Слизеринский Лев (джен)

Рассказ Лаванды приведён без сокращений. Нужно ли мне вообще это уточнять сейчас? Такие вещи необходимо документировать во всех подробностях, подобно тому, как врач записывает историю болезни, самой глубокой душевной болезни. Пока я совершал записи, мне приходилось несколько раз останавливаться, протягивать мученице все успокоительные лекарства, что я приготовил. «Нет» — говорила она — «Меня вообще от всего Лёвушка полечил, и от этого тоже». Я верил, что Он может. Даже от этого. Лекарства скорее понадобились всем вокруг. Возможно, это временно. Мы забудем самое страшное и оставим самое светлое. И дети-короли смогут снова быть детьми и переживать абсолютно детские приключения, как будто и не было этих лет. Но не сейчас.

* * *

Меня сперва оглушили, потом схватили, через плечо перекинули. Их двое было, один побольше, другой поменьше. Уж не знаю я, как они зовутся, оба жуткие и злые. Так вот, несли они меня так целый день, потом я очнулась, гляжу — связана какими-то толстыми ремнями по рукам и по ногам. Сижу прислонённая к сосне, а рядом пылает костёр и двое чавкают.

— О, раскрыла хлазки, Хермиона Хрейнджер. — прокашлялся тот, что поменьше — Ну, жди, хостья наша, недолхо нам переться. Тебя вождь как раз к себе приглашаетс.

Я от шока даже не успела сперва понять, почему меня за Гермиону приняли.

— А ну развяжите! А ну… Ничего себе, гостью нашли! Гостей, между прочим, надо кормить и поить, а не связывать! У королей бы поучились! — заверещала я на весь лес, надеясь, что меня хоть какая-нибудь птичка или мышка услышит.

— Так жры. — сказал почти что дружелюбно тот, что побольше. Протянул мне чью-ту ногу на вертеле, уже надкусанную, обгорелую до черноты. Ткнул мне ей в лицо, измазав щёку соком — так дети кукол «кормят», когда играются.

— Я мясо говорящих животных есть не стану! — прокричала я так героически, как только умела.

И попробовала ему в лицо плюнуть — так делают в книгах и театре. Если героиню связали, она должна отважно плюнуть в злодея, а он тогда равнодушно утрётся и начнёт её тайно уважать за смелость. Я никогда не плевалась, поэтому ничего не вышло, только слюна потекла по губам.

— Ишь ты, капризная прынцесска! — пробурчал Поменьше, глядя на мои попытки противостоять насильному кормлению — Всё-то ей не так. Ну, не хоромы у нас, уж извини. Мы-то чужохо добра не крадём, своим трудом живём, в отличие от корольков-нахлебников. Нам для тебя пир закатить што ли, Хермиона Хрейнджер?

— Я не Герми… — начала было я, а потом поняла, что это мой шанс немного похитрить. Вздёрнула нос, надула губы, представила, что ношу на голове целую корону из кудрей, и шею надо всегда прямо держать.

— Да. — говорю я важно, щёки надувая — Это я. Легендарная и неповторимая, великая и ужасная Гермиона Джин Грейнджер. Самая умная в Хогвартсе. Самая умная в Англии. Я такая умная, что… Что если вы меня сейчас же не освободите, я… Я освобожу себя сама и вас отведу к Лёвушке. Потому что я такая умная.

— Хы, вумная. Ну скажи вумное. — попросил Побольше, с любопытством глядя на то, как я из себя Гермиону строю.

— Элементарно. Я всегда только умное и говорю… Например… Турбулентность релевантности равняется синкретизму фокальной межатомной дисгармонии в гипотенузе консенсуса. — протараторила я скороговоркой, каким-то образом умудряясь при этом и надуть губы, и сморщить лоб, и нахмурить брови, и вообще обернуться Гермионой так, чтобы не отличить было.

Побольше и Поменьше удивлённо распахнули рты и выронили своё мясо из лапищ. Я удивилась не меньше ихнего — никогда ещё не произносила столько непонятного сразу. Аж язык заболел.

Конечно же мои уловки не сработали, иначе бы я давно уже бы с вами была. Зато, пока они гнали меня, всё так же связанную, и толкали в спину, было им не до скуки. То и дело голосили наперебой «А скажи ищо вумного, Хермиона!». Я говорила, куда мне деться. По словечку в час. А они на месте от счастья подпрыгивали. Последним моим словом было такое вот: «метахимикоквантотеодеантикибермилитаризация». Я его сама из головы своей выдумала, чтобы им рот заткнуть. Они и замолчали, обдумывали, гордились, что такую интеллектуалку поймали своими же лапами, и такой богатый подарок господину несут. Предвещали, как их накормят от пуза какой-нибудь гадостью.

Правда, когда они меня ввели в этот порушенный тёмный дворец, где то колонна опрокинута, то сквозь дыры в стене ветер воет, прямо к Сириусу привели, в самые глубины — конечно же, узнали, что никакая я не Гермиона. Очень расстроились.

Сириус сидел нога на ногу, как на троне, на куче какой-то из костей, черепов и хлама. Тряпок всяких, мешков, щитов, досок. Рядом его волки туда-сюда что-то вынюхивали, иногда на колени ему прыгали, он гладил. И то и дело, как собака настоящая, язык высовывал и дышал тяжело. А так совсем не изменился внешне, оброс разве что. Побрить его и отучить в собаку играть — и как будто он тот же самый хороший Сириус, который и Люси спасает, и тортики мои кушает, и всё ему весело.

В углу Трумпин стояла, замотанная в простыню, в волосах у неё ящерицы ползали. Увидела меня и расхохоталась, сложилась вдвое, пальцем указывает.

А Сириусу не до смеха. Скатился со своей груды мусора, как с горки. И зарычал на Побольше и Поменьше, слюной разбрасываясь:

— Я же сказал, шатенка! И уродливая при том! Вы же блондинку притащили!

Двое посмотрели на меня, а я обоим показала язык. Побольше сразу съёжился в комочек, а Поменьше оправдываться начал:

— Ну, энта тоже, знайте ли, лицом ни сильно вышла, рябая и толстая. И вооще-то, там ужо была блондинка, даже две, вот я взял ту, что чуть потемней…

— Это была Лавгуд, тупица! Лавгуд и эта мракобеска Люси! — запустил Сириус пальцы в волосы.

— Ну, вооще-то чиста техниськи, наша светло-русая, а бывают ищо пепельные, платиновые… — стал Поменьше занудствовать.

Сириус только рукой взмахнул — и его с Побольше два людоеда подхватили и потащили куда-то. Я одна стоять осталась. Волки меня начали нюхать. А Сириус три раза выдохнул, повернулся ко мне — и снова глаза добрые-добрые, прям друг всем детям и брат всему живому.

— Так. Лав. Я всё могу объяснить. — замурлыкал он, даже руки протянул, чтобы развязать меня.

А я огрызнулась, отшатнулась от него:

— Зачем тебе Герми сдалась? Тоже съесть хочешь, как и всех!?

— Я хочу спасти её, Лав. Ведь она самая разумная в том замке. Я слышал, как она говорила о льве, как рассуждала ещё до того, как прозрел я. Я знал, что могу с ней договориться. — он положил мне руку на плечо — И тебя я тоже хотел спасти, и Рона. Я знаю, ты можешь мне сейчас не верить. Но ты представить себе не можешь, как опасно нам находиться рядом с этими злодеями.

— И Герми ты бы тоже через лес таскал?

— Лав, милая, у меня не было выбора. Я пытался достучаться до неё в замке, но она вечно ускользала, а мой план спасения могли раскрыть. Ей всегда что-то мешало, а во дворце даже у стен были уши. Нюниус всюду ходил и всё записывал.

— Не Нюниус, а профессор Северус Снейп! И раз уж я тебе не нужна, так отпускай меня живо назад. А то закричу.

— Нет, Лав, ты нужна мне и я тебя никуда не отпущу. Только здесь тебя не достанут наши враги. И ты можешь помочь мне и всем нам.

— С чего бы это мне тебе помогать? С чем это помогать? С поеданием разумных?

— Да оставь ты это, в конце концов, не хочешь — не ешь, другим дай жить! Лав, давай потом поговорим о чужих вкусовых предпочтениях. Сейчас вот что главное. Мы с тобой оба гриффиндорцы, и сейчас ты видишь перед собой новый Орден Феникса. А против нас стоит Тёмный Лорд с огромной армией Пожирателей Смерти, озабоченной истреблением всех, кто не такой, как они. Как и раньше, история повторяется. — он когда говорил, ещё пальцы так странно загибал, как будто совсем малышу объясняет. Ну не настолько же я дура, в конце концов.

— Хватит уже выдумывать. Всё бы тебе за прошлое цепляться, дед ты старый!

(Про деда — это я просто чтобы обидеть. Вы, ребята-короли, не думайте, и Вы, профессор, я старших уважаю)

— И Люси ты спас зачем? И Сью соврал?

— Я не её спас, я противника убил. А знал бы, за каким культом она и сестра её следуют, так бы и оставил.

— Потому ты и предатель! Я знаю, что Лёвушка говорил с тобой! А ты Его обманул!

Повисла тишина. Сириус сам себя ухватил за горло, как будто оно начало болеть, а Трумпин цокнула языком.

— Лёвушка… — умилительно повторила она за мной — Что же не «котёночек»?

— Значит так, Лав. Не смей меня называть предателем. Ты не знаешь, что это такое. Я никогда не предаю своих принципов. Не я обманул льва, он надо мной посмеялся. Он передо мной играл того, кем не является. А является он жестоким, кровожадным божеством. И ты бы лучше так его не называла, не стоит. Это всё равно, что Сама-Знаешь-Кого ласково звать «Волди». — говорил Сириус всё так же дружелюбно, но я уже видела, как нервно бегают его глаза.

— А что такое? — расхрабрилась я; ой, зря, конечно — Боишься!? Сам-Знаешь-Кого называть по имени не боишься, а перед Лёвушкой страшно!?

— Нет. Я оба его имени знаю. В обоих мирах. И только не говори, девочка, что ты с ним хорошо знакома. — вдруг прогремел голос Сириуса; совсем другой, зловещий. Я тут же прикрыла рот, но было уже поздно.

— Ты его знаешь… Так же близко, как и Нюниус, да?

Я вертела головой, боясь даже взглядом что-то показать. Нет, конечно же, я Его не ахти как знаю, пусть Рон и говорит, что я хорошо понимаю Его — ничего я не понимаю…

— Лав, неужели ты не можешь понять, как это важно? Разве зря шляпа распределила тебя на наш факультет? Прошу тебя, ты столько жизней спасёшь, если просто ответишь мне. Ты знаешь его? И что ещё ты знаешь? Об армии, о королях, обо всём… Или у тебя нет сердца, Лав?

Я надула щёки, как будто воды набрала в рот.

— Трумпин. — произнёс он сочувствующе, подзывая к себе ведьму — Почитай. Поаккуратнее только.

— Как получится. — отозвалась Трумпин — Девочка-то, бедняжка, больше не своим мозгом думает.

Она схватила меня за подбородок, подтянула лицо к себе. Я хотела было зажмурить глаза, как советовал нам Северус, но уже поздно — веки одеревенели, глазные яблоки застыли, а Трумпин быстро обернулась розовощёкой, веснушчатой, пухлолицей и забавной, косы ей на плечи упали, как у меня, с лентами...

Так она держала меня, наверное, около двадцати минут.

Знаете, я никогда с легилименцией в магической Англии не сталкивалась, но если и там она ТАК проходит, то я не понимаю, почему все только и говорят, что о непростительных заклинаниях! Когда такое есть, то я даже не могу представить, чем может оказаться тот же Круциатус, что вообще может быть мучительнее! Вот, что надо запрещать, навсегда запретить, на веки вечные, всем и каждому! Это ведь даже… Вот представьте, что с вас одежду срывают — это позорно, мерзко. А то, что Трумпин делает — это как всё срывать, всё отбирать, кожу, кости, сердце, каждую клетку тела себе присваивать, выхватывать, трогать и трогать! И повторять «не останется у тебя ничего своего, всё будет нашим, рано или поздно»! Я же сперва просто задрожала, а потом кричать начала, молча, потому что даже языком не получалось пошевелить! И ремни в кожу впились, и будто сильнее меня стягивали и резали. А когда Трумпин меня отпустила, я упала на пол, ударилась об камень головой и так лежала, не в силах даже позвать на помощь. У меня ничего не осталось своего, абсолютно ничего. И стало вокруг так темно и холодно, будто вернулась в Нарнию та самая легендарная Зима, и я лежу, замерзаю, одна, как девочка со спичками. И слышу обрывками, как ведьма пересказывает Сириусу:

— С башни… Из-за жениха… Поймал уродец…

— В героя решил сыграть, дрянь. — это голос Сириуса — Лишь бы от былого зла отмазаться.

— Белка… Сьюзен… Кентавры… Звёзды…. Лев… Причёсывала…

Я не выдержала и застонала; на этот раз было слышно на весь зал.

— За что!? За что… Ты же из меня… Ты же всё из меня высосал… Как дементор…

— Нет, Лав. Не знаешь ты, что такое дементор. Мне жаль. Мне очень жаль, что так пришлось. — присел он рядом со мной. И Трумпин тоже подскочила, начала гладить меня по голове, той же рукой, что сдерживала меня во время своего «чтения».

— Как жалко, бедная девочка, что с тобой это случилось! — заворковала она — Как жестоки бывают мужчины, которых мы незаслуженно любим!

«Сьюзен сейчас, наверное, тоже так думает».

— Лав. — обратился ко мне Сириус — Ты хотела убить себя? Сейчас ты поймёшь, почему я делаю на этом такой акцент. Ведь тот, кого ты зовёшь Лёвушкой… Лав, он же тебе этого не простит. Лав, послушай. Я знаю не только, кто этот плешивый лев, но и что он означает.

«Ничего ты не знаешь». Так я думала, но слова его звучали так убедительно, так нежно! Знаете, после того, что я пережила, когда меня «читали», мне безумно захотелось какой-то ласки, чтобы хоть немного утешиться, и слушая его, я медленно начала забывать, что это он отдал приказ. Начала плакать, захотелось, чтобы он меня обнял, раз больше некому. Мы же друзья. Мы же гриффиндорцы. Мы всегда должны помогать друг другу…

— А в мире маглов он давно установил свою мораль. Извращённую, злую. Ту, из-за которой пострадало множество волшебников. И маглов тоже. Знаешь, что он говорил о таких, как ты, что страдают и иногда хотят избавиться от жизни? Что они грешны. Уже за то, что мечтают освободиться. Ты понимаешь, что он даже собственной жизнью не даёт распоряжаться? Как ты думаешь, что бы он сказал тебе, если бы увидел там, на башне? Он сказал бы, что ты «предала его доверие». Недостаточно верила. Что все твои слёзы ничего не значат. Тебя даже похоронят подальше от всех, за оградой, без церемоний, как дохлого попугайчика. Ты отвратительна для него. За то, что просто посмела не всегда улыбаться и кивать головой, слушая его речи. Что начала задавать вопросы и давать волю своим чувствам. Вот что такое Слизеринский Лев. Вот против чего мы боремся.

Я долго не отвечала. Просто не верила. Не мог так Лёвушка. Глупости всё это. Это я точно знаю. Он бы никогда не закопал меня за оградой…

— Я хочу, чтобы ты помогла нам. Раз ты так близка с ним, значит, научилась и выстраивать с ним мысленный контакт? Я прав?

— Наверное…

— Так вот, если ты призовёшь его, мы сможем его поймать и вспороть ему брюхо. И тогда он станет лишь ковриком на полу, а ты станешь свободной, да ещё и Герми с Роном мы выручим из беды. Ты попробуешь сделать это для нас и в первую очередь — для себя?

browser.yandex.ru

— Я не умею…

— Просто сосредоточься. Раз он позволял тебе с ним нянчиться, значит, он придёт за тобой и я смогу его убить. Если нет, то грош цена его так называемой «любви». Давай. В мыслях разговаривай с ним, как у маглов принято.

Я закрыла глаза. Не знала, слышит ли Он меня. Но если слышит…

«Лёвушка, беги. Они хотят Тебя убить. Не приходи. Я им не верю. Ты не думай». Я повторяла и повторяла, пока Трумпин не заметила по каким-то внешним признакам, что я волнуюсь. Снова схватила, снова «прочитала», только быстрее и от того — ещё больнее. На этот раз меня чуть не стошнило прямо на неё.

— Лжёт. — бросила она Сириусу, кидая меня на пол и отряхивая руки.

— Лав. Лав, неужели ты не понимаешь, Мордред тебя дери!? Заново! За работу! Трумпин, следи за ней.

«Лёвушка, беги».

Чтение. Удар.

«Лёвушка, мне совсем не страшно. И не больно».

Чтение. Удар.

— И чего же ты ждёшь!? — вскрикнул Сириус, и я не сразу поняла, что обращается он не ко мне — Ну, давай, приходи уже! Или ты и впрямь недостаточно любишь самоубийцу!? Посмотри, как она цепляется за тебя, такого важного!

«Надо что-то другое подумать. А то если я буду думать о Лёвушке, я могу Его случайно позвать. Так.»

Чтение. Удар.

«Что сейчас делает Сьюзен, интересно? Так, нет. Подумаю про платье. У неё такое красивое платье. И шёлковые перчатки».

Чтение. Удар.

«А может быть, я и смогу научиться шить руками. Не страшно уколоться»

Чтение. Удар.

— ЛЬВА! ЗОВИ! ДРЯНЬ! — раздавалось на весь замок, отскакивая от стен.

«Надо свести веснушки. Все. Всюду».

Чтение. Удар.

«Путь далекий до Типперери, путь далекий домой, путь далекий до Типперери, стороны моей родной! Хорошо здесь, на Пикадилли, но сказать хочу я вам: хоть далек мой путь до Типперери, а моё сердце там!»

Чтение. Трумпин уже устала от меня, запустила пальцы в волосы, истошно закричала, её лицо менялось, ежесекундно мелькало между моим и её родным. А мне с каждым чтением, как ни странно, становилось немного легче переживать следующее. Да, меня колотил озноб, натёртости от ремней зудели и болели, столько слёз я выплакала… Но ничего. Я Его спасу. Они до Него не доберутся. Я буду думать о чём угодно, я спою в голове все песни, прочитаю все стихи, и никогда не приведу Его в эту ловушку.

— Сделай с ней что-нибудь. — бросила ведьма в сторону Сириуса — У меня больше нет сил. Наверное, нам стоит просто убить её. Всё равно котяре плевать на то, что она чувствует, жива она или нет. Нам ничем не подкупить его.

Сириус засунул два пальца в рот и свистнул. Несколько его существ подбежали ко мне, подняли с пола в положение сидя. Потом Блэк приказал принести горящий факел и что-нибудь железное.

Я даже не знала, как мне себя сейчас вести, я не знала, какие чувства мне испытывать. Что-то такое страшное я и во сне себе не представляла. Такое бывает только в книгах для тех, кому уже есть семнадцать. И я просто смотрела, как он греет тяжёлый брусок на огне, как тот накаляется сперва докрасна, потом добела, как скачут искры. И в свете огня у Сириуса красивое лицо, даже борода не портит. Я теперь понимаю тебя, Сью. Если бы мы немножко ещё пожили с ним рядом — наверное, мы стали бы соперницами… Больше не поживу, ни рядом, ни врозь. Это же должно быть так больно, что от этого сразу умирают, боль не выдерживают. Хуже, чем с башни прыгать.

— Не слушает, может быть — увидит. — приговаривал Сириус, крутя в руках своё клеймо — Не хочет девка кричать после твоих легилименций, уж теперь-то будет умолять сама по себе.

— Может, не надоть? — шепнул жалостливо кто-то из верзил, похитивших меня — Ну, чего там… Ну, дался тебе этот… Ну, она ж такая вумная баба, такие слова знает… Оставим, может…

Блэк не обращал на него внимания. Вообще даже чудовищам всё это очень не нравилось. Трумпин начала нервно грызть ногти. А Сириус продолжал:

— Сама хотела свести веснушки, вот и случай выдался. Ты, Лаванда, из тех, кто своё личико очень ценит, больше чем ум или доблесть. Нехорошо будет, если оно навсегда станет некрасивым. Наверное, добрый Лёвушка тебе поможет снова стать красивой, если его очень хорошо попросить…

Перед казнью обычно произносят последние слова. Моими оказались:

— Мы же оба с Гриффиндора.

Очень плохие последние слова, но больше ничего в голову не пришло. И я уже знала, что он ответит. Догадалась. Нетрудно было.

— Петтигрю тоже был с Гриффиндора. Гриффиндор — это то, что внутри. Мне очень жаль, Лаванда Браун, что ты заставила меня это сделать с тобой. Мне очень жаль, что ты выбрала тёмную сторону в себе. История нас рассудит.

И теперь мне осталось собрать в себе те силы, что не высосала Трумпин, в последний раз издать вопль. Если я как следует разорусь, наверное, это пройдёт гораздо быстрее. Когда дерёшь глотку со всей мочи, боль как-то уменьшается. Наверное, этому есть какое-то научное объяснение. Если бы я могла выжить, я спросила бы об этом у Герми или Северуса.

Клеймо приближалось к моей щеке, жар щекотал её. Сириус выглядел очень спокойным и умиротворённым, будто бы пытки гриффиндорок были его каждодневным занятием.

Я сделала последний вдох израненными лёгкими.

— А-А-А-А-А-а-а-а…а-а-а?

Почему я так странно кричала?

Просто когда брусок коснулся меня, мне было совсем не горячо — тепло. Как будто бы мягкий компресс прикоснулся к щеке. И это тепло охватило меня, погладило, побежало по телу… Как будто то, что выпила из меня Трумпин, начало потихоньку возвращаться на места, очищаться от грязи, вставать обратно, вновь становиться «моим». Я даже невольно улыбнулась, так всё это было забавно, щекотно и нежно. Я ощутила, как что-то слегка влажное и холодное касается моих синяков и натёртостей, словно приготовленная милым профессором Снейпом мазь, секунда — и всё так, как если бы ничего и не было. Из моих губ сам по себе вырвался смешок.

Чудища ахнули.

— Э, Сири, а она-то крепкая… — недоверчиво пробурчал кто-то из людоедов, как будто начав сомневаться в своём лидере и его мастерстве палача.

— ДА КАКОГО МОРДРЕДА!? — взревел Сириус; его лицо от злобы начало трансформироваться в морду волкособа. Оторвал от меня своё железо, недоверчиво оглядел, тяжело дыша и высовывая язык. Не понимал, почему оно выглядит так, будто накалено до предела, а я знай себе хихикаю.

Самым кончиком ногтя легонько коснулся той части, что должна была меня мучить.

— А-А-А-А-А-А!!! ДРЯНЬ! МЕРЗКАЯ ДЕВКА! СЖЕЧЬ МЕНЯ ВЗДУМАЛА! ПСИНА! ТВАРЬ!

Он упал на пол, схватился за обожжённую руку, затрясся, выгнулся дугой… По коже начали выступать сами по себе клочки шерсти, он бился, как будто его поджигали на сковородке, изворачиваясь туда и сюда, катаясь по полу, испугав всех тварей, что никогда не видели таких мучений, заставив каменные стены замка ходить ходуном. Трумпин, как кошка, в страхе запрыгнула на свалку-трон.

Я ощутила, что ремни, сплетавшие меня, беззвучно лопнули и упали к моим ногам.

И в голове прозвучал отчётливый голос. «Беги».

Но я не могла. Нет, все силы вернулись ко мне, все страдания прошли, будто и не было их. Я была здоровая, крепкая, ловкая. Но сдвинуться — не могла.

Сириус — ужасный человек. Я очень злилась на него. Но вы не понимаете, насколько ему в тот момент было больно! Это не только рука у него обожглась о клеймо, видно было — у него всё тело пылало, а с каждым движением агонии он словно переживал все мои «чтения» разом! Я видела это по его лицу, алому, сморщенному, покрытому потом, застывшему в страдании.

Я очень злилась, но ведь он тоже может быть хорошим. Мне захотелось даже кинуться, поднять его, не знаю, уложить в какую-нибудь воду со льдом, чтобы успокоила ожоги… Я почти сделала шаг в его сторону, так ужасен был крик.

«Беги» — пульсация в висках.

«Но он же…»

«Я позабочусь о нём. Беги и не оборачивайся. Я с тобой».

Я посмотрела в сторону выхода — золотая полоса света обрисовала мне путь.

И пустилась прочь, зажав уши. Потому что он уже кричал мне вслед:

— ПОЙМАТЬ ЕЁ! ХВАТАЙТЕ!

Не сразу за мной пошла погоня — они боялись преследовать такую стойкую девицу. Но вскоре я услышала, как стучат за спиной чьи-то лапы, бренчит оружие, неохотно ревут боевые кличи.

Вниз по лестнице, прыгаю через две ступеньки сразу. Лучик ведёт меня, я наступаю на эту линию, и словно ноги становятся легче. Бегу вперёд, спотыкаюсь несколько раз, с разбега ударяюсь об стенку — прямо над моей головой в неё вонзается секира. Слышен волчий рёв. Я отталкиваюсь от стены и дальше — к свету, к свету. Перескакиваю поваленные колонны. Прокатываюсь по полу, уклоняюсь от зубов волков, что клацают совсем рядом. И бегу я не одна, потому что теперь Его тепло наполняет меня, я поворачиваю голову — и вижу. Если бы уже не задыхалась от скорости, задохнулась бы ещё раз — от благодати.

Лёвушка бежит рядом со мной, его тяжёлые лапы стучат по земле, как будто барабаны перед боем, он подскакивает и словно летит над землёй, чудесная медовая грива развевается по ветру, а в ней мелькает та самая моя косичка с розовым бантом. Я не могу отстать от Него — физически не могу, Он просто тянет меня за собой, осторожно, не резко.

Вытягиваю руку вперёд — и косичка тоже тянется ко мне, оплетает запястье. Я цепко хватаюсь за эту путеводную нить.

И мы вылетаем из ворот замка. Теперь под нашими ногами уже не холодный камень, а мягкая трава, я смеюсь, радуясь, что они Его не достанут, Он же скорее… плачет? На секунду я вижу хрустально чистые слёзы в Его синих глазах, что глубже моря и неба. По Сириусу плачет, наверное.

Мы пробегаем дальше, я чувствую, как Его дыхание укрывает меня, потом шёпот в моих ушах…

«Твоя жизнь — драгоценнейший дар. Твой подвиг превыше тысячи рыцарских доблестей. Беги. Тебя ждут».

Я не сразу понимаю, что происходит, прощание было таким внезапным — но тут за спиной моей раздаётся вой, перед глазами сверкает серебристый клинок, я падаю на землю и слышу мерзкий хлюпающий звук подле меня, капли крови окрашивают смятую траву: конечно же, я всё спутала, и из моего горла вырывается:

— НЕ-Е-ЕТ, ТОЛЬКО НЕ ЛЁВУШКА, НЕТ!

— Лав! Лав, успокойся! Это не Лев! Это волк. Он за тобой бежал. Я убил его. — звучит знакомый голос, что быстро приводит меня в себя. Передо мной в алом колпаке сидит Рон. У него очень взрослое и мудрое лицо, полное печали. Рядом валяется отрубленная голова оборотня с разинутой пастью. Я перевожу дух, у меня зуб на зуб не попадает.

— Рон…Рон, ты представить не можешь… Сириус…

— Прости меня, Лав! За всё! — и он не даёт мне договорить, сжимает меня в объятиях — Прости меня, я был ужасным козлом! Я никогда больше… Я не могу быть с тобой как ты хотела, понимаешь, ты не влечёшь меня, как девчонка, но я хочу быть твоим другом, я не хочу больше так вести себя! Лав, я же люблю тебя! Не так люблю, не так, но люблю!

Он говорит и говорит, а я всё ещё слышу крик Сириуса, всё ещё сжимаю кулак, в котором была косичка Лёвушки. Я простила, давно простила. Но хорошо, что он это сказал. Именно сейчас.

— Я не могу… — шепчу я, отвечая на его объятия — Надо рассказать всем… Сириус, он… Он сейчас пойдёт за мной. Я… Мы с Лёвушкой его чуть не убили… Я… Не могу… Бежать…

Я сказала, что не могу бежать, а не что не могу ходить. Но он молча поднимает меня на руки, как принцессу, и несёт вперёд. Когда я ещё любила его, ну, как Бон-Бона, я такие сцены часто представляла. Сейчас, конечно, не то. Но всё равно. Здорово.

А потом я вижу Вас на лошади, профессор. Босой, в одной пижаме, Вы спрыгиваете на землю и бежите к нам.

А там, в холодном замке — там всё ещё рвёт гортань Сириус. Он так и не остановился. Я это чувствую.