Стереть твой номер (гет)

Сообщение Тартальи было таким простым, искренним... Люмин на секунду представила, как просто встает, выходит из общежития и едет туда, к воде и огням. Но тут же ее накрыла ледяная волна реальности. Скарамучча. Его лицо, искаженное гневом. Его слова о том, что он «не позволит».

Люмин

Скинь геолокацию

Хотя...

Она запнулась, сообщение получилось рваным.

Люмин

А Скара не будет на это злиться?.. Даже не знаю, стоит ли идти.

Она отправила и тут же пожалела. Это прозвучало так жалко. Так, будто она просит у него разрешения. Тарталья, стоявший на набережной, увидел ее сообщения. Его улыбка медленно угасла. Он сделал глубокий вдох, выдыхая облачко пара в холодный воздух. Вот оно. Прямое последствие сегодняшней сцены. Страх. Он не стал торопиться с ответом. Он подобрал слова.

Тарталья

Люмин, это просто набережная. Общественное место. Я не зову тебя на тайное свидание под покровом ночи.

И вопрос не в том, будет ли он злиться. Он будет. Ты же знаешь, что будет. Он злится даже на то, что ты дышишь без его разрешения.

Последняя фраза была резкой, но это была правда, и они оба это знали.

Тарталья

Вопрос в другом. Позволишь ли ты его злости решать за тебя, где тебе быть и на что смотреть. Сегодня он запретил тебе носить одежду, которая тебе нравится. Завтра он запретит тебе выходить на набережную, потому что здесь красиво и спокойно?

Решай сама. Если решишь не идти — я пойму

И сразу после этого он отправил ей геолокацию. Без дальнейших слов. Он не уговаривал. Он просто открыл дверь и сказал: «Вот она. Хочешь войти — входи. Не хочешь — она останется на месте».

Тарталья

Я тут буду еще минут 20. Кофе в автомате отвратительный, но вид того стоит

Люмин сидела в тишине своей комнаты и смотрела на экран. На точку на карте. На его последние слова. И перед ней встал выбор. Остаться здесь, в тишине и страхе, ожидая, когда Скарамучча остынет и решит, как они будут жить дальше. Или сделать шаг. Маленький, но свой собственный. Шаг к воде, к огням и к человеку, который просто предложил ей посмотреть на красоту. Она медленно поднялась с кровати. Подошла к шкафу и достала теплое пальто...

Дорога на такси показалась ей одновременно и слишком длинной, и слишком короткой. С каждым метром, приближавшим ее к набережной, в ней боролись два чувства: пьянящее ощущение свободы и липкий страх перед будущими последствиями. Она не написала Тарталье, что едет. Она просто ехала, будто боясь, что если она обозначит свое решение в слова, оно потеряет свою силу.

Машина остановилась у входа на набережную. Люмин расплатилась и вышла. Прохладный, влажный воздух тут же коснулся ее щек. Здесь было тихо, безлюдно. Только редкие прохожие и шум воды.

Она увидела его издалека. Он стоял, прислонившись к гранитным перилам, и смотрел на воду. Его рыжие волосы казались почти черными в тусклом свете фонарей. Он не оглядывался, не ждал. Он просто был здесь.

Люмин медленно пошла к нему. Ее шаги гулко отдавались в тишине. Когда она подошла ближе, он обернулся, словно почувствовав ее присутствие. На его лице не было ни удивления, ни триумфа. Только спокойная, теплая улыбка, которая сразу согрела ее изнутри.

— Я уж думал, у меня закончится второй стаканчик этого пойла, — сказал он, и только тут она заметила, что в руках у него два бумажных стаканчика с кофе. Один он держал в руке, а второй стоял на широких перилах рядом с ним. Он протянул ей тот, что стоял на перилах. Стаканчик был теплым.

— Будто знал, что я приду, — тихо сказала она, принимая кофе и согревая о него озябшие пальцы.

— Я не знал, — честно ответил он, снова поворачиваясь к воде. — Я надеялся.

Они помолчали, просто стоя рядом и глядя на дрожащие огни. Тишина не была неловкой. Наоборот, она была наполненной. После всех криков, ссор и тяжелых разговоров эта тишина была как лекарство.

— Красиво, — наконец произнесла Люмин, повторяя его же слова из переписки.

— Ага, — кивнул он. — Иногда полезно просто посмотреть на что-то большое и молчаливое. Помогает расставить мысли по местам.

Он не спрашивал ее о Скарамучче. Не спрашивал, что она собирается делать. Он просто был рядом. И в этом его «рядом» было больше поддержки, чем во всех словах мира.

— Спасибо, что позвал, — сказала она, сделав глоток. Кофе и правда был отвратительным, но сейчас это было неважно.

— Спасибо, что пришла, — ответил он, не глядя на нее. Его взгляд был устремлен на темную воду. — Это был смелый поступок.

Люмин посмотрела на его профиль, освещенный тусклым светом фонаря. Она не чувствовала себя смелой. Она чувствовала себя уставшей, напуганной, но… свободной.

Она сделала еще один глоток кофе и улыбнулась. Настоящей, широкой, искренней улыбкой, которую не видел никто, даже она сама, за весь этот долгий, ужасный день. И эта улыбка в отражении темной воды была ярче, чем все огни ночного города.

Тарталья, который до этого смотрел на воду, повернулся к ней в этот самый момент. Его собственная широкая улыбка исчезла, сменившись чем-то более мягким, более внимательным.

— Вот она, — сказал он тихо, почти про себя.

— Что? — не поняла Люмин, все еще улыбаясь.

— Улыбка. Настоящая, — пояснил он, не отводя от нее взгляда. — Я уж думал, сегодня ее не увижу.

В этот момент холодный порыв ветра с реки взметнул ее волосы, и несколько светлых прядей упали ей на лицо, закрывая ту самую улыбку, о которой он говорил.

Прежде чем Люмин успела что-то сделать, он сделал небольшой шаг к ней, сокращая дистанцию. Он протянул руку — не ту, в которой был кофе — и очень осторожно, почти невесомо, кончиками пальцев убрал пряди с ее щеки, заправляя их за ухо.

Его пальцы были теплыми на фоне ее замерзшей кожи. Прикосновение было мимолетным, но оно заставило Люмин замереть и забыть, как дышать. Ее сердце, до этого бившееся ровно и спокойно, вдруг сделало оглушительный кульбит.

Он не убрал руку сразу. Его пальцы на долю секунды задержались у ее виска, будто проверяя, что непослушные волосы останутся на месте. Расстояние между их лицами было теперь опасно маленьким. Она видела в его синих глазах отражение огней набережной и что-то еще — что-то глубокое, серьезное, чего она никогда раньше в них не замечала. Весь его беззаботный, дурашливый образ испарился. Сейчас перед ней был просто мужчина, который смотрел на нее так, словно она была единственным, что имело значение во всем этом холодном, темном городе.

Мир сузился до этого крошечного пространства между ними, до тепла его пальцев на ее коже и до стука ее собственного сердца в ушах.

А потом он так же медленно отвел руку, и на его губах появилась тень его обычной улыбки, но она была какой-то другой — более сдержанной, почти застенчивой.

— Ветер... Хотел помочь, — сказал он, отступая на шаг назад и возвращая ей ее личное пространство. Он снова повернулся к воде, как будто ничего не произошло.

Но это произошло. Люмин стояла, чувствуя, как горит ее щека в том месте, где он ее коснулся. Она не могла пошевелиться, не могла оторвать взгляда от его спины. Воздух вокруг, казалось, звенел. Медленно, почти неосознанно, она подняла свою руку, ту, что не держала кофе, и ее собственные пальцы легко коснулись ее щеки, ее виска. Она не терла и не гладила. Она просто прикоснулась, пытаясь удержать, запомнить это мимолетное, но такое пронзительное ощущение тепла и нежности.

Тарталья, который уже отвернулся к воде, пытаясь восстановить безопасную дистанцию и ровное дыхание, поймал это движение боковым зрением.

Его сердце сделало кульбит, на этот раз не от собственного порыва, а от тихого, оглушительного осознания. Она почувствовала. Для нее это тоже было не «просто ветер».

Намек на его обычную беззаботную улыбку, которую он пытался вернуть на лицо, тут же исчез. Он не стал поворачиваться к ней. Не стал ничего говорить. Это бы разрушило хрупкую магию момента, заставило бы ее смутиться, отдернуть руку.

Вместо этого он сделал то, что делал всегда, когда не знал, как справиться с подступившими чувствами, — спрятался за действием.

Он медленно поднес к губам свой стаканчик с кофе и сделал большой, долгий глоток, не отрывая взгляда от темных волн. Этот глоток дал ему секунду, чтобы унять собственное колотящееся сердце. Этот глоток дал ей секунду, чтобы опустить руку, не чувствуя себя пойманной.

Когда он наконец опустил стаканчик, его лицо было снова спокойным, но что-то в его взгляде, обращенном к огням на том берегу, изменилось. Оно стало глубже. И немного печальнее. Потому что он понимал, что этот маленький жест, это ее невинное прикосновение к собственной щеке, усложнило все в тысячу раз.

И в эту самую секунду оглушительной тишины карман её пальто завибрировал. Резко, требовательно, как удар током. Люмин вздрогнула так, словно её поймали на месте преступления. Она поспешно отдёрнула руку от щеки и, сунув другую руку в карман, достала телефон. На экране светилось его имя.

Скарамучча.

Сердце ухнуло куда-то в пятки. Дрожащим пальцем она открыла сообщение. Там было одно-единственное слово, которое было хуже любого крика, любого упрёка, любого скандала.

Скарамучча

Прости.

Все. Одно слово.

И это слово обрушило на нее всю тяжесть ее положения. Пока он, возможно, мучился чувством вины за свое поведение, каялся и первым шел на примирение… она стояла здесь, с другим парнем, и таяла от его случайного прикосновения. Чувство вины захлестнуло ее с головой. Она предательница. Мерзкая, лживая предательница.

Вся магия момента, вся тишина и красота набережной мгновенно испарились. Остался только холодный ветер, стыд и паническое желание убежать.

— Мне пора, — выпалила она, ее голос стал на октаву выше. Она торопливо сунула телефон обратно в карман, не глядя на Тарталью.

Он все видел. Он видел, как она вздрогнула. Видел, как изменилось ее лицо, когда она посмотрела на экран. Ему не нужно было спрашивать, от кого было сообщение.

— Мне правда уже пора идти, — повторила она, делая шаг назад, от него, от этого места, от этого момента. Она будто пыталась убежать от самой себя.

Тарталья молча смотрел на нее. На его лице больше не было ни тени улыбки, ни задумчивости. Только понимание и тихая, горькая досада. Момент был украден. Он не стал ее удерживать. Не стал ничего спрашивать.

— Понял, — ровно сказал он. Он достал свой телефон. — Давай, я вызову тебе такси.

— Нет, не надо, я сама! — слишком быстро ответила она, уже разворачиваясь, чтобы уйти. Ей нужно было немедленно исчезнуть.

— Люмин, — окликнул он Тарталья, и в его голосе прозвучали жесткие нотки, заставившие ее остановиться. — Уже поздно. Не ходи ловить машину на дорогу. Я вызову. Это займет три минуты.

Она замерла, не оборачиваясь. Он был прав. Это было разумно. И от этой его разумности на фоне ее собственной паники ей стало еще хуже.

Она молча кивнула. Тарталья быстро вызвал машину, и остаток времени они провели в той же оглушительной тишине, в которой начинался их вечер. Но теперь она была другой. Не уютной и наполненной, а колючей и неловкой.

Когда на парковку въехало такси и осветило их фарами, Люмин почти бегом бросилась к машине, как к спасательной шлюпке.

— Спасибо за… кофе, — бросила она ему через плечо, не решаясь посмотреть в глаза.

Она села в машину и захлопнула дверь, отрезая себя от него, от набережной, от запаха реки и от тепла его пальцев, которое, как ей казалось, до сих пор горело на ее щеке.