Химия (гет)

А дальше наступил черед тех самых обследований, которых ждали, казалось, все — общественность, вся лаборатория, и с тревогой сам Эдвард — обследований его мозга.

Эндрю вспоминал свой недавний разговор с Джоном, в день их приезда с Эдвардом. После трёх дней в пусть и комфортном, но поезде, его единственным желанием было добраться наконец до дома, но уже по тону Джона он понял — отдых откладывается, и домой он попадет не раньше вечера.

— Ну что, отдохнул от лаборатории? — Джон крепко пожал ему руку, лукаво улыбаясь. — Я же говорил тебе, что ты сможешь, — в его глазах играли искорки победного триумфа.

— Ты не представляешь, как я рад вернуться! Хотя, честно говоря, после поезда я мечтаю только о диване, — Эндрю ответил ему чуть помятой, но искренней улыбкой.

— Диван подождёт, — уже становясь серьезнее, сказал Джон. — Слушай, есть разговор. Нам нужно… пока будут идти обследования... — он помолчал, словно подбирая слова.

Эндрю приподнял бровь, ожидая продолжения — надежды на отдых таяли с каждой секундой.

— Нужно, чтобы ты был все это время с Эдвардом. Чтобы ты присматривал за ним, — он выразительно посмотрел на Эндрю.

Эндрю в общем-то ожидал, что его роль в этой истории примет именно такой оборот.

— Подожди-ка, — медленно проговорил он, — ты хочешь, чтобы я... был с ним как… куратор?

— Не мне же одному всю ответственность нести, — усмехнулся Джон. — Просто… нужно чтобы кто-то… понимающий был рядом. Кто если не ты? — он посмотрел на Эндрю с оценивающей настойчивостью, ожидая, что тот как обычно согласится с ним.

Ну вот опять — промелькнуло в голове Эндрю. Джон в своем репертуаре. Эндрю мысленно усмехнулся — как будто бывает иначе. Он же уверен, что всегда прав. Он с таким апломбом преподносит любую идею, что спорить просто бессмысленно. Но в этом и была его сила.

Ведь именно это умение переступать границы привычного мышления, видеть возможности там, где другие видели ограничения и цеплялись за прошлое, неудержимо двигало их лабораторию вперед. Именно это видение, не ограниченное шаблонами, позволяло им создавать то, что другие считали невозможным.

— Кто если не я? — взгляд Эндрю стал задумчивым. — Но... я нейробиолог, а не социальный работник... Я, если честно, уже соскучился по своей прямой работе.

Джон вздохнул и посмотрел Эндрю прямо в глаза.

— Послушай. Ему нужен кто-то, кто сможет относиться к нему... просто как к человеку, несмотря ни на что. Понять пока хотя бы теоретически, что там в голове может твориться.

Эндрю задумался, словно он мысленно примерял на себя эту роль. Или он осознал ее ещё в поезде?

— И ты думаешь, что самый «понимающий» — это именно я? Потому что... я разбираюсь в нейронах?

— Не поэтому, Эндрю, — Джон подошёл чуть ближе, и посмотрел на него серьезно. — И ты сам знаешь, почему. Что за сомнения опять? — в уголках его губ появилась легкая улыбка. — И потом, кто лучше тебя поймёт, что может происходить у него в голове? — Джон жестами словно обрисовывал в воздухе невидимые схемы. — Ты сможешь заметить нюансы, которые другие просто не увидят. Да и для него самого… Если ему захочется что-то спросить, понять, о том, что с ним происходит на биологическом уровне. Кто ему объяснит? Лаборант-стажёр? — он презрительно усмехнулся. — Да я вообще тебя не понимаю! Тебе выпала такая честь! — глаза Джона вновь загорелись энтузиазмом. — Я тут буду сидеть заниматься рутиной, а ты будешь с ним... работать.

— Да я и сам себя последнее время не понимаю, — задумчиво сказал Эндрю.

Он по-прежнему чувствовал себя несколько неловко в роли «психологической поддержки», за которую он будет... получать зарплату, но Джон был прав. Ведь если рядом с Эдвардом будет кто-то другой, то кто знает, как с ним вообще будут обращаться.

— Хорошо, я согласен. Но, — в его голосе появилась легкая, едва уловимая ирония, — если дело дойдет до рассказывания сказок на ночь, то вот это уже не по моей части.

Джон рассмеялся и хлопнул его по плечу.

— Вот и отлично! Я знал, что ты поймешь. Сказки пока оставим на потом. Сейчас нам нужны результаты этих обследований. Вот тогда твоя нейробиология нам действительно понадобится. А пока просто будь рядом. Хорошо?

— Хорошо, — кивнул Эндрю. Ситуация была действительно уникальной, включавшей в себя слишком много всего — начиная с того, что Эдвард будет жить прямо здесь, и его жизнь будет проходить у них на глазах. Это накладывает совсем другую ответственность. Как совмещать научный подход с человеческим участием?

И не только...

На следующий день Эндрю заметил на правой руке Джона бинт, слегка выглядывающий из под рукава.

— Ну что, боевые ранения? — Эндрю подошёл ближе, кивнув на руку.

Джон бросил на нее быстрый взгляд, и в уголках его губ появилась легкая усмешка:

— Ага, типа того. Небольшая стычка с реальностью, — он пожал плечами. — Теперь жду, когда ты отличишься. У кого там были сомнения насчёт "понимающего" куратора?

Эндрю молча посмотрел на бинт, затем на Джона.

— Надеюсь, мне удастся избежать подобной чести, — произнес он шутливым тоном. — Я предпочитаю анализировать... а не получать травмы.

...И теперь — вот она его нейробиология.

Вся лаборатория словно наэлектризовалась. Эндрю старался ограждать Эдварда от лишнего внимания. Результаты анализа сквенирования его ДНК, раскрывшие уникальные, не встречающиеся в природе последовательности, лишь усилили напряжение. В воздухе висела очевидная необходимость биопсии — хотя бы кожи, чтобы проанализировать его клетки — но этот вопрос пока оставался на паузе. Среди коллег шли оживленные дискуссии. Часть придерживалась мнения, что Эдварда необходимо держать на дистанции, не воспринимая как равного, другие, несмотря на то, что ножницы остались в прошлом, продолжали видеть в нем потенциальную угрозу — что убийца по-прежнему таится внутри, а протезы — лишь временная преграда. Однако были и те немногие, кто видел в Эдварде нечто высшее, недосягаемое.

Эндрю предстояло самое важное, самое деликатное — обследование мозга Эдварда, этой неизведанной территории. И именно здесь он оказался перед лицом настоящей этической дилеммы. Он должен был провести эти обследования, это была его работа. Но… чем дольше он общался с Эдвардом, чем больше проникался его ранимостью и уникальностью, тем сильнее росло в нем сопротивление. Он понимал, что именно здесь рискует превратить Эдварда в объект, в экспонат под микроскопом. И эта мысль ему претила. Как можно бездушно "исследовать" того, к кому уже относишься искренне? Эндрю чувствовал ответственность за это необычное существо. Как не переступить грань, не превратить его в лабораторный образец? И при этом получить необходимые данные. До этого он был Эдварду... кем-то вроде компаньона, а теперь должен выступить в роли исследователя. Как не оттолкнуть, чтобы он не закрылся ещё больше? Вопросы сверлили мозг. Передать обследование другому? Это было бы проще, избавило бы от личной вовлеченности. Нет — именно это было бы предательством по отношению к Эдварду. Другой нейробиолог, холодный и беспристрастный, видящий лишь объект исследований... Нет, он наоборот должен оградить Эдварда от этого обезличивания. Слишком велик риск, слишком хрупка его психика, которой тоже предстояло заниматься. Совет Джона был необходим, но в глубине души Эндрю знал ответ. Инвазивная процедура ПЭГ исключена — Джон был категоричен, и Эндрю был с ним полностью согласен. Новый метод КТ, который они проведут первым... это многообещающе, вот на что они возлагали надежды, но будет ли его достаточно?

Решение пришло само собой — он должен сделать это сам. Он лично проведет ключевые обследования — рассчитывая, что ЭЭГ сработает как надо и у Эдварда действительно есть электрическая активность мозга. Это не просто научное исследование, это шаг к пониманию и помощи тому, кто так нуждается в этом. Он обеспечит Эдварду максимально бережные условия, чтобы он чувствовал себя в безопасности. И, возможно, именно такой личный подход позволит получить наиболее ценные и глубокие результаты.

Несмотря на все сомнения, его подготовка к процедуре шла полным ходом. Возникали незаурядные вопросы — как проводить тесты на более сложные когнитивные процессы, добраться до его реального мышления, если Эдвард пока не мог просто взять и нажать на кнопку, дать обычную ответную реакцию? Ждать установки постоянных протезов, адаптации к ним? Но время не ждало. Эндрю принял решение пока посмотреть, как его мозг будет откликаться на стимулы сам по себе — методы, для которых не нужно сознательного участия, активного действия или выбора.

* * *

В залитой утренним светом комнате Эдварда было спокойно и тихо.

— Сегодня мы приступим к обследованию твоего мозга, — глядя на Эдварда, неизменно мягко пояснил Эндрю, стремясь вселить в него спокойствие. — Не волнуйся, это совершенно безопасно. Намного проще, чем те обследования в больнице. — он сделал лёгкий жест рукой. — Будет всего два прибора и простые задания, где ты будешь просто воспринимать. Все эти задания мы будем делать вместе, я буду рядом. Посмотрим, что нам удастся увидеть.

— Хорошо, — тихо кивнул Эдвард. Что-то неприятно шевельнулось внутри. Его плечи едва заметно напряглись, а в глубине темных глаз отражалось беспокойство.

Люди хотели убедиться в его безопасности. Но больше всего этого хотел он сам.

Его мучил самый главный страх: что если обследования покажут, что он опасен — что тогда?

Сделав глубокий вдох, он наконец нерешительно спросил:

— А если... если они покажут, что я... опасен?

Его немного детский, вопрошающий взгляд на Эндрю был словно ищущим заверения.

Голос Эндрю стал тише, но оставался уверенным:

— Поверь мне... Этого не случится.

Эндрю кивнул, но внутри его не оставляла мысль: да, это был именно тот страх, в глубине души и его собственный. Эдвард, такой уязвимый и незащищённый и здесь, перед подстерегающими его угрозами, что таятся даже в этих стенах... Но глядя на него, на то, как он держался все это время с достоинством и растерянностью перед миром одновременно, Эндрю верил в самого человека перед ним: все будет хорошо. Ведь как ни крути, сама нейробиология в конечном итоге нужна только ради одного — понимания самого человека, его личности. Они не для того так упорно боролись за Эдварда в суде, чтобы сейчас, после всего, он оказался "опасным". Он действительно верил в это. А может быть, просто его призвание на самом деле — психология?

Слова Эндрю не сняли часть невидимого груза с плеч Эдварда, но это заверение в который раз дало ему опору. Он глубоко вдохнул, и тихо кивнул.

Эндрю повел его по оживленным коридорам лаборатории к кабинету компьютерной томографии. Эдвард шел слегка неуверенно, его взгляд скользил по незнакомым стенам — в этой части лаборатории он был впервые.

Чем ближе они подходили, тем тише становился общий гул и шум. За дверью кабинета царила другая атмосфера — особая, чуть прохладная тишина, прерываемая лишь негромким, ровным гудением. В центре комнаты стоял аппарат. Эдвард начал его разглядывать. Это была огромная, массивная установка из гладких белых поверхностей, в центре которой располагалось огромное кольцо, похожее на вход в тоннель, в которое уходила широкая плоская кушетка. Вокруг кольца тянулись какие-то трубы, провода — все это выглядело сложным и с непривычки немного пугающим, хоть и напоминало ему чем-то аппарат рентгена, с которым он кое-как справился. Сердце Эдварда снова сжалось, а неприятное чувство в животе усилилось — не столько от вида аппарата, сколько от осознания того, что именно сейчас начнутся обследования, которые вынесут ему ещё один приговор. Ему так хотелось бы вернуться сейчас в свою спокойную уютную комнату.

Их встречал технолог в белом халате — специалист по КТ. В его облике было что-то, что неприятно напомнило Эдварду сержанта Дэвиса.

Смерив Эдварда взглядом, он сухо обратился:

— Вам нужно будет лечь на эту кушетку. И лежать неподвижно.

— Эдвард, не волнуйся, это очень простая и быстрая процедура, — добавил Эндрю, бросив взгляд на технолога, его голос звучал успокаивающе. — Она займет не больше 15 минут. Кушетка будет медленно двигаться в центр этого кольца, — он показал на него рукой. — Ты услышишь негромкое гудение и лёгкие щелчки — так и должно быть. Я буду рядом, прямо за стеклом. Просто расслабься и постарайся не двигаться. — Эндрю слегка кивнул ему.

— Хорошо, — Эдвард кивнул в ответ. — Я понял. — его взгляд задержался на кольце аппарата.

Слова Эндрю всегда очень помогали ему, особенно когда вокруг чувствовался чужой, недобрый настрой.

Он подошел к кушетке и осторожно лег на нее. Удивительная лёгкость его протезов ощущалась теперь уже более привычной, как и не менее удивительное ощущение, что можно больше не опасаться ничего повредить. Технолог, без лишних слов и церемоний, уложил его голову в специальном углублении, быстро закрепив фиксаторы вокруг нее. Над Эдвардом нависало огромное кольцо аппарата. Он вдруг почувствовал себя маленьким и уязвимым под этим механическим гигантом. Во время обследований в больнице он видел других людей, и поэтому ощущал какое-то подобие естественности происходящего. Но сейчас, когда его обследовали здесь, в лаборатории, он чувствовал себя совсем иначе — словно был просто подопытным.

— Не двигайтесь, — бросил технолог из-за пульта управления, одновременно нажимая на кнопку.

Кушетка начала медленно, почти незаметно, скользить вперед, унося Эдварда в центр кольца. Свет в комнате слегка приглушился. Аппарат ожил. Послышалось низкое, ровное гудение, которое быстро нарастало до постоянного жужжания. Эдвард чувствовал легкую вибрацию под собой. Лёжа под массивным кольцом, он ощутил себя в самом сердце гудящего механизма, полностью изолированным от внешнего мира, словно и не было никогда ничего кроме этого.

Его единственной задачей было лежать абсолютно неподвижно. Но именно требование не делать ни единого движения почему-то вызывало острое, почти непреодолимое желание пошевелиться. Он закрыл глаза, сосредоточившись на собственном дыхании. Звуки аппарата казались громче, чем он ожидал, но не были неприятными, скорее просто отвлекающими.

Мысли метались — что они увидят? Покажет ли это... что что-то не так? Он представил, как на экране, где должно быть что-то нормальное, вспыхивает яркое пятно, кричащее о его неправильности, о его тьме — след от того, что он сделал. Страх сжал сердце — ведь убийство — не просто содеянное, оно внутри него, оно изменило его, стало его неотъемлемой частью. А значит, этот аппарат, который видит все внутри, непременно увидит и это. Увидит... убийцу внутри него, которого он так боялся. После суда он старался не думать об этом, пытаясь отделить эту темную, сложную сторону своей души, но взгляды людей вокруг были постоянным зеркалом, в котором это напоминание казалось главным.

Вот и в глазах технолога Эдвард увидел то же самое отчуждение и настороженность. Его недавние надежды, что теперь, без ножниц, когда он больше не мог причинить вред, люди перестанут видеть в нем угрозу, таяли. Тяжесть разочарования сжала грудь. Даже здесь, в состоянии полной беззащитности, он по-прежнему оставался для них чем-то угрожающим.

Время тянулось на удивление долго. Тревога сменилась бездумной пустотой в голове. Его взгляд упёрся в белое сводчатое пространство над ним. Но вот гудение и щелчки наконец начали стихать. Кушетка снова медленно поехала назад, выводя его из кольца.

— Можете вставать, — отрывисто бросил технолог, подходя к нему.

Эдвард бросил на него быстрый, настороженный взгляд.

— Все прошло хорошо, Эдвард. Ты прекрасно справился, лежал совершенно неподвижно, — подчёркнуто одобрительно сказал Эндрю на контрасте с неприязненным тоном технолога.

Эдвард сел. Он кивнул Эндрю, и в его глазах отразилось что-то похожее на облегчение и признательность за его слова — Эндрю всегда старался сгладить чужую грубость. Взгляд Эдварда на долю секунды невольно метнулся в сторону технолога, а затем он вновь посмотрел на огромный аппарат, который все еще казался загадочным. Он сделал это — первое обследование. Теперь оставалось только ждать, что оно покажет. Страх никуда не ушел, но к нему примешивалось слабое чувство облегчения — первый этап пройден. А там — будь что будет.