Тангор (гет)

Колеса закрытой кареты мерно стучали по камням мостовой. Там, снаружи, под светлым небом, шумели люди и кипела жизнь. И подумать только — все эти люди спешат, суетясь, бранясь и толкая друг друга, чтобы посмотреть на то, как одна человеческая жизнь оборвется.

Тангор сидел прямо, сложив сцепленные в замок исхудавшие руки на коленях, и слушал последние минуты своей жизни. Рана телесная затянулась, рана душевная перестала болеть. В сердце росла и ширилась странная пустота, которую выжгли там горечь поражения и насмешка над самим собой.

«Она станет твоей судьбой…» — проскрипел как будто рядом надтреснутый голос старухи-ведьмы. Запястье словно стиснула костлявая рука, а перед глазами замерцал цветом морской волны таинственный колдовской камень.

«Что ж, бабуся, — усмехался Тангор мысленно, — а ведь ты не солгала мне тогда. Твои слова, все до единого, исполнились. Рыжая девица из бедной семьи стала моей судьбой — только ты умолчала о том, какова будет эта судьба. Вполне в духе предсказателей, которым мы так хотим верить — и сами потом обманываем себя».

Сейчас эта безумная страсть к Эдит Роскатт казалась ему столь же нелепой, как его претензии на урбнисский трон. И вновь всему виной пророчество старухи: разве не она предсказала ему власть, богатство и величие? Только бороться за эти власть и величие нужно было иначе, действовать иначе, грубо и решительно. Надо было покончить с Легардом и его женой раньше, до рождения принца, а лучше — до восшествия на престол. Лишившись единственного сына, старый Вигмаред охотно сделал бы своим преемником верного царедворца, много лет служившего ему, да к тому же дальнего родича.

Но что толку сожалеть теперь о том, чего не вернешь? Об упущенном времени, которое не обратишь вспять?

Карета замедлилась, звуки снаружи стали громче. Видно, толпа запрудила дорогу, и вознице нелегко править лошадьми, даже конная стража не помогает. Тангор улыбнулся, откинулся на жесткую кожаную спинку сидения. Думай, пока думается, — и пока есть, чем, прибавил он с усмешкой.

Пальцы его по привычке перебирали золотую цепь на шее — ему не посмели отказать в праве носить свои регалии до последнего вздоха. И все равно глупо вышло, говорил он себе. А сам он — старый глупец, погрязший в самообмане. Некого винить, кроме себя. В конце концов, проклятая ведьма не предсказывала ему короны и престола. Вольно же было ему возомнить себя достойным их!

Теперь шум толпы напоминал рокот тех самых штормов, которые он порой любил поминать, бранясь. «Нашли себе потеху, — усмехнулся Тангор. — Немудрено: разве каждый день в Паридоре казнят царедворцев, тем более — канцлеров? Быстро же вы позабыли времена короля Вигмареда!»

Хотя в последнее время казней было достаточно. Коинтский мятеж окончательно подавили, захваченный в плен предатель Гемелл, выложивший все на первом же допросе, окончил свою гнусную жизнь на колесе. Сыновей его обезглавили, наемников повесили, и сколько еще замешанных в этой истории дожидается сейчас своей участи в тюрьме. Но что здесь удивительного? Вот казнь «всемогущего канцлера», да к тому же за государственную измену — дело другое.

Карета вновь замедлилась, стала. Распахнулась дверца. Тангор вышел, поправил растрепавшиеся от внезапного ветра в лицо длинные волосы. Он старался не щуриться от непривычно яркого осеннего солнца — не иначе, оно тоже явилось проводить его. Что ж, посмотрим, чей закат будет ярче.

Он шел узким проходом между плотными рядами стражи. Блеск доспехов и оружия слепил глаза, но Тангор нашел им отдых — на затянутом черной тканью эшафоте. Право, это зрелище приятнее, чем враги, что устроились на крытой галерее под серебристо-зеленым навесом.

Осталось тридцать шагов, двадцать. О, разумеется, Эдит тоже здесь — в свите королевы. Смотрит она на него или стыдливо отводит взор? Неважно. Теперь все неважно. Или еще нет?

Поднимаясь по скрипучим ступеням, Тангор машинально считал их: двенадцать. Казалось, он смотрит на себя со стороны: гордо плывущая по черному сукну высокая фигура в наряде цвета запекшейся крови. Что ж, сейчас его оросит свежая.

Невольно он взглянул на ложу королевы — один лишь раз, выхватил знакомое синее платье, белое лицо и рыжие волосы. Да, она здесь. Здесь — единственное, что было настоящего в его жизни. Ибо все прочее — маска, никчемная мишура, которую ему не жаль отбросить. А любовь к Эдит — жаль.

В последний свой миг он понял, что не думает ни о торжествующих врагах, ни о вероломных союзниках, уже получивших по заслугам, ни о былых своих жертвах, на казни которых он когда-то сам смотрел равнодушным взором с таких же галерей. Он с изумлением понял, что желает Эдит счастья. «Значит, все-таки настоящее», — мелькнула последняя мысль за миг до того, как палач опустил топор ему на шею.