Глава 25. Fatum

В Книге Жизни много страниц —

Вьются рунами времена,

И картины из множества лиц

Оплетают Судьбы письмена.

Песни нежности, слезы тоски,

Лед вражды и жаркая месть,

Серый пепел ушедшей любви —

Это все на страницах есть.

И обман, и подлость, и страх,

Ненависть, злобу ночи черней —

Все запишет чья-то рука,

Станут листы тяжелей.

Трусость — самый страшный порок,

Но предательство — не страшней ль?

И воздастся жестокий урок

Всем забывчивым на Земле.

_______________________________________________

Ее рука опять падает в пустоту. Кажется, это уже стало привычкой — чуткое забытье-дремота, тревога, тенью прокрадывающаяся в зыбкие картины снов, полумашинальное проверяющее прикосновение ладони и резкое пробуждение. Драко опять нет. Постель с его стороны холодна и почти не примята. Когда мозг полностью осознает это, кровь начинает гулко стучать в висках, и она не может сделать вдоха. И тогда она вскакивает, второпях накидывает халат и, путаясь в поясе, никак не желающем поддаваться непослушным пальцам, спускается вниз, по ступеням лестницы, сочувственно поскрипывающей под ногами. Хотя, нет — вначале взгляд в одно из окон их спальни, выходящее на море, которое не заслоняют деревья. Узкий просвет на песчаный берег, светлый в ночи. Пляшущая неверная дорожка от серебряной луны на волнах. И знакомый силуэт. Только тогда она наконец делает вдох и выдох. В груди дрожит, и покалывают крохотные, но острые шипы.

Вниз, вниз, вниз босыми ступнями по холодным ступеням. Руки скользят по гладкости перил, нащупывают выпуклую твердую и тоже холодную ручку двери. Пахнет йодом и солью, тем особым морским запахом, к которому она давно привыкла. Прохладная трава упруго прогибается под ступнями, шуршат мелкие камни, осторожным зверьком, крадущимся в ночи, шелестит песок, глубоко и вольно дышит море, наползая на берег и оставляя узорчатые клочья пены. Она старается ступать как можно тише, хотя знает, что Драко ее все равно не услышит. Он погружен в себя и почти ничего не замечает вокруг, словно спит с открытыми глазами. Светлые волосы, небрежно убранные со лба, мерцают в потоке лунного света, бледное лицо спокойно и бесстрастно. Только это обман, под белым холодом тлеет опасное черное пламя, которого она боится больше всего на свете.

Она покусывает губы, восстанавливает сбившееся дыхание. Ночная прохлада вкрадчивой змеей обвивает ноги. Она медленно и неловко опускается на песок рядом с Драко, с виноватой осторожностью трется щекой об теплую, пропахшую морем рубашку, с замиранием сердца (не в первый раз, но все же!) ожидая первых его слов. Он не слышит ее шагов, но всегда откликается на прикосновение.

— Ты здесь.

Его голос хриплый, сорванный, как будто он кричал полночи в сумрачную, туманную, дрожащую звездными бликами морскую даль, пытаясь перекричать шум прибоя.

— Да, — шепчет она, прижимаясь ближе. — Всегда.

Он с шумом втягивает в себя воздух, и она слышит стук его сердца. Мерный и четкий ритм. И странным образом этот ритм окончательно успокаивает ее. И уже уверенно, плавным движением она тянется к мужу, обхватывает ладонями лицо, вглядываясь в глаза. Серый их цвет кажется неестественно темным, почти черным, в глубине зрачков безмолвно, приглушенно, задавленно и от этого еще более жутко корчится боль.

Она невесомо касается губами лба, век, скул, проводит вздрагивающими руками по влажным волосам, полная сострадания и готовности разделить с ним боль. Она, словно море, полна любви, материнской и всеженской, заботливой, чуткой и оберегающей.

И боль тонет в этом море, захлебывается нежностью.

Его руки обнимают ее со знакомой требовательной силой, а бриз ерошит волосы и подталкивает в спину, запах водорослей и йода становится резким, почти неприятным, прибой громче набрасывается на песчаный берег, подкатывая холодные волны к их ногам, словно гонит. Море напоминает о том, что у них есть дом, терпеливо ждущий и зовущий теплым светом свечи на окне.

— Пойдем?

Он кивает, поднимая ее с песка, и целует в волосы. Она знает — бесполезно говорить, что все будет хорошо, что надо жить дальше, что ушедшие живут в нашей памяти. Они оба знают, что все это ложь. В минуты слабости это лишь дурманное утешение, после которого наступит жестокое отрезвление-понимание, что ничего нельзя изменить, нельзя обратить время вспять, нельзя заставить дорогу изменить свой виток и пройти еще раз по тем местам, что уже забыли звук твоих шагов, нельзя сделать так, чтобы все было только по-твоему, даже если ты почти всемогущий маг.

Если бы она могла, если бы только это было в ее силах, если бы у нее был хроноворот, который когда-то дала ей МакГонагалл, она, не колеблясь, даже рискуя собственной жизнью, вернула бы тот день и все сделала для того, чтобы Грегори и Винсент остались живы. Она бы кинулась к Грюму, к аврорам и возможно даже… но эту мысль она ни разу не додумывала до конца. Мысль дрожала внутри одинокой струной, пугая одним своим появлением, и одновременно бессильно провисала в пустоте ее страха. Этот отнимающий свет в глазах, ознобный стылый страх поселился в ней с того промозглого декабрьского вечера через несколько дней после Рождества, когда она, вернувшись из ирландского замка, не могла найти Драко, хотя точно знала, что он был в Малфой-Менор, занимался отчетами по рудникам. Об этом свидетельствовали разбросанные в беспорядке счета и конторские книги на письменном столе в кабинете. Люциус и Нарцисса отправились во Францию на крестины новорожденной дочери Юбера Малфуа. Лорд уже третий месяц изъявлял свою милость Лейнстренджам на радость Беллатрисе. У Фионы был очередной депрессивный период пребывания в астрале. Домовики ничего не знали о местонахождении молодого хозяина, да и не в обычае Драко было оповещать их о том, куда он идет. Огромный замок был одинок, угрюм и мрачен. Она проходила по длинным коридорам, поднималась и опускалась по бесконечным лестницам, заглядывала в полные великолепия комнаты, провожаемая пустыми взглядами из-под рыцарских забрал. Сама себе казалась призраком и невольно вспоминала свои первые дни в замке. Стало неуютно, она вновь почувствовала себя чужой, нежеланной гостьей, которую никто не знает и чье присутствие неуместно.

Она малодушно сбежала в их маленький дом, но почему-то там, среди милых и простых, совсем не роскошных вещей, знакомых книг, среди уюта, наведенного своими же руками, под теплое урчание Живоглота и добродушный рокот моря, ей стало еще более тягостно и мучительно. Не было Драко, и не было покоя. Даже застывший в своей давящей тишине Малфой-Менор стал казаться предпочтительнее. И в конце концов, уставшая, измотанная непонятными обрывками каких-то предчувствий, она вернулась в Малфой-Менор, пришла в Кабинет, стараясь не замечать ничего, кроме каменных плит у себя под ногами, и свернулась клубочком в обитом кожей кресле Драко. Смотрела на огонек единственной свечи, которую принесли домовики, трогала бронзовое пресс-папье, небрежно поставленное на самый край стола, и сонные, немного путаные мысли бежали в голове неспешной вязью.

Лев и змея, сплетенные воедино в борьбе. Символы двух факультетов Хогвартса. Наверняка, одна из любимых вещиц Люциуса, в его стиле. Как он, должно быть, ненавидит ее, маглорожденную, осквернившую их чистый род! До прямых оскорблений он, естественно, не опускается ни в семье, ни тем более на людях, в обществе. Возможно, немалую роль в этом играет слово Темного Лорда. Однако гнев и ненависть к грязнокровной девчонке, посмевшей войти в семью, никуда не скроешь, и она читает их при каждой встрече на его надменном гордом лице. В его голосе всегда лед презрения и шипение сквозь зубы. Можно перечесть на пальцах одной руки, когда он обращался напрямую к ней, и это всегда происходило на каких-то официальных приемах, под прицелами фотокамер и Прытких Перьев настырных репортеров, когда сверкали ничего не значащие светские улыбки и громко выражались фальшивые чувства. При этом от него исходил такой холод, что можно было только удивляться, почему не вырывается паром дыхание и не коченеют руки. И в то же время — как теплела его улыбка и как наполнялись любовью глаза, когда он смотрел на жену и сына! Она всегда поражалась разительно менявшимся лицам этого человека: жестокого Пожирателя Смерти и верного любящего мужа, безжалостного хозяина и заботливого отца. У него было много обличий, но в любом из них он всегда оставался собой. С возрастом Драко становится все больше похож на Люциуса, пугающе похож…

Она задремала в кресле и проснулась от мелодичной музыки напольных часов, пробивших два часа пополуночи, онемелого в неудобной позе тела и холодного потока воздуха от распахнувшихся настежь створок дверей, которые резко толкнул Драко. Он вошел, на ходу расстегивая серебряную застежку мантии, совершенно не удивившись ей, точно ожидал, что она окажется здесь. И у него было совершенно неподвижное лицо и скучный голос, когда он сказал:

— Винс и Грег убиты.

Она невольно вскрикнула, а он безучастным тоном рассказал о стычке с аврорами, о том, что он не смог прийти друзьям на помощь, что принести тела родным ему помогли Кларенс Розье и Джеффри МакНейр. Он словно рассказывал о незначительном инциденте, произошедшем к тому же с посторонним человеком, не с ним.

— Я сочувствую, — прошептала она, обнимая мужа и с жалостью глядя в любимые глаза.

А его ответный взгляд был каким-то недоуменным и растерянным. Тогда она впервые почувствовала острую сталь уколовшего страха.

«Не смог прийти к ним на помощь»… А если бы смог? Что было бы тогда? Кто-то другой, Розье или МакНейр, сказал бы ей, что ее муж убит, и выразил свое соболезнование?!

Драко никогда не участвовал в таких делах, которые Лорд называл «забавными» — убийства и издевательства над маглами, обыски в домах магов, пытки полукровок, конвоирование пойманных авроров или обвиняемых в нарушении режима в Азкабан, — во многом благодаря отцу. Люциус, с его изворотливостью и умением повернуть почти любую ситуацию в свою пользу, сумел доказать Лорду, что управляя родовым наследством и ведя все дела по семейному бизнесу, приумножая и без того немалое состояние Малфоев (которое, конечно же, всегда к услугам Господина), Драко принесет куда больше пользы, нежели истязая грязных маглов или обшаривая чужие дома. Тем более, что сам Люциус всегда готов ко всем приказам Господина, а его работа в Министерстве, увы, не позволяет надлежащим образом вести семейный бизнес. Лорд поверил. Или сделал вид, что поверил. Поэтому присутствие Драко на сходках Пожирателей Смерти, конечно же, было обязательным, но его опыт в качестве одного из них был ничтожно мал. При этом во всех разрешенных газетах отец и сын Малфои назывались одними из самых приближенных в близком кругу Лорда Волдеморта.

И она адекватно оценивала волшебные умения Драко. Да, он был Пожирателем Смерти, владел некоторыми темномагическими заклятьями и как никто другой, умел хитрить, лгать, обманывать, скрывать, держать маску равнодушия и холодности. Но он почти не владел боевыми заклятьями. Он не сумел бы отреагировать так, как учат авроров — палить невербальными, едва почуяв тень смертельной опасности, на подозрительный шорох, промелькнувшую тень. Если бы на том пустыре Драко встал лицом к лицу с аврорами, в схватке с Корнером и Бутом или даже с одним из них он бы проиграл, остался лежать на заснеженной траве, как его друзья. Гермиона слишком хорошо знала приемы и методы боевых авроров, еще по Аврорату помнила способности Корнера и Бута, а теперь они еще были закалены войной, постоянной опасностью, жизнью на грани смерти. И никто, кроме Грозного Глаза, не знал о них, а Грюм, сколь ни ценны сведения, поставляемые Драко, не сделает ничего, чтобы позаботиться о его безопасности, потому что иначе кнат цена их столь долго и тщательно скрываемой тайне, слишком многое поставлено на карту. В этой его жестокости таилось их же будущее, поэтому она понимала его. Но вот так, до почти остановившегося сердца, испугалась впервые.

Она всегда боялась за Гарри и Рона, и почему-то никогда — за Драко. Он уходил в ночь на заранее обговоренные встречи с Грюмом, искусно подбрасывал зачарованные свитки, магловские диктофоны и видеокамеры, на которые были наложены комбинированные тройные заклятья — трансфигурации, магической блокады и саморазрушения, для слежки в поместья и дома Пожирателей Смерти, а потом незаметно считывал с них разговоры. И всегда она, хоть и тревожилась, но была уверена в том, что он все сможет, все ему по силам, раз он столько лет ведет двойную игру с изяществом прирожденного игрока, знающего и просчитывающего на несколько шагов вперед свои действия. И вот точно впервые осознала, что однажды Драко может не вернуться домой…

Он прекрасно держал себя в руках, был выдержан на похоронах, принимал и выражал соболезнования, помогал семьям погибших друзей. Не давал ни единого повода упрекнуть себя. Со стороны могло показаться, что все в порядке, все постепенно приходит в норму, и траур скорби скоро неизбежно сменится прежним размеренным течением жизни. Но только она знала, что это отнюдь не так. Много было ночей, похожих на сегодняшнюю, когда она находила Драко на берегу, продрогшего, с мокрыми волосами и бледным лицом, на котором резко выделялись скулы. Она грела своим дыханием его холодные руки, и ей казалось, что под кожей бушует дикое пламя безумия. Но боль в его глазах всегда оставалась ясной и осознанной, не замутненной и не подчинившей себе его рассудок. Теперь в ней всегда сидела стальная игла страха, зародившегося в ту ночь, и если она не чувствовала присутствие Драко, этот страх разрастался, ощетинивался целой гроздью игл, коловших беспомощно вздрагивающее и замирающее сердце.

Да, если могла, она бы отдала все ради того, чтобы не было того дня. Чтобы Грегори Гойл по-прежнему неуклюже топтался в их маленькой гостиной, не зная, куда деть руки, и сбивался в разговоре с ней, называя «Грейнджер». Чтобы Винсент Крэбб молча сидел в углу и со смущением, совершенно неподходящим его грубому лицу, выслушивал подначки и беззлобные насмешки Драко над тем, что тетушка Фанни все-таки сумела поймать его в брачные сети. Они не стали ее друзьями, но она приняла их и даже, надеялась, стала понимать, что они вовсе не были теми тупыми жестокими болванами, как когда-то считала.

Она знала, что Гойл опекает своих брата и сестру сквибов. Отвергнутые собственной семьей и безжалостно отправленные в магловский мир, после того как им исполнилось семнадцать, они стали считаться взрослыми, значит, могли и должны были позаботиться о себе сами, а не надеяться на поддержку чистокровного рода, который осквернили своей неспособностью к колдовству. Семья лишь выделила нищенское пособие и постаралась забыть о позоре. Драко рассказывал, что Грегори крупно поссорился с отцом, довел до приступов истерики мать, был проклят дедом, когда решительно заявил, что не бросит младших. И он сдержал слово, втайне от всех помогал им как мог — деньгами, советом, поддержкой. Помогал освоиться среди маглов, научиться жить самостоятельно, по-магловски. Он даже обращался к ней, спрашивал, как лучше устроить их в чужом и странном мире обычных людей. Для Гидеона и Гиацинты Грегори был почти богом, безукоризненным старшим братом, на которого они смотрели с одинаковым обожанием.

Крэбб был влюблен в юную Артемизу Розье, а та, на удивление всем, в него. Они совершенно не подходили друг другу. Застенчивая и пугливая, как птичка, тихая, романтичная Артемиза, которую любили все без исключения. В ее обществе даже известная сплетница Франческа Джагсон поумеряла свой длинный язык. И рядом Винсент Крэбб, широкоплечий, плотный, молчаливый, носящий Черную Метку и, в отличие от Драко, куда чаще отправляющийся на «забавные» дела. Они были разными, как небо и земля, и комично смотрелись вместе, но при одном взгляде на них становилось понятно, что это абсолютно не имеет значения. Эти двое нашли друг друга. Розье не возражали против родства с Крэббами. Была официальная помолвка, Винсент весь светился, надевая фамильное кольцо на тоненькие пальчики своей невесты, смущенно красневшей и опускавшей глаза от всеобщего внимания. До свадьбы оставалось всего лишь пять дней. Пять дней, которые должны были быть наполнены нетерпеливым ожиданием, радостным волнением и предсвадебной суматохой. Вместо этого их будущее разбилось вдребезги, и теперь не было ни Винсента, ни той Артемизы, которая сияла любовью в день помолвки и трогательно прижимала ладони к пылающим щекам. Артемиза исхудала так, что казалась тенью самой себя, а неделю назад Кларенс Розье отвез сестру по ее просьбе к монахиням Ордена Святой Сибиалы. Сожаление, с которым все встретили эту новость, было на редкость искренним, насколько это возможно у светских чистокровных магов.

Палочки авроров убили не только Пожирателей Смерти, они убили надежного старшего брата, любимого и счастливого жениха, преданных друзей...

Когда она думала так, на какое-то мгновение ее охватывала злость на авроров, на Корнера, Бута и Финч-Флетчли, на Грюма и даже на них. А потом она спохватывалась и кусала губы, напоминая себе: ведь давно поняла, что в этой войне, развязанной Темным Лордом, нет и не будет ни проигравших, ни победивших, и невозможно одним росчерком волшебной палочки поделить виноватых и невиновных. Они — всего лишь пешки на Его доске, которым не дано заглянуть дальше своей клетки. И это не приснопамятные шахматы МакГонагалл, в которые когда-то играли они еще детьми, зная, что справедливый профессор зачаровала их по всем правилам, и нужно не отступая идти вперед, пожертвовать, если потребуется, фигурой, чтобы выиграть. Но в партии Лорда Волдеморта были одни пешки, и их жертвы были бессмысленны.

Ее друзей Драко защитил и защищает до сих пор, а своих — нет.

Драко прикасается губами к шее, в том месте, где маленькая ямка. Цепочка поцелуев тянется вниз, тяжесть тела, его запах, родной, любимый… она прерывисто вздыхает, подчиняясь его рукам…

Спальня залита лунным светом, обманчиво ярким, затмевающим звезды, но не умеющим разогнать тьму в углах комнаты. Ее едва слышный голос вплетается в перешептывание листвы и шелест северного ветра, несущего с собой дыхание зимы:

«Ты знаешь, любимый, что я плачу вместе с тобой и радуюсь тоже вместе. И я всегда буду с тобой, что бы ни случилось»

* * *

Драко идет по тихой, замершей в своей провинциальной скуке улице непроходимо магловского городка Эйлсбери. В этом городе нет и намека на волшебство, в нем одинаковые магловские дома и одинаковые, аккуратно подстриженные, прилизанные лужайки перед ними. По его улицам самодовольно порыкивают одинаковые магловские «автомобили», как называет их Гермиона. Здесь даже деревья шелестят ветвями как-то по-магловски и одинаково, по однотонному ритму.

Именно здесь, на тихой окраине, Грег приобрел небольшой уютный дом для брата и сестры. Драко бывал здесь вместе с ним. Гидеон и Гиацинта были очень вежливы, предупредительны, выглядели бодрыми и всем довольными. Гиацинта с удовольствием исполняла роль хозяйки и, казалось, давно не тяготилась осознанием того факта, что она и брат — неполноценные сквибы, которым запрещено возвращаться домой, к своей чистокровной семье. Он успел заметить, что двойняшки словно поменялись ролями. Заводилой в их дуэте всегда был фантазер и хвастун Гидеон, а Гиацинта, более спокойная и уравновешенная, исполняла роль второй скрипки. Теперь же брат почти все время молчал, лишь изредка вставляя в разговор пару фраз, а сестра, напротив, бурлила каким-то лихорадочным возбуждением, громко хохотала, одевалась в вызывающую магловскую одежду, чуть ли не с пеной у рта спорила с Грегом по поводу каждого пустяка, настаивая на своем.

Он был у них на следующий день после гибели Грегори. Полчаса сидел, поддерживая пустой разговор ни о чем, не в силах открыть цель своего визита. Гидеон по своему обыкновению молчал, уткнувшись в устрашающе толстый фолиант, Гиацинта беззаботно болтала о том, что она «наконец определилась с колледжем, весной будет сдавать тесты, и пусть только Грег посмеет сказать, что она провалится, ничего подобного, она готовится, корпит над книжками не хуже Ги, и вообще, Грег, кажется, не верит в нее? Она ему докажет, что… а кстати, где Грег? Он ведь обещался еще вчера прийти, они должны были встретиться с Ги, да, Ги? Ну вот, как всегда, Грег такой бессовестный — наобещает, а потом извиняется, что не смог, опоздал, забыл! А что на этот раз? О, а может, у Грега появилась девушка?»

Он не мог ответить, губы немели от попыток сказать страшную правду — Грег больше не придет. У него не будет девушки. Никогда. Наверное, что-то творилось с его лицом, потому что Гидеон резко спросил, оборвав поток речи сестры:

— Что с Грегом?

И только тогда он, мучительно подбирая слова, словно придумывая и оформляя их в звуки в первый раз, рассказал о гибели Грега. С лица Гиацинты сдернутой вуалью сползало напускное оживление, глаза становились все больше и больше, и почему-то в них было только удивление, огромное безмерное удивление, она словно вслушивалась в то, что он говорил, и не могла ничего понять. А Гидеон нахохлился, обхватил себя руками, точно ему внезапно стало зябко, и начал раскачиваться из стороны в сторону, глядя прямо перед собой.

— …примите мои соболезнования… горькая утрата… я скорблю вместе с вами…

Пустые и ничего не значащие выражения лились сами, не принося никакого утешения. Они и не были для этого предназначены. А Драко с ужасом осознавал, что говорит словами Лорда, интонацией Лорда. Именно это Он говорил Крэббам и Гойлам, когда они с МакНейром и Розье принесли тела.

— Ты видел, как он умер? — ровно спросил Гидеон, продолжая раскачиваться.

— Я… да, все видел, но не успел, авроры…

Он рассказал все, как было, не преуменьшая и не преувеличивая. Ему казалось, что он лепечет жалкие, вызывающие презрение оправдания, но он не мог позволить лжи и недомолвок. Это было недостойно по отношению к Грегу и Винсу.

— Когда похороны?

— Завтра. Думаю, что смогу провести вас, никто не обратит внимания. Можно наложить Маскировочные чары или на крайний случай Дезиллюминационное заклятье…

— Нет.

Гидеон прекратил раскачиваться, встал и подошел к сестре, в глазах которой было все то же выражение удивления. Она даже нахмурилась и склонила голову в попытке вникнуть в смысл слов, черным пеплом летающих по комнате, и от этого ее лицо казалось по-детски обиженным.

— Спасибо за все. Мы не придем, — Гидеон отвернулся, словно давая понять, что разговор закончен, и осторожно обнял сестру за плечи, погладил ее по голове, как маленькую девочку.

Были растерянность и ошеломление. Он видел, что они придавлены страшным известием, ощущают себя бесконечно одинокими, потому что не стало единственного родного человека, не бросившего их на произвол судьбы, и ожидал чего угодно — слез, криков, истерики, обвинений — но только не этого какого-то неестественно сдержанного, безумного в своей холодности выражения горя. Он постоял еще немного, а потом тихо покинул дом, перед уходом оглянувшись. Они стояли, все так же обнявшись — оба прекрасно сложенные, грациозные, красивые, похожие друг на друга, но совсем не похожие ни на старшего брата, ни на остальных членов своей чистокровной волшебной семьи, изгнавшей их. Как будто с самого рождения предназначенные для другой жизни.

Он приходил к ним после похорон и не единожды, сам до конца не понимая цели своих визитов. Гермиона не знала о них. Он не говорил, просто не мог сказать ей, словно это было чем-то постыдным, хотя она наверняка поняла бы его. Но он не говорил. В первые дни и даже спустя несколько недель после смерти Винсента и Грегори казалось, что это происходит не с ним. А то, что было на грязном пустыре, поросшем чахлой травой, произошло в изломанном кривыми зеркалами параллельном мире, населенном чужими людьми со знакомыми лицами. Можно было сколько угодно притворяться перед ними и делать вид, что веришь тому, что они говорят, потому что на самом деле это были всего лишь тени от теней настоящих людей. Все время казалось — вот-вот знакомо стукнет в окно Филберт с запиской с корявым неразборчивым почерком Грега или раздастся за плечом в замершем ожидании комнаты смешок Винсента: «Драко, рад тебя видеть, дружище! Как дела? Все мозги над бумажками сушишь?». Но одно неловкое слово отца, брошенный украдкой взгляд матери, в котором читалось сочувствие, тихое прикосновение Гермионы к плечу — как камни, разбивающие кривые зеркала. И он вырывался в свой, настоящий мир, в котором уже не было его друзей.

Сколько раз он издевался над ними, жестоко высмеивал, бесцеремонно одергивал, но сколько раз его приводила в изумление их верность и умение прощать обиды! Они всегда шли за ним, а он всегда был под их защитой. Однажды, на втором курсе Хогвартса, на рождественских каникулах они гостили у Паркинсонов. В парке поместья рос огромный дуб, и Драко поспорил с Блейзом и Тео, кто заберется выше без колдовства. Грегу и Винсу запретили участвовать из-за их веса, и они молча наблюдали, как карабкаются вверх по обледенелым раскидистым ветвям трое их друзей. Пэнси осмелилась забраться только на самую нижнюю толстую ветку. Драко долго помнилось, какими холодными и твердыми были ветви, как опасно скользили по ним ноги, как шершавая кора царапала руки, и глухо гремели потревоженные сухие листья. Тео сдался первым, Блейз упрямо пытался нагнать, но Драко все равно взобрался выше всех. Он не успел хвастливо прокричать об этом, потому что в один страшный момент нога все-таки соскользнула, оторвалась омела, за которую он ухватился в панике, и правую руку выше локтя полоснула резкая боль. Потом был полет вниз. Но ушибся он не сильно, Грег успел наспех выкрикнуть заклятье Левитации, а толстый слой палой листвы еще больше смягчил паденье. Он вскочил на ноги, в сумятице ничего не почувствовав, и только по лицам друзей понял, что что-то не так. Правая рука запульсировала болью, и взглянув на нее, он едва не потерял сознание. Длинный острый сук прорвал одежду, разодрал кожу, пропорол мышцы и повредил крупный сосуд. Кровь быстро пропитала рукав и закапала на землю. Тео и Блейз только таращились в испуге, тонко вскрикнула Пэнси и сразу же заплакала, а Винсент сорвал свой шарф, туго перевязал его руку, подхватил его и потащил к дому. Они с Грегом доставили его в Малфой-Менор через камин уже почти потерявшего сознание от кровопотери. Отец был в бешенстве, крупно поссорился с Персеем Паркинсоном, обвиняя того в случившемся. Бледная мама только повторяла: «А если бы Грегори не успел с заклятьем? Если бы Винсент не догадался перевязать тебе руку?». Тео и Блейз не приходили, Пэнси не пускал ее отец, а Винс и Грег каждый день навещали его, изнывавшего от постельного режима. И Нарцисса, наблюдая за их дурачествами, с непонятной грустью сказала: «Редко в нашем мире встречается такая преданность другу. Береги ее, сынок». От того дня остался длинный шрам на правой руке и ощущение дружеского плеча, на которое можно опереться, когда ты истекаешь кровью.

Но он по-прежнему не ценил это, принимая все как должное, само собой разумеющееся. Он редко обращал внимание на их настроение, почти не интересовался их мнением, их мечтами и надеждами. Он был Драко Малфой, а они — всего-навсего Крэбб и Гойл. Лишь после их гибели Драко понял, что мир стал холоднее без друзей.

Они снились ему каждую ночь. Лежал ничком на бурой траве, неловко вывернув руку, Грег, и грязный снег не таял на его лице. Снова и снова ругался сквозь зубы Винсент, и его палочка палила заклятьями в четыре смутных фигуры. Хотя Драко точно знал, кто убил их, но у этих фигур во сне не было лиц, не было даже точных очертаний, они менялись, переползали с места на место клочьями тумана. Если приглядеться, то можно было различить лохматую голову Поттера, мелькал долговязый силуэт Уизли, скалился в усмешке Грюм. Фигур становилось все больше, и когда вокруг Грега и Винсента клубилась сплошная стена грязно-серого тумана, Драко слышал:

"Ты должен быть здесь, Драко. Почему тебя нет с нами?"

Голос Винсента, знакомый с детства. В нем не было ни злости, ни ненависти, только растерянное удивление. Словно друг, как обычно, пропустил мимо внимания что-то, сказанное или сделанное Драко, а теперь переспрашивает, не поняв, в чем дело.

Простой вопрос, но Драко не мог ответить на него. Как тогда, наяву, он словно увяз в густом воздухе, так и во сне не мог вымолвить ни слова. Он не хотел их смерти, но она пришла. Он предпочитал не задумываться, как именно его действия отзовутся на тех людях, которых он знал всю свою жизнь, но оказалось, что он подверг их смертельной опасности. Он выторговывал у Грюма условия для своей семьи, но цена становилась непомерно высокой.

Дни неслись в обычной суете, в круговерти повседневных и других дел часто не хватало времени, он переставал ощущать тяжесть потери, но ночью, в его снах царил кривой мир зазеркалья. И казалось выходом не спать. Он причинял боль Гермионе своим невниманием и вспышками раздражения, заставлял ее тревожиться, но без нее точно сошел бы с ума. Сны утрачивали свой жуткий, почти мистический смысл, когда он обнимал ее и ощущал, как щекочут щеку пушистые волосы. Наверное, в прошлой жизни он совершил что-то очень хорошее, раз сейчас она была с ним.

Каждый раз, когда он шел к Гойлам, слова из сна отчетливо звучали в ушах.

«Ты должен быть здесь, Драко». Должен был. Но не был.

Должен был ли он приходить к Гидеону и Гиацинте? Но не приходить он не мог.

Он всегда трансгрессировал за несколько улиц и шел, нет, брел, оттягивая момент встречи, но тем не менее, неуклонно и неотвратимо приближался к знакомой калитке. А потом, словно набравшись смелости и решимости, стремительно шагал за порог, чтобы снова обречь себя и их на получасовое молчание, прерываемое лишь изредка, когда выдавливались обязательные вежливые фразы, устаревшая церемониальная дань приличиям. Эти слова беспомощно бились в комнате и рассыпались в прах от холода, царившего в глазах брата и сестры. Движения Гиацинты становились еще более порывистыми, она то и дело что-нибудь роняла, разбивала, хлопала дверями и шаркала стульями. Гидеон почти не отрывался от своих книг, занимался какими-то расчетами, используя странные магловские приборы. Драко был им не нужен, его присутствие стесняло их, причиняло неудобства. Они даже не расспрашивали о похоронах, не вспоминали о старшем брате, их горе и скорбь никак не проявлялись в эти тянущиеся полчаса, и со стороны могло показаться, что они неблагодарно забыли о Греге. Но странным образом Драко их понимал. Ни к чему громкие тирады и истеричные представления, рассчитанные на окружающих. Горе было слишком глубоко и сокровенно, чтобы выносить его на чужой суд. Поэтому были так резки и неосторожны движения, молчаливость граничила с грубостью, и в окна дома словно не заглядывало солнце, он был погружен в глубокие сумеречные тени.

* * *

Сильный порыв ветра бьет в лицо, швыряет горсть мелкого дождя, напоминая о том, где он находится и зачем. Он снова решительно шагает вперед. Сегодня есть причина появиться в маленьком доме на окраине магловского города.

Он тянет на себя знакомую низкую калитку, выкрашенную белой краской, и вновь останавливается, удивленный звуками, доносящимися из-за пышного куста живой изгороди. Песня. Простая мелодия, незамысловатые слова, мягкое женское контральто.

Я подарю тебе небо,

Небо с пылающим солнцем,

Таким, как моя любовь!

Голос звучит немного приглушенно и прерывисто, как будто его обладательница что-то делает одновременно с пением. И это не звонкий, слегка вибрирующий голос Гиацинты.

Он немного поспешно закрывает за собой щеколду и, движимый мгновенным, почти детским любопытством, заглядывает за куст. Это определенно не Гиацинта. Ему видны выбившиеся из-под пестрого платка пепельные кудри, руки в синих резиновых перчатках, ловко и бережно сажающие во влажную удобренную почву крошечные сизо-зеленые саженцы. Девушка, словно почувствовав его взгляд, поднимает голову и поднимается с колен, держа в руках последний пучок узорчатых листочков. Невысокая, полная, хорошенькая, с добродушным и немного сонным выражением лица.

— Здравствуйте.

У нее милая улыбка, и она магла. Это чувствуется сразу, но почему-то не вызывает отторжения.

— Вы к Ги? Или к Гиацинте?

Она склоняет голову к плечу, и в ее глазах лукавое любопытство. Она юна, доверчива и беспечна. Он стряхивает с себя оцепенение и учтиво здоровается, склонив голову, где-то далеко в глубине души удивляясь своей церемонности.

— К ним обоим. Я их старинный знакомый.

Она хихикает над словом «старинный», которое никак не вяжется с молодым привлекательным джентльменом, безупречно одетым и прекрасно воспитанным. Он добавляет, как будто оправдываясь (и вновь поражаясь себе):

— Я друг их брата.

Хихиканье сразу прекращается, хорошенькое личико хмурится, а в глазах мелькает что-то вроде вины.

— О… Извините, пожалуйста. Я знаю, что Грегори… что его не стало... Я сожалею… Ги сам на себя не похож, я так беспокоюсь за него…

Она говорит что-то еще, мнет в руках несчастный саженец, не замечая, а на него обрушивается водопад вопросов. Кто она? Как хорошо знает Гидеона? Каковы их отношения? Что именно сказали ей Гойлы о смерти старшего брата?

— Боже мой, пожалуйста, проходите! Я так невежливо держу вас здесь. Ги еще в колледже, а Гиацинта ушла на собеседование, обещала вернуться к двум часам. А сейчас уже без четверти, так что вы их дождетесь. Хотите чаю или кофе? Сегодня так сыро и ветрено, хотя обычно в это время уже бывает потеплее.

Она полна заботы и желания загладить свое мимолетное веселье. Он с удовольствием принимает из ее пусть не изящных, но ловких рук чашку горячего чая. В доме все вроде осталось на своих местах. Тот же камин с опустевшей полкой, все безделушки с которой разбила Гиацинта. Кресло Грега у камина. Внушительная стопка книг Ги на столе у окна. Любимая лампа Гиацинты с трижды заклеенным абажуром. На стене несколько японских гравюр, одна из которых повешена криво (ее собирался поправить еще Грег). Но не стало ли немного светлее?

— Что вы сажали? — спрашивает Драко, поблагодарив за чай.

— Аквилегию, ее еще называют водосбором. Конечно, лучше сажать ее осенью семенами, но я будущий биолог и увлекаюсь селекцией гибридных видов, и эти саженцы — мой первый опыт по скрещиванию морозостойких…, — видимо, увидев появившееся на его лице выражение, оживившаяся девушка смущенно прикусывает губу, — простите, пожалуйста, все говорят, что я невыносима, когда говорю о своей работе.

— Моя жена, — Драко невольно улыбается, — моя жена тоже имеет привычку сыпать сложнопроизносимыми терминами и ужасно нетерпима к малейшим проявлениям непонимания.

— Ох, я же не представилась! — спохватывается девушка и забавно всплескивает руками, — меня зовут…

— Эмма!

Голос Гидеона жесткий и колючий. Из-за его спины выглядывает Гиацинта. Отстранив брата, она стряхивает капли с зонта, хмуро и неприветливо кивает Драко.

— Ги! Ты рано сегодня! — радостно восклицает Эмма, и Гидеон обнимает ее одной рукой. В его глазах уже не ставшее привычным подавляемое раздражение, а неприкрытая злость, смешанная с тревогой.

— С тобой все в порядке, Эмма? — спрашивает он, повернувшись к девушке.

— Да, конечно, — смешавшись, отвечает та, — а что должно было случиться? Я была на приеме у доктора, если ты о…

— Нет! — поспешно прерывает ее Гидеон и перебрасывается с сестрой короткими взглядами, — нет, я спросил не об этом.

Значение этих взглядов и тайный смысл сказанного доходит и до Драко. Но он не подает вида, принимая их право на подозрение. Немного помолчав в неуютной тишине, Гидеон с оттенком просьбы, но непреклонным тоном говорит:

— Ты не могла бы ненадолго оставить нас?

Все такая же мрачная Гиацинта швыряет на столик у двери свою сумку и высоким, дрожащим от скрытого напряжения голосом добавляет:

— Нам нужно поговорить с этим человеком, и это очень важно. Ужасно важно!

Эмма растерянно пожимает плечами.

— Конечно.

Осторожно закрыв за собой дверь, она выходит. В окне видно, как она снова склоняется к своим саженцам.

— Драко? — воцарившуюся тишину нарушает Гиацинта, и он чувствует себя до странности нелепо с цветастой чашкой еще горячего, курящегося ароматным дымком чая в руках.

Гойлы снова переглядываются, и Гиацинта едва заметно кивает, уступая брату. Гидеон нервно потирает лоб, словно у него внезапно заболела голова.

— Драко, зачем ты здесь?

Наверное, он ждал этого вопроса, потому что слова вылетают сами.

— Чтобы знать, все ли у вас в порядке. Теперь, когда Грега не стало, вы можете во всем положиться на меня, я позабочусь о вас.

— Мы прекрасно справляемся, у нас все отлично! — нетерпеливо перебивает, выкрикивает Гиацинта и осекается под тяжелым взглядом брата.

— Мы прекрасно справляемся, — неторопливо повторяет Гидеон, его руки скрещены на груди, и он выглядит враждебно, — мы взрослые совершеннолетние люди. Мы четко знаем, чего надо опасаться в этом мире, и чего мы хотим от него. И мы ясно осознаем, что твои визиты вызваны чем угодно, но только не заботой о нас.

Драко охватывает чувство нереальности происходящего, возникает ощущение, что комната с ее обстановкой, тусклым освещением, людьми колышется в туманном небытии сна. Потому что только во сне Гидеон мог дать подобный ответ на вопрос, задаваемый им себе.

— Ты ошибаешься, — начинает он, до конца не веря услышанному, — я с искренним желанием и…

Но его снова перебивает Гиацинта, на этот раз откровенно грубо и цинично:

— Тебе наплевать на нас. И честно говоря, нам наплевать на тебя. Ты допустил, чтобы Грег погиб, и теперь хочешь подлизаться к нам. Ничего не получится, Драко.

— Искреннее желание помочь нам? — подхватывает Гидеон, и губы его кривятся, — как может помочь жалким сквибам-изгнанникам Пожиратель Смерти? Чем хочет помочь каким-то там Гойлам сам Драко Малфой? Абсурдно. Моя сестра права, ты хочешь отмолить свои грехи. Да вот только мы, Драко, не священники, и помогая нам, ты не поможешь себе. Нам не нужна твоя помощь, ни финансовая, ни моральная. Ни-ка-кая, запомни это. Нам помог Грег. Он открыл нам этот мир, научил жить в нем, влил уверенность в своих силах, дал надежду. Он подарил нам будущее. И в этом будущем мы с Гиацинтой будем самыми обыкновенными людьми, теми простецами, которых вы так презираете. Довольно с нас ваших традиций, ваших правил и вашей войны.

— Послушай, Ги, — он пытается найти аргументы, весомые слова, но это почти невозможно под прямыми темными взглядами Гойлов, — я понимаю, но ведь все не так, как ты пытаешься представить. Вы не маглы…

— Мы — сквибы! — взрывается Гиацинта, ее глаза сверкают, лицо горит ярким румянцем, длинные блестящие волосы рассыпались по плечам, — для вас, чистокровных, мы хуже, чем маглы, верно?! Мы ведь посмели родиться без капли волшебства в проклятой крови! Мы виновны в том, что наша мать испытала вопиющее чувство стыда перед отцом, перед чистокровным обществом! И не делай вид, Драко, что ты такой толерантный и терпимый! Мы все знаем, что это не так. Твоя семья — наглядный пример, просто образец для подражания всем вашим чертовым чистокровным ублюдкам. Что, скажешь — не так? Наш брат всегда был о тебе неоправданно высокого мнения, но ты двуличный лживый сукин сын!

— Разве я дал тебе повод вынести такое мнение? — ровным голосом спрашивает Драко, испытывая непреодолимое желание скорчиться и обхватить голову руками, чтобы она не лопнула от потока ненависти, летящего от девушки.

— Не будь ты им, ты был бы сейчас мертв! Как Грегори! Как Винсент! — кричит, почти визжит Гиацинта, уже готовая наброситься на него.

— Ты тоже так считаешь, Ги?

На мертвенно-застывшем, как маска, лице Гидеона Гойла невозможно прочесть ничего, только живут глаза, такие же, как у сестры — сверкающие, обвиняющие, полные гнева и стали.

— Магловское происхождение твоей жены — еще не повод считать тебя маглолюбом и сквибоманом. Уходи, Драко, и не приходи больше. Мы долго терпели и ничего не говорили, но пришло время все расставить по своим местам. Ты — это живое напоминание о нашей прежней жизни, которую мы стараемся забыть. Ты причиняешь нам боль, заставляешь нас чувствовать теми, кем мы не хотим быть. Уходи.

— Грегу… Ему вы бы тоже сказали такое?

— Он был другой. И он был нашим братом. А тебя я не хочу видеть в нашем доме. Если ты придешь как враг, то клянусь, хоть я и не волшебник, но смогу защитить сестру и Эмму от тебя и тебе подобных.

Драко одеревенело идет к двери и почти выходит на улицу, когда вспоминает о причине своего прихода, о жалкой, захлебывающейся слезами причине, готовой пасть на колени, готовой унижаться и пресмыкаться, лишь бы ее просьба не была отвергнута.

«Драко, пожалуйста, я знаю, что Грегори не бросил их. Если ты знаешь, где мои дети, умоляю, помоги! Помоги найти их! Вернуть! Пусть они не простят меня, но пусть будет хоть какая-то возможность хотя бы изредка видеть дочь и сына! Попроси их о встрече! Драко, ты моя последняя надежда!»

— Ваша мать…, — он оборачивается и наталкивается взглядом на алое золото своей чашки на темном лакированном дереве стола. Почему-то этот яркий мазок наплывает на весь мир, делая его хрупким, как фарфор. — Ваша мать просила о встрече.

В наступившей тишине слышен треск садовых ножниц в руках у Эммы, редкий стук капель в оконное стекло и учащенное дыхание Гиацинты. Она выглядит слабой, обмякшей, готовой разрыдаться. По гипсовому лицу Гидеона словно проходит трещина, обнажая его растерянность. На какое-то мгновение Драко кажется, что они — не те суровые обвинители и беспощадные судьи, какими были всего лишь пару минут назад, что они дрогнули, он их ошеломил и поверг в смятение, и возможно даже, что они дадут согласие на встречу. Но этот миг проходит, брат и сестра снова замыкаются, и на их красивых лицах растекается одинаковое презрение, гордое и неотступное.

— Передай этой женщине, — Гидеон усмехается почти демонически, и эта усмешка зеркально отражается на ожесточенном лице его сестры, — в нашей жизни нет места магии и чистокровным волшебникам. У Гиацинты есть я, а у меня — только она и Эмма. Больше у нас никого нет и нам никто не нужен.

— Ей будет больно.

— Мы это знаем, — мурлыкает Гиацинта и кладет руку на плечо брата, — и надеемся, что она будет ощущать эту боль каждую минуту до конца своей никчемной и пустой жизни.

— Не будьте такими жестокими.

Когда-то он не мог понять и осуждал мать Грега, но теперь ему жаль ее. За свою ошибку и слабость она заплатит слишком дорогую цену.

— Мы — порождение вашего чистокровного общества. Это вы сделали нас такими.

Лед сверкает в их глазах, лед на их лицах, лед источает их дыхание. Только лед и никакой надежды.

И словно издевательская насмешка — добрая, немного виноватая улыбка Эммы.

Он останавливается у куста живой изгороди, под которым топорщатся сизо-зеленые кружевные листочки.

— Аквилегия, цветок эльфов.

Гидеон сбегает по низким ступеням крыльца и, не скрываясь, прикрывает Эмму. Гиацинта останавливается в проеме двери. Нестерпимый, невыносимый поток ненависти, почти осязаемый. Чувствует ли его Эмма? Почему он не чувствовал его раньше?

— Цветок эльфов защищает от колдовских чар.

Улыбка девушки становится снисходительной.

— О, эти милые средневековые суеверия, вера в ведьм и колдунов, которые варят зелья, насылают проклятья и летают на шабаши. Разве вы верите в эту чепуху?

У нее немного менторский тон, и она снова наклоняет голову к плечу. Совсем как Гермиона.

— Да. Верьте и вы, Эмма. Не всегда одно оказывается одним.

Магловский город, скучнейший магловский город, обледенелый от февральского ветра, на окраине которого в маленьком доме живут вместе ненависть и любовь, бездушие и забота, жестокость и доброта.

Он идет, уклоняясь от прохожих и выбирая малолюдные переулки. Они так и не спросили, где могила Грега. В своей попытке отгородиться от всего того, что ранее составляло их мир, порвать все нити, они отказались даже от него. Кто знает, может, они и правы. Где сейчас Грег? Есть ли ему дело до того, кто будет приходить на его могилу?

* * *

Почти бессознательно он трансгрессирует на уединенное кладбище в нескольких милях от поместий Крэббов и Гойлов, конечно же, магическое. Здесь очень тихо и спокойно, синеет небо над кронами разросшихся бузиновых кустов, сухая трава скрипит под ногами, обвивает желтыми стеблями, меж каменных надгробий, плит и редких статуй вьются дорожки, посыпанные белым песком. Драко замечает бредущую впереди тонкую фигурку в фиолетовом одеянии и быстрыми шагами догоняет ее. Артемиза Розье, так и не успевшая стать Артемизой Крэбб.

Голубые глаза ее, огромные на исхудалом заострившемся личике, сухи и мертвы, в них нет ни блеска, ни мысли. Лоб до бровей закрыт темно-лиловой накидкой грубого полотна. Она не в мантии, а в уборе монахинь Ордена Святой Сибиалы, и выглядит одновременно совсем юной девочкой, и почти старухой, утратившей волю и вкус к жизни.

— Здравствуй.

Взгляд девушки некоторое время остается таким же рассеянным, а потом она медленно кивает, словно вспомнив, кто он. Она прижимает к груди охапку белоснежных роз. Худые руки почти до локтей выглядывают из широких рукавов, и невольно вспоминается, как совсем недавно на тонких пальцах мерцал рубин старинного обручального кольца Крэббов, как совсем недавно рубиновые отсветы каминного огня пылали на лице Винсента, тихо и осторожно признававшегося в самом сокровенном:

«Не смейся, но она необыкновенная, на самом деле. Ее глаза — как два озера с чистейшей водой, в которых отражается небо. Она умеет так необыкновенно посмотреть, что не остается других желаний, кроме как защитить ее от дождя и холода, от других мужчин, от злых людей. Она улыбается — и у меня в душе светит солнце, она грустна — и я не нахожу себе места. Ты знаешь, что я всегда считал, что любовь и прочая романтическая бредятина — не про меня. Я смеялся про себя, когда ты говорил, что любишь Гр… Гермиону, извини. Но сейчас… сейчас я все понимаю, я вижу, как ты на нее смотришь, по-особенному, как на начало и конец всего, что есть для тебя на свете. Наверное, у меня точно такой же взгляд, когда я смотрю на Артемизу. Я никогда не думал, что это произойдет со мной. И еще я теперь, кажется, схожу с ума от всех тех вещей, которые раньше казались мне верхом несуразности — ревность, страх, нетерпение, я не могу даже подобрать слов для всего».

«Минус десять баллов со Слизерина за отсутствие логики и ограниченный словарный запас», — рассмеялся тогда Грег, окончательно смутив друга и обратив все в шутку.

На похоронах Артемиза не плакала. Полупрозрачная, тонкая, как свеча, с мертвенно-восковым лицом, обрамленным трауром, она словно не понимала, что происходит, с отрешенным видом обрывала листья с колючего стебля белой розы, а по бледным израненным пальцам, на которых все еще красовалось родовое кольцо Крэббов, текла кровь.

Она замечает, что он смотрит на цветы, и медленно, невнятно выговаривая слова, объясняет:

— Это его любимые. Он всегда дарит мне только их.

Он шагает рядом с ней, подлаживаясь к ее неверной шатающейся походке и вдыхая терпкий розовый аромат, волной плывущий за ними. Тропинка выводит их к приметной статуе, ангелу с распростертыми крыльями. По обе стороны от него — две почти одинаковые тяжелые плиты темно-серого и черного мрамора. Глубоко выбитые буквы, выплетающие имена, как будто горят серебристым огнем. И Драко невольно останавливается и сжимает кулаки, не в состоянии обуздать уже знакомое, ослепляющее и отнимающее разум желание покарать убийц. Взглянуть в их умирающие глаза, когда они будут корчиться от боли заклятья. Вспомнить удушливый запах роз. Вспомнить Грега и Винса, лежащих под тяжелыми мраморными плитами. Почтить их память этим моментом. И может быть, избавиться от сна, в котором его спрашивают, почему он не вместе с ними…

Артемиза бережно смахивает с черной плиты палые бузинные листья и травинки, засохшие старые цветы, нападавший сор, и рассыпает свою душистую охапку. Ее руки исцарапаны шипами, многочисленные порезы сочатся кровью, но она не замечает, как и тогда, на похоронах. Она встает на колени, прикладывает ладонь к плите и шевелит губами, словно разговаривает с Винсентом.

— Артемиза…

— Чшшш, — она вскидывает голову и сердито хмурится.

Он послушно замолкает.

— Я не виню тебя.

— Что? — он оторопело смотрит на нее, все такую же сосредоточенную, с глазами, в которые страшно заглянуть, потому что возникает ощущение, что проваливаешься в бездонную яму. Она повторяет, все так же невнятно выговаривая слова и с трудом строя фразы:

— Я не виню тебя. Ни в чем. Я просто хочу знать — за что? За что все это нам? Мне и Винсенту? Кому мы помешали? Зачем его отняли у меня? За что? За что?! — голос падает до обессиленного шепота.

Драко неловко прикасается к ее плечу, желая утешить. Она стряхивает его руку. У нее по-прежнему сухие глаза, но она рыдает, бесслезно и жутко, с такой силой и таким горем, что Драко невольно отступает назад. И становится неуместным и неправильным его присутствие. Он отворачивается и неслышно уходит. Когда он украдкой оглядывается, Артемиза лежит ничком на черной плите, усыпанной белыми цветами, обнимая ее израненными руками. Тяжелый сладкий розовый аромат окутывает все вокруг погребальным саваном, тянется шлейфом, и он почти задыхается от него, судорожно глотает воздух, в котором нет ни малейшей свежей струи, только этот траурный запах скорби и любви, и словно слышит шевеление бескровных сухих губ:

«Зачем тебя отняли у меня?»

Этот шепот преследует его, гонит вперед, свиваясь в хоре с гневными голосами младших Гойлов, плачем матери Грега, надгробной речью Лорда, напыщенной и неискренней.

Кольцо возвращает домой, но и там он не может найти покоя. Неумолчный шум моря, пронзительные крики чаек, тихий скрип яблоневых ветвей на ветру — все звуки вокруг сливаются в этот шепот. Он стискивает руками голову, раздираемую тысячью мыслей. Внутри мрак и холод, и режет по живому: «Почему тебя нет с нами? … Зачем ты здесь? ... Зачем тебя отняли у меня?»

Где она? Где его Гермиона? Нежность карих глаз, прикосновения ладоней, тепло тела — когда все это он сможет увидеть, ощутить, окунуться в ее любовь, как в море, только тогда шепот смолкнет, улетучится приторный сладкий и страшный запах, покроется патиной прошедшего сегодняшний день. Так и будет. Без нее он не справится, он зависим от нее. Он жалок и слаб, он сволочной трус, дрожащий за свою жизнь и не сумевший защитить жизни друзей, способный только валяться на диване, рефлексировать, страдая и недоумевая, почему его прогнали брат и сестра Грегори, и почему в мертвых глазах невесты Винсента он не смог найти прощения…

Хлопает дверь, и тут же, распушив хвост, несется с кухни Живоглот.

— Ты опять что-то натворил, Глотик?

Удивительно, но от одного звучания голоса круг безумных мыслей замедляется.

— Драко?

Беспокойство и тревога. Он опять несет их любимым. Раньше так же дрожал голос мамы, когда она встречала его с изредка, но все-таки выпадавших заданий Лорда. Та же интонация, та же скрытая трепещущая нотка, готовая взвиться вверх или оборваться. Всего лишь его имя, но сколько в него вкладывается!

Почему, ну почему он не может просто улыбнуться и сказать, что все в порядке? Почему он так мучает любимых людей? Он ненавидит себя, но не может иначе. Словно в нем затушили жизненную силу, залили водой бессильной ненависти огонь души, оставив одни черные угли, и теперь просто невозможно жить дальше так, как прежде.

Ко лбу прикасается рука в бархатной перчатке, волосы щекочут лицо, когда она склоняется над ним и целует, окутывая легким, чистым и свежим ароматом духов. И он обхватывает руками ее лицо, продлевая миг поцелуя и миг нахлынувшего счастья, всегда внезапного и ликующего.

— Привет. Где ты была?

— Дамский благотворительный аукцион в пользу приюта Святой Сибиалы, — морщится Гермиона.

Она выпрямляется, отстранившись, и миг счастья острого, переживаемого раз за разом словно в первый раз, сменяется тихой радостью, охватившей все его существо и свежим ветром выдувшей смрадные миазмы горечи, самоуничижения, тоски, боли, вины. Потом они вернутся, ядовитым туманом просочатся обратно в мысли, но это потом…

— Ненавижу эту пустую болтовню. Почему бы просто не помочь деньгами или делом сразу, не устраивая никому не нужные торги? Ведь это всего лишь повод похвастаться друг перед другом драгоценностями, платьями, мантиями и прочей чепухой.

Насколько Драко ее знает, Гермиона анонимно уже, скорее всего, либо перевела на счет приюта крупную сумму, либо скупила половину детского отдела магазина мадам Малкин и весь детский ассортимент «Флориш и Блоттс» и опять же анонимно послала все на адрес приюта. Но вероятнее всего и то, и другое. По-иному она не может.

— Для некоторых в этой чепухе заключается смысл жизни.

Она с иронией усмехается.

— Бриллиантов, которые увешивали сегодня миссис Эйвери, могло бы хватить, чтобы приют года три ни в чем не нуждался, а изумрудов мисс Джагсон — еще полтора. Все это выглядело издевкой над бедными монахинями.

Он пожимает плечами. Подобные аукционы проводятся довольно часто. Правда, он не может сказать, действительно ли все вырученные на них деньги доходят до адресатов. И действительно, это своего рода состязание состояний — собственного, мужа или любовника. Негодование Гермионы всегда заставляет вспомнить особую черту ее характера — помогать делом, а не словами.

Гермиона что-то еще говорит, расхаживая по гостиной, по кухне, отчитывает Живоглота за какую-то провинность, а он, откинувшись на диванные подушки, блаженно плывет по звукам ее голоса. На краю взгляда мелькают дымчатый серо-синий шелк ее платья, пышные волосы (конечно же, она сразу распустила тщательно уложенную прическу), и одно ее присутствие медленно, но неотвратимо наполняет его жизнью, как вода наполняет пустой кувшин, сразу обретший смысл существования и переставший быть мертвой вещью.

Звон посуды и плеск воды на кухне, легкие шаги (кухня, гостиная, лестница, спальня, лестница, кухня), любимый голос (пустяки, какие-то обыденные вещи, на них можно не отвечать, просто слушать), виноватое мурлыканье нашкодившего книзля (что-то разбил, расцарапал паркет, поймал и распотрошил на крыльце очередную птицу, вызывающе нагадил посреди газона или что-то новенькое на этот раз?) — все это перебивает голоса, свивающиеся в шепот в его голове. Прибой просто шумит, как и обычно, чайки ссорятся из-за добычи, а старые яблони всего лишь скрипят ветвями из-за порывов бесцеремонного северного ветра.

— А теперь расскажи, что сегодня случилось? — вопрос Гермионы застает его, расслабившегося, врасплох, и она садится рядом.

Он молча смотрит на жену. Как рассказать? Слова почему-то не идут, и он не может понять, то ли это стыд, то ли все то же чувство вины, то ли ненависть, снова взметнувшаяся из глубин памяти, отнимают голос.

— Не молчи, пожалуйста, — просит Гермиона, ее руки обвиваются вокруг шеи, — только не молчи, не уходи в себя, как в эти дни. Мы через все должны пройти вместе. Ты мне это сам говорил, когда погибли мои родственники, помнишь?

Помнит. И помнит пустоту потери в ее глазах и свое обещание уберечь ее впредь от такого.

Он потирает ладонями лицо и запрокидывает голову назад, раздираемый на части желанием рассказать все и одновременно отмолчаться, как он это делает уже почти два месяца. Она поймет, она всегда все понимает, кажется, что иногда она безо всякого волшебства легко и непринужденно читает его невысказанные мысли. Наверное, кого-то это может напугать — подобная глубокая близость, сверхъестественное восприятие разума и сознания другого человека, почти исключающие возможность что-то утаить. Но только не их. Для них в этом спасение, надежда на то, что в шатком мире, пронизанном темным колдовством Лорда, изуродованном оскалом Черной Метки, отравленном предательством, они все-таки выживут, уцепившись друг за друга, растворяясь друг в друге, сумеют сохранить себя. И это — высшее проявление их любви, доказательство ее цельности, неслучайности, истинности.

Но как рассказать?

Понемногу, слово за словом и фраза за фразой, вытягивая из себя все события и образы, чувства и ощущения, вновь окунаясь в ледяные черные воды сегодняшнего дня, тянущие на самое дно отчаяния, перебарывая волны собственной злости и совершенно неоправданной, не имеющей под собой никаких оснований обиды, изливая свой страх и запоздалое раскаяние. Это неимоверно трудно. Кажется, что морская вода заливает легкие, а слова замораживают глотку, впиваются острыми и горькими кристаллами соли в язык. Но толчок дан, плотина прорвалась, и он не может остановиться, как будто выговариваясь за каждый день этих двух месяцев, когда он тонул в самом себе. Он смотрит в нежные карие глаза, говорит и понимает, что этим он спасает себя. Это следовало сделать два месяца назад — выговориться, сопережить произошедшее вместе с Гермионой, понять и отпустить себя же самого.

— Бедный мой…, — Гермиона прижимается к нему теснее, обнимает и утыкается в плечо. Его словно окутывает теплой силой, согревающей и изгоняющей из нутра мертвенный холод.

— …я чувствовал себя последним подлецом и убийцей. Я словно собственными руками закопал в землю Винсента и Артемизу вместе с ним. А Гиацинта, с какой ненавистью она смотрела на меня! В ее взгляде было все — и обвинение, и ярость, и желание, чтобы я тоже погиб, потому что так было бы честнее и правильнее.

— Понимаю… — тихо отвечает Гермиона, — сочувствую им. И все они по-своему правы. Но я не позволю, чтобы ты казнил себя за то, что случилось, слышишь?!

Она вскакивает с дивана и, сжав кулачки, встает перед ним. На ее лице решимость и уверенность.

— Помнишь наш давний спор — о том, можем ли мы сами творить свою судьбу, или она неизменимо предначертана кем-то свыше?

— Ты была тогда очень убедительна в своем вызове фатальности, — слабо усмехается Драко, — кажется, я поверил, что иногда мы все-таки сами выбираем свои дороги.

— Так и есть. Но выбор пути означает, что мы выбираем и все его трудности. Разве он от начала и до конца может быть легким и чудесным? Да никогда! Дорога проходит над пропастями, ныряет в ущелья, стелется по равнинам, пересекает реки, разветвляется. И мы падаем в эти пропасти, потому что не могли удержаться за свой выбор, пропадаем в этих ущельях, разуверившись и разочаровавшись в нем, тонем в реках, потеряв надежду, снова и снова делаем выбор на перекрестках, боясь попасть в тупик. И теряем тех, чьи дороги бегут рядом с нашими. Это такой закон мироздания. Идя по выбранной дороге, мы теряем так много, но и приобретаем взамен немало, становимся сильнее, мудрее, учимся жизни. Это неизбежно, понимаешь? И ты не можешь быть виноватым в том, что когда-то Грегори и Винсент пошли по ими же выбранному пути.

— Мы шли вместе, — глухо возражает Драко, — все вместе. И я задал им это направление. Значит, несу ответственность за то, что они сошли с дороги по вине этих ублюдков, которые когда-нибудь поплатятся за их убийство.

— Нет! — взволнованно и отчаянно говорит Гермиона, — нет, Драко, месть — самое худшее, что есть на свете! Ты ведь не вернешь этим Грегори и Винсента, а несчастных людей станет больше. У тебя нет права отнимать жизни в отместку!

Виски сдавливает знакомый ледяной обруч ненависти.

— Корнер, Бут, Финч-Флетчли и еще какой-то недомерок. Гермиона, я помню выражение их лиц, каждое их движение, каждое их слово, я помню тот день так отчетливо, в малейших деталях, что и Омут Памяти не нужен. Их было четверо против двоих, и можно было обойтись без «Авады». Они были сильнее и, наверное, готовы к схватке. Финч-Флетчли, Бут, Корнер. Храбрые, отважные рыцари в сверкающих доспехах, уничтожившие чудовищ? Доблестные воины света, поправшие силы тьмы? Добро, победившее зло?

— Ты знаешь, что это не так! Нельзя, невозможно вот так просто провести границу...

— Тогда чем эти четверо заслужили право на жизнь? Своим выбором? Всего лишь встав на сторону Поттера, они получили право убивать? А может быть, им это право дал сам Лорд, развязав войну?

— О боже, Драко, — Гермиона встряхивает его так сильно, что голова мотается из стороны в сторону, — не искажай и не переворачивай все с ног на голову! Никому не дано права распоряжаться чьей-то жизнью, в том числе и Лорду. В тебе говорит чувство вины, перебивая все остальное, не давай ему поглотить себя! Ты не виноват в том, что погибли твои друзья, слышишь?

— Тогда кто виноват? Кто, ответь мне?! Ни я, ни эти ублюдки, ни Лорд, но кто? Гермиона, ты изменила своим убеждениям и предпочитаешь верить, что все это дано нам свыше? Что Грега и Винса не стало, потому что такова была их судьба?

— Нет, я не стала фаталисткой, — подавленно отвечает Гермиона, — только я не смогу ответить тебе, кто виноват. Уже давно мы каждый день проживаем как в последний раз, и у нас просто нет времени, чтобы размышлять и терзаться сомнениями — что было бы, если? Но скажи мне: если дело сложилось иначе, и Пожирателей Смерти в тот раз было больше, чем авроров, и они были сильнее, разве убийств не было бы? Разве такого не случается почти каждую неделю? Сколько авроров не вернулось с подобных встреч? Это ведь две стороны одной монеты.

Она права. Как и всегда. Шаткие весы жизни и смерти, стремящиеся к равновесию. Авроры и Пожиратели. Чаши склоняются то в одну, то в другую сторону, добавляются новые и новые гири. И есть ли толк в том, чтобы выяснять, кто держит в руках эти весы? Лорд? Грюм? Или кто-то другой, невидимый, таящийся в перекрестных тенях прошлого, настоящего и будущего?

— И от смерти Майкла, Джастина и Терри тебе не станет легче. Местью ты убьешь себя. Нас. Я боюсь… — ее шепот немного громче стука сердца, но сердце от него вздрагивает, словно к нему прикоснулись голыми руками, — пожалуйста, обещай мне, что не будешь им мстить.

— Боишься за них или за меня?

Ее взгляд становится беспомощным и горьким.

— Ты же знаешь.

Драко прикрывает глаза, снова чувствуя себя эгоистичной сволочью. Омерзительное, идущее из глубины души, мучительное и одновременно болезненно-сладкое извращение — вновь и вновь убеждаться, что она выбрала его, что она принадлежит ему не только телом, но и сердцем, мыслями, душой.

— Знаю, но от этого не легче.

Ненависть схлынула, оставив только бесконечную усталость.

— Я не буду гоняться за ними, но если…, — он не успевает договорить, потому что левую руку дергает знакомой, пронзительно жгучей и одновременно леденящей болью. И в голове далеким эхом возникает отзвук чужого голоса.

Метка. Зов Лорда, причем Зов особый, предназначенный только для приближенного круга. В последний раз Он вызывал Драко Меткой в ноябре прошлого года, когда Ему срочно нужна была крупная сумма в серебряных слитках для каких-то финансовых операций с китайскими магами.

— Лорд в Малфой-Менор.

Но Гермиона уже поняла это по его исказившемуся лицу. Он непроизвольно потирает предплечье, подавляя желание содрать рубашку и подставить руку, кажущуюся тяжелой и чужой, под струю холодной воды, словно от этого станет легче. Не станет.

Он отыскивает закатившуюся в угол дивана за подушки волшебную палочку и, выпрямившись, замечает, что Гермиона по-прежнему стоит в почти той же позе, между диваном и низким круглым столом, теребит пуговицу вязаного свитера, лицо одновременно растерянное и сосредоточенное. Она даже голову склонила привычно немного набок, прислушиваясь к чему-то.

— Гермиона?

Она вздрагивает и с отрешенным видом, словно сама удивляясь, тихо говорит:

— Я с тобой.

Драко вскидывает брови. Она бывает в Малфой-Менор на сборищах Пожирателей Смерти только по непосредственному приказу Лорда, завуалированному под просьбу-приглашение. Но приказа пока не было.

— Ты уверена?

— Да.

— Но…

— У меня такое чувство, что я должна там быть, и вместе с тобой, — перебивает его Гермиона, быстро наводя порядок на кухне, — что? Ты против?

— В целом нет, но ты собираешься предстать пред очи Темного Лорда в этом? Он непременно обратит внимание и не преминет отметить твой милый вид, — Драко невольно улыбается, показывая на полосатый оранжево-красный вязаный свитер, потертые джинсы и накинутую в спешке старенькую мантию с полуоторванным капюшоном, которая давно уже используется в качестве рабоче-садовой.

Гермиона трансфигурирует свою домашнюю одежду в дымчато-синее платье, в котором она пришла с аукциона, аккуратно вешает старую мантию на ее крючок у задней двери и закутывается в теплый зимний плащ.

— Чепуха. Ему, по-моему, все равно.

— Тогда тебя не простит тетя Белла, ведь только она может позволить себе экстремистские наряды радикальных цветов и разной степени экстравагантности.

Гермиона рассеянно поправляет ворот его мантии и бормочет:

— Такое чувство, что я должна там быть. Нет, МЫ должны там быть, вместе. Непонятное чувство…Такое импульсивное и резкое…Раньше никогда такого не было, — она открывает дверь, бросая на него опасливый взгляд из-под капюшона плаща.

— Я не собираюсь с палочкой наперевес кинуться в логово Ордена Феникса с именем Лорда на устах, кипя жаждой мести, как ты боишься, — с долей раздражения бросает Драко, запирая дверь заклятьем, — это было бы весьма недальновидно и просто глупо.

— Нет, дело не в этом, — она смотрит, не отрываясь в какую-то точку у него над плечом, и неуверенно поясняет, — когда ты почувствовал Метку, у меня возникло ощущение… острое и больное, такое… безысходное… показалось, что ты уйдешь сейчас и не... Можешь смеяться над моими глупыми бреднями, но я не отпущу тебя одного. Драко, обними меня.

Она выглядит напуганной и потерянной, беспомощной и ранимой, и щемящее чувство огромной нежности перехватывает ему горло. Он обнимает Гермиону как можно бережней, погружается лицом в мягкое облако каштановых волос, которые давным-давно, в прошлой жизни, казались ему вульгарно растрепанными.

— Не буду смеяться. И… прости. За все, что наговорил. За то, что так изводил тебя в эти два месяца.

Она вся дрожит и пылает в возбужденном, почти лихорадочном состоянии, охватившем стремительно, в один миг, зажегшем яркие пятна на щеках. От нее словно исходят жаркие волны нетерпения, беспокойства и тревоги.

— Гермиона, что с тобой? Проклятье! — он шипит сквозь зубы, потому что Метка снова вспыхивает холодным огнем.

— Нам нужно поторопиться?

Гермиона останавливается около большого плоского валуна, у которого они обычно трансгрессируют или телепортируются.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Все в порядке. Ну же, скоро Он начнет сердиться.

— Я предпочел бы, чтобы ты все-таки осталась дома.

Она качает головой. Но Драко встревожен и продолжает уговаривать:

— Послушай, кажется, тебе нездоровится. Останься, выпей теплого молока с медом и ляг пораньше, не жди меня. Уверен, сегодня не будет ничего важного, одни пустые разговоры.

— Нет, и не упрашивай.

Когда у нее появляется такой тон, лучше не спорить. И хотя ему очень не нравится ее намерение, но приходится подчиниться. В конце концов, Лорд будет, как обычно, доволен их совместным присутствием, и останется меньше поводов для ненужных подозрений. Он снова обнимает ее, представляя до мелочей знакомый холл Малфой-Менор, и кольцо-портал плавно переносит их в замок.

* * *

Замок, кишащий оборотнями. Так, по крайней мере, кажется в первую минуту пораженному Драко. Оборотнями шумными, грязными, смердящими псиной и кровью, с отрывистыми грубыми голосами. И чем-то очень довольными оборотнями. Они возбужденно и неприлично жестикулируют, смеются низким лающим смехом, вольготно раскатывающимся по всем углам. Они по-свойски расхаживают по просторному холлу, задрав головы, любуются огромной хрустальной люстрой на тысячу свечей, забавляются, заставляя домовиков приносить им выпивку по вкусу.

Драко стискивает зубы. Оборотни в Малфой-Менор! Помойное отребье, бесправная шваль магического общества, нищий сброд и одновременно одни из опаснейших тварей, созданных самим дьяволом — в замке магов чистокровного рода! Дементор побери, отец сошел с ума и утратил инстинкт самосохранения вкупе с чувством собственного достоинства, предоставив им Право гостя?! До этого Правом обладал только Сивый, естественно, только благодаря учтиво попросившему об услуге Лорду. Теперь же вся стая этих отродий будет отираться в Малфой-Менор и метить углы?!

Гермиона, видимо, заметив бешенство в его глазах, крепко перехватывает за руку, потянувшуюся к волшебной палочке, и оглядывается по сторонам.

— Случилось что-то из ряда вон выходящее, если мы имеем честь лицезреть этих джентльменов. Мне это совсем не нравится.

Их замечают. Кто-то расшаркивается с подчеркнутым подобострастием, кто-то, не скрываясь, кровожадно облизывается, а кто-то нагло щерит клыки в полунасмешке-полуоскале, понимая, что не во власти Драко приказать им убираться. В Малфой-Менор уже давно распоряжаются не Малфои, а Темный Лорд Волдеморт, их хозяин и покровитель.

Едва овладев собой, но демонстративно не снимая руки с рукояти палочки за поясом, Драко прожигает угрожающим взглядом осмелившихся подойти поближе.

— Мистер Малфой, миссис Малфой, однако вы припозднились. Все уже собрались, только вас и не хватает, — к ним протискивается помощник Сивого Кирван Гор, его правый глаз перевязан грязной тряпицей, вместо мантии лохмотья.

От оборотня едко разит потом, не до конца перебивающим густой, тошнотворный запах крови. Гермиона бледнеет, еле сдерживая спазмы в желудке.

— В чем дело? — самым высокомерным тоном осведомляется Драко, чувствуя сдерживающее прикосновение жены, — мы пропустили что-то интересное?

— Интересное, ну можно и так сказать, — Кирван хрипло смеется и подмигивает с заговорщическим видом, — очень даже интересное. Старые знакомые да родичи на огонек заглянули и решили остаться. Погостить чуток, понимаете ли. Вы ведь не будете против? Хотя что там возражать, все свои. Только я этих ваших родственничков сразу бы разодрал, не церемонясь. Но ничего, еще сквитаемся, я еще за свой глаз кое-кого покусаю всласть.

Драко и Гермиона изумленно переглядываются. Что болтает этот кривой оборотень? Кто-то из знакомых, связанных с семьей дальним родством, решил выслужиться, принести Присягу верности Лорду и украсить руку черным черепом? В этом нет ничего удивительного. За годы правления Лорда таких магов было немало. Кто-то спасал свой маленький тесный мирок, кто-то тешил тщеславие и честолюбивые помыслы. Одни полагали, что только так можно быстро подняться по социальной и карьерной лестнице, а другие пользовались возможностью открыто выражать свои взгляды и демонстрировать лояльность Тому, Кто, по их мнению, являлся воплощением чистой магии. Подобные мероприятия, громкие, помпезные, широко освещаемые прессой, на которых Лорд изливает Свое благоволение новообращенным Пожирателям Смерти, обычно проводятся раз пять за год, если не больше, и в них нет ничего необычного или выдающегося.

Словно луна среди ночных разрывов, к ним проскальзывает Нарцисса, и Гор сразу теряет самоуверенность, отступает, растворяется в гомонящей толпе.

— Мама, что происходит? Чем это можно объяснить? — Драко гневно обводит рукой холл, — не могу поверить, что отец дал на это разрешение! Он даже не поставил меня в известность о том, что Малфой-Менор будет оккупирован этими шавками!

— Успокойся, пожалуйста, — тихо отвечает мать, почти не слышная в раскатах лающего хохота, — мы и сами не ожидали, все произошло слишком сумбурно и быстро. Люциус и остальные сейчас с Ним, в Церемониальном зале. А нам нужно поговорить. В Библиотеку, туда ближе.

Когда голоса и запахи оборотней остаются за высокими дверями Библиотеки, а Нарцисса еще и накладывает на них Запирающее заклятье, Гермиона и Драко замечают неладное. Палочка прыгает, и заклятье получается только с третьего раза.

— Миссис Малфой, что с вами? — обеспокоенно спрашивает Гермиона, — вам плохо?

Драко бережно обнимает мать за плечи, заглядывает в глаза. Нарцисса бессильно опускает руку с палочкой. Лицо у нее не просто бледное, а белое, как снег, измученное, дрожащее.

— Ничего особенного, со мной все в порядке. Просто сегодняшнее слегка выбило из колеи.

— Да что случилось, мама? — уже в нетерпении восклицает Драко, — Гор говорил какими-то загадками, теперь ты. Что-то с папой? Ему нужна помощь?

— Нет, Люциус здесь не при чем. Но это имеет отношение ко всем нам. Я не знаю, что делать. Лорд зачем-то вызвал тебя, хотя можно было бы и обойтись. Не понимаю… О, Мерлин!

— Мама! — слегка встряхивает ее за плечи Драко, — ты можешь внятно объяснить, что происходит? Впрочем, не надо, я иду в Церемониальный зал. Надеюсь, хоть там мне все объяснят понятным языком.

— Подожди! — Нарцисса быстро прислоняется спиной к дверям, загораживая ему выход.

— Там… Лорду сегодня доставили одного человека… то есть оборотня… его обвинили в связи с аврорами и шпионстве в пользу Гарри Поттера… Он хорошо его знал, был когда-то близким другом старшего Поттера и преподавателем в Хогвартсе…

Гермиона вздрагивает, Драко наклоняет голову и прищуривается, словно что-то вспоминая.

— Он очень умело скрывался, притворялся, что, как и все оборотни, верен Лорду, а на самом деле… все было иначе… У него была волшебная палочка.

— Оборотень — маг и преподаватель! — сорвавшимся голосом выдыхает Гермиона, догадавшаяся, но все равно в ужасе ждущая имени.

— Да. Ремус Люпин.

Лицо Нарциссы дергается в болезненной гримасе, когда она прерывистым шепотом добавляет:

— Схвачен не только он, но и семья, которую он скрывал. Жена и ребенок. Жена. Нимфадора. Дочь Андромеды, моя племянница и твоя кузина, Драко.

— В их поимке участвовали оборотни? Поэтому Лорд велел впустить их в замок? — Драко хмурится, потирая предплечье.

— Да. Они ждут награды. Нужно… Лорд не пощадит ни Нимфадору, ни ее девочку…

Драко касается холодных безжизненных рук матери и ободряюще сжимает их.

— Вначале нужно выяснить, что Он намерен предпринять в их отношении. А что папа?

— Люциус сразу сказал, что Он их не пощадит. Он был взбешен тем, что Люпин так долго обманывал его, теперь, не колеблясь, убьет их всех, — монотонным голосом отвечает Нарцисса, по-прежнему стоя у дверей.

Несколько минут проходит в тяжелой, обволакивающей мысли тишине. Драко машинально продолжает растирать руку, на которой глухой болью остывает Метка, и раздумывает над словами матери.

Да, эта женщина, аврор и полукровка, — его кузина, и в свое время Лорд не раз напоминал об этом порочащей родственной ветви. Кузина, с которой в первый раз он встретился только в Хогвартсе, когда Аврорат патрулировал школу, опасаясь нападений Темного Лорда. И которая тогда же жестко и доходчиво разъяснила ему, что быть в родстве с его семьей для нее значит по уши сидеть в драконьем дерьме и жрать это дерьмо, и если он еще хоть раз упомянет о том, что приходится ей кузеном, испробует на себе парочку секретных аврорских заклятий. Конечно, никаких родственных чувств после такой отповеди он не мог испытать, впрочем и с самого начала не испытывал, поскольку видел, как она по-дружески болтала с Поттером и явно тепло к тому относилась.

Что он может сделать для ее спасения? Пасть в ноги Лорду, моля о прощении паршивой заблудшей овцы в их чистокровном семействе? Рискуя жизнью, попытаться выкрасть из собственного же замка, доставить Грюму и, спасаясь от погони Лорда, с чувством высокого самопожертвования погибнуть в схватке с разъяренными Пожирателями Смерти и оборотнями? Нет, он пока еще в своем уме. Она «запятнана» такими «грехами», что даже слово в ее защиту станет взмахом палочки, из которой несется проклятье. Отец прав, Лорд не пощадит Люпинов, не остановится даже перед убийством ребенка (не впервой), потому что Его водили за нос, а это Ему очень не нравится. Есть очень слабый и ненадежный шанс, если Он решит использовать их в качестве заложников, будет шантажировать Поттера. Но верны ли слухи, и Поттер действительно так ценит друга своего отца? А Лорд часто действует не так, как от Него ожидают, нередко поддается первому порыву, ослепленный эмоциями или сиюминутным желанием, не обратив внимания на очевидную выгодную ситуацию. В такие минуты кажется, что Он почти человек. К тому же когда-то Он не использовал Гермиону, наилучшую заложницу и предмет шантажа. Стоило тогда только намекнуть Поттеру, и шрамоносный герой, не колеблясь ни минуты, благородно и самоотверженно преподнес бы себя Лорду на золотом блюде. Но выхода нет ни в первом, ни во втором случае.

Драко встряхивает головой, отбрасывая упавшие на лоб волосы, и мягко отстраняет мать.

— Мне нужно идти, Он снова Призывает, вы же понимаете. Вам с Гермионой лучше держаться подальше от Церемониального зала. И будьте осторожны с этими тварями, не показывайтесь лишний раз им на глаза. Сейчас не полнолуние, но поберечься не мешает. Ждите меня или отца.

— Нет! — вырывается у Гермионы, и она быстрым движением оказывается у дверей, — нет, не уходи! Давай вернемся домой, Лорду скажем…что… я придумаю причину, только не уходи!

Драко едва сдерживает досадливый вздох. Она ведь сама решила идти с ним, настояла на своем, хотя он отговаривал.

— Я должен идти. Надо хотя бы разведать обстановку.

— Пожалуйста, останься со мной, я люблю тебя. Что бы ни случилось, пусть все самое ужасное, что можно вообразить, я буду любить тебя. Только тебя и никого больше. Пусть все рухнет, но я всегда люблю тебя. Драко, ты должен помнить об этом! — быстро и бессвязно шепчет Гермиона, целуя его с такой силой, что его даже немного отшатывает назад, но она тянется за ним, цепляется побелевшими пальцами за мантию.

Драко обнимает жену, обескураженный и сбитый с толку. Да что такое с ней? И мать, обычно выдержанная и рассудительная, в каком-то помрачении. Похоже на какой-то гротескный мелодраматический спектакль с участием его любимых людей, которые как будто сами не до конца понимают, отчего себя так ведут.

— Все будет хорошо, клянусь, мы с отцом что-нибудь придумаем, — твердо и уверенно говорит он, отпуская Гермиону и расчаровывая двери, — я ненадолго. Я вернусь, и мы сразу отправимся домой.

После ухода сына Нарцисса опускается в кресло, и на ее неподвижном бледном лице, несколько минут назад молящем и жалком, теперь далекое выражение. Бессилие и опустошение пылью оседают на каменные плиты, инеистыми разводами затягивают оконные стекла, сквозняками витают под сводами замка, за стенами которого надсадно свистит февральский ветер.

Гермиона оцепенело смотрит вслед Драко. Ее трясет в непонятных противоречивых чувствах. Горячая, жгущая волна желания броситься куда-то, немедленно что-то сделать, чтобы спасти Люпина и Тонкс с их дочкой. Что угодно, пусть даже то, что не снилось и в страшных снах — обращение к Лорду, униженная просьба, согласие на все, что Он потребует. Лишь бы только не стоять безмолвным соляным столпом. Но тут же тень накрывает сознание, и удавкой душит визжащий в душе мерзкий страх, требующий не выходить никуда, прятаться за надежными стенами, дождаться, когда все решится само собой. Что она может сделать? Что может сделать Драко? Ничего. Тем троим уже не поможешь, потому что наверняка Он уже все решил, определил их судьбу.

Она наконец находит в себе силы отвернуться от двери. В голове не осталось ни единой мысли, только накатывающие волны чувств в вязком тумане неопределенности и одиночества. Кажется, что она раздвоилась, какая-то ее часть, разумная, собранная и хладнокровная, ушла с Драко, оставив трусливого истеричного двойника.

— Тонкс… Нимфадора, что с ней? — и голос тоже истеричный, резкий.

Нарцисса сидит в кресле идеально прямо, словно на приеме у королевы.

— Ей не причинили особого вреда, и девочке тоже. Не знаю, как это получилось, если Люпин просто изодран в клочья. Вероятно, приказ Лорда. Или Сивый сдержался, понимая, что они ценны живыми.

— О, господи, профессор Люп… Ремус жив?

— Пока да, — тон Нарциссы ровный, спокойный, словно и не она несколько минут назад ломала руки в тихой панике.

Гермиона бессмысленно блуждает взглядом по просторной комнате. Все обыденное, знакомое почти до мелочей. Малый зал Библиотеки, в котором она провела бессчетное количество часов, копаясь в книгах и свитках. Мебель красного дерева строгих классических форм, диваны и кресла обиты бархатом приглушенных тонов, длинные высокие ряды полок ломятся от книг в переплетах из телячьей кожи, рукописные пергаменты ровными стопками желтеют за стеклянными дверцами шкафов, скромно топчется в углу деревянная лесенка, готовая подлететь в любой момент, только позови. Окна закрыты плотными гардинами, защищающими старинные манускрипты от прямых солнечных лучей. Скоро за ними загустеет темнота, уже подтаявший от оттепели снег станет темно-синим, домовики принесут свечи, и их пламя будет дрожать в прохладном воздухе, напитанном пылью. А пока золотисто-розовый свет юного вечера, проникший через неосмотрительно отдернутые гардины на одном окне, играет веселыми бликами на начищенных бронзовых подсвечниках и лампах, медных застежках и уголках книг; зачарованно скользит по округлым бокам большого, медленно крутящегося глобуса у полки с астрономическими трактатами, ныряя в моря, теряясь в пустынях и пробираясь по горам; путается в причудливых узорах пышного восточного ковра и ласковым котенком ложится у ног Нарциссы.

Затягивающее, пронизывающее до костей ощущение дежавю. Такое уже было тысячелетия назад, повторялось много лет и много веков подряд. Так же плыл по комнате золотой луч, так же искрились и звенели пылинки, такой же, как и сейчас, древний Малфой-Менор жил своей неспешной каменной жизнью, слушал закат и грелся теплом разжигаемых каминов. Стояла когда-то здесь, на этом самом месте, другая Гермиона, такая же растерянная, испуганная, разрываемая на несколько частей и не понимающая саму себя. Другая Нарцисса, так же выпрямившись и слегка откинув голову под тяжестью собранных в замысловатую прическу серебристых волос, сидела в кресле с безучастным видом, сцепив тонкие пальцы на коленях и не замечая ничего вокруг. Другой Драко закрыл двери и так же оставил за собой пустоту и тягостное ощущение беды. И другой Люциус так же не мог прийти на помощь, избавить от этой беды, потому что это было не в его силах.

Точно поймали мгновение в ловушку из силков времени и заставляют раз за разом пробегать по одному и тому же пути, вновь и вновь вспыхивать и угасать в слабых человеческих жизнях, слепо плутающих по всем дорогам мира.

«Ты изменила своим убеждениям и предпочитаешь теперь верить, что все это дано нам свыше?»

«Нет. Не хочу, не буду верить!»

— Надо идти туда, — произносит она вслух, как будто звуком своего голоса разрывая липкие паутинные нити силков и выпуская этот миг на волю из стен Малфой-Менор.

И тотчас ей вторит Нарцисса, стремительно и резко вставшая, почти сорвавшаяся с кресла:

— Я иду к ним.

Взгляды скрещиваются, окончательно сметая рваные обрывки и прощально провожая улетевший миг. Нарцисса медленно кивает, понимая и принимая ответ.

Легче решиться, но гораздо труднее взяться за ручку двери, потянуть створку на себя и шагнуть в коридор, который ведет к стае оборотней, чувствуя себя отвратительно беззащитной, пусть в руках судорожно стиснута волшебная палочка. Так или иначе, но придется пройти через холл, потому что потайной ход из Библиотеки ведет сразу на третий этаж, а в Церемониальный зал можно попасть только из холла.

«Ты слишком долго пряталась за спиной Драко!» — укоряет себя Гермиона, и злая досада помогает ей выдержать кровожадные ухмылки, хотя тошнота возвращается с удвоенной силой и скручивает все внутри. А Нарцисса с гордо и надменно вскинутой головой шествует впереди, ее ледяные глаза и презрительно изогнутые губы отпугивают оборотней, которые торопливо расступаются перед тонкой грациозной фигурой.

У дверей с вычурной золоченой лепниной, которые ведут в Церемониальный зал, Нарцисса, помедлив, оборачивается и снова безмолвно задает вопрос. Гермиона едва заметно качает головой в жесте отрицания. И в следующую секунду беспощадно бьет по оголенным нервам свет сотен восковых свечей, плавающих в воздухе над головами темных фигур, меж белых колонн, которые поддерживают арочный потолок. Парящие свечи мгновенно напоминают о Хогвартсе, далеком и в пространстве, и во времени. В первый момент Гермиона почти не различает лиц, которые выглядят одинаковыми из-за верхнего освещения, но потом приходит узнавание. Лейнстренджи, Руквуды, Малсиберы, Нотты, Гойл, Долохов, Петтигрю, МакНейр, Джагсон, Крэбб, Яксли, Кэрроу, Эйвери, Флинт, Паркинсон, Розье, Сивый. Люциус и Драко. Круг самых близких и посвященных. Удивление, промелькнувшее на плоском лице Лорда, сменяется на довольное удовлетворение при виде них обеих. Он церемонно склоняет голову перед Нарциссой и нарочито отечески, в наигранной театральной манере целует Гермиону в лоб. От легкого, почти неощутимого прикосновения Его холодных сухих губ в голове багрово взрывается боль, а приступ сильнейшей тошноты вызывает испарину. Значит, Он опять хотел проникнуть в ее сознание? Гермиона невольно покачивается, но тут же ее под руку поддерживает Драко.

— Что ты тут делаешь? Я же просил! — до ушей еле доходит его шепот, но она растягивает непослушные губы в ослепительной улыбке, адресуя ее Лорду.

— Моя дорогая! Я рад, что вы с Нарциссой заглянули к нам.

— Я не могла не приветствовать Вас, Милорд.

— Извините ли меня за то, что посмел украсть вашего супруга?

— Уверена, этого требовали важные и неотложные дела.

— Не сомневайтесь, весьма важные. И все же я смиренно молю о прощении.

— Это ни к чему, Милорд. Я ни в чем Вас не виню и сама прошу позволения присутствовать здесь, с вами.

— Конечно, как я уже сказал, я буду только рад вашему присутствию. Не причинили ли вам беспокойство слегка бесцеремонные и шумные собратья нашего Фенрира?

— О нет, Милорд. Они были вежливы и вели себя благопристойно.

— Нарцисса, я вижу беспокойство в ваших глазах.

— Милорд, наши гости славятся своей несдержанностью и буйным нравом, и если в мистере Сивом я не сомневаюсь, то не уверена насчет остальных.

— Понимаю и разделяю ваши сомнения. Даже Фенрир опасался, что его друзья могут прийти в чересчур неудержимое… восхищение Малфой-Менором. Обещаю, что это всего лишь на один вечер, потом все встанет на свои места. А сегодня за ними присматривает моя бесценная Нагайна, разве вы ее не заметили?

Лорд продолжает что-то говорить Нарциссе, возобновляется негромкий разговор Пожирателей, прерванный их появлением, а ее заставляет съежиться пристальный взгляд Люциуса. В сумрачно-серых глазах свекра очевидное неодобрение и осуждение. Подозвав Драко, он что-то тихо произносит, кивая на нее и Нарциссу. Драко, вернувшись, сердито говорит вполголоса:

— Поднимись в наши комнаты, так будет безопаснее. И маму уговори. Вам совершенно нечего здесь делать.

Она мотает головой и шепчет в ответ:

— Нет. Я буду с тобой.

— Гермиона, ты меня сегодня удивляешь! — с ноткой отчаяния восклицает Драко и, спохватившись, понижает голос, — Лорд взбудоражен и явно что-то замышляет. Тебе лучше не видеть то, что Он придумает для этого оборотня.

— Я буду с тобой! — сжав зубы, повторяет Гермиона, — и не подумаю уходить.

Словно кто-то засел внутри нее, дьявольски упрямый, упертый, настаивающий на своем при всем абсурде и ужасе ситуации. Люциус смотрит на нее с тем же раздражением, но Нарцисса отвлекает его внимание. Без его пасмурных глаз немного легче, и пусть Драко сердится, но она может надежно опереться об его руку. Она громадным усилием воли преодолевает тошноту, заставляет себя выпрямиться, не упасть, старается выглядеть равнодушной и оглядывается по сторонам. И все-таки чуть не падает, потому что натыкается на полыхающий ненавистью янтарный взгляд хищной птицы на знакомом лице, которое меняется в страшных судорогах, ни на минуту не останавливаясь на одном облике.

Нимфадора Тонкс Люпин. Просто Тонкс. Веселая, неуклюжая, жизнерадостная, бесстрашная Тонкс. Тонкс, не побоявшаяся своей любви к оборотню. Тонкс, яростно кричащая, но не издающая ни звука под заклятьем Онемения. Тонкс, извивающаяся и рвущаяся из ручищ Яксли под прицелом палочки Долохова.

А Беллатриса Лейнстрендж, почему-то не в черной мантии Пожирательницы, а в белом воздушном платье с кружевными рукавами, со своей обычной счастливой и безумной улыбкой на губах, держит за шиворот маленькую, испуганную до смерти босоногую девочку в порванной розовой пижаме, прижимающую к груди потрепанного плюшевого медведя. Ресницы у малышки мокрые, слипшиеся, подбородок дрожит, но она крепится, не плачет, широко распахнутыми глазами смотрит в сторону, куда так рвется ее мать.

И только тогда Гермиона замечает окровавленное тело, лежащее меж двух колонн. Изломанное, неподвижное, безжизненное, покрытое ужасающими рваными ранами. Неужели когда-то это тело было человеком? И человек этот держал в руках волшебную палочку и колдовал? Улыбался доброй мягкой улыбкой? Смущенным жестом трепал волосы и хмыкал на прямой вопрос бесцеремонного студента? Защищал кого-то от жутких тварей в развевающихся балахонах, и за его спиной было надежно?

Все скрыто под темной, почти черной кровью, огромной лужей расплескавшейся на сверкающем мраморном полу, под кусками мяса и лохмотьями кожи, в которые превратился человек, под разбитым искореженным лицом, в котором не осталось ни человеческих, ни животных черт, под раздробленными, белеющими в глубине ран костями.

Неужели когда-то ЭТО было Люпином? Нет, ОНО и есть Люпин.

Перед глазами все плывет и сливается в одну бесцветную муть, тошнота безжалостно перебирает желудок ледяными пальцами, а в висках пульсирует боль. Она сейчас сойдет с ума.

Зачем, зачем она сюда пришла? Почему не послушала Драко, когда он попросил уйти? Чем она может помочь этим несчастным, если даже не в состоянии справиться с собственным ужасом?

— Гермиона, слышишь, Гермиона? — сквозь густой туман, через сотни миль, издалека доносится обеспокоенный голос Драко.

Она поворачивается к нему всем телом, судорожно сжимая его руку, но не уверенная в том, что сейчас удержится на ногах.

— Перестань так улыбаться, ты меня пугаешь! Пожалуйста, поднимись наверх. Я настаиваю и не буду слушать твоих возражений. Сейчас позову домовиков или сам провожу тебя.

Так вот почему так занемели губы. Она забыла стереть с них улыбку, предназначенную Лорду. Она пытается стереть ее сейчас. Не чувствует движения собственных мускулов. Словно заморозили, обезболили сильным наркотиком. В серых глазах мужа беспокойство сменяется тревогой. Она хочет ответить ему или хотя бы кивнуть в знак согласия, но тело не слушается. Сознание понемногу погружается в мутный водоворот.

Белая мраморная колонна. Черная кровь, в которой отражаются огни белых восковых свечей. Ярко-красные куски плоти. Бледное лицо Драко. Угольно-черные мантии Пожирателей Смерти. Белоснежное платье Беллатрисы, дымящееся светом на их фоне. Прищуренные багровые щели глаз Лорда.

Черное, красное, белое. Когда-то и где-то она это видела. Не вспомнить…

Вдруг все вокруг приходят в движение. Шорох мантий, невнятные голоса людей, шелест шагов. Драко вздрагивает, она чувствует это по поддерживающей руке.

Женщина с изуродованным ненавистью лицом все так же безгласно кричит и рвется. Девочка, еще крепче прижавшая к груди плюшевого медведя, болтается, как марионетка, в жестоких руках, воротник пижамы врезается в нежную шейку.

А окровавленный кусок плоти, казавшийся мертвым, неожиданно дергается. И еще раз. И еще раз. Сперва слабое, потом равномерное сокращение мускулов. Странный звук, похожий на стрекотание насекомых, и уже не видны кости. Кожа, висевшая лохмотьями, стягивается почти на глазах. Осыпаются чешуйки засохшей свернувшейся крови. Человек копошится на полу опрокинутым на спину жуком, а затем, словно восстановив память тела и вспомнив, как действуют руки и ноги, переворачивается на живот и неловко встает на четвереньки. Он несколько раз шумно втягивает воздух и вздергивает верхнюю губу, угрожающе оскаливая клыки. Это смотрелось бы внушительно в облике зверя, но нелепо на человеческом лице. Раздаются смешки. У Лорда на тонких губах играет загадочная улыбка.

«Оборотни часто грызутся меж собою в борьбе за власть вожака, за доминирование в иерархии стаи или из-за добычи. Подобные стычки нередко заканчиваются плачевно для ослабленных, больных и старых особей, но все-таки в большинстве случаев проигравшие выживают, сколь ни жестоки были раны, нанесенные собратьями, поскольку оборотни весьма и весьма живучи» — из водоворота сознания всплывают читаные когда-то строчки, и словно наяву звучит чей-то полузабытый голос, полный яда и сарказма. — «Мисс Грейнджер, ваше сочинение по оборотням должно занимать не менее сорока дюймов свитка, не считая дополнительной литературы. Смею заверить, это лично ваша привилегия, дарованная вам за все годы обучения. Остальным — минимум двадцать»

Не так-то просто убить оборотня? И словно любезно давая ответ на этот вопрос, Лорд громко произносит:

— Драко, мальчик мой, покончи с ним. Он больше не нужен нам, хотя было весьма познавательно воочию наблюдать за процессом регенерации оборотней в человеческом теле. Фенрир, неужели это всегда происходит столь стремительно?

— Нет, мой Господин, обычно на это требуется часов двенадцать, и то в лучшем случае, — ухмыляется Сивый, — эта паскуда ставит рекорд, видать, слишком хочет остаться в живых.

— Милорд, позвольте мне прикончить эту тварь. Я буду счастлив сделать это для Вас, — внезапно вмешивается молчавший до этого Люциус, и у Нарциссы рядом с ним застывает лицо.

— О нет, мой чересчур заботливый друг. Это сделает твой сын. Давно я не привлекал Драко к нашим забавным делам, не лишенным вот таких приятных моментов. Боюсь, он теперь слегка не в форме. Ну так как, мальчик? Сможешь? Не дрогнет палочка? Ведь он твой преподаватель и почти родственник по материнской линии, не правда ли?

Драко отпускает ее руку и делает несколько шагов в сторону человека, по-прежнему стоящего на четвереньках, в горле которого клокочет рык. А ей не за кого держаться, ноги подламываются от наконец ставшего ясным предчувствия, того предчувствия, которое сегодня заставило последовать за мужем.

— Моя дорогая Гермиона, а вам не гложет сердечко такое неблагодарное чувство, как жалость? — Лорд уже обращается к ней, почти пронзая насквозь испытующим взглядом багровых глаз.

Она не может вымолвить ни слова, словно на нее, как на Тонкс, наслали заклятье Онемения. Язык прилип к пересохшему нёбу, а губы все так же растянуты в каменную неподвижную улыбку. Ее спасает от ответа Беллатриса, в бешенстве даже выпустившая ребенка из рук:

— Нет, нет! Мой Господин, я протестую! Этот оборотень и эта полукровная мерзавка не имеют отношения к древнему роду Блэков! Мы с Нарциссой отвергли нашу недостойную сестру, покрывшую семью позором, и никогда не признавали ее дрянную девчонку племянницей!

Лорд собирается что-то сказать, но его прерывают.

Звериное, лишенное и проблеска человеческого разума рычание. Детский визг.

— Па-а-апочка-а-а-а-а-а!

Незнакомо низкий, хрипящий голос Драко.

— «Avada Kedavra!»

Хохот Беллатрисы.

— «Everta Statum!»

Вой женщины, наполнивший весь зал своей неистовостью.

— Эн-и-и-и-ид!

Глухой звук упавшего тела. Вскрик Нарциссы.

Она не видит, что произошло, потому что надвинувшиеся спины закрывают обзор. Она видит только Тонкс с росчерками дикого птичьего взгляда, который раз за разом останавливается на ней, а потом возобновляет свое метание.

— Белла, ну что же ты? — укоризненно качает головой Лорд, плавно скользнув между Яксли и Долоховым.

Расступившиеся спины открывают Драко с опущенной палочкой. Человека, распростертого ничком на зеркальном полу, словно он взмолился о пощаде. Белоснежное платье Беллатрисы, корсаж и подол которого испещрены алыми точками. Белоснежный мрамор колонны, расцветший яркими алыми цветами. Маленький розовый комочек у ее подножья. Плюшевый медведь в уже засохшей черной луже.

— Мне показалось, что Драко промахнулся, и эта тварь вот-вот набросится на моего любимого и единственного племянника. А оборотнево отродье просто попало под рикошет, — в голосе Беллатрисы нет и тени раскаяния.

— Ах, Белла, Белла, иногда ты слишком стремительна и непредсказуема.

— Я всего лишь защищаю свою семью и Вас, мой Господин. Разве я виновата в желании оберегать своих близких, упредить грозящую опасность?

— Разумеется, нет. Но на будущее, прошу, вначале дождись моего слова.

— Да, мой Господин. А что делать с этой полукровкой? Я хотела бы сама уничтожить ее, чтобы окончательно смыть грязное пятно с рода Блэков. Вы позволите?

Темный Лорд в раздумье перебирает длинными пальцами по рукояти своей волшебной палочки.

— Думаю, от нее можно выведать кое-какие сведения. Подожди, Белла, я отдам тебе ее, но только после нескольких бесед. Миссис Люпин, вы пока с комфортом обустроитесь в подземельях Малфой-Менор, не возражаете? О, не надо, не надо так на меня смотреть. Это ведь не я убил ваших мужа и дочь.

Беллатриса торжествующе и издевательски смеется, запрокинув назад черноволосую голову. Одобрительно подхватывает несколько Пожирателей. Смех гремит в ушах Гермионы, колотится в виски током крови, разрывающей жилы. Кто-то тянет ее за руку, сильно, настойчиво.

— Идем же, идем! — шепчет чей-то голос, — тебе не стоило сюда приходить, надо было послушаться Драко.

Она не чувствует прикосновения. Смотрит вниз. Как будто она на самой высокой башне замка. Страшно. Каменные плиты, сменившие мраморные, колыхаются под ногами, некоторые из них проваливаются, открывая зияющую черноту. Она ступает очень осторожно и на цыпочках, потому что кружится голова, когда она смотрит с такой высоты. Она боится упасть. Она смутно понимает, что ведет ее не Драко, потому что если бы рядом был Драко, плиты не вели бы себя так коварно. Она хочет вернуться к мужу. Она вырывает руку и поворачивает назад. И тяжелая хлесткая пощечина припечатывает ее к каменной стене, больно ударившей по лопаткам. Она негодующе вскрикивает, прижимает ладонь к щеке. И тут же другая пощечина обжигает другую щеку.

— Что вы делаете?! — голос, казалось, умерший в Церемониальном зале, прорезается визгливым фальцетом.

— Привожу тебя в чувство, — отрывисто отвечает Нарцисса, — Люциус и Драко были правы, когда говорили, что мы ничем не поможем, и наше присутствие все только испортит.

Гермиона словно выныривает из того мутного водоворота, который засасывал ее сознание. Оглядывается вокруг с легким удивлением. Трогает пальцами горящие щеки, ноющие от усталости скулы, покалывающие губы.

— Ты все время улыбалась, — понятливо говорит Нарцисса, — Лорду, судя по всему, это очень понравилось. Он сказал, что давно не видел тебя столь оживленной. Он предположил, что тебе понравилось увиденное зрелище.

Зрелище.

Человек, распростертый ничком на зеркальном полу, словно взмолился о пощаде. Белоснежное платье Беллатрисы, корсаж и подол которого испещрены алыми точками. Белоснежный мрамор колонны, расцветший яркими алыми цветами. Маленький розовый комочек у ее подножья. Плюшевый медведь в уже засохшей черной луже.

Больше никому не нужный плюшевый медведь.

— Они мертвы, — выдавливает Гермиона, тупо глядя на собственные руки.

— Да, они мертвы. Люпин и девочка, внучка моей сестры. Ее тоже звали Андромеда, — в хрустальном голосе Нарциссы глухие слезы и неимоверная, смертельная печаль.

И от всего этого внутри словно что-то обрывается, лопается, взрывается, разбрызгивая осколки. Гермиона оседает, сползает вниз по стене, хватая воздух и тут же прижимая ко рту ладонь, всхлипывая и давясь своими рыданиями, изо всех сил прося неведомо кого, чтобы все оказалось сном. Всего лишь ночным кошмаром, от которого можно очнуться. Из которого можно вырваться в другой, совершенно по-иному устроенный мир, не убивающий своих детей. Почему, ну почему?!!! Она сама хотела, стремилась сюда, поддалась глупым предчувствиям и иррациональному страху. И она знала, ЧТО происходит на сборищах Пожирателей Смерти, особенно, когда ловят авроров, шпионов и предателей. Пусть Лорд никогда не настаивал на том, чтобы она бывала на подобных казнях, но она ЗНАЛА! Черт побери, она замужем за Пожирателем Смерти, который как может оберегает ее от подобных зрелищ, охраняет от багровоглазого монстра, которому она попала в руки. А она сама лезет в капканы и с готовностью хочет захлопнуть двери клеток! Черт бы тебя побрал, Гермиона Грейнджер Малфой!

— Тихо, тихо, девочка… Тебе нельзя, не надо на такое смотреть. Особенно сейчас…

Нарцисса, опустившись рядом на колени, мягко гладит молодую женщину по пушистым волосам, по плечам, шепчет негромко успокаивающие слова и отстраненно думает о том, что ее время подобных слез давно прошло. Да и было ли? Была ли она когда-нибудь такой, как эта чуткая, добросердечная, светлая девочка? Вот и сегодня — вначале поддалась панике, но потом взяла себя в руки, и все, что увидела и почувствовала, мысленно заперла в шкатулку и отставила на самую дальнюю полку, решив открыть ее на досуге. Сейчас она не располагает роскошью поддаться эмоциям, немного попозже…

Но вначале следует отвести невестку в их с Драко комнаты и проследить, чтобы домовики позаботились о ней. А затем заняться своими делами.

Отключить рекламу

Предыдущая глава Следующая глава

20 комментариев из 103 (показать все)

Показать ещё 20 комментариев

Dashnia

15 сентября 2019

Безусловно, очень качественная и интересная работа. Но читать ее второй раз я не буду. Для меня она уж очень затянута. Временами пропускала по несколько абзацев, потому что ну не интересно мне читать, как проводят свои вечерние чаепития Люциус и Нарцисса. История Драмионы теряется во всех этих хитросплетениях историй второстепенных персонажей. Плюс ООС просто зашкаливает. В какой-то момент я просто потеряла Драко и Гермиону. И мне стало интереснее читать главы про их сына Алекса.
Фанфик, безусловно, хорош и масштабен. И я до последнего надеялась, что ДМ и ГГ выжили все-таки. Но нет. Как я потеряла историю Драмионы где-то в середине фанфа, так я ее и не нашла.
Да простят меня авторы, но я не в восторге. И не хочу это снова читать

olva

1 ноября 2019

Господи, как жестоко... До конца не могла поверить, что Драко и Гермиона будут мертвы. И с какими подробностями описано, сколько возможностей у них было спастись, и могли уехать, и если бы кольцо не соскользнуло, и если бы янтарного ожерелья хватило, и если бы Крини не ослушалась хозяйку - все ужасно жестоко, ножом в сердце. Полная безысходность. Дыра внутри после прочтения. Труд по написанию просто грандиозный, а след остался - выжженная пустыня, безутешные слезы. Как вы могли так, авторы. Надеюсь, когда-нибудь найду в себе силы вас простить.

Рината222

30 декабря 2019

Как жаль,что они так и не смогли воспитать своего сынишку...
Простите ... Но я настолько прониклась, что прочитала все... Полностью... за 2 дня и под конец - ревела не переставая! Я прониклась этой историей, за что вам искренне спасибо!!!

	staffdima 23 февраля 2020
До последнего надеялся, что портет Драко и Гермионы обнаружится в их доме, типа не успели перенести в галерею, жалко что у Алекса не осталось совсем никакой связи с родителями, даже призрака и того убили. 3

	Куприк 16 апреля 2020
Я плакала весь вечер! Работа очень атмосферная. Спасибо!

Ненявисть

15 июня 2020

Изначально, когда я только увидела размер данной работы, меня обуревало сомнение: а стоит ли оно того? К сожалению, существует много работ, которые могут похвастаться лишь большим количеством слов и упорностью автора в написании, но не более того. Видела я и мнения других читателей, но понимала, что, по большей части, вряд ли я найду здесь все то, чем они так восторгаются: так уж сложилось в драмионе, что читать комментарии – дело гиблое, и слова среднего читателя в данном фандоме – не совсем то, с чем вы столкнетесь в действительности. И здесь, казалось бы, меня должно было ожидать то же самое. Однако!
Я начну с минусов, потому что я – раковая опухоль всех читателей. Ну, или потому что от меня иного ожидать не стоит.

Первое. ООС персонажей.
Извечное нытье читателей и оправдание авторов в стиле «откуда же мы можем знать наверняка». Но все же надо ощущать эту грань, когда персонаж становится не более чем картонным изображением с пометкой имя-фамилия, когда можно изменить имя – и ничего не изменится. К сожалению, упомянутое не обошло и данную работу. Пускай все было не так уж и плохо, но в этом плане похвалить я могу мало за что. В частности, пострадало все семейство Малфоев.
Нарцисса Малфой. «Снежная королева» предстает перед нами с самого начала и, что удивляет, позволяет себе какие-то мещанские слабости в виде тяжелого дыхания, тряски незнакомых личностей, показательной брезгливости и бесконтрольных эмоций. В принципе, я понимаю, почему это было показано: получить весточку от сына в такое напряженное время. Эти эмоциональные и иррациональные поступки могли бы оправдать мадам Малфой, если бы все оставшееся время ее личность не пичкали пафосом безэмоциональности, гордости и хладнокровия. Если уж вы рисуете женщину в подобных тонах, так придерживайтесь этого, прочувствуйте ситуацию. Я что-то очень сомневаюсь, что подобного полета гордости женщина станет вести себя как какая-то плебейка. Зачем говорить, что она умеет держать лицо, если данная ее черта тут же и разбивается? В общем, Нарцисса в начале прям покоробила, как бы меня не пытались переубедить, я очень слабо верю в нее. Холодный тон голоса, может, еще бешеные глаза, которые беззвучно кричат – вполне вписывается в ее образ. Но представлять, что она «как девочка» скачет по лестницам, приветствуя мужа и сына в лучших платьях, – увольте. Леди есть леди. Не зря быть леди очень тяжело. Здесь же Нарцисса лишь временами походит на Леди, но ее эмоциональные качели сбивают ее же с ног. Но терпимо.

Показать полностью

Ненявисть

15 июня 2020

Не то, что Гермиона, например.
Гермиона Грейнджер из «Наследника» – моё разочарование. И объяснение ее поведения автором, как по мне, просто косяк. Казалось бы, до применения заклятья она вела себя как Гермиона Грейнджер, а после заклятья ей так отшибло голову, что она превратилась во что-то другое с налетом Луны Лавгуд. Я серьезно. Она мечтательно вздыхает, выдает какие-то непонятные фразы-цитаты и невинно хлопает глазками в стиле «я вся такая неземная, но почему-то именно на земле, сама не пойму». То есть автор как бы намекает, что, стерев себе память, внимание, ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР НЕ ГЕРМИОНА ГРЕЙНДЖЕР. Это что, значит, выходит, что Гермиона у нас личность только из-за того, что помнит все школьные заклинания или прочитанные книги? Что ее делает самой собой лишь память? Самое глупое объяснения ее переменчивого характера. Просто убили личность, и всю работу я просто не могла воспринимать персонажа как ту самую Гермиону, ту самую Грейнджер, занозу в заднице, педантичную и бесконечно рациональную. Девушка, которая лишена фантазии, у которой были проблемы с той же самой Луной Лавгуд, в чью непонятную и чудную копию она обратилась. Персонаж вроде бы пытался вернуть себе прежнее, но что-то как-то неубедительно. В общем, вышло жестоко и глупо.
Даже если рассматривать ее поведение до потери памяти, она явно поступила не очень умно. Хотя тут скорее вина авторов в недоработке сюжета: приняв решение стереть себе память, она делает это намеренно на какой-то срок, чтобы потом ВСПОМНИТЬ. Вы не представляете, какой фейспалм я ловлю, причем не шуточно-театральный, а настоящий и болезненный.
Гермиона хочет стереть память, чтобы, сдавшись врагам, она не выдала все секреты. --> Она стирает себе память на определенный промежуток времени, чтобы потом ВСПОМНИТЬ, если забыла…
Чувствуете? Несостыковочка.

Показать полностью

Ненявисть

15 июня 2020

Также удручает ее бесконечная наивность в отношениях с Забини. Все мы понимаем, какой он джентльмен рядом с ней, но все и всё вокруг так и кричат о его не просто дружеском отношении. На что она лишь делает удивленные глаза, выдает банальную фразу «мы друзья» и дальше улыбается, просто вгоняя нож по рукоятку в сердце несчастного друга. Либо это эгоизм, либо дурство. Хотелось бы верить в первое, но Гермиону в данной работе так безыскусно прописывают, что во втором просто нельзя сомневаться.
Еще расстраивает то, что, молчаливо приняв сторону сопротивления, Гермиона делает свои дела и никак не пытается связаться с друзьями или сделать им хотя бы намек. Они ведь для нее не стали бывшими друзьями, она ведь не разорвала с ними связь: на это указывает факт того, что своего единственного сына Гермиона настояла записать как подопечного Поттера и Уизли. То есть она наивно надеялась, что ее друзья, которые перенесли очень мучительные переживания, избегая ее и упоминаний ее существования, просто кивнут головой и согласятся в случае чего? Бесконечная дурость. И эгоизм. Она даже не пыталась с ними связаться, не то чтобы объясниться: ее хватило только на слезовыжимательное видеосообщение.
Итого: Гермиона без памяти – эгоистичная, малодушная и еще раз эгоистичная натура, витающая в облаках в твердой уверенности, что ее должны и понять, и простить, а она в свою очередь никому и ничего не должна. Кроме семьи, конечно, она же у нас теперь Малфой, а это обязывает только к семейным драмам и страданиям. Надо отдать должное этому образу: драма из ничего и драма, чтобы симулировать хоть что-то. Разочарование в авторском видении более чем.

Показать полностью

Ненявисть

15 июня 2020

Драко, кстати, вышел сносным. По крайне мере, на фоне Гермионы и Нарциссы он не выделялся чем-то странным, в то время как Гермиона своими «глубокими фразами» порой вызывала cringe. Малфой-старший был блеклый, но тоже сносный. Непримечательный, но это и хорошо, по крайней мере, плохого сказать о нем нельзя.
Еще хочу отметить дикий ООС Рона. Казалось бы, пора уже прекращать удивляться, негодовать и придавать какое-либо значение тому, как прописывают Уизли-младшего в фанфиках, где он не пейрингует Гермиону, так сказать. Но не могу, каждый раз сердце обливается кровью от обиды за персонажа. Здесь, как, впрочем, и везде, ему выдают роль самого злобного: то в размышлениях Гермионы он увидит какие-то симпатии Пожирателям и буквально сгорит, то, увидев мальчишку Малфоя, сгорит еще раз. Он столько раз нервничал, что я удивляюсь, как у него не начались какие-нибудь болячки или побочки от этих вспышек гнева, и как вообще его нервы выдержали. Кстати, удивительно это не только для Рона, но и для Аврората вообще и Поттера в частности, но об этом как-нибудь в другой раз. А в этот раз поговорим-таки за драмиону :з
Насчет Волан-де-Морта говорить не хочется: он какой-то блеклой тенью прошелся мимо, стерпев наглость грязнокровной ведьмы, решил поиграть в игру, зачем-то потешив себя и пойдя на риск. Его довод оставить Грейнджер в живых, потому что, внезапно, она все вспомнит и захочет перейти на его сторону – это нечто. Ну да ладно, этих злодеев в иной раз не поймешь, куда уж до Гениев. В общем, чувство, что это не величайший злой маг эпохи, а отвлекающая мишура.
К ООСу детей цепляться не выйдет, кроме того момента, что для одиннадцатилетних они разговаривают и ведут себя уж очень по-взрослому. Это не беда, потому что мало кто этим не грешит, разговаривая от лица детей слишком обдуманно. Пример, к чему я придираюсь: Александр отвечает словесному противнику на слова о происхождении едкими и гневными фразами, осаждает его и выходит победителем. Случай, после которого добрые ребята идут в лагерь добрых, а злые кусают локти в окружении злых. Мое видение данной ситуации: мычание, потому что сходу мало кто сообразит, как умно ответить, а потому в дело скорее бы пошли кулаки. Мальчишки, чтоб вы знали, любят решать дело кулаками, а в одиннадцать лет среднестатистический ребенок разговаривает не столь искусно. Хотя, опять же, не беда: это все к среднестатистическим детям относятся, а о таких книги не пишут. У нас же только особенные.

Показать полностью

Ненявисть

15 июня 2020

Второе. Сюжет.
Что мне не нравилось, насчет чего я хочу высказать решительное «фи», так это ветка драмионы. Удивительно, насколько мне, вроде бы любительнице, было сложно и неинтересно это читать. История вкупе с ужасными ООСными персонажами выглядит, мягко говоря, не очень. Еще и фишка повествования, напоминающая небезызвестный «Цвет Надежды», только вот поставить на полку рядом не хочется: не позволяет общее впечатление. Но почему, спросите вы меня? А вот потому, что ЦН шикарен в обеих историях, в то время как «Наследник» неплох только в одной. Драмиона в ЦН была выдержанной, глубокой, и, главное, персонажи вполне напоминали привычных героев серии ГП, да и действия можно было допустить. Здесь же действия героев кажутся странными и, как следствие, в сюжете мы имеем следующее: какие-то замудренные изобретения с патентами; рвущая связи с друзьями Гермиона, которая делает их потом опекунами без предупреждения; но самая, как по мне, дикая дичь – финальное заклинание Драко и Гермионы – что-то явно безыскусное и в плане задумки, и в плане исполнения. Начиная читать, я думала, что мне будет крайне скучно наблюдать за линией ребенка Малфоев, а оказалось совершенно наоборот: в действия Александра, в его поведение и в хорошо прописанное окружение верится больше. Больше, чем в то, что Гермиона будет молчать и скрываться от Гарри и Рона. Больше, чем в отношения, возникшие буквально на пустом месте из-за того, что Гермиона тронулась головой. Больше, чем в ее бездумные поступки. Смешно, что в работе, посвященной драмионе более чем наполовину, даже не хочется ее обсуждать. Лишь закрыть глаза: этот фарс раздражает. Зато история сына, Александра, достаточно симпатична: дружба, признание, параллели с прошлым Поттером – все это выглядит приятно и… искренне как-то.

Спустя несколько лет после прочтения, когда я написала этот отзыв, многое вылетело из головы. Осталось лишь два чувства: горький осадок после линии драмионы и приятное слезное послевкусие после линии сына (честно, я там плакала, потому что мне было легко вжиться и понять, представить все происходящее). И если мне вдруг потребуется порекомендовать кому-либо эту работу, я могу посоветовать читать лишь главы с Александром, пытаясь не вникать в линию драмионы. Если ее игнорировать, не принимать во внимание тупейшие действия главной пары, то работа вполне читабельна.

Показать полностью

osaki_nami

15 июня 2020

Ненявисть
Я конечно понимаю, что мою пристрастность в отношении Наследника осознают все, но тем не менее замечу.

Раз уж пошло сравнение драмионы в ЦН и в Наследнике, то у Фионы - типичные тупые подростки, в равной степени далёкие от образов Роулинг, что и повзрослевшие герои Даниры.

Ну и вы либо невнимательно читали, либо забыли многие важные диалоги, в которых Гермиона предстаёт именно Гермионой, в частности разговор с матерью в одной из последних глав.

Что касается Волдеморта, то его суета вокруг пророчества не более нелепа, чем в каноне, где он нападает на толпу школьников собственно в школе.

И напоследок, раз уж сравнивать Наследника с ЦН, родомагия в последней куда махровее, особенно если рассматривать внезапно всплывший Цвет веры.

На правах человека, прочитавшего ЦН трижды, и Наследника четырежды, уверенно заявляю ^^

Ненявисть

26 июня 2020

osaki_nami

Знаете, я в корне не согласна, хоть я и не против подобного мнения (как, впрочем, и всегда, но почему-то этого никто не понимает).
Начну с последнего пассажа: чтение работы несколько раз не делает какое-либо мнение обоснованнее чужого. Мне хватило внимательного одного раза, чтобы вынести для себя вывод: тамошняя драмиона — безвкусица.
На утверждение, что герои в ЦН тупые школьники, я могу лишь пожать плечами: они же подростки в конце концов. Там четко обозначен возраст. А что же герои Наследника? Они не подростки, не дети, но так же глупы и наивны. Даже перечитав момент, который Вы упомянули, я все равно придерживаюсь своего мнения: это не Гермиона, ее характер потерян и похерен.

Знаете, не зря говорят, что все субъективно. Это так. Мнение существует, чтобы его высказывать, а не чтобы утверждаться. Мы как любители фломастеров: нам они нравятся, но разные. Вам — розовый, мне — черный. Но даже в таком сочетании картинка выходит приятная.

osaki_nami

26 июня 2020

Ненявисть
В повторном прочтении есть минимум та ценность, что ты подмечаешь мелкие детали, в корне меняющие впечатление от произведения.

При первом прочтении ЦН всегда выглядит шедевром. При третьем в глаза бросается множество логических несостыковок, раздражающих черт у большинства персонажей и даже прямых заимствований (мы ведь все помним, что ЦН фанфик не по Гарри Поттеру, а по Draco Trilogy? ^^).

В Наследнике напротив, только после третьего прочтения до меня дошло, сколько именно мелких пасхалок раскидано по страницам книги. От встречи с персонажами, мельком упомянутыми в разговорах Драко с Гермионой или его друзьями, до пары полноценных спойлеров, изящно скрытых от беглого взора читателя.

Само собой, откровенный мусор я закрываю после пары страниц. Посредственность - после пары глав. Но даже то, что мне понравилось и попало в публичную коллекцию, после перепрочтения очень часто разочаровывает и отбрасывается.

Это так, пространное рассуждение о пользе чтения ^^

	vishnevaya_karamelka 26 ноября 2020
Начала читать, но когда на второй главе поняла, что Драко и Гермиона погибли, не смогла дальше читать... 1

Newerra

22 декабря 2020

Восторженные комментарии ввели в заблуждение. Идея просто потрясающая, особой перчинки добавляет понимание того, что главные герои мертвы с первых глав. Однако каждый, я повторюсь, КАЖДЫЙ, персонаж в произведении потерял особенности характера. Они стали плоскими. Сюжетные повороты временами такие бессмысленные, что хочется перескочить целые абзацы. Диалоги провальные. «О, Драко, почему Гарри все время суётся во всякие опасные места» - о ситуации, когда Гарри возвращался домой с Джинни и успел трансгрессировать в последний момент. Много подобных проколов. Много информации о второстепенных героях, не играющих для произведения никакой роли. ПОЛОВИНУ сцен можно выбросить и смысл не потеряется. К вниманию читающим: габариты произведения таковы исключительно из-за кучи ненужного материала. В итоге: хороша только идея. Жаль потраченного времени.

	4551 Онлайн 23 декабря 2020
Замечательная книга, изумительная, интересная, захватывающая, очень трагичная, эмоциональная, любовь и смерть правит миром, почти цытата из этой книги как главная мысль.

dartdark

3 февраля 2021

Спасибо за потрясающую книгу. Прочитала взахлёб, и на предпоследний главе чувствовала подступающие слезы. Эта история несомненно попадёт в мой топ любимых, которых, к слову, не так уж и много. Тем ценнее находить такие увлекательные эмоциональные произведения, которые долго тебя не отпускают.

heillgar

18 февраля 2021

Спасибо за потрясающую историю жизни, любви, преданности. Невероятно эмоциональное описание, чёткие картины жизни. Автор спасибо вам огромное, вы чудо!
Не единожды я пролила слёзы, взахлёб читая, как выдавалась хоть минутка.
Живая история, она похожа на реальность. Это просто невероятно...

alexandra_pirova

26 февраля 2021

Боже, невероятно прекрасное произведение, оно полностью затянуло меня в свой тонко, до малейших деталей проработанный мир. Каждая сцена имеет значение, каждая деталь, тесно переплетается прошлое и настоящее, дополняя друг друга. Автор восхитительным языком размеренно ведёт нас по этой истории и нет ни малейшего лишнего слова (мне даже немного не хватило).
Хочется сказать ещё целую кучу слов восхваляющих это произведения, но я от переполняющих меня чувств и восторга, похоже, забыла все слова

ВикторияKoba

11 июня в 07:25

О фанфиках узнала в этом году и стала читать, читать, читать запоем. Много интересных , о некоторых даже не поворачивается язык сказать "фанфик", это полноценные произведения. "Наследник", на мой взгляд, именно такой - произведение.
Очень понравилось множество деталей, описание мыслей, чувств, на первый взгляд незначительных событий, но все вместе это даёт полноценную, жизненную картину, показывает характеры героев, их глубинную сущность.
Не скрою, когда дошла до проклятья Алекса,не выдержала,посмотрела в конец. Потом дочитала уже спокойнее про бюрократическую и прочую волокиту, когда ребенок так стремительно умирает. Жизненно, очень жизненно.
Опять же,в конце прочла сначала главы про Алекса, понимая, что не выдержу, обрыдаюсь, читая про смерть любимых персонажей. Потом, конечно, прочла, набралась сил. И все равно слезы градом. Опять же жизненно. Хоть у нас и сказка... Однако и изначальная сказка была таковой лишь в самом начале)
В описании предупреждение - смерть персонажей. Обычно такое пролистываю... А тут что то зацепило и уже не оторваться. Нисколько не жалею, что прочла.
Я тот читатель,что оценивает сердцем - отозвалось или нет, эмоциями. Отозвалось, зашкалили.
Да так,что необходимо сделать перерыв, чтоб все переосмыслить и успокоиться, отдать дань уважения героям и авторам..
Спасибо за ваш труд, талант, волшебство.

Показать полностью

Чтобы написать комментарий, войдите

Если вы не зарегистрированы, зарегистрируйтесь

Наследник (гет)

Глава 25. Fatum