О воспитании (гет)

Марта молчала почти всю дорогу до кондитерской. Платону казалось, что он понимает, что с ней происходит, но через четверть часа такого молчания очень захотелось убедиться, что он не ошибается.

— Малыш, ну поговори уже со мной, — попросил он.

Мартуся глубоко вздохнула, будто просыпаясь:

— О-ох, извини, пожалуйста, — произнесла она виновато. — У тебя же день рождения, а я...

— А ты узнала нечто из ряда вон выходящее и до сих пор не можешь прийти в себя, — закончил он за неё. — Нечего извиняться. Лучше расскажи мне, о чём ты сейчас... хмурилась.

— Я просто не понимаю, — сказала Мартуся очень тихо, и голос дрогнул. — Ведь, по словам Риммочки, папа сам хотел, чтобы я узнала, что он здесь. Почему же тогда он не стал со мной разговаривать? Что значит: "Ещё не время"?

Платон и сам не прочь был получить ответ на этот вопрос, как, похоже, и Римма Михайловна, передавшая им слова брата. Выглядела она при этом растерянной и виноватой. С другой стороны, дух отца Марты выразился в том же духе, что и прочие духи. М-да, каламбур получился так себе.

— Возможно, ему моё присутствие помешало, — предположил Платон. — А может, ему и самому ещё надо собраться с духом для разговора с тобой...

Духу собраться с духом для задушевного разговора? В голову всё-таки лезла полная ерунда. Но Марта и не заметила, что он только что ляпнул. Она кивнула, принимая его объяснения, и продолжила немного о другом:

— А ещё я думала, насколько всё изменилось с лета. Оказалось, что мир совсем не такой, каким казался. И камня на камне не осталось от...

— ...прежнего материалистического мировоззрения? — подхватил он; Марта кивнула. — Ну, я бы не сказал, что мир не такой, как мы думали. Законы физики и логики никуда не делись. Просто он больше. Мы как будто сделали открытие и раздвинули границы. Хотя почему "как будто"? Действительно, сделали.

Платон толкнул тяжёлую дверь кондитерской, пропуская Марту внутрь. Для буднего дня здесь оказалось на удивление много народу, так что пришлось постоять в очереди у прилавка. На двоих они взяли песочную корзиночку, из которой задорно торчали три грибочка из белкового крема, две слоёных трубочки и эклер. Уже глядя на это богатство, Марта заметно повеселела. Эклер они съели стоя, но потом у окна освободился столик. Едва сев, Мартуся вернулась к интересовавшему её разговору.

— Но ты-то не делал никаких открытий, — сказала она. — Ты же и так всё знал.

— Далеко не всё, — возразил Платон. — И только в теории. А теория и практика — что в физике, что в спиритизме, что в самбо — это, как говорят твои тётушки, "две большие разницы".

Марта прыснула, а потом поинтересовалась:

— Сколько тебе было лет, когда ты узнал про Анну Викторовну?

— Тринадцать, — ответил он. — Это, кстати говоря, как раз в день рождения и произошло. Отец с бабушкой мне рассказали прямо за праздничным столом. Я не поверил, конечно, и удивился — что за странный розыгрыш? — а когда они продолжили настаивать, даже немного обиделся.

— Почему?

— Ну, я тогда казался себе уже очень взрослым, а тут самые близкие люди предлагают поверить чуть ли не в Деда Мороза. Я в комнату к себе ушёл, а мне туда отец потом дневники принёс, и я их читал всю ночь напролёт.

— Поверил?

— Естественно. После дневников уже двух мнений не могло быть.

— Я тоже хочу их прочитать, — протянула Мартуся. — Или мне нельзя?

— Можно, конечно, — отозвался Платон. — Только давай мы вместе их прочитаем. Так будет ещё интереснее...

Марта улыбнулась ему тепло и нежно. Он был ужасно рад, что она отвлеклась и развеселилась.

— А в Деда Мороза ты долго верил? — спросила она неожиданно.

— Представь себе, нет, — усмехнулся Платон. — Можно сказать, вообще не верил. Моё первое детское воспоминание как раз о том, как я Деда Мороза разоблачаю. То есть сам я, конечно, помню не всё, остальное мне бабушка и Маша Сальникова рассказывали.

— А теперь ты мне расскажи, — немедленно попросила Мартуся.

— Это было в самом конце пятьдесят девятого года. Дядя Володя тогда только после ранения из госпиталя выписался, на работу вышел, и с тридцатого на тридцать первое декабря они с отцом были на суточном дежурстве. Новый год мы тогда в первый раз собирались вместе встречать, двумя семьями, бабушка с мамой и тётей Таней всё приготовили, и мы сидели, ждали мужчин. А тут звонок в дверь, и вваливаются Дед Мороз со Снегурочкой. Костюмы, коса, борода, мешок с подарками, ещё и еловых веток охапка — всё как положено. Дед Мороз уселся на стул в гостиной и меня первого подозвал, я же самый младший был, выяснил, как зовут, и спрашивает: "Ну, Платон Яковлевич, чем вы нас с внучкой порадуете? Стихотворением или песней?" А я ему говорю, что петь не буду, и пусть он сам гитару возьмёт и споёт, у него лучше получится. Снегурочка удивляется, откуда я знаю, что Дедушка Мороз умеет играть на гитаре. Я говорю, что не только я, все знают, и чтобы он мешок больше не поднимал, раз у него бок болит. И тут Маша громко так и удивлённо восклицает: "Па-ап, это ты, что ли?"

— То есть четырёхлетний ты дядю Володю узнал раньше, чем его собственная дочь?!

— Да.

— Ух ты! — восхитилась Мартуся. — Как жалко, что я этого не видела!

— Когда Маша на свадьбу приедет, она непременно тебе эту историю расскажет, причём в красках.

— Слушай, а кто Снегурочкой был?

— Тётя Аня Тихонова. Она тоже бабушкина ученица, одноклассница дяди Володи. Сейчас она директор того самого детдома, которым раньше заведовала бабушка. Тётя Аня с дядей Володей до сих пор очень дружат, так что она обязательно на свадьбе будет и ты сможешь с ней познакомиться. У неё три дочки есть и муж, с которым всё время что-то случается.

— Что случается?

— Всё, что угодно, что можно и что нельзя. Это, кстати, ещё одна новогодняя история. Хочешь?

— Конечно, хочу! — загорелась ожидаемо Марта.

— Мне тогда лет девять, кажется, было. Это был единственный раз, когда мама и отец Новый год встречали не с нами, а в подмосковном доме отдыха. Их бабушка туда отправила... на лыжах кататься. А мы с ней тогда праздновали у нас дома в большой компании — с Тихоновыми, Сальниковыми и Ульяшиными, это тоже наши друзья, почти родственники. Двенадцать человек всего, койко-мест едва хватило, зато весело. Так вот, вечером я, Маша Сальникова и две старшие дочки Тихоновых играли у меня в комнате — в фанты, домино, лото и так далее. И в какой-то момент дядя Вася Тихонов пришёл нас навестить, оказать мне моральную поддержку, потому что я один был среди девчонок. И девчата тут же принялись его поддразнивать, а заодно и меня, хотя до того ничем подобным не занимались. Я уже был готов взмолиться, чтобы дядя Вася лучше назад к взрослым шёл, а то мне его поддержка боком выходит, но он под их напором и сам стал отступать. И отступил до самой двери, к которой и прислонился спиной. А дверь у меня в комнате не внутрь открывается, а наружу, в коридор, так что он не удержался и выпал, плавно так, как в замедленной съёмке, прямо к ногам бабушки, которая холодец на стол несла.

— Не пострадал?

— Дядя Вася или холодец? — Марта захихикала. — Никто не пострадал. Я же говорю, он как-то очень медленно падал, так что и сам не ушибся особо, и бабушка отступить успела. Но это была только первая часть "мерлезонского балета".

— А вторая?

— Вторая была под утро. Дяде Васе досталось спать у отца в кабинете на кресле-кровати, у нас раньше такое же было, как то, на котором Римма Михайловна спит.

— Было?

— То-то и оно, что было. Дядя Вася ночью хотел встать — то ли в уборную, то ли покурить — но как только он сел, кресло на нём сложилось.

— Как? — не поняла Мартуся.

— Как акулья пасть, — Платон продемонстрировал руками, что он имеет в виду.

— А разве так бывает? — спросила ошарашенно девочка.

— Оказалось, что бывает. Дяде Володе пришлось в пять утра кресло на части разбирать, чтобы страдальца освободить.

— Бедный, — пробормотала Мартуся, с трудом сдерживая смех. — Что же он невезучий такой?

— Невезучий и немного несуразный, но добрый и очень симпатичный, его все нежно любят. Утром он, кстати, ещё и тюбики в ванной перепутал и зубы детским кремом почистил.

Наблюдать за хохочущей Мартой было одно удовольствие.

— О-ох, — протянула она, отсмеявшись. — Я теперь тоже хочу.

— Что именно? — не понял Платон.

— Совместную с тобой новогоднюю историю, — улыбнулась она мечтательно, — чтобы потом было что рассказать.

Платон кивнул. Нынешний, семьдесят восьмой год они ещё встречали врозь, каждый в своей семье, но с тех пор всё очень изменилось. У них не было пока конкретных планов на новогоднюю ночь, тут многое зависело от того, насколько гладко пройдёт совместное застолье двадцать третьего декабря, но вообще-то...

— Марта, привет! Я тебе машу́-машу́, а ты делаешь вид, что не замечаешь...

Откуда вдруг взялась эта девушка, Платон не понял, и позже изрядно себя за это корил. Марта её, конечно, тоже не видела, а вовсе не делала вид. Просто они были слишком заняты разговором, заняты друг другом, и никакой опасности не ждали. Какая может быть опасность в заполненной народом кондитерской?

Пришелица оказалась хорошенькой, как куколка, сероглазой блондинкой. Из-под песцовой шапочки, которую она, в отличие от Марты, в помещении снимать не стала, на плечи спускались завитые светлые пряди, пальто с песцовым же воротником было распахнуто, под ним ладную фигурку обтягивал красный мохеровый свитер. Всю эту роскошь Платон окинул лишь мимолётным взглядом, а потом снова посмотрел на Мартусю и понял, что та своей знакомой совсем не рада. Вот только что его девочка сияла-улыбалась, а теперь... Выглядело это так, будто кто-то свет выключил и дверь захлопнул.

— Здравствуй, Лена. Я тебя действительно не увидела.

— Ну, конечно, — фыркнула та. — Я же такая незаметная! Ну, что же ты, познакомь меня, наконец, со своим... другом.

Третьего стула у их столика не было, но девушку Лену такая мелочь остановить не могла. Она оглянулась, обнаружила неподалёку свободный стул, немедленно ухватила его и, ни у кого не спрашивая разрешения, уселась между ними. Наблюдая за её действиями, Марта всё больше хмурилась и молчала, и тогда бесцеремонная пришелица решила взять дело в свои руки:

— Да, я Лена, — сказала она Платону с широкой, немного деланной улыбкой, — Мартина одноклассница. Для друзей — просто Леночка.

— Русакова, — добавила Мартуся негромко, но Платон догадался и так.

Про Леночку Русакову он слышал уже десяток историй. Марта рассказывала их обычно в духе журнала "Ералаш". О том, как Леночка прочитала книжку по хиромантии и потом морочила голову половине класса бугром Венеры и пальцем Аполлона. О том, как Леночка сломала каблук и отправила влюблённого в неё мальчишку к себе домой за другой парой туфель, хотя у неё с собой была сменная обувь на физкультуру. О том, как Леночка перепутала фауну с флорой и вынесла на классный час вопрос: "О жизнеспособности фауны 9-Б класса". И так далее в том же духе. Познакомиться с Леночкой Платон отнюдь не жаждал, но вот, довелось.

— Лена, это Платон, — представила его, наконец, Мартуся, потому что сам он молчал и пауза затянулась.

— Очень приятно, — прощебетала Леночка и продолжила с места в карьер: — Я слышала, вы планы на Новый год обсуждали. Так вот, я приглашаю вас к себе!

Произнесено это было так, словно она им какое-то необыкновенно лестное предложение сделала. Ну, сама-то Леночка именно так и считала. Но Платон просто изумился такой её прыти, а Мартусино лицо при этих словах застыло маской.

— Мои родители будут отмечать с друзьями на даче, а мне разрешили устроить вечеринку на свой вкус. Это будут настоящий квартирник, с шведским столом и танцами под магнитофон. Придут мои двоюродные братья и их друзья из студентов, двое даже из театрального института, а из нашего класса будет всего несколько человек, самых-самых...

— Новый год — семейный праздник, — тихо сказала Мартуся.

— Да ладно тебе, Гольдфарб, — поморщилась Леночка, — это только в детстве так, а мы — уже не дети.

— Ну, отчего же? — дёрнул подбородком Платон, которого Мартусино настроение беспокоило всё больше. — Все мы — дети своих родителей, и отмечать Новый год с ними мне, как и Марте, кажется очень правильным...

— Но у Марты нет родителей, — немедленно воспользовалась случаем Леночка. — Вот я её и приглашаю. Вас обоих!

Да, он идиот. Редкостный. Сам подставился и подставил Марту. Платон мгновенно и сильно разозлился — и на себя, и на глупую бестактную курицу, считающую себя Жар-Птицей.

— Гольдфарб, не хмурься, никто тебя расстроить не хотел. Лучше уговори своего... друга хоть раз вывести тебя в люди.

Перед словом "друг" Леночка опять сделала нарочитую паузу, но дело было даже не в этом. Дело было вообще во всём. Он понял, что нормально говорить уже не сможет, и прошипел:

— Ну вот что, Леночка... Вы здесь зачем? С приглашением? Так спасибо, но нам не нужно. У нас другие представления о том, как Новый год и день рождения отмечать, отличные от ваших. Там квартирники, шведские столы со стульями и незнакомые студенты ЛГИТ не предусмотрены. — Он быстро осмотрелся, обнаружил за дальним столиком ещё двух девчонок, наблюдавших за ними с напряжённым любопытством, и продолжил. — Вас уже, как я посмотрю, подружки ваши заждались, так что мы вас больше не задерживаем!

— Что ты так разошёлся? — тихонько спросила Мартуся, когда Леночка ретировалась, устрашившись фирменного штольмановского шёпота. — Она же нас просто в гости пригласила...

— Не просто, — буркнул Платон, сжимая её пальцы.

За руки они взялись, кажется, не дожидаясь ухода Русаковой.

— Тебя — просто, а меня она предпочла бы совсем не приглашать, но на это у неё решимости не хватило.

— Она всегда такая? — спросил он.

— Не всегда. Обычно всё терпимо...

— Прости меня, солнышко. Я неловко выразился и...

— Глупости какие, — отмахнулась Мартуся. — Просто ты понимаешь, что я не сирота, что всем бы таких родителей, как Риммочка, а она не понимает... Да ну её вообще! Пойдём домой?

— Пойдём.

Уже на улице, согревая Мартусины пальцы у себя в кармане, он спросил:

— Хочешь, мы с Цезарем тебя ещё на санках сегодня покатаем?

— Не-ет, — Было уже темно, и он не мог видеть её лица, но по голосу слышал, что она улыбается. — Тоша, тебе домой пора, ты же именинник, тебя наверняка уже родители ждут. А за меня не беспокойся: дядя Володя придёт и никому грустить не даст.

— Марта, я... — Слова просто рвались наружу.

— Я знаю.