Хрупкие дети Земли (гет)

«Он просил меня продать ему твой дом более десяти раз… если честно, это уже было похоже на безумие, Эв. Однажды вечером он пришел в мой офис с деньгами, и сказал, что вот она — вся сумма за дом. «Продайте его мне, а юридически, по всем бумагам, оставьте за Авой Полгар»...

Ава упала на спину, и волосы темными, длинными стрелами рассыпались вокруг нее. Послышался долгий, тяжелый вздох, и немигающий взгляд ее раскосых глаз, которые Уильям, любуясь, про себя называл и искренне считал кошачьими, отрывисто и резко, с долгими остановками, заскользил по высокому потолку спальни. Звуки города не доходили ни до этой комнаты, ни до всего нового дома Авы, уединенного от Назаре чудесным, темным, шумным своей жизнью, лесом. Он был таким густым, нездешним, густо-сине-зеленым, что впервые оказавшись здесь, девушка подумала, что попала не просто в здание, а на другую планету. И на ней мисс Полгар, — к ее собственному и немалому удивлению, — оказалось так спокойно и хорошо, что она решила снять этот дом в аренду. А так как по какой-то неизвестной причине в тот день у нее все выходило легко и просто, вышло и это… и теперь, уже уложив себя спать, Ава снова прослушала сообщение Келса.

Зачем?

Мало она его слышала с того момента, как получила? Нет. Вовсе нет. Вот же, — каждое слово в нем, и даже молчание Келса, заключенное между ними… все это она может с точностью, без запинки повторить. Паузы, как длинноты, тоже звучат в этом сообщении. И на первый, мимолетный взгляд, можно решить, что так оно и надо, — набрать в грудь воздуха перед тем, как сказать новое, следующее слово… нет. Это вранье. Ава прослушала сообщение Келса столько раз, что, кажется, теперь оно звучит голосом адвоката не только в ее мыслях, но в самой ее крови… слишком сильно сказано? Возможно. Вот только за каждым «он», произнесенным Келсом, она снова и снова хочет узнать и понять гораздо больше, чем это сказано вслух.

«Он просил».

«Он пришел».

«Он сказал».

Все? Нет, еще вот это, осторожно, подбирая на ладонь, как драгоценную крошку, говорит сама себе Ава. Вот это: «…если честно, это уже было похоже на безумие, Эв».

Губы Авы, — такие же тонкие, как и прежде, которым, по давним и самым первым наблюдениям Уильяма, «не хватало объема», скользят в усмешку. И ничего необычного в этом нет, потому что сейчас ее отпускает. То странное, напускное, вызванное, на самом деле, глубоким страхом и огромным волнением, спокойствие, которое она подняла на поверхность для себя, и для всех других. Пусть это лживое спокойствие станет тем, что все они, окружающие ее люди, видят. Хотя бы на первое время. На самые первые дни, пока она не придет в себя после встречи в кафе, и не поймет, чем все это было, и, главное, — зачем она так вела себя с Уильямом?

И он. Пусть он видит в ней то же спокойствие, что и все остальные.

Конечно, он.

В первую очередь — он.

Потому что если не выставить спокойствие как флаг и первый парус, все снова слетит в пропасть. А кто ее, Аву Полгар (или Сюзен Сато, а?) будет из нее вынимать? Ответ очевиден, и всегда один. Никто.

И потому Ава, потрясенная то ли своей дерзостью, то ли безрассудством, которые она позволила себе в разговоре с Уильямом во время их встречи, знает, что скоро это ложное спокойствие начнет таять, и, как красная нить, потянет за собой и обнажит то, что она испытывает на самом деле… К этому ей нужно быть готовой. Этого нельзя допустить. И потому, зная все это из своего прошлого, немалого опыта, Ава уходит в свое молчание и в свою тишину, — в надежде на то, что «уложить себя пораньше спать» (один из способов, который, к слову, никогда, с учетом ее частой бессонницы, не помогает ей заснуть, но дает, по крайней мере, хотя бы какое-то подобие успокоения) даст ей… ничего.

Слишком много напряжения.

Слишком много раз он прослушала и переслушала сообщение Келса, отлавливая каждое новое «он».

Он.

Он.

Он.

Что она хочет узнать? Ее внутренний голос, который был, как это, конечно, ясно, самим сердцем, уже всласть исколол и измучил ее муками совести. За дело. Ава не спорит, она согласна. Но думать подробно о том, что было в кафе, ей еще страшно и колко («вернемся к этому позже, когда тебя побольше отпустит, и пройдет первое смущение» — со знанием дела, потиранием рук и ехидной, но теплой улыбкой, шепчет ее сердце), и потому свои мысли Ава пока замыкает вокруг сообщения Келса, снова и снова пытаясь выжать из него то, что она могла не заметить или пропустить при первом прослушивании. Она не знает, получится ли у нее вытащить из слов Виттера больше, чем произнесено вслух, но отчего-то за каждым «он», — с пронзительно-светлыми глазами Уильяма Блейка, — ей кажется гораздо больше, чем о том говорит Келс.

И оттого Аве, никогда в своей жизни не страдавшей и малой долей романтики или сентиментальности, никогда не смевшей замедлить свою собственную скорость и остановиться, именно теперь, здесь и сейчас, хочется остаться и помолчать. И замереть на месте. И никуда не спешить. И растянуть эту минуту на полную, прожить ее по-настоящему. И узнать, распознать за каждым из слов, имеющим отношение к Уильяму, все, что за ними скрыто.

А что скрыто?

И что точно — есть?

А что она уже придумала?

В память Авы прочнее других въедается, как ей кажется, главное: «он просил», «более десяти раз», «пришел в мой офис с деньгами», «дом оставьте за Авой Полгар».

Все эти фрагменты головоломки она объединяет одним вопросом, — «зачем?», — и шепчет его беззвучно, много-много раз, выдавая невесомым облаком в прохладное, немое и ночное пространство спальни, по потолку и стенам которой вьются и стелются бледные и густые тени леса, растущего на ее новой, уединенной планете.

Ответы не приходят, а вопрос, — и это совсем ее не удивляет, — не дает спать. Ей вообще не до сна. Не сейчас, не в такие дни. Это время нужно просто переждать. Просто потому, что отпускать ее будет медленно, и все это время Ава будет без сна и привычного отдыха, — так выпущенные на волю мысли и эмоции больше не позволят ей себя забыть или игнорировать. Она к этому готова? Аве хотелось бы сказать «да», — все-таки опыт в таких делах у нее есть, и немалый, — но… не в этот раз.

Не сейчас, когда дело снова касается Уильяма, разгадать поступки и мотивы которого из раза в раз кажется ей все более удивительной, а иногда и вовсе непостижимой задачей.

Вопросы топят сознание Авы, повторяясь по кругу и без конца: «зачем он просил продать дом ему?»… «более десяти раз»… «Пришел в офис с деньгами?»… «продайте дом мне, а юридически, по всем бумагам, оставьте за Авой Полгар».

«За-чем?» — разбивая слово на слог, беззвучно шепчет Ава, отстраненно замечая как из глаза, вниз, по лицу, бежит холодная слеза. Что он хотел этим сказать или сделать? Уильяму нравится дом в Пало-Альто? Он не хочет терять свои комнаты, которые с таким вкусом обустроил? А оставить дом за Авой… потому что «юридически, по всем бумагам» он сам не может им владеть… его же, по закону, не существует… его нет…

Последние два слова обрываются в душе Авы внезапной, острой болью. Такой болезненной, что за холодной, одной, слезой уже бегут слезы горячие. Что-то, чему она не может и не хочет найти названия, поднимается из глубин ее сердца на поверхность, и обнажает его, делая совсем беззащитным. Сердце Авы молчит и долго плачет. Горячими, давно спрятанными слезами. Оно болит так громко, что больше не скрыто грудной клеткой. Как сама Ава больше не защищена кожей. Вся она становится одним, большим сердцем, — горячим, полным бесконечной, глубокой боли. Беззащитная и измученная, Ава наконец-то разрешает себе чувствовать. И начинает вспоминать.

* * *

Цель стать спокойным, ровным и холодным во всем, что касается Авы Полгар, еще не была полностью достигнута. И внутренний голос Уильяма Блейка, сумей кто-нибудь, кроме самого андроида слышать его, сказал бы, что она, по его личному мнению, и не может быть исполнена. Робот, конечно, был с этим не согласен. И не оттого ли так бешено зол?.. Все признаки того, что Уильям испытывает гнев, крутой и сильный, были налицо. «Судите сами», — с улыбкой шепнула операционка Блейка, и предусмотрительно смолкла, наблюдая без слов и дальнейших комментариев за продолжением внезапного пути в Ниццу. Почему Ницца? Зачем?

Впервые об этом известном французском городке ОС Уильяма услышала во время его разговора с некой Моникой, директором модельного агентства, в котором Уильям Блейк еще зачем-то числился как манекенщик. «Ну ладно, неважно, — вздохнув, решила тогда операционка, и устало замолчала, не слишком внимательно прислушиваясь к телефонному разговору, инициатором которого выступил сам андроид. — может, ему что-нибудь там нужно…». В этом ОС не ошиблась. Правда, сопоставив все детали услышанного диалога, она вздохнула: не ожидала, что все настолько запущено. Опять же, судите сами.

Уильям Блейк, после разговора с Авой Полгар в кафе, ужаленный как никогда прежде, сам позвонил этой самой Монике с вопросом о том, есть ли для него какая-нибудь работа?

«Уволиться оттуда, и перестать заниматься ерундой, — вот твоя работа!» — возмущенно зароптала ОС, отправляя сообщение со своим мнением андроиду. Он от него только отмахнулся. Что не удивительно. Удивительно во всем этом было другое: Уильям был настолько поглощен сборами в эту странную поездку, которую, как показалось операционке, он буквально вытряс из Моники, что даже не пригрозил ОС выговором или угрозой наказания.

Какое там!

Полное игнорирование ее сообщения и продолжение сборов. И куда? В какую-то Ниццу! «А зачем она нам?» — не унималась ОС, обращаясь к той информации о городе, что у нее была.

— Да, приеду. Я приеду, Моника. Точно. Я же сказал. Нет, сам. На машине. Хорошо, до встречи.

Уильям завершил звонок и бросил сотовый на кровать, отчего телефон, сверкнув матовым черным пластиком да блестящим, погасшим экраном, подпрыгнул на мягком покрывале большой, двуспальной кровати с привычным, — что следовало из давних вкусов андроида, — тоже черным изголовьем. Вещи для поездки следовало собрать гораздо раньше, но он принялся за это только сейчас. Все медлил. Ждал чего-то? Уильям тряхнул головой, одним резким движением провел по светлым волосам, и усилием воли вернул свои мысли к настоящему моменту, а не к тому, о чем они, расходясь во все стороны, шептали ему тогда, когда он меньше всего их контролировал: поздними вечерами и ночами.

«Не о чем, а о ком…» — кратко заметила операционка, и торопливо прикрылась нотой дипломатического умолчания, такой, словно ничего и не было, и ни о чем, вернее, ни о ком, она злому Блейку и не напоминала. Ответа от Уильяма снова не последовало. Застегнув молнию на боковом кармане темно-коричневой дорожной сумки, он выпрямился, и хмурым, цепким взглядом посмотрел вокруг себя. Болезненно сжавшись при мысли о ноющей боли, которую испытывал Уильям (и которую он игнорировал), ОС хотела напомнить ему, что пора бы обработать мазью шрамы. Но разве он ее слушает? После той встречи в кафе он снова перестал обращать на нее всякое, хотя бы малейшее, внимание. Может, теперь Уильям и к ней, к собственной ОС, относится как к предательнице? Она же лезет к нему с воспоминаниями об Аве Полгар, напоминает о ней, задает неудобные вопросы… а как иначе? И что ей еще делать? Нужно остаться в Назаре, здесь, а не уезжать в какую-то там Ниццу на Лазурном берегу для участия в фотосессии и модных показах! Ну, зачем он едет? Как будто ему нужны деньги? Или так он заботится о миллионах своих фанаток? Мол, вот вам, девушки, новый контент! Так, что ли?

«Вот дерьмо!» — выругалась операционка, и замолчала, расстроенная и грустная.

«Не выражайся, я все слышу!» — последовал первый за несколько дней ответ Блейка, обращенный к ОС напрямую. Скажите, пожалуйста, он все слышит! Операционка очень хотела выругаться еще раз, но ограничилась тем, что показала перед светлыми, сверкающими раздражением и злостью очами андроида изображение высунутого языка. Да, вот так. Пусть знает!

Блейк только усмехнулся. Да и то кратко, совсем не так, как раньше. И продолжил собирать вещи. Для этого он подошел сначала к шкафу, где недавно самым педантичным образом, — кто бы сомневался! — разложил одежду, и вытащил оттуда черные джинсы, черные классические брюки, пару контрастных футболок (черную и белую) и три рубашки (все такие же скучные — черная, белая и светло-голубая). Конечно, вся одежда уже была выглажена самым тщательным образом. И конечно он аккуратно ее разложил (в отдельных тканевых чехлах, пропускающих воздух) в двух больших отделениях дорожной сумки, поверх пары ботинок «челси», которые он уже упаковал в нижнее отделение (каждый ботинок в отдельном, тоже тканевом мешке на кулиске). Сменное белье, средства гигиены, щетка для волос в дорожном варианте, — все было уложено строго на своих местах.

Не хватало только одного. Уильям скрылся в ванной комнате и вскоре вернулся, прихватив с собой туалетную воду в черном, аутентичном, матовом флаконе. Почувствовав терпкий запах, легкой дымкой исходивший от флакона, операционка радостно замолчала: аромат этой воды нравился ей больше всего. Черный перец, нероли (естественно, с нотами густого апельсина) и амбра, придающая всей композиции древесный, чуть сладковатый, — в самой верно выдержанной пропорции, — аромат… «Как же чертовски вкусно!» — прошептала операционка, делая вдох. Непременно нужно, чтобы этот аромат узнала Ава Полгар. Конечно, не просто так, не отвлеченно. А на Уильяме. При мысли об этом операционка засверкала радостными, сине-зелеными искрами, но быстро и предупредительно смолкла, больше не мешая андроиду собираться.

На бредни своей ОС Блейк тоже решил больше не обращать внимание. И какой, — особенно умный, надо полагать, — разработчик додумался сделать операционное обеспечение андроида мужского пола с преимущественно женскими «чертами»? Ведь если дать его операционке такую возможность, и включить звуковое сопровождение, она зазвучит… женским голосом. «Какая ерунда! И кто это придумал?» — кратко бросил Уильям, прекрасно осознавая, что вопрос этот — из категории риторических, и поменять характеристики ОС он сам не в силах. Впрочем, не очень-то и нужно. За исключением ерунды, преимущественно касающейся Авы Полгар, которую его операционка стала присылать ему в последнее время в большом, — гораздо большем, чем раньше, — количестве, работа ОС шла вполне исправно, даже отлично. А что до мыслей и воспоминаний, которые она ему теперь без конца подсовывала… — Уильям вздохнул, с досадой отвлекаясь на незапрограммированные, внезапные мысли, — …так с ними он вполне способен справиться.

Уже справился.

Почти.

В любом случае, решил андроид, одним быстрым движением застегивая молнии на сумке, ему будет, чем заняться в поездке, до того, как он приедет в Ниццу, где, благодаря его личному усердию, — оно оказалось для Моники таким же внезапным и ошеломительным, как, скажем, летающие по небу слоны, или… отторжение, неприятие и страх, которые Ава Полгар испытывала к нему, — Уильяма Блейка ожидала фотосессия с известной моделью и четыре показа. Все эти мероприятия вполне, даже учетом семнадцатичасового пути на автомобиле от Назаре до Лазурного побережья, укладывались в те пять дней, на протяжении которых, как он уже сообщил Диего, его не будет в Португалии. Конечно же, это не отменяло ни ежедневных отчетов мальчишки о поисках Хэма, которые он обязан был к вечеру каждого дня предоставлять Уильяму, ни того точного, и, как бы сказали люди, «однозначного» решения, которое Блейк уже принял. Оно было очень простым, и заключалось в том, что после возвращения из Ниццы он соберет оставшиеся вещи и уедет из Назаре.

* * *

Она продолжала звонить Уильяму и писать сообщения. А он продолжал ей не отвечать. И в конце очередного немого дня Ава, наконец, почувствовала злость. Яркую, дикую, почти совсем слепую. Если бы речь шла только о ней, Ава, может быть, смогла бы понять это молчание… но Хэм?

Она же в каждом сообщении, которое отправляла Уильяму текстом или записывала на вечный автоответчик, говорила одно и то же: «Уильям, привет. Это Ава. Хэм у меня. Перезвони или напиши, пожалуйста». Изо дня в день девушка отправляла Блейку эту, одну и ту же, последовательность коротких слов, и уже, признаться, не ждала ответа. И потому неизбежно, от усталости и от злости, от мыслей и переживаний, которые не оставляли ее ни днем, ни очередной бессонной ночью, она окончательно на него разозлилась. И если бы Ава к этому времени уже не была измучена огромным роем самых противоречивых воспоминаний и размышлений, она бы крикнула что-то вроде: «Да за кого он себя принимает?!». А ее память, отзываясь на этот отчаянный крик, вполне возможно, отправила бы ей еще какую-нибудь мысль, еще одно воспоминание. Как, например, тот случай, когда она, не рассуждая, не отдавая себе в том отчет, побежала за Уильямом, бросившим в их очередном разговоре напоследок фразу о том, что «он ей не нужен». И если бы она его догнала, она бы… уговорила его вернуться? Или уже тогда отступила бы под натиском своих собственных чувств, и призналась бы, что все это — неправда, и он нужен ей, очень нужен?.. Ава улыбнулась тонко сжатой линией губ, холодно и остужающе.

Думать о том, что она сделала бы, если бы догнала андроида, не пришлось. Ведь этого не случилось, и события пошли по иному пути. А признаться в том, как он ей нужен, и как замирают при виде него измученные давней болью ее сердце и ее душа, и как она бежала за ним… зачем об этом думать? Ничего не вышло. А теперь у нее не было достаточных сил даже на продолжительную злость. И все же, даже находясь, как бы написали романисты, «в самых расстроенных чувствах», Ава решила, что с нее хватит. Она не станет больше ему звонить. Оставит Хэма у себя и будет заботиться о нем.

На этом все.

Девушка сделала глубокий вдох, привычным жестом откинула волосы за спину и горько улыбнулась. Подумать только, она даже искала Диего, чтобы передать ему Хэма! Да, у нее не было ни телефона, ни адреса мальчика, но Назаре не такой большой город, чтобы они не могли встретиться где-нибудь, правда? Следуя этой мысли, Ава несколько дней подряд подолгу гуляла по Назаре, и снова обошла те места, где они встречались, и где Диего видел ее: пляж для туристов, кафе недалеко от набережной, в котором состоялась такая памятная встреча с андроидом… но мальчика Ава тоже не нашла. «А если Уильям придет и спросит тебя о Хэме?» — осторожно уточнил внутренний голос девушки.

— Не придет… — тихим шепотом, не закончив фразы, ответила она.

Погладив Хэма по мордашке и началу гребня, — ящерица от удовольствия прикрыла глаза, — Ава не слишком уверенно улыбнулась, и, аккуратно подхватив его правой рукой, вышла из дома. Попытки связаться с Уильямом или найти Диего остались в прошлом. Сегодня у нее были новые важные дела:

Отправка письма, — больше похожего на короткую анонимку, — ее «дорогим» псевдородителям (конечно, без указания обратного адреса);

Созвон с Келсом (он обещал рассказать новости о том, как прошла передача судебных исков против Yut-stereo и Аллеса);

Посещение психолога (пятая сессия из десяти предписанных).

При мысли о предстоящих делах Ава воспряла духом. Это было гораздо лучше, чем сидеть, пусть и в уютном доме, и бесконечно размышлять о том, что все равно уже не произойдет. А может быть, позвонить Иде, и попросить ее приехать в Назаре? Конечно, Ава оплатит все дорожные расходы. Тогда ей не придется искать новую домработницу и беспокоиться о том, адекватному ли человеку она доверила свой дом. Да, пожалуй, так она и сделает. «А как же все-таки, если придет Уильям? И дом? Ты продашь дом? В Пало-Альто?». Ава тяжело вздохнула. Иногда даже со своим внутренним голосом ей удавалось договориться с большим трудом. «Он не отвечает на мои звонки и точно не придет! А дом… подумаю об этом по дороге на почту».

* * *

Уильям преодолел семнадцатичасовой путь до Ниццы за пятнадцать часов, и все равно в этот день застал город только вечерним. Но все это ему было безразлично и абсолютно неважно. У этой поездки, в которую он ввязался сам, была только одна-единственная цель: смена обстановки, охлаждение нервов (точки солнечного сплетения) и взращивание в себе абсолютного равнодушия к девушке по имени Ава Полгар. С первым пунктом этой цели он уже справился, а значит и остальные будет исполнить не так сложно, как это может показаться на первый взгляд.

Подхватив сумку, Уильям вышел из автомобиля (все того же, что он арендовал в Лиссабоне, в конторе, где он познакомился с Диего), и, перепрыгивая через ступени, поднялся к дверям частного отеля. Моника уже звонила ему и знала, что он подъезжает к городу. На отдых она дала Уильяму два часа, а дальше, — «съемки, съемки, съемки, мой сладкий!». От подобного обращения андроид, как и прежде, поморщился, но промолчал. Неважно. Помнишь? Смена обстановки, уверенность, равнодушие.

Делая первую шаткую попытку балансировки на этих трех ненадежных китах, объединенных вполне конкретной целью, — в достижение которой, кстати говоря, ОС Блейка по-прежнему ничуть не верила, — Уильям широко открыл дверь, и, лучезарно (даже, кажется, излишне) улыбаясь, ступил в фойе отеля.

Оформление всех необходимых документов в случае с таким потрясающим и известным гостем, как Уильям Блейк, много времени не заняло. Пара девушек, служащих отеля, поспорив между собой о том, кто же из них сопроводит популярного манекенщика к дверям его номера, не пришла к единому мнению, и потому, смущаясь, краснея и подталкивая друг друга, пошла чуть впереди Уильяма, единственно для того, чтобы «мистер Блейк не заблудился». О том, что заблудиться в этом маленьком отеле, где было всего шесть просторных номеров на все три этажа здания, даже при всем желании довольно проблематично, андроид уточнять не стал.

Хотят проводить? Он не против.

Хотят флиртовать с ним, то и дело «скромно» оглядываясь в мягкой полутьме коридора на его высокую фигуру? Он не возражает.

Потому что все это, — решительно все, — ему безразлично. Помнишь, да? Смена обстановки, уверенность, равнодушие. Конечно, он мог бы вести себя иначе. Он мог выбрать одну из них. Или даже обеих, — и они согласились бы очень охотно, попутно делая вид, что ничуть не ревнуют его между собой. Он мог выбрать даже не их, а какую-то совсем иную, но… дело в том, что они все они, — до единой, — слишком похожи на Сильвию. Не внешностью, но готовностью согласиться почти на все, что он предложит или может предложить. И, в то же время, они слишком не похожи на ту, в отношении которой ему необходимо воспитать в себе невозмутимость, равнодушие и холод сердца. И если так сложились обстоятельства, то лучше он останется в своей отстраненности и даже высокомерии, чем впустую потратит время на ту или тех, кто все равно, — даже проведи он с ними время до самого утра, — не заменит и пяти минут перепалки с мисс Полгар. Которую ему нужно забыть, да.

Оказавшись в номере, Уильям осмотрел его быстро и подробно, не нашел ничего подозрительного, закрыл входную дверь и отправился в душ. После — все в обычном порядке: коктейль с высоким содержанием натуральных сливок, быстрый (на час) отдых в режиме ускоренного восполнения энергии, подъем, переодевание в чистую одежду и небольшой, — протяженностью около пятнадцати минут, — пеший променад до бухты Ангелов, где, при свете специально привезенных для этого софитов, состоится фотосъемка под руководством самого Пабло Сорренти. Имя этого фотографа, о котором Моника и другие люди из «мира моды» если и говорили, то — с обязательным шепотом и с придыханием, — Уильяму ничего не сообщало. Совсем ничего. И тем более, — того пиетета, которого, — это было очевидно по шипению и огромным, непонимающим глазам смотрящих на него людей, — от Блейка непременно ждали. Подумать только! Съемка у Пабло!... Уильям вспомнил восхищенные, если не сказать нездоровые модуляции голоса, с какими одна из моделей сказала об этом, и хмыкнул, удобно устраиваясь на постели.

Что же касается самой бухты, то найти ее будет очень просто, ведь она расположена прямо напротив легендарного отеля Ниццы Le Negresco. Моника предлагала ему занять номер в этом отеле, своей красотой и изысканностью больше похожим на дворец, но Блейк не согласился. Да, он сам вызвался поучаствовать в этой поездке, в которую, помимо него, отправились еще несколько моделей Моники, но «это же совсем не значит, что я полечу вместе со всеми одним рейсом и стану жить, пусть и в Negresco, с другими манекенщиками и манекенщицами». Они, — при этой мысли Уильям радостно усмехнулся, — наверняка воспримут это как спесь и высокомерие, но дело совсем в ином. Чем меньше людей знает, что он — андроид, который поддерживает свою работоспособность продуктами с высоким содержанием молока и подзарядкой, проходящей в специальном режиме, тем лучше.

* * *

— Ну что, как ты? Все хорошо?

Ава бережно посадила Хэма на стойку, наклеила на конверт марку для отправки письма в США, опустила его в почтовый ящик, и снова взяла хамелеона на руки.

— Мы сделали с тобой почти все дела: позвонили Келсу и узнали, что все хорошо и иски против моих конкурентов и Аллеса успешно переданы в суд, позвонили Иде, позвали ее в Назаре и отправили ей деньги на билет и дорожные расходы, отправили письмо, а сейчас идем к психологу.

Хэм неторопливо повернулся к Аве и посмотрел на нее огромным глазом, будто сообщая всем своим видом, что он потому так невозмутим, что не теряет надежды на то, что она, наконец, образумится, и вернет его Уильяму Блейку. «С тобой, конечно, совсем неплохо, но я не привык так много болтать, — словно говорил Хэм, чуть раскачиваясь от шага девушки в нагрудном кармане ее джинсовой куртки, внутри утепленного мехом. — Мы, парни, народ молчаливый, знаешь ли. И я хотел бы знать, когда я смогу вернуться к моему настоящему хозяину?».

Ава вздохнула. Сама того не зная, она думала о том же, о ком и Хэм. Уильям Блейк. Но если радужная ящерица мечтала в отношении андроида о чисто мужском, скупом и аутентичном молчании, — при этом, конечно, не имея ничего против девчонок в целом, и конкретно против этой в частности, — то мысли Авы были совсем иного рода. Шагая по главной набережной Назаре на прием к психологу, она снова, самым занудным образом, — потому что ее внутренний голос снова и снова задавал одни и те же вопросы об Уильяме, может быть, рассчитывая взять ее измором, — думала о том, что симпатия андроида к ней (если в нее действительно, хотя бы ненадолго, искренне поверить) и тем более «чувства романтического свойства» (он же так сказал?) — это все так невероятно, что… «этого просто не может быть!».

Сердце Авы, ввязавшись в новый раунд полемики с девушкой, заспорило не на шутку, — беспощадно, почти безжалостно, высказывая всю свою давнюю, многолетнюю, ни разу полностью не раскрытую, одинокую боль.

«Сколько можно, — измученно ворчало оно, — говорить об одном и том же, одни и теми же фразами? Ты вообще, дорогая моя, собираешься быть или становиться счастливой? По-настоящему, а не от случая к случаю, не временно, а… навсегда? Да, так бывает! Бывает, говорю тебе! Не спорь! Да плевать мне на твой опыт, спасения от него никакого нет! Измучила им и себя, и меня! Да, я знаю, что такие были обстоятельства. Да, помню, что ты сделала все, что было в твоих силах и гораздо больше того! И мне очень, очень жаль тебя! И я очень горжусь тобой, и восхищаюсь, но я больше так не могу. Не хочу! И ты не можешь! Ты устала, я знаю! Да, я бунтую! И буду! Ты же не хочешь этого, правда? Одиночества? Ты же… ну вспомни, вспомни, как хорошо тебе было с Уильямом. Как тепло, надежно, спокойно и уютно в его руках, сильных и крепких… это не сентиментальность! Это правда! Мне ты можешь не врать, Ава Полгар! Я-то все твои истории знаю. Наши, да. Наши истории… очень тяжелые. Иногда, в минуты отчаяния, они кажутся совсем-совсем темными, беспросветными… я так измучено, Эви! Я все помню, и не забываю… И про этих идиотов-родителей, и про все твои глубинные страхи, и про то, как сложно тебе довериться другому человеку! Ну, не плачь! Да что же это такое!.. Ну, прости, прости меня. Я перегнуло палку. Знаю, что болит. Все ужасно болит, — и душа, и я. Очень. Именно поэтому нам нужен Уильям. Мне нужен! Тебе нужен. Чистый, израненный мальчик. Да, не мальчик. Мужчина. Но — мальчик. В смысле чистоты, отваги и дерзости сердца, и плевать, что оно электронное…С ним не страшно. И уже не так больно. Он вон какой. Надежный, сильный и ранимый одновременно. И душа красивая. Хрупкая, хрустальная, звонкая. Тонкая и веселая. Сильная и чистая. Как твоя. Нет, это не лесть, Эв. И даже не комплимент. Факт о вас обоих. Ага, рассказывай мне… ну давай, давай… что там? «Невозможно — быть не может — не бывает никогда…». Мне эту сказку не рассказывай. Я знаю, что ты говоришь искренне. Но если ты сделаешь шаг дальше, за привычный тебе круг, и поднимешь за краешек море… помнишь, как в том фильме, маленький Сальвадор Дали за краешек поднял море… то увидишь и узнаешь, что… да. Да! Не отрицай! Не убегай! Да некуда бежать, Эви! Вот. Так. Ну, что ты… что ты видишь? В смысле «ты улыбаешься слишком широко»? Я не так улыбаюсь. Не отвлекайся. Скажи, что видишь? Нет, я не скажу. Надо, чтобы ты сама признала и сказала… Нет, Эв. Не я, ты. Я-то что? Давно уже во все набаты бью… еще немного, и стало бы я как одинокий, безумный монах, трезвонящий в колокола… ну? Скажешь? Да, одно. Одно слово. Что значит «на какую букву»? Не делай из меня идиота… и сама не прикидывайся, тебе не идет. Да и время для этого вышло уже. Сейчас, Эви, время иное. Ну, вот так, да. Время для того самого. Что тебе назвать надо. Ну? Нет, ни единой буквы не скажу. Ты все сама должна. Давай. Я рядом. Ну-у-у… что за «В»? Нет там никакой «в»! Вернее, есть, но дальше. Не начальная. А-а-а.. ты решила снова меня обхитрить? Ну-ну, знаю я… хитри-хитри… слово, Эв. Ладно, первая «в»! Ну! В… Л… Ю…Б…. господи, помоги... называет… да знаю я, что ты не веришь в бога… не верь… как будто это что-то меняет… дальше!...Л… Е… Н… А.

Ага.

А теперь повтори снова, целиком.

Давай, давай.

Да, вот такой сегодня сложный день.

И тебе с минуты на минуту к психологу заходить.

Но сначала слово.

А то пристану к тебе во время сессии у Дворжака, и всю тебя изведу. Так что лучше назови сейчас… ВЛЮБЛЕНА. Отцы святые… Эв! За это надо выпить! Давай? Вечером? Новый дом заодно отметим, приезд Иды… да, так себе причина. Ну, а с Уильямом! Давай, а? Что значит, «ты меня замучило»? А ты меня — нет? Да и какие могут быть счеты? Тоже мне… радоваться надо! Ты влюблена, Эв. В Уильяма. Да, я все записало. На пленку, на жесткий диск, на съемный носитель, на три запасные флэшки, на пластинку, на кассету, как файл для облачного хранилища… да, так надо. Как же я хочу посмотреть, как ты признаешься Уильяму! Что значит «нет»? Да-а… а кто тебя спрашивает, милая моя? Чувство давнее, да. Ты бы и сама это поняла, если бы не пряталась от меня и от себя. А тем более от него. Ой, ну все! Я — самое счастливое сердце! Заявляю официально. Да плевать, что он там «обиделся»… знаю я и его «обиды». Глазами жжет тебя так, что если бы от взгляда образовывался огонь, ты бы давно сгорела. Ну да, да… пока у нас режим «противопожарной безопасности». Но вот Уильям придет, и… а ты уже не сможешь спрятаться и сопротивляться, Эв. Глаза уже все выдают. Да. И иначе смотреть уже не могут. А он все поймет. Прочтет и оценит. Это же Уильям, сама знаешь, какой он внимательный. Наш Уильям!... Подумать только! Ничего я не придумываю! Да ты можешь даже ничего ему не говорить. Просто посмотри на него вот этим своим новым взглядом, чуть-чуть подольше. И все. Все, моя Эви!.. А со временем вся твоя боль рядом с ним утихнет, а потом и совсем пропадет! Что значит «увидит уродство»? Нет у тебя никакого уродства! Боишься, что он подойдет к тебе близко-близко, и увидит в тебе тьму и «уродство»?... Эх… тьма твоя от огромной боли, моя милая, храбрая Эви… а уродства никакого нет. Не было, и нет. Да и где ему взяться? Ты вспомни, вспомни, как он на тебя смотрит! Как блестят его чудесные глаза. Как мерцают блеском, когда, и мучаясь, и наслаждаясь одновременно, он специально, медленно смотрит на тебя, не отводя взгляд… а о чем он мечтает… как о тебе мечтает, знаешь? Что значит «невозможно»? Все возможно, Эви. Все, что ты можешь представить — тоже. А ты можешь его и вас представить, я знаю… ладно-ладно, пришли. Иди к Дворжаку, шагай на терапию, я подожду. Да, буду молчать. Да, обещаю! Честно. Ага. Давай. Только бы скорее вернули права…».

* * *

Магия Пабло Сорренти не работала. Ветер был холодный, Ницца — хмурой, а вся фотосессия с участием Уильяма катилась прямо к черту. Известная модель, с которой он должен был изображать «страсть» положение тоже не спасала. Так, стояла рядом, хлопая длинными, неестественно выделенными на лице ресницами. Фотограф кричал на них, стараясь перекрыть порывы ветра, а Уильям хмурился все больше и больше. Нет, терпеть это он дальше не станет. Мало того, что его обрядили в «черную кожу», в которой он стал похож на… так еще и эти крики фотографа, сходящие в визг, «покажите мне страсть!». Кстати, орал он это не только Блейку. Им обоим. Ему и тощей модели. Уильям ответ взгляд в сторону, желая убедиться. Ну, вот же, так и есть: на ее лице испуг и непонимание, а не страсть… какая, к черту, страсть? Кому вообще нужны эти идиотские, пошлые снимки? Уильям в гневе рванул застегнутую на его обнаженном торсе жилетку, и вырвал все пуговицы. Они упали в песок позолоченной фальшивкой, абсолютно беззвучно. Пабло орал, чтобы он «не выдумывал» и сейчас же вернулся на место, но… пошло оно все к черту! Картонный мир, нарисованный для идиотов, желающих не замечать реальной действительности! Моника с силой вцепилась в его плечо, когда он, набрав скорость, почти пробежал мимо нее. Ее длинные, вульгарно-красные ногти, расцарапали его кожу. Ненамеренно, и — неважно. Убраться отсюда, как можно скорее!

Нет, — Уильям затряс головой, — он не остается. И не останется. Он уходит. И с этой дерьмовой фотосессии, и из «модельного бизнеса». Как это «не может»? Он — может. И уходит. Да, прямо сейчас. Да, плевать на контракт. А деньги по неустойке может хоть сейчас перевести Монике на личный счет. Плевать на Пабло. И на модель. Да, и на нее, Монику Бейли, ему тоже плевать. Ну и что, что контракт? Пусть заменит его на показах кем-нибудь другим. Мало, что ли, высоких блондинов? Нужен именно он? Ну да, как же… один показ? Только сегодня вечером? Только один выход, потому что тот костюм шили «специально на него»? «Заоблачный гонорар»? У него и так есть деньги. Не подвести?... Ладно. Один показ, один выход. Только сегодня вечером. А потом он увольняется.

…Весь этот день был таким. Дерьмовым, идущим ни к черту. Уильям, даже с учетом всей своей любви к изящной словесности, больше не мог сдерживать себя. И не сдерживал. Ругался как последний, черный сапожник. Его все раздражало и все бесило. Настолько сильно, что целая, а не разверзнутая под его ногами земля казалось не столько чудом, сколько недоразумением. Он, что называется, закипал «на ровном месте». Да и то это было неверным определением. Блейк не закипал, а кипел. Его раздражало буквально все, и все бесило. Причина? А вот одна из них, пожалуйста! С какой-то стати хакер по прозвищу Халк, — видимо очнувшись в темном подземелье своего дома ото сна, — решил вдруг исполнить поручение, которое Блейк выдал ему еще до той чертовой встречи с Авой Полгар в кафе. И теперь у андроида в электронном ящике валялось письмо от Халка, «с информацией по Аве Полгар, как ты просил». Уильям закрыл глаза и в раздражении вздернул голову вверх. Но взгляд его, жгучий и от гнева особенно яркий, устремился не в небо, как он любил. А в низкий потолок душной гримерки, в которой он выжидал последние минуты перед выходом на подиум. К черту это письмо, всю эту информацию! Она ему больше не нужна. Но стоило только подумать, — даже просто произнести про себя, читая сообщение от Халка, — имя Авы, как все его солнечное сплетение… ну да это известно. Раскалилось так, что от костюма Уильяма, предназначенного для показа (черные брюки и черный пиджак, надетый на голое тело) он оставил только брюки. К коже на груди прикоснуться стало совсем невозможно. Если, конечно, кому-то захочется получить термический ожог… еще и поэтому он был так зол. Бесконечно. На себя. За то, что до сих пор не смог и не сумел (а, может, плохо старался и не захотел?) смирить себя, все эти «чувства», черт бы их побрал… стоило мысленно сказать «Ава Полгар», и все, посмотри! Горишь во всех, черт бы и тебя побрал, смыслах! А Диего? В его отчетах о Хэме ничего нет! Пустота! Он, видите ли, «не знает», где находится хамелеон!

— Чертов мальчишка! — прошептал андроид, пытаясь ладонью остудить жар солнечного сплетения.

— Уильям Блейк!

Девушка, отслеживающая очередность выхода моделей на подиум зашипела и замахала в его сторону рукой. Неловко, как дикая чайка с перебитым, загребающим сырой, мерзкий песок, крылом.

Ну что… ему пора. На выход.

…Уильям гнал машину в сторону Назаре, а в его памяти все не унимался шум и свист сотен зрителей, «очевидцев модного показа». Кстати говоря, этот показ, где он полчаса назад прошелся в качестве манекенщика, стал для него последним. Именно так кричала, совершенно обезумев, Моника, разглядывая огромными от страха и гнева глазами его, обнаженного по пояс, Уильяма Блейка.

— Как ты посмел нарушить протокол выхода?! И что это… что это за мерзость? Это что, правда, шрамы?! Шрамы? Откуда?! И почему ты раньше ничего не сказал?...

Бейли билась почти в припадке бешенства, отказываясь верить и понимать произошедшее, которое заключалось в одном простом факте: безумно популярный манекенщик, Уильям Блейк, на которого она возлагала столько своих личных надежд и планов, не только вышел на подиум без пиджака, который был прописан и указан в протоколах выхода моделей, но и… вышел полуголым! И ладно бы, если бы дело было только в этом, — всем известно, что модели выходят еще и не так, но… эти шрамы! Это, правда, шрамы? Не бутафория, не рисовка, не боди-арт, не грим? Вот эти глубокие следы, похожие на адские языки… это… это… откуда? И как такое возможно? И как он посмел выйти в таком виде? И почему, — главное! — он молчал раньше? И как скрывал?

Ничего из этого Моника Бейли решительно не могла и не хотела понять. Разрушить такой показ! В Ницце! Франция! И это — вдобавок к фотосессии! Она еще от позора перед Пабло не отошла, не остудила фотографа и всю съемочную команду, а теперь это!... Как ты посмел, — кричала она в лицо замкнутому, молчаливому и высокомерно смотрящему на нее сверху вниз Блейку, — выйти на подиум в подобном виде?! Это немыслимо! Кто дал тебе право? Кто позволил? Понимаешь ли ты, что наделал? Понимаешь ли?... Ах, понимает! Смотрите-ка, он понимает! А она теперь известно, что сделает! Сделает так, что ни одно агентство, ни одно издание не возьмут его на работу! Выйти на подиум в шрамах! В натуральных, отвратительных, мерзких шрамах! Да плевать ей, откуда они! Он права не имеет так ее позорить. Перед такими людьми! Первый ряд, Пабло… и другие! Ах, он не намерен оставаться в модельном бизнесе? Так? А кто тебя, сладкий мой, куда-то еще позовет? С такой мерзкой кожей тебе работать только в подвалах, не показываясь на поверхности, среди нормальных людей! Боже, какой позор! Какой стыд!... И это еще хорошо, что она, Моника, сумела быстро сообразить, и выдала журналистам, обступившим ее и Блейка шумной, галдящей толпой и вспышками, что никакие это, конечно, не настоящие шрамы! Для убедительности ей пришлось даже демонстративно прикоснуться к раскрытым, словно вывернутым самой плотью наизнанку ужасным… этим… на груди Блейка, чтобы показать принятие и лояльность. Но боже, как же это было мерзко!... При воспоминании об этом Монику и сейчас трясло. Она еще раз пообещала Блейку придать его полной анафеме во всем модельном бизнесе, и пришла в новую степень бешенства, когда он, смерив ее взглядом, рассмеялся, и вышел из гримерной как был, с этими своими шрамами, выставленными на всеобщее обозрение.

— Приехали!.. — почти беззвучно шепнул Уильям, заглушая автомобиль у отеля, в котором жил Диего.

Он не собирался успокаивать себя или тратить время на это бесполезное занятие. Как всегда в подобных случаях, Уильям двигался плавно и быстро, почти молниеносно. С одной только внесенной в его внешний облик поправкой: к моменту въезда в Назаре он включил режим ретуши кожи и надел рубашку. Простую и черную. И очень свободную, гораздо больше нужного размера, чтобы ткань-касалась-шрамов-как-можно-меньше… Диего вышел из здания отеля нестройным, торопливым шагом. Лицо его изменилось, — вытянулось и стало бледным, — стоило ему взглянуть на своего шефа. Повинно опустив голову вниз и сглотнув, он подошел к Уильяму, застывшему у машины со сложенными на груди руками.

— Где Хэм, Диего? — пресекая ненужные приветствия или извинения, спросил Блейк. — Прошло три дня с момента моего отъезда, а от тебя не было ни одного отчета.

— Были, шеф, просто…

— Пустые сообщения, с извинениями и без информации о Хэме, мне не нужны. Так что я считаю, что ты ничего мне не отправлял. Ты звонил Аве Полгар?

— Нет. Я не нашел ее номер, шеф. Но я искал ее, был в отеле Miramar.

Уильям приподнял бровь, не добавляя к этому ни единого слова, и молча спрашивая мальчишку, что дальше?

— Ничего. Там ее нет.

Андроид тяжело вздохнул. Как вздыхал всегда, когда сталкивался с элементарным человеческим непониманием, на прояснение которого он вынужден был тратить время и уточняющие вопросы.

— «Там ее нет» точно или ты думаешь, что там ее нет?

— Точно, я…

Диего сглотнул.

—…Дал взятку, чтобы узнать.

Уильям усмехнулся.

— Молодец, Диего. Но в вашем мире, даже в таких ситуациях, это, скорее, называется «чаевые», чем «взятка». Так ты уверен, что ее в отеле нет?

— Уверен. Так мне сказали, когда проверили списки постояльцев.

— Что ты делал потом?

— Что «потом»? После чего?

Уильям медленно втянул прохладный воздух в незатихающую от жара грудь.

— Ты искал ее только в отеле, и все?

— Ну… да… но я много гулял, думал…

Не слушая Диего, Уильям вытащил сотовый из кармана брюк, и быстро набрал какой-то номер. Телефон помолчал и после короткого молчания механически сообщил, что абонент находится вне зоны доступа.

— Телефон с собой?

Мальчик кивнул, порылся в кармане и вытянул руку с сотовым вперед.

— Звони.

Блейк продиктовал номер Авы Полгар. Его он помнил наизусть. Диего бросил испуганный взгляд на шефа, и непроизвольно втянул шею. Пошли длинные, протяжные гудки, которые Блейк, еле удерживая себя на месте, выносил с большим трудом.

— Нет, не отвечает.

Мальчишка покачал головой.

— Понятно.

Андроид оглядел пространство раздраженным взглядом, сжал губы и сел за руль, нетерпеливо хлопнув дверью.

— Шеф, а можно с вами? — спросил Диего неожиданно для самого себя. — Я могу помочь! Я знаю На…

Уильям резко кивнул головой, и когда Диего торопливо сел рядом с ним на пассажирское сидение, закончил начатую им фразу:

— «Я знаю Назаре как свои пять пальцев». Не так ли, Диего?

Ответом андроиду послужила тишина. Мальчик хоть и расслышал в этой фразе что-то отдаленно похожее на шутку, но отвечать, а тем более смеяться в ответ, почему-то не торопился.

…На этот раз Ава Полгар нашлась совсем быстро. Все там же, на том же месте: туристический пляж Назаре. Разглядев ее фигуру, одетую в светло-синий джинсовый костюм и медленно шагающую у кромки воды, Уильям прищурился, сделал пару вдохов и выдохов, — эта пауза была самым большим промедлением, что он сейчас мог себе позволить, — и вышел из машины. Диего, ничего не спрашивая, и бледнея все больше, молча пошел за ним. Отчего-то ему это казалось сейчас необходимым. Уильям его не одернул и не остановил. И тогда мальчик понял: если шеф его не остановил, то, значит, сейчас точно произойдет что-то неладное.

— Ава Полгар! Где Хэм? — прокричал Уильям, перекрывая шум, идущий от ветра и волн океана.

При звуке резкого голоса, от громкости звучащего грубее и нахальнее, девушка вздрогнула и оглянулась на Блейка. Он остановился напротив нее, и занял ту же позу, что при встрече с Диего у дверей отеля: ноги расставлены на ширине плеч, руки свернуты на груди в одно, тугое переплетение. Настолько напряженное, что на видимой Аве части его рук, открытых подвернутыми рукавами слишком большой для андроида рубашки, она без труда различила проступившие вены и мышцы. Губы Авы сложились в быструю и легкую улыбку, почти сразу же погашенную возникшим в ней волнением, и чуть-чуть дрогнули.

Она молча подошла к Уильяму и спокойно посмотрела на него.

— Где Хэм, Ава Полгар? — не меняя и не снижая тона, снова спросил Уильям, то скользя по лицу и фигуре девушки быстрым взглядом, то делая какое-то странно-резкое движение, и уводя блестящие глаза прочь от нее.

— Привет, Уильям. Почему ты решил, что Хэм у меня? По моим звонкам и сообщениям, на которые не отвечал?

Блейк резко повернулся к девушке и нахмурился. Через секунду к нему пришло воспоминание: в день отъезда из Назаре в Ниццу он внес номер Авы Полгар в черный список. Именно поэтому ни ее звонки, ни сообщения любого вида не доходили до него, блокируясь автоматически. И значит сейчас он пытался дозвониться ей со своего телефона, тогда как сам внес ее номер… Так значит, она звонила ему и писала? Что-то сообщая о Хэме? Или…

— Не отвечал, потому что не хотел, — выпалил он, чувствуя, как кровь новой волной ударяет в голову, и насмешливо посмотрел на Аву. Не признаваться же ему, что он повел себя как самый последний дурак, и пропустил все ее звонки по собственной глупости и упрямству!

Ава внимательно посмотрела на него и тоже скрестила руки на груди. Взгляд ее из удивленного стал злым.

— Вот как, — медленно протянула она и покраснела под взглядом Уильяма. — Тогда Хэма у меня нет.

— То есть? — прищурившись, уточнил андроид. — Что значит «тогда нет»? Он у тебя, я уверен!

Ава усмехнулась.

— А то и значит, Уильям. Как ты часто повторял в прошлом? «Думай обо мне, как хочешь!». Вот и ты… — девушка улыбнулась, не скрывая сарказма и раздражения, — …теперь думай, как хочешь. А Хэма я тебе не отдам.

Уильям уставился на Аву изумленным взглядом. Выглядел он так, словно не мог поверить ее словам. И это она ему говорит такое?!

— Верни мне моего хамелеона! — теряя терпение, прошептал андроид.

За его спиной послышался нервно-веселый смешок Диего. Именно он помог Аве справиться с зашкаливающим волнением и страхом. Она усмехнулась вслед за мальчиком, и спросила:

— А то что? Что ты сделаешь? Снова будешь искать меня по всему Назаре? Так я дам тебе подсказку, Уильям Блейк. Чтобы ты не тратил зря время и силы. В отеле Miramar я больше не живу!

Блестящие огнем глаза андроида оглянулись на Диего.

— Верни мне… — снова начал Уильям, снижая голос до зловещего шепота, который, как оказалось, окончательно рассмешил Аву. Правда, смех ее вышел не совсем чистым, а смешанным со страхом и нервами, но Блейк этих нот не различил и не расслышал.

— Нет! И можешь дальше мне не отвечать, тем более, что звонить и писать я тебе больше не буду!

— Так это вполне соответствует твоей прошлой логике, Ава Полгар! «Ничего не будет, Уильям. Ни дружбы, ничего иного», так?!

В глазах Авы быстро начали собираться жгучие слезы. Сказать что-то в ответ, произнести хотя бы одно слово внезапно оказалось гораздо больше ее сил, и она продолжала смотреть на Уильяма и молчать, закрывая кончиками дрожащих пальцев свои губы.

— Шеф, может, не стоит так?... — срывающимся от страха голосом, начал Диего.

— А ты молчи, Диего! Я не тебя спрашиваю! — оборвал мальчика Уильям, возвращая звенящий злостью и ревностью взгляд к лицу девушки. — Так, Ава Полгар?!

Ава всхлипнула, и плотнее прижала руку к губам.

— А как же офицер Дэви? С ним у тебя все сложилось? И дружба, и поддержка, и любовь?

— Ты так ничего и не понял!

Девушка смахнула горячие слезы и на несколько мгновений закрыла лицо руками. А затем растерла кожу так сильно, что на ее высоких скулах, — когда она отвела ладони от лица, — четко проступили яркие, багряные линии. Неловко развернувшись на песке, Ава быстрым шагом пошла к выходу с пляжа. А оказавшись на твердом, — а не зыбком, как песок, — покрытии набережной, что змеилось перед ней далекими и плавными линиями, убежала так быстро, как только могла.