажник. Ха-ха! Это был Торо, искусный вор, знаменитый взломщик и медвежатник — но я-то тогда этого не знал! Выглядел он весьма солидно, элегантно, даже импозантно. «Экий ты, однако, шустрый парнишка», — сказал он мне, оттащив меня за ухо за угол. Похоже, я произвел на него впечатление… Короче, ему удалось меня разговорить и выведать про мое прошлое практически все. Узнав про мое беспризорничество, он взял меня, если можно так выразиться, под свою опеку.

— Разглядел в вас криминальный талант?

— Хах, может быть. Но практически всеми своими, хм, «умениями» я обязан ему. Он был незаурядным человеком, этот Торо, ловким, дерзким, хитрым. Мог взломать любой сейф с закрытыми глазами. Его называли циником и негодяем, но, странное дело, ко мне он всегда был добр — он по-настоящему заботился обо мне, кормил, наставлял, учил жизни, стал для меня отцом… Мне было семнадцать, когда кто-то из его подельников заложил время и место очередного ограбления, и копы убили моего учителя в перестрелке у дверей банка.

— Мне… мне жаль…

— Да неужели? Бросьте. Вам-то с чего об этом жалеть? — Он в последний раз глубоко затянулся и вышвырнул окурок в темноту улицы. — Ну вот, в общем, и вся моя незатейливая история. Остальное можете додумать сами. После смерти своего наставника я опять остался один… но одиночество меня никогда особенно не тяготило. Надо было на что-то жить — и я начал довольно успешно применять полученные знания на практике. Изрядно помотался по стране, менял имена, брался за любые "заказы", создавал себе "клиентуру" — в общем, набирался опыта... Когда я вернулся наконец в Сен-Канар, кто-то из копов заметил мое невероятное сходство с Чернышом, который как раз недавно стал агентом ШУШУ и был в определенных кругах вполне известен. Какое-то время мне, собственно, казалось, что он приходится мне каким-нибудь родственником, я даже, помнится, пытался наводить справки…

— И… что?

— Да ничего. Он из вполне добропорядочной и благополучной семьи, и я не думаю, что кто-нибудь из его не шибко многочисленной родни имел отношение к моей мамаше. Хотя… чем черт не шутит. Толком-то мне вызнать так ничего и не удалось… Но, зная о его самодовольстве и неодолимой напыщенности, я решил, отчасти ему в пику, отчасти из-за своего идиотского чувства юмора назваться его доппельгангером, слегка переиначив его агентурную кличку. Так в Сен-Канаре и появился Антиплащ. Вот… вот и все. Очень просто и незатейливо, правда?

Он умолк, по-прежнему глядя за окно, пряча лицо под колышущимся занавесом ночных теней. Гейл тоже молчала. Он как будто не ждал ответа, но… но она должна, просто должна была сейчас что-нибудь ему сказать, что-нибудь такое легкое, веселое, ободряющее (господи, помоги мне придумать что-нибудь ободряющее, вот прямо сейчас!), но, как назло, в голове ее было пусто, ничего не то чтобы ободряющего, а хотя бы просто сочувственного на ум не приходило… Чуть помедлив, она отложила в сторону иглу и катушку ниток. Поднялась и, подойдя к окну, встала рядом, глядя на раскинувшийся далеко внизу сверкающий город, ощущая на лице мягкие прикосновения теплого майского ветра, позволяя ему играть выбившимися из прически легкими прядями волос.

— Зачем? — прошептала она.

Антиплащ вяло встрепенулся.

— Что — зачем?

— Зачем вы мне все это рассказали, Дирк? Именно мне?

— Сам не знаю, — отозвался он с раздражением. — Я же сказал… почему-то захотелось. Какое это имеет значение?

— Очень большое. — Гейл чуть помолчала. — Я думаю, вам просто некому было высказаться, Антиплащ. Это гложет вас изнутри, гложет уже многие годы — гложет и тяготит, но… вам просто не с кем разделить этот груз. Такие вот… издержки независимости, увы, приходится все свои скелеты хоронить поглубже в душе, потому что никому, в сущности, до них дела нет. Но иногда бремя на сердце становится просто невыносимым. И тогда… Знаете, как встречаются в поезде два случайных попутчика и начинают рассказывать друг другу о своих проблемах. Они друг другу — никто, и ничем друг другу не обязаны, и вскоре каждый сойдет на своей остановке и забудет обо всем, что им говорилось и что было услышано. Но главное — груз или хотя бы половина груза с души будет снята… Вот и я для вас — такая же простая, случайная, ни к чему не обязывающая попутчица…

— Нет! — вырвалось у Дирка.

— Простите?

— Вы для меня — вовсе не случайная попутчица, и… Ладно, неважно! Забудьте обо всем, о чем я тут говорил… так для всех будет лучше. Все это ерунда, сказочки для сентиментальных дурочек. Жалостливые байки, короче, как проницательно определяет их наш общий знакомый Гриз. Поняли?

— Ну вот видите… Вы опять свернулись клубком, Дирк.

— Что?

— Вы похожи на ежа. На неприступного такого, сердитого, нелюдимого ежа, спрятавшегося от мира, отгородившегося ото всех своими колючками — лучше не подходи ко мне и не тронь! Вот только внутри… — Она закусила губу.

— Что — внутри? — тихо спросил Антиплащ.

— Внутри вы все тот же несчастный и потерянный шестилетний мальчик, который… боится возвращаться домой. Вот и все.

— Меня слишком часто били по морде, — еще тише сказал Антиплащ, — чтобы я мог позволить себе не свернуться клубком. Вот вы и сейчас… бьете.

Гейл осторожно коснулась его плеча.

— Нет! Не говорите так, прошу вас! К тому же вы знаете, что это — неправда… и что в действительности я очень стараюсь вас понять, Дирк. Вы безусловно достойны большего, чем скрываться от мира за вами же возведенной стеной из колючей проволоки.

Он отпрянул — словно обжегся. Потом резко поднялся: бледный и яростный, взъерошенный, точно воробей, готовый ринуться в драку.

— Жалеете меня, да? — спросил он язвительно.

— Не жалею, — мягко поправила Гейл. — Сочувствую.

Он не ответил.

Только внезапно схватил ее за плечи и крепко прижал к стене.

В какую-то секунду Гейл решила — идиотская мысль! — что он хочет ее ударить.

Лица их оказались друг против друга. Совсем близко… опасно близко. Дыхание Дирка стало прерывистым, серые глаза сузились и потемнели, и в глубине их мелькнуло что-то, чего Гейл страшилась… (или хотела?) увидеть… и удивляться тут было нечему… но она все же растерялась… даже испугалась… а он все сильнее вжимал ее в стену и не отводил взгляд…

Гейл показалось, что прошла вечность.

Вечность.

Губы у него были горячие и сухие. Требовательные и чуть грубоватые. Жесткие и властные. Сопротивляться им было невозможно, немыслимо… Пальцы его небрежно скользнули по ее щеке, легким, почти невесомым прикосновением пробежались вдоль шеи, ласково тронули ложбинку между ключиц, опустились ниже и мягко стиснули грудь… Внутри у Гейл что-то оборвалось — словно, потеряв почву под ногами, она внезапно ухнула в бездонную пропасть.

Сказочное ощущение полёта. Мириады мурашек по всему телу, точно волна прохладных воздушных пузырьков. Мягкий электрический разряд, пронизывающий каждый нерв… каждую клеточку тела… неизъяснимый трепет… медленная щекочущая дрожь, острая и сладкая до головокружения…

Нет! Ты окончательно спятила?!

Она едва нашла в себе силы вырваться из этой обволакивающей её невыносимой плюшевой истомы.

— Знаете, — ей едва удалось заставить не дрожать собственный голос, — а ведь я была о вас лучшего мнения, Антиплащ.

Он дернулся так, словно она дала ему пощечину. Отшатнулся. Побледнел как смерть.

— Ах, вот, значит, как? — его хриплый прерывистый шепот был поистине свиреп. — Вот, значит, как, да? Выходит, я для вас тоже… недостаточно хорош?

— Вы? Это для меня-то? — задыхаясь, Гейл еще нашла в себе силы нервно усмехнуться. — Для невзрачной серой мышки, которая согласна выскочить замуж за первого встречного только потому, что боится остаться старой девой?

— Вы все никак не можете забыть моих слов…

— А вы — моих.

— Их трудно забыть, знаете ли.

— Вот именно.

От пристального взгляда, которым он заглянул ей в глаза… нет, глубже — в смятенную ее, мятущуюся душу! — ей стало совсем нехорошо.

— Отпустите меня, Дирк, — прошептала Гейл.

Какое-то бесконечное мгновение ей казалось, что он не послушается… что он не отпустит ее, что обнимет еще сильнее, что крепко прижмет к себе и вновь начнет целовать — жарко и алчно (ну отчего же не начал?!), но, чуть помедлив, он медленно отстранился. Руки его упали вдоль тела, будто плети — обессиленно и безвольно… И Гейл поняла, что свободна, как птица.

Оттолкнув его, она метнулась мимо него к выходу из комнаты и бросилась бежать — вниз, вниз, по бесконечным ступенькам, в холодную тьму старой кирпичной башни.

Сердце ее трепыхалось в груди, как пойманная птица.

Она была невероятно испугана.

Ноги сами, без участия разума, несли ее вниз по ступеням, левая рука стремительно скользила по бесконечной холодной ленте перил. Темнота на лестнице рассеивалась лишь светом уличных фонарей, едва просачивающимся в узкие, как бойницы, окна, больше похожие на щели (или щели, похожие на окна?); в какой-то момент Гейл оступилась и, едва не подвернув ногу на крутой ступеньке, вынуждена была остановиться, чтобы прийти в себя и выровнять дыхание… Вокруг нее стыла глухая, безразличная ко всему темная пустота.

Ни звука. Тишина. Мрачное безмолвие. Беглянку (кажется!) никто не преследовал. Кажется…

— Гейл!

Хриплый оклик откуда-то сверху. Совсем негромкий — но Гейл вздрогнула, словно оглушенная своим собственным, таким простецким и коротеньким именем, внезапно вырвавшимся из тьмы.

— Гейл, постойте! Да остановитесь же! Подождите! Не бойтесь меня… Я вас не трону… Да остановитесь же наконец! Сами вы не найдете отсюда выхода… Мне придется вас проводить.

Ну да, ну да. Этого еще не хватало! Гейл судорожно перевела дух.

— Н-не… не стоит. Я уж как-нибудь… сама справлюсь. От входной двери до лестницы — ровно восемь шагов… значит, и в обратном направлении, надо полагать, столько же.

Антиплащ секунду помолчал.

— И вы опять пойдете ночью, в темноте, по этому страшному переулку? Одна? Мимо… той подворотни?

Сердце Гейл прыгнуло в груди раненой пташкой. «Беги!» — отчаянно взывал в ее голове Трезвомыслящий Голос, но Гейл будто приросла к полу… Впрочем, Антиплащ и не нуждался в ее ответе — внезапно его теплые крепкие пальцы сжали ее локоть, и Гейл чуть не подпрыгнула от неожиданности — она даже не слышала, как он к ней подошел!

— Да успокойтесь вы наконец! — сказал Антиплащ у неё над ухом: отрывисто и досадливо, чуть ли не с раздражением. — Обещаю вам, что больше не буду делать никаких глупостей. Раз уж вы настолько меня боитесь…

Гейл молчала. Как, ну как она могла объяснить ему, что вовсе не его она боится?

Нет, не его — себя. Своего абсолютного нежелания сопротивляться его неожиданной ласке — и захлестывающей ее при этом тёплой волне сладостных мурашек… и своей почти непреодолимой охоты прижаться к нему как можно крепче, провести ладонью по его щеке и запустить пальцы в его растрепанные светлые волосы…

Еще немного, совсем чуть-чуть — и она бы окончательно потеряла голову. Да.

«Как ты могла? — холодно и осуждающе сказал в ее затылке Трезвомыслящий Голос. — Нет, ну как ты могла, а? Ты помолвлена с таким потрясающим и чудесным парнем, как Дилон Хаксли — а тебя приводят в трепет (и отнюдь не от ужаса!) прикосновения грубых лап какого-то уголовника? И даже не просто приводят в трепет, а практически напрочь сносят крышу… Вот это да! Он тебе что, нравится? Этот, прости господи, вор, бандит и подзаборный ублюдок? Нравится, да? Больше, чем просто знакомый? Больше, чем друг? Даже больше, чем Дилон? Ну, знаешь… Не ожидал от тебя такого, абсолютно не ожидал, моя дорогая. Извини, но с этим надо что-то делать. Все и без того зашло уже слишком далеко».

Ага. И, черт возьми, могло бы зайти еще дальше. И даже перейти всякие границы.

— Пойдемте, — сказал Антиплащ.

…И Гейл была рада выбраться наконец на свежий воздух. В голове ее царил полный кавардак, словно там в поисках хоть каких-нибудь связных мыслей пытался устроить обыск очень неумелый сыщик — но абсолютно ничего не нашел… Бедолага.

В переулке ничего не изменилось: все так же тускло бледнели редкие фонари, так же змеились трещины на асфальте, так же глухо возвышалась обочь кирпичная стена склада. Гейл сделала слабую попытку убрать из ладоней спутника свою руку — но он так крепко сжал ее локоть, что она тут же оставила свое неуклюжее намерение и позволила ему делать с ее рукой все, что ему заблагорассудится. В конце концов, все это скоро закончится — почему бы не позволить себе покайфовать еще несколько минут? До конца переулка вряд ли многим более ста ярдов…

Подворотня была пуста. Стульчик и К° вовсе не подкарауливали там очередную глупую жертву, но все же, глядя в темную, широко распахнутую пасть мрачного кирпичного тоннеля, Гейл была рада, что сейчас она не одна… Антиплащ молчал, по-прежнему крепко, даже как-то отчаянно сжимая ее локоть — и подал голос только тогда, когда впереди показались яркие огни Касл-рок-сквер:

— Где он живет, этот ваш малолетний пациент? На Уэст-роуд, я так понимаю?

— Да.

— Туда можно добраться по Тейлор-стрит. Правда, придется сделать изрядный крюк.

— Я знаю.

— И сколько сеансов массажа вам еще нужно провести?

— Девять. Обычный курс.

— Я, конечно, знаю, что вы плевать хотели на все мои советы, но все же… не ходите больше по этому переулку. Позвоните завтра вашему крокодилу, пусть он выкроит полчаса в своем наиплотнейшем деловом графике и отвезет вас на Уэст-роуд. В крайнем случае — вызовите такси.

— Да, — сказала Гейл. — Конечно. Я так и сделаю. — Она не стала говорить, что оплата такси не только сведет на нет все ее дурацкие попытки подзаработать, но, пожалуй, и вовсе оставит в серьезном убытке. — Спасибо за совет… Дирк.

— Не за что. Прощайте. — Он ещё чуть крепче сжал ее локоть — но наконец все-таки отпустил: Гейл показалось, что с неохотой. — Смотрите, вот и ваш автобус.

Действительно: из-за угла вывернулся огромный, сверкающий фарами двухэтажный монстр — и с шумом, отфыркиваясь, точно грузный неуклюжий буйвол, притормозил на перекрестке. Гейл обернулась, желая поблагодарить Антиплаща за то, что он взял на себя труд проводить ее до остановки — но слова растерянно замерли на ее губах, так и не прозвучав…

Рядом уже никого не было.

* * *

Вернувшись на следующий день с работы, Гейл набралась храбрости и позвонила Дилону на мобильный.

Эти небольшие автономные устройства как раз начали входить в моду, приобретая все большее признание и популярность — И Дилон, обожающий все и всяческие диковинные гаджеты, конечно, не мог в числе первых не обзавестись этим дорогим престижным девайсом. Гейл терпеливо ждала, когда закончатся долгие гудки в трубке, но абонент долго не отвечал; наконец сквозь потрескивающие помехи эфира прорезался его, абонента, вялый недовольный голос:

— Алло? Гейл?

— Да, это я. Привет, Дилон! Видишь ли, у меня тут… небольшая проблема. Ты не мог бы…

— Ах, Гейл, дорогая, ну я же просил тебя не звонить мне по вечерам! — В голосе Дилона сердитой ноткой прозвучало тщательно подавляемое раздражение. — Ты же знаешь, что я занят!

Занят. Да. По обрывкам музыки, прорывающейся в эфир, стуку костяшек рулетки и зычному голосу крупье, оглашающему ставки, Гейл даже догадалась, чем он занят: отчаянными попытками поправить в казино свои пошатнувшиеся финансовые дела… Молчание затягивалось; Гейл поняла, что Дилон мучительно ждет, когда же она наконец повесит трубку.

— Да. Прости, я больше не буду… отрывать тебя от дел. Пока, Дилон.

Вот так. Собственно, ничего иного она и не ждала.

Накинув на плечи легкую летнюю курточку, она взяла сумочку с массажным кремом, приготовленную заранее, вышла из дома и направилась к ближайшей остановке. До Касл-рок-сквер она, как и вчера, доберется на автобусе — а потом спокойненько пойдет себе по Тейлор-стрит… прогуляется после работы по вечернему городу… вдоволь подышит свежим воздухом… ведь пешие прогулки так полезны для здоровья…

— Гейл!

Она вздрогнула, вновь услышав этот голос. Обернулась — и обмерла.

Антиплащ помахал ей рукой с противоположной стороны улицы.

Уверенно сидя на новеньком, блистающем множеством хромированных деталей, умопомрачительном «харлее» последней модели.

Ну до чего же, однако, настырный тип!

Увидев, что она заметила его, он решительно выжал сцепление и тронул байк с места — и через секунду мотоцикл лихо затормозил рядом с Гейл. Глаза Антиплаща победно поблескивали; чуть откинув голову назад, он горделиво, даже, пожалуй, самодовольно улыбался… Нет, поправила себя Гейл — усмехался. Он ведь не умеет улыбаться, его никто не научил, только ухмыляться — торжествующе и язвительно… А жаль.

Умей он улыбаться — открыто и искренне, — он, наверно, был бы очень мил. На щеках появились бы ямочки, и разбежались бы лукавые лучики вокруг глаз, и из взгляда исчезла бы угрюмая отчужденность, и разгладилась бы наконец суровая складка на лбу, и разошлись прямые, серьезные, вечно нахмуренные брови…

Не глядя на Гейл, он рассеянно потирал пальцем глянцевую наклейку на руле прямо перед собой.

— Не ожидали меня вновь увидеть, м-м? Надеюсь, я не сильно вас напугал? Просто мне что-то целый день сегодня подсказывало, что вечером вас понадобится кое-куда подвезти. Я так и предполагал, что ваш крокодил предпочтет умыть ласты… а, поскольку я знаю, где вы живете, мне нетрудно было подрулить сюда заранее и чуток вас подождать. Ну так что, едем? Обещаю, что мы будем на Уэст-роуд ровно через десять минут.

Гейл не выдержала — и рассмеялась. Ему, как всегда, удалось застать ее врасплох, удивить, ошеломить, даже поразить… Нет, это невероятно! Она, конечно, не согласится поехать, это как-то… чересчур уж неожиданное предложение, ввергающее ее в дикое смущение… хотя… в общем-то… почему бы, собственно говоря, и нет? Красивый парень на красивом блестящем байке — да не родилась еще та девушка, которая могла бы перед этой сногсшибательной парочкой устоять! Гейл опасливо прислушалась к себе — но Трезвомыслящий Голос в ее голове, как ни странно, глухо и безнадежно молчал.

Видимо, пребывал в абсолютном шоке.

— Не бойтесь, мотоцикл не краденный, — хмуро сказал Антиплащ, должно быть, по-своему истолковав ее нерешительное молчание. — Правда, он не на меня зарегистрирован, а на одного моего знакомого, но вас все эти тонкости занимать не должны. — Он опять как-то нервно, торопливо, уголком губ усмехнулся — и встряхнул головой, отбрасывая со лба прядь волос. — Поверьте, я вовсе не такой уж нищий бродяга, каким вы, похоже, решили меня себе представлять, и у меня еще наверняка найдется, чем вас удивить. Ну так что, едем?..

— Гриз, я хочу показать тебе кое-что любопытное.

— Именно сейчас? Вот прямо сию минуту? — Гризликов, не глядя на Дрейка, торопливо стучал пальцами по клавиатуре. — Когда я занят отчетом?

— Ты всегда занят отчетом и только отчетом. В твоей серой унылой жизни нет ничего, кроме отчета. Все твое время и все твое внимание поглощено отчетом. Ты никогда с ним не расстаешься, ты ходишь с отчетом в кафе, прогуливаешься с ним в парке, ложишься с ним в постель, задушевно с ним разговариваешь и вообще не можешь без него жить… Так почему бы тебе наконец не прекратить маяться всей этой дурью и не предложить отчету выйти за тебя замуж?

— Ну-ну… остряк-самоучка, не бесись. Что тебе там приспичило показать мне такого уж интересного?

Черный Плащ вынул из ящика стола и скормил дисководу компьютера небольшую черную дискету.

— Это фрагменты записей с камеры видеонаблюдения, установленной в Китайском зале Этнографического музея. Я просмотрел все записи, сделанные в течение двух недель до момента ограбления. Да, в свободное от работы время, да, мне больше нечем было заняться… Обрати внимание вот на этого типа с бородкой, в очках и в бейсбольной кепке. Согласно записям, он посещал музей почти каждый день примерно в одно и то же время — где-то за полчаса до закрытия. Приходил он вечером, а уходил, согласно показаниям видеокамеры, установленной у входа в музей, — утром!

— Ну что ж, поздравляю! Похоже, тебе действительно удалось вычленить из публики нашего застенчивого грабителя. И что?

— Его рост, комплекция и походка тебе никого не напоминают?

— Ну, допустим, напоминают. И что дальше?

— Это Антиплащ!

— Ты уверен? В этом гриме и прикиде узнать его практически невозможно. К тому же на записи не видно, чтобы он прятался под троном и чтобы вообще делал хоть что-нибудь противозаконное… Ну хорошо, допустим, ты уверен, что это Антиплащ, допустим, я тоже в этом уверен — но дальше-то что? Ну что? Мы пойдем с этой своей уверенностью к судье? Даже если тебе каким-то чудом удастся доказать, что этот бородатый очкарик — действительно твой двойник, Антиплащ плюнет тебе в лицо и скажет, что ходил в музей приобщаться к искусству — и что ты сможешь ему на это возразить? Видеокамеры тоже могут давать сбои, мой дорогой… Увы, это все косвенные улики, причем настолько зыбкие, что ни один мало-мальски мыслящий прокурор не выпишет на их основании ордер на арест. Я доступно поясняю?

Черный Плащ заскрипел зубами.

— А как же показания этой барышни, Гейл Андерс? Она утверждает, что Спарки и его отморозки требовали у Антиплаща Перстень, украденный из музея. Значит, они знали о том, что это именно Антиплащ обчистил музей?

Гризликов устало вздохнул.

— Об этом, во-первых, надо спрашивать у самого Спарки и его ребят. А эта барышня ни Перстня, ни еще каких-либо музейных побрякушек у Антиплаща не видела… по крайней мере, по ее словам. То, что Спарки и К° требовали у этого хлюста Перстень — еще не стопроцентное доказательство того, что именно Антиплащ этот Перстень и увел.

— Да, но… По совокупности улик…

— По совокупности подозрений, скажи уж так. Все это — всего лишь подозрения, пусть и не совсем необоснованные, но… судебную машину на них не запустишь, увы. Даже если арестовать Антиплаща сейчас, через три дня его придется с расшаркиваниями и извинениями отпустить — за недостаточностью улик. Потому что доказать его причастность к ограблению на данный момент практически невозможно. Остается либо ждать, пока он сам себя каким-то образом выдаст, либо искать этого Спарки и разговаривать с ним. И то и другое, сам понимаешь, может растянуться на месяцы, если не на годы.

— Угу. Не пойму, с чего это ты так рьяно взялся этого мерзавца защищать…

— Я? Защищать? Да боже мене збав! Я просто пытаюсь чисто по-дружески указать тебе на всю тщету твоих попыток упечь его за решетку — по крайней мере, в ближайшее время. Кроме того…

Резким пронзительным писком напомнил о себе телефон внутренней связи. Свирепо пошевелив бровями, Гризликов поднял трубку.

— Да?

— Гризликов? — безучастный голос дежурного из Управления был едва слышен. — Вам звонок. По линии «С». Соединять?

— По линии «С»? Да-да, разумеется! Соединяйте.

Что-то едва слышно щелкнуло — и тут же в трубке раздался другой голос: хрипловатый, негромкий, чуть насмешливый. Очень знакомый:

— Гриз? Надо встретиться. Есть кое-какая информация.

— Понял. — Гризликов украдкой покосился на Черного Плаща, который, выпятив нижнюю губу, все еще угрюмо смотрел на монитор компьютера. — Когда и где?

— Сейчас. В переулке на углу Клайхем-роуд и Двадцать Восьмой авеню. Это недалеко от ШУШУ. Буду ждать тебя здесь ровно десять минут и ни секундой дольше.

— Хорошо. Буду через восемь. — Гризликов бросил трубку и поднялся. Дрейк взглянул на него угрюмо:

— Ты куда?

— По делам. Поступила кое-какая информация… от одного из моих осведомителей. Скоро буду! Жди. И, сделай одолжение, не смей трогать мой отчет, как бы тебе этого ни хотелось, ты понял?

— Ревнуешь, что ли? — Глядя ему вслед, Черный Плащ с недоумением пожал плечами. — Экая несусветная спешка! Когда это ты успел обзавестись осведомителями? И, погляди-ка, ты даже не закончил абзац… Ой-ей-ей, непорядок! Мадам Отчет будет весьма недовольна…

* * *

В переулке на углу Клайхем-роуд и Двадцать восьмой авеню никого не было.

Кроме ободранного полосатого кота, который, сидя на крышке мусорного бака, приводил в порядок свою потрепанную в каких-то кошачьих баталиях шкурку — и опасливо уставился на явившегося Гризликова круглыми желтыми глазами, готовый в случае покусительства на свою жизнь метнуться в ближайшую щель. Гризликов, слегка недоумевая, осмотрелся, но, прежде чем он успел убедиться, что эта помойная кишка — действительно то самое место, о котором ему говорил загадочный осведомитель, шею его обхватила сзади крепкая рука, и в висок уперлось что-то твердое и холодное, подозрительно напоминающее дуло пистолета.

— Жизнь или кошелек?

— Придурок! — Гризликов мучительно попытался вспомнить один из приемов джиу-джитсу, который позволил бы ему освободиться от захвата — и мельком подумал, что пора бы ему все-таки и в самом деле сесть на диету. — Шутки шутить вздумал?

— Я не шучу. Соблюдаю маскировку, если угодно. Мало ли кому придет фантазия поинтересоваться, с чего это я вдруг точу тут с тобой лясы? — невидимый за его плечом Антиплащ коротко усмехнулся. — Слушай меня внимательно, я два раза повторять не буду… Я вышел на Железного Дровосека.

— На Дровосека? Ч-черт! Как тебе это удалось?

— Удалось.

— Через Спарки и этих его дубоголовых подручных? Значит, эти парни действительно имеют отношение к ВАОН, да?

Антиплащ хмыкнул у него над ухом.

— Экий ты, однако, скорый на выводы… Ничего подобного я не утверждал. Об этом тебе не у меня надо спрашивать, а у самого Спарки, хотя черта с два ты его сейчас найдешь… разве что где-нибудь в лесу в четырех пакетах. А мо́лодцы из ВАОН уже давненько мной интересовались — вот я решил, кгхм, наконец сделать пару шагов им навстречу.

— И что им от тебя было нужно?

— Пока ничего. Наводили справки.

— Ой ли? Темнишь, парень.

— А вот этого не надо! — Дуло пистолета уперлось в его висок чуть плотнее. — А то, чего доброго, сочту и за оскорбление… А ты ведь знаешь, какой я нервнобольной идиот, Гриз, вдруг рука у меня дрогнет, и я нечаянно нажму на курок? Потом-то, может быть, и пожалею, что ближайшую стену вымазало твоими мозгами, да ведь будет уже поздно…

— Ладно. Как знаешь. Не будем говорить о том, о чем ты не хочешь говорить. Что́ по поводу Дровосека?

— Вряд ли ты услышишь от меня что-то новое, но тем не менее. — Антиплащ наконец-то выпустил Гризликова и чуть отступил назад, ближе к стене, потирая запястье, поигрывая небольшим травматическим пистолетом. — Это тип лет пятидесяти, высокий и грузный, с вкрадчивым, хорошо поставленным голосом, знает толк в одежде, дорогом парфюме, хороших винах и, черт возьми, лаке для ногтей. Чистоплюй и интеллигент. Вращается явно в высшем обществе. Лица его описать не могу — он прячет его под маской.

— Я слышал…

— Негусто, да? Хаза* у него в подвале «Театрал Отеля», вход через прачечную со двора, мимо общественного сортира. Ну, все как обычно… все пути к вершинам власти и роскоши лежат, в сущности, сквозь кучи дерьма, хотя я до сих пор считал, что уж не в настолько буквальном смысле. Кстати, на потайной двери имеется сенсорный замок, но при желании вскрыть ее возможно обыкновенным автогеном.

— Это уже интереснее.

— Еще одна база у них неподалеку от Орменвилля.

— Это нам известно. Но где именно?

— В заброшенном санатории на Долгом озере. Он называется «Ласточкино гнездо» или что-то в этом роде.

— «Ласточкино гнездо»? Да, кажется, существовал такой санаторий… хм! Ладно, я наведу справки. Тебе что, и там удалось побывать?

— К счастью, нет. Мне удалось сбежать до того, как меня безо всяких, надо сказать, почестей препроводили внутрь. — Антиплащ криво усмехнулся. В левой его руке появилась желтоватая картонная пачка; он ловко вытряхнул из нее сигарету и повертел ее в пальцах, точно вспоминая, не оставил ли дома зажигалку. Взглянул на собеседника исподлобья. — Вот что, Гриз. Я хочу, чтобы вы накрыли эту шайку как можно скорее.

— На каком основании?

— На любом. На основании их причастности к ограблению Этнографического музея.

— Хм! — Гризликов поднял брови. — А доказательства?

— Будут.

— Например?

— Ну, скажем… — Антиплащ секунду помолчал. — Скажем, при обыске вы обнаружите в их берлоге украденный из Музея Перстень.

— А откуда он там возьмется? — Гризликов потер ладонью шею. — Ты подбросишь?

Антиплащ внимательно посмотрел на него.

— Хороший вопрос, Гриз!

— Плохих не задаю, — скромно заметил Гризликов.

— Ну почему обязательно «подбросишь»? Почему бы тебе не предположить, что он был там с самого начала?

— А остальные музейные побрякушки?

Антиплащ пожал плечами.

— А этого мало?

— А ты как думаешь? Максимум, что, найдя Перстень, мы сможем этому гаду предъявить — даже не причастность к организации ограбления (ибо не факт), а всего-навсего обвинение в скупке краденого… Ну это же смешно, неужели ты сам не понимаешь? Мы ничего этим не добьемся… разве что предупредим ВАОН о том, что подобрались к их главарям почти вплотную. Они тут же нырнут в глубочайшее подполье, и на ближайшее время законсервируют в Сен-Канаре всю свою деятельность, так что все наши усилия попросту пойдут псу под хвост.

Антиплащ потер лоб тыльной стороной запястья. Он сидел на корточках меж мусорных баков и мял сигарету в руке — не курил, а именно мял, так, что табак крошевом сыпался сквозь его пальцы. Наконец бросил истерзанный бумажный трупик в услужливо приоткрытую пасть ближайшего контейнера.

— Ладно. Ты прав. Все это действительно бессмысленно и бесперспективно. Зря я это затеял… Я плохо соображаю в последнее время, видишь ли.

— К чему такая спешка? Почему тебе так нужно избавиться от Дровосека именно сейчас?

— Потому что после того, что эти сволочи со мной сделали… и пытались сделать, я, знаешь ли, слишком их ненавижу, чтобы долго тянуть с местью. Раз уж представляется возможность взять их за жабры…

— Хм! И это — единственная причина?

— Да.

— Нет. Ты не хуже меня знаешь, что арестовывать эту шайку сейчас попросту глупо. Слишком мало информации, мой дорогой, слишком мало доказательств причастности Дровосека к по-настоящему серьезным делам… И у тебя есть куда более веская причина покончить с этим типом как можно скорее, просто ты не желаешь мне о ней говорить.

— Я только хочу устранить угрозу.

— Угрозу для кого?

Антиплащ прищурился.

— Да неважно. Угрозу для всех честных и добропорядочных граждан Сен-Канара, о благополучии которых пекусь денно и нощно… Ты мне не веришь?

— Да как-то не очень. Скажи мне, что произошло? Между тобой и Дровосеком? Что́ он тебе… предложил?

— Ничего интересного, я же тебе говорил. Да, вот еще что, чуть не забыл… — На память Антиплащу внезапно пришел подозрительно липкий бокал с вином, который ему подсунули в логове Дровосека. — Они взяли у меня отпечатки пальцев.

— Что?.. Ты уверен?

— Абсолютно. Хотели убедиться, что я — это действительно я, а не Черныш. Отсюда следует только одно: либо они имеют доступ к базам данных Управления, либо в полиции у них есть свои люди. Остальные выводы делай сам. Ладно. — Он поднялся. — За сим закончим. Будет что-нибудь новенькое — сообщу.

Гризликов внимательно смотрел на него.

— Может быть, ты все же расскажешь мне, что тебя так… тревожит? И тогда я — возможно! — сумею тебе помочь. Э?

Секунду-другую Антиплащ медлил с ответом. Сидел, опустив глаза, нервно потирая кулаком подбородок. Как будто и впрямь собирался что-то сказать, что-то для него важное, что-то такое, что сидело глубоко внутри него и не давало покоя, но… сомневался, колебался, подозревал, не выйдет ли эта откровенность ему боком?.. Идиот! Слишком скрытный, слишком опасающийся предательства и привыкший рассчитывать только на собственные силы, слишком не умеющий кому-то доверять и тем более — доверяться, в особенности, разумеется, копам… Гризликов мысленно выругался; он судорожно попытался найти слова, которые прозвучали бы сейчас не только не фальшиво и достаточно убедительно, но еще и хотя бы чуточку ободряюще… Но опоздал.

— Нет. — Мгновение сомнений прошло: Антиплащ вновь наглухо захлопнул створки, будто устрица, почуявшая надвигающуюся опасность. — В конце концов, это не имеет никакого значения… для тебя, по крайней мере. А свои проблемы я всегда решаю сам.

— А это только твои проблемы?

— Я рассчитывал, что ты сумеешь оказать мне одну услугу… но ты сам только что ткнул меня носом в полную дурость моей идеи. О чем нам еще говорить?

— Значит, действительно не о чем? И, следует полагать, ты уже откровенно жалеешь о том, что решился ко мне обратиться, да?

— Может быть, и жалею, — помолчав, сказал Антиплащ.

— Ну, ладно, не будемо про це… — Гризликов, потирая ладонью лоб, устало прикрыл глаза. — Во всяком случае, что́ бы ты в ближайшее время ни намеревался предпринять — действуй с оглядкой. Если Дровосек до сих пор не предложил тебе влезть в какой-нибудь криминал — значит, скоро предложит, уж в этом можешь не сомневаться. Так что сделай одолжение, посоветуйся сначала со мной, лады?.. Кстати, ты железно уверен, что за тобой не следят?

— Сейчас? Железно. Принял кое-какие меры предосторожности, не волнуйся. Ну, будь здоров и не кашляй… У меня все, Гриз.

__________________

* Хаза (воровской жаргон) — притон, логово, «малина».

— Значит, это копия?

— Да. Но вы уверены в своих словах, мистер Гризликов? Вы уверены, что тот Перстень, который хранился в музее, был похищен именно по указанию ВАОН?

— Уверен… во всяком случае, в достаточной мере, чтобы пытаться понять, для чего эта безделушка так понадобилась небезызвестной Ассоциации. — Гризликов устало поднял руку и кончиками пальцев помассировал кожу над бровями. Хитрюга Антиплащ, конечно, не утверждал, что Спарки и Перстень имеют хоть какое-то отношение к ВАОН, но что-то подсказывало Гризликову, что сбрасывать такую вероятность со счетов нельзя… и, во всяком случае, лишний раз перестраховаться еще никогда и никому не мешало. Подняв глаза, он вопросительно взглянул на собеседника. — Скажите, что́ может быть связано… с этим Перстнем? Именно этот вопрос я вам, как владельцу Перстня и знатоку Древнего Китая, и хотел задать.

Роберт Хаксли задумчиво покачал головой. Перстень — вернее, копия — лежал перед ним на столе, мягко посверкивая в свете настольной лампы; взяв его в руку, старик повернул его вверх маленьким зеленым камушком, изображающим паучка.

— Эта копия была выполнена Ван Гоем, одним из учеников Ли Хао, где-то около тысяча четырехсотого года, и в точности повторяла собой изделие Ли Хао, который, помнится, к этому времени уже благополучно спился… А для чего эта безделка — именно эта! — могла так понадобиться вашим криминалам, я, ей-богу, в толк не возьму. Ничего особо уж ценного ни копия, ни даже подлинник собой не представляют (ну, по крайней мере, с точки зрения знатока), хотя на черном рынке за подлинник, конечно, можно взять неплохие деньги… Ах да!

— Что?

— Не знаю, насколько это относится к делу… но, раз уж вы проявляете к Перстню такой интерес… Видите ли, Перстень — это ключ.

— Ключ? От чего?

— От шкатулки, которая тоже в свое время была изготовлена Ли Хао. Хотите взглянуть?

— Было бы неплохо…

— Пойдемте в музейную комнату… Дилон, будь добр, загляни в мой кабинет и отключи сигнализацию, код сейфа тебе известен. Прошу вас, сэр.

…«Музейная комната». М-да. Это помпезное название принадлежало небольшому помещению в глубине дома, стены которого были с претензией на изящество задрапированы ниспадающей до пола пурпурной тканью. Пространство между драпировками занимали застекленные шкафы с экспонатами «музея»: деревянными статуэтками, музыкальными инструментами, расписным фарфором и нательными украшениями различной степени древности и вычурности. На большом щите напротив входа располагалась неплохая коллекция холодного оружия эпохи династии Мин: кинжалов, секир и обоюдоострых мечей «цзянь», тут же в высоком стеклянном стакане помещалась фигура воина «шу» при полном доспехе. Расписные веера, образчики каллиграфии и древнекитайской монохромной живописи прилагались в ассортименте, а что касается пресловутой Шкатулки, то… Гризликов увидел ее сразу, как только переступил порог.

Она стояла у стены на высоком изящном постаменте: квадратный, даже на вид достаточно массивный ящичек, имеющий около фута в длину и дюймов восемь — в высоту; его плоскую, инкрустированную крохотными изумрудами лакированную крышку покрывало множество тонких переплетающихся линий, складывающихся в причудливый рисунок густой паутины. Боковые стенки также покрывала искусная резьба, изображающая не характерных для Китая птиц и драконов, а почему-то пауков и каких-то неизвестных науке жутких многоногих тварей; однако, мимоходом подумал Гризликов, этот Ли Хао явно был человеком с воображением… причем достаточно нездоровым.

— Прошу вас, — учтивым жестом Роберт Хаксли предложил Гризликову подойти ближе.

Дилон, тем временем вернувшийся из кабинета, тоже вошел в комнату и остановился по другую сторону постамента. Это был высокий, спортивного вида парень, подтянутый и чернокудрый, с выразительными синими глазами, высокими, красиво очерченными скулами и ямочкой на подбородке — черты, от которых млеет подавляющая часть представительниц прекрасного пола. И отнюдь не все они, подумал Гризликов, при этом обращают внимание на выражение этого божественного лица, порой проступающее из-под наспех натянутой маски напускной любезности и вежливого интереса — брюзгливую, недовольную гримасу человека, которому все на свете уже не только приелось и опостылело, но и обрыдло практически до тошноты…

— Вот, взгляните, — сказал Хаксли-старший.

Он поместил паучка — камешек на Перстне — в почти не заметное углубление в центре паутины, вырезанной на крышке — и между краем крышки и стенкой Шкатулки беззвучно прорезалась длинная узкая щель. Роберт открыл Шкатулку — внутри ее мягкой бархатной утробы возлежал мутной голубизны непрозрачный камень слегка неправильной вытянутой формы с острыми гранями и местами гладкой, местами — чуть шероховатой поверхностью. Довольно, надо признать, внушительного размера — с крупное перепелиное яйцо.

— Хм? — полюбопытствовал Гризликов.

— Это так называемая «Утренняя звезда», — пояснил Роберт в ответ на его вопросительный взгляд. — Существует предание, что кристалл якобы имеет внеземное происхождение, но знатоки классифицируют его как далеко не чистой воды голубой алмаз… собственно, точную экспертизу никто за ненадобностью не проводил.

Гризликов опять хмыкнул:

— Вон оно как, не проводил… Не сомневаюсь, что в ВАОН как раз кто-то и возгорелся идеей эту досадную оплошность наконец исправить.

Хаксли-старший как будто удивился.

— Вы думаете, целью ВАОН является вот этот мутный во всех отношениях камешек? По вашему, он может иметь какую-то ценность?

— Не знаю, не знаю… — Гризликов с сомнением покачал головой. — Хотелось бы это выяснить… Недаром же они устроили такую охоту за этим злосчастным Перстнем! Видимо, для ВАОН этот камешек почему-то представляет определенный интерес… и они готовы заплатить немалую цену за то, чтобы его заполучить. Хм! — Заложив руки за спину, он задумчиво покачался на месте с носка на пятку. — Вот что, мистер Хаксли… это, конечно, останется на ваше усмотрение, но… мне бы все-таки хотелось, э-э… изучить этот камешек как можно более тщательно и подробно. И желательно, так сказать, в стерильных лабораторных условиях — для чистоты эксперимента.

Роберт Хаксли в замешательстве провел пальцем по нижней губе.

— То есть, если я вас правильно понял, вы хотите отправить его в лабораторию ШУШУ?

— Вот именно. Буквально на несколько дней. А учитывая то, что эта вещица явно на примете у ВАОН… и они, как правило, ради достижения своих целей не гнушаются никакими средствами…

— Постойте, постойте. — Хаксли-старший предостерегающе поднял палец. — Вы хотите сказать, что дальнейшее пребывание «Утренней звезды» в моем доме может представлять опасность для моих домочадцев?

— Не только это. Еще и то, что этот камешек вполне способен сыграть роль приманки… Если, конечно, вы согласитесь, э-э… подсобить нам в подобной авантюре. Неизвестно, где сейчас находится подлинный Перстень, но, если он попадет в лапы ВАОН… и даже если не попадет… В общем, рано или поздно кто-то из приспешников Ассоциации неминуемо предпримет попытку каким бы то ни было образом вашу занятную «Звездочку» раздобыть — и это, сдается мне, окажется именно той ниточкой, потянув за которую, можно будет выловить из мутной воды весьма крупную рыбку.

— Эге. — Старик, склонив голову к плечу, секунду подумал. И, поправив выбившуюся из рукава сюртука белоснежную манжету, едва заметно усмехнулся. — Что ж… видите ли, трудно чем-либо напугать человека, молодость которого прошла в одном из самых бедных, опасных и криминальных районов Чикаго. Знаете что, мистер Гризликов, ваше предложение меня, скажем так, забавляет… давайте обсудим все детали у меня в кабинете, не возражаете? Заодно пропустим по стаканчику отменного Шато Марго… Присоединишься к нам, Дилон?

— Что?.. — Задумавшийся Дилон, вздрогнув, виновато развел руками. — Я бы с удовольствием, отец, но… у меня через полчаса тренировка. — Он обезоруживающе улыбнулся. «Утренняя звезда», равно как и всё, услышанное им сегодня от Гризликова, надо признать, повергли его в неподдельное изумление. Подумать только, «для ВАОН этот камешек представляет весьма определенный интерес… и они готовы заплатить немалую цену за то, чтобы его заполучить…» Ха-ха! За этот-то невзрачный голубоватый булыжник? Немалую цену? Ну-ну. Откровенно говоря, удивительно, что кто-то вообще может проявлять к этой древней окаменелости хоть какое-то, пусть даже самое мимолетное любопытство… А как вам нравится то, что «этот камешек вполне способен сыграть роль приманки… если, конечно, вы будете согласны поучаствовать в подобной авантюре»? Нет, ну надо же, а? Неужели этот жирный коп всерьез полагает, что оба Хаксли будут спокойно сидеть и ждать, когда в их дом нагрянет за этой вещицей опасный вооруженный взломщик?! Всем известно, что агенты ШУШУ слегка сумасшедшие, особенно когда речь заходит о поимке всяких криминальных элементов, но это… Это, знаете ли, уже как-то слишком! А отец не только не против этой во всех отношениях сомнительной идеи, но и даже, кажется, готов жучиле Гризликову всячески поспособствовать… Вспомнил свою бурную молодость, старый хрыч?

Дилон взволнованно прикусил губу.

Шкатулка давно была закрыта, и отец, и Гризликов уже удалились из комнаты и прикрыли за собой дверь; вокруг опять сгустилась тишина, и снова вспыхнул и заморгал в уютной ячейке крохотный зеленоватый огонек, свидетельствуя о том, что сигнализация включена и вновь пребывает на страже загадочной драгоценности — а Дилон, словно зачарованный, по-прежнему неподвижно стоял рядом с постаментом. Стоял и смотрел на злополучную Шкатулку, с головой уйдя в собственные мысли, задумчиво потирая пальцем переносицу, позабыв и о времени, и о грядущей тренировке, и вообще обо всем на свете…

Стоял и смотрел…

* * *

Завернув как-то вечером с Касл-рок-сквер за угол узкого переулка, ведущего к водонапорной башне, Антиплащ едва не вздрогнул.

От кирпичной стены склада отклеилась знакомая фигура — и неторопливо двинулась Антиплащу навстречу. Крепкие плечи, бритый затылок, гладкое лицо, перечеркнутое линией густых и мохнатых, как гусеницы, черных бровей…

Зигги. Бдительный и усердный работник прачечной.

— Здорово, кореш. Не рад меня видеть?

— Не особенно, — небрежно обронил Антиплащ. Зигги говорил о себе в единственном числе — но Антиплащ хорошо видел пару темных силуэтов за его спиной, в глубине злосчастной подворотни, которые, впрочем, не особенно и скрывались. Он остановился возле стены — так, чтобы по крайней мере с тыла иметь надежную каменную защиту.

— Что-то тебя в последнее время и не видать, и не слыхать… Залёг на дно? — задушевно вопросил Зигги, придвигаясь ближе; Антиплащу показалось, что его собеседник с трудом удерживается от желания взять его, Антиплаща, за грудки — и как следует встряхнуть, точно тряпичную куклу. — Разговор был две недели назад… И что? Сколько можно тянуть с решением? Дровосек волнуется… или передать ему, что пора переходить к плану Б?

— Нет. План Б не потребуется… Лучше передай Дровосеку, чтобы готовил бабки. Я согласен.

— Ты достанешь «Утреннюю звезду»?

— Да.

— Когда? Или ты намерен тянуть с этим делом до Рождества?

— К твоему сведению, — сухо сказал Антиплащ, — я всегда тяну с делом ровно столько, сколько нужно, и ни днем более. Просто у меня еще недостаточно информации об… особняке Хаксли в целом, коде сейфа и расположении датчиков сигнализации — в частности. Как только я выясню все, что мне нужно…

— Так поторопись, черт возьми! — прошипел Зигги. — Дровосек ждать не станет! У тебя есть еще неделя на то, чтобы наконец выяснить все, что тебе нужно! Или мы будем искать иные пути решения этой проблемы… Ты меня хорошо понял, я надеюсь?

Курс массажа был благополучно закончен.

Ездить каждый вечер на Уэст-роуд больше не было никакой необходимости.

Увы, сказала себе Гейл.

Больше никто не будет ждать ее по вечерам напротив дома на стремительном сверкающем «харлее» — и заботливо надевать на ее головушку тесный шлем, и весело мчать по вечерним улицам навстречу ветру и сияющим огням фонарей. И ей больше не придется усаживаться на поскрипывающее кожаное сиденье позади водителя и с замиранием сердца обхватывать Антиплаща за пояс, и зажмуриваться на особенно лихих поворотах, до которых отчаянный Дирк был так охоч, и (единственно в целях безопасности!) крепко-крепко прижиматься к его надежной широкой спине. Нет, больше не придется…

Полно! Ведь не из-за этой же ерунды у Гейл сегодня все валилось из рук и, несмотря на солнечный, яркий, уже по-летнему жаркий майский денек, с утра было такое неважнецкое настроение?

Которое, впрочем, улетучилось в тот момент, когда она, возвращаясь с работы, повернула от автобусной остановки к своему дому. Напротив подъезда вновь обнаружилась знакомая фигура в желтой замшевой куртке верхом на могучем хромированном коне — тоже таком знакомом! Сердце Гейл радостно подпрыгнуло к горлу, будто щенок, дождавшийся возвращения любимого хозяина из долгой командировки.

Антиплащ сидел, чуть наклонившись вперед, положив подбородок на скрещенные на руле руки — и задумчивым взглядом процеживал безостановочно текущий мимо поток прохожих. Гейл, забежавшая после работы в продуктовую лавчонку, подходила сегодня к дому не с той стороны, нежели обычно, поэтому он ее не сразу заметил. Интересно, зачем он приехал, спросила себя Гейл, ведь он же прекрасно знает, что лечебный курс на Уэст-роуд закончен, она вчера сказала ему об этом…

А может быть, он ждет вовсе не её?

На кой черт она, чужая невеста, вообще ему сдалась? Какой ему, кхм… смысл вообще ее ждать?

Каждый раз, когда, вернувшись с Уэст-роуд, они прощались (опять-таки напротив ее дома), Гейл спрашивала себя: не должна ли она наконец легко и непринужденно пригласить своего бессменного провожатого на чашечку чая? Увы! Как только она представляла себе, во что эта невинная чашечка чая в итоге может вылиться, ее глупый немеющий язык будто примерзал к нёбу… Господи, ведь она до сих пор помолвлена с Дилоном! И в конце сентября ее (кажется) ждет свадьба… И она сейчас не имеет права не то что приглашать домой, а хотя бы просто допускать в свои мысли какого-то уголовника! В конце концов, она вовсе не просила Антиплаща каждый день ее сопровождать и, собственно, ничем ему не обязана. Они, ну… просто друзья. Наверное… Господи, да если бы Дилон только об этом узнал… Хуже всего было то, что Антиплащ наверняка проницал все ее невнятное смятение до донышка: она не раз ловила на его губах эту проклятую, чуть насмешливую, так свойственную ему всепонимающую ухмылку. «Эх, Гейл, — казалось, говорил его взгляд. — Опять ваша треклятая совесть не дает вам покоя и мешает наслаждаться жизнью… И как только вы с ней живете?..» Во всяком случае, Гейл казалось, что Антиплащ думает именно так; но он помалкивал и ничего не говорил, только посмеивался про себя, предпочитая (как обычно!) своими загадочными мыслями ни с кем не делиться.

Впрочем, Дилон за эти две недели не появился на горизонте ни разу. Пару раз Гейл звонила ему на мобильный, но каждый раз ответы его были скупы, натянуты и торопливы: то ли он на самом деле был занят (интересно, чем?), то ли, казалось Гейл, все никак не мог придумать предлог, чтобы окончательно со своей невестой порвать и вежливо послать ее к черту. В конце концов Гейл решила, что не стоит ломать над этим голову — раз уж их отношениям суждено окончательно сойти на нет, то кто она такая, чтобы противиться воле провидения? А, если уж говорить совсем откровенно, то ей сейчас было до Дилона как-то очень мало дела…

Но она поняла, что умрет, если сию же минуту не подойдет к Антиплащу и не задаст ему самый дурацкий вопрос, какой ей только приходилось задавать мужчине в ее недолгой и доселе весьма незатейливой жизни:

— Дирк! Боже мой! Что вы здесь делаете… сегодня?

Он быстро обернулся.

— А, Гейл! Вы не рады меня видеть?

— Я? С чего вы взяли, что… Конечно, рада! Но…

— Но что? Я опять вас напугал, э? Или у вас есть какие-то планы на вечер?

— Собственно говоря, нет… — Гейл смутилась: давно уже, признаться, у нее не было никаких особенных планов на вечера. — А что?

— Да ничего. — Антиплащ рассеянно ковырял ногтем злосчастную наклейку на руле, которой, судя по ее потрепанному виду, сегодня и без того уже здорово досталось. — В таком случае я… черт возьми, да я просто подумал… Может быть, вы бы захотели, ну… немного прокатиться? Со мной? Посмотрите, какая чудная сегодня погода. Такой закат сам бог велел созерцать на лоне природы… Только не говорите мне, — добавил он мрачно, — что у вас завтра с утра прямо-таки зашибись какой аврал на работе. У вас завтра выходной, я специально узнавал.

— Экий вы… хитрец. — Гейл поняла, что губы ее сами собой расползаются в улыбку — уж больно он (он-то, всегда такой колючий и самоуверенный!) выглядел сейчас смущенным и неуклюжим, словно сорвиголова-школьник, впервые отважившийся пригласить на пикник симпатичную одноклассницу и от собственной смелости неожиданно заробевший. — Но мне нужно зайти домой и переодеться, хорошо? Дадите мне пять минут?..

* * *

Закат действительно был великолепен. Как, впрочем, и всегда в окрестностях Долгого озера.

Оставив двухколесного коня в хромированной сбруе на стоянке возле прибрежного ресторанчика, почти безлюдного по случаю буднего дня, Антиплащ и Гейл спустились к воде. Дневная жара уже начинала спадать, но духота все еще висела в воздухе мокрым удушающим одеялом, и даже мороженое, купленное с уличного лотка, не могло спасти положения: воздух, горячий, влажный и неподвижный, с трудом проталкивался в легкие и жарко обнимал тело, облепляя кожу плотной тяжелой лапой. Гейл чувствовала, как по ее спине между лопаток украдкой сбегает робкая струйка пота…

Антиплащ из-под ладони смотрел на легкие прогулочные лодки, сгрудившиеся у пирса напротив летней террасы.

— В такой душный вечерок на воде должно быть все же куда прохладнее. Хотите прокатиться, Гейл?

— На лодке? Как? Угоним, Дирк?

— Возьмем в прокат, — сухо отозвался Антиплащ. — Разочарованы, э? По-вашему, я и дня не могу прожить без каких-нибудь идиотских криминальных кульбитов, да?

Гейл смутилась. Она почему-то не думала, что он обидится.

— Нет, что вы. Я просто пошутила…

Они медленно шли по берегу вдоль кромки воды. Из мокрого песка кое-где выглядывали иззубренные, заостренные, точно бритвенные лезвия, края ракушек — иные поблескивали в лучах заката ярким перламутровым блеском, словно жемчужины, щедро рассыпанные в грязном песке рукой капризной красавицы. На берег с тихим застенчивым плеском набегали волны, поднятые промчавшейся мимо моторной лодкой, в небе реяли черные силуэты чаек, оглашающих воздух пронзительными криками, где-то в камышах раскатистым басом вывел руладу первый ранний лягух — и тут же замолчал, никем не поддержанный, устыдившись своего одинокого соло. Антиплащ, продолжая прерванный разговор, устало покачивал головой — с видом человека, в который раз вынужденного объяснять прописные истины на редкость глупому и невнимательному ребенку:

— Наверно, вас это удивит, но я никогда не промышляю по мелочам, Гейл. Я не ворую чипсы и упаковки сухариков в супермаркетах. Я не нападаю на старушек, не рублю их топором и не режу бензопилой на отбивные котлеты. Я не торгую спайсом из-под полы. Я даже не ломлюсь поперек улицы на красный свет, если могу этого избежать. Я уже давно не щипач, не трясун и даже не марвихер*. Я…

— Вы — взломщик высшей квалификации. И гордитесь этим.

— Да, если угодно. Помните, я говорил вам про Торо, моего воспитателя и наставника? Он был бандитом, налетчиком и грабителем банков, но при этом большего эстета, знатока мировой литературы и заправского интеллектуала надо было бы еще поискать! И одно другому ничуть не мешало.

— И вы в этом стараетесь походить на вашего кумира, да, Дирк?

Антиплащ небрежно повел плечами.

— Ну, судя по вашему презрительному взгляду, у меня это не очень-то получается.

— Нисколько он не презрительный, — краснея, пробормотала Гейл. — Напрашиваетесь на комплимент, да? К сожалению… или, может быть, к счастью, мне не довелось лично знать этого вашего замечательного Торо, поэтому я не могу судить, насколько вам до него далеко. Но, если опираться на ваши слова, человеком он явно был выдающимся.

— В своем роде — безусловно. А для меня — в особенности. — Антиплащ угрюмо смотрел в землю прямо перед собой. — Он — тот человек, которому я обязан очень многим… если не всем. Если бы не он, я бы пропал, Гейл. Во всех смыслах. Стал бы трупом… или, в лучшем случае — бродягой. Нарком. Маргиналом. Или какой-нибудь поганой сявкой на побегушках у сильных мира сего…

— Угу. А благодаря ему вы стали авантюристом, незаурядным взломщиком и грабителем экстра-класса. Потрясающая карьера!

— К чему этот сарказм? — теперь настала очередь Антиплаща краснеть от досады.

— А вы не понимаете? Наверное, я вас разочарую, Дирк, но я вовсе не разделяю ваших восторгов по поводу Торо и его неописуемого благородства. И знаете, почему? Если бы его и в самом деле беспокоила ваша судьба, он мог бы, к примеру, отправить вас учиться, устроить в школу… выхлопотать вам документы, в конце-то концов… вместо того, чтобы лепить вас по своему образу и подобию и подготавливать себе достойную смену.

— Ну, может, и так… Но я ни о чем не жалею, Гейл.

— Зато я жалею, — негромко, но с неожиданным для самой себя жаром возразила Гейл. — Дирк, неужели вы так и будете промышлять всем… этим… до глубокой старости? Неужели вам самому никогда не хотелось… остановиться?

Антиплащ пинком отбросил с дороги небольшой камешек.

— Нет. Не хотелось. Я слишком далеко зашел по кривой дорожке, чтобы теперь пытаться сойти с нее и ощупью, набивая себе шишки о пеньки и коряги, выбираться из темноты своих заблуждений на светлый и широкий автобан Праведной Жизни. Это во-первых. А во-вторых, до старости, тем более «глубокой», я во всяком случае не доживу, Гейл.

— Вы настолько в этом уверены?

— Да. У меня слишком… опасная профессия, чтобы я мог надеяться дожить до болезни Паркинсона и закончить свои дни в доме для престарелых. Пока что мне везет, да… но рано или поздно мое везение закончится.

— И вас, как и вашего учителя, настигнет шальная пуля?

— Да. Но, собственно, что из этого? — Он внимательно посмотрел на нее. — Вас это огорчит?

— Огорчит, — помолчав, едва слышно сказала Гейл.

— Надолго ли? — Он криво усмехнулся. — Минут на пятнадцать?

— Зачем вы так, Дирк? — Она взяла его под руку. — Вы всегда так любите издеваться над людьми?

— В большинстве случаев — над самим собой, — глухо пробормотал он. — Вы что, этого еще не заметили?

Гейл промолчала. Ей не хотелось об этом говорить. Рука у него была очень теплая, надёжная и уютная, и она не испытала бы радости, если бы он вдруг счел нужным от нее отстраниться.

…Вечерело. Откуда-то доносилось негромкое треньканье банджо. Над темной, кофейного цвета озерной водой стремительно и бесшумно метались стрекозы — разноцветные, будто леденцы. Гейл и Антиплащ вышли на небольшой, почти круглый пляжик, справа и слева обрамленный густыми шуршащими стенами камыша. Чуть дальше берег поднимался невысоким, поросшим соснами пригорком, взойдя на который, действительно можно было от души наслаждаться закатом… Гейл прекрасно знала это место. В прошлом году они с Дилоном несколько раз устраивали здесь небольшой пикничок, приходя сюда пешком, благо до загородного домика Хаксли отсюда было рукой подать. Интересно, мельком подумала Гейл, есть там сейчас кто-нибудь, или нет? Разве что садовник или миссис Поттер, которых, как обычно, в добровольно-принудительном порядке десантировали на озеро подготовить домик к летнему сезону…

Антиплащ, ушедший немного вперед и поднявшийся чуть выше на пологий травянистый склон, приглушенно выругался.

— Что такое? — встревоженно окликнула его Гейл. — Что вы там нашли?

— Ничего особенного, просто бычьи какашки… Это они меня нашли, а не я их. Тьфу ты! Не знал, что в этом лесу водятся злобные дикие коровы, страдающие ко всему прочему прогрессирующей диареей…

Гейл смеялась:

— Они не дикие, они просто сбежавшие с ближайшей фермы. Иногда бродят по окрестностям, оставляя за собой, гм, следы пребывания и прочие улики, пока бедолага-фермер не найдет беглянок и не отправит их обратно по месту прописки. Надеюсь, вы там не сильно… влипли в вещдоки, Дирк?

— Да нет, не особенно. — Антиплащ задумчиво поворошил прутиком уже подсохшую коровью лепешку, открыв взору ее благоухающие недра, кишмя кишевшие плотными, занятыми какой-то кипучей деятельностью белесыми червячками. — Вот черт! Опарыши… ясельная группа.

— Какая мерзость! — с чувством сказала Гейл.

— Ну, не скажите, — Антиплащ зашвырнул прутик подальше в кусты и брезгливо вытер пальцы о заношенные джинсы. — Мухи прекрасно знают, где следует выводить потомство, чтобы ему, потомству, было тепло, мягко и сытно… Что может быть для этого лучше, чем большая куча навоза с ее температурой, влажностью и обилием продуктов гниения? Наглядная демонстрация того, что всё в этом бренном мире весьма относительно… кому-то для счастья нужны яхты, особняки и роскошные дворцы, а кому-то — всего лишь большая смердящая куча свеженьких нечистот. В этом отношении мухам можно только позавидовать… вот уж кто в буквальном смысле умеет извлекать выгоду из дерьма!

— Как и вы? — помолчав, спросила Гейл. — Любопытная у вас жизненная философия, Антиплащ… Предлагаете брать с них пример?

Ей казалось, что сейчас он снова обидится — но он только расхохотался в ответ.

— Один-ноль в вашу пользу! Ладно, пойдемте отсюда… спустимся поближе к воде.

Вечер сгущался. Краски дня мало-помалу меркли — но песок, нагретый солнцем, еще хранил тепло жаркого и ясного майского полудня. Солнце, темно-красное, как глаз дракона, почти коснулось краем верхушек деревьев на противоположном берегу — и по воде к далекому западу пролегла ярко-алая тропа мерцающих золотистых бликов. Вытянувшиеся тени росших на песке ивовых кустов расстелились почти до самой вершины холма… Редкие облака плыли по темному небу, словно диковинные островки, подсвеченные снизу всеми оттенками золота, багрянца и сирени — точно затейливые сказочные замки с куполами, шпилями и причудливыми витыми башенками; невидимое банджо наконец смолкло, и теперь тишину нарушали только пронзительные заполошные крики чаек, устроивших склочный сабантуйчик на ближайшей отмели. А на мелководье возле берега вода была прозрачная и теплая, как парное молоко…

Скинув туфли, Гейл вошла в озеро, чувствуя, как мягко продавливается между пальцами нежный податливый песок. Откуда ни возьмись появилась стайка юрких блестящих мальков и принялась бесстрашно тыкаться носами в босые щиколотки Гейл. Она слегка пошевелила пальцами — и рыбья малышня тотчас в ужасе порскнула прочь, лишь по воде разбежались тонкие бесчисленные круги, будто кто-то окропил темную поверхность озера брызгами из пульверизатора.

— Хотите искупаться, Гейл? — спросил Антиплащ, сидевший на поваленном бревне неподалеку от кромки воды.

Она покачала головой.

— Я не взяла купальник. Впрочем… если вы обещаете отвернуться…

— Отвернуться? Ну, что вы! — Он усмехнулся краем губ и, чуть прищурив глаза, точно сытый кот, скрестил руки на груди. — Разумеется, не обещаю, ни в коем случае. За кого вы меня принимаете, а? Уж не за джентльмена ли?

— М-м, ну да, ну да. Видимо, это было непростительной наглостью с моей стороны…

Мальки, верткие, как капельки ртути, тем временем благополучно вернулись; Гейл пошарила в кармане летнего сарафана и, нащупав кусочек хлеба, оставшийся после воскресного кормления лебедей в парке, бросила его в воду. Рыбешки облепили разбухший хлеб плотной кучкой, тыкаясь в него крохотными ротиками, толкая его и поддевая, отщипывая по кусочку, жадно вертя его в воде так и этак.

— Смотрите, едят… Какие они забавные, Дирк!

— Забавные? Ну, возможно, — судя по его отсутствующему виду, он думал сейчас о чем-то другом. Рассеянно рисовал прутиком в песке перед собой какие-то сложные загадочные узоры. — Знаете, они похожи на вас, Гейл.

— На меня?

— Да. Такие же… наивные, беззащитные, не видящие вокруг никакого зла… готовые принимать за манну небесную всё, что неожиданно падает им на голову. И хорошо, если это всего лишь вкусный и безобидный кусочек хлеба, а не острый рыболовный крючок…

— Экий вы все-таки пессимист, Дирк. По-вашему, я настолько наивная, да? И… беззащитная?

— Не знаю. — Жуя травинку, он с досадой пожал плечами. — Мне почему-то так кажется. Мне все время хочется от чего-то вас оградить… как-то защитить… что-то для вас сделать… завернуть вас в пуховое одеяло, усадить в глубокое кресло и никого к вам не подпускать… особенно… — Он сердито умолк.

— Особенно кого?

— А вы не догадались? Особенно вашего крокодила… Он ведь вас проглотит, Гейл, разинет зубастую пасть и сглотнет вас вместе со всеми вашими потрошками — и, к сожалению, даже не подавится…

— Ну, зачем вы так о нем, Дирк? Вы же совсем его не знаете…

Он бросил на нее один из своих быстрых проницательных взглядов.

— А вы его знаете, Гейл? Или только думаете, что знаете?

— Видите ли, — с прохладцей сказала Гейл, — если бы я его не знала, я, наверно, не согласилась бы выйти за него замуж. И, кроме того… Ай!

— Что такое?

— Ничего. — Гейл показалось, что она наступила на ракушку, которых в этих местах хватало: что-то очень внезапно, очень больно кольнуло ей ступню, аккурат подушечку большого пальца — так, что от неожиданности она поджала раненную лапку и запрыгала на одной ноге. — Кажется, я порезалась…

— Идите сюда.

Опираясь на пятку, Гейл выбралась из воды и, подхваченная Антиплащом, оказалась сидящей на белой, как кость, выгоревшей на солнце теплой шкуре поваленного дерева. Боль в пальце не проходила, более того — пострадавшая нога с каждой секундой саднила все больше, так что Гейл вскоре начала сомневаться в том, что отделалась всего лишь легким испугом; в ранке началось жжение, пока не особенно досаждающее, но усиливающееся с каждой минутой… Антиплащ, который, опустившись рядом на корточки, внимательно рассматривал ее ступню и бедный ноющий палец, наконец поднял глаза — и вид у него сделался беззаботно-непринужденный.

Какой-то ну очень уж беззаботный и очень непринужденный. Нарочито.

— Это не порез. Судя по всему, вас кто-то укусил.

— Кто укусил?

— По всей видимости — водяной паук. Они иногда прячутся в водорослях на мелководье, ловят там мелких рачков… Это не смертельно, но достаточно неприятно.

— Да уж, действительно… неприятно.

— Смею вас заверить, что несчастному паучку, которого вы едва не расплющили, пришлось куда хуже. Погодите-ка. — Он наклонился и, к ужасу Гейл, жадно впился губами (именно теми, сухими и горячими!) в ее разнесчастный, на глазах опухающий босой палец.

— Ай! Дирк! — Гейл вскрикнула от неожиданности. — Что вы делаете!

— Пытаюсь вас съесть, черт возьми! — процедил он сквозь зубы. — Или, может быть, высосать яд? — Он сплюнул и вновь приник к ране, будто изголодавшийся вампир; Гейл на секунду показалось, будто у него во рту выросли беленькие такие, аккуратненькие остренькие клычки… Господи, о чем я только сейчас думаю, одернула она себя.

Впервые ей в голову закралась мысль, что дело может оказаться куда серьезнее, чем ей это представилось поначалу.

— Укус водяного паука? Вы уверены? А это, ну… опасно?

— Да нет, не особенно. — Вновь сплюнув, он коротко мотнул головой. — Хотя ввести вам противоядие было бы не лишним. И проглотить что-нибудь антигистаминное… Нам нужно вернуться назад, к тому ресторанчику, Гейл, наверняка там должно быть что-то вроде аптеки.

К ресторанчику! Но они уже ушли от него довольно далеко, мили на две, если не больше…

— Сможете идти, Гейл? — отрывисто спросил Антиплащ. — Голова не кружится?

Опираясь на его плечо, она попыталась приподняться. Ступня распухла, горела огнем и практически не гнулась… О, черт! Идти… или, вернее, кое-как ковылять, опираясь на спутника, она, пожалуй, сможет… но две мили обратно до стоянки ей явно не одолеть!

— Дирк…

— Да?

— Послушайте, ресторанчик — это очень далеко. Здесь, за поворотом, находится загородный дом… ну, тот самый, который… помните? Может быть, попробуем постучаться туда? Там наверняка есть сейчас миссис Поттер или старый Эндрю, садовник. А Дилон панически боится змей и всегда держит в аптечке сыворотку против укусов.

— Миссис Поттер? — безо всякого восторга переспросил Антиплащ. — Хм! Вот уж любопытно, что эта почтенная дама подумает про невесту своего патрона, если увидит вас шатающейся по берегу озера в компании незнакомого парня… У домохозяек, насмотревшихся аргентинских сериалов, в этом отношении просто чудовищное воображение! Ну да ладно, делать нечего… представлюсь ей случайным прохожим, авось прокатит, хе-хе… Пойдемте, Гейл, раз уж такое дело. Держитесь за меня…

__________________

*Марвихер (сленг) — карманник, «работающий» в высшем свете: в гостиницах, театрах, ресторанах и т.п.

Быстро темнело. Из густых камышовых зарослей поднялись целые легионы комаров — и кровожадно загундосили над головой в предвкушении сытного ужина. С заходом солнца резко похолодало — и Гейл как-то сразу вспомнила, что, собственно, на дворе еще не лето…

Загородный дом вывалился из-за поворота темной безмолвной громадой — но в окнах его не было света, и ни один звук не нарушал обступающую его вечернюю тишину. Ворота были крепко заперты, и на долгий звонок из глубины двора не отозвалась ни одна живая душа… Судя по всему, дом был покинут и пуст.

— Никого нет, — дрожащим голосом пробормотала Гейл — и при мысли, что им сейчас придется тащиться две или три мили обратно к стоянке, её с ног до головы пробрало липким потным ознобом. Ступня ее не то чтобы сильно болела, но опухла, стала какой-то неудобной в обращении и позволяла опираться разве что на пятку; последние сто метров до ворот Гейл и без того почти висела на спутнике. Господи боже, с ужасом спросила она себя, неужели ей теперь придется висеть на нём еще и всю обратную дорогу до злосчастного ресторанчика? В отчаянии она еще крепче сжала его плечо. — Нам… нужно возвращаться, Дирк!

Антиплащ, задумчиво хмуря брови, внимательно разглядывал запертую калитку.

— Не вижу в этом необходимости, — спокойно заметил он. — Вы уверены, что в доме есть сыворотка и лекарства?

— Разумеется, есть! Но… тут же все заперто! А я не взяла ключи.

— И что? — Антиплащ отрывисто усмехнулся. — Вы забыли, с кем имеете дело?

Ах да… Стыдно признаться, но об этом Гейл действительно позабыла.

— Посидите-ка тут полминутки, — деловито распорядился Антиплащ — и усадил Гейл на лавочку возле забора, откуда по вечерам, запасшись пивом, лимонадом и чипсами, можно было мечтательно любоваться засыпающим озером. Потом шагнул ближе к калитке; в руках его появилась связка тонких и плоских, чуть искривленных на концах блестящих инструментов; несколько секунд, и — вуаля! — тяжелая железная дверь забора гостеприимно распахнулась…

А ведь после форс-мажорного февральского происшествия замки как на калитке, так и на входной двери дома были заменены на куда более прочные, сложные и надежные… по крайней мере, наивные Хаксли думали именно так.

— Ловко! — слабым голосом, потирая опухшую ногу, восхитилась Гейл. — Значит, вы таким манером любой замок можете вскрыть, Антиплащ?

Он пожал плечами.

— Практически любой.

— Даже сейфовый? С уровнем взломостойкости первого класса?

— Даже сейфовый. Даже с уровнем взломостойкости первого класса. Даже не только первого, но третьего и четвертого, если уж вам так интересно. Насчет пятого не уверен — мне такие пока не попадались.

— То есть запертых дверей для вас не существует? Опасный вы человек, Дирк…

— Да, — скромно сказал Антиплащ, помогая ей встать. — Опасный. В прямом смысле умеющий просачиваться сквозь стены и запускать руки в закрытые боксы. И в Сен-Канаре уже многие в этом убедились… Ну вот какой, к примеру, домашний сейф у вашего обожаемого крокодила? Какой-нибудь паршивенький итальянский «Juwel», да? Самая ходовая и популярная фирма у населения, насколько я знаю: «сейфы, которые дёшевы и надёжны», если верить рекламе. Хотя в действительности вскрываются на раз-два обыкновенной канцелярской скрепкой.

— Нет, что вы. У них встроенный сейф какой-то крутой германской фирмы… «бюргвахтеровский», кажется. Дилон мне хвастался…

— Так вы его видели? Этот сейф?

— Ну, он мне показывал «Китайский Музей»… знаете, Хаксли-старший интересуется культурой Древнего Китая и собрал у себя неплохую антикварную коллекцию. Музейная комната у них, конечно, под охраной, а кнопка, отключающая сигнализацию, находится в этом сейфе. Дилон при мне его открывал… Ох, нога!

— Осторожнее… Так, по-вашему, это сейф — самый настоящий «Бюрг-Вахтер»? Ну, не скажу, что я особенно удивлён… от Хаксли всего можно ожидать…

— Да. И там какой-то очень заковыристый электронный замок…

— Электронный замок? Ну-ну, эка невидаль!.. Замок-то, может, и заковыристый, а вот код к нему наверняка подберет даже первоклашка. Там же восемь чисел, насколько я помню? Наверняка зашифрована какая-нибудь памятная дата… чей-нибудь день рождения или что-нибудь в этом роде… скорее всего — день рождения самого Роберта или Дилона.

— А вот и не угадали! Не все так просто… Действительно, код замка — день, месяц и год рождения! Только не Роберта и не Дилона.

— А чей же? Уж не вы ли удостоились такой чести, Гейл?

— Нет, что вы! Конечно, не я.

— А кто? Неужели наша таинственная и вездесущая миссис Поттер?

— Ха-ха, нет! Никогда не угадаете! В коде сейфа Дилон увековечил дату рождения своей любимой кобылы! Он же владелец Снежинки, скаковой лошади, которая, помнится, выступала в забеге на Уиллморский Кубок. И пришла не то четвертой, не то пятой…

— Надо же! Вот оно что… Однако, ну и фантазия у вашего крокодила! Осторожнее, Гейл, здесь ступенька…

…Входная дверь дома сдалась на милость Антиплаща так же быстро, бесшумно и безропотно, как до этого — железная калитка в заборе. Маленькая гостиная встретила незваных гостей витающими в воздухе ароматами не то мятного мыла, не то стирального порошка… Было темно и тихо, размеренно тикали ходики на стене, где-то за деревянными панелями комнатной обшивки самозабвенно поскрипывал невидимый сверчок. Дилон, в ужасе шарахающийся от любых божьих тварюшек, у которых было больше четырех ног (даже от безобидных сверчков!), не раз пытался вытравить из дома всю докучливую живность самыми разнообразными способами и самыми смертоносными инсектицидами, какие только мог раздобыть, — но живности было на его судорожные усилия глубоко плевать: каждый раз через пару дней после апокалипсиса она возвращалась, неубиваемая, как грибок под ногтями — и опять шуршала за плинтусами, и скрипела по ночам за панелями, и, шевеля усиками, шныряла под раковиной в кухне…

На столе в гостиной лежала записка:

«Мистер Хаксли!

Порядок наведен, шторы заменены, покрывала постираны, продукты в холодильной камере.

У Элизы опять был сердечный приступ. С вашего позволения, на пару дней уеду к сестре.

Маргарет Поттер.

P.S. Грязное белье завезу по дороге в прачечную».

— Обожаю эту неуловимую миссис Поттер, — серьёзно сказал Антиплащ. — Навести порядок, забить продуктами холодильник, увезти грязное бельё в прачечную — и после этого так вовремя и ненавязчиво испариться! Очень ценное, я бы даже сказал — бесценное качество для домработницы, вы не находите? Она просто волшебница, эта ваша тётушка Маргарет… О, да, я уверен — для того, чтобы вновь вызвать её в наш мир, достаточно потереть какую-нибудь старую закоптелую лампу.

— Но вы же не собираетесь этого делать, Дирк? — смеясь, спросила Гейл.

— Ни в коем случае! Обойдёмся, я думаю, и своими силами… Кстати, она пишет так, словно сюда с минуты на минуту собирается нагрянуть ваш крокодил.

— Ну, вряд ли «с минуты на минуту»… Скорее всего, он нагрянет сюда не раньше уикенда, если вообще «нагрянет». Что ему тут делать? К тому же сегодня еще только среда…

— Где лекарства?

— В шкафчике возле окна. Там должна быть упаковка ампул со змеёй на этикетке… И цетиризин, конечно. Кстати, вы умеете делать уколы, Дирк?

Антиплащ, вертевший в руке пакетик с одноразовыми шприцами, неловко замялся.

— Может быть, вы лучше сами? А я могу вам поассистировать… что-нибудь вам поднести… или что-нибудь подержать…

— Что именно подержать?

— Ну, например, вашу очаровательную пяточку…

— Ахах, спасибо, не нужно! Я боюсь щекотки.

— Ладно. — Он усадил её на диван и, подтащив поближе стоявший неподалеку пуфик, бережно, точно дорогую антикварную вещь, водрузил на него ее опухшую ногу. — Тогда я пока загляну на кухню, посмотрю, чем там божественная миссис Поттер нас порадовала. Что вы предпочитаете, Гейл — чай или кофе?

Гейл предпочитала чай.

…Сыворотка была благополучно введена. Антиаллергенная таблетка выпита. К пострадавшему пальцу приложен обернутый тканью кусок льда. В чашках исходил паром горячий, крепко заваренный чай, на большом блюде возвышалась стопка нарезанных… или, скорее, судя по их толщине — нарубленных пожарным топориком бутербродов. Гейл полулежала на диване, обложенная подушками, закутанная в теплый, почти невесомый плед, потягивала из чашки ароматный напиток и чувствовала себя не иначе как знатной индийской принцессой — не хватало только услужливого мальчика-пажа у изголовья дивана, вооруженного роскошным опахалом из павлиньих перьев. Нога у нее уже почти не болела, и даже опухоль как будто начала спадать, но признаваться в своем выздоровлении Гейл не хотелось — ей казалось, что тогда внимание, беспокойство и неожиданная заботливость исчезнет из глаз Антиплаща окончательно и бесповоротно…

Он тем временем включил электрический камин. Нет, вовсе не потому, что было холодно — хотя к вечеру в непрогретом доме слегка запахло сыростью — просто… ну, просто для большей красоты, прелести и уюта. Как-то это было глупо — сидеть в загородном доме, кутаться в плед, слушать пение сверчка и при этом не смотреть на ало пламенеющие угли в горящем камине… пусть даже имитированные и совсем не настоящие.

Антиплащ бродил по комнате, заложив руки за спину, разглядывая награды Дилона, вернувшиеся после февральского разгрома на каминную полку, пейзажики и натюрмортики в деревянных рамках на стенах, какие-то безделушки, расставленные на навесных полках; зачем-то провел пальцем по точеной, откинутой в изящном пируэте ножке фарфоровой балерины. Долго разглядывал вставленную под стекло фотографию — ту самую, слегка увеличенную, на которой Гейл и Дилон, смеющиеся и розовощёкие, были схвачены фотографом на фоне зимнего заснеженного особняка… Задумчиво спросил:

— Так значит, это и есть скромная лесная хижина вашего крокодила? Впечатляет. — Он перевел взгляд на другое фото неподалёку, полугодовой давности, где Гейл в коротком оранжевом пальто позировала на фоне яркого октябрьского леса. — Н-да, признаться, все оттенки рыжего — явно не ваш цвет, Гейл.

— Вы так думаете, Дирк? Почему? — Гейл поняла, что щеки ее порозовели: ей для чего-то было очень важно услышать сейчас его мнение… Видимо, для того, чтобы больше никогда не появляться перед ним ни в рыжем, ни в оранжевом. Да.

Он повел плечами.

— При вашей смуглой коже оранжевый вам вообще противопоказан. Вам скорее подошло бы белое или голубое… А у вас есть ещё какие-нибудь фотографии, Гейл? Мне было бы любопытно взглянуть.

— Конечно. Вон там, в углу, стопка альбомов. Хотите, я вам покажу?

— Ещё бы!

— Но я там кое-где тоже… в оранжевом.

— Да что вы говорите! Ну, ничего. Я этот страшный удар мужественно переживу, — отозвался Антиплащ без тени улыбки.

…Они сидели рядышком на диване, плечом к плечу, склонившись друг к другу и почти соприкасаясь опущенными головами. Гейл осторожно переворачивала широкие, приятно похрустывающие под пальцами страницы, с которых на неё смотрело её собственное лицо в различных вариациях, порой — серьёзное, порой — задумчивое, но чаще всё-таки улыбающееся и счастливое. Иногда (если их снимал кто-то третий) рядом был Дилон… А фоном сменяли друг друга лес, или озеро, или городской парк, или пляж, или роскошные интерьеры особняка Хаксли… Надо ли говорить, что последнюю серию фотографий, сделанных в недрах большого и богатого дома, Антиплащ разглядывал с особым вниманием?

— Ух ты! Так это и есть «Китайский Музей»? Однако, этот Роберт — человек со вкусом… Доспехи воина «шу»? Ого! Неужели в этом можно было ходить? Как они жили, эти несчастные китайцы… А это что за массивный резной ящичек?.. Шкатулка Ли Хао? Хм! Гробик для инопланетянина… Ах, да, вижу. Лестница, как во дворце… Один ковер надо неделю пылесосить… А кабинет Роберта — налево? В конце коридора? Даже с террасы можно попасть, да вы что? Ах, узкая галерея… Ну да, абсолютно разные… я заметил…

…Ходики на стене торжественно отсчитали десять ударов.

Где-то за стеной, в кухне, сам по себе включился и довольно заурчал, будто сытый тигр, вместительный белоснежный холодильник.

Сверчок за панелью застенчиво умолк. Бесшумно помаргивали в искусственном очаге искусственные угли («правдоподобно имитирующие открытый живой огонь», о чём, помнится, кичливо возвещал рекламный проспект). Негромко вздыхал и поскрипывал, оседая, старый деревянный дом — а в подполе деловито шуршали и возились не то мыши, не то проснувшийся к ночи ёж…

Гейл сидела, опустив глаза, и задумчиво смотрела в камин — и на её нежной щеке полукружием лежала пушистая тень от длинных, чуть загнутых на концах, не знакомых с липкой объёмной тушью ресниц. И взгляд Антиплаща неизменно, точно притягиваемый магнитом, возвращался к этим невероятным ресницам снова и снова; ему нестерпимо, просто до нервной дрожи хотелось поднять руку и осторожно коснуться их кончиками пальцев…

А еще лучше — губами.

И он решительно встал, мягким движением опрокинул Гейл на диван, сорвал с неё этот дурацкий плед и тонкий летний сарафан, вжал ее крепким телом в упругие диванные подушки и жадно впился губами в податливую смуглую шею…

В своем воображении.

В реальности он всё ещё сидел, тупо глядя в альбом, но ничего в нём не видя, чувствуя себя не только отпетым мерзавцем (что неудивительно), но и последним дурнем. Он всегда был с женщинами напорист и смел (если не сказать — небрежен и бесцеремонен), но сейчас всё его нахальство странным образом забилось куда-то в глубокое подполье, в самый темный и дальний уголок его существа. Черт возьми, с раздражением спрашивал он себя, ну почему Гейл — не стерва? Не меркантильная склочница и не развязная шлюшка? Не раскрепощённая девица без стыда, тормозов и излишних комплексов? Насколько тогда всё было бы проще… Они были вдвоём, совершенно одни — в уединённом загородном доме, на берегу озера, в лесу, где на многие мили вокруг не сыскать ни единой живой души, и он сейчас мог бы сделать с Гейл все, что ему — ладно, будем уж наконец честными! — так хотелось с ней сделать… но, чёрт возьми!

Он не мог её обидеть.

Нет, даже вот так: он не мог заставить себя её обидеть.

Он слишком хорошо помнил ее мягкую прохладную ладошку, ласково ложащуюся на его пылающий, раскалывающийся от боли горячечный лоб.

И не мог надругаться над этим воспоминанием.

Почему не мог? Этого он не знал… Но, видимо, было и в его тугоплавкой душе что-то такое — что-то тайное, заповедное и глубоко неизведанное, — через что он не смел, попросту не смел позволить себе переступить.

Он не мог подставить под удар сложившиеся между ними хрупкие, такие теплые, почти дружеские отношения. Он не мог позволить себе походя поглумиться над её доверием и доверчивостью. Слишком многим был ей обязан. Слишком дорожил её вниманием и ненавязчивым обществом, чтобы вот так грубо и бесповоротно её оттолкнуть. Слишком хорошо представлял себе, как её открытый, лишенный страха взгляд сменится ненавидящим и презрительным… и тонко дрогнет голос… и с побледневших губ снова сорвутся холодные, с ужасом и брезгливостью брошенные ему в лицо слова: «Отпустите меня, Дирк».

Или вот так, ещё хуже:

«Уберите от меня свои грязные лапы!»

И это не доставит ему ни малейшего удовольствия.

Хотя почему, собственно говоря, он должен ждать чего-то иного?

В любом другом случае и с любой другой женщиной ему было бы на все эти идиотские тонкости глубоко наплевать — да и этой «любой другой», по-видимому, тоже… но такие, как Гейл, ему раньше (к счастью) не попадались. Она была не «любая другая»… Увы! Милая, милая Гейл, мягкосердечная, отзывчивая, бескорыстная и непрактичная, не приемлющая (к сожалению!) никакого зла, никакой лжи и никакой моральной грязи, и уже не раз заставившая его прекрасно это понять… Черт побери! Какого дьявола он вообще обо всём этом — причем уже далеко не в первый раз! — думает?

Какого дьявола он предаётся всей этой рефлексии и махровой философщине — вместо того, чтобы наконец встать и без зазрения совести начать действовать?

Какого дьявола он вдруг ни с того ни с сего размяк, точно забытый на горячей сковороде кусок масла, и стал настолько омерзителен самому себе?

Стиснув зубы, он прерывисто перевел дыхание, яростно сдерживая расшалившееся воображение. И, видимо, вздохнул так громко, ожесточенно и глубоко, что Гейл, оторвавшись от созерцания пластмассовых углей, ритмично полыхающих в широкой чёрной пасти камина, взглянула на него с удивлением.

— Что с вами, Дирк?

Он судорожно мотнул головой.

— Мне что-то не по себе…

— Заболели?

Он решительно захлопнул альбом. Бросил его на полку шкафа. Откинулся на спинку дивана и скрестил руки на груди. И, неожиданно для самого себя, мрачно процедил сквозь зубы:

— Да. И уже, боюсь, довольно давно.

Гейл удивленно, чуть встревоженно подняла брови.

— Давно? А что у вас болит?

«Нет. Что, где и как у меня болит, я не стану тебе говорить, моя девочка, — угрюмо подумал Антиплащ. — Иначе ты пожалуй что совсем испугаешься».

— Не знаю. Не пойму, что со мной творится. Какое-то смутное томление… бессонница… постоянные мысли об одном и том же… человеке. Вы, наверно, будете удивлены, Гейл, но…

— Что?

— По-моему, я… я влюбился.

Он почему-то был уверен, что она рассмеется в ответ, может быть, даже с облегчением — но Гейл молчала… Долго, долго. Просто не находила слов от неожиданности и… чего-то другого, что́ ей самой внезапно показалось… разочарованием? Или даже — господи боже! — смутной непонятной тоской? Да по́лно! Он — и влюбился?!

Её вспотевшие ладони судорожно стиснули край пледа.

Впрочем, чему она удивляется? Молодой, симпатичный парень… рано или поздно это должно было случиться. И, собственно, из-за чего тут расстраиваться? Наоборот, следовало бы порадоваться за друга, которого наконец посетило это удивительное, трепетное и светлое чувство…

Но она не могла. При этом известии в её желудок словно упала холодная чугунная гиря.

— Влюбились? — спросила она наконец едва слышно. И, после паузы, заикаясь, добавила: — И… и кто же эта… несчастная?

— Ну почему же обязательно «несчастная»? — Он внимательно посмотрел на нее. — По-вашему, я настолько погряз во лжи и пороках, что совершенно не способен сделать свою возлюбленную хоть чуточку счастливой?

Она избегала его взгляда. Смотрела в стену. На бледную акварель, нарисованную на декоративной керамической тарелке. На пыльную унылую голову лося, стеклянными глазами слепо таращущуюся в пространство. На маленького древесного клопа, с упрямством бульдозера штурмующего трещину между панелями обшивки.

— Нет, дело не в этом. Просто… вас очень трудно любить, Антиплащ. Вы — сложный человек. Многогранный. Непредсказуемый. Противоречивый. И характер у вас далеко не сахарный, чего уж скрывать… А еще вы невероятно, просто патологически свободолюбивы, и… и… — она запнулась, подыскивая подходящее слово.

— И поэтому не способен ни на искреннюю дружбу, ни на возвышенную любовь, — язвительно закончил он.

— Я этого не говорила, — пробормотала Гейл.

— Просто не успели. Но я сделал выводы, логически проистекающие из ваших слов. Ладно. — Он потер ладонями колени. — Собственно, вы абсолютно правы. Она действительно… слишком хороша для меня, Гейл. Так что на взаимность мне во всяком случае рассчитывать не приходится.

— Она сама вам это сказала? — слабым голосом спросила Гейл. — Да, Дирк? Иначе как вы можете… за неё решать?

Антиплащ задумчиво разглядывал левую ладонь, поводя пальцем по глубоким, чётко расчерчивающим её многочисленным линиям — словно пытался прозреть по ним грядущие обстоятельства своей непростой, изобилующей крутыми поворотами труднопредсказуемой жизни.

— Видите ли, Гейл. Она… ну, та девушка… её жизненное кредо… её принцип… нет, вернее будет сказать, весь её внутренний настрой можно выразить в двух словах: «Не навреди». Да. Именно так. Не навреди… Ни ближнему, ни дальнему, ни родному, ни незнакомому, ни хорошему, ни плохому… Она добра и кристально чиста, как капля утренней росы, а я… вы же знаете… ну и она, конечно, прекрасно знает, кто я такой — и чем занимаюсь. И…

— И?

— В общем, мне кажется, она меня презирает.

— И вас что, это останавливает? — с кривой улыбкой спросила Гейл.

— Да, — сухо сказал Антиплащ. — Удивлены? Я что, бесчувственный пень, по-вашему? И мне совершенно наплевать на то, что она обо мне думает?

— А вам, значит, не наплевать?

— Как ни странно, нет. К сожалению.

— Понимаю. И всё-таки в какой-то мере, вы, конечно, настоящий пень…

— Ну, спасибо! Только даже самый замшелый пень может зазеленеть и пустить свежие побеги, если… ну, знаете, если в кои-то веки его наконец пригреет тёплое весеннее солнышко! И… что с вами, Гейл?

— Ничего, — сердито сказала Гейл. — Просто… ресница в глаз попала. — Она быстро-быстро заморгала, с ужасом понимая, что подбородок её все-таки дрожит, а губы начинают неумолимо кривиться… «Ну отвернись же ты наконец! — в отчаянии подумала она. — Ну что ты на меня так уставился? Отвернись, ну пожалуйста, и сделай вид, что ничего не заметил… ну какое тебе вообще до меня дело?! Ведь у тебя же есть… она… твоё „солнышко“!»

Но он не отвернулся. Напротив — придвинулся ближе и, бережно взяв Гейл двумя пальцами за подбородок, повернул к себе её опущенное лицо. Заглянул в глаза. Осторожно провёл пальцем по её щеке, стирая слезинку… и вдруг резко, порывистым безоглядным движением привлек Гейл к себе. Сильно и отчаянно, чуть ли не судорожно прижал её к груди и зарылся лицом в её спутанные тёмные волосы.

— Ну что ты, милая… девочка моя… синичка ты моя маленькая… не плачь! Ах, чёрт! Я думал, что тебе действительно наплевать… Как же ты… как же ты не догадалась… Ведь это ты — моё солнышко… тёплое мое, ласковое солнышко… видишь, даже я, старый циничный пень, зазеленел и расцвел под твоими лучами, как легкомысленная весенняя незабудка…

— Ты… — пролепетала Гейл. — Т-ты… Дирк! По-твоему, я тебя… презираю? — Слова были излишни. Он был совсем близко… нет, не просто близко — он был рядом, милый, родной, невыносимо желанный… и она подалась вперед и обвила руками его шею, уже не в силах сопротивляться щемящей нежности, охватывающей всё её существо — и такому непреодолимому, такому сладкому наплыву знакомых восхитительных мурашек, властно накрывающему её с головы до ног.

И остальной мир для неё исчез. Может быть, остался на месте, а может, свернулся в трубочку и провалился в тартарары — но ей было на все это наплевать. Она сейчас не хотела — да и не могла — ни о чем думать, кроме горячих губ Антиплаща, хрипло, неистово и бессвязно шепчущих ей на ухо: «Милая моя, милая…» Руки его легко скользнули по её спине, освобождая её от дурацкого сарафана — и, в безотчётном порыве прильнув к его теплой, тяжело вздымающейся груди еще крепче, Гейл (скорее с восторгом, нежели с ужасом) поняла, что обратной дороги нет…

«Гейл! О, боже! — в ужасе вскричал в её затылке внезапно прорезавшийся из ниоткуда Трезвомыслящий Голос. — Что ты делаешь, опомнись! Что ты творишь?! А как же Дилон?! А как же, черт возьми, ваша свадьба?!»

«Да захлопнись ты наконец, зануда!» — решительно оборвала его Гейл, под мягким натиском Антиплаща опрокидываясь на несчастный диван. А потом сделала то, что ей хотелось сделать уже давно: подняла руку, запустила пальцы в его, любимого, густую, соломенно-желтую, как всегда взлохмаченную непослушную шевелюру — и, едва успевая отвечать на его нетерпеливые поцелуи, ласково растрепала её ещё больше.

Гейл проснулась от того, что на лицо её упал теплый солнечный луч.

Она лежала на широкой кровати в маленькой спаленке — на той самой кровати, под которой так давно — три месяца назад! — они с Дирком прятались от рыщущих по дому головорезов. На той самой кровати, где ей уже как-то доводилось проводить ночь — связанной и с кляпом во рту. И вот теперь Гейл оказалась на ней снова, на этой запомнившейся ей кровати — и лежала, зарывшись в смятые простыни, предаваясь, увы и ах, далеко не целомудренным мыслям, полусонная и расслабленная, разомлевшая в томной неге…

Абсолютно нагая.

Зажмурившись и подобрав колени к животу, она смущенно натянула на себя тонкое скомканное одеяльце. До сих пор отброшенное в сторону, позабытое, излишнее, оказавшееся совершенно никому не нужным минувшей ночью — такой горячей и жаркой… Даже, черт возьми, слишком жаркой!

Гейл было стыдно. Господи, что́ она, скромная, закомплексованная и незаметная тихоня, сегодня ночью себе позволяла! Что́ она вытворяла, а?! И она, и… и… этот невероятный Дирк. Это… черт возьми, это было незабываемо! Нет, кто бы мог подумать, что в ней внезапно откроется такая неизмеримая бездна любви, страсти и беззастенчивого темперамента?! Ведь с Дилоном всё было совсем не так…

С Дилоном всё было совсем никак, теперь Гейл очень хорошо это понимала. Хотя, наверно, вовсе не вина Дилона была в том, что Гейл рядом с ним ощущала себя бесчувственной деревянной куклой или, в лучшем случае — находящейся на последнем издыхании снулой рыбиной, о чем Дилон никогда не упускал случая ей с неудовольствием попенять. Хах! Вот бы он удивился, если бы увидел её этой ночью…

Нет, всё-таки хорошо, что он её не увидел!

Гейл улыбнулась своим мыслям. Она была абсолютно, совершенно, до ушей счастлива. Счастье переполняло её до краев, трепетало в ней, распирало её изнутри, словно воздушный шарик — и все её существо, охваченное упоением и головокружительной легкостью, казалось, от неизъяснимого восторга готово было легко оторваться от земли и воспарить в заоблачную поднебесную высь…

Нет, это просто невероятно! С кем она связалась? В чьих объятиях провела ночь — рука в руке, бок о бок и даже… еще теснее? Кому она так безоглядно доверилась? Какому-то мутному уголовнику с недобрым туманным прошлым и ещё более туманным будущим? Господи, да она должна сейчас в ужасе вскочить, броситься в душ и брезгливо смывать с себя его похотливые ласки, его прикосновения, его объятия, всю жаркую развратную истому и весь неописуемый позор этой ночи… а вместо этого лежит, как дура, и улыбается во весь рот.

Губами, неподобающе припухшими от поцелуев. И даже малость покусанными, кажется.

О, боже!

Гейл зарылась лицом в подушку.

Этой ночью она не принадлежала себе. Она принадлежала ему. Каждой частицей и каждой клеточкой своего бесстыдного ненасытного тела… а душой и сердцем она принадлежала ему уже давно, но сумела это понять — и принять — только сейчас, вот здесь, в этой крохотной спаленке, на прохладных шелковых простынях, безжалостно смятых и скомканных под натиском двух обезумевших от страсти разгоряченных тел. Гейл хихикнула. Это все он, он виноват в ее неописуемом — но таком сладостном! — моральном падении, в том, что она потеряла голову от любви, нежности и желания, и… черт возьми, готова потерять её снова, и снова, и снова! Вот так, да! И какого, собственно, лешего она должна этого стыдиться?.. Не оборачиваясь, она лениво протянула руку, желая нащупать рядом теплое крепкое плечо Дирка и вновь прижаться к нему, потереться грудью о его сильную грудь, ласково коснуться губами его солоноватой кожи — и раствориться в его жадных объятиях, услышать его прерывистое дыхание, ощутить необоримые, властно накатывающие на неё волны бархатного блаженства…

Но рядом с ней никого не нашлось. Другая половина постели была холодна и пуста.

Он… ушел? Куда? Гейл с недоумением приподнялась — но тут же с облегчением услышала, как за стеной, в кухне, неторопливо зазвякала о стенку чашки жестяная чайная ложечка. Он всего-навсего отправился готовить завтрак… Гейл осторожно высунула из-под одеяла ногу и осмотрела свой пострадавший палец — от опухоли сегодня не осталось и следа, а о вчерашней неприятности напоминала разве что крохотная красная точечка, видневшаяся на месте укуса. Ах, милый паучок, сказала себе Гейл, да если бы не ты… кто знает, насколько уныло и безрадостно закончился бы вчерашний день? Ведь это, кажется, именно тебе я обязана своим сегодняшним, таким ярким, таким бесстыжим и безудержным счастьем… Улыбаясь, она неторопливо поднялась, завернулась в одеяло (одежда её, нетерпеливо сорванная Антиплащом, так и осталась валяться где-то в гостиной, разбросанная по углам) и, поправив растрепавшиеся волосы, выскользнула на кухню, где над столом, помешивая ложечкой остывающий чай, склонился такой дорогой, такой необходимый ей сейчас, такой любимый ею мужчина…

И остановилась.

В кухне за столом действительно сидел знакомый ей человек. Только это был вовсе не Дирк.

Дилон.

Гейл застыла на месте, увидев его красную спортивную куртку, опущенную над столом круглую макушку и блестящие, щедро умащенные гелем черные кудри… Её как будто окатили ведром ледяной воды.

Услышав её шаги, он поднял голову. И Гейл тотчас пожалела, что не может сию же секунду превратиться в сверчка или еще в какую-нибудь неприметную букашку — и разом забиться поглубже под плинтус… Она попятилась.

Лицо его было бледно, словно бумага.

…Молчание.

Долгое, долгое… невыносимое… висящее в воздухе тяжело и мучительно, словно удушливый угар. Гейл физически начала от него задыхаться…

— Ну, здравствуй, моя дорогая, — наконец очень медленно, дергая щекой, очень зло и желчно проговорил Дилон. — Не ожидала меня увидеть, а? Оказывается, и я в кои-то веки ещё могу чем-то тебя удивить!

— Ты… — пролепетала Гейл. — Т-ты… что ты здесь делаешь?

Глупее вопроса невозможно было придумать.

— Я? Что я здесь делаю? В своем собственном доме? Я приехал сюда, потому что мне нужно было кое с кем в тишине и уединении встретиться… нет, вовсе не с любовницей, как ты, блудливая курва, я знаю, могла бы об этом подумать. А вот что ты здесь делала вместе с этим твоим… твоим… — лицо его, и без того страшное, исказилось неописуемо, он запинался от ярости, не находя достаточно хлесткого слова, и пальцы его тряслись — так, что жестяная ложечка, которую он все ещё бессильно сжимал в руке, с глухим звяканьем упала на стол. — Что ты здесь делала с этим… твоим… вшивым ублюдком — это совершенно другой вопрос! Подумать только: я, ни о чем не подозревая, приезжаю сюда полчаса назад, захожу в дом и вижу тут... что? Гнусные свидетельства бурной ночи! Моя невеста накануне свадьбы приводит в мой дом и укладывает в мою постель... кого? Кого?! Какого-то грязного уголовника? — Он с такой силой ударил кулаком по столу, что ложечка вновь подпрыгнула с испуганным дребезгом. — Спрашиваешь, как я узнал? Тебе интересно, да? Посмотрел записи с видеокамер, которые стоят в доме и во дворе — там было хорошо видно, как вы заходите в дом. Как взламываете дверь! И... и как нагло и бесстыдно вытворяете тут... вытворяете черт-те что! — Он сорвался на крик. — Ты не знала, что тут есть скрытые камеры, да? Не знала, что я поставил их после того февральского взлома?!

Скрытые камеры? Господи боже, в ужасе подумала Гейл, где́ Дилон их натыкал, где́ — по всему дому? И в спальне тоже?! Или только у входных дверей? Я и предполагать не могла, что паранойя моего женишка достигнет таких размеров...

— Прости, Дилон! Но ты… ты уже две недели не отвечал на мои звонки. Я… я полагала, что между нами все кончено. И…

— И тут же завела себе нового хахаля? Этого… проклятого бандита? И привела его в… мой дом?!

— Но мы случайно здесь оказались! Моя нога…

Дилон трясся от ярости:

— Мразь! Сучка! Поганая шлюха! Да как ты могла… как ты могла так со мной поступить! А как же… как же наша свадьба?! Помилуй бог, я не ожидал… я не ожидал от тебя такой подставы… я думал, ты меня любишь… я… Черт возьми, да я хотел на тебе жениться!

— Не ты, — тихо сказала Гейл.

— Что?

То ли сыграло свою роль нервное напряжение, то ли внезапный шок, то ли у нее попросту начиналась истерика, но Гейл вдруг стало смешно. Ярость Дилона, трясущегося от негодования и брызжущего слюной, представлялась ей уже не столько страшной, сколькой жалкой и нелепой… Господи, вдруг мелькнуло у неё в голове, насколько они с Дирком всё-таки разные… Между ними — пропасть! При том, что разница в возрасте совсем невелика, от силы год-два, но по сравнению с Антиплащом Дилон представляется ей обиженным избалованным мальчиком, у которого отняли любимую игрушку… и который готов броситься на пол и отчаянно рыдать, колотя ногами, в надежде вернуть милую забавную куколку обратно, в свою непреложную собственность, пусть даже не очень-то она ему и нужна.

А если и нужна — так только для того, чтобы оторвать куколке ноги и посмотреть, что же всё-таки у неё внутри. А потом без сожалений вышвырнуть её на помойку. Потому что маленький избалованный мальчик дорожить своими игрушками отнюдь не привык, у него их много…

— Не ты хотел жениться, — спокойно сказала Гейл. — Твой отец хотел, чтобы ты женился. Чтобы ты наконец остепенился, завел семью, подарил ему внуков, занялся делами и корпорацией. И он… одобрил мою кандидатуру на роль твоей жёнушки, так? Я… успешно прошла кастинг? Как твоя благоверная супруга, тихая и домашняя, способная… обеспечить тылы, я и тебя, и его вполне устраивала, о, да! Он наверняка пригрозил тебе, что, ха-ха, лишит тебя карманных денег, если ты наконец не бросишь маяться бездельем, не женишься и хоть в какой-то мере не возьмёшься за ум. Вот и всё, правда?

— Дура! — негромко произнес Дилон.

За стенкой, в гостиной, размеренно начали бить часы. Девять утра.

Где-то за домом, на озере, мягко протарахтела мимо моторная лодка…

— Дура! — повторил Дилон громче. — Ну, пусть дело было только в этом — и что? Если бы ты вышла за меня замуж, у тебя было бы все! Всё! Богатство, роскошь, положение в обществе, безбедная и беззаботная жизнь, деньги, слава и важные знакомства! А ты… потаскушка! Ты променяла все это… ты променяла своё будущее… ты променяла меня на какого-то, прости господи, паршивого уголовника! Который… воспользовался тобой, послюнявил тебя, потискал — и благополучно смылся? Дура в квадрате! Ну? Ну где он сейчас, этот твой романтик с большой дороги? Испарился бесследно, как туман под лучами солнца! Бросил тебя тут с твоей больной ногой, ай-яй-яй! — В его синих глазах торжествующим огоньком мелькнуло злорадство. — Попользовался тобой, шмарой, вдосталь, а теперь хочет, чтобы я вновь забрал тебя под своё крылышко?

— Нет! — прошептала Гейл. Губы её онемели. — Нет, он… — А действительно, куда он так неожиданно делся? После всего, что между ними сегодня произошло? — Это… неправда! Он не мог… меня бросить...

— Ещё как мог, дура! — усмехаясь, Дилон небрежно пожал плечами. — Только мне ты теперь тоже не больно-то нужна. После этой… уголовной твари! Так что собирай свои шмотки и убирайся… Шалава! Только запомни одно: ты пожалеешь. И ты, и этот твой… бандюган. Ой, как вы оба пожалеете… как будете локти себе кусать, как расплатитесь за эту гнусную ночь! Сполна расплатитесь, попомни мои слова… кровавыми слезами обольётесь, я тебе обещаю…

Большой особняк, прятавшийся в глубине сада, за высоким каменным забором, был почти незаметен в темноте.

Верх внушительной каменной ограды был усыпан осколками стекла и опутан колючей проволокой… за которую так удобно зацепить разлапистый альпинистский крюк-кошку с привязанной к нему прочной веревкой, ага. Антиплащ усмехнулся. За прошедшие две недели он успел изучить все подходы к дому досконально и тщательно — и выбрал для штурма садовой стены этот глухой, удаленный уголок участка, выходящий к лесу. В доме есть сторож, который каждые полчаса должен совершать (и, наверное, совершает) обход территории — но, в конце концов, вычислить амплитуду его перемещений во времени и пространстве не составляет никакого труда…

Через полминуты Антиплащ был уже на стене — и, достав острогубцы (незаменимый для взломщика инструмент), осторожно перекусил плотную, ощетинившуюся острыми шипами проволоку. Прислушался.

Тишина. Стрекот цикад. Где-то далеко, в освещенном доме, негромко играет джаз. В ночном безмолвии Антиплащ слышал только своё дыхание — и биение собственного сердца, пожалуй, сейчас чуть более взволнованное и частое, нежели обычно… Непорядок!

Только полнейшее хладнокровие — залог успеха.

Но, по крайней мере, его никто не заметил. Пока.

Он бесшумно соскользнул со стены в ближайший куст. К террасе, смотрящей в сад, подходила узкая тропинка — через несколько секунд Антиплащ, пригнувшись, уже миновал её и оказался возле дома, притаившись за ближайшим деревом. Перед ним лежали широкие белые ступени, поднимающиеся на террасу, и белая мраморная балюстрада, смутно выступающая из темноты. Полтора десятка шагов — и, поднявшись по лестнице и миновав террасу, грабитель окажется возле двери черного хода… но Антиплащ с этим не торопился.

Стоя под деревом, он терпеливо ждал.

Выжидал — так будет вернее.

Сейчас должен появиться сторож… Да, вот он.

Темная фигура, подсвечивая себе фонариком, вынырнула из двери черного хода — и лениво прошла в глубину террасы. Луч фонарика пробежался по кустам, осветил теряющуюся во мгле садовую дорожку, неторопливо скользнул над головой незваного визитера. Антиплащ не шелохнулся, прячась за толстым стволом старой липы, стараясь, подобно растительному паразиту, в буквальном смысле срастись с деревом и слиться с ним воедино…

Покашливая, сторож постоял немного у балюстрады, потом прошел вдоль стены дома и остановился чуть поодаль, всматриваясь в темноту. Антиплащ стиснул зубы. В любой момент сторож мог вернуться — или хотя бы обернуться, — но, пока он стоял вот так, спиной к незваному гостю, в дальнем конце террасы, надо было рискнуть.

Пригнувшись, Антиплащ с грацией кота выскользнул из-за дерева и, прокравшись по ступеням лестницы, так же неслышно двинулся к двери черного хода — и был уже в нескольких шагах от своей цели, когда услышал доносящиеся из темноты шаги…

Негромкий звук постукивающих об пол каблуков неторопливо приближался ему навстречу. Не от дальнего угла террасы, вовсе нет — спереди, от двери черного хода.

Антиплащ обмер. Прижался к стене.

Черт возьми, почему никто не предупредил его, что сторожей у Хаксли — двое?!

Или это просто пересменка?

Водолазка прилипла к его взмокшей спине. Хорошо ещё, что сегодня новолуние, и ночь настолько темна и непроглядна, что в пяти шагах не видно ни зги.

— Эй! — раздался негромкий голос из мрака (чуть ли не у Антиплаща над ухом). — Энди, ты здесь?

— Да, — отозвался сторож с другого конца террасы. Он склонился над балюстрадой и светил фонариком куда-то в сад. — Я тут, Фред!

— Все в порядке?

— Как будто да… Темнота, как внутри арбуза! Слышишь, — он повел фонариком из стороны в сторону, — Малютка что-то беспокоится… Может, спустить его с цепи?

Фред хмыкнул.

— Попозже, Энди. У босса сегодня небольшая вечеринка. Ему не понравится, если волкодав вдруг кинется на кого-то из его гостей… Старик и без того днем лютовал, что дверные ручки в бальном зале плохо начищены, и пол не натерт до блеска…

— Ладно, ты прав. Но я все-таки возьму собаку и пройдусь по территории… Что-то меня гложут смутные сомнения… Увидимся здесь же через полчаса, Фред.

— О`кей.

Судя по мельканию луча фонарика, Энди спустился с террасы в сад — и, удаляясь от дома, затерялся в плотной душной темноте. Фред стоял в нескольких шагах от Антиплаща, спиной к нему, опираясь на балюстраду, окутанный ядрёным сигаретным дымом; в темноте Антиплащ видел только его смутный силуэт — и красноватый огонек сигареты, небрежно порхающий во мраке вверх и вниз. Собравшись с духом, грабитель осторожно сделал шаг вдоль стены… потом другой… третий…

Вот и дверь черного хода. Неужели… заперта?

Пальцами, плотно затянутыми в тонкую кожаную перчатку, Антиплащ осторожно нажал на ручку. Нет, Фред, выходя на террасу, не запер за собой замок, видимо, намереваясь вскоре вернуться в дом. Ну, тем лучше… Грабитель осторожно приоткрыл дверь…

Она громко, протестующе заскрипела.

Фред шумно вздохнул за его спиной и выбросил окурок в урну, стоявшую под лестницей. Если он сейчас обернётся…

Если он сейчас обернется — Антиплащу придется броситься на него и схватить его за горло… врезать бедолаге ребром ладони поддых и скрутить его прежде, чем он успеет не то чтобы поднять в доме тревогу, а хотя бы попросту пикнуть! Но Фред — детина рослый и подтянутый, сноровкой и силушкой явно не обделен… да и наверняка имеет при себе электрошокер или, чем черт не шутит, даже хорошую такую продвинутую травматику! Сумеет ли грабитель справиться с ним прежде, чем он успеет пустить её в ход — и вообще сообразит, что к чему?!

Антиплащ внутренне собрался. Сердце его колотилось где-то в горле. Ну, сейчас…

Он едва не вздрогнул — из глубины сада раздался громкий собачий лай. Волкодав… Что эта проклятая псина там нашла — неужели веревку, оставленную Антиплащом на стене? Черт побери, этого ещё не хватало! Но, по крайней мере, Фред раздумал оборачиваться и, привлечённый шумом, раздающимся из сада, напряженно вглядывался в ночную темноту. Воспользовавшись его секундным замешательством, Антиплащ ужом проскользнул внутрь дома и живо прикрыл за собой дверь.

На мгновение он почувствовал себя куда увереннее. Надо было торопиться…

Перед ним открылся небольшой холл. Ничего неожиданного: мозаичная плитка на полу, безучастные фигуры рыцарей в доспехах по углам, какие-то двери… Из глубины дома доносится звон тарелок и непритязательная танцевальная музычка — вечеринка и фуршет в самом разгаре… Ладно, тем лучше. Узкий коридорчик… мраморная лестница, ведущая на второй этаж — если верить Гейл, дверь кабинета Роберта первая налево. Глава дома, конечно, сейчас занят с гостями… Ага, вот и кабинет. Заперто?

Ну, не беда. Агент Дровосека, когда-то служивший у Хаксли лакеем, успел сделать слепки почти со всех ключей в этом доме. Антиплащ достал связку, вставил нужный (помеченный белой краской) ключ в замочную скважину и мягко повернул его — раз, другой… Замок открылся со щелчком, который, показалось Антиплащу, разнесся по всему дому с грохотом пистолетного выстрела.

Черт возьми! Еще секунду он постоял, прислушиваясь. Темнота. Звуки фортепиано и взрывы смеха откуда-то снизу — видимо, из гостиной. Сен-Канарская элита весело проводит время…

Он нажал на ручку, открыл дверь и вошел в кабинет. Включил фонарик.

Тэк-с. «Сейф спрятан за картиной Босха…» Луч фонарика растерянно прыгал по стенам с одной картины на другую (их было четыре), и все, как на подбор — аляповатые, невнятные, с условно изображенными персонажами, похожие на неумелые детские рисунки. Авангардистская мазня! Ну и какая из них принадлежит кисти Босха?

Не знаешь, что делать — прислушайся к своему чутью, уж что-что, а эта нехитрая премудрость частенько выручала Антиплаща в самые затруднительные моменты… Куда бы он пристроил сейф, будучи на месте Роберта Хаксли? Чуть помедлив, взломщик шагнул к столу и осторожно приподнял краешек той картины, что висела от стола по правую руку. Так и есть!

Рама картины легко повернулась на петлях, обнаружив нишу в стене, плотно закрытую черной металлической дверцей. Действительно, «Бюрг-Вахтер», Гейл была права! Сейф знаменитой германской фирмы: встроенный в стену стальной ящик с тремя степенями защиты и заковыристым электронным замком, который в действительности так легко и просто открыть… особенно если знаешь пароль, ага. Антиплащ покачал головой. Милая маленькая Гейл! Как нетрудно было выведать у тебя секрет в незапоминающейся, непринужденной, вроде бы не относящейся к делу беседе… «Дилон увековечил в коде сейфа дату рождения своей любимой кобылы…» Ну да, разумеется. Отправиться в букмекерскую контору, поставить на Снежинку пару десятков баксов и как бы между прочим выяснить дату рождения этой славной лошадки было уже делом техники… Эх, Гейл, Гейл! Какой ты оказалась наивной, какой доверчивой, какой… неискушенной. Какой ласковой… Антиплащу внезапно вспомнилась прошедшая ночь — черт возьми, он никак не думал, что эта девочка окажется такой нежной и чуткой… отзывающейся на каждое его прикосновение, как хорошо настроенная скрипка отзывается на малейший каприз пальцев искусного музыканта… тонко чувствующей все нюансы его сложных противоречивых эмоций, в которых он и сам-то порой не мог до конца разобраться. О, черт, он никак не предполагал открыть в ней такой неизмеримый кладезь нежности и любви…

Впрочем, нет. Он знал, что всё будет именно так. Знал, что она — такая. Ещё с тех времен, когда она по ночам сидела возле него, больного и беспомощного, валяющегося в горячке, отирала пот с его пылающего лба и заботливо подносила к его пересохшим губам чашку с теплым питьём.

Почему утром она не дождалась его в доме на озере? Антиплащ вышел со двора рано утром, чтобы пригнать со стоянки мотоцикл, ибо Гейл с её больной ногой трудно было бы доковылять почти до противоположного берега озера; но, когда он вернулся обратно на верном «харлее» (а времени это заняло больше, чем он рассчитывал, ибо пришлось не только пешком тащиться на стоянку, но и делать потом изрядный крюк по шоссе), — в общем, когда он за ней вернулся, охотничий домик был заперт и пуст. Гейл исчезла, а на грунтовой дороге возле дома обнаружились знакомые следы шин от «Рендж ровера». Значит, сделал Антиплащ неутешительный вывод, утром все-таки нагрянул Дилон. И что — увёз Гейл в город? Но что между ними произошло? Они поссорились? Или предпочли сохранить хрупкое статус-кво? То-то, должно быть, перекосилась от бешенства физиономия крокодила, когда он понял, что́ тут творилось прошедшей ночью... Бедная, бедная Гейл, на её непокрытую голову наверняка обрушился целый шквал упрёков и обвинений! Болезненное самолюбие Дилона было крепко уязвлено... Но станет ли он поднимать скандал — или всё же предпочтет неприятную ситуацию замять, сделать вид, будто ничего не было, и не давать охочей до пикантных подробностей публике пищу для сплетен? Сам-то Хаксли тоже не без грешка... Сто́ит ли ему, Антиплащу, вновь искать встречи с Гейл — или лучше вообще пока о себе не напоминать, чтобы не навредить ей, её репутации и её планам на будущее ещё больше? Вопросов было много, а ответов — ни одного достаточно толкового, и ни к каким выводам в результате этих раздумий Антиплащ так и не пришёл... к тому же, не успел он вернуться в Сен-Канар, как в подворотне на Касл-рок-сквер его встретил бравый Зигги с ребятами и напомнил, что, кроме сердечных проблем у Антиплаща существуют и другие, куда более неотложные...

Удастся ли ему вообще когда-нибудь вновь увидеться с Гейл? Да и захочет ли теперь сама Гейл его увидеть — или предпочтет всё забыть, не рушить себе жизнь и снова стать добропорядочной невестой — а впоследствии и женой — Дилона Хаксли? Силы небесные, неужели она и в самом деле достанется этому крокодилу?!

Черт возьми, какого лешего он сейчас обо всем этом думает? Ну вот именно сейчас?

Он набрал на клавиатуре ряд нужных цифр. Дверца сейфа бесшумно распахнулась. Вуаля, как всё просто!

Слишком просто.

На верхней полке лежали какие-то бумаги, чековая книжка и — оп! — вороненая «беретта» старого армейского образца. Нижнее отделение пустовало… только к правой стенке прилепилась небольшая серая коробочка, похожая на простецкую игровую консоль. Видимо, это и было то, что Антиплащ искал — пульт отключения сигнализации в «Китайском Музее».

Коробочка имела всего две тусклые кнопки — зеленоватую и оранжевую. Наверху мерцал красноватый огонёк… Закусив губу, Антиплащ протянул руку и, чуть помедлив, нажал на оранжевую кнопку… и внутренне сжался… но ничто нигде не взорвалось… и ничто не рухнуло ему на голову… и ничто по-прежнему не нарушало тихий и умиротворенный покой этой душной, предгрозовой майской ночи… разве что красноватый огонек наверху консоли благополучно погас. Вот так. Дело сделано?

Он быстро закрыл дверцу сейфа и приладил на место причудливую картину. Скользнул к двери и, распахнув её, шагнул в темный коридор…

— А-ай!

Неожиданно открывшаяся дверь едва не сшибла с ног девушку, которая в этот момент проходила мимо — невысокую, облаченную в темное платье и накрахмаленный фартучек, со стопкой не то полотенец, не то выглаженного белья в руках. Горничная? Антиплащ замер. Внезапный испуг в глазах девушки сменился удивлением, потом — недоумением… прежде, чем он успел перейти в подозрение, Антиплащ очертя голову ринулся в атаку.

— Черт возьми, где вы ходите! — закричал он хриплым срывающимся шепотом. — Я вас повсюду ищу! Что это… за безобразие, а? Что у вас тут за порядки? Почему дверные ручки в зале не начищены, я вас спрашиваю?!

Сейчас было все равно, что́ говорить, главное — говорить быстро, возмущенно, яростно, нахраписто, захлебываясь от негодования… Девушка растерялась. Она впервые видела этого выскочившего из кабинета хозяина взлохмаченного субъекта и слегка опешила от неожиданности и такого лютого, ни с того ни с сего обрушившегося на неё бешеного напора.

— Но… н-но… — Она попятилась. — Мы уже начищали днем ручки… Мистер Хаксли сказал, что все в порядке…

— Ах, в порядке? А почему полы в бальном зале не натерты до блеска? Почему, черт возьми, хрусталь в буфете запылился и столовое серебро потускнело? Черт побери, я сам, что ли, должен его начищать, по-вашему, а?! Почему гардины в спальне босса помяты и палас плохо пропылесошен? Я вас спрашиваю! Вас, именно вас! Я — Эдвард Бёрнс, ваш новый управляющий, я тут живо наведу порядок, я вас всех заставлю пахать в поте лица, бездельники-алкоголики-тунеядцы, а ну-ка живо за работу!

Перепуганная девчушка, что-то невнятно пискнув в ответ, торопливо прошмыгнула мимо него. Пока она придет в себя, пока справится со слезами, пока заподозрит что-то неладное (если вообще заподозрит), пока решится обратиться к кому-нибудь за разъяснениями по поводу «нового управляющего», дело уже будет двадцать пять раз сделано… Наверное. Черт возьми! Как неудачно сегодня всё складывается, он слишком часто напарывается на неожиданности, слишком отчаянно светится, оставляет за собой слишком много следов… Я что, тоскливо спросил он себя, утрачиваю навык? Теряю сноровку? Ради чего я вообще во всё это дерь… во все это дело влез?

Нет, не так — ради кого?

Ладно, осталось совсем немного. Только открыть Шкатулку, подменить «Утреннюю звезду» и подобру-поздорову уносить ноги… «Китайский Музей», если верить Гейл, фотографиям и плану дома, находится совсем рядом, в конце коридора. Вот за этой широкой двустворчатой дверью… Бросив торопливый взгляд через плечо, Антиплащ вновь достал из кармана связку ключей (спасибо Дровосеку!), нашел нужный, помеченный на этот раз красной краской, и, отомкнув замок, неслышно проскользнул внутрь.

Включил фонарик.

Черт возьми, как тут много портьер…

Из мрака неясным силуэтом на него надвинулась фигура воина «шу», справа и слева поблескивали витрины стендов с экспонатами «Музея», свешивались в простенках меж ними роскошные шелковые драпировки (черт бы их побрал!), золотисто посверкивали из темноты какие-то вычурные украшения и драгоценности, но не они интересовали сейчас Антиплаща — он шагнул к противоположной стене, к постаменту, на котором возвышался массивный резной ящичек: Шкатулка Ли Хао… Зелёный сигнальный огонек на краю постамента не горел — сигнализация действительно была отключена. Подсвечивая себе фонариком, грабитель извлек из загашника злополучный Перстень и вложил паучка в углубление в центре паутины, вырезанной на крышке; без малейшего щелчка Шкатулка чуть приоткрылась… Антиплащ быстро откинул крышку — и замер.

Шкатулка была пуста.

* * *

— Стоять на месте! Руки за голову!

Ослепительно вспыхнули яркие люминесцентные лампы на потолке.

Уже понимая, что это — все, финиш, он — в капкане, в наглухо захлопнувшейся ловушке, и начатую партию безнадежно проиграл, Антиплащ медленно обернулся…

Исчезли портьеры и многочисленные драпировки, до этой секунды скрывавшие за собой серьёзных и решительно настроенных, до зубов вооруженных ребят в черной форме сотрудников Особого Отдела. Многозначительно заклацали затворы… Возле двери, преграждая Антиплащу единственный путь к отступлению, словно из ниоткуда возник Черныш — и его серо-голубые глаза смотрели на двойника так же холодно и беспощадно, как и направленный Антиплащу в грудь ствол черного многозарядного пистолета.

Откуда он тут взялся? Как он узнал?!

Гризликов обо всем догадался, старый лис? И… устроил засаду? Но мог ли он хотя бы предполагать, кто́ попадется в расставленные им сети?

Или… они все-таки повязали банду Дровосека? И главарь выдал с потрохами Антиплаща и весь их тонкий хитроумный план, желая потопить заодно с собой и всех своих соучастников? Или это сделал Зигги? Или… кто? Кто?!

И куда же тогда подевался настоящий кристалл?

Антиплащ не знал, что и подумать.

На мгновение он растерялся. Слишком уж копов было много. Слишком быстро его ткнули носом в ближайший стенд, завернули ему руки за спину и нацепили на запястья стальные браслеты. Слишком уж все произошло неожиданно и стремительно. Даже для него.

— Попался, сволочь? Ну, следовало ожидать, что ты опять возьмешься за старое! — Черныш явно ликовал, хоть и старался этого ничем не выказывать; но его колючие глаза были полны насмешки и глубокого, почти нескрываемого злорадного торжества. — Да-да! Ты арестован за проникновение на частную территорию и предпринятую попытку ограбления. Все, сказанное тобой, с этой минуты может быть использовано против тебя. Обыщите его, Берч.

Чьи-то цепкие умелые пальцы шустро пробежались по телу Антиплаща, вывернули карманы, выбросили на пол все содержимое: ключи и кусачки, отмычки и фонарик, злосчастный Перстень и не менее злосчастную копию «Утренней звезды», данную ему Дровосеком…

— Это не… н-не попытка ограбления! — с трудом, вывернув шею, прохрипел Антиплащ. — Ты прекрасно знаешь… Я… я ничего не украл!

«Тут, похоже, всё уже было украдено до меня».

Увы! Лицо Черныша было так же сурово, непроницаемо и невыразительно, как деревянный лик безразличного ко всему древнего воина «шу».

— Даже это? — Он поднял и, нехорошо усмехаясь, продемонстрировал двойнику «Утреннюю звезду» — вернее, ту фальшивку, которой грабитель и должен был подменить настоящий кристалл. И, понимая, к чему он клонит, и чем вся эта комедия неминуемо закончится, Антиплащ похолодел до кончиков пальцев.

— Это… не настоящий камень. Просто подделка!

— Экспертиза разберётся. Но, даже если выяснится, что это — действительно подделка, я тебе не завидую. Ты взят с поличным, голубчик! — Черныш кивнул кому-то невидимому за спиной Антиплаща. — В машину его!

Те же крепкие умелые парни, что ранее обыскивали задержанного, теперь ловко согнули Антиплаща вопросительным знаком и повели прочь из «Музея» — в наручниках, по узкому коридорчику, вниз по лестнице, через крохотный холл, в котором, пропуская к дверям зловещую процессию, шарахнулся к стене чей-то смутно знакомый силуэт. И, несмотря на то, что его обладатель сменил сейчас кроссовки и красную спортивную куртку на лакированные туфли и вечерний смокинг, Антиплащ сквозь растерянность и сумятицу, царившую в голове, тут же опознал широкие плечи, смоляно-черные кудри и липкий тяжелый взгляд Дилона Хаксли.

Который стоял в углу холла, возле фигуры одного из жестяных рыцарей, и, презрительно вытянув в струнку тонкие губы, внимательно смотрел Антиплащу вслед.

И мерзко, язвительно улыбался.

Громко лязгнула дверца решетки.

Антиплащ поднял голову.

Гризликов.

Ну, этого следовало ожидать. Еще хорошо, что Черныш не явился… Видеть сейчас перед собой его злорадную торжествующую физиономию Антиплащ был бы абсолютно не в силах. Ему было вполне паршиво и без Черныша.

— Здоро́во, Гриз. Ты пришел ко мне с приветом? — хрипло спросил он.

Гризликов не ответил. Вид у него был такой взъерошенный и растерзанный, точно он спал (если вообще спал) этой ночью, не ложась в постель и не снимая костюма. Измятый воротничок его рубахи был расстегнут, под глазами темнели круги, ноздри воинственно раздувались, а бледное лицо, обычно индифферентно-спокойное, было перекошено до такой степени, что Антиплащ тут же понял — утренний визитер попросту в ярости…

— Идиот! — Безо всяких предисловий Гризликов швырнул Антиплащу в лицо сложенную газету. — Читай!

Это был свежий номер «Сен-Канарского вестника». Заголовок на первой странице сразу бросался в глаза:

«Попытка ограбления в городском особняке Роберта Хаксли.

Сегодня ночью, немногим позже полуночи в доме известного общественного деятеля и мецената Роберта Хаксли была совершена дерзкая попытка ограбления. Целью похитителей являлась «Утренняя звезда», крупный минерал, причисляемый к голубым алмазам… к счастью, благодаря бдительности, проявленной полицией и владельцем особняка, грабителя удалось арестовать. Так называемый Антиплащ, известный в определенных кругах «медвежатник» и взломщик банковских сейфов был взят с поличным при попытке проникновения в помещение «Китайского Музея», где и хранилась вышеназванная драгоценность. По словам Дилона Хаксли, к произошедшему может быть причастна Гейл Андерс, его бывшая невеста, которая, как выяснилось, была соучастницей преступника… и навела его на «Китайский Музей», указав грабителю местоположение «Утренней звезды» и код сейфа…»

Газета едва не выпала из его ослабевших пальцев.

Гейл? Соучастница?! Навела?!

Гос-споди… Все получилось ещё хуже, чем он предполагал… Дилон и не пытался замять скандал — напротив, решил отомстить и раздуть его до размеров общегородского пожара.

Сердце его сжалось. Бедная Гейл! Во что он, сам того не желая, её втравил!..

Въедливые и бесцеремонные репортеры теперь растерзают ее на части… вытащат на всеобщее обозрение и поругание ее скромное прошлое и не такую уж богатую личную жизнь — и скучающая, падкая на пошлые сплетни публика с удовольствием распнет ее на кресте общественного порицания, обличит праведным гневом и в порыве благородного негодования заклеймит вечным позором. Надо же, вот так сенсация! Кто бы мог подумать! Невеста Дилона Хаксли… да еще и (ну теперь, разумеется!) бывшая… замечена в связи (наверняка любовной!) с известным бандитом! Ах, какая негодяйка! Нет, хуже — подлая циничная мразь! Спуталась с уголовником и без зазрения совести продала ему своего красавчика-жениха... Ах, какое на самом деле смрадное болото этот высший свет! Ах, как здорово посудачить обо всех этих гнусных дрязгах за ужином, перемыть косточки всем зазнавшимся, совсем-совесть-потерявшим заносчивым богатейчикам!..

…Уроды! Падкие на свежее дерьмо навозные мухи! Антиплащ застонал. Уж он-то мог бы всё это предвидеть! Но пропасть человеческой подлости, мелочности и коварства, как всегда, оказалась бездонной — и в очередной раз пахну́ла на него зловонием подколодной мстительности, тяжелым прогорклым духом ненависти и едкой кислятинкой завистливой злобы… Какой же он беспросветный идиот!

А Дилон посреди всей этой смердящей трясины — со всех сторон чистенький, белый и пушистый, что твой ручной кролик. Несчастная невинная жертва обстоятельств и гнусной предательницы Андерс…

Антиплащ медленно поднял голову. Слова застревали у него в горле:

— Это… это же бред! Гейл… то есть мисс Андерс… тут абсолютно ни при чем! Как… да как только можно было такое подумать! Вы же совсем… совсем ее не знаете, если полагаете, что она вообще способна совершить преступление!

— Ну зато ты, я вижу, хорошо её изучил, — ядовито заметил Гризликов. — Ну, меня это нисколько не удивляет. Поматросил, значит, несчастную девочку…

— Поматросил?! — Антиплащ задохнулся. Кровь бросилась ему в лицо, и скулы свело от негодования… Он, наверно, дал бы Гризликову кулаком в челюсть, и даже наручники ему бы не помешали — но, на счастье Гризликова, их разделял очень широкий, почти пустой письменный стол. Впрочем, ничего удивительного… Что́, зная Антиплаща, этот недалекий вшивый коп еще мог подумать? Да он… откуда он вообще может знать…

Гризликов, покручивая в пальцах тонкий полосатый карандаш, смотрел на собеседника пристально, испытующе, слегка исподлобья. И проницательно усмехался:

— Ай-яй-яй, какая незадача. Так у вас с ней, надо полагать, все сложно? Нежная и возвышенная лубофф, э? Ну-ну.

— А твоё-то. Какое. Собачье. Дело?!

— Да моё-то никакое… Ладно, не кипятись. Но этой горемычной Андерс вряд ли сыграет на руку тот факт, что ты, на её несчастье, положил на неё глаз… к тому же многие видели вас вдвоём.

— «Многие» — это крокодил?!

— Какой крокодил?

— Который и наплёл вам всю эту чушь, черт возьми! Ну да, я всегда знал, что он — законченная сволочь и паскуда, каких поискать, но никогда не думал, что до такой степени. Ах он гнида…

— Гнида он или нет, я, в отличие от тебя, не могу утверждать с уверенностью, но его показания имеют большой вес, мой… друг. И не противоречат фактам. Если не эта… Гейл Андерс сообщила тебе код сейфа, то как ты его узнал?

— Да не все ли равно? Я его подобрал. На пальцах. С помощью стетоскопа, есть такой метод... Эта версия вам в голову не приходила?

— Ну, может, и так... но, как бы там ни было, сейф был не взломан, а именно открыт — человеком, который знал (или подобрал) верный пароль. А, по словам Дилона Хаксли, эта Гейл Андерс, его невеста… ну, теперь уже, само собой, бывшая невеста… этот код знала — и, значит, более чем вероятно, могла сообщить его тебе. В этом деле слишком много совпадений, Антиплащ... поэтому, сам понимай, твою подружку будут судить как твою пособницу и соучастницу. А у Хаксли большие связи… Если они захотят добиться для неё обвинительного приговора — они его добьются, можешь не сомневаться.

— Дьявол… Дьявол! — Антиплащ изо всех сил ударил по столу сжатыми кулаками. К горлу его горячим комком подкатывала тяжёлая подсердечная ненависть, ему хотелось что-нибудь схватить и яростно швырнуть в стену, хорошо бы что-нибудь хрупкое и стеклянное, чашку или стакан — так, чтобы звон и грохот разнеслись по всему изолятору, и осколки, как кровь, брызнули по углам — но в пустой камере убить с особой жестокостью об стену было абсолютно нечего. — Нет, это… это невозможно! Ну… ну судите меня, черт возьми! Судите меня — но Гейл оставьте в покое. Слышишь, коп? Она ни в чем не виновата. Ты слышишь?!

Гризликов покачал головой.

— Это не от меня зависит, чудак. По совести говоря, раньше надо было об этом думать… Какого черта ты вообще полез в этот гребаный особняк?

— Да если бы я не полез… Дровосеку нужна была «Звезда»! Если бы я не согласился её достать, они бы похитили Гейл… ну, то есть, мисс Андерс… она же была невестой этого гада… они использовали бы её в качестве заложницы, якобы желая обменять её на кристалл. А потом, заполучив камень, попросту убили бы, чтобы не оставлять свидетелей. Дровосек очень хорошо мне все это растолковал… а у него слова с делом, к сожалению, не расходятся.

Гризликов подался вперед.

— Так он именно это предложил тебе при встрече? Раздобыть «Утреннюю звезду»?

— Да. Именно это.

— Кретин! Почему ты мне сразу обо всем не рассказал?

— А что от этого изменилось бы? Ну что? Я прибежал к тебе, как дурак, с предложением накрыть всю эту шайку, пока была такая возможность — и что? Ты послал меня к черту! И даже если бы я сказал тебе, что речь идет о жизни Гейл, ты бы все равно меня послал! Потому что у тебя не было оснований для ареста Дровосека. Потому что ты боялся выдать агентам ВАОН, насколько близко ШУШУ в целом и ты в частности к ним подобрались — и провалить тем самым всю операцию. Потому что, черт возьми, ваше проклятущее Правое Дело… и твоё желание выслужиться перед начальством для тебя во сто крат насущнее и важнее, чем жизнь какой-то там паршивой Гейл Андерс!

— Замолчи! — рявкнул Гризликов.

И Антиплащ замолчал. Уронил голову на руки. Прерывисто перевёл дух. Гос-споди… Да кому и что он теперь пытается доказать? Что и как он тщится исправить? Поздно… слишком поздно! На этот раз он потерпел поражение на всех фронтах…

— Нашелся тут… философ вшивый! — сердито проворчал Гризликов тоном ниже. Раздраженно поднял руку к воротничку рубашки, чтобы поправить галстук — и, видимо, только сейчас внезапно обнаружил его отсутствие. — Праведный обличитель, блин! Да что ты понимаешь в тонкостях нашей работы? Если я сказал тебе тогда, что у меня не было оснований для ареста Дровосека, значит, на тот момент их действительно не было. И нечего сверкать на меня глазами… Если бы ты, идиот, не строил из себя гордого одинокого волка, а объяснил бы мне все с чувством, с толком и с расстановкой, мы могли бы что-нибудь придумать… Договорились бы с Хаксли… или выделили бы этой Андерс охрану, в конце-то концов…

— Охрану? Против ВАОН и людей Дровосека? Да не смеши ты мою задницу, коп.

Гризликов устало провел рукой по лицу.

— Ладно. Так значит, Дровосек предложил тебе украсть камень?

— Не украсть, — буркнул Антиплащ. — Просто подменить.

— Подменить?!

— Ну да. Что в этом удивительного? Наиболее простое решение… Вчера у меня была при себе подделка — простая стекляшка, копия «Звезды», которую я должен был положить в Шкатулку вместо настоящего камня.

— Постой. — Гризликов выглядел озадаченным. — Так Дрейк изъял у тебя стекляшку?

— Ну да… Что, разве результаты экспертизы еще не готовы?

— Кажется, нет… Но я поинтересуюсь… Так-так!

— Что?

— А где же тогда настоящий камень?

— Ну, это у тебя надо спросить. Ведь это по твоей указке была устроена эта подлянка в «Музее».

— Откуда я мог знать, что в ловушку угодишь именно ты? — Гризликов все еще сверлил Антиплаща взглядом, но уже без прежнего напора: видимо, очень уж жалкое зрелище представлял собой сейчас отчаявшийся и раздавленный обстоятельствами, потрясенный до глубины души пленник. — Ну да, было такое дело. После нашего разговора… там, на Клайхем-роуд… я предположил, что «Утренняя звезда» может представлять для ВАОН определенный интерес. И мы с Хаксли договорились, что в их доме будет нести дежурство круглосуточный патруль — на предмет обнаружения чего-либо подозрительного.

— С кем договорились? Со старшим Хаксли? С Робертом?

— Ну да…

— А этот… крокодил… его сын тоже присутствовал?

— Кажется, да. По крайней мере, в начале нашего разговора… А что, это имеет какое-то значение?

— Не знаю. Может, и не имеет…

— Короче, решено было установить круглосуточное наблюдение за домом. А «Утреннюю звезду» — отправить на подробную экспертизу, чтобы в кои-то веки определить, что же она все-таки собой представляет.

— И с этой целью вы изъяли её из Шкатулки.

Гризликов секунду помолчал.

— Хотели изъять.

Антиплащ поднял голову.

— Не понял.

— Видишь ли, процесс изготовления копии и, э… оформление необходимых бумаг должны были занять какое-то время… Поэтому мы… не успели с подменой.

— То есть в Шкатулке находился настоящий камень? Но… когда я её открыл… она была пуста!

— Значит, «Утреннюю звезду» взял не ты?

— Я же тебе говорю, что нет!

— Тогда — кто?

Некоторое время они пристально смотрели друг другу в глаза. Потом Антиплащ откинулся на спинку стула и закрыл лицо ладонью — и плечи его мелко, часто, как-то судорожно затряслись… Нет, это было проявление отнюдь не горестных рыданий; Гризликов не сразу сообразил, что заключенный всего-навсего смеется — смехом столь невеселым, язвительным и безнадежным, что бравому агенту ШУШУ на какой-то момент стало не по себе.

Наконец Антиплащ отнял руки от лица. Голос его звучал ровно и почти весело:

— Какой же ты кретин, Гриз…

— Ну, знаешь ли, — пробормотал Гризликов. — Едва ли больший, чем ты…

— Я знаю, где сейчас настоящий камень.

— Где?

— Неужели так трудно догадаться? — Антиплащ взял карандаш и, нацарапав что-то на полях газеты, показал надпись собеседнику. Гризликов пошевелил бровями.

— Не может быть! Ты… уверен?

— Более чем.

— Но это… абсурд!

— Вовсе нет. Все сходится. Я был идиотом, что сразу не догадался… Но, черт возьми, я был уверен, что настоящий камень в ШУШУ… пока ты не сказал мне об обратном.

— У нас нет доказательств! Это во-первых.

— А есть еще и во-вторых?

— Есть. Во-вторых… доказательств нет, и никогда не будет!

— Тебе просто не охота с этим делом связываться. Дерьма здесь не оберешься, ты прав. Особенно если копнуть как следует.

— А в-третьих…

— Знаю. Нет доказательств. Но я тебе их добуду, Гриз. Хочешь? Тогда устрой мне побег.

— Что-о? — Глаза у Гризликова полезли на лоб. — Побег? Ты что, спятил? Совсем сдурел?

— Еще не совсем. И, кстати, было бы неплохо, если бы вы вернули мне камень… ну, ту подделку, которую Черныш у меня изъял.

Гризликов онемел. Кажется, такой неприкрытой наглости он не ожидал даже от Антиплаща… Впрочем, тут же лицо его просветлело — как у человека, наконец-то раскусившего очередной ход коварного противника и проницающего насквозь выстроенную им хитрую игровую комбинацию.

— Ну да, ну да. Конечно. Побег. Так вот чего ты добиваешься…

— Я всего лишь хочу, чтобы с меня и с Гейл сняли это идиотское обвинение. Хочу, если угодно, спасти наши задницы от вашего неповоротливого, неразборчивого и воистину слепенького Правосудия. И ещё я хочу, чтобы оно, это ваше колченогое Правосудие, в кои-то веки настигло и схватило за шиворот того, кто действительно виновен. Какое неуместное, дерзкое и немыслимое желание, правда?

— И ради этого я должен позволить тебе сбежать?

— Почему бы и нет? Ну, не сбежать, я просто неудачно выразился… вернуть мне свободу действий. Ты же хочешь, черт возьми, чтобы справедливость восторжествовала? Тогда… поручись за меня.

— Один раз я за тебя уже поручился. Полгода назад. И чем все это закончилось? Ограблением Этнографического музея?

— При чем здесь Этнографический музей? С чего ты взял, что именно я́ там был?

— С того, что у тебя нашли Перстень Ли Хао, который был украден из этого музея.

— Ну и что? Мне дал его Дровосек. Вместе с копией «Утренней звезды». Не вешай на меня то, чего не было.

— Ты опять лжешь, Антиплащ. И после этого надеешься, что я буду тебе верить?

— Я вовсе не надеюсь, что ты будешь мне верить! То есть… черт возьми, ты хочешь вернуть камень на место, установить истинного преступника и даже, быть может, в случае удачного стечения обстоятельств упечь виновного за решетку?

— Хочу, — негромко, очень веско и с расстановкой сказал Гризликов, карандашом нацарапал это коротенькое словечко на полях протокола и, словно желая придать ему больший вес, решительно подчеркнул его двойной чертой. — И я это сделаю, Антиплащ. Да, сделаю, не сомневайся! Только уж как-нибудь без твоего неуместного посредничества, знаешь ли.

— Каким образом, черт возьми? — Антиплащ вспылил. — Протирая штаны за письменным столом и заполняя идиотские отчеты? Да промедление смерти подобно… Не сегодня-завтра «Утренняя звезда» окажется в руках Дровосека и уплывет за границу! Что и кому ты тогда докажешь? Или ты… решил умыть руки? Самоустраниться и сляпать из этого дела безнадежный висяк? Сделать меня и Гейл козлами отпущения? Не рисковать своей карьерой и не переть бездумно против сильных мира сего? О, да, ведь у Хаксли такие большие связи…

— Заткнись! — Карандаш с треском переломился в пальцах Гризликова. — По-твоему, мне есть дело до связей какого-то там паршивого Хаксли?

— Я начинаю думать, что есть.

— Если ты действительно начинаешь думать, значит, рано или поздно поймешь, что твой побег и вмешательство только усугубят дело! Предоставь эту задачу профессионалам. Я приму к сведению всю информацию, которую ты мне дал, и постараюсь использовать её наилучшим образом, но, к сожалению, это — всё, что я сейчас при всем желании могу для тебя сделать. — Он положил на край стола заполненный протокол и, хлопнув по нему рукой, придвинул Антиплащу. — Прочти внимательно. Здесь, разумеется, не все сведения, которые я от тебя услышал, кое-что я счел разумным опустить. Через час тебя отправят на Белую Скалу, так что в следующий раз мы, по-видимому, разговаривать будем там, если вообще будем… Это не мое распоряжение, а Хоутера, так что не обессудь. Но, во всяком случае, я обещаю, что подумаю над твоими словами… да, непременно подумаю — а это, поверь мне, уже немалая уступка с моей стороны.

* * *

«Через час тебя отправят на Белую Скалу». Через час.

Может быть, действительно прошел час. Может быть — два. Но Антиплащу они показались вечностью. Ждать помощи от Гризликова, по-видимому, не приходилось — оставалось рассчитывать только на собственные силы. Ну что ж… Антиплащу это было не впервой. Пока нас не выпотрошили, не обваляли в муке, не положили на сковородку, не посыпали сверху солью и перчиком и не придавили чугунной крышкой, мы еще потрепыхаемся…

Когда заключенного, закованного в наручники, наконец вывели во двор Управления, чтобы посадить в автозак, солнце уже подходило к полуденной черте. Невзрачная серая машина стояла в нескольких шагах от дверей служебного входа — и дверца кузова была радушно распахнута Антиплащу навстречу, словно акулья пасть, готовая принять в свою ненасытную утробу очередную беспомощную добычу. Конвоировали заключенного два охранника — и, видимо, обманутые его покорным, бледным, совершенно убитым видом, не ждали от него никакого подвоха.

— Полезай, — один из охранников (его звали Петерс) повелительно кивнул внутрь кузова. Но Антиплащ на секунду замешкался возле ступенек.

— Эта колымага никуда не поедет. Колесо спустило, вы что, не видите?

Глупее фразы невозможно было придумать. Но на секунду внимание охранников оказалось отвлечено — один из них бросил взгляд на злосчастное колесо и даже шагнул вперед, чтобы от всей души пнуть по нему ботинком.

Перед глазами Антиплаща оказалась кобура, висящая у конвоира на поясе, из которой так близко и заманчиво выглядывала ребристая рукоять пистолета… Ай-яй-яй, какое вопиющее пренебрежение инструкциями, господин Петерс! Мало того, что вы отвлеклись от своих непосредственных обязанностей и постыдно утратили всякую бдительность, так еще и повернулись к заключенному незащищенной спиной! Конечно, вы, во-первых, рассчитывали на профессионализм своего напарника, а во-вторых, были уверены, что закованный в наручники пленник никуда от вас не денется, о чем очень внятно и подробно и напишете в вашей объяснительной — потом, позже. Сейчас, когда Антиплащ выхватил из кобуры злосчастный пистолет, вскинул руки, набросил Петерсу на шею цепь наручников и, крепко прижав его к себе, начал душить, бедолага очень удивился.

А вот его напарник, судя по всему, не очень. Хотя на какую-то секунду лицо его стало чертовски растерянным и даже обиженным, словно у обманутого в своих лучших ожиданиях ребенка. Но сделать он ничего не успел. Да и не мог — поблизости не было тревожной кнопки…

Все произошло очень быстро. Длины цепи между кольцами наручников как раз хватило для того, чтобы, крепко зажав шею заложника локтем, упереть дуло пистолета ему в висок.

— Бросай оружие, или я его пристрелю! Ключ от наручников — мне в карман! Живо! — это было обращено к напарнику Петерса. Но тот, бледнея на глазах, мучительно медлил… Господи боже, читал Антиплащ в его растерянных голубоватых глазах, ведь действительно пристрелит… и никого рядом нет… охрана — далеко, у ворот… водила — в кабине, но из-за распахнутой дверцы кузова он не может видеть, что происходит позади… увидит только тот, кто вдруг (по чистой случайности!) выглянет из окон Управления… а если не выглянет… что же делать… стрелять, бежать, звать на помощь… что же делать?!..

Антиплащ не был намерен давать ему времени на раздумья. Он решительно взвел курок пистолета.

— Ключи! Мне! В карман! Ну! Считаю до трех! Раз…

Петерс жалко захрипел, стиснутый мертвой антиплащовской хваткой. А ведь у бедолаги наверняка остались дома жена и дети…

И напарник Петерса сдался. Решил не рисковать. Зек был разъярен и опасен, и терять ему, зеку, было абсолютно нечего… Поэтому в руках охранника появилось колечко с ключами: торопливо-опасливо, словно подходя к разъяренной кобре, он боком шагнул к Антиплащу и сунул ему за пазуху крохотную вещицу. В тот же миг Антиплащ швырнул Петерса вперед, прямо на его напарника — и, не удержавшись на ногах, оба конвоира повалились друг на друга и на асфальт; не дожидаясь, пока они разберутся, где чьи ноги и руки, и вновь примут вертикальное положение, Антиплащ поднырнул под открытую дверцу кузова, бросился к кабине автозака и вскочил на подножку.

Водила, беспечно крутивший ручку настройки магнитолы, удивленно обернулся. И глаза у него полезли на лоб, потому что вместо ожидаемого Петерса в кабину ввалился взлохмаченный заключенный — и на шофера как-то очень холодно и неприветливо уставилось черное око табельного пистолета.

— Пошел вон! — хрипло каркнул Антиплащ.

Водила не заставил себя упрашивать.

Угонщик живо вскочил в кабину и задергал рычаги управления… Чертовы наручники! Ладно, держаться за руль они не помешают… только бы этот проклятый драндулет не подвел! Мотор, к счастью, взревел с пол-оборота; взвизгнув колесами, машина рывком, как испуганная лань, сорвалась с места — и захлопывать дверцу кабины Антиплащу пришлось уже на ходу. Загремела позади так и не запертая дверь кузова, раздались яростные вопли и захлопали выстрелы — раз, другой… стреляют по колесам, сволочи! Антиплащ стиснул зубы. Впереди, в будке охраны, кто-то уже нажал на кнопку тревоги — и взвыла над Управлением угрожающая сирена, и пошел вниз полосатый шлагбаум, и створы массивных металлических ворот медленно закрывались, готовясь превратить обнесенный каменной стеной двор в огромную мышеловку… Нет, поздно, поздно! Автозак, мчащийся на полной скорости, остановить было так же реально, как выпущенный из орудия артиллерийский снаряд: тяжелая бронированная махина со скрежетом снесла не успевшие полностью сомкнуться створы ворот — и, завывая, точно вырвавшийся из плена дикий зверь, через секунду скрылась за ближайшим поворотом улицы.

«...Он попользовался тобой, шмарой, вдосталь, а теперь хочет, чтобы я вновь забрал тебя под своё крылышко...»

Неужели — он — действительно — мог — так — поступить?!

Хотя почему бы, собственно говоря, и не мог? Куда Дирк с утра так безвестно подевался из дома на озере? После той ночи… после жарких объятий, после нежных ласк, после всех тех слов, что они шептали друг другу, он… исчез внезапно и ничего не объясняя, как будто между ними ничего и не произошло! Как будто ничего не случилось… как будто он совсем не придавал этому никакого значения!.. А может быть, и действительно — не придавал? Добился того, чего хотел — и тут же обо всем позабыл, вычеркнул из жизни, как случайный, мимолетный, ни к чему не обязывающий эпизод? Добавил еще одну наивную дурочку в список своих побед, поставил галочку напротив ее имени в своем пикап-блокноте — и весело помахал ручкой ей на прощание? Нет, даже не помахал… даже не озаботился тем, чтобы помочь ей добраться до города…

Гейл не знала, что и подумать. Она ужасно устала от брани и угроз Дилона, от растерянности и обиды, от сомнений и неизвестности, и, главное — от унизительного ощущения беспомощности, брошенности и внезапно обрушившегося на нее жуткого одиночества. Доковыляв наконец со станции до дома, она весь остаток дня подскакивала от каждого телефонного звонка, надеясь, вопреки всему, услышать в трубке знакомый хрипловатый голос, который всё бы спокойно ей объяснил, утешил бы её и ободрил — но он так и не позвонил. Не снизошел ни до объяснений, ни до, боже упаси, утешений и ободрений… Впрочем, на следующее утро все объяснилось само собой.

Когда за ней пришли из полиции, она даже не особенно удивилась. Наоборот — все стало ясно и понятно, как дважды два. Так вот зачем ему понадобилось ломать перед Гейл всю эту комедию… Только для того, чтобы узнать у неё код сейфа!

И он его узнал. Выведал мимоходом. И заодно, надо полагать, недурно поразвлекся… Совместил, так сказать, приятное с полезным.

Какая же она была дура! Кому она поверила? Кого она… осмелилась полюбить? Этого хитрого вероломного бандита?!

Чувства которого на самом деле оказались столь же поддельными и пластмассовыми, как те искусственные угли в камине, полыхающие таким теплым на вид, таким ярким, таким страстным алым цветом… правдоподобно имитирующие открытый живой огонь. Исключительно правдоподобно, надо признать, ага. Неплохой он, однако, актер, черт побери! Очень… убедительный. Правдоподобно имитирующий и любовь, и нежность…

Перед взором Гейл все расплывалось, словно в тумане. Почти весь день она провела в Управлении, отвечала на какие-то бесконечные вопросы и подписывала невнятные показания, смотрела на чьи-то лица, мелькающие перед глазами — порой любопытствующие, порой удивленные, но чаще все-таки угрюмые и равнодушные; из знакомых было только лицо Гризликова, который смотрел на нее даже, кажется, с сочувствием — и расспрашивал что-то об Антиплаще, об их отношениях, о том, где и когда она видела этого мерзавца в последний раз… впрочем, Гейл почти ничего не запомнила из этого разговора. Не хотела запоминать.

Жизнь ее отныне была разбита и втоптана в грязь. Из клиники ее, конечно, уволят… и, может быть, попросят освободить съемную квартиру, раз уж вся эта гнусная история попала в газеты. Из милой симпатичной девушки, которую ждала блестящая карьера и удачное замужество, она в один миг превратилась в парию и отверженную, соучастницу опасного бандита, преступницу, которой нет места среди честных людей… Впрочем, ее (как она поняла, не без вмешательства Гризликова) не упекли тут же в джейл* — только взяли с нее подписку о невыезде и отпустили с миром… до следующего вызова на допрос. Вышвырнули на улицу, измученную, измочаленную и выжатую досуха, как пресловутый лимон…

Она брела через парк, ничего не видя перед собой. Вокруг нее шумел, играл красками безоблачный майский день, возились на детской площадке малыши, гоняли на скейтах подростки, старушки на скамейках мирно вязали бесконечные чулки и шарфы — но на душе Гейл было темно, холодно и мрачно, как в самый слякотный и промозглый ноябрьский вечер. Она устало опустилась на ближайшую лавочку — и молодая мамаша, сидевшая на другом конце скамьи, тут же поднялась и поспешно ушла, толкая перед собой яркую голубую коляску. Может быть, в этом и не было ничего особенного, сказала себе Гейл, в конце концов, не все же читают «Сен-Канарский вестник»… к тому же там, кажется, не было фотографий…

Пока не было.

Дилон, конечно, никогда не простит ей такого предательства. Никогда не забудет того, что она предпочла ему — ему, такому безупречному, такому завидному жениху! — какого-то паршивого уголовника. Этот папенькин сынок теперь из кожи вон вылезет, чтобы отомстить своей бывшей невесте… испортить ей репутацию, выставить в самом невыгодном свете, пустить под откос ее незамысловатую жизнь… Но, конечно, она и сама хороша, нечего сказать! Совсем потеряла голову по вине этого… этого… подлого негодяя Дирка — и без оглядки бросилась в его объятия, утратила всякое благоразумие, разом пустилась за ним, ха-ха, во все тяжкие! И в итоге оказалась преступницей и наводчицей… сообщницей дерзкого вора… отъявленной домушницей и обманщицей доверчивых женихов — такой вот всей насквозь отпетой и прожженной криминальной шмарой…

— О-хо-хо… Доча, милая, подай сумку-то, будь добра, я, чай, насилу согнусь… рявматизма проклятая умучила совсем, силушки нет…

Какая-то косматая, седая старушка в старомодном чепце, проходящая мимо, споткнулась и нечаянно уронила под ноги Гейл свой вместительный хозяйственный саквояж; вяло пробормотав: «Да, пожалуйста», — Гейл подняла клетчатую сумку и, не глядя, всунула её старушке в руки. Но настырная бабулька не уходила — мелко тряся головой, она по-прежнему стояла рядом и пристально смотрела на Гейл из-под спадающих на лицо неопрятных седых косм.

— Что с тобой, доча? Бледная ты какая-то… Захворала, поди? Да ты никак плачешь?.. Али случилось у тебя чаво? Горюшко какое? Неужто умер кто?

— Ничего… не случилось, — прошептала Гейл. — Никто не умер…

…«кроме моей веры в людей». Это безыскусное, простое человеческое сочувствие было невыносимо: Гейл поняла, что сейчас действительно разрыдается на глазах всей праздной, беспечно гуляющей публики — и поспешно встала, чтобы уйти. Но старуха неожиданно схватила её за руку — и, стиснув с силой, какую трудно было предположить в такой дряхлой, пропахшей нафталином трясущейся карге, заставила вновь опуститься на скамью.

— Гейл… Посмотри на меня.

Гейл вздрогнула… и, подняв взгляд, поняла, что сейчас упадет в обморок. Эти спокойные, серьезные серые глаза, глядящие на неё из-под смешных оборок ветхозаветного ситцевого чепца, не узнать было попросту невозможно.

— Дирк!..

— Тише! Да, это я. Бедная ты, бедная… маленькая моя… да на тебе лица нет! Вижу, здорово они тебя пропесочили… Я так и предполагал, что ты весь день просидишь сегодня в ШУШУ. — Он поднял руку и так осторожно, так ласково и понимающе коснулся пальцами её щеки, что у Гейл перехватило дыхание… Все обиды, все нелепые страхи, сомнения и подозрения разом были позабыты; едва сдерживая слезы, она накрыла его руку своей и судорожно прижалась губами к его ладони — к широкой, пахнущей пылью и машинным маслом ладони, такой родной, теплой и надежной; больше не отпускать, билось в ее голове, не отпускать его от себя ни за что на свете! Не отпускать никогда…

— Дирк! — бессвязно и судорожно, не обращая внимания на то, что её могут услышать случайные прохожие, отчаянно прорыдала она. — Ты… т-ты… почему ты меня бросил?!

Он как будто удивился.

— Я? Бросил? Ты о чем?

— Ты оставил меня там… в том доме! С этим… с Дилоном! Он… я… это было ужасно! Я… я так ждала тебя, а ты… ты просто пропал!

— Вот оно что. Пропал? И ты подумала, что я тебя… бросил? — спросил он, помолчав.

— А что ещё я могла подумать?!

— Да что угодно! Например, что я отправился на стоянку за мотоциклом. Я же знал, что у тебя болит нога… и не мог заставлять тебя тащиться туда три мили пешком. Черт возьми! Это ты не могла подумать?

— Я… я-я… — Гейл слегка растерялась от такого яростного объяснения. — Зачем так кричать?

— Да, извини. — Он сердито потер лоб. — Я немного не в себе… Черт побери, когда я вернулся, в доме уже никого не было. Я нашёл на дороге следы шин, и понял, что, пока меня не было, приезжал Дилон... и решил, что он увез тебя в город. И что вы с ним, ну… замирились, что ли. И поэтому он не станет раздувать скандал...

— Это Дилон-то? — Гейл нервно усмехнулась. — В доме, оказывается, были скрытые камеры и, увидев, что произошло, он просто слетел с катушек...

— Скрытые камеры? — Антиплащ нахмурился. — Вот оно что. А я-то ломал голову, откуда он обо мне узнал...

— Ты думал, что все шито-крыто, да? И поэтому даже не счел нужным мне позвонить? 

— Я не хотел ещё больше тебе навредить... своим обществом. Да и не успел — меня взяли под наблюдение люди Дровосека... Прости, Гейл, я был глупцом.

— Да. И я тоже. — Гейл хрипло усмехнулась. Ей уже было стыдно за свою слабость, за свой не чаянный неуместный порыв; она медленно выпустила его руку и даже слегка от него отстранилась. Возможно, все действительно было именно так, как он говорит, но… можно ли ему сейчас верить? Даже так: насколько можно ему сейчас верить?

Или ему опять что-то от неё нужно? Вновь какой-нибудь пароль? Сведения, которые она выдала о нем на допросе? Убежище? Деньги? Ещё что-нибудь?

— Но… ты… Т-ты… Тебя же… Сегодня ночью…

— Замели? Я сбежал. Угнал автозак. Я вовсе не намерен угодить в тюрягу за то, в чем, в сущности, ни на грош не виноват.

— Ты… невиновен? Но тебя же взяли с поличным! При попытке ограбления…

Антиплащ горько скривил губы.

— Это была, знаешь ли, не попытка ограбления. Это была идиотская попытка уберечь тебя от покусительств Железного Дровосека и его поганой шайки. Но я многого не предвидел… И поэтому, увы, здорово лоханулся.

Потирая ладонью лоб, он удрученно покачал головой. В конце аллеи показался полицейский патруль: двое копов шли, небрежно помахивая резиновыми дубинками и рассеянно поглядывая по сторонам. Интересно, они целенаправленно кого-то ищут — или просто совершают очередной обход ради поддержания порядка в общественном месте? Гейл очень надеялась, что их с Антиплащом вполне можно принять за мило беседующих на скамейке парка бабушку и внучку…

Копы были далеко за спиной Антиплаща, и он их не видел. Не мог увидеть.

— Железного Дровосека? — слабым голосом переспросила Гейл. — Кто это?

— Ну, как тебе сказать… Один из прихвостней ВАОН. Человек, который расправляется со своими врагами с неимоверной жестокостью. Ты многого не знаешь, Гейл. Да я и не хочу, чтобы ты знала… и не хочу, черт побери, видеть тебя за решеткой по гнусному навету этого самовлюбленного гада! Но единственное, чем сейчас можно поправить дело — это изобличить истинного преступника и вернуть камень в Шкатулку… которая, ха-ха, внезапно оказалась с секретом! Что ж, именно это я и намерен сделать.

— Из… изобличить преступника?

— Да. Я кое-что придумал. Только, боюсь, дельце это небезопасное. Поэтому, прежде чем за него браться, мне… — он немного помолчал. Прерывисто вздохнул и, взяв её за руку, ласково пожал её холодные дрожащие пальцы. — Мне очень нужно было тебя увидеть, Гейл. Просто… ну, не знаю… я просто очень хотел подержать тебя за руку. Чтобы ты меня как-то… вдохновила, что ли… Чтобы мне было не так страшно… не так тоскливо… Но у меня сейчас очень мало времени…

Ну да, это точно — времени действительно было мало. Полицейские подошли уже совсем близко. Через плечо Антиплаща Гейл видела, как медленно, но верно они приближаются к их скамейке.

И могла бы их сейчас окликнуть. И сдать Дирка властям. И разом получить — для себя — смягчение приговора за сотрудничество со следствием…

— Дирк, — прошептала Гейл. — Ты… зачем? Если это… действительно такой риск? Если это… опасно? Зачем связываться? Неужели… больше ничего нельзя сделать?

— А что ты предлагаешь? Удариться в бега? Все бросить, удрать из Сен-Канара и перебраться через границу? Скрываться от полиции… прятаться по подвалам и случайным углам, есть и спать где придется, шарахаться от каждого шороха… так, да? Нет, спасибо. Я знаю, что это такое, и не хочу такой жизни — ни для себя, ни для… тебя. Раз уж есть шанс, пусть слабенький, все исправить, я постараюсь им воспользоваться. Я так решил, Гейл. И решений своих никогда не меняю. И, кроме того… — Он скрипнул зубами и запнулся, словно не зная, стоит ли продолжать. Но, секунду помедлив, все же добавил — жестко и отрывисто, точно подводя под спором невидимую черту: — Кроме того, я просто очень не люблю проигрывать, моя дорогая. И, знаешь ли, лучше сдохну, чем позволю какой-то падле одержать надо мной верх!

Да. Этот решений никогда не меняет — и всегда идет до конца, даже если впереди — безнадежный тупик. Непробиваемая бетонная стена. Лучше расшибиться о нее в лепешку, чем смириться с поражением, ага. Гейл подняла глаза — сейчас перед ней был не тот мрачноватый, скрытный, но, в общем-то, славный парень, каким она привыкла его видеть… каким она хотела его видеть. Сейчас это был загнанный в угол дикий зверь — хищный и неприрученный, напряженный, как струна, готовый на все ради свободы. Непредсказуемый и особо опасный…

Бандит, грабитель и отъявленный уголовник. Для которого она, Гейл, была всего лишь мимолетным увлечением… нет, хуже, даже не увлечением — орудием, которое можно было без зазрения совести использовать, а потом сломать, выбросить и забыть. Ага.

А затем вновь подобрать, погладить по шерстке и сказать парочку нежных слов — и еще раз использовать…

Или — нет? Или она действительно что-то для него значит? «Я просто очень хотел подержать тебя за руку…»

Гейл поняла, что еще немного, совсем чуть-чуть — и она окончательно тронется умом.

— Мэм?

Она подняла голову. К ней склонился один из полицейских — молодой бледный парень с выбивающимися из-под фуражки прядями темных кудрявых волос.

— Мэм, позвольте ваши документы.

Изо всех сил стараясь сдерживать дрожь в пальцах, Гейл достала из сумочки закатанное в пластик удостоверение личности и подала полисмену. Тот мельком пробежался взглядом по фамилии и фотографии, поднял глаза на собеседницу.

— Вы — Гейл Андерс? — Голос его звучал с профессиональным вежливым равнодушием.

— Да, — сухо, почему-то чуть ли не с вызовом ответила Гейл. — А что? Это имеет для вас какое-то значение, офицер?

— Нет. Нет-нет, мэм, ровно никакого. — Парень, отдав честь, вернул ей удостоверение. — Всего доброго! А вы… — Он оглянулся на старуху, натужно кряхтящую за его плечом. — Мадам?

Вот же он, господа полицейские, вот он — Антиплащ, вор и грабитель, ваш дерзкий неуловимый беглец! Сорвите с него это нелепое старушечье одеяние, загляните-ка под чепец и седой парик, загляните, загляните! Не этого ли мерзкого типа ли вы сейчас ищете по всему Сен-Канару, а?

— Эт-то, — заикаясь, сказала Гейл, — моя… моя д-дальняя родственница. То есть… крестная. Она приехала в Сен-Канар, чтобы… чтобы поправить здоровье…

— Кхе-кхе… — Старуха тряслась всем телом. — Кашель, милок, совсем замучил, насилу уж я в город-то собралась… Кха-кха-а! Дед-то мой от чахотки помер, вона каки дела… С хворобой ентой не шутят, милай, вот я с захолустья-то и надумала сюды податься… А-а-апчхи-ищ!

— Э-э? От чахотки? — Побледнев еще больше, парень переступил с ноги на ногу, стараясь как-нибудь незаметно отойти от бабульки на шаг-другой подальше. — То есть… от туберкулеза? Вы уверены?

— А хто знат? — глухо, шмыгая носом, просипела старуха. — Можа, оно и нет… У нас не ферме врачов-то грамотных днем с огнем не сыскать, чай не столица… Кха-кха-кха-кхе-е!

— Вам надо в стационар, мэм. И поскорее…

— Дык вот я туды косточки-то и волоку не турясь…

— Да не было у старика никакого туберкулеза! — едва сдерживая нервный смешок (уж больно натурально, истинно по-старушечьи тряслись у Антиплаща колени), поспешно сказала Гейл. — Обычная обструктивная болезнь… он курильщиком был заядлым, по три пачки сигарет в день выкуривал, а то и больше. Знаете, офицер, что такое эмфизема легких? — Ей очень хотелось вновь посмотреть на Дирка, остаться с ним наедине, ласково коснуться его щеки и сказать, что она верит в него, что любит, что желает ему удачи — но вместо этого она судорожно припоминала самые заумные сведения, полученные на лекциях в медицинском университете: нужно было отвлечь внимание полицейского хотя бы на пару минут и дать Антиплащу возможность благополучно уйти. — Эмфизема — это состояние, возникающее при патологическом расширении бронхиол… которое сопровождается деструктивными изменениями альвеолярных стенок. Да-да, именно так! Запомнили? Альвеолы во всем виноваты… Чаще всего к этому приводит курение, или аллергические реакции, или даже врожденный дефицит антитрипсина…. Из-за этого возникает патологическая микроциркуляция в легких, изменяются свойства сурфактанта, а потом... Вы меня слушаете, офицер? — Она сурово сдвинула брови.

— Э-э… да. — Парень попятился. — Спасибо за информацию, мисс…

— А может быть, вам было бы интересно узнать что-нибудь и о хроническом обструктивном бронхите? Видите ли, в развитии болезни немалую роль играет нарушение соотношения ферментов и антипротеаз, и… Куда же вы, сэр? Я еще не рассказала вам о стридорозном дыхании, цианозе и супрастернальной ретракции…

— И не надо, спасибо! Давайте как-нибудь в другой раз… Всего хорошего, мисс! — Он вновь козырнул и, явно предпочитая позабыть обо всех на свете цианозах, ретракциях и чахоточных бабульках, поспешно бросился догонять своего напарника, который тем временем ушел немного вперед. Гейл, едва переводя дух, рывком поднялась со скамьи и внимательно осмотрелась…

Антиплаща, разумеется, уже и след простыл. Да. Гейл торопливо металась по дорожкам парка, оглядываясь по сторонам, еще надеясь увидеть где-нибудь мелькающую за деревьями темную старомодную юбку и ситцевый чепец — но все её надежды были напрасны, Дирк словно провалился сквозь землю. Ушел, как обычно, не прощаясь… видимо, у него действительно было мало времени. Он так и не сказал ей толком, ни что он задумал, ни что он намерен делать, ни в чем вообще заключается опасность задуманного… Или — не хотел говорить?

Он сам — как шкатулка с секретом, внезапно поняла Гейл. Маленькая такая резная коробочка со множеством сюрпризов: открываешь один ларчик, а там, внутри — второй, ещё причудливей и затейливее, открываешь другой, а в нём спрятан третий… И подобрать ключик к каждому оказывается отнюдь не простым делом…

Увы! Сердце Гейл мучительно сжалось от недобрых предчувствий. Вряд ли, ой вряд ли вся эта мерзкая история имеет шанс закончиться хоть отчасти благополучно… Но она, Гейл Андерс, наводчица и подозреваемая, находящаяся под следствием соучастница беглого зека, была сейчас абсолютно бессильна что-либо предпринять — и тем более изменить.

И никогда ещё себя настолько за это не презирала.

_________________________________

* Джейл (англ. jail) — следственный изолятор

Внутренний телефон разразился трелью в шесть часов вечера.

— Да? — рявкнул Гризликов в трубку.

— Вам звонок, — безучастно сообщил дежурный из Управления, — по линии «С». Соединять?

— По линии «С»? Да, конечно! Сейчас же!

В трубке негромко щелкнуло. Хрипловатый голос быстро спросил:

— Гриз! Папенькин сынок знал о том, что вы собираетесь подменить камень?

Вопрос был не то чтобы неуместный, но слегка неожиданный.

— Понятия не имею. Мы при нем об этом не говорили. Но, конечно, Роберт мог ему сказать… потом, позже. Ты…

— В доме Хаксли, в «Китайском Музее», установлено скрытое видеонаблюдение, так? Не убирайте камеры! И пусть в Шкатулке находится копия «Звезды», которую вы… черт возьми, которую вы у меня отобрали! Только чтобы об этом никто не знал… Не сегодня-завтра, клянусь, настоящий камень вернется на свое место. И вернёт его тот, кто его и украл.

— Да ну? Правда? — хрипло спросил Гризликов. — С чего ты это взял?

В трубке раздался короткий смешок.

— С того, что преступник всегда возвращается на место преступления, разве ты об этом не знаешь? Ты меня услышал, Гриз?

— Я… Постой! Ты где? Я…

Но трубка ответила ему короткими гудками… Гризликов, чертыхаясь про себя, едва попадая пальцами по кнопкам, торопливо набрал номер Управления.

— Джонсон! Откуда только что был звонок? Вы его засекли?

— С телефона-автомата на углу Керри-стрит и Кингстон-плейс. Это площадь перед Литературным Театром, если вам известно…

— Я не настолько отставший от культурной жизни остолоп, черт возьми, чтобы не знать, где находится Литературный Театр! Это на другом конце города! Ладно. Что он там опять задумал, этот проклятый плут? — Гризликов дал отбой и, чуть подумав, набрал другой номер. — Мистер Хоутер? Можете уделить мне десять минут для приватного разговора? Это касается дела Хаксли и «Утренней звезды», да…

* * *

Загородный дом медленно выплыл из-за поворота: мрачное, почти невидимое в вечерних сумерках темное строение.

Железные ворота открылись магнитной картой; Дилон завел «рендж ровер» во двор и заглушил мотор. Ему хотелось верить, что сегодня всё обойдется без неожиданностей…

Он мельком бросил взгляд на часы: половина девятого. Встреча с Дровосеком назначена на девять. Чёрт возьми, можно было бы закончить дело и раньше, но сегодня Дилон целый день был на виду, отвечал на вопросы сначала — полицейских, затем — репортеров, потом — удрученного всей этой гнусной историей папаши, и не мог вырваться на свободу ни на секунду. Ничего — сейчас, через полчаса, он передаст камень Дровосеку, получит обговоренную мзду и тут же рванет в аэропорт. Билеты до Торонто уже заказаны, а оттуда и до Европы недалеко… Прощай, Сен-Канар, грязная и вонючая промышленная дыра! Гуд бай! Саёнара! А'ревуар, черт возьми! Папаше скажу, что мне предложили хорошую работу за границей… где-нибудь в Лондоне или в Вене… а может, и вовсе ничего не скажу, пускай поломает голову над тем, куда это я подевался, старый скупердяй! Не мог отвалить единственному сыну тысчонку-другую на карманные расходы — вот и огреби теперь по полной, старый идиот! Может быть, этого скупого хрыча с расстройства наконец-то хватит инфаркт, но на это, увы, надежды мало…

Дилон запер машину и поднялся на крыльцо. Вошел в дом. Заглянул на кухню… в одну комнату, в другую… Тишина. Никого нет. Слава тебе господи. На скрытых камерах тоже ничего нового; Дилон выключил их и стёр запись нескольких последних часов — ни к чему сейчас стенам иметь глаза и уши...

Но какая все-таки жалость, что этот проклятый бандит удрал из-под стражи! За что только эти имбецилы в полиции получают деньги, если не могут толком уследить за заключенными, гребаные лентяи! Упустили этого мерзавца… которому самое место даже не в камере — а за прочной стальной решеткой в ближайшем зоопарке… идиоты! А теперь… кто знает, чего от него ждать? Куда этот отвратительный тип теперь вздумает податься? И, самое главное — что сейчас у него на уме?!

Где-то за стеной раздался чуть слышный шорох — и Дилон едва не подпрыгнул… Кто это?! Мыши? Господи, да что за паранойя его сегодня одолевает? Чего он боится? Что на пороге внезапно обнаружится этот вшивый отморозок, сбежавший из тюряги? Какой бред… Даже если этот мерзавец сбежал, это не значит, что он непременно сюда нагрянет. Он ничего не может знать. Ничего! Господи, да эта тварь уже наверняка где-нибудь возле канадской границы — спасает собственную шкуру, и до Дилона ему никакого дела нет. Так что успокойся, голубчик, возьми себя в руки, никто сюда не придет… никто сюда не пожалует, никто не заявится в эту старую одинокую развалюху, разве что какой-нибудь заплутавший в лесу бродяга…

Осторожно, держа футляр двумя пальцами, словно коробочку с ядовитым насекомым, Дилон выложил «Утреннюю звезду» на стол. Может, стоило бы перестраховаться, оставить камень в камере хранения где-нибудь в аэропорту? Но Дровосек не оценил бы такой шутки… Он особенно настаивал на том, что хочет лично увидеть «Утреннюю звезду» перед, гм, заключением сделки. Впрочем, Дилон прекрасно понимал, что ходит по лезвию бритвы, и поэтому… принял кое-какие меры предосторожности. Врасплох его никто не застанет, ни-ни! Он вынул из кобуры и положил на стол рядом с собой заряженную «беретту», извлеченную из отцовского сейфа. Что ни говори, но с оружием под рукой он все-таки чувствовал себя куда более уверенно. Пусть только попробуют его запугивать! Или диктовать ему свои условия! Он им всем… покажет… где раки зимуют, черт побери!.. Он их всех — да-да! — всех заставит построиться шеренгой и ходить перед собой по струночке… а потом…

— Потеешь, крокодил?

Голос. Этот голос. О, боже!

Дилон обмер. По спине его пробежала мерзкая ледяная струйка мурашек. Ладонь сама, без участия сознания, обхватила рукоять пистолета…

Он. Антиплащ. Всё-таки здесь!

Дилон резко обернулся. И выстрелил, почти не целясь. Пуля попала в дверной косяк — и в воздух фонтанчиком брызнули мелкие щепки. Но в дверном проёме (уже?) никого не было… Чёрт побери! Где он? Где эта поганая тварь? Где?!

— Не истери. Тебе не приходило в голову, кретин, что, если бы я действительно хотел тебя шлепнуть, я бы уже давно это сделал?

— Ты… т-ты… — Дилон шарахнулся в угол. — К-какого черта…

— Я тебя еще не прикончил? Потому что, во-первых, ты такая неописуемая мразь, мой дорогой крокодильчик, что даже мне противно марать об тебя руки. А во-вторых… ну, у меня есть и другие соображения на этот счет, но я не собираюсь ими с тобой делиться. Убери пушку, чмо! Надо поговорить.

— Да ты… т-ты… — Язык Дилона заплетался от ужаса. Руки у него ослабли и так тряслись, что ему было трудно сейчас не то чтобы выстрелить, а хотя бы просто удержать пистолет в руке. — Я… я с-сейчас… вызову копов! — Он судорожно выхватил из кармана свой верный, такой стильный, так легкомысленно подмигивающий ему зеленым глазком мобильный телефон, и…

— Только попробуй! — Антиплащ наконец показался в дверях комнаты: с табельным «глоком» в руке, который он при побеге изъял у зазевавшегося охранника. Грянул выстрел — и телефон в руке Дилона рассыпался на кусочки, беспомощно вывалив на пол электронные внутренности… Дилон вскрикнул — от неожиданности, от ужаса, от осознания своей полной беспомощности… Антиплащ презрительно усмехнулся.

В уголке его рта торчал жесткий стебелек метлицы, заросли которой, несмотря на все усилия старого садовника, прочно и безнадежно оккупировали задний двор. Значит, этот мерзавец знал, что Дилон сюда приедет — и подкарауливал его здесь уже давно, спрятавшись на задворках за стеной дома. Обошёл радиус зрения камер и терпеливо поджидал добычу в засаде, как невозмутимый холоднокровный удав поджидает жирного беспечного кролика…

Дилон онемел. Происходило именно то, чего он так боялся — даже не разумом, а, скорее, подсознанием, надсознанием и пятой точкой. Он вжался в стену, судорожно сжимая в трясущейся руке пистолет. Сколько пуль осталось в магазине — три, четыре? Сколько из них имеют шанс попасть в цель?

— Где «Утренняя звезда»? — отрывисто спросил Антиплащ. — Я знаю, что она у тебя. Ну?!

— Т-ты… т-ты это… З-знаешь? — Дилон, стуча зубами, отчаянно пытался взять себя в руки. На часах было без пятнадцати девять, Дровосек и его люди обещали быть к девяти… Господи, если бы ему удалось чуть-чуть потянуть время… — Ты — з-знаешь? Откуда?

— Оттуда. Тебе что, действительно интересны все мои умозаключения? Открыть Шкатулку можно было лишь с помощью Перстня… или его копии, которая находилась в Китайском музее. То есть взять «Звезду» мог только человек, имеющий доступ к копии Перстня… либо ты, либо твой папаша. Ну, Роберту Хаксли ни к чему было воровать у самого себя, а вот ты… Брось пушку, урод! Где «Звезда»? — По-прежнему держа Дилона на мушке, Антиплащ шагнул вперед, скользнул взглядом по комнате, заметил футлярчик с камнем, до сих пор лежавший на столе. — Ах, вот она! — Длинной лапой он сцапал коробочку и, прищурившись, скосив глаза, присмотрелся к камню внимательнее… в какую-то секунду брови его изумленно поползли вверх. — О, черт! Провалиться мне… Ну, я так и думал. — Он метнул быстрый взгляд на замершего в углу Дилона. — И это… то есть вот это ты на полном серьезе собираешься продавать Дровосеку?

— Что… ч-что значит «это?» — Дилон опешил. И изо всех сил постарался свое смятение скрыть, но, видимо, растерянность и замешательство были написаны у него на лице… Антиплащ, бросив футлярчик на стол, вновь взглянул на Дилона и смотрел долго, долго, невыносимо долго и как-то странно — прищурившись и пожевывая травинку, точно раздумывая, стоит ли продолжать этот разговор… и вдруг усмехнулся — коротко и сдержанно, одними губами.

— Знаешь, зачем я сюда пришел? — глумливо спросил он. — Затем, чтобы ты взял меня в долю. Все-таки я, гм, тоже предпринял кое-какие усилия для того, чтобы раздобыть этот проклятый кристалл, поэтому, думаю, было бы справедливо в итоге поделить деньги ВАОН пополам. Поскольку я, как ты понимаешь, собираюсь сделать из Сен-Канара ноги, лишние бабки мне бы не помешали. О, я знаю, ты бы со мной наверняка согласился, я бы сумел тебя убедить, хе-хе. Но, знаешь ли… я что-то передумал. Я, пожалуй, не стану в это дерьмо лезть. Не хочу иметь дело с Дровосеком, тем более что он оч-чень не любит неудачников… и имеет мерзкую привычку жестоко расправляться с людьми, которым не удалось ему угодить. И не говори мне, что ты этого не знал.

— Расправляться? Да к-кто… Кто из нас неудачник? — прохрипел Дилон, окончательно сбитый с толку. — Что, черт возьми, ты вообще имеешь в виду?

— Да ничего. По-твоему, в ШУШУ сидят одни идиоты? Прощай, крокодильчик! — Антиплащ шагнул к двери.

— Стой!

Никогда Дилон еще настолько не ненавидел себя, как в этот момент — но не произнести сейчас этого коротенького слова попросту не мог. Что-то тут было не так… Антиплащ что-то знал… и что-то скрывал… и чего-то явно не договаривал, но — чего именно?

— Что… черт возьми, при чем тут ШУШУ… при чем тут… да что ты вообще несешь?

Антиплащ на секунду обернулся.

— Слушай, у меня слишком мало времени, чтобы раскладывать тебе все по полочкам. Кретин! Пораскинь мозгами! Ты ведь давно испытывал «финансовые затруднения», так? Гейл мне говорила… От Гризликова ты узнал, что ВАОН интересуется «Утренней звездой» и готова заплатить за кристалл хорошую цену. И ты решил поправить свои финансовые дела, продав этот камень Дровосеку, ага?

— Ну… ну и что? — пробормотал Дилон. — Да, этот тип, Гризликов, приходил к нам и рассказывал о «Звезде»… и о ВАОН…

— И ты решил этим воспользоваться? Не знаю уж, каким образом тебе удалось выйти на ВАОН… видимо, через вышибалу в том казино, где ты имел обыкновение прожигать жизнь… я этого типа знаю, он действительно подвизался в Ассоциации какой-то мелкой сошкой… ну да не суть важно. Главное, тебе удалось связаться с Дровосеком и назначить ему свидание… этот разговор должен был состояться вчера, здесь, в этом самом доме. И ты приехал сюда ранним утром, чтобы все подготовить, встретиться с Дровосеком и обговорить детали сделки… но неожиданно наткнулся здесь на Гейл. И понял, что́ тут произошло.

— Ты… — Дилон заскрипел зубами. — И эта шлюшка…

— Заткнись! — Антиплащ вновь поднял пистолет. — Ещё слово про Гейл — и, клянусь, я вышибу тебе мозги, невзирая на все свои соображения! Собственно говоря, мы с Гейл совершенно случайно здесь оказались — просто искали антидот от укуса. Кстати, я ведь тогда сразу заподозрил, что ты нагрянешь… Миссис Поттер оставила на столе записку, Гейл решила, что ты приедешь на уик-энд… но я заглянул в холодильник, а у некоторых припасенных там деликатесов срок годности был всего-то пару дней. Я еще тогда понял, что ты ждешь здесь важного гостя… правда, не предполагал, что это — Дровосек, мне подумалось, что это какая-нибудь очередная длинноногая краля. В общем, я ожидал твоего появления, но и подумать не мог, что тебя принесёт прямо следующим же утром. Я полагал, что по крайней мере до вечера время у нас с Гейл есть, и поэтому, оставив её спящей, спокойно отправился за мотоциклом. Но ты заявился сюда в моё отсутствие, взбесился от ревности, в ярости выгнал Гейл и поторопился переназначить Дровосеку место встречи, так? О, да, именно тогда, следует полагать, ты и решил нам жестоко отомстить… не только украсть «Звезду», но и подставить под удар меня и Гейл. И Дровосек с тобой согласился… видимо, он решил, что проще иметь дело с тобой, чем со мной… ладно, я с ним потом за эту подлянку сочтусь, за мной не заржавеет. Он сообщил тебе, что я — именно я! — подрядился подменить камень, и вы с ним решили на этом сыграть. Убить сразу двух зайцев! Даже трех: заполучить «Звезду», избавиться от меня и мимоходом сломать жизнь Гейл. Ты взял из «Музея» копию Перстня и, улучив момент, когда видеокамеры были отключены, незаметно стянул из Шкатулки «Звезду». Этим же вечером я — спасибо Гризликову! — попался в расставленные силки, и ты со скорбной физиономией поспешил обвинить Гейл в соучастии. Черт возьми! Я слишком поздно обо всем догадался… Когда я увидел, что Шкатулка пуста, я решил, что камень — в ШУШУ. Я не думал, что он украден, да еще и тобой! Хах, ловкая работа, чмон, ничего не скажешь! Все шито-крыто, твоя бывшая невеста с ее проклятым любовником кукуют на нарах, а ты, весь такой белый и пушистый, прохлаждаешься на Гавайях на грязные денежки ВАОН. Только один нюанс ты все-таки упустил из виду, мой дорогой.

— К-какой… нюанс?

— Такой, что в ШУШУ, знаешь ли, тоже привыкли играть без правил. Как-никак, но опыта в этом деле у них побольше… особенно когда приходится иметь дело с такими беспросветными остолопами, как ты. Впрочем, я не собираюсь тебе ничего объяснять…

— Почему? — раздался голос от двери: мягкий и вкрадчивый, хорошо поставленный, но заставляющий содрогнуться тех, кто был знаком с его обладателем. — Мы, например, уже давно тебя слушаем, Антиплащ, и имели немалое удовольствие узнать твою точку зрения на все происходящее.

Антиплащ так дернулся, словно сквозь него пропустили ток. Отшатнулся к стене. Видимо, он все-таки надеялся убраться отсюда до прихода званых гостей — и их появление, пусть и ожидаемое, все же застало его врасплох.

Дилон, с облегчением переведя дух, бросил взгляд на часы. Пять минут десятого. Дровосек, как всегда, пунктуален, этого у него не отнимешь…

Они стояли в дверях комнаты, преграждая Антиплащу путь к отступлению: двое крепких, серьёзных парней в бронежилетах и с автоматами в руках. Из-за их плеч выглядывала ухмыляющаяся чернобровая физиономия Зигги, тоже, по-видимому, вооруженного — не то пушкой, не то резиновой дубинкой. Дровосека видно не было, но его спокойный и властный, звучный повелительный голос не услышать было попросту невозможно:

— Бросьте оружие! На пол! Оба! Или я прикажу стрелять по ногам… Антиплащ, тебя это особенно касается! Мне, знаешь, делается как-то не по себе, когда такой отчаянный мальчик, как ты, держит в руках столь опасную игрушку… Вот так! Отлично.

Спорить с вооруженными до зубов и готовыми ко всему громилами было бессмысленно… Один из автоматчиков боком просочился в комнату и пинком отшвырнул к стене брошенные на пол «глок» и «беретту». Дровосек, небрежно отодвинув телохранителей плечом, наконец-то явил себя: неторопливо вошёл в гостиную, по-хозяйски властно развернул кресло, стоявшее в углу комнаты, и тяжело опустил в него свою внушительную фигуру. Его устрашающая маска, как всегда, смотрела холодно и бесстрастно — но широкий рот на твердом, тщательно выбритом, благоухающем дорогим парфюмом подбородке чуть язвительно улыбался.

— Ну вот, так-то лучше, — невозмутимо произнес он, — теперь можно и поговорить. Спокойно и, так сказать, безо всяких посторонних помех… Итак, что же ты замолчал, Анти? Честное слово, было очень занимательно тебя слушать… может быть, продолжишь? Или тебя стесняет столь внезапно увеличившаяся аудитория, э? Какой такой «нюанс» мы упустили из виду, любопытно узнать?

Антиплащ, тяжело дыша, молчал, обводя взглядом держащих его на мушке дровосековых громил. Дилон, сухо кашлянув, выпрямился во весь рост и небрежно повел плечами, точно сбрасывая с себя нервозность и страх. Сейчас, в присутствии Дровосека (и брутальных субчиков с автоматами) он явно почувствовал себя куда более уверенно.

— Этот тип, — сказал он с раздражением, — подкараулил меня здесь и… и хотел присвоить «Утреннюю звезду»! А потом…

— Помолчи, Дилон, — сухо сказал Дровосек. — Мы все слышали. Антиплащ — мальчик решительный и смышленый, я ничуть не удивлен, что он просек нашу игру и захотел урвать свой смачный кусок. Вот только… кое-что меня всё же смущает, Анти. Нет, не то, каким образом ты собираешься рассчитываться со мной за «подлянку»… тем более что подлянки никакой не было — я просто устал ждать, когда же ты соизволишь взяться за дело и раздобыть мне «Утреннюю звезду», и решил, что будет куда проще приобрести этот камень, так сказать, из первых рук. А вот что за намеки насчет ШУШУ и «игры без правил» ты тут травишь…

— Намеки? — Антиплащ, наконец выплюнув изо рта изжеванную травинку, хрипло усмехнулся. — Какие намеки?

— Вот именно это-то я и хочу узнать. — Дровосек, закинув ногу на ногу, переплел на колене толстые и узловатые, унизанные перстнями пальцы. — Так-так! Да, в ШУШУ предполагали, что ВАОН интересуется «Звездой», это я услышал еще от Дилона — и, собственно, не особенно удивился. Но решил, что они слишком погрязли в вязком болоте формализма и бюрократии, чтобы нам стоило по-настоящему их опасаться… и, похоже, всё-таки их недооценил. Они установили камеры в Музее, но этого, что ли, им показалось мало? И они всё же решили… перестраховаться?

— Хм! А как бы вы поступили на их месте?

— Откуда у тебя эта информация?

— От Черныша. Он допрашивал меня сегодня утром. И, как всегда, не удержался, чтобы не прихвастнуть мимоходом, какой он со всех сторон неописуемый молодец, а мы — тупые и законченные кретины.

— Что, вот так прямо и сказал — прямым текстом?

— Нет, конечно. Но догадаться-то было нетрудно… Он, знаете ли, особо не шифровался. Он же не предполагал, что через пару часов я сделаю ножки.

— Ясно. Брешешь ты складно… — Дровосек бросил стремительный взгляд на Дилона. — Дай сюда камень.

— Но… — Дилон явно опешил от такого напора.

— Да давай же, кому сказано! — Не обращая внимания на недовольную физиономию Дилона, Дровосек решительно завладел футлярчиком со «Звездой» и поманил пальцем своего верного сателлита. — Зигги? Ну-ка взгляни. Что скажешь?

Зигги, склонившись над кристаллом, задумчиво пошевелил черными мохнатыми бровями.

— Вот так, с первого взгляда? Да ничего. Похоже на обычный кусочек гранита… По-хорошему, следовало бы провести исследование и экспертизу.

— Экспертизу? — прошептал Дилон. — Так по-вашему, это, что ли — подделка? Н-не… не может быть!

Он поёжился — настолько тяжелый и испытующий взгляд Дровосек устремил на него из прорезей маски.

— На исследования и экспертизы у нас нет времени, черт возьми! Где сейчас настоящий кристалл? — спросил он у Антиплаща. — В ШУШУ?

— Откуда мне знать? Полагаю, что на месте, в Шкатулке. Я, знаете ли, этого выяснять не намерен.

— Ничего. У нас есть тот, кто этим займется. — Потирая пальцем нижнюю губу, Дровосек опять перевел взгляд на Дилона. — Верно, Хаксли?

— Я? — Дилон яростно изобразил возмущение. — Какого черта? Да с чего вы взяли, что это — подделка? Кого вы… кого вы вообще слушаете, ребята? Этого вонючего придурка? Да он наверняка лжет! Это… то, что вы держите в руках… настоящий камень, клянусь! Я взял его из Шкатулки! Это — настоящая «Утренняя звезда», именно так!

— Настоящая? — Дровосек криво усмехнулся. — Знаешь что, будь это настоящая «Звезда», я бы сейчас с тобой не разговаривал. Антиплащ бы давным-давно тебя пристрелил, чтобы ей завладеть… Но, поскольку он этого не сделал, я склонен думать, что он… по крайней мере он искренне верит в то, что это — подделка. А я, знаешь ли, как-то склонен доверять его подозрениям… Ведь так, Анти?

Антиплащ пожал плечами.

— А как по-вашему, для чего я сюда пришел? Только для того, чтобы взглянуть на камень. И убедиться в своих предположениях. Впрочем, после слов (и ужимочек) Черныша я практически не сомневался в том, что Хаксли украл пустышку… То, что камень находился в Шкатулке, вовсе не доказательство того, что кристалл — настоящий. Понял, крокодил?

У Дилона задрожал подбородок.

— Какого черта? Да т-ты…

— Он прав, — хрипло заметил Дровосек. — То, что ты взял камень из Шкатулки, увы, вовсе не стопроцентное доказательство его подлинности… Ну-ка припомни, о чем Гризликов говорил с твоим отцом?

— Ну, я не знаю… — Дилон пришел в замешательство. — Они говорили в кабинете… Я при этом не присутствовал… Я только слышал…

— Слышал что?

Дилон вдруг побледнел.

— Я слышал, что Гризликов хотел забрать камень в лабораторию… чтобы выяснить, что это за штука… И… и предлагал отцу поучаствовать в какой-то «авантюре»…

— «Авантюре»?! Дьявол! — Дровосек застонал от досады. — И после всего этого ты ещё имеешь глупость сомневаться?! Какого черта ты мне сразу обо всем не рассказал, идиот?

— Я… я не придавал этому значения… — пролепетал Дилон. — Я полагал, что речь идет только об установке камер…

— Дьявол! — Дровосек с грохотом пнул ногой подвернувшийся стул. — Так вот, что это была за «авантюра»! Они забрали настоящий камень в лабораторию и заменили его подделкой! Потому что предполагали, что рано или поздно мы попытаемся его раздобыть!

— Они всего лишь сделали то, что намеревался сделать ты сам, — вполголоса заметил Антиплащ. — Только… оказались шустрее.

— Все из-за тебя! — в ярости рявкнул Дровосек. — Какого черта ты так долго тянул с похищением?

— Такого, — огрызнулся Антиплащ, — что мне нужно было узнать код сейфа! Я всего лишь ждал, когда подвернётся… подходящий случай.

Дровосек скрипнул зубами.

— Ладно. Все еще поправимо. Если камень сейчас действительно в Шкатулке… мы подменим его еще раз. Это будет несложно. В ШУШУ уверены, что дело закончено. Видеокамеры из «Музея» убраны. Значит, Дилону ничто не мешает снова открыть Шкатулку, тем более что он находится вне всяких подозрений, и вновь поменять кристаллы. Так, Хаксли?

Дилон смотрел угрюмо и злобно. Мрачно выпятив тяжелый подборок. Сжимая кулаки и свирепо играя желваками. Испепеляя Антиплаща взглядом, исполненным обжигающей ненависти… Попасть в ближайшее время на самолет до Торонто ему явно было не суждено.

— Может, и так. Только…

— Никаких «только»! Камень нужно заменить, и чем скорее, тем лучше. Черт бы побрал, у нас уже все было на мази…

— Я не спорю. Камень я заменю. Я только хотел сказать, — губы Дилона искривились в злорадной усмешке, — что этот тип, — он кивнул в сторону Антиплаща, — слишком многое об этом паскудном дельце знает. Нет, даже хуже — он знает всё! И я как-то не могу чувствовать себя в безопасности, понимая, что он в любой момент может продать копам как меня, так и всех вас… Его нельзя вот просто так отсюда отпускать!

— Надо же! Ты прямо читаешь мои мысли. — Дровосек ядовито поцокал языком. — Но кто тебе сказал, что я вообще собираюсь его отсюда отпускать? Я… Осторожнее! Кёртис, по ногам! Стрелять по ногам!

Грянула автоматная очередь — и со звоном разлетелись на осколки стоявшие на каминной полке декоративные тарелки и блюдца. Антиплащ бросился к двери… поздно! Слишком поздно… и слишком безнадежно — он был обложен со всех сторон, словно загнанный в угол волк. Даже внезапность ему не помогла… Он швырнул в рожу одного из нападающих попавшуюся под руку фарфоровую балерину — но в следующий миг кто-то (Зигги?) чем-то (дубинкой? рукоятью пистолета? одним из наградных кубков крокодила?) с размаху припечатал его по затылку, и свет перед его глазами померк — недолго, всего на минуту или около того… Но, когда он пришел в себя, все уже было кончено. Руки его были крепко скручены за спиной, все ребра отчаянно болели, лицо, казалось, превратилось в настоящий фарш (дубинкой его, что ли, так хорошо обработали?), — а в висок решительно упиралось холодное дуло пистолета.

Дровосек непринужденно стряхивал с рукава некие невидимые пылинки.

Дилон в ужасе выглядывал из-под стола, куда предусмотрительно нырнул с началом пальбы.

Зигги, весело насвистывая сквозь зубы какой-то легкомысленный мотивчик, небрежно постукивал по ладони резиновой дубинкой.

Превозмогая боль, Антиплащ медленно поднял голову. Взор его застилала струйка крови, стекающая с разбитого лба. Он с трудом сглотнул солоноватую, с металлическим привкусом слюну, наполнившую рот.

— Почему, — прохрипел он, — почему я, а не… не крокодил? Почему?

— Да потому. Все очень просто, — невозмутимо, посмеиваясь, пояснил Дровосек. — Дилон — тряпка и папенькин сынок, мне ничего не стоит его контролировать, кроме того, он мне действительно нужен. А вот ты, Антиплащ — тварь хитрая и опасная… и, что хуже всего — непредсказуемая. Я бы почел за честь видеть тебя среди нас, в рядах ВАОН, и вести с тобой дела — но, увы, я никогда не смогу быть уверенным в тебе на все сто процентов. Кроме того, ты действительно слишком многое знаешь… а чего не знаешь — о том имеешь отвратительную привычку догадываться. И этим, уж не обессудь, мне категорически неугоден. Поэтому… извини, но я все-таки предпочту перестраховаться.

— Ты… — Антиплащ бессильно рванулся. — Т-ты… пожалеешь! Пожалеешь, попомни мои слова... Я их просто так на ветер не бросаю, ты знаешь!

— Пожалею? Да неужели? Уж позволь в этом усомниться. — Прищелкнув пальцами, Дровосек вопросительно обернулся к Дилону. — Здесь есть какое-нибудь укромное место, куда никто в ближайшее время не сунет нос? Что-нибудь вроде чулана, сарая или подвала?

Дилон суетливо, угодливо потер ладони.

— Чтобы спрятать труп? А что, в лесу мало оврагов?

— Ну, зачем же сразу — труп? Я вовсе не собираюсь его убивать, это было бы слишком быстро… и просто. Поверь мне, он и сам подохнет, хотя и не сразу. — Дровосек холодно усмехнулся. — «Железный Дровосек расправляется с неугодными ему людьми с неимоверной жестокостью», ты забыл? Ну, так надо бы напомнить — и тебе, и другим, в науку и в назидание, как говорится… Понял? Ну так что же насчет подвала?

— Понял, понял. А как же! — Дилон облизнул губы… или, скорее, облизнулся — кровожадно и с нездоровым предвкушением, точно злобный изголодавшийся вампир, наконец почуявший упоительный запах крови. — Ну, раз «в науку и в назидание», то… Бойлерная — там, в цокольном этаже — подойдёт?

 — Гейл… Гейл…

Негромкий зов, похожий на стон… или стон, похожий на слабый, едва слышный зов, доносящийся из темноты? Сумрак. Сырое, холодное, мрачное помещение с низкими потолками. Обстановка почти не различима во тьме — дневной свет сюда проникает лишь сквозь толстое мутное стекло, которое вставлено в крохотную отдушину под выступом потолка. Вдоль стен тянутся железные трубы… смутно сереют во мраке выпуклые бока огромной металлической бочки в углу… Где-то едва слышно бурчит вода… Кто-то шумно, не скрываясь, возится в углу под картонными коробками — то ли крыса, то ли жирная мышь. И все же во мраке, наполняющем подвал, кто-то есть — кто-то явно крупнее и крысы, и мыши, кто-то беспомощный и лишенный воли, кто-то не то связанный, не то прикованный к стене… В темноте ничего не разобрать. Отчетливо ясно только одно.

Там, в стылой сырой утробе подвала, умирает человек. Жизнь ещё теплится в нём, трепещет слабо и зыбко, точно свеча на ветру — но угасает, медленно неумолимо угасает, как искра, брошенная на осколок льда; искра будет тлеть и угасать в своей мучительной агонии еще долго и трудно, хотя самой искре хотелось бы, чтобы её уже наконец побыстрее затоптали…

Ибо надежда на спасение слишком мала, чтобы можно было принимать её всерьёз.

Несчастный пленник подвала прекрасно это осознаёт.

Гейл проснулась в холодном поту. Приснится же такое… Что это было?! Что за странное, пугающее, неведомое место?

Еще несколько минут она пыталась унять дрожь и бешеный суматошный стук сердца, потом кое-как поднялась с постели, добрела до ванной и взглянула в зеркало на свое серое, измятое, испуганное лицо. Нет, она никогда не верила в мистику и вещие сновидения, но ночной кошмар был таким реальным и ярким, таким настоящим, что пришедшее из сна ощущение страдания, холода, отчаяния и смертной тоски никак не желало её отпускать… Она бросила взгляд на часы: четыре часа утра. Час Быка. Время предрассветных сумерек, смертей, инфарктов, самоубийц и тяжёлых мыслей… Собственно, нет ничего удивительного в том, что в этот таинственный предутренний час её одолевают кошмары…

Кое-как придя в себя и умыв холодной водой лицо, она вернулась в постель — и легла, плотно завернувшись в тонкое одеяло, словно пытаясь, как в детстве, спрятаться, отгородиться им от подстерегающей под кроватью зловредной буки. Съёжилась в комочек и закрыла глаза. Изо всех сил представила себе белую кудрявую овцу, прыгающую через увитую плющом изгородь… Впрочем, заснуть ей так больше и не удалось — да, собственно, не очень-то она на это и надеялась. Просто лежала, перемогая остаток ночи, точно мучительную зубную боль, дожидаясь рассвета отчаянно, нетерпеливо и жадно, как дожидаются спасительного глотка анальгетика…

Утром неожиданно позвонил Гризликов.

— Мисс Андерс? У меня есть для вас новости. Сегодня ночью «Утренняя звезда» была возвращена в Шкатулку. И…

— Что?

— Дилон Хаксли арестован.

Гейл в изумлении опустилась на стул.

— Ди… Дилон?! Он…

— Да. Это он взял камень. Чтобы продать его ВАОН.

Несколько секунд Гейл молчала. Собиралась с мыслями.

— Как… откуда это стало известно?

— Ну, это достаточно долгая история… Видите ли, я уже давно подозревал, что «Утренняя звезда» представляет для ВАОН определённый интерес — и в ШУШУ было решено изучить её и подменить настоящий камень, находящийся в Шкатулке, искусным дубликатом. Только мы не успели этого сделать… И подлинник был похищен.

— Об этом писали в газетах.

— Да. На месте преступления застали Антиплаща и даже изъяли у него голубой алмаз, который на деле тоже оказался подделкой… изготовленной чуть раньше в ВАОН. Всё это довольно запутанно… Вы следите за ходом моей мысли?

— Ну… стараюсь.

— Так вот. Пару дней назад по совету… одного человека в Шкатулку Ли Хао, находящуюся в «Китайском Музее», была помещена эта самая ваоновская подделка, изъятая у Антиплаща. Одновременно с этим в комнате было возоблено видеонаблюдение — дежурные, находящиеся в соседнем помещении, могли видеть всё, что происходит в «Музее». Об этом скрытом посту не знал никто, кроме Хаксли-старшего, мы с ним особо это обговорили. Ну что ж… сегодня ночью рыбка попалась в садок.

— Дилон?

— Да. Он вошёл в «Музей», открыл Шкатулку копией Перстня, взял подделку и положил в Шкатулку настоящий камень.

— Почему? Почему он это сделал?

— Потому что, видимо, кое-кто убедил его в том, что всё имеет место быть с точностью до наоборот.

— То есть… он взял из Шкатулки копию, полагая, что это — подлинная «Утренняя звезда»? И положил туда настоящий камень, считая его подделкой?

— Именно так. Только это еще не все. Закрыв Шкатулку, Дилон вышел из дома и направился в прачечную возле «Театрал-отеля»… мы за ним следили, да и адрес, в общем-то, был нам известен… короче, мы накрыли там всю эту шайку. За исключением, увы, Дровосека, который юркнул в потайной ход — и, пока мы ломали дверь, успел благополучно удрать. Но когда-нибудь он свое все-таки получит, не сомневайтесь. В общем… примите мои поздравления, Гейл. Ваш бывший жених, что называется, «раскололся» и рассказал всю подоплёку произошедших событий. Все обвинения, безусловно, с вас будут сняты. Вас, вероятно, все-таки вызовут в суд — но уже в качестве свидетельницы. Вот такие дела…

— А… Дилон? Его что, посадят?

— Ну, только если вы подадите на него иск за клевету… Видите ли, получается, он украл камень у самого себя… или, вернее — у своего отца, но Хаксли-старший, конечно, вряд ли станет возбуждать дело. Формально Дилону можно предъявить разве что связь с Железным Дровосеком… Но, в общем-то, меня отнюдь не Дилон сейчас беспокоит. Скажите, Гейл, когда вы видели Антиплаща в последний раз?

Гейл замерла. «Я видела — вернее, виделась с ним в городском парке в день его побега…» Но — стоит ли Гризликову об этом знать?

— Т… там. На озере. Кажется…

— Что значит «кажется»? За последние два дня он как-нибудь давал о себе знать?

— Нет. А… что с ним?

— Понятия не имею. Я думал, может быть, вам что-нибудь известно… Дилон утверждает, что Антиплащ подловил его за воротами особняка, где они «по душам» и поговорили… но после этого наш хлюст исчез — и словно сквозь землю провалился. Ладно. В сущности, это не столь уж важно, бог с ним, найдется когда-нибудь… а если не найдётся, то и слава бо… гхм, не будем об этом. До свидания, Гейл. Будут какие-нибудь новости — сообщу.

— Д-до… до свидания. Спасибо.

Гризликов повесил трубку.

Гейл еще несколько секунд сидела, прижимая к плечу разразившуюся гудками телефонную трубку, потом медленно опустила её на рычаг. Всё услышанное никак не желало укладываться у неё в голове… Дилон арестован. Дилон! За кражу «Утренней звезды» и связь с ВАОН! О, боже… Неужели он решился на это мерзкое преступление только из-за «финансовых проблем» и нехватки денег, а, проще говоря — из-за собственной лени и неумения (да и нехотения) хоть как-то их заработать? А она, Гейл, собиралась за него замуж… ведь еще полгода назад он представлялся ей просто непререкаемым образцом мужественности, красоты, отваги и благородства, а в итоге оказалось, что она была слепа, как землеройка… «А вы его знаете, Гейл? Этого вашего крокодила? Или просто думаете, что знаете? Ведь он разинет зубастую пасть и проглотит вас со всеми вашими потрошками — и, к сожалению, даже не подавится…» Нет, ничего, ничегошеньки она о нем не знала, просто повелась на красивые глаза, черные кудри и мужественный подбородок, как последняя дура, уж кто-кто, но Антиплащ, с его проницательностью и завидным умением видеть людей насквозь, понял это давно. И даже пару раз пытался ей объяснить…

Но куда же, в самом-то деле, он так безвестно пропал? Если она, Гейл, будет полностью оправдана, значит, и Антиплащ — тоже? Хотя вряд ли, в особняк Хаксли он все-таки проник противозаконным образом… Может быть, он именно поэтому никак не дает о себе знать? Прячется? Скрывается от полиции? Ну уж ей-то, Гейл, он мог бы довериться… Впрочем, он прекрасно знает, что Гейл находится у Гризликова на примете, и, видимо, поэтому не рискует никак напоминать о себе. Да, наверное, дело только в этом…

И всё же какое-то смутное, неуютное, тревожащее чувство говорило ей, что — нет, не только в этом. Она не могла понять причин своего неясного беспокойства… Это было вполне в духе Антиплаща: исчезнуть на неделю или даже на месяц, ничего не объясняя и не перед кем не отчитываясь, а потом — так же внезапно и безо всяких объяснений — вновь как ни в чем не бывало возникнуть из воздуха. Да что, собственно, с ним — уж с ним-то! — вообще может произойти? Антиплащ был не из тех, с кем что-то могло происходить, он всегда сам создавал движуху и заставлял происходить что-то вокруг себя. С ним совершенно ничего не может случиться… Но…

К чему был этот зловещий сон?

На сердце у Гейл лежал камень. Это всё из-за огласки и неприятностей на работе, убеждала она себя — её уже попросили написать заявление на двухнедельный отпуск за свой счёт, а вскоре, она понимала, попросят написать и заявление об уходе. Впрочем, отныне обвинения будут сняты, а падкие на громкие дела журналисты, пару дней назад с упоением клеймившие мисс Андерс вечным проклятием и позором, теперь с не меньшим рвением поспешат подхватить новую сенсацию и начнут представлять Гейл невинной жертвой обстоятельств и злобной ревности отвергнутого жениха. Впрочем, Хаксли-старший, конечно, постарается замять дело, и… а, плевать! Гейл вся эта нездоровая суета вокруг её имени ни капли не интересовала. На грядущие две недели она была предоставлена самой себе и… и не находила себе места.

Суббота, воскресенье и понедельник прошли словно в тумане. Гейл то бродила по парку в надежде (увы, тщетной!), что её вновь схватит за руку забавная старушка в старомодном чепце, то сидела возле телефона, вздрагивая от каждого звука, доносившегося с улицы, и начиная тихо ненавидеть этот пластмассовый, ко всему равнодушный, вечно-угрюмо-и-безучастно-молчащий аппарат. Звонила мама, что-то испуганно и участливо кудахтала в трубку, порывалась приехать — Гейл с неимоверным трудом удалось её отговорить; звонили, фальшиво сочувствуя, любопытствующие подруги по университетскому общежитию, которых Гейл с неимоверным трудом удалось не послать; звонили какие-то напористые и бойкие рекламные агенты… но того звонка, одного-единственного звонка, которого она так ждала, ради которого днями и ночами сидела у телефона, по-прежнему не было…

Во вторник около полудня, возвращаясь с очередного безнадёжного променада по парку, она обнаружила в почтовом ящике среди счетов за электричество и докучливых рекламных листовок плотный желтоватый конверт.

Адрес был написан угловатым, размашистым, почти неразборчивым почерком. Внизу стояла приписка «Гейл Андерс в собственные руки». Обратного адреса не имелось — только голубовато темнел штемпель почтового отделения одного из ближайших северных пригородов: округ Орменвилль, Уиллоу-плейс.

Гейл торопливо взбежала по ступеням в квартиру и — руки у нее почему-то дрожали — поспешно разорвала странный желтоватый конверт.

На стол выпала записка, наспех нацарапанная на половине измятого тетрадного листка:

«Гейл!

Там, в парке, я не успел сказать тебе всего, что хотел, поэтому пишу сейчас это коротенькое письмо — и брошу его в ближайший почтовый ящик. Я выследил твоего крокодила. Он направляется на Долгое озеро, в известный тебе загородный дом — и я еду за ним. Ему необходимо найти достаточно надежное и уединенное место для того, чтобы встретиться с Дровосеком, а дом на озере подходит для этого как нельзя более. К тому же это почти в двух шагах от базы ВАОН в заброшенном санатории… Так что я ничему не удивлен. Мне нужно его опередить и встретить возле дома во всеоружии.

Это Дилон украл камень из Шкатулки. Я попытаюсь убедить его в том, что он взял подделку. Это — единственный способ заставить его вернуть камень на место и тем самым выдать себя с головой. ШУШУ по-прежнему ведет за «Музеем» скрытое видеонаблюдение.

Если в дом во время нашего разговора нагрянут люди Дровосека, мне крышка.

Если все пройдет так, как я задумал, я найду способ дать тебе о себе знать. Если же нет, и ты получишь это письмо — позвони по номеру, указанному ниже. Это номер секретной линии «С», по которой я напрямую держал связь с Гризликовым. По крайней мере, вы будете знать, где меня искать. Пожелай мне удачи! Я все-таки надеюсь, что мне повезёт выбраться из этой переделки живым.

Бесконечно твой А.»

Внизу действительно были написаны несколько цифр — телефонный номер, расплывающийся сейчас у Гейл перед глазами… Она взглянула на дату, стоявшую рядом с подписью: 29 мая. Прошлая пятница. А сегодня… 2 июня. Четыре дня! Господи, прошло уже почти четыре дня! А ведь Дилон, мерзавец, на допросах ни словом не обмолвился о том, что они с Антиплащом встречались на Долгом озере! Не хотел, чтобы хоть кто-то заинтересовался этим злосчастным загородным домом… Дрожащей рукой Гейл торопливо рванула телефонную трубку.

На звонок ответили почти тотчас же — будто ждали, что она позвонит. Впрочем, голос дежурного из Управления звучал сухо и скучающе:

— Да?

— Можно мне… п-поговорить с мистером Гризликовым? — заикаясь от волнения, пробормотала Гейл. — Это… очень важно.

— С Гризликовым? — на том конце провода как будто воцарилось удивление; Гейл представилось, что дежурный борется с неодолимым желанием поинтересоваться: «А кто его спрашивает?» Но он все-таки удержался. — Хорошо. Минуточку.

В трубку Гейл было слышно, как он говорит с кем-то, по-видимому, по внутренней связи:

— Вам звонок. По линии «С»… Да. Нет. Какая-то барышня. Сию минуту.

Микрофон едва слышно щелкнул.

— Соединяю, — сказал дежурный, и тут же в трубке раздался сердитый рык Гризликова:

— Слушаю!.. Ах, Гейл, это вы? Что случилось? Откуда, черт побери, вы знаете этот номер???

— Я… я получила письмо, — пролепетала Гейл. — Только что.

— Какое письмо?

Гейл рассказала — какое… К счастью, Гризликов раздумывал недолго.

— Загородный дом Хаксли? Где это?

— Это… на Долгом озере. Первый поворот направо от местечка Мэнор-хилл. Двадцать миль от Сен-Канара.

— Черт, это частная территория… Ладно, я сейчас свяжусь с Робертом. Обойдемся, я полагаю, без ордера.

— Я… я поеду с вами!

— Нет! Ни в коем случае! Неизвестно, что́ мы там найдем… Как только появятся какие-то сведения — я вам сообщу, Гейл.

— Но…

Не дослушав, Гризликов бросил трубку. Гейл, дрожа всем телом, готова была завыть от ужаса, тоски и бессилия. Неизвестно, что́ мы там найдем…

Эти несколько часов были самыми долгими в ее жизни.

Кажется, она так и просидела все это время, — тупо глядя на телефон, комкая в руке и без того истерзанный носовой платок. А может, она бродила, как сомнамбула, по квартире, или бессмысленно перебирала безделушки на комоде, или грызла ногти, или в отчаянии билась головой о стену… впоследствии она ничего не могла вспомнить. Надежда в ней то угасала, то вновь вспыхивала — безумно, горячо и бессильно, точно затухающие угли под слоем пепла, готовые теплиться хоть под снегом, хоть под ледяным проливным дождём, вопреки всем известным законам физики и здравого смысла… Внезапный телефонный звонок грянул в тишине охватившего её бездумного оцепенения, как оглушительный гром.

Сердце Гейл готово было выскочить из груди.

Её так трясло, что ей пришлось поднимать трубку обеими руками…

— Гейл? — Голос Гризликова был далёк и едва слышен сквозь потрескивания эфира. — Вы меня слышите? Мы его нашли.

— Что?.. — выдохнула Гейл. — Нашли?.. Что с ним?!..

Гризликов секунду-другую медлил с ответом. Не расслышал вопроса? Подбирал слова? Пытался, черт возьми, щадить её нежные чувства?!

— Это не телефонный разговор, Гейл, — произнес он наконец. — Я думаю, вам стоит сюда приехать.

— Куда приехать? Куда? В загородный дом?

— Нет… Нет. Я вам скажу адрес. Уэллморт-стрит, 21. Записали?

— Д-да…

— Хорошо. Я буду ждать вас через час на ближайшей автобусной остановке. До встречи! — Он повесил трубку — так поспешно, словно боялся, что она сейчас начнет выпытывать подробности.

Да что же там такое стряслось? Гризликов так ничего толком и не объяснил, и Гейл по-прежнему не знала, что и подумать… Уэллморт-стрит, 21? Что там находится? Это было что-то знакомое, какой-то до боли известный ей адрес… известный достаточно давно — ещё со студенческих времён… вызывающий в душе какое-то странное, брезгливо-неуютное чувство…

Ладно. Сейчас не время предаваться ностальгии по ушедшим в прошлое беззаботным денькам студенчества и выцеживать из памяти сведения и слова, случайно услышанные краем уха когда-то и где-то. Так или иначе, вскоре она все узнает.

Она торопливо выскочила в прихожую, надела туфли, схватила сумочку и вдруг… вспомнила.

Вспомнила, что́ именно находится по адресу «Уэллморт-стрит, 21».

Городской морг.

Уэллморт-стрит, 21. Морг судебно-медицинской экспертизы. Приземистое кирпичное здание, куда привозят неопознанные трупы, подобранные на улицах. Проводят вскрытия. Иногда — в учебных целях — демонстрируют особо «любопытные случаи» студентам медицинских колледжей. Гейл уже приходилось здесь бывать в годы своего обучения в университете, и она до сих пор помнит царящий здесь запах смерти и формалина… широкие, оборудованные стоком для жидкостей секционные столы для вскрытия, беспощадный мертвенный свет бестеневых ламп, похожие на пыточный инструментарий наборы патанатомических ножей и зазубренных пил… холодильные пеналы, хранящие в темных недрах упакованные в черный пластик тела тех, кто уже перешагнул безвозвратную грань… всю гнетущую атмосферу мрачности и безысходности, исходящую от этих холодных, облицованных белым кафелем унылых стен. Хотя тогда у Гейл не было особенных причин принимать все эти безрадостные подробности очень уж близко к сердцу.

А теперь — есть.

…Она не помнила, как добралась до цели.

Гризликов, к счастью, действительно ждал ее на остановке: стоял неподалёку, нахохлившись, опустив руки в карманы и задумчиво поддевая носком ботинка лежавший на асфальте крохотный камешек. Ноги у Гейл подгибались от волнения; выйдя из автобуса, она, наверно, упала бы, если бы Гризликов не успел вовремя подхватить её под руку.

— Что с вами, Гейл? — Он с тревогой заглянул в её бледное почти до прозрачности, измученное лицо. — Вам нехорошо?

— Нет, нет, все… все в порядке, — пробормотала Гейл, изо всех сил пытаясь взять себя в руки и даже слабо улыбнуться — сквозь слезы, неумолимо застилающие глаза. — Вы… вызвали меня на опознание, да?

— На какое опознание? — Гризликов как будто удивился. — Ах, черт возьми! — Он бросил взгляд через плечо, на видневшееся за деревьями серое приземистое здание без окон, вызывающе-мрачное, точно угрюмый средневековый мавзолей. — Простите меня, Гейл, — сказал он виновато, — я, честно говоря, просто не подумал… Нет, нет, он не в морге. Пока, по крайней мере.

— Не в морге?..

— По этому адресу расположен не только морг… Тут же несколько строений! Я решил, что встречу вас на остановке и не стал называть номер корпуса, а вы подумали, что… Тьфу ты, черт! Уэллморт-стрит, 21 — это муниципальный госпиталь «Санта-Роуз», состоящий из нескольких больничных корпусов.

Муниципальный госпиталь? Ну, конечно!.. От неимоверного облегчения у Гейл закружилась голова. Какая же она неописуемая дура… Как же она сразу-то не догадалась, что морги обычно бывают при больницах и госпиталях… Но, услышав слова Гризликова: «Мы его нашли» и «вам стоит сюда приехать», — она уже не могла думать ни о чем другом.

— Так он н-не… не мертв?

— Ну… пока нет.

— Что значит «пока»?

— Он сейчас в палате интенсивной терапии. У него кома, э-э… второй степени, насколько я понял из объяснений врача. Впрочем, давайте поднимемся в вестибюль — и там обо всем спокойно поговорим. Нам сюда, направо.

В широком холле больницы было людно и суетно, но за углом, в конце длинного коридора, перед глухой дверью с надписью «Отделение реанимации» висела гулкая, недобрая тишина — вязкая и неподвижная, будто вода в стоячем пруду. На диванчике в углу полутемного вестибюля сидел, небрежно перелистывая журнал и закинув ногу на ногу, светловолосый человек в черной кожаной куртке — и, увидев его, Гейл едва не вздрогнула. На какую-то секунду ей показалось, что…

Но тут же она вспомнила: это — тот, другой, двойник… Дрейк Маллард собственной персоной, известный под агентурной кличкой Черный Плащ. Он был действительно очень похож на Дирка — издали; вблизи все-таки было видно, что они — люди достаточно разные: подбородок у Дрейка был мягче, губы не так твердо сжаты, на лбу отсутствовала угрюмая складка, и другим было выражение серьёзных серо-голубых глаз. Да и волосы у него были короче и даже кое-как зачесаны на косой пробор — а не свисали на лоб в живописном беспорядке, вечно растрепанными соломенно-желтыми прядями.

— А, мисс Андерс, — сказал он равнодушно, мельком взглянув на Гейл. — Вы всё-таки решились приехать? Зря. Ничего нового в ближайшее время все равно не предвидится.

— Черный Плащ? Это… вы его нашли? — нерешительно спросила Гейл.

— Да. — Дрейк небрежно бросил журнал на стол. — Там, в том доме, который вы нам указали.

— Что… что с ним случилось?

Гризликов и Дрейк быстро и предостерегающе, как-то искоса переглянулись.

— А вы уверены, что хотите это знать, Гейл? — помолчав, мягко спросил Гризликов, присаживаясь на край дивана.

— Да, — твердо сказала Гейл. Хотя в горле её стоял ком. — Я хочу это знать. Что с ним случилось?

— Ну, хорошо. Я вам расскажу. — Гризликов еще немного помолчал — с видом врача, решающего, как наилучшим образом сделать пациенту болезненный, но, в общем-то, необходимый укол. — Видите ли, поначалу, приехав в дом, мы не заметили там ничего необычного. Обыскали всё здание сверху донизу — ничего, пусто. Потом кто-то догадался взломать дверь в подвал… ну, такое помещение в цокольном этаже, где стоят насосы и водонагреватели…

— Бойлерная?

— Да, да. Там ещё такая крепкая металлическая труба проходит вдоль стены, примерно на уровне глаз, вы, может быть, знаете… Так вот… Он был пристегнут к этой трубе наручниками.

— Ч-что?

— Они… те, кто решил с ним расправиться… в общем, они перекинули наручники через эту железную трубу и защелкнули «браслеты» у него на запястьях. И оставили так висеть, избитого до полусмерти. Он не мог ни освободиться, ни сесть, ни лечь… Либо стоять, либо висеть всем телом на этих злосчастных наручниках. И ему пришлось провести в этом положении, по-видимому, достаточно долго.

— Четыре дня, — закрывая глаза, в ужасе прошептала Гейл.

— Края наручников, знаете ли, достаточно острые, и поэтому врезались в его запястья буквально до костей. Когда мы его сняли, его руки были — сплошное месиво из ошметков кожи и окровавленной плоти. Каким-то чудом ему удалось избежать гангрены в кистях, которая могла развиться из-за нарушения кровообращения... Но, видимо, дня два-три он ещё трепыхался и потерял сознание отнюдь не сразу, скорее всего, на четвертые сутки... а впоследствии и вовсе впал в кому от слабости, обезвоживания и общего истощения. Ах, черт побери, Гейл, только без истерик, хорошо? Дышите глубже!

— Да… да… — Гейл судорожно перевела дух. — Все в порядке! Это… сделали люди Дровосека?

— Видимо, так. «Железный Дровосек расправляется с неугодными ему людьми с неимоверной жестокостью»… Да, это была весьма изощренная казнь — они знали, что умирать он будет несколько дней.

Гейл закрыла лицо руками. Гнида, думала она. Какая же ты мразь, сволочь, подлая и кровожадная гадина, Дилон Хаксли! Ведь всё это время ты прекрасно знал, где находится Дирк и что с ним происходит… может быть, даже сам принимал участие в этой отвратительной расправе… и — молчал. Молчал все эти долгие четыре дня, желая своему ненавистному сопернику медленной и мучительной смерти! А теперь, конечно, уйдешь в отказ и глухую несознанку и будешь утверждать, что понятия обо всем этом не имел и хата твоя за самой дальней околицей…

— Шайку эту мы накрыли, но Дровосек улизнул, — задумчиво, покачивая ногой и разглядывая свой грязноватый, явно далеко не первой свежести ботинок, заметил Дрейк. — Хуже всего то, что нам почти ничего не известно о его настоящей личности, в деле о нем нет практически никаких деталей, кроме довольно-таки скудного описания. Ну да ладно, сколько веревочке ни виться… Он свое еще получит, на его совести не только смерть пары-тройки бандитов вроде Антиплаща, но и многих других людей, куда более порядочных и, э-э, ценных для общества…

— Он еще не умер, — сквозь зубы сказала Гейл.

— Кто?

— Антиплащ. — Её слегка покоробила та бесцеремонность, с какой Дрейк Маллард парой небрежных слов поспешил записать своего двойника в покойники.

Черный Плащ взглянул на неё исподлобья, с брезгливым недоумением, словно на ненормальную — но, видимо, решил, что лучше не спорить.

— Ну… пусть так. Кстати, вот идет доктор Мюррей — он вам лучше нашего объяснит все нюансы его состояния и возможные прогнозы. А я, пожалуй, пойду, Гриз — у меня сегодня есть еще кое-какие дела. Всего хорошего, мисс Андерс.

Он совершенно антиплащовским жестом тронул пальцами край шляпы — и исчез в полутемном коридоре; но к Гризликову и Гейл уже подходил доктор Мюррей: лысоватый и грузноватый человечек в медицинском халате и очёчках в тонкой оправе, с лицом добродушным, белым и круглым, точно полная луна. В руках он держал пластиковую канцелярскую папку.

— А, Гризликов, вы еще здесь? Хорошо. Надо уладить кое-какие формальности. — Присев рядом на диван, он раскрыл папку и принялся перебирать в ней врачебные бланки и документы. — А вы кто, мисс? Родственница? — мимоходом полюбопытствовал он у Гейл.

— Н-нет, — пробормотала Гейл. — Просто… знакомая.

— Ах, вот что… Видите ли, я бы хотел выяснить вопрос с его медицинской страховкой. А то, знаете ли, наша бухгалтерия…

— Пусть вашу бухгалтерию, — сухо сказала Гейл, — этот вопрос совершенно не беспокоит. Все счета за лечение можете выписывать на моё имя.

— М-м… хорошо. Но имейте в виду, что лечение может быть весьма и весьма сложным и длительным. Сейчас его состояние стабилизировалось, но по-прежнему остается достаточно тяжелым. Мы, конечно, устраним основные причины, вызвавшие кому — истощение и обезвоживание, — но совсем не факт, что после этого он придет в себя. Но даже если — подчеркиваю, если! — он выйдет из комы, процесс полной реабилитации может занять от нескольких месяцев до нескольких лет. Последствия комы, к сожалению, всегда абсолютно непредсказуемы… к тому же пока не известно, насколько серьезно окажутся поражены ткани мозга.

— Я понимаю, — терпеливо сказала Гейл. «Несколько лет? — испуганно спросил в её голове внезапно воскресший Трезвомыслящий Голос. — Интересно, откуда ты возьмешь столько денег?» «Заткнись! — яростно оборвала его Гейл. — Если бы не… не он, я бы вскоре и вовсе очутилась на нарах. Все, что он сделал, он сделал только ради меня… И оказался на грани жизни и смерти — тоже только из-за того, что хотел спасти меня от тюрьмы!» — Подавшись вперед, она добавила горячо и торопливо, чуть ли не просительным тоном: — Скажите, доктор… можно его сейчас увидеть?

Доктор Мюррей внимательно посмотрел на нее поверх очков. В глазах его мелькнуло — и тут же пропало — что-то вроде удивления.

— Увидеть? Сейчас? Э-э… вы уверены, что это необходимо?

— Да, — прошептала Гейл, — уверена. Мне… мне действительно необходимо его увидеть. Хотя бы мельком. Хотя бы… через стекло на двери. Пожалуйста, доктор Мюррей… если вы понимаете…

Она запнулась, не договорив, сознавая, что упрашивать бесполезно, что против больничных законов не попрешь… что вряд ли хоть кто-то способен понять, насколько она жаждет убедиться в том, что он действительно жив… и взглянуть на него… и прикоснуться к его руке… и, в конце-то концов, прошептать ему простое человеческое «спасибо». А может быть, он всё же услышит?

— Ну, хорошо. — Доктор Мюррей секунду помолчал. — Я бы, конечно, предпочел обождать со свиданиями пару дней, но, если вы обещаете мне не делать никаких глупостей… Две минуты, не больше! Договорились?

— Да. Конечно. Спасибо!

— Хорошо. — Доктор Мюррей кивнул Гризликову и, решительно захлопнув папку, поднялся. — Пойдемте со мной, мисс. Только, ради бога, накиньте халат.

* * *

Бесконечный больничный коридор был пуст и тих. За окном догорал поздний июньский закат, и лучи солнца, заходящего за крыши соседних небоскребов, лежали на линолеуме длинными косыми квадратами. И Гейл невольно вспоминался другой закат — там, на Долгом озере: теплый майский вечер, солнечная дорожка на воде, песчаный берег и рыбки, доверчиво тыкающиеся носами в её босые ступни… «Они так похожи на вас, Гейл…» Господи, это было всего лишь неделю назад! А сейчас… «Не умирай! — отчаянно, как молитву, твердила она себе. — Пожалуйста, не умирай! Я буду говорить с тобой… сидеть рядом с тобой днями и ночами и держать тебя за руку… только не умирай. Что я буду без тебя делать? Как я буду жить — без тебя? Нет, нет, это невозможно, немыслимо… Я не смогу… я не позволю тебе уйти!..» Её внезапно охватил леденящий страх. «Последствия комы, к сожалению, всегда абсолютно непредсказуемы. К тому же пока неизвестно, насколько серьезно окажутся поражены ткани мозга…» А что, если он так никогда и не очнется? А если придет в себя, то сумеет ли полностью восстановиться — или останется беспомощным калекой, на весь остаток дней безнадежно прикованным к инвалидному креслу? Утратит простейшие двигательные и социальные навыки, разучится ходить, есть, говорить, забудет своё прошлое и всю свою прежнюю жизнь… Может быть, с горькой усмешкой сказала себе Гейл, это было бы не так уж плохо, но ведь тогда он позабудет и её, Гейл, тихую и неприметную серую мышку — она просто сотрется из его памяти, как неудачный карандашный рисунок на тетрадном листе… Но даже не это — самое страшное; а что, если он вообще станет «овощем», инертным и никчемушным дебилом, бездумно пускающим пузыри, ни на что не реагирующим и вовсе никак не осознающим происходящее? Нет, решительно, стиснув зубы, сказала она себе, нельзя об этом думать… нельзя, нельзя… мы еще поборемся… я тебе помогу… я тебя не отпущу… один раз я вытащила тебя из загребущих лап старухи Костлявой, и теперь, клянусь, вытащу снова… я заставлю тебя вернуться!

Доктор Мюррей наконец остановился. Кивком указал спутнице на дверь ближайшей палаты — со вставленным в верхнюю половину толстым, абсолютно не прозрачным прямоугольным стеклом. И Гейл будто обдали изнутри кипятком; в неосознанном волнении она судорожно стиснула в кулаки бледные и дрожащие, внезапно похолодевшие пальцы. Окружающий мир перед ней исчез — осталась только эта простая, сверкающая белизной дверь с табличкой «7» над мутноватым стеклом, притягивающая её к себе неодолимо и властно, точно мощный магнит…

На негнущихся ногах Гейл сделала несколько шагов вперед и повернула дверную ручку.

...Он начал выходить из комы буквально на следующее утро. Еще пару дней он то просыпался, то вновь погружался в беспокойный сон, но, как только капельницы и аппараты привели в норму его физическое состояние, стало ясно, что опасность миновала. Ткани мозга, по-видимому, тоже особо не пострадали, он не разучился ни глотать, ни ходить, ни говорить, хотя его речь в первое время и была слегка невнятной — но нарушенные функции быстро восстановились и, в общем-то, можно было считать, что все пришло пусть не в полный, но, по крайней мере, в относительный порядок.

Кроме одного.

У него случилась амнезия.

Все, что произошло с ним до Рождества прошлого года, он помнил прекрасно, но события последних месяцев представлялись ему смутно, куце и урывками. Хуже того — он не знал, кто такая Гейл.

И не мог вспомнить.

Он, казалось, был удивлен её присутствию. Когда Гейл сообщили о его «пробуждении», и она, вне себя от счастья, примчалась в больницу — её встретил его напряженный, недоумевающий взгляд. Он, по-видимому, искренне пытался вспомнить, кто она такая и почему проявляет к нему такой интерес — но безуспешно… Гейл пришла в отчаяние и ужас. Сначала — в ужас, потом — в отчаяние.

Впрочем, он был ещё очень слаб, и Гейл не считала нужным ему надоедать; завтра, убеждала она себя, завтра он всё обязательно вспомнит — и закат, и рыбок на мелководье, и кусачего паучка, и ту жаркую (во всех смыслах) ночь в крохотной спаленке загородного дома… Но чуда не случилось.

Он не вспомнил — ни завтра, ни потом, ни через неделю. Гейл стала для него чужой.

— Такое бывает, — спокойно объяснил ей доктор Мюррей. — Больные, перенёсшие кому, часто страдают амнезией и провалами в памяти. Но со временем память восстановится, и всё станет как прежде… Во всяком случае, терять на это надежды не следует.

Всё это Гейл прекрасно знала и без него. Память-то, быть может, и восстановится, сказала она себе…

Вот только восстановятся ли чувства?

* * *

Через неделю его выписали из госпиталя.

Он был ещё слаб и достаточно беспомощен, у него ещё не до конца зажили жуткие раны на руках, его мучили боли и ночные кошмары, его плохо слушалась правая нога, ему требовались перевязки, лекарства, массажи, рефлексотерапия и ещё куча всяких восстанавливающих процедур, и оставить его в таком положении одного было бы просто немыслимо. Гейл привела его в свою маленькую скромную квартирку.

Где-то в глубине души она надеялась, что, увидев уже знакомую ему обстановку, он хоть как-то и что-то вспомнит… Но надежды её оказались тщетны. Самое интересное, что он действительно знал (помнил?), что где расположено, и что где лежит, и даже какой вид открывается из окон, но… Но к Гейл он по-прежнему обращался «мисс Андерс».

Да, они теперь придерживались строгого и официального тона. Подчёркнуто строгого и официального. Как пациент и его нанятая дальними родственниками сиделка.

Она ожидала, что он будет беспокойным и строптивым пациентом, но, видимо, он действительно очень жаждал поскорее прийти в «норму» и покорно принимал лекарства, исполнял назначения, делал растяжки и упражнения лечебной гимнастики, а однажды, вернувшись домой чуть раньше обычного, Гейл обнаружила, что он сидит перед зеркалом и, словно ребенок с логопедическими проблемами, старательно истязает себя артикуляционной гимнастикой.

Он ужасно смутился, когда она застала его за этим занятием, точно занимался чем-то гнусным и непотребным… как будто это было чем-то невероятно постыдным — пытаться избавиться от дизартрии и заикания, оставленных ему в наследство проклятой комой. Но, видимо, он совершенно не желал представать перед ней существом жалким, неполноценным, нуждающимся в опеке и корчащим перед зеркалом идиотские гримасы… и, наверное, именно поэтому через пару дней бесследно исчез. Оставив на столе записку, написанную трясущейся, нетвёрдо держащей карандаш рукой:

«Мисс Андерс!

Мне трудно писать, поэтому я буду краток. Я ухожу. Вы были слишком добры ко мне, чтобы я мог и дальше злоупотреблять вашим гостеприимством. Не ищите меня.»

«Справлюсь и без вас» — Этого он все-таки не написал, хотя текст записки явно подразумевал подобную мысль. Ясно было одно — заботы Гейл и её почти постоянное присутствие ему изрядно надоели.

Еще через два дня кто-то бросил в её почтовый ящик безликий конверт, в котором обнаружился выставленный госпиталем счет за медицинские услуги — полностью оплаченный, с прикрепленным чеком. Гейл поняла, что кое-кто очень не желает оставаться перед ней в долгу.

А ещё она поняла, что всё действительно кончено.

И на следующее утро её подушка оказалась мокрой от слёз.

Надо было всё забыть и как-то жить дальше… Но как? Как? Этого Гейл не знала. В Сен-Канаре её больше ничто не держало. Её всегда слегка пугал этот большой, шумный, надменный город с его широкими площадями и скверами, с величественным мостом и помпезной набережной, со стройными зданиями и головокружительной высоты небоскребами делового центра, с бесконечной людской круговертью и сутолокой на улицах — а сейчас находиться здесь стало для неё и вовсе мучительно. Всё, всё здесь — и ухоженный парк с усыпанными гравием дорожками, и видневшаяся над дальней окраиной старая водонапорная башня, и даже противоположная часть улицы возле её дома, где так часто её дожидался сверкающий серебристый «харлей» — всё это было для неё теперь солью на рану: слишком живо и ярко напоминало ей о том человеке, которого ей следовало как можно быстрее вычеркнуть из своей унылой неудавшейся жизни. Вычеркнуть навсегда.

Она решила, что уедет, как только закончится срок её трудового договора — то есть в конце сентября. Вернется домой, в тихий сонный городок у северной границы штата, поживет пару недель у матери и постарается хоть как-то прийти в себя, а потом…

Об этом Гейл старалась не думать.

Потом будет видно…

Во всяком случае, в Сен-Канар она больше не вернется. Ей совершенно необходимо поскорее забыть. Излечиться от воспоминаний, словно от тяжелой болезни, окончательно вытравить, выжечь самую память о прошедших днях, как выжигают из раны опасную, смертоносную, разрушительную для организма инфекцию. Иначе весь остаток дней она так и будет коротать в одиночестве — просто потому, что всех знакомых мужчин начнет подсознательно сравнивать с… И, чёрт возьми, наверняка не в их пользу!

Или это пройдет? Время, говорят, лечит… Старый добрый доктор Время. На кой чёрт, собственно, сдался ей этот неприкаянный авантюрист с большой дороги, жизнь её отнюдь не закончена, у неё ещё есть прекрасный шанс начать все с чистого листа, и найти под солнцем свое скромное место, и вновь обрести смысл существования, и наконец-то встретить по-настоящему хорошего парня…

Вот-вот. Именно так.

«Значит, я для вас тоже… недостаточно хорош, да?»

Гейл поняла, что ей впору биться головой о стену. Нет, никогда она его не забудет… К сожалению.

…Железного Дровосека так и не поймали. Остальные члены его шайки отправились на нары за торговлю оружием, организацию ограбления особняка Хаксли и покушение на убийство с особой жестокостью. Поскольку до истории «Утренней звезды» дорвались репортёры, полностью замять дело не удалось, и Дилону всё-таки вменили соучастие в похищении (совершенном якобы под «давлением» Дровосека и угрозой расправы). Дилон подписал признательные показания, после чего был выпущен под весьма внушительный залог и сослан разъяренным папашей куда-то в дремучую техасскую глушь. Дальнейшей его судьбой Гейл не интересовалась.

Тот, чья судьба (увы!) по-прежнему была ей небезразлична, никак не давал о себе знать.

И в середине сентября она все-таки не выдержала — и в один из выходных отправилась на Долгое озеро. Чтобы попрощаться.

День оказался солнечный и еще не по-осеннему мягкий. С едва слышным плеском набегали волны на берег, трогал шелестящую листву лёгкий ветерок, робко подавали голос вездесущие лягушки, и крякала где-то в камышах не в меру бойкая и говорливая озерная утка.

Было тепло, и был закат. Как и тогда, в конце мая, почти четыре месяца назад… Четыре долгих, бесконечно отвратительных месяца, в течение которых в муках и в невыносимой агонии умирала надежда.

После недолгих блужданий по берегу озера Гейл набрела на то место, где её укусил водяной паук. Всё здесь оставалось таким же, как и в конце весны: крохотный песчаный пляжик, спускающийся к воде, кусты ивняка у подножия холма, до белизны выгоревший на солнце скелет поваленного дерева, возле которого темнело давнее пепелище — след чьего-то веселого летнего пикника… Некоторое время Гейл бездумно стояла на берегу, глядя на протянувшуюся к западному берегу дорожку солнечных бликов, потом, скинув туфли, осторожно ступила в еще хранящую тепло жаркого лета озерную воду. Бесстрашных серебристых рыбок сегодня не было — но можно было вообразить, что они вот-вот появятся… и начнут крутиться рядом… и щипать Гейл за щиколотки, требуя хлебных крошек… и негромкий хрипловатый голос за спиной небрежно произнесёт…

— Хотите искупаться, Гейл?

Она замерла. Ей это показалось? Она спит? Или… сходит с ума? Или…

Едва не вскрикнув, она стремительно обернулась. На какую-то секунду её одолело ощущение дежа вю.

Он сидел на поваленном бревне. Точно на том же месте, где и четыре месяца назад… В той же желтой замшевой куртке, бордовой водолазке и видавших виды поношенных джинсах. Пожевывая травинку, он исподлобья, чуть искоса посматривал на Гейл — и усмехался уголком губ.

Точно так же.

Гейл не поверила своим глазам.

Он был не просто Дирком — он был прежним Дирком: ладным, ироничным, слегка отвязным и бесконечно самонадеянным. Антиплащом. Непредсказуемым и ни от кого не зависящим, твердо стоящим обеими ногами на земле и всегда прекрасно знающим, чего хочет.

— Ты… — пролепетала Гейл. — Откуда…

Он не ответил.

В его серых глазах прыгали опасные чертенята.

И буквально через мгновение Гейл оказалась лежащей на берегу — и Дирк прижимал её к теплому песку своим гибким и сильным телом. Лицо его — такое знакомое, изученное до последней черточки, тысячу раз виденное во сне, с четко очерченным подбородком и проницательными, всё понимающими серыми глазами — вновь оказалось совсем близко, склонилось над её раскрасневшимся лицом. Кончиками пальцев Гейл нежно погладила его по лбу, провела по носу и губам, коснулась ямочки на щеке, с трудом веря, что он — не фантом, не бесплотный плод её горьких полубезумных фантазий, а теплый, живой и настоящий… Дирк порывисто схватил её ладонь и крепко поцеловал, алчно облобызал каждый тонкий смуглый пальчик, запустил руки в ее густые каштановые волосы и прижал Гейл к себе так яростно и исступленно, что даже сквозь плотную ткань куртки и водолазки она ощутила суматошное биение его сердца.

Он был совсем прежний. И губы у него были прежние — горячие и сухие, требовательные, непреодолимо властные. Грубовато терзая Гейл в объятиях, он приник к её устам жадно, лихорадочно и неистово, точно измученный, умирающий от жажды странник, нашедший наконец на краю света желанный источник — и Гейл показалось, будто он хочет выпить её до последней капли.

И — вот ужас! — она совсем не была этому против… Охваченная неизъяснимым трепетом, она прильнула к нему в безумном безотчетном порыве и крепко обвила руками его сильную шею, желая всецело принадлежать ему, и насытиться им, и раствориться в нем без остатка, и отбросить ко всем чертям последние остатки самообладания… Господи! Да она каждое мгновение сладко умирала от его нетерпеливых жарких прикосновений, а ведь между ними, собственно, ничего ещё и не начиналось!

Ну, почти ничего.

Наверно, не меньше четверти часа прошло, прежде чем они наконец нашли в себе силы друг от друга оторваться… Чайка, сидевшая на ближайшей песчаной отмели, взирала на них с брезгливым неодобрением старой девы, внезапно нашедшей среди страниц душещипательного чтива открытку крайне фривольного содержания, и Гейл это казалось смешным — впрочем, она была сейчас слишком счастлива, чтобы обращать внимание на всяких там глазастых крикливых чаек.

— Т-ты… Дирк! — задыхаясь, шептала она; губы её, истерзанные и безжалостно измятые под его яростным напором, сами собой расползались в улыбку, и она ничего не могла (да и не хотела) с этой глупой, распирающей её изнутри радостной воздушной волной поделать. — Боже мой, это ты! Действительно ты! Милый, родной мой, ты… откуда ты взялся? Откуда, а? Неужели ты… все вспомнил?!

— Вспомнил? — Точно опасаясь, что она растает в воздухе, если он не будет судорожно её обнимать и притискивать к себе изо всех сил, он, зарываясь лицом в её волосы, негромко и коротко, слегка натянуто усмехнулся в ответ. — Ну, можно с-с-сказать и так. — И, помолчав, добавил отрывисто и с неохотой, словно желая побыстрее перескочить через этот неприятный ухаб в разговоре: — Видишь ли, я никогда ничего и не забывал, Гейл.

— Не забывал? — Гейл поняла, что должна взглянуть на него в недоумении — но её голова так хорошо и уютно покоилась у него на груди, что ей даже не хотелось лишний раз шевелиться. — То есть… постой! Ты хочешь сказать… не было никакой амнезии?

— Нет. Не было. Ну, разве что в п… п-первые пару дней.

— Но… я не понимаю… — Она подняла на него глаза. — Почему тогда… почему ты ушел?

— Всё очень п… п-просто. — Пропуская сквозь пальцы волну её мягких, слегка вьющихся волос, он неловко накрутил на мизинец тяжелую каштановую прядь. — Дело в том, что… мне было очень неприятно видеть, как ты на меня смотришь.

— Правда? — Гейл удивилась. — А как я на тебя смотрела?

— С жалостью, Гейл. Ты смотрела на меня с жалостью. А я, знаешь ли, не люблю, когда на меня так смотрят. Меня, откровенно говоря, от этого п… п-просто коробит. Да, вот так. П-поэтому я решил, что мне лучше уйти и… и либо стать п-прежним, либо вообще исчезнуть из твоей жизни, потому что… все д… д-дальнейшие отношения попросту вели к тупику. Какая тебе была бы радость видеть рядом с собой хромого, трясущегося и заикающегося калеку… Я знаю, сама бы ты меня не бросила — потому что считала, что я что-то там особенное для тебя сделал, да и п… п-просто потому, что ты — такая вот глупая и наивная благородная идеалистка. Но я бы не мог находиться рядом с тобой, зная, что ты терпишь меня чисто из… п-признательности и чувства долга. Я не мог ждать, когда иссякнут твоя нежность и интерес ко мне, и останется только жалость и… и это твоё проклятое милосердие, будь оно т… т-трижды неладно! В общем, когда, как говорится, пройдет любовь и завянут помидоры…

— Милосердие? Нет! Зачем ты так, Дирк? Не было никакого милосердия! И жалости — не было. — Доверчиво прижимаясь щекой к его широкой крепкой груди, Гейл невесело рассмеялась. — И «помидоры», уж поверь, не завяли бы…

Он покачал головой.

— Завяли бы, Гейл. Рано или п… п-поздно твоя симпатия ко мне сменилась бы раздражением и досадой, а потом — отвращением и брезгливостью. Уж я-то знаю… Ведь отныне не Антиплащ был у тебя перед глазами, вовсе нет — а так… какое-то п-передвигающееся раком и не могущее связать двух слов унылое дерьмецо. Поэтому я решил, что не стоит, так сказать, культивировать п-помидорную плантацию. Лучше было сразу со всем п… п-покончить, чем спасать неумолимо з-загнивающий урожай и пытаться, хех, до лучших времен заморозить его в холодильной к… к-камере. Видишь ли, я не был уверен, что мне удастся полностью вернуться в норму… Черт возьми, я все лето не вылезал из кабинетов всяких логопедов, физиотерапевтов и спецов по лечебной гимнастике и все равно… видишь, я д… д-до сих пор заикаюсь!

— Совсем немного. — Гейл слегка покривила душой. Заикался он все-таки прилично. Впрочем, по сравнению с тем, что ему удалось за эти четыре месяца достичь, это была сущая ерунда.

Он рассеянно пересыпал в ладони горстку песка.

— Н-да, вот так. П-поэтому я уполз в свое логово и принялся зализывать раны… Т-ты только не думай, что все это время я о тебе не вспоминал. Я почти постоянно наблюдал за тобой и старался не выпускать тебя из виду… каждый день встречал и п… п-провожал тебя возле дома. Т-только… не показывался тебе на глаза.

Ну да, это он умеет.

— Понимаю. Тебе доставляло удовольствие видеть, как я по тебе тоскую?

— Не говори ерунды… Я, ну... вообще-то тоже по тебе т... т-тосковал… только был уверен, что т-тебе лучше быть без меня, чем со мной. Я решил, что, если у меня с полной реабилитацией ничего не выйдет, я не стану тебе д… д-докучать своим присутствием, и рано или поздно ты все забудешь. Начнешь жизнь если уж не с чистого листа, то, по крайней мере, с новой с-строки. Познакомишься с каким-нибудь милым очкастым ботаником и выйдешь за него замуж… если, конечно, я раньше не убью его из ревности, но это уже д… д-другой разговор… М-дэ. Но тут, б-буквально вчера, я узнал, что ты собираешься уехать из города… Насовсем. Я решил, что дело зашло чересчур далеко, и мне необходимо с т-тобой поговорить, пусть к этому разговору я был еще не слишком-то и готов. Но я не желал, чтобы ты вскорости упорхнула от меня бесследно и б-безвозвратно, будто испуганная птичка. Я тотчас бросился тебя искать… но сумел догнать тебя только в самый последний момент, когда ты уже п… п-прыгнула в пригородную электричку. Впрочем, я сразу смекнул, что ты решила отправиться сюда, на это знаменитое озеро, чтобы судорожно предаваться тут ностальгии, безудержно рыдать, п-посыпать голову пеплом и в отчаянии рвать на себе волосы. Только, знаешь ли, твои чудесные волосы для меня слишком ценны, чтобы я мог п… п-позволить тебе обойтись с ними настолько бесцеремонно, и поэтому решил, э-э… все твои поползновения в этом направлении всё-таки п-попытаться пресечь. — Он чуть помолчал; аккуратно приподнял пальцем её подбородок и заставил посмотреть себе в лицо. — Эге-гей! Что это с тобой, Гейл? Опять ресничка в глаз п-попала?

— Дурачок ты, Дирк, — пробормотала Гейл сквозь ком в горле. — Ну почему ты совсем, совсем обо мне не думал? Я-то была уверена, что больше ничего для тебя не значу… и никогда тебя не увижу…

Вместо ответа он неуклюже, с грубоватой лаской стер слезинку с её щеки. У него уже не было повязок, которые он вынужден был носить, пока заживали швы, и рука его оказалась у Гейл перед глазами — запястье, опоясанное бугристым серовато-розовым шрамом, крупным и уродливым, и оттого невольно притягивающим взор… Не удержавшись, она осторожно провела пальцем по этому жуткому шраму — и он неловко отдернул руку. Гейл стало не по себе.

— Прости! Тебе все еще больно, Дирк?

— Сейчас? Уже почти нет. — Угрюмо уставившись на свои истерзанные запястья, он слегка пошевелил кончиками пальцев. — Они еще п-плоховато меня слушаются, но врачи говорят, что восстановление чувствительности — в сущности, дело времени. Позже можно будет провести пластику, и эти шрамы… ну, не убрать п… п-полностью, но сделать менее заметными. Впрочем, не думаю, что это так уж необходимо… Шрамы украшают мужчину.

— Угу, — пробормотала Гейл. Интересно, а те шрамы, что после пережитого им кошмара остались у него на душе? Их тоже можно со временем… сделать менее заметными? И какая пластика здесь способна помочь?

— Знаешь, что было хуже всего, Гейл? Там, в том п… п-подвале… — Чуть помолчав, он мягко пожал её пальцы, лежавшие в его широкой теплой ладони. — Хуже ужаса, голода, отчаяния и этих п-проклятых судорог в перенапряженных мышцах… как будто тебе в диафрагму вгоняют раскаленный штырь... и ты не можешь не то что пошевелиться, а п… п-просто вздохнуть… Черт побери! Хуже всего этого была жажда. Страшная, иссушающая, безумная жажда. Я совсем изнемог от неё. Я бы душу п-продал дьяволу за глоток воды, только — вот незадача! — дьяволу не нужна была моя душа… А вода была совсем рядом, стоило лишь п-протянуть руку… я слышал, как она бурчит в трубах. Это б-было невыносимо… Если бы я не впал в кому, я, наверно, точно сошел бы с ума… Но… я не хочу об этом г… г-говорить. Не заставляй меня… вспоминать, Гейл.

— Нет, — очень тихо сказала Гейл. — Никогда.

Они оба долго молчали.

…Был вечер, и был закат. И было заходящее солнце, и дорожка из бликов, протянувшаяся по воде от противоположного берега. И были длинные вечерние тени, чёткие и прохладные, вольготно расстелившиеся по охваченной дремотой земле. Гейл и Антиплащ сидели на песке, обнявшись и крепко прижавшись друг к другу, завернувшись в желтую замшевую куртку, и у них тоже была длинная, уходящая к вершине холма бесконечная тень…

Одна на двоих.