Белый, красный, черный (гет)

День + 364.

Снаружи дождь хлещет настоящим потопом. Стук капель по стеклу моей студенческой комнаты смешивается со стуком моих пальцев по клавиатуре. Я в последний раз сохраняю заключение и с облегчением закрываю файл. Посредством безопасной системы сообщений школы я создаю новый почтовый ящик, помещаю туда мой доклад, добавляю традиционную любезность как в основном тексте, так и в теме. Наконец, нажимаю «Отправить».

Я откидываюсь на спинку стула и долго потягиваюсь, мышцы спины совершенно задеревенели. Бросив взгляд на часы на компьютере, я понимаю, что был полностью погружен в доклад пять часов подряд — с самого возвращения из столовой. Я вздыхаю, не слишком удивившись. На этой неделе я пожертвовал немалым количеством часов сна, но оно того стоило!

Изнуренный, но торжествующий, я беру телефон и набираю короткое сообщение, не обращая внимания на поздний час. Северина, моя гувернантка, вероятно, еще работает.

«Я закончил сочинение. Как доказательство, я отправил вам копию письма моему преподавателю. У меня больше не осталось дел. Теперь ваша очередь сдержать слово».

Ответ не заставляет себя ждать.

«Мои поздравления. Я проверю и сообщу вам программу на завтра».

Я раздраженно вздыхаю. Конечно, она будет проверять, но всё равно это немного оскорбляет. Меня нельзя упрекнуть в том, что я халтурно делаю свою работу — ставка слишком высока!

Чтобы занять голову, я решаю убраться на столе, который погребен под папками с учебными материалами и книгами из библиотеки. Задвинутая в угол корзина быстро заполняется теперь бесполезными черновиками. Глухой звук торопливо закрываемых томов вызывает у меня любопытное чувство завершения — и ребяческой мести. Здесь, в Кембридже — каникулы, но Совет бросил мне вызов: чтобы получить разрешение покинуть Лондон, я должен в кратчайшие сроки выполнить бесчисленные задания, которые дали нам учителя на две недели каникул. И вот — готово!

Мой стол снова приобрел приличный вид, и я, покачнувшись, встаю, чтобы поискать в шкафу во что переодеться — наконец-то я смогу носить что-то помимо униформы пансиона! А согласно прогнозам погоды там будет снег, так что лучше запастись нужным.

Я сваливаю на кровать несколько свитеров и теплую одежду, потом, поморщившись, встаю на колени — левая нога всё еще плохо сгибается — и наклоняюсь, чтобы достать из-под кровати дорожную сумку. В полутьме мой взгляд привлекает металлический отблеск на стене. Я застываю, отвлекшись от размышлений. Немного поколебавшись, я достаю контейнер из тайника.

К моему большому сожалению, его покрывает тонкий слой пыли. С тренировочными экзаменами в начале года и тонной письменных заданий и докладов, которые нам постоянно задают, у меня уже несколько недель не было возможности прикоснуться к нему. CATs Cambridge не даром получил репутацию школы высшей категории. А ведь я еще только в лицее...

Я сажусь по-турецки на холодный паркет. Поднимаю крышку контейнера и один за другим достаю из него путевые дневники. Я столько раз просматривал их, что выучил наизусть — они написаны шифром, как для скорости, так и для конфиденциальности, но со временем, немного поразмышляв, мне удалось кое-что расшифровать. Это описания дня за днем, почти бортовые журналы, перемежаемые карандашными иллюстрациями, фотографиями и сводками разговоров со встреченными жителями. И особенно много записей о легендах, касающихся исследуемых мест. С комом в горле я глажу почерневшую страницу с торопливыми тонкими буквами, написанными несомненно женской рукой.

Где ты сейчас, мама?

Судя по всему, она представлялась как писательница, ищущая фольклорные истории. В своих заметках она несколько раз зашифровала слово «джинны». Будучи тоже Носителем, я быстро понял, что она собирала информацию о квами и людях, которые, как она, могли превращаться. Наверняка именно таким образом мои родители во время одного из своих путешествий нашли Нууру.

Я закрываю глаза и на короткое время сосредотачиваюсь. Я был с ними во время последнего путешествия, но у меня не осталось ни одного воспоминания о той эпохе, я был слишком мал. Зато воспоминания, которые передал мне отец, по-прежнему на месте, окруженные странным ореолом, словно сон, который никак не растает. Его глазами я снова вижу обычный рынок в пыли и жаре далекого лета. Цветы и птицы повсюду.

И посреди всего этого — моя мать, которая поворачивается и шепчет вне себя от радости:

«Габи, смотри! Это Камень Чудес!»

Гром вырывает меня из транса, и я подавляю дрожь, которая не имеет никакого отношения к ледяному полу. Я возвращаюсь за стол, отодвигаю ноутбук, чтобы положить Гримуар Камней Чудес. Рассеянно пролистываю несколько страниц, прежде чем перейти прямо к тем, которые касаются Носителя Тени, владельца Кольца — или Черного Кота, если говорить обо мне. Пожелтевшая бумага покрыта незнакомыми письменами, которые оказываются разными каждый раз, как я смотрю на них — Гримуар явно тоже содержит некую магию. Зато изображения прежних героев не меняются.

Как часто бывает, охваченный ностальгическим порывом, я изучаю стилизованные изображения моих предшественников — черная туника, темные шаровары и сандалии, закрытое маской лицо и накладные кошачьи уши, и как довершение — шест. Я продолжаю, пока не нахожу предшественников моей Леди, и невольно улыбаюсь. Каждый раз я не могу не отметить согласованность — отражение, эхо — между их костюмами и костюмами современных им Носителей Тени, как если бы они были связаны больше, чем общей миссией.

Моя Леди…

Я машинально беру молчащий телефон. Вне зависимости от времени суток, Маринетт всегда счастлива поговорить. Нам даже случалось звонить друг другу посреди ночи, чтобы отвлечься во время бессонницы или получить поддержку после приснившегося кошмара. Но завтра важный и трудный день. Я не хочу рисковать разбудить ее, если ей удалось заснуть.

Я вздыхаю и снова начинаю просматривать Гримуар. Дождь снаружи усиливается. Страница о Носителе Камня Чудес Мотылька появляется на мой вкус слишком быстро. Я подавляю ребяческий импульс закрыть книгу и задерживаюсь на сопровождающем тексте. Но, несмотря на усилия, значки и здесь с каждой секундой сосредоточенности всё больше смешиваются и перепутываются. Это странно, я не помню, чтобы такое происходило, когда я листал Гримуар после того, как украл у отца. Не было ли это следствием присутствия Плагга рядом со мной?

В виски начинает стучать мигрень. Я протираю глаза и, в конце концов, сдаюсь, бросив чтение. Машинально открываю один из ящиков справа и достаю черный футляр. Я поднимаю крышку: на бархатной подушке фиолетовый камень в обрамлении четырех крылышек мягко блестит в свете настольной лампы. С тяжелым сердцем я касаюсь трещины, которая пересекает его. Поскольку ничего не происходит, я беру брошь пальцами. Она едва теплая.

— Нууру?

Лиловая вспышка. На уровне моих глаз формируется маленькая фиолетовая сфера, и я сразу протягиваю руку, чтобы принять квами в ладонь. Как всегда удивившись тому, насколько он легкий, я шепчу как можно мягче:

— Добрый вечер, Нууру.

Несмотря на предосторожности, маленькое создание подпрыгивает.

— Хозяин?

Он приоткрывает слепые глаза — еще одно последствие той ночи — и пищит от боли, попытавшись раскрыть обожженное крыло.

— Не двигайся, пожалуйста. Ты был ранен, но теперь ты в безопасности, Нууру.

Он съеживается и растерянно садится. Я не рисковал будить его вот уже несколько месяцев и, как и каждый раз, жалею, что разбудил. Не знаю, из-за катастрофы или из-за того, что он пережил с моим отцом, но память Нууру по-прежнему неполноценная. С падением Мастера Фу и исчезновением Тикки каждое пробуждение оказывается таким же грустным и болезненным, как предыдущее. Два последних раза я даже не стал объяснять ему ситуацию. Зачем заставлять его страдать еще больше, если он обречен сразу забыть?

— Я… Прости меня. Я не должен был тебя призывать. Ты можешь снова заснуть, если хочешь.

Квами коротко вдыхает, борясь с крайней усталостью, которая никогда его не покидает. Его глаза снова открываются и — невиданное дело — он без колебаний смотрит мне в глаза. Я растерянно хмурюсь: разве в последний раз его зрачки не были более тусклыми? Или же это иллюзия от освещения?

— Адриан?

Сердце пропускает удар — обычно он никого не узнает, а иногда даже путает меня с отцом. Но квами смотрит на меня, не моргая. И вдруг слабо улыбается:

— Адриан… Я счастлив, наконец, встретиться с тобой.

С большим трудом он выпрямляется и осторожно расправляет здоровые крылья, оставив поврежденное прижатым к спине.

— Полагаю… у тебя много вопросов. Я сделаю всё возможное, чтобы ответить на них, но… но сначала я…

Он замолкает, его взгляд на короткое мгновение затуманивается. Потом он обеспокоенно продолжает:

— Хозяин Габриэль. Он…

Должно быть, он видел, как помрачнело мое лицо, поскольку его голос обрывается на выдохе, а глаза распахиваются. Я испуганно кладу его вместе с Камнем Чудес на стол, а потом скрещиваю руки, во власти тошнотворной дрожи.

— Он… Он умер. Уже год назад.

Впервые при этом известии квами сохраняет достоинство, словно уже догадывался о моем ответе. Он бросает короткий взгляд на брошь и трещину на ней. Потом прищуривает глаза и глубоко кланяется.

— Сожалею. Он был твоим отцом, ты любил его.

Это не вопрос, а простое утверждение. Я поджимаю губы, сбитый с толку этой странной покорностью. Слезы Нууру в течение предыдущего года всё еще преследуют меня. Я едва осмеливался представить, что он мог пережить во власти моего отца, чтобы дойти до такого состояния…

Я запускаю руку в волосы: мигрень делается только хуже.

— Мне столько надо у тебя спросить, Нууру… Не знаю, с чего начать.

Всё ли рассказал мне отец о своих планах? В своем последнем письме он не дает никаких подробностей, но были ли у него мысли, где может находиться моя мать? Куда делся квами Павлина, был ли он уничтожен вместе с особняком? Что стало с другими квами в начале катастрофы в Лувре — сознает ли Нууру вообще, что они исчезли?

— Уже год, — вздыхает квами. — Но ты не в первый раз пробуждаешь меня, не так ли?

Я молча киваю. Нууру берет фиолетовый камень, однако не касаясь трещины.

— Я даже не уверен, что смогу вспомнить этот разговор в следующее пробуждение. Повреждения на моем Камне Чудес слишком значительны. Мне очень жаль.

Он странно покачивается, а потом встряхивается и снова смотрит мне в глаза.

— Почему ты позвал меня сегодня вечером, Адриан?

Он выглядит истощенным, но искренне обеспокоенным. Я отказываюсь признаваться, что просто-напросто почувствовал себя одиноким.

— Я пытался расшифровать Гримуар, но символы нечитаемы. Я подумал, может, квами способны его расшифровать?

— Только Носители в активном состоянии — и с необходимой подготовкой — могут читать эти записи. Мне очень жаль, Адриан.

— «В активном состоянии»… Хочешь сказать, когда они трансформированы?

Он кивает. Вздрагивает, будто что-то вспомнив, и осматривается.

— Где… Где Плагг? Он больше не с тобой?

Я чувствую, что бледнею. И поспешно отвечаю — ни в коем случае нельзя сделать разговор еще более тяжелым, сообщив ему лишние подробности:

— Мне пришлось оставить его с Ледибаг. Слишком долго объяснять, — и на выдохе добавляю: — Но с ним всё хорошо.

Нууру снова кивает и грустно улыбается. Не знаю, верит ли он мне по-настоящему, но у него нет сил продолжать расспросы. Снова пошатнувшись, он садится, опустив крылья.

— Я… так устал.

Исполнившись жалостью к нему, такому крошечному и такому слабому, я снова беру его в ладонь. Он явно холоднее, чем несколько минут назад. И тусклее тоже.

— Нууру, пожалуйста, скажи, как тебе помочь.

Я вспоминаю Вайзза и его загадочные слова в ту ночь. Насчет квами, которые черпают источник своей осязаемости в силах и опыте Носителей…

— Тебе станет лучше, если найти тебе другого Носителя?

Прижав к себе Камень Чудес, Нууру поднимает на меня глаза, окруженные синяками, и ничего не отвечает. Я огорченно продолжаю:

— Я даже могу стать твоим Носителем, если ты согласен!

Он расширяет глаза. И яростно мотает головой.

— Нет… Нет! Ты не можешь. Это было бы нехорошо… И потом, у тебя есть Плагг.

— Но тогда как сделать, чтобы ты поправился?

У него вдруг наворачиваются слезы на глаза.

— Я хотел бы… Я хотел бы просто еще немного поспать. Пожалуйста, Адриан. Это возможно? — его голос начинает дрожать. — Теперь я это чувствую. Я чувствую, что остальные… ушли.

Он издает душераздирающее рыдание. Мое сердце сжимается. Поколебавшись, я прижимаю его к себе, и он инстинктивно вцепляется в мою футболку, спрятав маленькое личико.

— О, пожалуйста, Адриан. Я сделал столько зла. Пожалуйста!

Как вдруг звонит мой телефон. Я подпрыгиваю, возвращаясь в реальность. Проверяю, кто звонит, и бормочу извинение:

— Пожалуйста, дай мне минутку.

Успокаивающе прижав к себе Нууру, я свободной рукой поспешно отвечаю на вызов:

— Северина?

— Добрый вечер, Адриан. Я надеялась, как обычно, попасть на ваш автоответчик. Поздно, вы должны были уже лечь.

Я пропускаю мимо ушей сдержанное и чисто практичное замечание, как всегда с Севериной. Не случайно она напоминает мне Натали.

— Я ждал вашего следующего сообщения. Так что насчет завтра?

— Совет дал согласие, вы можете провести остаток каникул во Франции. Вы уезжаете завтра после фотосессии у Хантсмена. Вы должны будете прибыть в Париж к вечеру.

Я подавляю крик радости — и потому, что уже поздно, и потому, что не хочу испугать Нууру.

— Можно перенести фотосессию? Я хотел бы присутствовать на церемонии Дня Памяти…

Я мысленно скрещиваю пальцы. Я надеялся избежать фотосессии и улететь на заре, чтобы быть в Париже в первой половине дня, но ответ Северины категоричен:

— Договоренность с Домом Хантсмен не отменяют, Адриан, если только вы не хотите испортить свою репутацию во всей англо-саксонской сети. Кроме того, поскольку вы еще не давали публичного интервью после кончины вашего отца, ваше участие в церемонии нежелательно. Мы рассчитываем воспользоваться вашим пребыванием в Париже, чтобы наверстать это. До тех пор Совет просит вас по прибытии туда держаться незаметно.

Я бросаю попытки торговаться. Завтра вечером я буду в Париже, и это уже достаточно хорошо. Но слова Северины немного беспокоят меня.

— «Наверстать это»… Что вы имели в виду?

— Год условного траура заканчивается. Пора заставить говорить о вас, как об Адриане Агресте, а не просто как о сыне Габриэля Агреста. Совет желает потихоньку подготовить ваше возвращение во французские СМИ. Вероятно, во время вашего пребывания там мы представим вас нескольким журналистам, преданным нашему делу. Они создадут достойный медийный образ.

Я нетерпеливо ворчу, голова болит еще сильнее. Конечно, Совет непременно нашел бы выгоду в моем возвращении во Францию даже на короткий период. Я должен был это предвидеть: если я им позволю, мои «каникулы» рискуют стать не такими уж спокойными.

— Договорились, Северина, — устало вздыхаю я. — Пожалуйста, я хотел получить всего несколько дней для себя. Чтобы повидаться с друзьями. Чтобы… чтобы поразмышлять на могиле отца, или побыть в особняке теперь, когда работы закончены. Думаете, это возможно?

Я умышленно налегаю на умоляющий тон. Северина не злая, просто прагматичная и очень профессиональная. Обычно я избегаю злоупотребления слезными мольбами, именно чтобы они срабатывали в такие исключительные моменты, как сейчас. Она замолкает на короткое мгновение, что я решаю расценить, как колебание, и вот хорошая новость:

— Я посмотрю, что смогу сделать, Адриан.

Я облегченно смеюсь, лишь наполовину притворно:

— О, спасибо, Северина.

— А теперь вы ляжете спать. Мы заедем за вами в пансион завтра в восемь тридцать. Если у вас на фотосессии будет помятая физиономия, ваш агент опять обвинит в этом меня.

— Понял вас, Северина. Доброго вечера.

Я нажимаю отбой, не слишком успокоенный. Даже если сейчас всё развивается почти так, как я надеялся, я еще с трудом в это верю. Я уже должен был вернуться во Францию на новогодние праздники, но Совет нежданно-негаданно отменил поездку, чтобы я мог участвовать в лондонском деловом приеме. Они хотели таким образом увеличить мои шансы заполучить контракты с английскими модными домами, как, например, с фирмой «Хантсмен и сын». Связанный нашим молчаливым договором, я вынужден был терпеливо снести это. И хотя Маринетт сделала всё возможное, чтобы скрыть это от меня, я знаю, что разочарование было для нее столь же жестоким, как и для меня.

Полагаю, я успокоюсь, только вернувшись в Париж…

Я опускаю взгляд на Нууру, и мой энтузиазм тут же пропадает. Квами легче перышка исчез с моей ладони. Фиолетовый камень вернул себе четыре хрустальных крылышка. Он снова заснул.

Я с огорчением долго рассматриваю поврежденный Камень Чудес, тусклый и молчаливый. Вначале я испытываю искушение снова призвать квами, а потом думаю о его мольбе — его слезах, от которых на моей футболке осталось крошечное мокрое пятно, — и мне не хватает духу. Футляр на столе ждет, но внезапный порыв сострадания заставляет задохнуться.

Нет. Я не оставлю его здесь одного. Больше никогда.

Я энергично закрываю ящик и сажусь на кровать среди старательно сложенной одежды. Короткое мгновение я подумываю о том, чтобы прикрепить брошь к внутренней стороне куртки, чтобы таким образом повсюду носить его с собой. Но предстоящая завтра фотосессия разубеждает меня: у костюмеров есть привычка на время сеанса убирать одежду моделей неизвестно куда, а я отказываюсь оставлять спящего Нууру в чужих руках.

Я колеблюсь, пытаясь согреть брошь, такую хрупкую в моих ладонях. Потом невольно ностальгически улыбаюсь: во времена Плагга подобный вопрос даже не возникал, поскольку его Кольцо никогда не покидало меня, и никто не обращал на него внимания. Сейчас Кольцо испорчено настолько, что его сложно надень на палец, но я знаю, что Маринетт нашла выход, нося его на шее под одеждой. Она использует тот же черный шнурок, на котором когда-то висело украшение, подаренное Тикки — талисман, созданный квами и исчезнувший вместе с ней. Символ столь же сильный, сколь болезненный, и мое сердце сжимается от воспоминаний.

Смирившись, я кладу брошь Нууру обратно в футляр. Потом, за неимением лучшего, опускаю коробочку в сумку, которая с некоторых пор всегда со мной. Мне остается только спросить Маринетт, нет ли у нее какой-нибудь хитрости, чтобы облегчить мне задачу…

…Маринетт!

Я падаю на спину среди вещей и смотрю в потолок, сердце бешено колотится. Если мои планы не сорвутся, через двадцать четыре часа я буду рядом с ней. Но лучше пока не предупреждать ее. Я предпочитаю избавить ее от еще одной ложной радости, на случай если Совет опять нанесет предательский удар. Завтра я позвоню Нино и Алье. Оба должны суметь держать язык за зубами, пока мой самолет не приземлится в Париже…

Грусть понемногу уступает место почти болезненному воодушевлению. Я опускаю веки и глубоко вдыхаю с улыбкой на губах.

Скоро, моя Леди. Скоро.

День +364.

День +302.

24 декабря.

— До свидания, Котенок.

— До свидания. До скорого, моя Леди.

Щелкает мышка, и окно разговора закрывается. Меня окутывает тишина.

Я медленно вынимаю наушники и испускаю долгий вздох, в горле стоит ком. Заметив слева раскрытый сверток, я достаю оттуда роскошный белый шелковый шарф и надеваю его на шею. Нежный, невероятно легкий, это чистое наслаждение…

— Чего ради вы прощаетесь? Вы беспрерывно переписываетесь. Не даю ему и пяти минут до следующего сообщения.

— Он один в Лондоне на праздники, Плагг. Конечно, мы продолжим разговаривать.

С усталой улыбкой я проверяю список контактов на экране. Адриан уже отсоединился — в его пансионе очень строгие правила, даже во время каникул, а сейчас там время ужина.

— Вы оба невероятны. Как вы еще находите, что рассказать друг другу? Это выше моего разумения.

Закутавшись в новый шарф, я глубоко вдыхаю. Он пахнет новой тканью. Я прикрываю глаза, немного разочарованная. Думаю, я бы предпочла, чтобы шарф пах им. Но какой у него запах? Такая жалость, я не уверена, что смогу это вспомнить.

Впрочем, разве он оставался прежним, когда он становился Черным Котом? Я прекрасно помню, что он излучал иную энергию, ауру, свойственную всем Носителям Тени. По крайней мере, мне это внушают последние несколько воспоминаний — наследство объединения с прошлыми Носителями в Лувре. Я прожила их жизни и сохранила в памяти несколько обрывков, но почти всё остальное исчезло. Словно сон, почти полностью растаявший, от которого осталось несколько крошечных деталей…

— Разве можно назвать это настоящей разлукой? Достаточно электронного письма, сообщения и — хоп, вы как будто в одной комнате! Ба!

Плагг появляется из стоящей на столе маленькой корзинки, потрясая крошечным батоном, покрытым тонкой румяной корочкой, который он старательно поглощает — знаменитая сырная плетенка Дюпен-Чен. Мой отец приготовил на праздники целую кучу, но что-то мне подсказывает, что его запас не проживет дольше Рождественского ужина. Не когда рядом Плагг.

— Во времена ваших предшественников эпистолярное общение, по крайней мере, обладало шармом, — заявляет он между двумя хрустящими откусываниями. — Ожидание, тайна, возможность поменять партнера по болтовне под настроение или по воле случая…

— О, Плагг!

Я с досадой испепеляю его взглядом. Мне кажется, я помню, что большинство Носителей Тени обладали ветреной натурой, и у моих предшественников тоже были собственные любовные истории. Не имеет значения, я не хочу знать подробности!

Квами смеется и напыщенно произносит:

— Хорошее было время! Хотя. Было у меня несколько Носителей, которые считали меня своим психотерапевтом. Вот это было не слишком весело, — разочарованно заключает он.

Он с видом отвращения энергично кивает сам себе и заглатывает остаток сырной плетенки. Я позабавленно закатываю глаза, и тут раздается тихое позвякивание. Я немедленно хватаю телефон.

— Ага! Что я говорил? — зубоскалит Плагг.

Я предпочитаю его проигнорировать. Читая сообщение — украшенное несколькими блестящими каламбурами, — я улыбаюсь.

— Он, наконец, получил разрешение на выход. Они с друзьями увидят иллюминацию в Лондоне. Он пошлет нам фотографии!

Я пишу ответ, ожидая обязательного насмешливого комментария от Плагга.

— Ну и? Когда ты собираешься раскрыть ему сердце, мадемуазель робкая влюбленная?

Я чувствую, как краснеют щеки, и невольно начинаю запинаться.

— Что? Сказать ему, ч-что я люблю его? — я пожимаю плечами. — Он уже знает.

— Сарказм тебе не к лицу, Носительница Света, прекрати немедленно. И ты давно знаешь, что есть вещи, которые показывают, но есть и такие, которые говорят. Словами, как уже сделал он. Особенно в отношениях на расстоянии, как у вас.

Я приподнимаю бровь, озадаченная его пылом. Плагг принимается за пятую сырную плетенку — просто диву даешься, куда у него всё помещается. Родители опять обвинят меня в обжорстве, но поскольку я всё еще не вернулась к прежним сложению и весу, они закроют глаза…

— Плагг, с каких пор ты изображаешь сводника?

— Для людей? Примерно восемь тысяч лет. Но не меняй тему, я хотел поговорить не об этом. Когда ты собираешься сказать ему, что он был твоим прекрасным принцем с самого начала?

Телефон выскальзывает у меня из рук. Я едва успеваю подхватить его и испуганно смотрю на Плагга.

— Откуда ты знаешь? Т-то есть, с чего ты взял, что…

Плагг бросает на меня разочарованный взгляд.

— Обижаешь. Учитывая намеки Альи, советы твоей матери и старые фотографии Адриана, которыми увешана твоя комната наверху, не больно-то сложно понять, что ты давным-давно влюблена в него. И нет, отговорка «мне просто нравится мода», возможно, прокатывает с ним, но не со мной.

— …А.

Я знала, что надо было снять те фотографии. Но с моими ногами и костылями подняться по лестнице, ведущей в мою прежнюю комнату, по-прежнему невозможно, а попросить подобное у мамы сложно, не объяснившись. И в течение месяцев у Плагга было более чем достаточно времени, чтобы порыться в моих вещах.

Я делаю вид, будто сосредоточилась на телефоне в надежде, что Плагг оставит меня в покое. Бесполезные усилия, он покидает корзинку с плетенками и садится перед моим экраном, навострив уши, расширив от любопытства глаза.

— Так что? Почему ты ему так и не сказала?

Я нетерпеливо кладу мобильник и скрещиваю руки.

— Это неважно, Плагг. Прошло уже больше восьми месяцев. Между нами всё прекрасно.

— Можно и так сказать — если не считать триста километров между вами. А он? Ему было бы так приятно! Ну же!

Я хмурюсь, сбитая с толку. Я прекрасно знаю, какое место занимает Адриан в хорошо спрятанном сердечке Плагга, который под своим вечным видом мне-плевать-на-всё остается добряком. Тем не менее я редко видела его таким настойчивым. Что-то тут кроется.

— Возможно, когда-нибудь я скажу ему, — сдаюсь я, отталкивая стул от стола, чтобы взять костыли, прислоненные к кровати. — Когда я буду готова.

— Готова к чему?

— Я… не знаю.

Воцаряется тишина, и я удивлена, что он остановился на этом. Тяжело дыша от усилия, я встаю и покачиваюсь несколько мгновений, прежде чем обрести равновесие с помощью костылей. Скорей бы я уже могла избавиться от них. Мой физиотерапевт говорит, что на это понадобится еще несколько недель. И тогда я смогу, наконец, вернуться в свою комнату наверху, попрощаться с диваном-кроватью в гостиной и перестать занимать стол в комнате родителей, чтобы поработать!

Бросив взгляд через плечо, я замечаю, что квами сидит перед компьютером. Он выглядит искренне расстроенным. Я вздыхаю.

— Почему тебя это так волнует, Плагг?

— Вы, люди, не вечные, — смущенно бормочет он. — Я не понимаю, почему вы вечно так медлите сказать друг другу то, что действительно имеет значение.

Я пораженно смотрю на него.

— Особенно… учитывая то, что произошло в этом году, — мрачно добавляет он еще тише.

Горло сжимается, когда я понимаю, на что он намекает.

— Плагг, я терпеть не могу, когда ты так делаешь, — ворчу я.

Как я и ожидала, он расчетливо усмехается:

— Это ради твоего блага. Она бы сделала то же самое.

— Только она не действовала настолько в лоб.

— У каждого свои методы, Носительница. Все дороги ведут в Рим.

С тяжелым сердцем я закатываю глаза. Это первое Рождество, которое я праздную с тех пор, как она ушла, и я надеялась, что мне не придется об этом думать. Но дом благоухает ароматом печенья с корицей (одно из специальных зимних блюд нашего магазина), и этого уже хватает, чтобы всколыхнуть мою боль. В конце концов, это были ее любимые.

Повинуясь давнему рефлексу, я подношу руку к мочке уха. Из-за того, что после катастрофы в Лувре дырки в ушах оставались пустыми, они заросли через несколько недель. Хотя моя мать, а потом и Алья предлагали мне проколоть уши снова, я отказалась. Не хватило духу… И потом — зачем?

Мне тебя не хватает. Если бы ты знала насколько.

— И ведь не то чтобы вы не касались этой темы до его отъезда. Ты сама накинулась на него, а? Ты обвиняешь меня, что я действую в лоб, но тут, Носительница, чья бы корова мычала!

Вырванная из размышлений, я краснею от смущения. Плагг, или безошибочное искусство подчеркнуть то, что меня беспокоит. Он не в первый раз издевается надо мной по поводу этой истории с поцелуем, но я не думала, что эта тема еще способна настолько меня смущать — я явно ошибалась.

Полагаю, Адриан тоже пережил подобное поддразнивание по поводу Ледибаг. От одной только мысли об этом я сочувствующе усмехаюсь.

— Переходи к делу, Плагг, пожалуйста.

— Но я уже задал вопрос. Зачем скрывать от него, что это он — избранник твоего сердца? Вы были на таком верном пути, чтобы всё сказать друг другу в день его отъезда!

Я вздыхаю, сдаваясь. Ставлю костыли обратно и падаю спиной на кровать. Глядя на потолок, я долго подбираю слова.

— На самом деле… это было бы несправедливо. В тот день я действовала импульсивно. Когда… поцеловала его.

Плагг издает раздосадованное «о». Бросив взгляд на стол, я отмечаю, что он обеспокоен, если не подозрителен.

— Ты жалеешь, Носительница?

— Вовсе нет, — искренне отвечаю я. — Но просто… в тот момент, я уже ни в чем не была уверена.

…С чего начать?

— Он принял меня такой, какая я есть, Маринетт и Ледибаг, без колебаний, без условий. У него это заняло лишь несколько часов. Тогда как я… даже через три недели мне было сложно свыкнуться с этим, осознать, что Черный Кот и Адриан — один и тот же человек. Поэтому я ничего ему не сказала. Я хотела быть уверенной в себе, быть уверенной, что не ошибалась насчет него… и насчет нас.

— Как это? Он один и тот же парень! Из-за чего колебаться?

— Именно, что нет, Плагг. Тут всё сложнее, и он первый сказал мне это. Ему удавалось быть собой только в облике Черного Кота. Адриан был для него как маска, фасад. Нечто, что душило его в повседневной жизни.

Плагг закатывает глаза, нетерпеливо стуча хвостом.

— Какая мелодрама. Но я узнаю его в этом, смотри-ка… И его жизнь не всегда была веселой, это правда.

Я взволнованно сжимаю кулаки. Я снова вижу Адриана, одинокого под зонтом, в тот пятничный вечер в начале каникул. Я вспоминаю свое тогдашнее глупое бормотание, и щеки краснеют. Это был его последний школьный день в Париже, и задним числом я вспоминаю, что он явно хандрил весь день. Я наивно списала это на стресс, связанный с предстоящими соревнованиями по фехтованию.

— Я думала, что знаю и понимаю Адриана лучше всех… И однако он больше месяца готовился к отъезду, а я совсем не заметила его переживаний. Вместе с тем я считала Черного Кота утомительным, волокитой и порой даже безответственным. Я не сумела провести параллель, когда напарник уже говорил мне о своем отъезде. Я не узнала Черного Кота. Однако должна была. Всё на то указывало.

Плагг раздраженно щелкает языком:

— Ты накручиваешь себя на пустом месте, Носительница. И если тебя это утешит, вы оба промахнулись, что один, что другой.

— Возможно… В конце концов, это неважно.

Я вздыхаю, сумев, наконец, облечь в слова то, что так давно мучит меня:

— Я любила Адриана, это правда. Я любила его уже тогда, когда едва знала.

Настоящая любовь с первого взгляда, как в кино. Спонтанная, по совершенно глупому поводу — одолженный зонт! — о котором он, вероятно, даже и не помнит. Мощное, искреннее чувство — и абсолютно не рассуждающее — к идеальному мальчику, которого изображали СМИ и который на одно мгновение раскрыл мне то, что я считала его единственной слабостью.

«Я никогда раньше не ходил в школу. У меня никогда не было друзей. Для меня всё это… немного в новинку».

Это закрыло мне глаза на всё остальное: я не догадывалась о темной стороне Адриана, не обращала внимания на других парней… и еще меньше на моего напарника.

— В таких условиях я никогда не заинтересовалась бы Черным Котом, никогда не посмотрела бы на него иначе, чем на напарника по миссиям и хорошего товарища. А потом случилась та ночь. Изгнанник, наше сражение, раскрытие личностей… высшая форма и…

…И твое исчезновение!

С тяжелым сердцем я качаю головой. Медленно сажусь, пытаясь разобраться в том, что я помню о крайне смутном времени «после».

— Когда мы были в больнице, я была нужна ему, он был нужен мне. Мы утешали друг друга, и некоторое время мне было этого достаточно. Знать, что он рядом…

…знать, что он любит меня…

— …настоящая движущая сила, чтобы помочь мне справиться со всем остальным. Но когда он сказал, что уезжает навсегда, я, наконец, принялась размышлять обо всем, что он внушал мне, и я начала чувствовать себя… виноватой. А что, если я была готова принять Черного Кота только потому, что осознала, что это Адриан? Я знала, как важна для него роль Черного Кота, но я-то раньше влюбилась в Адриана. И я испугалась. Испугалась ошибиться, испугалась, что мои чувства к Черному Коту окажутся в итоге лишь мимолетным увлечением. Я боялась обнаружить, что Адриан не существовал на самом деле, что это была лишь роль, которую он играл. Я боялась осознать однажды, что Черный Кот привлекал меня лишь как напарник. И боялась, что будет слишком поздно отступать, не причинив ему боли, ему, так уверенному в том… в том, что он испытывает ко мне.

«Всегда. С миссии Каменное Сердце».

— Поэтому я ничего не сказала ему о моей любви с первого взгляда. Сначала я хотела быть уверенной в собственных чувствах. Я хотела быть уверенной, что принимаю Черного Кота таким, какой он есть на самом деле, а не просто потому что он Адриан. Я хотела сначала научиться узнавать его и ценить… Его, так отличающегося под маской.

Я торопливо вдыхаю, ошеломленная собственными словами. Я подбирала слова, но в конечном итоге это оказалось так просто!

Плагг странно молчалив. Он положил начатую плетенку. Он почти театрально моргает и встряхивается, но я чувствую, что он шутит лишь наполовину.

— О, эти люди, — наконец, рычит он. — Вечно усложняют себе жизнь! Вы… Вы удручающие!

Я нервно смеюсь, тогда как он оцепенело продолжает:

— Ненормальные, что один, что другой. Я видел Носителей, способных заморачиваться на мелочах; тех, которые считали друг друга лучшими врагами; тех, которые кружили друг вокруг друга, когда уже были женаты на других; и тех, которые бегали друг за другом, не признаваясь в этом себе. Но вы, вы еще даже не в полулегком весе, однако уже выигрываете первенство! По уши влюбленные друг в друга, но вечно выдумывающие проблемы на пустом месте!

Я глубоко вдыхаю, на сердце невероятно полегчало.

— Возможно… Наверняка. Но теперь я вижу яснее.

Взяв мобильник, я открываю галерею и старые альбомы, перенесенные из моего предыдущего телефона. Я просматриваю бесчисленные фотографии Адриана, которые я в то время терпеливо собирала.

— Я любила эту грань Адриана — и по-прежнему люблю сегодня, даже если он продолжает впечатлять меня, и даже если ему нравится видеть себя иначе. Это фасад, я понимаю. Но Черный Кот…

Я открываю новый альбом, более поздний, который я составила главным образом благодаря интернету. Плагг приближается, и я показываю ему последние существующие фотографии нашего дуэта в действии, а именно — сделанные на Марсовом Поле во время эвакуации города. С тяжелым сердцем я охотно пропускаю те, на которых выделена Ледибаг, и останавливаюсь на тех, на которых внимательный Черный Кот сидит на краю крыши, наблюдает за теми, кого общественность назвала «Новыми Героями». В тот момент мы готовили атаку в Париже-Пикселе…

— Уже тогда его отъезд всё ставил под вопрос. Больше года мы работали бок о бок. Возможно, мы не были на одной волне в плане чувств, и не знали имен друг друга, возраста, адреса или даже, чем мы занимались в жизни, но это никогда нам не мешало доверять друг другу и идти вперед, миссия за миссией, акума за акумой.

Я пролистываю альбом и попадаю на гораздо более старые фотографии. Каким тщедушным он был вначале! Он был едва-едва выше и крепче меня…

— Во время сражений мы понимали друг друга почти без слов. Что за важность, что порой он бывал волокитой или балагуром, я без колебаний доверила бы ему свою жизнь. Такое доверие у меня было только к родителям и… к Тикки.

Мне тебя не хватает!

Я сжимаю зубы и проглатываю обычный комок горечи, который появляется от этой мысли.

— И он тоже доверял мне с самого начала. Он душой и телом отдавался Ледибаг и нашей миссии. Из-за меня он столько раз был ранен. Ради моей безопасности он даже готов был отдать свой Камень Чудес, забыть то, что было его свободой. И в ту ночь он несколько раз едва не умер, нас загнали в угол. Но я поняла, что ни за что на свете не хочу видеть рядом никого другого, кроме моего Черного Кота.

Моя любовь с первого взгляда к Адриану ярко осветила мою жизнь, но я никогда не осмеливалась подвергнуть ее сомнению, и она была словно застывшей, настолько я была покорена идеалом, который сотворила из него. Мои чувства к Черному Коту, напротив, не переставали меняться со временем — в ритме неудач: наших ошибок, его дурацких шуток, наших нескольких разногласий, — и драгоценных моментов: наших побед, наших патрулей… и даже — события более неоднозначного, но первостепенного — нашей встречи у Мастера Фу.

Именно в тот момент, когда Адриан назвал меня в больнице «моя Леди», я, наконец, поняла, что могу позволить себе плакать с ним, рассчитывать на него. Потому что Черный Кот по-прежнему существовал и знал всё, через что мы прошли вместе, худшее и лучшее.

Именно в тот момент, когда Адриан в день своего отъезда изобразил типичный поклон Черного Кота, я потеряла хладнокровие и захотела удержать его, любым способом.

А сегодня, именно в те моменты, когда он дразнит меня, когда выдает мне неудачные каламбуры, когда шепчет мне по телефону свое «моя Леди», я снова чувствую себя сильной, снова способной и готовой на всё.

Он, мой друг, мой напарник. Мой партнер с самого начала.

Тяжесть в ладони возвращает меня к реальности. Плагг подобрался к моему телефону, чтобы включить диктофон.

— …повторишь, а? — насмешливо подмигивает он мне. — Прошу тебя. Это был бы идеальный подарок на Рождество, можешь поверить.

Я снова краснею, огорошенная. Что я оставила про себя и что произнесла вслух?!

Плагг делает пируэт и восхищенно потирает лапки:

— И это позволило бы тебе отомстить. Теперь его очередь для приступов романтизма! И я уверен, он будет отбивать чечетку, узнав, что дело с самого начала было в шляпе. Нет, ну и смехота! Пожалуйста, Маринетт, надо сказать ему это!

— О, Плагг…

— Что? Всё равно кто-нибудь однажды проболтается! Ставлю на твою подругу Алью!

Я живо выключаю телефон и изо всех сил пытаюсь не покраснеть, как маков цвет.

— Возможно. Но до тех пор я хотела бы еще немного сохранить это в тайне. У меня есть на это право, а? Сейчас он думает, что взял меня измором с помощью своего неотразимого шарма. И мне это подходит!

Что не такая уж и неправда, надо признать, думаю я, слабо улыбнувшись.

Кто-то стучит в дверь. Ворча, Плагг устремляется к карману моего свитера.

— Маринетт? Ты всё еще разговариваешь с Адрианом?

Я встаю, дохрамываю до стола и скорее падаю, чем сажусь, в кресло на колесиках.

— А, нет-нет, мам. Мы только что закончили!

Дверь открывается, и мама заглядывает внутрь. В комнату врывается приятный запах кухни, и я понимаю, что зверски голодна.

— Хорошо. Как у него дела?

— Отлично. Его рабочий график скорее загруженный, но ему удается проводить время с друзьями…

— Тем лучше.

При виде моего нового шарфа ее лицо проясняется.

— О, это подарок от Адриана? Как красиво! — восклицает она, подходя, чтобы осторожно потрогать ткань. — А ему понравились его подарки?

Я живо киваю:

— Мои митенки ему очень нравятся. И он благодарит вас с папой за лакомства. Они пережили путешествие, но чувствую, что с ним они недолго продержатся!

— Вот и прекрасно! — подмигивает мама.

Она тщательно и задумчиво поправляет шарф на моей шее.

— Мы много говорили об этом с твоим отцом. В этом году уже слишком поздно уговаривать его опекунов, но на следующий год мы не совершим той же ошибки, обещаю. Адриан проведет праздники с нами, даже если нам всем троим придется отправиться в Лондон, чтобы присоединиться к нему.

Горло сдавливает при воспоминании о моем разочаровании — таком сильном, — когда Адриан сообщил мне по телефону, что всё отменяется. Это было несколько дней назад, а именно — прямо накануне его возвращения в Париж. А мы напридумывали столько планов на эти Рождественские каникулы! Давно я уже так не рыдала в маминых объятиях. Я отвожу взгляд, всё еще испытывая стыд.

— Было бы отлично. А пока, он наверняка приедет на летние каникулы… Всего через шесть месяцев. Они быстро наступят.

Она взъерошивает мне волосы, и я весело ворчу, чтобы она перестала. Потом она целует меня в лоб.

— Знаешь, я горжусь вами обоими. Нелегко быть далеко друг от друга так долго. Вы очень храбро держитесь.

Я насмешливо усмехаюсь:

— О, можно ли на самом деле говорить о разлуке? Достаточно одного электронного письма, одного сообщения, и — хоп!

Как и ожидалось, мой карман вздрагивает от тихого смеха. Я на всякий случай изображаю кашель, чтобы отвлечь внимание, но мама ничего не слышала.

— Если вы закончили, можешь присоединиться к нам в гостиной? Пришел твой дед, а ты знаешь, как они общаются с твоим отцом… И Джина уже слегка навеселе, ее итальянский пыл только подбавляет масла в огонь. Если ты будешь там, они не будут так горячиться.

Мой «несчастный случай» по крайней мере помог восстановить связи в семье. Так я узнала, что мой дед по отцу живет в нескольких улицах от нас. Я не очень поняла причины его ссоры с моим отцом — впрочем, помнят ли они об этом сами? Но уже несколько месяцев назад, когда я покинула центр реабилитации, они отложили свои разногласия и все вместе организовали мое возвращение домой.

Пекарня моих родителей благополучно функционирует, благодаря появлению подмастерья Алека, и моя мать смогла перейти на неполный рабочий день, чтобы помогать мне в реабилитации, а потом в возвращении в коллеж. Бабушка Джина, неутомимая путешественница, решила остановиться на какое-то время. Она нашла в Париже однокомнатную квартиру недалеко от нас: осенью она приютила меня в своей квартире на первом этаже на время, пока я не смогу встать с кресла-каталки, а потом справиться с тремя этажами без лифта дома моих родителей.

— Сейчас приду, мам. Только закончу кое-что.

Мама бросает позабавленный взгляд на компьютер в спящем режиме.

— Не задерживайся слишком, ладно? Мне кажется, там время ужина. Он не сможет позвонить тебе снова раньше, чем через час!

Когда она выходит из комнаты, я тихонько смеюсь: она слишком хорошо знает нас с Адрианом.

— И хватит уже есть сырные плетенки, Маринетт. Скоро садиться за стол, а ты уже не будешь голодна!

Едва дверь закрывается, как Плагг, смеясь, вылетает из моего кармана. В легком полете он хватает еще две плетенки и устраивается наверху шкафа, чтобы спокойно погрызть свою добычу. Я отказываюсь сгонять его оттуда — он опять накрошит везде, ну и ладно. В конце концов, это Рождество…

Мне становится жарко, и я неохотно снимаю новый шарф и аккуратно складываю его. Собираясь встать из-за стола, я беру телефон и пишу последнее сообщение:

«Твой шарф просто потрясающий. Спасибо».

Хотя в пансионе во время еды телефоны запрещены, его ответ не заставляет себя ждать.

«Рад, что тебе нравится. Но он не стоит твоих митенок, связанных вручную. Держу пари, мне удастся включить их в мою следующую фотосессию. Если это сработает, готовься получить уйму заказов :-p»

«Это коварно ^_^u»

«…тебе было бы неприятно?»

«Нет, но мне не хватает практики. Эта пара заняла у меня в три раза больше времени, чем обычно…»

С лицеем, который я начала посещать всего несколько недель назад, занятиями, чтобы нагнать школьную программу, и сеансами реабилитации — мне сложно было вернуться к шитью, не говоря уже о том, что после Лувра у меня появилась какая-то скованность в пальцах, затруднение, которое я не могу объяснить, но которое проходит на мой вкус слишком медленно.

«Понял. Если меня спросят про таинственную создательницу, которая утепляет мои когти этой зимой, я буду молчать как рыба. На данный момент только я пользуюсь талантами мисс Маринетт Дюпен-Чен, будущей звезды мира моды… Мне нравится».

Я хохочу в своем уголке. Тогда отец окликает меня из соседней комнаты, и я поспешно встаю из-за стола.

«Мне надо идти, позвоню тебе после ужина. Знаешь, я обожаю, когда ты так разговариваешь, потому что так ты будто бы с нами. Но… все-таки скорее бы лето, Котенок».

Прямо перед тем, как я захожу в гостиную, где моя семья готовится произнести тост, мне приходит еще одно сообщение. Только представив себе его голос, который шепчет мне эти слова, я снова краснею, на сердце становится тепло и легко, как никогда.

«Мне тоже не терпится, моя Леди».

Grand Escape (Movie Edit) — RADWIMPS for « Weathering with You » the movie — https://youtu.be/5tJKOmzyU1A

День + 365.

«Ты идешь? Ты заболеешь, сидя на этой скамейке».

Я встаю, огорошенная. Смотрю по очереди то на телефон, то на знакомую фигуру у входа в парк. Наконец, делаю несколько шагов, потом останавливаюсь, ноги как ватные, не в состоянии дальше идти. Адриан ограничивается тем, что улыбается мне, ждет. Ко мне, наконец, возвращается голос.

— Я… Я думала, ты не сможешь приехать до лета?

Он с раздосадованным видом поджимает губы. Потом с извиняющейся улыбкой разводит руки.

— Сюрприз!

Я вздрагиваю. Это его голос, но он кажется другим, более серьезным, чем тот, слегка измененный, который я слышала в телефоне. Я смотрю на него, не понимая, всё еще с трудом веря. Слова вырываются машинально:

— И… И ты ходишь без палки?

— Ну да, как и ты, как я вижу!

Мы всё рассказываем друг другу по телефону. И он несколько недель назад вернулся к фотосессиям, так что я знала, что ему лучше. Но я всё равно потрясена. Должно быть, я сохранила в памяти образ исхудавшего парня, покрытого синяками, неуклюжего из-за шины и костылей. А сегодня он твердо стоит на ногах, высокий, в макинтоше и черных брюках, с уже не впалыми, но гладкими щеками, покрасневшими от холода, несмотря на шарф — тот самый, который я когда-то подарила ему в коллеже.

У него сияющая улыбка, и я рефлекторно отворачиваюсь, лицо полыхает. Позади него на соседней улице мой взгляд привлекает черный лимузин. Стоящий рядом внушительный мужчина делает мне большие глаза.

— И… Нет, это месье Г.? Месье Г. вернулся на службу? Ты говорил, он в отпуске.

— От тебя ничто не ускользает! Это так, но узнав, что я прилетаю в Париж, он настоял быть моим шофером.

Месье Г. кивает мне и дарит микро-улыбку. А потом возвращается ждать в машину.

Воцаряется тяжелая тишина. Я едва осмеливаюсь смотреть Адриану в глаза — старый рефлекс, который я, однако, считала побежденным.

— Ты великолепна, Маринетт.

Я перестаю интересоваться своими ботинками. Я пытаюсь ответить, но его взгляд пригвождает меня к месту, и слова ускользают.

— А! Э… А ты, ты… Ты такой… э… э…

Его улыбка становится лукавой.

— Красивый? Элегантный? Мускулистый?

— Э… я собиралась сказать… высокий!

Он моргает, захваченный врасплох. А потом хохочет — искренним, спонтанным, поющим смехом. И меня вдруг откидывает на годы назад, на порог нашего старого коллежа, под проливной дождь. Смех моей любви с первого взгляда.

Адриан. Он здесь, такой же красивый, как в первый день. Более высокий, более гибкий. Более впечатляющий, чем недавние снимки, сделанные в Лондоне. Я чувствую, как глупо краснею. Я не в состоянии пошевелиться!

Он перестал смеяться. Его улыбка становится задумчивой. Он отступает на шаг, прижимает ладонь к сердцу и склоняется в глубоком поклоне. Грациозном, просчитанном, умелом.

Кошачьем.

Когда он поднимает голову, будто следя за моей реакцией, я почти различаю в тени светлых прядей зеленую вспышку — нереальную, но знакомую.

Мои губы растягиваются в непреодолимой улыбке. Не думая больше, я бросаюсь вперед. Он раскрывает мне объятия, и я кидаюсь ему на шею. Снова обретаю поразительную мягкость его волос на моей щеке.

Его тепло. Его запах, который, мне казалось, я забыла, но который внезапно кажется узнаваемым среди тысяч. Успокаивающий. Умиротворяющий.

Его руки смыкаются на моей спине, с силой сжимают. У меня слезы выступают на глазах, сердце переполняется счастьем.

— Котенок. Котенок!..

И он шепчет, почти мурлычет:

— Я, наконец, вернулся, моя Леди.

День +365.

День ?

Головокружение. Гудение. Кто-то где-то кричит. Далеко, так далеко…

Я приоткрываю глаза, но тут же снова закрываю, на меня обрушиваются тошнота и свет — режущий, ослепительный. Цвета и формы завихряются, не имеют никакого смысла.

Снова кричат. Ближе, настойчивее. Что-то сжимает мою руку, словно чтобы предостеречь меня, привлечь мое внимание. Это срабатывает, я сосредотачиваюсь на этом, и головокружение проходит, гудение тоже.

Тело возвращается ко мне. Я даже не осознавала, что оно… «отсутствовало»? Окоченело? Не подавало признаков жизни? Я уже не знаю. Но я хмурюсь: учитывая, какая с ним пришла боль, я бы предпочла, чтобы оно осталось там, где было.

Ай.

По-прежнему кричат. Или скорее, зовут меня. Голос мне знаком. Мне хочется улыбнуться, но лицо почти не слушается. Я сжимаю обтянутыми в перчатку пальцами руку, и она дергается. Голос надо мной разбивается. Мне сложно понять, что он говорит — до сих пор я даже не пыталась.

— Открой глаза! Прошу тебя!

Но я слышу внезапную радость, которая озаряет его, волнение, которое заставляет нести околесицу. Тогда я чувствую сжатую руку под моим запрокинутым затылком, руку, которая пролетает над моим лбом и висками, не осмеливаясь по-настоящему коснуться. Я, наконец, понимаю, где я, когда я и особенно, что здесь делаю, и сердце подпрыгивает в груди.

Бражник. Сражение. Мастер Фу. Изгнанник. Взрыв. И Черный Кот. Черный Кот, появившийся из ниоткуда, Черный Кот, который спас меня в последнюю секунду, а потом…

— Пожалуйста! Посмотри на меня!

Я собираю силы, чтобы приоткрыть веки. Свет ослепляет, я делаю усилие, чтобы не моргать. Голос тут же замолкает, но я слышу, как он торопливо дышит маленькими глотками. Зрение понемногу стабилизируется, цвета становятся ярче и, наконец, обретают смысл. Склоненное надо мной лицо Баблера ждет, раздираемое между ужасом и облегчением.

Я бормочу первое, что приходит в голову. То, что я говорю ему по меньшей мере по три раза на дню:

— Убавь звук, Нино.

Его глаза, окруженные черной маской, расширяются, а потом заполняются слезами. Он кусает губы и придушенно смеется.

— О, проклятье! Ты меня до чертиков перепугала!

Он поспешно вытирает щеки, покрытые синим гримом. Кладет свободную руку на мою ладонь и сильно сжимает ее.

— Что на тебя нашло? Ну, что на тебя нашло! Хотела задержать взрыв?! Ты могла умереть! Если бы не вмешался Черный Кот, ты… ты…

Я не знаю, что ответить, не понимаю даже, что он хочет сказать. Неважно, в конечном счете это вернется ко мне. Поскольку я молчу, он начинает бормотать, потом утыкается лбом мне в плечо и рыдает. Я медленно, долго вдыхаю — чтобы взвесить слова и действия. Ценой гигантских усилий я поднимаю руку и глажу его по закрытой шлемом голове.

— …всё наладится, Нино. Всё наладится. Дай мне только несколько минут… чтобы я восстановила связь.

Он сильнее сжимает объятия и смеется сквозь слезы. Мои собственные глаза щиплет: я уже видела, как он брюзжит, злится, ругается, орет и даже ноет. Но плачет? Никогда…

Никогда.

О, Нино.

Я хлопаю ресницами, и вдруг всё исчезает. Разоренное Марсово Поле, затянутое дымом чернильно-черное небо — всё стирается. Я долго лежу в полумраке, недоумевая, уставившись в потолок своей комнаты. А потом, наконец, начинаю снова дышать.

Опять этот сон. Решительно…

Я вытягиваюсь под одеялом, зевая с риском вывихнуть челюсть. Бледный серый свет проникает сквозь щель между ставнями. На меня вдруг обрушивается осознание того, что мне предстоит сегодня, и я наощупь ищу очки, а потом будильник. Пожалуйста, не говорите, что я, ложась спать, опять забыла установить будильник!

«06.47»

Я шумно с облегчением вздыхаю. Я проснулась сама, и обычно это означает, что я чудовищно опаздываю. Но не в этот раз.

С некоторым удовлетворением я отключаю будильник, пока он не зазвонил, беру телефон и сажусь в кровати, чтобы быстро проверить разнообразные соцсети. День обещает быть особенно насыщенным, и от одной только мысли о краткой речи во время главного Празднования сегодня после полудня, у меня сдавливает горло. Я бросаю встревоженный взгляд на костюм для церемонии, висящий на плечиках в углу комнаты, и желудок подпрыгивает.

А я-то воображала, что не смогу трусить сильнее, чем во время моих первых портретных видео для Ледиблога…

Я пролистываю новости, и понемногу ко мне приходит осознание серьезности ситуации. Меня охватывает чуднóе умиротворение, окрашенное покорностью. Об этом говорят уже несколько недель, готовятся.

Сегодня в Париже будет особенно много красного и черного.

Сидя на матрасе по-турецки, я прислушиваюсь. Выслеживаю признак, звук, показывающий, что не одна я в квартире проснулась. Моя мать всегда уходит ровно в пять утра, чтобы быть первой у поставщиков и заполучить лучшие рыбу и мясо для меню своего ресторана. Мой отец этой ночью дежурил в зоопарке, а значит, вернется не раньше восьми. В таких случаях обычно знаком начала дня для меня и моих маленьких сестер служит возвращение Норы с утренней пробежки. Но пока всё тихо.

Я машинально проверяю — снова — текст моей речи, записанный на телефон, но я уже знаю его наизусть. От нечего делать я возвращаюсь к меню. Я голодна, но не хочу завтракать одна… Не сегодня.

В итоге я открываю заархивированную папку, суперзащищенную среди других. Видео там, где я его оставила, запечатанное паролем, который знаю только я. После долгого колебания я его запускаю.

На экране появляется Леди Вайфай. Позади нее простая бетонная стена, каких полно по всему городу.

— Привет. Это Леди Вайфай, она же Алья Сезер. Если вы смотрите это видео, значит, либо я запрограммировала его, чтобы вы получили его в определенное время, либо я… вы разграбили мои ультрасекретные архивы, и я уже не в состоянии помешать вам. Э… Получилось то ли слишком глупо, то ли по-настоящему трагично… Ну, что я болтаю… Полная белиберда!

Леди Вайфай еще немного ворчит, а потом протягивает руку к объективу, словно собираясь выключить его. В итоге она передумывает. Она вздыхает, прислоняется спиной к стене, ее взгляд за черной полумаской бегает.

— Ладно, начнем с начала. Я Алья Сезер. Следующая часть этого видео… для моих родителей и сестер, на случай, если этой ночью со мной что-нибудь случится из-за акуманизированного, которого называют Изгнанник.

Она вдыхает, словно чтобы придать себе смелости, и я ловлю себя на том, что делаю то же самое. Это я, это совершенно точно я.

Вот только я по-прежнему не помню этого. Ни этой стены, ни места, где это снималось. Я не помню, чтобы снова надевала костюм Леди Вайфай, очень похожий на тот, что был в мою первую акуманизацию, хотя и улучшенный ультраизощренным наушником, который мигает в ее левом ухе.

Подбирая слова, Леди Вайфай закрывает прядью волос висок, где запекшаяся рана светится чудным розовым цветом. Я машинально провожу рукой по собственному виску и шраму на нем: волосы, которые там выросли, снежно-белые. На людях я делаю вид, будто горжусь этой странной прядью, но на самом деле она внушает мне почти в равных долях неуверенность и страх. Это единственный осязаемый след моей причастности к этой истории, и я не в состоянии сказать, как я могла его получить.

— Изгнанник был заперт в мире Пикселятора, он же Венсан Аза. Ледибаг и Черный Кот только что присоединились к нам. Через несколько минут мы все отправимся сражаться. Битва будет происходить в мире Пикселятора, чтобы избежать дополнительных разрушений. Все присутствующие акуманизированные осознают опасность, и все выбрали продолжать борьбу. Я тоже выбрала помогать Ледибаг и Черному Коту. Я надеюсь… надеюсь только, что нам всем удастся вернуться живыми и невредимыми. В любом случае, мы всё сделаем для этого.

Леди Вайфай огорченно улыбается.

— Не знаю даже, зачем я решила записать это видео. Это просто показалось мне… необходимым. Срочным. И я не нашла в себе сил позвонить родителям напрямую. Я не хочу… чтобы меня подвело мужество, когда я услышу их голоса. Я не хочу, чтобы они боялись… как боюсь я, на самом деле.

Она испускает дрожащий вздох.

— Я… Да это так, я умираю от страха. Я… правда умираю о страха. Нино тоже боится, он сказал мне только что. Думаю, мы все боимся в разной степени. Мы прекрасно знаем, чем рискуем. Но…

Она опускает веки и подносит руку к наушнику, делает паузу в несколько секунд, словно слушая что-то. Потом вздыхает — словно придушенный всхлип, — яростно трет глаза и бросает в объектив резкий взгляд.

— …Но я не отступлю. Я, наконец, способна сделать что-то, чтобы защитить мой город и моих близких. Я всегда этого хотела с тех пор, как появились Ледибаг и Черный Кот. Так что я не отступлю.

Она с трудом сглатывает и несколько мгновений молчит, уставившись в землю. Когда она снова смотрит в объектив, ее улыбка вдруг становится менее искусственной, более нежной.

— Папа, мама, девочки… Привет всем. Это Алья. Я просто хотела вам сказать, что…

На глаза резко наворачиваются слезы. Я ставлю видео на паузу, не в состоянии смотреть дальше. Бросаю телефон на одеяло, злясь на саму себя. Что на меня нашло смотреть это сейчас? Не слишком подходящий день, чтобы появиться в классе с покрасневшими глазами и прескверным видом! Определенно не подходящий!

Я сильно шмыгаю, долго и глубоко дышу. Испепеляю взглядом висящий на шкафу наряд для церемонии: черные брюки, белая блузка и черная жакетка, позаимствованная у мамы, с которой я примерно одного роста. С красно-черным шарфом и кокардой Ассоциации Празднования Парижских Лицеев, это будет идеально.

Успокойся. Дыши. День только начался…

Громкое «бум» в мою дверь заставляет меня подпрыгнуть. Из коридора раздается громогласный голос:

— Алья, ты опять забыла поставить будильник! Вставай, копуша, надо накормить завтраком Этту и Эллу!

Судя по не слишком тихим шагам, Нора уже торопливо направляется на кухню. За моей старшей сестрой следует кавалькада с криками и смехом. Близняшки явно тоже уже встали. С колотящимся сердцем я слушаю гудение микроволновки, которая греет молоко с шоколадом; кофеварку с дозатором, которая ворчит, заваривая кофе Норы; потрескивание яичницы-глазуньи на сковороде и позвякивание пиал, которые близнецы расставляют на столе, взапуски распевая считалочку, которую выучили накануне. Запах теплого хлеба и сдобных булочек витает в воздухе — должно быть, после пробежки Нора сделала крюк к своей любимой булочной.

— Алья, подъем! — зычно кричит Нора. — Иначе ты опоздаешь, мадам Ответственный-представитель-празднования-и-всё-такое!

— И всё такое! — трубит Элла.

— И так далее и тому подобное! — добавляет Этта.

Я тру глаза рукавом пижамы и изображаю ворчливый голос не до конца проснувшегося людоеда, который так смешит близнецов:

— О, ладно-ладно, девочки, иду!

Я выбегаю из комнаты, умышленно забыв мобильник.

Снова идет снег. Как в тот вечер…

Пока ведущая в моих наушниках объявляет метеосводку, я с беспокойством рассматриваю серое небо. Церемония должна начаться в пятнадцать часов, а прогноз на ближайшее время не перестают ухудшаться…

«8.37»

Я неохотно убираю телефон, раскрываю зонт и пробегаю несколько десятков метров, которые отделяют меня от входа в лицей. Из-за нападавшего ночью снега улицы едва пригодны для движения и пробок больше, чем обычно. Простой пешеход, я рассматриваю застрявшие в пробках машины и качаю головой. С трудом верится, как несколько сантиметров снега могут парализовать целый город…

Несмотря на поздний час, в лицее очень мало народу. Уроки сегодня не обязательны, и я уже знаю, что многие мои одноклассники не придут. В пустых коридорах и полупустых кабинетах царит забавная атмосфера — словно неуверенность, которая обычно наблюдается только перед летними каникулами…

Ничто не может быть дальше от истины, и я скептично улыбаюсь. В нашем городе зимние каникулы закончились две недели назад, и настроение на самом деле не расслабленное. Сегодня живые воздают честь погибшим в прошлом году. Завтра все вернутся к занятиям, и мы самым банальным образом начнем новый год. По крайней мере, мы попытаемся…

— Алья!

Я подпрыгиваю. Нино бежит ко мне, тяжело дыша, словно только что пробежал стометровку. Я позабавленно приподнимаю бровь.

— Вау, привет? Что с тобой такое?

— Надо было… сказать тебе…

Но он так задыхается, что не может говорить, согнувшись пополам, упершись руками в колени. Я приподнимаю вторую бровь, помахивая телефоном.

— Эм, знаешь, если тебе надо было сообщить мне нечто столь срочное, ты мог мне позвонить.

Вместо ответа он потрясает собственным телефоном.

— Он приезжает! Ты должна знать… Он приезжает!

— Кто?

— А… Адриан!

— Что?

Нино кашляет, а потом настойчиво протягивает мне свой телефон.

— Он только что сообщил мне по мессенджеру, — хрипит он. — У него сегодня в Лондоне фотосессия, но потом он возвращается в Париж! На несколько дней!

Пока я просматриваю на экране чат, он храбро выпрямляется, в поту, но широко улыбаясь.

— Маринетт! Где Маринетт? Она пришла? Надо сказать остальным! Маринетт будет… очень-очень рада!

Нино лихорадочно оглядывает двор и, заметив неподалеку Милен, Розу и Аликс, устремляется к ним. Я едва успеваю остановить его:

— Нет, подожди! Не говори пока никому!

Он пораженно смотрит на меня:

— Но… Но почему?

Удерживая его за руку, я достаю свой телефон и отправляю Адриану быстрое сообщение:

«Вот, значит, как: ты сегодня делаешь посадку в Париже, не сказав мне, месье модель?»

— По-твоему, почему он предупредил тебя только сейчас, Нино? Потому что он не был ни в чем уверен. Его опекуны уже однажды отменили всё в последнюю минуту. Уверена, Маринетт тоже ни о чем не знает.

Мой телефон вибрирует: Адриан на линии.

«Привет, Алья. Тебя я тоже собирался предупредить. Нино действительно не умеет держать язык за зубами».

Я широко улыбаюсь и бросаю на Нино короткий взгляд, он хмурится. Я отвечаю с невинным видом:

«Ты в этом еще сомневался? Ладно, шутки в сторону, ни слова Маринетт, не так ли?»

«Именно. Я позвоню тебе, как только приземлюсь в Париже, но до тех пор, никому не говорите. Пожалуйста».

Вместо ответа я посылаю ему одобрительный смайлик.

— Вот и подтверждение: ни слова Маринетт. Он хочет избежать разочарования как в Рождество, если его вдруг оставят в Лондоне.

— Э? Думаешь? В тот раз было так ужасно?

Я бросаю на него разочарованный взгляд:

— Ты не был с Маринетт, когда она узнала, что он не возвращается в Париж на Рождество. Поверь, лучше ей пока ни о чем не подозревать.

Я была у Дюпен-Ченов, когда Адриан позвонил, чтобы сообщить плохую новость, накануне своего предполагаемого приезда. Прошло уже два месяца, но я до сих пор слышу душераздирающие рыдания Маринетт. До тех пор она была образцом мужества и стойкости с реабилитацией и возвращением в школу, но с этой слишком неожиданной превратностью судьбы ей было сложно справиться. Счастье, что вся ее семья и я были рядом, чтобы поддержать ее в тот день.

— Она не слишком хорошо выглядит в последние дни, — мягко произносит Нино. — Ее бы подбодрило, если бы она узнала о приезде Адриана, нет? Особенно сегодня…

Я категорично качаю головой:

— Пока он не будет здесь, никому ни слова, Нино. Так лучше.

Нино собирается ответить, когда его резко останавливает «Куку!». С покрасневшими от холода щеками, но сияющей улыбкой к нам с обычным своим воодушевлением врывается Роза.

— Вы в порядке? Я — да, Джулека будет вечером на празднике! Они с родителями причалили сегодня, можете представить?

— Э? Вечером?..

— Да, на твоем ужине после-празднования! Он же по-прежнему в силе, а?

Подходят Милен и Аликс.

— Ты нам все уши прожужжала со своей вечеринкой, — добавляет Аликс. — Не говори, что ты ее отменила? Натаниэль специально для этого возвращается из своего пансиона в Лилле!

О… Действительно. С тьмой приготовлений, которые надо было закончить от имени Ассоциации, я почти забыла про наше маленькое собрание вечером.

— Нет, она по-прежнему в силе. Извините, девочки, я немного отключилась. Скорее бы вся эта суматоха закончилась.

Милен с понимающей улыбкой хлопает меня по плечу:

— Тихий ужас. Но всё будет хорошо. И потом, ты очень красивая в этом наряде.

— Йеп, — продолжает Аликс между двумя хлопками жвачки. — Произнести речь между господином мэром и шефом полиции перед толпой парижан — это круто. Всё нормально, не слишком нервничаешь?

Я невесело смеюсь:

— После твоих слов Аликс, очень даже!

— Хе-хе-хе…

— ДЖУЛ! ДЖУЛЕКА!

Не обращая внимания на то, как мы все подпрыгнули, Роза стрелой несется к крытой площадке. Я улыбаюсь, видя две знакомые фигуры у входа во двор. Роза бросается в объятия Джулеки, еще более высокой и долговязой, чем я помню — вот что значит отправиться с семьей в путешествие по Европе на пять месяцев.

Пока Роза и Джулека изо всех сил обнимаются, Маринетт с легкой улыбкой на губах стоит в стороне. Должно быть, она встретила Джулеку по дороге в лицей, поскольку всегда проходит по набережным Сены, где мать Джулеки пришвартовывает семейную баржу. Я с облегчением внимательно смотрю на Маринетт: я не была уверена, что она сможет сегодня прийти. Медийная шумиха вокруг Дня Памяти в каждом из нас возродила эмоции того времени, а Маринетт пострадала сильнее всех — с ее ранами и пережитым шоком.

Хотя она так и не захотела подробно рассказать мне, что там произошло… Я знаю, это по-прежнему ее терзает.

Аликс и Милен уже приветственно обнимают Джулеку. Я бросаю на Нино заговорщицкий взгляд. Тот саркастично изображает, как закрывает рот на молнию. Обменявшись понимающими улыбками, мы расстаемся, и он уходит к Максу и другим мальчикам из нашего класса.

Я легко присоединяюсь к разговору девочек, и по-прежнему малоразговорчивая Джулека, однако, искренне обнимает меня и явно счастлива вернуться. Пока Аликс и Роза забрасывают ее вопросами о путешествии, я говорю Маринетт:

— Ты пришла. Это классно. Ты можешь гордиться собой.

Подруга корчит мне усталую гримасу:

— Было бы чем… Если бы я не встретила Джулеку, я бы уже вернулась. Этот день… ему ни конца ни края.

Она вздыхает — бледная, под глазами круги: опять плохо спала сегодня. Я беру ее за плечи и осторожно потираю их.

— Но сейчас ты здесь, с нами. Всё наладится, Маринетт. Постепенно. Я знаю, ты можешь. И сегодня вечером все вместе празднуем у меня, как раньше. Хорошо?

Она молча кивает с бледной улыбкой на губах. С тяжелым сердцем я обнимаю ее. Сообщение от Адриана в кармане почти жжет. Но он прав: лучше ничего не говорить. До тех пор, пока он не будет уверен, что прилетит.

Держись, девочка моя. Я скрещиваю пальцы, чтобы для вас двоих, как ни для кого другого, этот день закончился хорошо.