На чердаке (джен)

Духота на улице откровенно бесила. Бесил детский ор, доносящийся из распахнутого окна. Бесила совесть, твердившая, что за завтраком она снова вспылила. Бесил раскалившийся чуть ли не докрасна от жары телефон, который Юля не выпускала из рук с самого утра. Бесила причина, по которой она была вынуждена делать это. Все необъяснимо бесило.

Очередной звонок, не прозвучавший, только благодаря беззвучному режиму, стал последней каплей. Девушка, раздражённо рыкнув, полностью выключила телефон, забросив его в шкаф с одеждой. Поглубже. Похоронила в ящике под носками, чтобы не мозолил глаза. Метнулась к ноутбуку, блокируя переписки и закрывая всевозможные чаты. Компьютер постигла та же участь, что и мобильник, и он отправился на стол, старательно зарытый под раскиданные по нему бумаги. Мера временная, но Юле был просто необходим перерыв. Хотя бы пару часов, чтобы привести мысли и чувства в относительный порядок или получше запрятать их, чтобы чересчур наблюдательные люди в доме ничего не заподозрили. Тревожность снежной лавиной накрыла слишком внезапно, на мгновение парализовав тело. Страх иглой кольнул в грудь, выбив на глаза непрошенные слезы, и Юля, сорвавшись с места, буквально подлетела к окну, чтобы с бешено бьющимся сердцем осмотреть двор и ничего там не обнаружить. Хорошо, что она имела привычку закрывать двери, а иначе метания обязательно выдали бы ее состояние. Нервы, натянутые словно струны, готовы были лопнуть в любой момент. Одно неловкое движение и она не совладает с собой. Тянуло одновременно и рыдать, и нервно смеяться. Чувство собственной беспомощности медленно, противно, опутывало своими щупальцами, сжимая все сильнее, по капле выдавливая наружу весь гной, скопившийся в душевной ране, чьи неровно сросшиеся края вновь резанули ножом.

Юля, мерившая шагами комнату, силой заставила себя остановиться и зло сжала кулаки, впиваясь ногтями в ладони. От отвращения к самой себе затошнило. Злость, словно цунами, накрыла, затопив сознание. Даже не глянув в сторону двери, Юля подскочила к кровати и схватила подушку, с силой запустив ее в стену. На вторую она набросилась, как дикий зверь, на загнавшего его в угол охотника. Отчаянно заколотила по мягкой ткани, грозясь выбить из несчастной подушки весь дух, и, казалось, не собиралась останавливаться, пока та не начнет молить о пощаде. Жгучие слезы застилали глаза, потерялась в смявшемся покрывале резинка, и взлохмаченные, спутанные пряди спадали на лицо, щекоча щеки, но Юля не обращала на это внимания. Взгляд помутнел, и кулак неожиданно врезался в стену, вызвав задушенный стон. Боль вернула в реальность, и Юля тяжело упала на избитую подушку, потерявшую не одно пёрышко.

Слезы высохли, не успев пустив по щеке ни капли. Успокаивалась Юля также быстро, как и заводилась. Она с трудом взяла себя в руки и несколько минут бездумно лежала, пытаясь успокоить сбившееся дыхание. Убедившись, что чувства немного улеглись, и истерика не нагрянет в гости в ближайшие минуты, Юля заставила себя убрать кровать, привести в порядок волосы и скрыть слоем макияжа покрасневшие глаза, когда из коридора донеслись какие-то задушенные крики.

— У вас все в порядке?

Прихожая оказалась пуста. В зале под нудный бубнеж телевизора спал Даня, завернувшись в плед, как в кокон, а в ванной обнаружился Дима.

— Ты чего здесь? — заглянула Юля.

— Горло полоскаю, — несчастно прохрипел Дима, страдальчески глянув на маму.

Девушка подошла ближе и бесцеремонно сунула нос в стакан с жёлтой жижей, напоминавшей мочу, и тут же отстранилась, поморщившись. Она понимающе покачала головой, когда Дима мученически вздохнул, с надеждой посмотрев на нее.

— А Влад где? — двумя пальцами, словно вонючего клопа или какого-нибудь мерзкого жука, забрала стакан из его рук Юля, переставив на раковину.

— Боб его галстук утащил, он за ним погнался.

— Ясно, — задумчиво отозвалась она, выглянув в коридор, — я сейчас.

Не успел Димка спросить, а Юля уже умчалась на кухню, вернувшись оттуда со вторым стаканом, но наполненным уже раствором ромашки.

— Я бы предложила тебе альтернативу, — покачала она посудой, — но боюсь, Влад не оценит, поэтому попробую оказать моральную поддержку, — усмехнулась Юля.

— Это как? — нахмурился Димка.

— Смотри! — с каким-то нездоровым энтузиазмом отозвалась мама, сверкнув глазами.

Она немного погипнотизировала жидкость, поискала что-то взглядом, схватила с сушилки полотенце, накинув на плечи, отсалютовала сыну стаканом и, резко выдохнув, словно собиралась пить совершенно не ромашку, решительно сделала глоток. Демонстративно прополоскала горло, запрокинув голову, и выплюнула в ванную. Белый кафель покрылся желтыми каплями, разлетевшимися во все стороны, а в ванной остались охристые разводы, будто Боб забыл, где его лоток. Полотенце, к великому Юлиному сожалению, не спасло белую футболку от брызг. Но девушка только махнула на эту мелочь рукой.

— Теперь, твоя очередь, — мягко подтолкнула она сына.

— Ты уверена, что это именно так делается?

— Именно так! — подтвердила Юля, бесцеремонно всучив ему стакан. — Главное — не дыши и во рту долго не держи, а то она обратно пойдет, — поморщилась девушка. — Я эту гадость знаю.

Димка все ещё не решался, пытаясь испепелить стакан взглядом. Юля вздохнула, с сожалением улыбнулась и притянула сына в объятия. Диме дважды предлагать не надо. Он, чуть не уронив стакан, который Юля вовремя перехватила второй рукой, порывисто обхватил ее за талию и, привстав на носочки, спрятал лицо в изгибе шеи, расслабленно выдохнув. От мамы приятно тянуло масляными красками вперемешку с нотками крема, который, казалось, уже въелся в кожу. Слабость до сих пор не отпускала, а горло раздирало так, что хотелось на стену лезть, но в объятиях все автоматически отошло на второй план, оставляя только ощущения тепла и защищённости. Поддавшись каким-то внутренним инстинктам, Дима, как кот, притерся щекой к гладкой кожи, тычась холодным носом Юле в подбородок, выпрашивая ласки. По телу пробежалась дрожь, когда девушка легко рассмеялась и, куда-то убрав стаканы, обхватила его руками.

Отвратительное состояние мешало отвлечься: на книгах и компьютерных играх мозг просто отказывался сосредотачиваться, от музыки болела голова, а для рисования не хватало сил и мотивации. Вот и выходило, что он безжизненным трупом прожигал часы на кровати, бездумно листая ленту в соцсетях и автоматически наглаживая Боба у него на коленях, когда Влад, как рыбку, выудил его из комнаты под каким-то предлогом и всучил стакан с отравой. Благо начать экзекуцию он не успел. Боб, явно недовольный тем, что его хозяина нагло забрали, демонстративно приволок на порог ванной галстук Влада и, дождавшись, когда его заметят, бросился наутек. Димка так и остался один на один с врагом — противным лекарством — почему-то не сумев заставить себя вылить его в раковину и соврать, что прополоскал горло.

Даню во время болезни вообще тормошить было бесполезно. Он мастерски изображал удава на охоте, замерев в одной позе и отрешённо уставившись в телевизор, словно заснул с открытыми глазами. Но стоило только взяться за пульт, как он тут же начинал ворчать, будто старый дед, поэтому приходилось оставить его в покое. Так лежать, дремать или вообще спать он мог днями напролет, порой даже отказываясь от еды. Но это уже стало их привычной темой для споров. Если Дима был голоден всегда, то Даня временами забывал о том, что его организму требуется не только сон.

Дима почувствовал, как губы мягко коснулись кудрявой макушки, опустились ниже, оставив поцелуй на виске, щеке, второй. Кончики пальцев приятно пробежались по коже, пересчитав позвонки, чем вызвали непроизвольную дрожь. Ладони медленно огладили лопатки, заставив Димку окончательно разомлеть от ласки и с наслаждением прикрыть глаза. Он был тактильным, но никогда не получал нужные ему прикосновения, поэтому просто начал избегать их, чтобы не иметь лишних слабостей. Но Юле было все равно. Она бесцеремонно сносила любые стены своей по истине бараньей упрямостью.

И все почему-то позволяли ей это.

Дима называл ее мамой. Словом, которое мозг постоянно использовал, но до сих пор отказывался верить, рождая, то тут, то там червячков сомнения. Димка как мог противился, пресекая все глупые мысли на этапе их зарождения, но бережно хранил чувство трепета, неизменно отзывавшегося в груди на такое теперь родное и теплое «мама».

— Я тебя люблю, — шепнула Юля, обдав ухо горячим воздухом, и издала тихий смешок, когда Дима крепче стиснул ее в объятиях.

— Я тебя тоже, — прохрипел он, чувствуя, как непроизвольно алеют щеки. Говорить о своих чувствах он все ещё не любил, да и не собирался, предпочитая показывать все действиям и позволяя себе откровения только с родителями, которые точно не ударят по слабым сторонам его души.

Юля невольно задержала дыхание, словно боясь спугнуть момент. Слова теплом отозвались в груди, которую вместе с тем кольнул ледяной страх. Она боялась даже допускать мысли о разлуке с семьёй. Для нее это будет невыносимо. Юля нервно хихикнула, надеясь, что Димка не заострит на этой мелочи внимания, и с трудом отстранила его от себя. Сын присосался, как пиявка, присох, словно крышка к баночке со своей краской, открыть которую можно было только грубой силой или вскрыть топором.

— Знаю, а теперь полоскай.

— Ты точно уверена?

— Точно! Что тебя смущает?

— Да нет, просто… — Димка лукаво улыбнулся, — так мужики за гаражами водку пьют. Ты случайно не у них научилась? — подколол подросток.

— Мои учителя тебя волновать не должны, — Юля пропустила его колкость мимо ушей, щёлкнув по носу. — И вообще, что ты делал за гаражами? Неужели тоже…

— Что?! Нет! Никогда! — мгновенно забеспокоился Димка и замахал руками, но, видимо, поняв, что такое резкое отрицание совершенно не убедительно, замолк, растерявшись окончательно.

— Да расслабься, — по-лисьи улыбнулась Юля, — я просто пошутила. Но, если узнаю, а я узнаю, что вы пили, — радужки глаз, пристально уставившись на него, кажется, потемнели, заставив Димку глухо сглотнуть, отчего горло засаднило с новой силой.

Мама умела быть пугающей. За это время Дима четко уяснил, когда Юля кричит — это не злость, а беспокойство, которое она пытается донести до окружающих, в надежде на их сознательность. Когда Юля молчит, сжав челюсти, и смотрит острым волчьим взглядом, пробирающим до костей — к ней лучше не приближаться. От нее в такие моменты волнами исходит подавляющая энергия, а уверенность, что читается в каждом действии, не заметит только слепой. Хотя даже он сможет почувствовать опасную решительность готовящегося защищаться до последней капли крови зверя, что источала Юля.

Убедившись, что сын понял, принял и обработал информацию, она легко чокнулась с ним посудой, и дождавшись, пока Димка резко выдохнет, одновременно с ним сделала глоток, запрокинув голову. Булькающие звуки, напоминающие собрание кабинете логопеда картавых людей, изучающих французский, заполнили ванную. Подросток первый выплюнул жидкость, закашлявшись, и Юля поспешила вытереть лицо сына полотенцем, пока он окончательно не уделал свою футболку.

— Это невыносимо, — корчился Димка, все ещё ощущая горький вкус на языке.

— Понимаю, — сочувствующе отозвалась Юля, погладив его по щеке костяшками пальцев. — Давай ещё пару раз, — заговорщически прошептала она ему на ухо, — а остальное выльем.

— Разве так можно? — вытаращился на нее подросток.

— Если Владу не скажешь, то — да, — ни чуть не смутившись, отозвалась Юля, щёлкнув его по носу. — Ты все равно пьешь таблетки и сиропы от кашля, поэтому пара глотков огромной роли не сыграют. Но злоупотреблять не советую, — пригрозила она пальцем.

— Ты же в курсе, что взрослые не должны учить плохому? — протянул он с издёвкой.

— Скажи это некоторым своим учителям, — легко парировала Юля. Этот раунд явно был за ней. Мама, в отличие от одной из пожилых учительниц начальной школы, не курила, а если и так, то дети об этом точно не знали.

Во второй раз Дима продержался дольше, но Юля снова его обыграла, поэтому подросток воспринял это как вызов. В третий победу одержал уже он, выплюнув остатки противной жидкости так, что они забрызгали не только ванну и кафель, но и Юлю. Та в стороне не осталась, плеснув в него ромашкой из своего стакана, уже не заботясь о сохранности одежды. В качестве примирения они выпили на брудершафт, окончательно заляпав все белые поверхности, и инстинктивно обернулись на дверь. По коридору, зажав в зубах галстук, промчался Боб, за ним, размахивая тапком, пробежал Влад, не вписавшись в поворот и набив себе шишку. Пока папа костерил на чем свет стоит «бестолковое животное», прикладывая к пострадавшему лбу замороженную курицу, Юля с Димой, под шумок, вылили остатки в стаканах, смыв улики душем.

Пока отмывали ванную, Дима умудрился свалиться в холодную воду, а Юля, в попытке удержать сына, нырнула за ним.

— Ёлки-палки, — многозначительно выдал Влад, кинувшись вытаскивать радостного сына, которого сразу же обернул полотенцем, а за ним не менее радостную жену, поскользнувшуюся на мокром полу.

Волосы в высоком хвосте растрепались и теперь мокрые вились, словно волны в море. Теплые, карие глаза горели игривым блеском, а аккуратные губы изгибались в такой привлекательной улыбке, что Влад лишь чудом смог отвести от них взгляд, чтобы не поддаться какому-то животному желанию и почувствовать их вкус на своих собственных.

Он не понимал, что творила с ним Юля, и уже смирился, просто позволяя ей это. Когда она пришла, в его серой, холодной жизни резко вспыхнул ослепляющий до боли свет, разогнав весь мрак и буквально затопив в солнечном тепле. И он, и его жизнь в это время только ошалело переглядывались, ошарашенные настолько, что даже не подумали останавливать девушку. А Юля, словно ледокол в Арктике, безжалостно таранила льды, надёжно скрывавшие его душу. Сдавшиеся под напором они, то рушились в дребезги, то плавно таяли от всепоглощающего тепла. И жизни больше не существовало, потому что Юля и сыновья стали ею.

— У него температура была, вы думали вообще? — отчитывал педиатр, старательно закутывая Димку пледом поверх одеяла.

— Нет, — флегматично заметила Юля, вытирая сыну волосы полотенцем.

— Оно и видно, — передразнил Влад. — Зачем я вообще спрашиваю, если и так все знаю, что думать — это не ваше, — вопреки своим словам, он чмокнул Юлю в губы.

— Конечно, куда нам простым смертным, до вашего гения? — съязвила девушка, показав ему язык, за что Влад ощутимо прикусил ее за шею.

Юля попыталась его треснуть, но даже промахнувшись, не расстроилась, а счастливо улыбнулась и завалилась на кровать, притянув к себе копошившегося в коконе из одеял Диму. Она любовно обвила его руками, прижав к груди, и устроила подбородок на кудрявой макушке.

— Все, не пущу! Мой! — забавляясь, заявила она, крепче сжав руки и заставив Димку нервно запыхтеть, словно ёжик.

Юля была слишком счастлива в этот момент, чтобы позволять тревогам омрачать свое существование. С лица не сходила лучистая улыбка, освещающая и согревающая все темные и холодные души в округе. Она была светом, на который неизменно слетались майские жуки, создавая оглушающий гул и сбиваясь в один жужжащий ком, только бы коснуться такого близкого, но вместе с тем далёкого источника. Только люди, которых вокруг себя умудрилась собрать Юля, отличались от бестолковых жуков. В отличие от них, они знали, что ничто в этом мире не вечно, и лампочка в фонаре, которым любезно выступала любимая мама, жена и подруга, рано или поздно обязана была перегореть. Но поменять лампочку не равно — починить потухший в душе свет. Человек — существо хрупкое, каким бы сильным не притворялось. И ему, как и всему живому, нужна помощь и поддержка, потому что жестокий мир, ботинком способный раздавить одинокого муравьишку, но уничтожить целый муравейник ни разу не быть укушенным, не сможет.

Димка наконец перестал ворочаться, удобно устроив голову у Юли на плече и расслабившись. Он уже понял, что мама выпускать его не собирается, и даже был этому рад. Эти моменты всепоглощающей нежности, как татуировка, выжигались в сознании и свести их будет уже невозможно. Дима запоминал каждую секунду этого момента, растворялся в нем, искренне желая остаться навсегда. Чтобы время остановилось в этот счастливое мгновение и не двигалось, чтобы как слон в посудной лавке на разбить хрупкую фарфоровую атмосферу.

По тому, как сильно Юля сжимала его в объятиях и шумно дышала в макушку, от чего-то жмурясь, Дима решил, что всё-таки мама была чем-то обеспокоена. Даню бы сюда, он, если не сказал точно, то хотя бы смог предположить, что тревожит Юлю. Диме же вход в чужие души и мысли был заказан. Ни особым умом, ни эмпатией он не отличался, но чутко и внимательно относился ко всему, что было связано с дорогими ему людьми, поэтому автоматически заучивал их повадки, которые в нужный момент открывали ему заветные двери.

— Мам, — собравшись, осторожно позвал Дима, неосознанно вцепившись в ее предплечье, — у тебя все в порядке?

— Почему ты спрашиваешь? — беспечно, с нотками удивления в голосе, отозвалась Юля, ласково проведя ладонью по влажным кудрям.

— Просто показалось, что ты расстроена, — пожал плечами Дима, при этом пытаясь найти хоть что-то в поведении мамы, способное выдать ложь. И будь он Даней непременно бы заметил хорошо отыгранную интонацию и едва напрягшиеся плечи, но такой внимательностью Димка похвастаться не мог. Пришлось поверить на слово и запрятать беспричинное волнение поглубже.

— Ни в коем случае, — Юля слегка потрясла головой, смахивая пряди с лица, — я просто волнуюсь за вас, — прошептала она ему на ухо, вызвав табун мурашек.

И ведь даже не соврала. Она и в правду волновалась за них, поэтому не важно, что причина ее пошатнувшегося душевного равновесия заключалась немного в другом. Это не имело значения. Дима, как послушный птенец, легко заглотил червячка и насытившись, решил подремать, пригревшись в объятиях.

От вида его умиротворенного лица грудь сдавило стальными тисками, перекрыв воздух. Страх, что кто-то может потревожить ее Котят, пронзил словно стрела, и вытаскивать она ее здраво не решалась, опасаясь, что кровь хлынет ручьем. Инстинктивно завернув Диму плотнее в плед, Юля с трудом контролируя тяжёлое дыхание, зарылась носом в его волосы, с наслаждением вдыхая запах любимого и единственного на всех мужчин в их доме шампуня, искренне пытаясь угомонить вновь разбушевавшихся чувства. Она цеплялась за Димку, как за спасательный круг, не позволяющий ей потонуть в пучине собственных переживаний.

Это была ее семья. Она достаточно постаралась, чтобы получить ее. И теперь никому не позволит тронуть близких ей людей. Юля бешеной собакой вгрызется в глотку любому, кто только мысль допустит, чтобы приблизиться к ее драгоценностям.

Она здесь хищный дракон, а муж и сыновья — главные бриллианты в сокровищнице, которые Юля будет защищать до последней капли крови.