Муня (гет)

За тысячу верст от Покровского и Петербурга, в порту города Хайфа причалил пароход с группой паломников. Люди по трапу неспеша сходили на землю, снимали теплую одежду, обмахивались походными газетами и журналами. Многих штормило. Из трюма выходили пассажиры третьего класса. Среди мрачных бородатых паломниках в черных армяках и с большими заплечными мешками выделялся высокий худой человек с длинными волосами цвета мокрого песка, необыкновенно пристальным взглядом и быстрыми, порывистыми движениями. Сойдя с парохода на песчаную пристань он тотчас разулся и пошел по берегу босиком, шевеля пальцами костлявых жилистых ног. Высокий и худой человек сильно раскачивался вправо-влево. Он пытался удержать равновесие, размахивая руками, как крыльями. Видимо, сказывалась долгая поездка в душном трюме. Прошел несколько шагов, наклонился и тут же изможденного паломника шумно и обильно вырвало. Весь главный порт города Хайфа с интересом наблюдал, как рвало и шатало Григория Распутина, однако никто так и не осмелился подойти и помочь, хотя бы дать воды или подержать тяжелую котомку.

Через четверть часа Григория отпустило. Он сел на песок и огляделся по сторонам. Пустынная земля, кое-где виднелись белые глиняные домики, узкие улочки и одинокие пальмы. На каменистой почве почти не было растительности. Людей вокруг тоже было немного. Когда-то эта земля была заселена древним и мудрым народом, который в Российской империи гонят, преследуют и убивают вот уже много сотен лет. Народом Израиля, евреями, жидами, семенем Иудиным — как только не называли его. Но без евреев Земля Обетованная так и не стала ничьей землей, ничьей страной. Мерзость запустения, стоящая там, где не должно. Пустыня, некогда бывшая райским садом. Наверное, когда Адам и Ева были изгнаны из Рая, он тоже превратился в нечто подобное. Понадобилось ждать тысячи лет, пока Бог не воплотился на земле и не принял смерть за грехи человеческие. Тогда Адам был выведен из темницы адовой и вновь насадил райские кущи.

Григорий умылся морской водой, поправил одежду, встал и пошел искать монастырскую гостиницу. По пути ему встречались бедуины и арабки с кувшинами на головах. Русская миссия давно ушла вперед, и все, что осталось ему — название улицы. Рехов-а-Невиим.

Денег с собою почти не было, а есть хотелось, да и просто хотелось где-то присесть.

Редкие вывески с арабской вязью кое-где чередовались с надписями на иврите. Разумеется, Григорий не знал ни одного из этих языков. Но довольно быстро научился отличать евреев от арабов. Арабы носили белые туники, просторные брюки и усы. Евреи же носили бороды и одежду, чуть более напоминавшую платье европейцев — пиджаки и белые покрывала с кистями. Лица евреек не были покрыты чадрой. Они носили две косы или головные платки, а также тяжелые серебряные серьги.

Арабы пугали своей крикливостью, деловитой суетой. Евреи вели себя более тихо. Возможно, потому, что в городе Хайфа их было слишком мало и они, и так привыкшие к притеснениям, боялись подать голос даже на родной земле. На одной из узких хайфских улиц Григорий заметил чайную с вывеской на еврейском. Решил зайти. Хозяин чайной, молодой еврей Моше-Яков вздрогнул, увидев посетителя-иностранца с растрепанными волосами, в длинной черной одежде и с непокрытой головой.

-Ма ата роце мимени, иш зар? — спросил он от неожиданности, хоть и знал, что гость не поймет.

Григорий молча посмотрел в глаза хозяину. И тот почувствовал, что больше не боится странного пришельца.

-Болеет у тебя кто-то? — спросил Григорий Моше-Якова , не произнося ни слова.

И молодой еврей заплакал. С тех пор, как умерла его жена Хана бат-Цви, их сын Ицхак начал впадать в забытье, ходить во сне и, что самое страшное, у него началась болезнь, которую католические миссионеры называли "Пляской Святого Витта". Мальчик сильно мучился, но даже добрый и мудрый хайфский врач — еврей Овадия бен-Маймон ничего не мог сделать. Моше-Яков молился и плакал, а десятилетний Ицхак страдал все больше.

-Пойдем к твоему болящему, — снова мысленно обратился Григорий к молодому еврею.

-Ты колдун или пророк? — мысленно ответил ему Моше-Яков.

-В моей сибирской деревне считают, что я колдун, а в российской столице — что пророк. На самом деле, я ни то, ни другое. Просто грешный человек, посланный Царем на Святую Землю.

-А почему слышишь мысли? У нас только великие учителя могут делать подобное.

-Видимо, это досталось мне по наследству. Мой прадед не знал истинного Бога, он был колдун и многобожник.

-Разве у русских многобожие?

-Сибирь не Россия, хоть и вера у нас одна. Разве у вас на Святой земле только еврейский народ обитает?

-Увы. Две тысячи лет назад нас изгнал римский правитель. Моя семья переехала в Хайфу из Османского государства, а до этого мои прадеды и прапрадеды бежали от испанской инквизиции. Здесь нам не рады, но мы хотя бы не боимся погромов и кровавых наветов. Надеюсь, ты не считаешь, как все русские, что мы пьем кровь христиан.

-Я просто знаю, что не пьете. Сам я мяса уже пятнадцать лет не касаюсь, а вина десять.

-Но мы едим мясо и пьем вино. Разве вам это запрещается?

-Если бы я не делал только того, что запрещается, то не имел бы сил говорить с тобой.

-То есть сила твоя в отказе от мяса?

-У меня нет никакой силы. Просто я для чего-то нужен Богу. А еще царю и царице. У них больной сын, царевич. Только я могу ему помочь. Но если я не буду им помогать, Бог заберет и мою силу и мою жизнь.

-Если ты умеешь лечить царевича, может быть и моему сыну поможешь? Прости, сперва я испугался тебя. Ты похож на тех христиан, что приезжают сюда с миссией для отбытия в Иерусалим, но у них тихие смиренные лица и кроткие глаза. А от тебя словно искры, и глядишь особенно, и лицо дерзкое, уверенное, словно ты и есть царь с Запада. Только уж больно платье худое... Но мы, евреи, под царями не ходим. Каждый из нас-сын Царя Царей. Потому народы мира и не любят нас. За гордость, которую считают высокомерием.

-Все люди — дети Царя Царей, а не только евреи. Жаль, что вашим мудрецам Господь этого не открыл. Но на все воля Божья. Однажды и откроет. В нашей стране евреев преследуют, нередко убивают, знаю и тех, что призывают убивать евреев с именем Божьим на устах. А ведь Бог никого не создал напрасно. Пойдем к твоему сыну. Попробую помочь ему. И ты мне скажешь, как найти монастырскую гостиницу.

Моше-Яков повел Григория в маленькую комнатку, в которой не было ничего, кроме стола, табуретки и окошка, занавешенного шелком. Откуда в бедном доме шелк? Никто не мог сказать наверняка. За столом сидел мальчик десяти лет с большими карими глазами, какие бывают только у детей народа Израиля, кучерявый, в шапочке и белом полосатом покрывале, наброшенном на плечи вместо рубашки. Мальчик постоянно вздрагивал,отчего его руки плясали вдоль тела, словно он не сидел, а шел.

-Ицхак, аиш азе яхоль лаазор леха. — обратился Моше-Яков к сыну.

-Аба, ло, аба, ани ло маамин! Агой азе ло яхоль клум! Ху иш месукан! — Ицхак не на шутку испугался и даже попытался встать, но нечаянно взглядом попал во взгляд Григория. Это заставило его замолчать.

Григорий не понимал речи мальчика, как и не понимал Моше-Якова, когда тот мысленно не говорил с ним.

Ицхак продолжал молча глядеть своими большими чайными глазами в серые, почти белые глаза Григория. И вдруг из его глаз потекли слезы, а судороги стали словно потише.

-Не бойся, дитя, — мысленно сказал Ицхаку Григорий, — там, на Севере тоже есть мальчик, чуть помоложе тебя. Ему бывает очень больно. У него течет кровь без остановки и сильно болит ножка. И тогда мы с ним вместе молимся. Хочешь, помолюсь с тобой?

-Но ведь ты не еврей, пришелец. Ты не знаешь нашего Бога и я не могу молиться с тобой, -мысленно ответил ему ребенок.

-Бог, дитя, создал не только евреев. И если бы всякое дыхание не славило Бога на своем языке, давно бы мы все погибли. Ты молись по-своему, а я — по-своему. Господь велик и обязательно нас услышит.

-Но ведь ты молишься с непокрытой головой! У нас это считается великим грехом.

-А ты не думай. Пусть Господь, если так хочешь, вознаградит тебя за покрытую голову, а меня за непокрытую накажет. Однако даже такой умный и богобоязненный мальчик как ты не может знать до конца воли Божьей. Ты просто молись, как знаешь, и все. А обо мне вообще забудь.

-Ми-ше-барах авотейну... — начал вслух молиться Ицхак.

Григорий встал на колени, широко перекрестился и принялся читать молитву "Отче наш".

Моше-Яков молча наблюдал то за сыном, то за гостем. И ему нравились слова русской молитвы, которую он совершенно не понимал, но внутренне с ней сливался и даже пытался повторять, хоть для еврея нет страшнее греха, чем молиться, как иноверец. Красивые слова, думал он. Русские ведь народ не слишком красивый: невысокие, бледные, круглолицые, курносые... а этот пришелец вообще какой-то странный: рост, как у германца или шведа, лицо узкое, глаза изогнуты книзу, словно турецкий ятаган, нос большой... Какой-то скелет ходячий, из тех, что рисуют европейцы на своих могилах и склепах.

Но как же красив русский язык... пожалуй, Моше-Яков бы записал слова молитвы пришельца:

Батьӧй миян,

Тэ енэжъяс вылын олан.

Мед лоӧ вежаӧн Тэнад нимыд,

Мед воас Тэнад Юралӧмыд,

Мед инас Тэнад кӧсйӧмыд

му вылын енэжын моз.

Внезапно Ицхак встал из-за стола, подошел к окну, взрагивая и беспорядочно махая руками, с трудом развернул большой матрац, лежавший возле окна, и лег на него. Через минуту мальчик заснул, а Григорий перестал молиться. Он был весь в испарине, руки дрожали. Моше-Яков побежал за чаем. Когда вернулся, его гость уже встал с колен, но сильно раскачивался взад-вперед, переступая по глиняному полу своими узкими костлявыми ступнями. Если бы не изможденный вид и крупные капли пота на лице, движения пришельца напоминали бы странный танец, будто птица машет крыльями, пытаясь приземлиться. Моше-Яков протянул ему глиняную чашу:

-Это напиток из страны Ходу. Европейцы называют его "черный чай". Его возят британцы и турки, вместе с драгоценными камнями и тканями.

Григорий выпил чаю и перестал шататься. Он сел на глиняный пол, поджал под себя ноги и огляделся. А потом взглянул на Моше-Якова.

-Расскажи мне, где находится монастырская гостиница? — мысленно обратился к нему Григорий, — Я не знаю вашего языка, а говорить на улице языком помыслов невозможно. Не всякий человек услышит, как ты. Ты искренне веруешь в Бога, хоть и не истинно. И у тебя мягкая и тонкая душа. Потому можешь слышать помыслы.

-Нет, пришелец, ты ошибаешься, — отвечал без слов Моше-Яков, — Я никогда не слышал, не читал мыслей. И не умею этого делать.

-Ты не умеешь. Но ты можешь это делать. А другие не могут. Тебя можно научить говорить на языке помыслов, но других людей даже научить невозможно. Не услышат.

-Если тебе некуда идти, пришелец, можешь переночевать у меня. Мой сын Ицхак давно не спал. Ты помог ему уснуть. Не знаю, возможно, ты исцелил его. Завтра придут посетители. Надеюсь, Господь пошлет хоть немного денег. Иначе я не смогу расплатиться с торговцем Ахмедом абд-эль-Таифом и он выгонит меня из моего же дома.

-Почему ты так боишься этого торговца?

-Это очень богатый и очень азартный человек. Знаешь, как он обирает местных? Предлагает сыграть в гляделки на большую сумму денег. И всегда выигрывает. Люди продают дома и скот, чтобы отдать ему долг. Все знают, что его не обыграть, но никто не отказывает. Он умеет подчинять себе людей. Словно колдун. Я проиграл ему огромную сумму. Срок до послезавтра. Завтра Ахмед опять придет сюда.

-Я помогу тебе вернуть долг. Сам увидишь. А Ахмед твой и в самом деле колдун. У нас в Сибири таких немало. Но ты не бойся.

-Ложись ночевать в комнате Ицхака, пришелец. Твоя монастырская гостиница давно закрылась. Скорее всего, тебя просто погонят прочь, если окажешься ночью на ее пороге.

-Благодарю тебя, добрый человек. Там, в Российской столице я всегда заступался за евреев. Вы многострадальный народ, жаль только, что слишком уж горды. Потому и истинного Бога не познали. Но ведь Бог все видит. Когда пожелает, спадет пелена и с ваших глаз.

-Ты русский, и не знаешь, что Господь специально избрал нас среди прочих народов, чтобы мы служили Ему. Он даровал нам Тору, устную и письменную. Даровал 613 заповедей. Мы не склоняем внешних в свою веру, но и внешние веры не принимаем. Считай, что мы тоже нужны Царю, вот как ты. Не каждый ведь у вас в стране умеет исцелять и слышать помыслы? Значит, ты избранный.

-Спроси у каждого, кто хоть раз слышал мое имя на Российской земле — кто я? Тотчас услышишь, что худшего человека и не сыскать. Блудник, пьяница, грубиян и колдун. Думаешь, лгут они? Нет, скажу тебе, все прчти правда. Просто такова была воля Бога, чтобы не праведник, но грешник царского сына спасал. Так какой я избранный, ежели хуже всех на земле?

-Но ведь ты не ограбил и не убил меня, когда пришел сюда. Какой же ты грешник?

Григорий усмехнулся.

-Ты, добрый человек, еще во хмелю меня не видел. Ну, да это и неважно.

Утром Григорий проснулся в спальне в чайной Моше-Якова оттого, что маленький Ицхак сидел на полу, смеялся и громко кричал:

-Аба! Аба! Ани ло холе бихлаль!

Его руки и плечи больше не ходили ходуном. Лицо было спокойно, судорог будто и не было.

Моше-Яков вбежал в комнату, кинулся обнимать сына:

-Ицхак, Ицхак, бни, ше иварех отха Элохим!

Мальчик смеялся, показывая отцу здоровые руки:

-Аба, аба, тистакель, яд шели ло холе!

Григорий смотрел на счастливых отца и сына. Господь дал ему силу исцелять чужих детей, но увы — первых своих четверых детей Григорий похоронил. После родились еще трое и выжили. По молитвам отца Макария, думал Григорий. Но ведь он тоже молился. Рукой снимал боль или жар у сына Дмитрия, заживлял порезы и синяки у дочерей Матрены и Варвары... Первого, самого любимого сына Мишеньку своими руками положил в дешевый сосновый гробик и отнес на кладбище. У мальчика при жизни, вспоминал он, был особый дар: он тоже, как и Григорий умел слышать мысли.

Ему вдруг вспомнилось, как маленький Миша бегал по лужайке возле дома, срывал ромашки и кричал странное слово:

-Кашташиньяс! Кашташиньяс!

Никто не обращал внимания, думали, ребенок дурачится. И только Григорий знал, что его сын понимает язык предков — язык белоглазого народа коми-войтыр. Мишу постоянно тянуло в лес. Он убегал в чащу, мог целый день пропадать там. А однажды не вернулся. Деревенский охотник Мосей обнаружил тело мальчика с пробитой головой: видимо, он попытался залезть на ель, залез и упал на камень. После отпевания Григорий первый раз в жизни напился. И чуть не разнес в щепки деревенский кабак, когда пьяненький односельчанин по глупости обозвал его колдуном.

После смерти четаертого ребенка, дочери Евдокии, попытки самоубийства и глубокого покаяния к Григорию пришло осознание: лес забрал его первого сына, и лес подарит ему последнего. Так и случилось. Каждую ночь молился он о своей языческой лесной жене, юной шаманке, и о сыне, которого никогда не видел, но точно знал, что он есть.

Ицхак и Моше-Яков радостно обнимались, выкрикивая что-то на красивом, музыкальном, переливчатом языке. Гортанные звуки еврейского языка напоминали Григорию какое-то странное птичье воркование. В Петербурге евреи говорили по-другому. Их язык напоминал речь немцев, только не такой чеканный и звенящий, а словно лоскутное одеяло из разных других языков:

-Ой, вей мир, мамеле-тателе, а гиб им а гензеле!

Внезапно Ицхак указал отцу пальцем на Григория:

-Аба, аба, а-нави азе, ше рипе оти, ху ло яшен!

Моше-Яков бросился к Григорию:

-Нави! Нави! Ата нави амити!

Тот ничего не понимал: чтобы говорить помыслами, необходимо было держать глазной контакт. Но Моше-Яков обнимал Григория за плечи, целовал в обе щеки, тряс и будто забыл, что его не понимают:

-Нави! Нави! Моде леха!

Тогда Григорий сам с силой сжал Моше-Якова и заставил взглянуть себе в глаза:

-Добрый человек, — обратился он мысленно к хозяину чайной, — Сегодня нам нужно сделать одно важное дело. Ты говорил, что придет Ахмед, колдун и вымогатель. Я хочу проучить его так, чтобы весь ваш город узнал об этом.

-Ты прав, пришелец. С Ахмедом, возможно, придет его приказчик. Приказчика зовут Рахман, он перс, но знает русский. Он сможет переводить для тебя.

-Подождем твоего Ахмеда с приказчиком. Позволь мне только побыть немного одному: я должен помолиться. Иначе буду сильно страдать и скорбеть.

-На земле Израиля даже молитва пришельца обретает силу, — мысленно ответил Григорию Моше-Яков, взял сына за руку и вышел вместе с ним из комнаты.

Вечером в чайную Моше-Якова действительно пришел арабский торговец Ахмед и его приказчик, перс Рахман. Ахмед был высокий и довольно плотный человек с черной бородой. Перс Рахман был чуть ниже ростом, полноватый человек с очень густыми бровями и большим горбатым носом. Оба были очень богато одеты, у Ахмеда на пальце блестел золотой перстень.

-Моше-Яков Монтефиори — обратился он к хозяину на ломанном еврейском, — ты когда платить собираешься? Завтра же пойдешь просить милостыню в порт. А ведь у тебя больной сын. Не думаю, что он скажет спасибо своему отцу за постель на улице.

-Погоди, Ахмед, — ответил ему Моше-Яков, — мой русский гость, паломник, имени которого я не знаю, хочет поговорить с тобой.

-Что от тебя надо какому-то русскому паломнику? — вмешался в разговор перс Рахман.

Внезапно для всех Григорий, слышавший но не понимавший разговор, вошел в гостиную. Ахмед и Рахман с удивлением посмотрели на него.

Моше-Яков кивнул Ахмеду:

-Это мой гость. Твой приказчик знает русский. Пусть переведет все, что он скажет.

-Ти кто такой бюдищь? — обратился Рахман к Григорию и нахально хмыкнул.

-Я, мил человек, простой паломник, — ответил тот по-русски. — а хозяин твой, грят, до гляделок мастер, аха?

-Что есь гядьельки? — не понял Рахман.

-В очи глядючи, с людей да последню рубаху сымат. А хошь, мил человек, сам я с ним потягаюсь, али как? Не играт нынче?

Рахман что-то сказал Ахмеду по-арабски. Тот ответил.

-Хозяинь соглясинь. На что играищь, бьедьний пальомникь?

-Вот на это вота, — Григорий закатал рукав и показал золотой браслет с гербом Российской империи — личный подарок царя, — али мало те, мил человек?

Рахман и Ахмед в удивлении ахнули. Не каждый день встречали они паломников с царскими браслетами.

-Сам-то что ставишь, мил человек? Али уж и ставить неча, потому расторгуй у тя приключился, али как?

-Хазьяинь ставить весь дольгь воть этоть воть еврей, — показал Рахман рукой на Моше-Якова.

-Дешевишь, что ли? — усмехнулся Григорий, — Сверх того ложи.

Рахман снова обратился к Ахмеду.

-Хазьяинь давать свой конь Абд-эль-Хамид и сундук с монеть! Тебье маль, пальомникь?

-В самый раз сгодится. На перво времячко. А тамо погляжу. Ставь табурету, что ли.

Рахман тут же засуетился. Он визгливо покрикивал на Моше-Якова, чтобы тот принес две табуретки. И Моше-Яков сделал то, что от него требовалось.

Григорий и Ахмед сели друг напротив друга. Ахмед принялся глядеть в глаза Григорию, не моргая. И Григорий в ответ принялся смотреть в огромные черные глаза арабского торговца.

Прошло полчаса. Оба сидели неподвижно, друг напротив друга. Никто не моргал.

Прошло еще полчаса. Рахман и Моше-Яков всерьез забеспокоились. А Ахмед и Григорий продолжали неподвижно сидеть, глядя друг другу в глаза и не моргая.

Прошел еще час. Моше-Яков захотел отлучиться в комнату к сыну, но боялся, что Рахман обманет его и скажет, что русский паломник отвел глаза или моргнул. Рахман тоже боялся, что еврейский трактирщик обманет его. Оба принялись ерзать, переглядываться, теребить одежду.

Внезапно арабский купец Ахмед с грохотом упал на пол. Он потерял сознание, и глаза его закатились под лоб. А Григорий просто молча встал с табуретки и тихонько выругался по русски так, что слов было не разобрать. Что-то сказал про мать, показалось Рахману.

Через четверть часа Ахмед очнулся. Он поднялся с помощью Рахмана и Моше-Якова, но, увидев Григория, тут же упал перед ним на колени:

-Ты великий чародей, о русский паломник! Ты величайший чародей! Умоляю тебя, не приходи больше в наш город, и я отдам тебе все, что пожелаешь, и даже больше!

Григорий не понимал речи Ахмеда. Он обратился к Рахману:

-Кажи ему-то, шоб с колен-то поднялся, мил человек. Да накажи ему впредь жидков бедных не морочити. Не колдун он, купец твой. Шибко воля у его сильна, та норовом чисто скала. Потому не моргат. А супротив истинного колдуна ему-то и не выстоять. Да тока попомни, мил человек: колдун-то истинный в ваше место еще и не являлся, а коли явится, тогда чаво? Сам-то я не колдун. А гляделками да сильными очами и не таких вышибал.

-Как зовуть тебья, о пальомникь? — спросил Рахман.

-А этово ты спервоначалу бумагу возьми, да пиши по свому, потому не разумею я ни по-вашему, ни по-яврейски. Сего дня сего года проходил городом Хайта...

-Хайфа, — поправил Григория Рахман.

-Того и кажу: Хайхта. Проходил, значит, городом Хайхта русский крестьянин слободы Покровка Григорий Евфимов сын Распутин-Новый. И велел усем молитися о здравии российского царя-батюшки да евонной царицы с деточками и самим цесаревичем. На том и Богу слава, аминь. Все записал?

-Записаль.

-А ноне прибери, мил человек, да купца свово, и айда. У хозяина, слышь, и без тебя полон рот забот не в проворот!

Ахмед поднялся с колен и поклонился Григорию. И Рахман, глядя на хозяина, поклонился. А затем произошло странное. Григорий подошел к Ахмеду, обнял его и троекратно облобызал в обе щеки:

-Не гневайся, мил человек, — сказал он по-русски, — у тебя тож душа иметца, тож сердце Бог сотворил. Токмо людей не обижай. Да и прощай, что ли.

Затем подошел к Рахману и также обнял его.

-Жалость у меня к человеку большая. А ты люби. Бог простит. И будя с тебя.

-Добрый путь тебе, о господин Грегоре! — ответил Рахман, снова поклонился и вышел из чайной вслед за хозяином.

Моше-Яков сидел за столом и плакал:

-Я простой еврей, хозяин маленькой чайной. Что я еще могу сделать для тебя, господин Грегоре? — обратился он мысленно к Распутину, глядя в глаза.

-Не плачь, добрый человек, — мысленно ответил тот, — просто скажи, где находится монастырская гостиница. Меня очень ждут в святом граде Иерусалиме.

-Улица Рехов-а-Невиим. Час пешего пути отсюда на север.

-Скажи, добрый человек, что такое на вашем языке "нави"? Ты так назвал меня, когда твой сын исцелился.

-Пророк.

-Я не пророк, добрый человек. Последняя просьба: как зовут тебя? Я не знаю, за кого молиться.

-Моше-Яков. А сына зовут Ицхак.

-Прощайте же, раб Божий Моисей — Иаков, и раб Божий Исаак.

-Прощай, господин Грегоре.

Моше-Яков добавил вслух:

-Ше иварех отха Элохим, адон Грегоре!

-Бог тя спаси, сохрани и помилуй, — ответил ему Распутин по-русски, взял с пола котомку и вышел из чайной на улицу.