Золотые Длани (джен)

— К монастырю ведут две дороги, — рассказывал Ойнор лорду Хойе и лорду Те-Сапари под цокот копыт и дробную поступь воинов. — Одна проходит севернее, по другой мы едем сейчас. Местность там удобная для боя, если не обходить монастырь с севера: там множество оврагов. Зато если Секлис уже там и мы прижмем его к ним и отрежем от дороги, ему некуда будет деваться.

— Но что, если пехота Секлиса, напротив, попрячется в этих оврагах? — спросил лорд Хойя. — Они станут надежным укрытием — и для копейщиков, и для стрелков. А наша конница окажется бессильна.

— Значит, нельзя допускать, чтобы они сбежали туда. Отрезать их и от оврагов, и от северной дороги, что ведет в Кайбиган. Если позволите, милорд, я мог бы взять это на себя. — Ойнор поклонился. — Среди моих людей есть десятка четыре конных стрелков; пускай немного, но они знают свое дело.

— Помнится, у тебя в сотне был один хиризийский наемник, — заговорил лорд Те-Сапари. — Отменный стрелок, способный убить, наверное, даже из детской рогатки.

— Он передал свой опыт другим, милорд. — Ойнор вновь поклонился и с радостью заметил, как хмурое лицо лорда Те-Сапари прорезает невольная улыбка.

Бывший командир простил его — простил, быть может, уже давно. Не только врожденное упрямство не позволяло лорду Те-Сапари открыто признать и показать это, но и столь же твердое намерение преподать урок. И Ойнор усвоил этот урок, как и многие другие, которыми полнилась его жизнь последние месяцы.

Порой он оглядывался на своих людей. Преисполненные воодушевления, под сенью Золотых Дланей они следовали за ним, будто не знали для себя иной жизни и иного служения. Казалось невероятным, что многие из них, успевшие стать неплохими воинами, совсем недавно были обычными крестьянами и горожанами и не помышляли ни о войнах, ни о битвах.

Размышления о предстоящем бое помогали Ойнору спастись от иных дум. Вновь и вновь представлялась ему участь Эвлии и Ниеры, если случится так, что помощь опоздает. Пускай стены обители прочны, да и один только Кэлем чего стоит, не считая самой матери Ридоры, Секлис может измыслить какую-нибудь хитрость. Или кто-то из сестер дрогнет и отопрет врагам ворота в тщетной надежде уцелеть. «Ты столь долго хранил их от всех бед, Создатель, — взывал Ойнор мысленно. — Молю, сохрани и сейчас. Не ради меня — ради них самих, ради святой обители! Пусть никто из наших врагов не скажет, что праведная Мельтана оставила своих детей. Ведь она сама была в земной своей жизни супругой и матерью графов ан Тойдре».

Обретя пускай небольшое, но утешение, Ойнор оставил эти думы. Он не пытался вообразить себе, как пойдет битва, не думал ни о победе, ни о поражении. Пусть все случится, как случится, — с Высшей помощью и собственной доблестью.

Не раз и не два Ойнор ловил на себе пронзительный взгляд Вайма Харанна. Тот ехал с отрядом лорда Те-Сапари и явно возмущался тем, что не он сейчас следует бок о бок с лордами-командирами и обсуждает с ними планы сражения. Лорд Те-Сапари не оглянулся на него ни разу, а если и заговаривал, то лишь о будничных делах вроде привалов или выступления. Вайм вел себя мудро, повинуясь герцогской воле, — не искал ссор, не ударялся в пустую браваду, как и в попытки превзойти соперника хотя бы в мелочах. Но зависть и ненависть во взгляде не трудился скрывать.

Никогда прежде Ойнор не наживал себе подобных врагов. Если он и ненавидел кого в своей жизни, так это Летаара, обидчика сестры, и то недолго. Затем врагом его стал Секлис — не только врагом Вербаннена, но и личным. Теперь же на него втайне ополчился Вайм: не имея никаких прав на руку и любовь Ниеры, он всячески старался показать себя достойным и того, и другого.

Наверняка в бою будет то же самое, понял Ойнор. Такие, как Вайм, живут ради почестей и похвал и стремятся стать героями — и порой даже становятся, если удается уцелеть самому, никого не погубить и принести больше пользы, чем вреда. «Лишь бы не погиб по собственной глупости», — усмехнулся мысленно Ойнор. О поединке за Ниеру он пока не думал, хотя не сомневался, что возьмет верх. «Но это будет потом, — говорил он себе. — Сейчас главное — отстоять монастырь».

В первой же деревне, которая встретилась воинам на пути, жители поведали о прошедшем здесь недавно кайбиганском войске. Численность они назвать не смогли, разве что таращили глаза: «Полчища несметные!», зато после тщательных расспросов «недавно» превратилось в «два дня назад». Лорды-командиры переглянулись: задерживаться было ни к чему. Видимо, Секлис подгоняет своих людей — спешит, пока они не растеряли остатки храбрости, как сказал лорд Те-Сапари.

К вечеру небо над головой потемнело, грозя дождем, и это было бы хуже всего: в грязи увязнут и копыта коней, и колеса телег. Воины расположились на ночлег на окраине деревни, попросив хозяев разместить под навесами хотя бы орудия и порох. Ночь прошла неспокойно, и все же к утру тучи развеялись. Мендритские горы казались особенно темными и огромными из-за алого зарева, что расплескалось по небу.

Многие воины зашептались, глядя на восход, сулящий им кровавый день. Командиры же приняли это за знак поспешить. Яркий небесный румянец еще не растаял, когда вербанненское войско продолжило путь.

Вскоре позади осталась еще одна деревня — брошенная жителями. По всем признакам в ней останавливалось нынче ночью множество людей с лошадьми и телегами. Трудно было угадать точно их число, но ушли они совсем недавно — возможно, на рассвете или раньше.

— Поспешим, милорды, — обратился к командирам Ойнор. — Хвала Создателю, мы почти нагнали их. Лишь бы не опоздать.

— И лишь бы не выдать себя поспешностью, — заметил лорд Хойя. — Главнейшее наше оружие — внезапность. Если нам удастся рассеять кайбиганцев первым же налетом и убедить, что мы превосходим их числом, победа будет за нами. Поспешим — но будем осторожны.

По приказу командиров вперед выехали разведчики. Прочее войско не проделало и трети алкейма, как стало ясно: осада монастыря уже началась. Отдаленный грохот пушек приближался с каждым шагом. Не было толку медлить — как и утомлять воинов и коней поспешностью. Двигаясь под прикрытием рощи, которая заставила изрядно петлять дорогу, войско продолжило путь. Через переворот малых часов им повстречались посланные разведчики.

— Монастырь укреплен, насколько возможно, — доложили они. — Кайбиганцы обстреливают ворота из пушек, но в атаку пока не идут. И, что любопытно, они даже не выставили дозорных.

— Если позволите, милорды, — обратился Ойнор к обоим командирам, — я мог бы зайти в тыл кайбиганцам. Даже если они заметят нас, то не успеют развернуть свои тяжелые орудия. Вам лучше следовать дальше по этой дороге, а мы свернем к востоку вон на том повороте.

Лорд Хойя лишь кивнул, явно давая возможность ответить лорду Те-Сапари. И тот ответил — уже без всяких хмурых взглядов:

— Поезжай. И не тревожься, мы подойдем вовремя. Да хранит тебя Создатель и все святые.

Ойнор скрыл поклоном бешеную радость, что охватила все его существо. Неуместные мысли испарились, осталась лишь чистая, незамутненная жажда битвы — не бессмысленного убийства, но справедливого воздаяния. Он оглянулся на своих людей и увидел в их глазах то же самое. Воистину они сделались с ним единым целым, подобно тому, как тело повинуется голове. Впрочем, Ойнор ощущал, что он — не столько голова им, сколько сердце.

Миновав поворот, они двинулись по бездорожью. Густая трава шелестела, застревала в стременах, земля же будто колыхалась — столь силен был огонь кайбиганских пушек. Ойнор провел свой отряд так близко к полю битвы, насколько было возможно, не показываясь на глаза врагам. Монастырские стены, сложенные из светло-серого камня, маячили слева. Ойнор взглянул туда — и не поверил глазам.

Весь монастырь окутывало бледно-золотое сияние, слишком яркое даже для летнего солнца. Казалось, над обителью распростерся незримый покров, против которого бессильно любое оружие и любая человеческая ярость. Лишь на миг Ойнор замер на месте и по изумленным возгласам сзади понял, что не он один увидел Высшее чудо. А из кайбиганского стана донеслись крики ужаса и гнева.

«Пора», — сказал себе Ойнор и обернулся к своим, вытаскивая меч из ножен.

— Золотые Длани! — издал он боевой клич рода, как подобало графу ан Тойдре, идущему в бой.

Теперь душа его была совершенно пуста — и при этом полна. В ушах стучала кровь, перед глазами еще сияло небесное видение, меч в ладони казался продолжением руки. Земля дрожала под копытами коней, вражеские батареи приближались. В этот миг обернулся кто-то из помощников пушкарей и застыл на месте, уронив на землю ядро. За спиной Ойнора и его людей осталось по меньшей мере двести шагов, когда воин наконец обрел голос.

— Сзади! — истошно завопил он.

Предупреждение никого не спасло. Конный отряд смел батареи, как разлившаяся в половодье река смывает все с берегов. Некоторые воины пытались укрываться за станками орудий, но их снимали конные стрелки во главе с Бритаком и Дасией. На миг Ойнор отвлекся от битвы и увидел, что лорды Хойя и Те-Сапари уже идут в атаку. Теперь кайбиганцы были зажаты с двух сторон.

Наперерез отряду Ойнора вылетела кайбиганская конница: воины понимали, что батареи уже не спасти, зато можно помочь товарищам отступить к северной дороге. Пока Ойнор и его люди рубились с очередными врагами, со стороны монастыря и основных кайбиганских позиций полетели новые вопли.

— Бежим!

— Создатель, спаси нас!

— Вот она, небесная кара!

— Это конец!

— Будь проклят герцог!

Многие кайбиганцы бросали оружие и сдавались в плен без боя. Другие просто падали на землю, закрывая головы руками, точно испуганные дети, и их затаптывали то вербанненские кони, то свои же товарищи. Были и те, кто сражался до конца, хотя понимал, что битва уже проиграна. Багряное знамя с дубом и вороном было повержено, однако герцога Секлиса никто не видел.

Несколько десятков кайбиганцев все же устремились на север, надеясь скрыться в оврагах. Ойнор и его люди к тому времени покончили с вражеской конницей, получив подкрепление от лорда Те-Сапари. Сейчас же они бросились на перехват, чтобы отрезать беглецов.

Мимоходом Ойнор глянул на монастырскую стену. На верху ее торчали ряды плетеных щитов, разве что несколько были отодвинуты. В просвете стояла, воздев руки, мать Ридора, чей облик внушал ужас и благоговение. А рядом с нею, облаченная в простое черное платье, стояла Эвлия.

Ойнор ощутил, как сердце замирает в груди, а на глаза наворачиваются неуместные сейчас, в бою, слезы. Усилием воли он заставил себя отвернуться и повел своих людей вперед. Он сам успел сразить двух бегущих, по прочим ударили залпом стрелки. Ойнор обернулся, взметнув окровавленный меч, и приготовился уже бросить своих на остатки кайбиганцев. В тот же миг он ощутил резкий удар в правый бок и упал на шею Берейма.

Меч выпал из ослабевших вмиг пальцев. Стоило лишь пошевелиться, как нахлынула боль — словно его прожигали насквозь раскаленным добела прутом или, скорее, головней. С губ сорвался невольный стон и захлебнулся в крови, хлынувшей изо рта на конскую гриву. Все звуки ушли, потом отступила боль. И пришла тьма.

* * *

Вайму Харанну казалось, что седло его выстлано колючками. Кругом кипела битва, но сам он кипел еще сильнее. Сейчас ему не было дела до кайбиганцев, до приказов герцога и командиров, даже до воли лорда Те-Сапари. Перед глазами был он, Ойнор ан Тойдре, ненавистный соперник, превосходящий его во всем.

С батареями и конницей кайбиганцев было покончено вмиг. Ойнор везде шел впереди, и его люди следовали за ним. Вайм даже на расстоянии ощущал то единодушие, которое спаяло их всех, и сердце его полнилось лютой завистью. Самому ему никогда не увлечь так своих людей.

— Ты готов? — бросил Вайм Дамалигу, который ехал бок о бок с ним, как всегда.

— А то, господин. — Наемник скривился и поднял заряженный арбалет. — Не тревожьтесь, я не промахнусь. Перед таким болтом не выстоит никакая броня, сколько раз проверял. Не выстоит даже такая, как у него.

Вайм с сомнением глянул сперва на оружие, потом на соперника, который в пылу битвы казался воплощенным духом войны — справедливой, а не бессмысленно жестокой.

— Может, лучше все-таки из пищали? — предположил Вайм, тревожась как никогда прежде.

— Нет уж, хватит с меня. — Дамалиг опять поморщился и потер ложем арбалета шрам от ожога на правой щеке. — Пищаль — штука коварная, возьмет и разорвется прямо в руках, как было со мной. И не тряситесь вы так, господин. Сейчас пальну, и граф ваш больше не встанет. — Наемник взглянул на свою цель не без тайного уважения. — По-другому такого, пожалуй, и не остановишь.

Дамалиг пришпорил коня, сокращая расстояние. Вайм не сводил с него глаз и от души надеялся, что никто ничего не заметит. Да и как заметить? Эти кайбиганцы оказались стойкими воинами и бились отчаянно, защищая свою жизнь. Стрелки-арбалетчики среди них тоже имелись, причем отменные. Когда станут разбираться, от чего же погиб Ойнор ан Тойдре, никто не заподозрит. Надо только принять еще кое-какие меры для надежности.

В глубине души Вайм трепетал, осознавая, что поступает недостойно воина и дворянина. Но иного пути для себя он не видел. Милость лорда Те-Сапари и красота Ниеры влекли его; многим хватило и меньшего для подобного преступления. Дамалиг прав: с победителя нет спроса. Пускай Вайму Харанну, сотнику и небогатому дворянину, во веки не снискать такой славы, какой удостоился Ойнор-Амайран, зато он получит Ниеру.

Когда пораженный болтом соперник упал бездыханным на шею собственного коня, выпустив меч, Вайм отчего-то сам ощутил боль. Легче на душе не стало, лишь взметнулся волной холодный, необъяснимый ужас, подобный тому, какой охватывает малых детей в темноте. Ему казалось, что все воины до единого увидели то, что произошло, и поняли, кто за этим стоит. И никто из них не станет потом молчать об увиденном.

Вайма привел в себя крепкий удар по руке и настойчивый голос, прозвучавший словно в голове:

— Господин! Да очнитесь вы, господин! Все кончено.

Будто сквозь пелену, Вайм увидел наемника-убийцу. Кругом по-прежнему бушевала битва, и никто не смотрел в их сторону. Вербанненские отряды сходились, как две волны, почти полностью окружив остатки кайбиганцев. Правда, несколько стрелков все-таки засели в оврагах и теперь отстреливались оттуда.

— Да вы белый, как полотно, господин, — ухмыльнулся Дамалиг. — Ишь обмерли, будто сами словили болт. Да, для таких дел не у каждого духу хватает. Зато девица теперь ваша — мертвецу она точно ни к чему.

— Верно. — Вайм собрался с духом: пришла пора ему показать себя. — Думаю, деньги мертвецу тоже ни к чему.

Дамалиг от души улыбался собственной шутке и не заметил подвоха. В тот же миг кинжал Вайма вонзился ему в основание черепа, чуть выше ворота кожаной куртки, обшитой железными пластинами. Наемник рухнул на шею коня, совсем как сраженный им недавно человек.

— А еще мертвец ничего не расскажет, — прибавил Вайм, словно успокаивая свою совесть.

Теперь оставалась самая малость — выбить из укрытия остатки кайбиганцев. Не слишком славный подвиг, но вполне достаточный, чтобы заслужить похвалы командира и окончательно примириться с тем, что совершено. Две жизни — невеликая цена за годы счастья и процветания.

Вайм, да сих пор не слишком рвавшийся в гущу боя, тронул шпорами бока коня.

— Вперед! — возгласил он.

* * *

Битва за монастырь завершилась к полудню. Несколько сотен кайбиганцев оказались в плену, прочие погибли. Дворян, за которых можно было взять выкуп, среди пленных оказалось немного. Что до наемников и простолюдинов, то после недолгого раздумья лорд Хойя и лорд Те-Сапари взяли с них клятву не умышлять явно и тайно против Вербаннена и отослали северной дорогой в Кайбиган, лишив брони и оружия и приставив стражу. Недавние враги искренне поклялись, уверяя, что сыты по горло и войной, и безумствами своего герцога. Это была наименьшая из забот, что легли на плечи командиров.

Когда стало ясно, кто победит в бою, за стенами монастыря послышался шум и грохот — должно быть, разбирали укрепления ворот. Кэлем Варусдар не дождался, пока люди закончат, — он спустился со стены по веревке, которую держал Руал, и присоединился к битве. Впоследствии он не раз корил себя за то, что присоединился слишком поздно.

Потери оказались не слишком велики, но ощутимы. Многим из раненых воинов не суждено было даже пережить нынешнюю ночь. Вайм Харанн погиб во время своей дерзкой атаки на засевших в овраге кайбиганцев; в конечном счете их перебили стрелки из отряда Ойнора. Сам же он пребывал на грани жизни и смерти, хотя это не повергло его людей в отчаяние — напротив, сплотило и помогло выстоять до конца.

Еще во время битвы Дасия кое-как остановила кровь, но вытаскивать болт из раны не решилась. Когда же бой закончился, несколько воинов положили раненого предводителя на походные носилки из копий и плащей и зашагали к открытым монастырским воротам. Все уцелевшие воины отряда шли следом, словно погребальное шествие. Знамя с Золотыми Дланями дрожало в руках Темана, который едва сдерживал слезы, глядя на бледное, застывшее лицо своего господина, и упрямо отказывался верить, что вскоре ему придется вот так же идти следом, но уже склонив стяг к земле в знак того, что род ан Тойдре прервался.

В воротах монастыря показалась мать Ридора и несколько сестер, и с ними Эвлия, леди Те-Сапари и Ниера, которая все же пересилила свой страх и вышла на стену. За их спинами виднелось множество людей — монахинь и крестьян из Уруммы. Лорд Хойя и лорд Те-Сапари низко поклонились настоятельнице. Она прошептала благословение, и оба командира увидели, что глаза ее сверкают от непролитых слез.

— Да благословит вас Превысший, милорды, — произнесла она, — за вашу помощь, которую вы привели столь своевременно, и за то, что не дали свершиться святотатству.

— За это, мать Ридора, — ответил лорд Хойя, — благодарите не нас, но того, кто, увы, сейчас не в силах ответить вам. Он — родня вам по крови и по духу. Ваши молитвы уже сотворили чудо. Молитесь, чтобы граф ан Тойдре остался в живых, ибо Вербаннен многое потеряет с его смертью.

Лорд Те-Сапари не говорил ничего, только смотрел на жену. Она лишь поклонилась ему, поскольку сочла прилюдное проявление чувств неуместным. Однако супруг ее думал иначе.

— Ригинна… — Лорд Те-Сапари сам шагнул к ней, сам протянул руки ей и дочери и привлек обеих к себе на грудь.

— Молись, Ниера, — прошептал он в белокурое темя дочери, пока она рыдала у него на груди, уткнувшись в пропыленную, окровавленную тунику. — Молись, чтобы он выжил. Клянусь Превысшим, лучшего тебе не найти. И прости меня за то, что я посмел усомниться в этом.

— Мы позаботимся о ваших раненых, милорд, — говорила тем временем мать Ридора. — Благо, помощников у нас хватает. Вас же я попрошу лишь похоронить погибших, места кругом достаточно. Наши священники вознесут за них молитвы — и станут возносить впредь, пока стоит наша обитель. Нельзя забывать тех, кто пал, защищая святыню.

Эвлия же подошла к носилкам. Воины и Теман поклонились ей, и она сумела отыскать в себе силы ответить, хотя взор ее вновь и вновь останавливался на побелевшем лице брата. Рядом с этой бледностью казались особенно черными волосы и борода, на которой запеклась кровь. Само лицо же настолько исхудало, что Эвлия с трудом сдержала слезы. Она коснулась жилы на шее Ойнора и ощутила слабое трепетание.

— Он жив, миледи, — прошептал Теман, глядя на нее, словно на праведную Мельтану во плоти. — Если что и спасет его, то лишь ваши молитвы. Вы же настоящий небесный дух, сошедший на землю…

— Не говорите так, — тем же шепотом ответила Эвлия. — Разумеется, я буду молиться, как и все мы. И я верю, что граф ан Тойдре достаточно силен, чтобы победить даже смерть, ибо призвание его слишком высоко. А теперь поспешите.

Воины понесли Ойнора к гостиничному дому, где уже устраивали других раненых. Эвлия хотела последовать за ними, но ее остановил Теман.

— А как быть нам, миледи? Все мы охотно остались бы здесь, рядом с господином графом, пока он… ну, пока не станет ясно, — поправился он. — Да только у монахинь сейчас и без того немало забот. Не хватало им еще кормить всех нас…

— Что ж. — Эвлия ненадолго задумалась. — Как сестра и наследница графа ан Тойдре, я приказываю вам вернуться в Периллинен и нести дозоры, как бывало прежде. Я слышала, что лорды-командиры намерены отпустить пленных. Если кто-нибудь из них преступит клятву и задумает худое, ваш заслон сдержит их. Я же обещаю, что буду слать вам вести, неважно, какие. Но, как бы то ни было, пусть Периллинен готовится встречать хозяина — живого или… — Голос Эвлии дрогнул, и она поправилась: — Нет. Граф ан Тойдре вернется в свой удел живым.

Приказ Эвлии приняли без особого восторга: никто из воинов не желал оставлять тяжко раненого предводителя. И все же ее замечание насчет дозоров и сторожевой заставы было разумным. Правда, значительную часть войска Ойнора составляли не его подданные, которым ничто теперь не мешало вернуться домой. Вернуться решились лишь немногие, прочие же заявили, что не уйдут, пока самолично не поблагодарят того, кто называл себя Амайраном.

— Графиня, — услышала Эвлия непривычно тихий голос Кэлема.

Она обернулась к нему. На него было жаль смотреть: такой же грязный, окровавленный и пропыленный, как и все, он словно не находил себе места. Ни разу он не поднял на нее глаз, усердно глядя на сжатые руки.

— Я не хочу задерживать вас, — продолжил он. — Если желаете, можем пойти вместе. Я лишь хотел попросить вас не отсылать хотя бы меня. Ойнор дорог мне не меньше, чем вам, и я… — Кэлем отвернулся. — Если бы я подоспел раньше…

— Прошу вас, не надо. — Эвлия взяла его за руку и повела к гостиничному дому. — Вы и без того сделали достаточно. Меня больше тревожит другое: как могло случиться, что брат мой оказался ранен в спину, когда стоял к врагам лицом?

— Я дознаюсь до этого, графиня, клянусь вам. — Впервые Кэлем взглянул на нее. — Если у Ойнора остались еще тайные враги, мы разыщем их и отомстим.

— Не надо мстить, — мягко прервала Эвлия. — Лучше дать иной ответ, который сильнее уязвит коварство врагов. Если Ойнор выживет, значит, они старались впустую.

— Право, графиня… — Кэлем едва не споткнулся о порог дома. — Я надеялся утешить вас — а вместо этого вы утешаете меня. Теман верно сказал, когда назвал вас небесным духом. И этот мудрый горец, Руал, зовет вас так же. Недаром.

— Пока я еще не стала духом, — через силу улыбнулась Эвлия, — я предпочту заниматься земными делами. Вам же пока будет лучше умыться и сменить одежду. А потом приходите, если желаете помочь мне.

Кэлем ушел нехотя, словно к ногам его были привязаны тяжелые ядра. Эвлия же продолжила путь, тоже ощутив внезапную слабость. С верхнего этажа слышались голоса Ниеры и ее матери — конечно, разве могут они остаться в стороне? Но сейчас Эвлии не хотелось видеть никого. Никого — кроме Ойнора.

Когда она вошла, ей ударило в глаза ослепительно белым и красным: сестра-лекарка расширила рану инструментом, а женщина-воин Дасия осторожно вынула болт. Уходить она явно не думала, лишь коротко поклонилась вошедшей Эвлии и вновь зажала кровоточащую рану полотном, которое вмиг промокло.

Эвлия не стала вмешиваться — сейчас она ничем не помогла бы лекарям. Вместо этого она обошла узкую кровать и опустилась на колени, не сводя глаз с Ойнора. Он по-прежнему оставался безжизненно бледным, лишь с лица его смыли кровь и пыль, а на лбу и висках проступили мелкие капельки пота. С уст его не сорвалось ни звука, ни вздоха, пока сестра-лекарка с помощью Дасии обрабатывала, зашивала и перевязывала рану. Эвлия взяла руку Ойнора — та оказалась теплее, чем она ожидала, — и поднесла к губам. На бледную, загрубевшую кожу брызнули слезы.

— Прошу, не уходи, — прошептала Эвлия чуть слышно.

Больше слов у нее не нашлось, и она говорила безмолвно с душой брата, едва держащейся в израненном теле. Смутно услышала она, как вошли Ниера и леди Те-Сапари. Эвлия лишь различила шорох ткани, ощутила дыхание на своем плече и поняла, что Ниера опустилась на колени рядом с нею. Мать же ее направилась к обеим женщинам, что трудились над раненым.

— Молитесь, сестры мои, — произнесла наконец лекарка, с трудом разгибая спину, и вытерла окровавленные руки. — Все, что положено врачебным искусством, мы сделали. Выживет граф или нет, то знает один лишь Создатель. Не буду ни пугать вас, ни дарить напрасной надежды, потому и говорю: молитесь.

— Ясное дело, матушка, без молитвы тут никак, — ответила за всех Дасия. — А все же надобно верить в лучшее. Не такой человек Амайран, чтобы вот так просто помереть. Ну, а коли узнаю, кто это сделал, в ежа превращу.

— Похоже, ты опоздала, — произнесла леди Те-Сапари. — Мой супруг заподозрил, что могло случиться, и мне думается, что его мысли близки к правде. Лишь у одного человека был повод ненавидеть графа ан Тойдре — у нового жениха Ниеры. Герцог обещал разрешить их спор поединком, но кто бы выстоял в бою против… — Она взглянула на раненого и умолкла на миг. — Случайная же гибель от стрелы не вызвала бы подозрений. Однако Вайм Харанн сам угодил в ту же яму, которую вырыл сопернику, и погиб от кайбиганской стрелы.

Ниера, которая с ужасом слушала мать, сжала руки и прошептала сквозь слезы: «Подлец!», а у Дасии вырвался гневный возглас.

— Похоронили уже? — Она вскочила, будто подброшенная. — Если нет, пойду скажу нашим, чтоб не хоронили эту падаль, а кинули собакам.

Когда женщина умчалась прочь, точно выпущенный ею арбалетный болт, следом вышла лекарка — ей сегодня предстоял еще долгий и тяжкий труд. Эвлия, Ниера и ее мать остались одни и поневоле затаили дыхание. Сколько ни прислушивались они, все было напрасно: Ойнор дышал едва различимо. Леди Те-Сапари сняла с пояса серебряную пряжку и поднесла к губам раненого — узорчатая поверхность слегка затуманилась.

— Идем, Ниера, — сказала леди Те-Сапари. — Ты должна отдохнуть. Не годится твоему жениху, когда он очнется, видеть тебя изможденной.

— Я не уйду. — Ниера мотнула головой и вцепилась в домотканую простыню. — Я должна быть рядом с ним. В любой миг он может очнуться… или… — Она всхлипнула, но сдержалась.

— Я позову тебя, обещаю. — Эвлия выпустила руку брата и обняла Ниеру. — Твоя матушка права. Нам всем понадобятся силы, поэтому будем бодрствовать по очереди. Вы ведь не откажете мне в праве быть первой?

— Разумеется, Эвлия. — Леди Те-Сапари подняла дочь с колен. — Мы уйдем, хотя вряд ли получим отдых нынешней ночью. — Она прислушалась: в приоткрытую дверь врывались крики и стоны раненых, скрип половиц и топот ног. — Мы вскоре сменим вас.

Дверь закрылась. В соседних комнатах продолжали мучиться раненые воины, а уцелевшие принялись за скорбный труд на поле недавней битвы. Куда подевался сам герцог Секлис и когда успел сбежать, никто не задумывался. Не было до этого дела и Эвлии. Она осталась одна рядом с братом, чего втайне желала с того страшного мгновения, когда увидела его раненым. Она не знала, как именно погиб их отец, — и боялась в глубине души, что Ойнор может разделить его участь.

Кто же тогда станет хранить венец Неватана? Чьи длани удержат святыню?

За окном медленно темнело, прогорало масло в светильнике, а Эвлия стояла на коленях у ложа брата и молилась, взывая к его душе так же, как и к Превысшему Создателю, и к их прародительнице Мельтане ан Тойдре. С небывалым дерзновением она ощущала себя щитом, что закрывал сейчас Ойнора от смерти.

* * *

Дорога курилась пылью — странно, дни в последнее время стояли не слишком жаркие. Копыта грохотали по укатанной и утоптанной земле, но их заглушал гром сердца в груди. Поразительно, какие глупости и мелочи лезут в голову в подобные мгновения. Впереди показались несколько путников, похожих на паломников, — не иначе, идут в этот проклятый монастырь. Они едва успели отскочить к обочине, иначе кайбиганский отряд смел бы их, как сухую траву.

Секлис благодарил — нет, не судьбу и не Превысшего Создателя, ибо они оба отвернулись от него. Благодарил самого себя за то, что вовремя осознал свое поражение и столь же вовремя сумел бежать. Он не стыдился этого — не трусость и жажда жизни вели его, но благоразумие. Если он проиграл битву, это еще не означает, что он проиграл войну.

Он видел, кто нанес ему первый и самый тяжелый удар. Видел трепещущее на ветру синее знамя с венцом и ладонями — и впервые в жизни увидел своего врага воочию. Ойнор ан Тойдре был достойной ветвью своего дома, воплощением всех тех качеств, что присущи им с рождения. Так же, как покойный отец, он сплачивал людей вокруг себя — неудивительно, что он сумел стать Амайраном. Быть может, сегодня он сам жаждал захватить своего врага. Этого Секлис бы не пережил, потому и решил бежать, пока не стало поздно.

С ним осталось не больше двадцати человек — жалкий обломок некогда великого воинства. Но сейчас Секлис гнал прочь эти думы, для них время настанет. Сейчас главное — спастись и добраться до Кайбигана. А когда месть дозреет, она родится на свет и сотрясет Аскеллу, как землетрясение повергает в прах самые могучие горы.

Поля, рощи, леса мчались мимо. Хрипел и спотыкался конь, в нос била вонь пота и эта невыносимая пыль. Солнце, озарившее нынче утром час поражения Кайбигана, дано готовилось скрыться за Мендритскими горами позади. Секлис сильнее вонзил окровавленные шпоры в бока коня, и тот не выдержал — зашатался и рухнул наземь вместе с всадником.

Яростно бранясь, Секлис выпутался из стремян. Конь был на последнем издыхании, к тому же сломал ногу при падении. Без тени сожаления, разве что фыркнув с досады, герцог оглянулся на своих людей, которые тотчас придержали коней. Один из воинов соскочил с седла, а сам запрыгнул на круп позади товарища. Секлис собственноручно вскрыл жилу на шее павшего коня и забрался в седло нового.

Остановка случилась на возвышенности, с которой открывался вид на весь северо-запад Вербаннена. Отсюда оставалось не больше пятнадцати алкеймов до кайбиганской границы, но проделывать их придется уже завтра, иначе вместе с лошадьми станут падать и люди.

Пуская коня вскачь, Секлис заметил вдали серую громаду замка, чей вид сорвал с его уст очередное ругательство. Это был Периллинен, роковое начало роковой войны, недосягаемое ныне хранилище залога победы. Над могучим донжоном сине-золотой искрой сверкало знамя графов ан Тойдре, вернувших себе свое достояние.