Акварели (гет)

Чтобы совершить государственный переворот, оказывается, достаточно всего одного дня.

Нужно только действовать быстро и чётко, и Гермиона Грейнджер это умела.

Накрутив серебряную нить воспоминаний Розы, она разложила её по думосборам и разослала, куда только могла: во все газеты, в колдорадио, в приёмную министра, всюду. Собственно, отправлять воспоминания Розы в приёмную министра не было особой нужды. Стоило Гермионе только заикнуться об этом, как Роза, взмахнув палочкой и с явным трудом сосредоточившись, вызвала Патронуса, серебристую ласку, которая тут же выскочила в окно и помчалась, надо думать, к Драко Малфою.

Хотела бы Гермиона знать, какие воспоминания Розы были настолько счастливыми, что сумели перевесить шок и отчаяние. И почему именно ласка. И что такого сказала её ласка Малфою, если тот постучался в камин Гермионы едва ли не минуту спустя.

Но им всем было не до расспросов и откровений. Гермиона молча пододвинула к школьному врагу думосбор, школьный враг молча в него окунулся, а когда вынырнул, глаза у него были тёмными от боли и сверкающие решимостью одновременно.

Правда о Сопротивлении и Визенгамоте была раскрыта, все почтенные старцы (старые хрычи, как назвал их Малфой) в полном составе подали в отставку — в том числе и из Министерства, некоторые из них — и Скримджер в первых рядах — были заключены под стражу, как и лидеры Оппозиции, которых аврорам удалось задержать.

Джеймс Сириус Поттер и Скорпиус Малфой успели скрыться, предположительно — во Францию, с помощью то ли хитроумно замаскированной серии аппараций, то ли нескольких запутавших след портключей, Гермиона не вникала. В принципе, она почти не была удивлена: в Джеймсе ей давно мерещилась какая-то червоточина, разве что и в страшном сне нельзя было предположить, что сын твоего лучшего друга окажется замешан в чудовищных нападениях. Она старалась не думать об этом, но то и дело возвращалась мыслями к Гарри и Джинни.

У них пока ещё не было времени увидеться и поговорить. Совершенно внезапно и совершенно неожиданно для себя Гермиона попала в самый водоворот событий, став в нынешней ситуации буквально правой рукою Малфоя.

Рядовых членов Сопротивления он распорядился не трогать, хотя рядовых, честно говоря, было мало, и ещё меньше таких, которые не понимали, что делали. Большинством примкнувших к движению руководил трезвый расчёт: удалить одного министра, посадить на его место другого, сформировать своё собственное правительство, удовлетворить своё собственное тщеславие и реализовать свои собственные интересы, в большинстве своём заключавшиеся в одной простой вещи. В личном обогащении за счёт всех остальных, кому не повезло остаться за бортом. Прибрать к рукам их дома, выставленные на продажу из-за неуплаты налогов, составить свои собственные коллекции из артефактов, выброшенных на рынок по аналогичной причине. Получить богатство, власть и могущество.

Банальные желания каждого третьего, если не сказать второго.

Гермиона поморщилась. Вчерашний вечер выдался суматошным и сумасшедшим, а ночь и того хуже, и сейчас, утром, у неё невыносимо болела голова. Заклинания и зелья от мигрени не помогали, как и маггловские лекарства, и оставалось только быть благодарной своему организму за то, что она всё ещё может ходить, думать и разговаривать. Момент для бессмысленного и бесполезного лежания на кровати с холодной тряпкой на лбу сейчас был самый что ни на есть не подходящий.

Перед Малфоем — очевидно убитым новостями о сыне, но так же очевидно ими не сломленным — в наступившем новом дне стояло множество задач государственной важности. Ему требовалось найти замену ушедшим в отставку и дать официальные объяснения прессе, успокоить страну, бурлившую после вчерашнего подвига Розы и — вести разносятся быстро — наверняка собирающуюся вот-вот закипеть после серии полуночных арестов.

Прихлёбывая свой утренний чай, Гермиона прокручивала в голове подходящие слова, которые могли бы прозвучать убедительно и понятно для журналистов. Она мысленно составляла стратегию и тактику, размышляла о том, какими должны быть другие, новые люди, которые придут к власти после старых хрычей из Визенгамота, пыталась понять, как обернуть сложившуюся ситуацию в свою пользу — в пользу министра, и что делать дальше…

Это был её способ справляться с усталостью и мигренью. Так она чувствовала себя лучше всего. Собственно, несмотря на мигрень и усталость, она давно не чувствовала себя так правильно и так на своём месте.

И надо было поговорить о её месте с Малфоем. Перси Уизли, его бессменный ассистент, по уши завяз в заговоре Оппозиции и Визенгамота, и теперь находился под следствием, а значит, как бы ужасно оно ни звучало, Малфой нуждался в помощниках.

Сказал бы ей кто несколько лет назад, она бы ни за что не поверила.

Гермиона вышла на крыльцо.

Малфой и Роза о чём-то говорили в саду. Они оба ночевали здесь. Ну, как «ночевали»… Измученная, опустошённая Роза уснула, едва её голова коснулась кровати в старой детской, ещё до того, как Гермиона и Малфой закончили разбираться с проблемами. Задолго до этого. А под утро, когда большинство проблем можно было назвать, по крайней мере, стремящимися к своему решению, заснул и министр — на кушетке в гостиной.

Так что не было ничего удивительного в том, что они стояли вместе у приземистой яблоньки и что-то вполголоса убеждали. И вместе с тем, удивительного было много.

Они стояли друг напротив друга, близко, почти соприкасаясь бёдрами, глядя друг другу в глаза. Роза говорила, Малфой улыбался. Малфой говорил, Роза качала головой и тоже улыбалась. Они не выглядели ровесниками, но вместе с тем смотрелись рядом удивительно гармонично.

Гермиону передёрнуло от неожиданной мысли. Руки сами собой сжались в кулаки, внутренности обожгло яростью, даже головная боль отступила.

Отступила и ярость, когда Малфой заботливым, бережным движением заправил выбившуюся прядь волос Розе за ухо, а Роза, вместо того, чтобы отшатнуться, прижалась к его ладони щекой.

— Во что ты втянул мою дочь? — шёпотом спросила Гермиона, и тут же ответила сама себе: — Ни во что.

Роза — не из тех, кого можно во что-то втянуть. Она из тех, кто сам выбирает и проблемы, в которые ввязывается, и грабли, на которых танцует.

И она выбрала Малфоя. И, пожалуй, без этого выбора она бы не вернулась к матери и отношения между ними вряд ли наладились бы, так что Гермионе грех жаловаться. Гермионе грех жаловаться на то, что Гарри у неё больше нет, а Рон — уже не друг и не муж — крутит новый роман. Она осталась одна.

А Роза, и это осознание даётся тяжелее всего, была одна всегда. С самого рождения.

От острого чувства вины глаза заслезились.

Роза была одна, но сумела вырасти сильной. Может быть, только поэтому и сумела. Может быть, только одиночество и выковало из неё женщину, не побоявшуюся воспротивиться власти, сумевшую без страха отстоять свои убеждения и, очевидно, мужчину, которого полюбила.

А Малфой, кажется, тоже всегда был одинок. Может быть, его одиночество выковало из него мужчину, который сможет любить её дочь, несмотря ни на что? В конце концов, возраст для магов значит не так много, как для людей.

Гермиона тряхнула головой, ощущая себя сплетницей навроде Лаванды Браун в школьные годы. Ещё ничего не понятно, а она уже делает выводы и строит далекоидущие планы.

А ведь достаточно просто спросить.

Она открыла было рот, чтобы окликнуть Малфоя и Розу, но те заметили её сами. Обернувшись, они приветственно — и синхронно! — взмахнули руками, и Гермиона помахала в ответ. Без лишних колебаний они оба направились к дому, на крыльце которого замерла Гермиона, и выпавший за ночь снежок захрустел у них под ногами.

— Привет, мам, — выдохнула Роза, целуя её в щёку.

— Доброе утро, Грейнджер, — сказал Малфой, засовывая руки в карманы тёплой мантии.

— Доброе утро.

— Я сделаю бутерброды. — Роза, словно почувствовав назревшую между ними необходимость поговорить, скользнула в дверной проём и скрылась на кухне.

Гермиона взмахнула волшебной палочкой, накладывая на крыльцо согревающие чары и смахивая с лестницы снег. Она немного перестаралась, и снег обнажил не только деревянные ступеньки, но и росшие рядом траву и кустарники.

— Присядем?

— Поттер дал комментарии для прессы, — сказал вдруг Малфой. Они сели на ступеньки. — Сказал, что Джеймс — болван и сам не знал, во что ввязывается. И, Грейнджер, он знает. Он знает, что ты в этом замешана.

Гермиона подтянула коленки к груди. Боль то отступала, то снова обхватывала лоб и затылок пылающим обручем.

Конкретно сейчас Гермионе казалось, что её голова вот-вот лопнет в тисках этого обруча.

— Всё образуется, — только и смогла выдавить она.

Малфой покачал головой и, потянувшись, сорвал росшую неподалёку травинку. Сухого «солдатика», ещё минуту назад нёсшего свою службу под снегом.

— Вид у него был такой, будто образуется очень нескоро.

Может, и так, остранённо подумала Гермиона. Так тоже бывает. Наверное, это нормально. Или, даже больше, давно должно было случиться. Как много школьных друзей продолжают свои отношения? Далеко не все держатся за школьную дружбу. Пути умудряются расходиться даже в таком замкнутом сообществе, как магическое. Пересекаться они с Гарри будут всегда, понятно как дважды два, но пересекаться и дружить — совершенно разные вещи. Натянуто улыбаться друг другу, нейтрально говорить о погоде…

Гермиона поёжилась.

Такого расклада ей не хотелось. В глубине души она верила, что рано или поздно Гарри остынет и они ещё смогут как-нибудь это пережить, оказаться выше тех игр, в которые заигрались их дети.

Кстати, о детях. О её дочери, если точнее.

— Вы с Розой… — начала она, заранее зная ответ, и Малфой не дал ей договорить.

— Да, — ответил он, ощетиниваясь как тогда, в школе, и явно готовясь ударить. Не руками, конечно, и не магией, а колкими и обидными словами, по части которых он всегда был умельцем.

Но Гермиона не собиралась дожидаться удара.

— Кто бы мне сказал, не поверила.

Бледное лицо чуть оттаяло.

— Она…

— Я знаю, Малфой. Я знаю.

Он не успел сказать «замечательная», а значит, у Гермионы не было повода парировать, что да, замечательная, и именно поэтому ты её недостоин. Вместо всего этого у неё было время. Целая прорва времени, чтобы всё переосмыслить. И хвалёный ум — для того же.

Она сказала только:

— Надеюсь, ты понимаешь, на что идёшь. Журналисты, слухи, сплетни, всё это может испортить моей дочери жизнь. А если ты разобьёшь ей сердце…

Малфой неожиданно хихикнул.

— Ты сломаешь мне нос. Ты это уже репетировала.

Гермиона с трудом подавила улыбку. Почему-то ей хотелось верить в то, что никто никому ничего не разобьёт и не сломает. Кто бы ей сказал несколько лет назад…

— Грейнджер. — Голос Малфоя вдруг стал серьёзным, а в воздухе зазвенело от напряжения. — Я вполне представляю себе, что ты думаешь обо мне и об обещаниях, которые я мог бы тебе дать. Но, будь спокойна, я позабочусь о том, чтобы ни одна сволочь ни открыла в её сторону свой поганый рот.

Наверное, этого было достаточно. Кожу Гермионы покалывали редкие искры — это в воздухе бурлила сдерживаемая Малфоем магия. Он действительно был готов на всё ради того, чтобы защитить её дочь, и «всё» в устах Малфоя расширялось до необъятного диапазона. В её представлении Малфой мог солгать, и предать, и применить шантаж, и надавить на самое больное, и отомстить так жестоко, что его собственные предки перевернулись бы в фамильном склепе от удивления, и надавить на самое больное, и ничем, практически ничем не поступиться… Возможно, она думала о нём слишком плохо. Возможно.

Но её радовало, что ради её дочери он готов был на всё это пойти, не задумываясь.

И потом, запрещать Розе что-то было бесполезно. Уж Гермиона-то знала.

Она медленно кивнула, глядя Драко в глаза.

— Что, — вдруг усмехнулся он, — даже не спросишь, почему я сказал «ни одна сволочь», исключив из списка всех остальных? Стареешь, Грейнджер.

Чувствуя непреодолимое желание ответить, что это не она тут в попытке противостоять кризису среднего возраста засматривается на тех, кто моложе (или просто сломать ему нос, вот уж действительно), Гермиона пожала плечами.

— И почему же ты сказал «ни одна сволочь», исключив из списка всех остальных?

Малфой выпрямился, запустив руку в карман мантии. Что-то зашелестело.

— Потому что только полная сволочь сможет сказать о ней что-то плохое. Или даже подумать о том, чтобы сказать о ней что-то плохое.

Не скрывая довольной улыбки, он протянул Гермионе газету.

— Сегодняшний номер. Паркинсонпо старой дружбе показала заранее.

С первой полосы на Гермиону смотрела Роза. Точнее, нет, не смотрела, потому что взгляд её глаз упорно избегал колдокамеры. Роза глядела вниз и вбок, то на сновавших мимо людей, то на собственные руки, теребившие края мантии. На грубой серой ткани поблёскивали снежинки. Гермиона знала: под грубой серой тканью её дочь была абсолютно раздетой.

Такой же, какой она и пришла в этот мир.

— Даже сообщения об отставках и арестах отодвинули на вторую полосу, чтобы поставить Розу на первую.

— Годива нашего времени, — прочитала Гермиона заголовок и подняла голову.

— Твоя дочь — национальная героиня, Грейнджер. Видимо, это наследственное. Её все обожают и, клянусь тебе, я не имею к этому ни малейшего отношения.

«Ни малейшего отношения» в его случае означало, видимо, что Малфой никому не угрожал и никого не заставлял. Максимум, уронил перед колдокамерами несколько фраз, грамотно расставив акценты. Собственно, большего он сделать и не мог: даже министр был не в силах заставить всю магическую Британию в мгновение ока заставить полюбить её дочь.

— Её обожают, — и в его голосе Гермиона услышала гордость пополам с ревностью. Это заставило её усмехнуться. — Роза может сесть в министерское кресло, и никто даже не вспомнит о каком-то там Драко Малфое. Она стала всеобщей любимицей и разрушительницей деспотического режима. Юная девочка, не побоявшаяся пойти против системы. Пример того, как один человек может всё изменить. Символ нового мира.

— Она — моя дочь. Я не хочу, чтобы она была символом, — тихо сказала Гермиона. — Я хочу, чтобы она была счастлива.

— Я собираюсь сделать для этого всё, что в моих силах.

Уж постарайся.

— На самом деле, Грейнджер, — кашлянул Малфой после затянувшегося молчания, — есть ещё кое-что, что я хотел тебе показать.

В его кармане снова зашуршало, и Гермиона недоумённо вскинула брови. На этот раз бледная рука с серо-зелёным пятном фамильного перстня протянула ей не газету, а аккуратный рулон пергамента, небрежно стянутый тёмным шнурком.

Вежливость подкатилась к губам с подобающим ситуации «Можно?», но Гермиона не стала спрашивать вслух. Не хотелось лишний раз раскланиваться с Малфоем, тем более, он сам предложил ей свиток, а значит… Она дёрнула за шнурок, и узел легко поддался. Разложив пергамент на коленях и придерживая его ладонями, принялась читать.

— Благодарю за оказанное доверие и поддержку… Нелёгкое решение… Я, Драко Малфой… Ухожу в отставку. Что? Ты серьёзно, Малфой?

Малфой на неё не смотрел. Просто сидел на ступеньке, облокотившись на собственные колени и сцепив руки в замок. Сидел и глядел куда-то вдаль, перекатывая на губах только что сорванную травинку. Сухого «солдатика».

За ухом у него Гермиона заметила тёмное пятнышко. Краска.

— Ты дальше читай, — Малфой усмехнулся, и ухмылка у него была… Не такая омерзительная, как в школьные годы, и не такая опасная, как та, с которой он отвечал журналистам перед проходом Розы по Хогсмиду, но вместе с тем довольно пугающая. И настораживающая.

Пытаясь подавить дурное предчувствие, Гермиона вернулась к чтению. И буквально через несколько секунд поняла, что зря игнорировала Предсказания и могла бы доверять своей интуиции.

— Исполняющим обязанности министра назначаю Гермиону Джин Грейнджер, — прочитала она вслух.

— Ага.

Ухмылка Малфоя стала ещё шире. Здесь и сейчас, с этого ракурса, он выглядел почти мальчишкой, и Гермиона ощущала очень даже девчоночье желание пнуть его так, чтобы он свалился с крыльца.

Она потрясла пергаментом.

— Что это вообще значит? Что это такое?

— Грейнджер, — Малфой скривился, — не строй из себя дуру, а то я пожалею о своём решении.

— И отлично. Давай, жалей. Отменяй. Не хочу я быть никакой исполняющей обязанности.

Малфой выплюнул травинку и повернулся к ней, всё ещё улыбаясь.

— Не будешь, если не хочешь. Только для этого нужно будет чуть-чуть подождать: пока, знаешь ли, назначат дату официальных выборов, пока она наступит, пока тебя изберут… Но оно того стоит, поверь. Тогда ты не будешь исполняющей обязанности министра, а станешь самым настоящим министром.

Гермиона уставилась на него во все глаза.

Он сумасшедший. Определённо. Седина в бороду, бес в ребро, слабоумие в голову. Точно. Сошёл с ума и теперь творит всякие глупости. И ей ни за что на свете нельзя соглашаться, нельзя даже думать об этом… Только вот почему, думая об этом, она наконец-то ощущает себя такой небывало живой?

— Грейнджер, — он вздохнул. — У тебя на лице написано всё, что ты думаешь. Я не сошёл с ума. Сама посуди: после того, что устроил мой сын, могу я быть министром или не могу? Он, конечно, скрывается и вряд ли его кто найдёт, а ещё всегда можно надавить на нужные кнопки, осудить его без его присутствия в зале суда, приговорить к какой-нибудь депортации и сделать вид, что всё так, как нужно. Моргана меня раздери, да именно так я, пожалуй, и сделаю, вот только для этого мне нужно быть не министром, а просто Драко Малфоем. Обычным Драко Малфоем, от которого ещё и не такого можно ожидать.

— Например, романа с восемнадцатилетней девчонкой, — уточнила Гермиона, склонив голову набок.

— Например, романа с восемнадцатилетней девчонкой, — подтвердил Малфой, и взгляд у него потеплел.

Гермиона, наверное, должна была бушевать от одного осознания того, что кто-то вроде Малфоя протянул руки к её дочери. Или, может быть, бушевать должен был кто-нибудь вроде Рона, а она… Просто будет рядом, просто сделает для своей дочери всё, чего не успела додать ей в прежние годы, просто будет держать наготове три тысячи и тридцать три волшебных и неволшебных способа капитально испортить Малфою жизнь, если он сделает Розе больно.

А если будет нужно, то просто отойдёт в сторону и даст Розе жить так, как ей хочется. И не только потому, что бесполезно запрещать, Роза всё равно возьмёт то, что хочет, но и потому, что отпускать своих детей и позволять им набивать свои шишки — это самое важное, что только могут сделать родители.

— И ты считаешь…

— Я не просто считаю, я в этом уверен. — Малфой потянулся и, уставившись куда-то ей в колени, быстро заговорил: — Я думал о том, чтобы работать с тобой в команде, ещё до того, как случилась вся история с проходом по Хогсмиду. Если точнее, я думал о том, чтобы к драккловой матери разогнать старых пердунов из Визенгамота, основательно прошерстить Министерство, назначить на должности тех, в ком уверен, и одной, своей собственной командой идти к светлому будущему. Согласно первоначальному плану, в моей команде были я, Роза и ты. Определиться с остальными я не успел. Мой план оказался слишком хорош для реальности, которая опять всё испортила, но это и к лучшему. Вчера я увидел тебя в деле, и ты… ты была если не на своём месте, то где-то возле него. Ты расправлялась с трудностями и принимала сложные решения как… как Грейнджер. Как самая умная ведьма своего поколения и, по совместительству, одна из победительниц величайшего тёмного мага нашего времени. — Он выдохнул, легко взмахнув рукой, и Гермиона поняла, что всё это время Драко смотрел на колдографию Розы в газете, а потом шутливо скривился: — А теперь, когда я всё это сказал, давай сделаем вид, что этого не было. Я наложил бы на тебя Обливиэйт, но…

— Малфой, — Гермиона улыбнулась. — Я согласна.

— На Обливиэйт?

— На то, чтобы исполнять обязанности министра до выборов.

— И на то, чтобы выиграть выборы тоже. Я Малфой, а у Малфоев исключительное политическое чутьё.

Она, наконец, рассмеялась. Смех, копившийся в ней долгое время, вырвался наружу — лёгкий и светлый. Гермиона смеялась, потому что знала: Малфой шутил насчёт Обливиэйта, и ему наверняка было сложно говорить комплименты её талантам (хотя бы потому, что он понятия не имел, как она на них отреагирует), но каждое его слово — правда, и, больше того, каждое его слово имеет под собой веские основания.

Она действительно чувствовала себя живой — именно сейчас. Именно вчера, когда разбиралась с ужасными новостями, или когда смотрела на то, как её дочь делает что-то огромное и важное, что-то для всей страны. Делая что-то ради неё, вместе с ней, принимая решения и расправляясь с трудностями, сливая воспоминания в думосборы и отправляя их по нужным адресам, разрабатывая стратегию последующих действий, она чувствовала себя живой и нужной, такой настоящей. Словно и не было долгих лет на нудной должности. Словно и не было никакого креста, который она собственноручно едва не поставила над своей жизнью.

Малфой был прав и ещё кое в чём: если она возьмётся исполнять обязанности министра до выборов, то выиграет и их тоже. Так случается почти всегда, если верить статистике, а если верить ещё и в себя, то так обязательно произойдёт и в их случае. Потому что она, драккл возьми, Гермиона Грейнджер, и у неё тысячи идей, и столько же талантов, и она…

Отсмеявшись, Гермиона устало прикрыла глаза.

— Всё в порядке? — тут же услышала она за спиной голос Розы. Взволнованный. Тёплый. Родной.

Ответила на автомате:

— Конечно.

Всё действительно было в порядке. А если что-то и нет, это всегда можно исправить.

Они обе это уже доказали.