Дракон и Единорог (гет)

Кэсси сорвалась на бег, грязь из-под ботинка разлетелась в стороны тёмными брызгами. Бам, бам — оглушительные раскаты столкновения заклинаний отдалялись, растворяясь в гулком звоне в ушах, глухие и неровные, как пульс умирающего, пока она, невидимая под невесомым покровом Мантии, стремилась к клумбе с цветами. Голубые ирисы ещё не распустились, их бутоны были плотно сжаты, будто в страхе, но именно таких — чистых, наполненных зарождающейся жизнью — и просила магия в обмен на сильные безумные чары.

Пока всё шло по плану, но ледяной комок в груди напоминал: как только сама Кэсси ступит на порог Поместья, может произойти всё, что угодно. В груди лихорадочно танцевал азарт, пьянящий и острый, смешанный со страхом, а в самой глубине, во власти пробудившегося Чудовища, пульсировала душа, которой вот-вот предстояло вернуться в тело. Её присутствие было похоже на раскалённый шар в груди, бившийся в такт бешено колотящемуся сердцу. Правда, оставалась ещё кровь… Кэсси собиралась ранить Волдеморта, хотя ещё не знала, как, и эта мысль обжигала изнутри огнём, острой иглой под ногтем.

Она взмахнула палочкой, срезая заклинанием тонкие зелёные стебли, и подхватила их руками у самой земли, не позволив запачкаться. Их холодная в рассветом воздухе, упругая плоть приятно ощущалась в ладонях. Крики, полные боли и ярости, подгоняли её: кого-то ранили, но Кэсси не могла видеть, кого. И не хотела, на самом деле. Всё её сознание было сосредоточено на единственной задаче, словно стрелка компаса, чьё остриё всегда лежало на север. Любая чужая боль могла пустить по её решимости трещину.

Букет спрятался под всё той же Мантией. Кэсси оглянулась на союзников, и сердце её на мгновение упало, ледяная волна прокатилась по спине: она не увидела никого, кто стоял бы на ногах. Дверь в Поместье уже была распахнута, чёрным зевом поглощающая свет, словно пасть чудовища, а значит, все уже там. По стенам бил грохот, от которого дрожала земля, окна ощетинились остриями выбитых стёкол, а в холле стояла густая, удушающая пыль, сквозь которую, как молнии в грозовой туче, прорывались и гасли вспышки заклинаний.

Где-то там на просторах океана Азкабан был атакован одновременно с Поместьем, а значит, часть Пожирателей ушла защитить его, чтобы не позволить Орденцам вызволить авроров и пленных служащих Министерства. Весь этот безумный план состоял в том, чтобы с наскока разрушить всё то, чего Волдеморт так долго и методично добивался.

Когда она появилась в дверях Поместья, холл уже был большей частью разрушен, и от вида осыпавшейся лепнины и взорванного дерева, пахнущего гарью и исходящему дымком, у Поттер защемило в сердце. Эти стены успели стать ей родными. Ничего, после они это исправят!

Поттер огибала борющихся с ловкостью дикой кошки, её тело двигалось само, а глаза сосредоточенно оценивали обстановку: Гарри и Тэмм, спина к спине, против двух Пожирателей, чьи лица прятали маски; Джек и Арнольд, отчаянно отбивающиеся от дюжины бездушных мертвецов; братья Уизли, одинаково испещрённые свежими шрамами, которые теснили в угол Лестрейнджей. Тонкс и та свора авроров, которых Кэсси приметила в учительской, и ещё пара их товарищей, — все они были щепками, брошенными в кипящий котёл битвы. Её шесть домовиков, которые не захотели сидеть, сложа руки, в Хогвартсе. Кроме них было ещё около пятнадцати человек, имён которых Поттер не знала. Каждый был натаскан на битву, потрясал её отличной реакцией и уворотами. Но Пожиратели не уступали: среди союзников было много раненых, а кто-то уже лежал рядом с поверженными Псами, навсегда мёртвый, уставившись в задымлённый потолок остекленевшими зрачками.

Кэсси поджала губы, осознавая, что даже её усовершенствованное зелье не смогло им помочь, ведь магии вокруг, густой и перегретой, вряд ли могло хватить на всех. Горечь подкатывала к горлу, но какой бы едкой она ни была, а оказалась бесполезной — у Кэсси не было времени на слёзы. Силой воли она откинула прочь накатывающие сожаление и скорбь, ведь мёртвых можно было почтить и потом. Сейчас им нужна была победа.

Волдеморт пока не выходил, и Кэсси знала, почему. Он боялся. Боялся быть раненым снова, он, всегда мечтавший о бессмертии, трепетал перед уязвимостью, как последний трус. Члены Ордена, обезумевшие от потерь, могли задавить его числом. Но Кэсси не собиралась позволять ему просто отсидеться за спинами слуг: она ринулась к лестнице на второй этаж.

Он был там, это Кэсси чувствовала кожей. На втором этаже звук будто приглушался, крепкие стены и толстый пол отгораживали творящийся внизу ужас от этого обманчиво мирного уголка. Густые ковры заглушали шаг, но не магический след — он висел в воздухе тяжёлым, сладковато-гнилостным шлейфом. По резко взметнувшейся чужой силе Кэсси поняла, что её тоже заметили. Мантия скрывала её облик, но не могла скрыть магию.

А после в коридоре Северного крыла отворилась дверь, и Тёмный Лорд, с палочкой наперевес — какой-то чужой, не принадлежащей Тому — ступил за порог высокой худой тенью.

Лицо его было зверским и напряжённым, без тени былой насмешки, лишь плоская, нечеловеческая маска. А вот Кэсси словно почуяла кровь: её губы растянулись в оскаленном подобии ухмылки, которое говорило о предвкушении схватки. В этот раз она не проиграет, она была уверена. Поттер скинула капюшон Мантии, являя свою подначивающую ухмылку звенящему от чар пространству.

— Вот ты где, трус, — её голос прозвучал хрипло, но громко, разрезая гнетущую тишину коридора. — Иди ко мне, Том, не прячься.

Его красные глаза сузились, словно у кошки, когда он осознал, кто стоит перед ним и так бесшабашно дразнит. Мир застыл, треща статическим электричеством.

— Прикуси язык, дрянь, — прошипел он, и каждый слог был пропитан ядом. А потом…

* * *

Том. Поэтому.

Том правда старался жить по-другому. Он изо всех сил цеплялся за призрачный образ жизни, которой хотел, — сытой, богатой и уважаемой, где ему не приходилось бы прятаться в тени. Честно не делал людям зла большего, чем они делали ему, ограничиваясь расчётливым пренебрежением и тонкими манипуляциями. Окончил школу, стараясь не попадать под прицел внимательных и вечно ищущих подвох глаз Дамблдора, искал знания, которые помогут ему спастись от самого себя, и ткал крепкие, будто стальные канаты, связи с Вальпургиевыми Рыцарями, чтобы ни у кого из них не возникло даже тени мысли отказать ему в поддержке. На работу устроился. Не в Министерство и не в школу, ведь ему там мягко и обходительно отказали. Вместо этого пошёл в «Горбин и Беркс», эту пыльную, пропахшую старьём и обманом лавку в Косом Переулке. Единственное место, где водились артефакты, работать с которыми ему так нравилось, и единственное место, куда могли взять полукровку без роду и племени, не задавая лишних вопросов. А после, услышав в мыслях насмешку Кэсси Поттер, понял… Он так и не сдвинулся с места. Так и играл, как по нотам, жизнь, от которой старался сбежать. Не смог себя перекроить.

Будущее-прошлое не отпускало его, а безумие, порождённое хоркруксами, вводило в приступы слепой агрессии и всепоглощающего желания попытаться создать ещё и ещё, чтобы заглушить нарастающую пустоту. Он сопротивлялся всеми силами этой зависимости от боли и Тёмных Сил, по ночам катался по постели в своей убогой квартирке, как психически больной, сжимая простыни в мокрых от пота ладонях. Мерлин, стыдно признаться, он даже временами плакал, понимая — вспоминая — что всё это уже было однажды. Вот бы Эми Бенсон над ним потешалась, если бы знала…

Он был готов повернуть назад, сунуться в Министерство, как сделал во второй раз, когда вернулся к жизни. Но как бы Блэки и Малфои не подкидывали Лордам идею принять его на работу хотя бы в качестве помощника, те сопротивлялись, словно в последний раз, смотря на него с тем же высокомерием, что и на любого другого выскочку. Проклятая судьба оставляла его там же, за прилавком магазинчика в Лютном Переулке, продающим коллекционерам воровань и контрабанду.

Он даже почти усмирил жажду крови на второй год работы и попыток честными методами накопить на что-нибудь более приятное, чем дрянная квартира во всё том же Лютном, но как только старуха Хепзиба Смит сболтнула о Медальоне Слизерина, на глаза словно упала штора. Он убил её и разбил свою душу снова. Почти без боли, пустота на месте осколка ощущалась даже сладко. Тем не менее, после, стоя над её бездыханным телом, Тому захотелось себя закопать, да так глубоко, чтобы ноги не несли его к очередной жертве, а руки не могли поднять палочку под тяжестью земли.

— Ты сам говорил мне, что безжалостность это милосердие. Говорил, что не всё можно решить мирно и иногда стоит убить, чтобы получить то, что тебе необходимо. — подкладывала его Поттер, словно хотела утопить, но на самом деле лишь подстёгивала его упрямство.

— Не издевайся надо мной, — буркнул в ответ Том, его голос прозвучал хрипло и устало.

— О чём ты? Я не издеваюсь! — возмущению Вальбурги Блэк не было предела, её брови взметнулись вверх. Реальность словно щёлкнула Тома по носу: он сидел на потёртом бархатном диванчике в гостиной на Гриммо, мрачной и давно не видевшей серьёзного ремонта, и дегустировал дорогое вино на очередном «собрании» его школьного клуба, которое больше напоминало обычную вечеринку вырождающейся аристократии, — Я серьёзно говорю тебе о том, чтобы ты занялся зельями. Это прибыльное дело. Твоим амбициям не место среди плебеев и грязнокровок.

Том медленно выплывал из сна наяву, порождённого измотанным самокопанием мозгом. А сам он не был грязнокровкой? Дорогая Вальбурга, за что же ты так… Он мотнул головой, словно отгоняя назойливую муху. Это были совсем неуместные, чужие мысли. Он заставил себя улыбнуться хозяйке дома ободряюще, слабой, натянутой улыбкой, словно не читал в облаках моментом ранее:

— Не сочти это за попытку обидеть. В твоём предложении есть логика, я могу это признать. Но для готовки зелий нужно много времени и… — он не успел закончить, ведь Нотт, водящий бокалом из стороны в сторону, гоняя алую жидкость по стенкам, прервал его слегка высокомерным тоном:

— … сосредоточенности. А ты ею в последнее время не блещишь, друг. Ты случаем, не собрался в Мунго? Там есть чудные белые палаты, обитые мягкими панелями.

— На что ты намекаешь? — ухмыльнулся с соседнего кресла Малфой, его поддержал коротким, неприятным смешком Розье, — Что наш Лорд не в себе? Будем честны, это не секрет.

Тома передёрнуло. Ему стало неприятно, до тошноты. Эти слова, эта насмешка острым ножом вонзились в самое больное место его гордыни. Он почувствовал, как по спине разливается гневливый жар, а пальцы непроизвольно сжались, чуть не раздавив хрустальную ножку бокала.

— Прекратите, — властно отрезала Вальбурга. Ощущать на себе её взгляд, острый и препарирующий, было ещё страшнее, чем взгляд Дамблдора. В конце концов молодая женщина цыкнула и отобрала у Риддла нетронутый ни единым глотком бокал, её движения были резкими и раздражёнными, — Врать не буду, ты серьёзно сдал. Где твои стремления? Где самомнение размером с Биг Бэн? Неужели ты и впрямь пресытился знаниями и нашей компанией настолько, что имеешь наглость скучать в нашем присутствии?

Она отчитывала его, как непослушного ребёнка, и в ответ на это из глубины души, из той самой тёмной ямы, что он пытался завалить камнями, поднялись знакомые, ядовитые возмущение и гнев, которые он так старательно тушил в себе, чтобы не сорваться. Глаза Тома сузились и потемнели, стали бездонными и заискрилось пустотой. Том выпрямился — до этого не замечал, как тяжесть размышлений сгибала его плечи — и взглянул на собравшихся как раньше, ещё в школе, как на интересных, но жалких зверушек, которыми он окружил себя одного статуса ради.

— Да, я имею такую наглость, — тонкая, прохладная ухмылка изогнула его бледные губы, — Неужели я должен делиться планами с теми, кто и сам застрял в обыденности? Где же ваши амбиции, господа?

Глаза присутствующих алчно заблестели. Им нравилось это? Нравилось, когда их унижают? Боги, и с этими жалкими, пресмыкающимися червями Том собирался строить новый магический мир? Он вдруг наполнился к ним презрением, ещё более токсичным и густым, чем прежде. Вспомнил, что когда-то хотел прижать этих высокомерных выскочек к каблуку, заставить их служить, а в итоге сам подстроился, влился в их ряды. Да какие они ему друзья? Даже не союзники. Крабы в ведре, которые тянут его на дно.

Его снова укололо, на этот раз изнутри: Волдеморт так думал, и вот к чему это привело его, высокомерие и самоуверенность. Волдеморт так думал, но разве Том другой? Что хорошего в том, чтобы перекраивать себя, отбрасывая все основы своей личности? А что хорошего в том, чтобы считать всех, кто не ты, за грязь?

Позже, тем же вечером, когда Том, спрятав лицо в ладонях и вцепившись пальцами в волосы, сидел в гордом одиночестве за своим кухонным столом, его сознание ласкал успокаивающий шёпот:

— Это логическая ошибка, милый. Не нужно выбирать. Нужно искать баланс, — утешала его Кэсси, и её голос казался единственным якорем в бушующем море его смятения.

Тишина в убогой квартире была оглушительной. Словно после отчаянной схватки, в воздухе висели неозвученные мысли, обрывки ярости и горькое послевкусие унижения. Пальцы Тома, всё ещё вцепившиеся в волосы, медленно разжались. Он поднял голову, и его взгляд упал на потрескавшуюся штукатурку стены напротив. В этом унылом помещении, пахнущем пылью и дешёвым зельем для чистки котлов, его величие казалось жалкой пародией.

«Баланс», — прошептал он беззвучно, повторяя слова. Что это вообще значит? Баланс между чем? Между жаждой власти и отвращением к себе? Между желанием быть принятым и потребностью доминировать? Он попытался представить этот баланс — ровную, устойчивую линию, — но в его воображении возникала лишь трещина, раскалывающая всё на чёрное и белое, на «я» и «они».

Мысль угадывалась: себя всё равно не перекроить, но можешь попытаться немного усмирить. Стать спокойнее, расслабленнее и… человечнее? Позволить людям вокруг просто быть и не служить какой-то великой цели. Позволить и себе ей не служить.

Да, власть ему нравилась, эта сила и могущество влиять на умы и держать их под контролем. Маниакальное желание стать самым значимым существом на планете ему тоже нравилось. Но что ещё? Книги вдохновляли его, скверы утихомиривали бушующие размышления. Ему нравилось выходить на балкон по утрам и выкуривать сигарету, знаменуя этим новый день в пути к Величию… Ему нравилась Кэсси Поттер и способ мышления, которым она делилась с ним в тех давних, но ещё не случившихся беседах в Белой Гостиной.

Он встал и подошёл к единственному в комнате окну, выходящему в тёмный, грязный переулок. Где-то внизу с грохотом захлопнулась дверь, послышались пьяные возгласы. Этот мир был ловушкой. Но был ли выход? Тот путь, что он когда-то наметил, привёл его сюда, к этому окну, за которым не было ничего, кроме грязи.

Внезапно в его памяти всплыло лицо Хепзибы Смит — не в момент смерти, а раньше, когда она с глупой, доверчивой улыбкой показывала ему свою коллекцию. В её глазах не было ни высокомерия, ни страха. Была лишь наивная радость. И он уничтожил это. Не ради великой цели, а ради безделушки. Ради очередного кусочка своей разорванной души.

От этой мысли его снова затошнило. Он отвернулся от окна, его взгляд упал на изящную, тёмную шкатулку, стоявшую на камине. В ней лежало кольцо с печатью Певеррелов и спрятанным под хрусталь Воскрешающий Камнем, как он теперь знал. Его второй хоркрукс. Символ его падения и его силы, один из самых больших осколков. Он подошёл ближе, рассмотрел заново, как впервые, провёл пальцем по холодному металлу.

Какая сила в том, чтобы быть рабом собственной одержимости? Какая сила в том, чтобы прятаться в ночи от призраков, которых сам же и создал?

Он с силой захлопнул шкатулку. Звонкий звук эхом разнёсся по комнате. Нет. Он не позволит этому продолжаться. Он не позволит им — ни Блэкам с их снисхождением, ни Нотту с его насмешками, ни даже этому голосу в своей голове — диктовать ему, кто он.

Он — Том Риддл. Он пережил войну магглов, нищету приюта, разрыв души, даже дважды. Он обманул смерть бесчисленное количество раз в других версиях реальности! Больше, чем кто-либо из ранее живущих.

Тоска по несбывшемуся наполняла его и почти плескалась через край. Желание изменить мир сменилось не менее сильным желанием снова быть там, в собственноручно возведённом доме, окружённым верными людьми, вкусно накормленным стряпнёй домовиков. Замеченным и услышанным, польщённым из-за реакции Мисс Поттер на его шутку.

Он подошёл к своему рабочему столу, заваленному украденными у других древними фолиантами и черновиками заклинаний. Среди хаоса лежал тот самый, зачарованный дневник. Он открыл его. Чистые страницы молчаливо ждали его слов.

Он взял перо и начал писать. План того, как он сломает эту игру, но не уничтожит игроков, и как он превратит связи с людьми из оков в рычаги. Он больше не будет пытаться вписаться в их мир или сокрушить его. Он построит другой, в котором будет место тому, что ему дорого. Но сначала ему нужно научится ещё кое-чему, прежде, чем он отправится в путь в иной мир, где Кэсси Поттер ждёт его.

Он чувствовал себя воином, убравшим прочь клинок и взявшим в руки резец. Хотел найти способ обрести Вечность, не теряя себя. Доказать всем и самому себе, что сила может быть не только разрушающей, но и созидающей. Что он не ошибка природы, не исчадие ада, как любила напоминать Миссис Бутч, а новая версия волшебника.

Он писал всю ночь. А за окном тем временем начинало светать. Первые блёклые лучи солнца пробивались сквозь грязь окон, освещая его лицо — бледное, решительное и на мгновение снова обретшее ту самую, почти забытую уверенность, что когда-то заставляла трепетать весь Хогвартс. Путь впереди был тернист, но он, наконец, перестал бежать от себя. Он принял свою тьму. И теперь был готов использовать её как фундамент, а не как таран. Ведь ему уже однажды это удалось…

* * *

Волдеморт замахнулся с намерением наколдовать что-то пакостное, и в этом стремительном, яростном движении Кэсси заметила, как вздрогнуло и неестественно скривилось его тело, когда он слишком резко поднял локоть.

Рана на боку! Насколько же она должна быть глубока, чтобы даже за неделю не затянуться и напоминать о себе так предательски? Кэсси знала лишь одно заклинание, которое невозможно было снять ничем, не зная контрзаклятья — Сектумсемпра, авторства её отца, Северуса Снейпа, которое он сам когда-то создал в самые отчаянные годы юношества.

Орден, давно перенял это заклинание в свой арсенал прямо от Кэсси, и теперь его кровавые следы можно было найти на многих полях сражений, таких как это. А Волдеморт, слепой в своей самоуверенности, так и не узнал, как его развеять, не успел выудить это знание из её сознания тогда, в подвале, когда потрошил разум.

И теперь по иронии судьбы оно стало неожиданной местью от всего семейства Принцев, тёмным наследием, которое Кэсси сейчас собиралась воспроизвести, чтобы не убить, но обратить своего величайшего врага в бегство, открыв ему дорогу прямиком в приготовленную для него ловушку.

Волдеморт и сам заметил свою оплошность, однако поспешил перейти в атаку, пытаясь лавиной магии скрыть свою слабость. К счастью для Кэсси, её было не обмануть очередным Круциатусом, летящим в её сторону с привычным ему шипящим звуком, ведь она прекрасно знала, что Он не убьёт её, у кого бы Он ни свистнул палочку, способную атаковать. Ему всё ещё отчаянно нужна была её уникальная магия, её связь с Чудовищем, чтобы порождать новых Существ и укреплять свою армию, и эта мысль вызывала в Поттер одновременно и омерзение, и уверенность. Он скорее попытается схватить и обезоружить её, чтобы не терять столь ценных и новоприобретённых рычагов власти, но от этого их смертельно опасное противостояние ни на йоту не становилось менее напряжённым и пугающим.

Кэсси увернулась от очередного алого луча, прижавшись спиной к холодной шершавой стене и ловким, отточенным движением снова надвинув на лицо спасительный капюшон Мантии-невидимки, растворяясь в воздухе. Бесшумно переместилась вправо. В оглушительном грохоте продолжающейся битвы на нижнем этаже, где звенели стекла и стонали раненые, не было слышно ни малейшего шороха её одежды, ни приглушённого топота её шагов по пыльному ковру, так что Тёмный Лорд, лишь мгновение назад видевший её перед собой, оказался полностью дезориентирован. Но атаковать он не прекращал, отдавшись ощущениям, как и она сама совсем недавно, ведь от столь древней Мантии, если верить рассказам Дамблдора, наверняка исходил какой-то заметный с близкого расстояния след.

Заклинания Волдеморта щёлкали и взрывались прямо у лица Кэсси, осыпая её искрами и осколками штукатурки, но она не прибегала к своему излюбленному Протего, ведь даже самый прозрачный купол щита мог выдать её точное местоположение в пространстве. Одни калечащие лучи с грохотом врезались в стены, оставляя на обоях обугленные пятна, другие, рикошетя от них, улетали куда-то ей под ноги. Она почти танцевала между ними в безумном танце, как таранта под неуловимую музыку.

Её собственная палочка — нет, новая, из остролиста и с пером Феникса, но такая же послушная, как родная — была спрятана глубоко в рукаве её мантии, тёплая и живая, но отстёгивала ответные заклинания чётко и метко. Её чары впивались в мощный щит Волдеморта, не пробивая, но заставляя его пуститься в ответное танго, отступать и менять позицию, даже при всём его подавляющем превосходстве в силе.

Его атаки становились всё более яростными и беспорядочными, но Кэсси продолжала метаться, не позволяя им дотянуться до себя, и эта неуловимость, казалось, разъедало врага раздражением, как ржавчина. Он не мог дотянуться до неё магией, не мог схватить, не мог даже как следует увидеть. И тогда в его глазах, пылающих бессилием и ненавистью, вспыхнул знакомый расчёт. Если нельзя сломать физически, можно сломать изнутри. Кэсси тоже застыла, ожидая.

Волдеморт резко отступил на шаг, и его голос прорезал воздух пронзительным шипением, целясь не в тело, а в самую душу Кэсси.

— Знаешь, когда я пришёл в дом твоего отца, чтобы проклясть его и его мать, я был настроен на дело… Это была необходимость. Чистая магия, моё собственное изобретение, — он сделал паузу, давая этим словам просочиться в сознание ядом. — Но когда я пришёл к твоей матери… я почувствовал истинное наслаждение.

Кэсси прикусила щёку изнутри, чтобы не выругаться. Какая низость, поминать маму… Ей самой тоже было что сказать, о его мамуле, но голос мог выдать её.

— Она умоляла… — его голос сладострастно растягивал слова, словно смакуя каждое воспоминание. — Сохранить тебе жизнь. Ползала на коленях, предлагала всё, лишь бы я пощадил её маленькую «девочку». И в её глазах был такой… животный ужас. Прекрасное зрелище.

Он наблюдал за пустым пространством, где, как он предполагал, она стояла, жаждая увидеть хоть малейшую реакцию — вздох, содрогание, ругань. Что-нибудь, что станет прицелом.

— Знаешь, каково видеть, как ты и твои дружки копошитесь и пытаетесь меня достать? Что ваши силы против моих? Вы думаете, я ваше проклятие? — он усмехнулся, и это был самый ненавистный звук, который она когда-либо слышала. — Нет. Я покажу вам всем проклятие.

Он широко взмахнул палочкой, и пространство перед ним содрогнулось. Мир будто сложился в складку, а после из неё явился дым, в гуще которого родилась пара Существ. Они источали волны чистого, неразбавленного страха, который должен был парализовать волю, обратить в бегство.

Но Кэсси уже не была ими напугана. Наоборот, странное, леденящее спокойствие опустилось на неё. «Вызвал всё-таки. Трус.» Разве жизнь его ничему не учит? Выходит, что нет, и это ещё по Тому Гонту было понятно, чёрт возьми. Кэсси знала, что делать. Существа выглядели грубо собранными, примитивными подобиями, порождениями страха и ненависти. А её Чудовище… её Чудовище было частью её самой. Оно было сложнее. Оно было умнее. И сильнее, ведь имело непосредственную подпитку от неё.

Кэсси замерла, мысленно взывая к той части своей души, что была скована Проклятьем, безмолвно умоляя своё второе Я выйти и помочь, протягивая к нему руки в глубинах собственного сознания, как к единственному союзнику в этом провонявшем озоном и гарью коридоре. Она не отрывала взгляда от Волдеморта, впитывая каждый оттенок эмоций на его уродливом лице, вглядываясь в широкие от адреналина и первобытного страха зрачки, жадно впитывая его гнев и тот столь ценный для неё ужас, что проступал сквозь маску всевластия, пока два его Чудовища, тяжело дыша и волоча за собой обрывки одежд, стремительно приближались к тому месту, где она стояла.

Вдруг в спёртом от пыли, пота и гари воздухе отчётливо запахло железом. Кровью. Кэсси не видела её источника сквозь ткань мантии Тёмного Лорда, но её разум тут же нарисовал чёткую картину: как по боку чужака струится алая полоса из раны, края которой, едва успевшие срастись за неделю, вновь разошлись от резких движений в пылу боя.

Вся её сущность сфокусировалась на этом запахе, ведь ей отчаянно, до дрожи в пальцах, нужна была именно эта кровь, несколько капель для завершения ритуала, который вернёт ей того, ради кого она затеяла всю эту безумную авантюру.

Но как, чёрт возьми, подобраться ближе, когда каждое её движение отслеживается, когда два Чудовища вот-вот настигнут её, а сам Волдеморт, истекая кровью, оставался смертельно опасным и бдительным хищником, готовым разорвать её в клочья при малейшей оплошности?

Кэсси сжала пальцы в кулаки, продолжая мысленно взывать к той тёмной силе, что дремала в её груди. И она откликнулась. Вырвалась на свободу сконцентрированной волной, которая тяжело опустилась на двух тварей Волдеморта, словно невидимые оковы. Чудовища замерли на полпути, подчинившись, и могли лишь издавать хриплые помехи.

Пользуясь этой передышкой, Кэсси ринулась вперёд, всё такая же невидимая. Волдеморт так же встрепенулся. Воздух вокруг Поттер рвали ослепительные вспышки заклинаний — жёлтые, красные, синие — все они впивались в пустое место на полу, где она стояла мгновение назад. Она двигалась зигзагами, чувствуя, как раскалённая энергия проносится в сантиметрах от её тела, обжигая щёки. Её сердце колотилось как бешеное.

И вот она оказалась в шаге от него. Запах крови стал почти удушающим. В этот самый момент Волдеморт, почувствовав движение магического следа, резко опустил голову, и его красные глаза сузились, пытаясь пронзить взглядом пустоту.

Всё произошло в долю секунды, растянувшуюся в восприятии Кэсси кадрами замедленной съёмки. Она увидела бледную кожу его шеи и отблеск цепочки Медальона, который всё это время прятался под его мантией, напряжение в скулах, тень осознания, скользнувшую в его взгляде.

Её палочка выскользнула из рукава. Короткий, точный взмах — и знакомое самопальное заклинание, Сектумсемпра, брызнуло из кончика. Тёмный луч, почти незаметный, рассек воздух и распорол бок противника, точно поверх предыдущей раны.

Раздался сдавленный, яростный крик. Из свежего разреза, глубже прежнего, хлынула струя крови. Кэсси, уже отскакивая назад, ловко подставила букет голубых ирисов под поток. Тёплые, алые капли росой застыли на нежных, нераскрывшихся бутонах, окрашивая их в багряные узоры, словно лягушачьи пятна. Рукой с палочкой она потянулась к сбитому с толку Волдеморту и ухватилась за цепочку Медальона, срывая его с такой силой, что оставила глубокую царапину на чужой беловато-синей шее.

Ответное заклинание настигло её всего мгновением позже, когда она уже развернулась, чтобы бежать. Редукто, выпущенное в слепой ярости, врезалось в её левый бок по касательной, но и этого хватило с избытком. Край мантии был отброшен в сторону лучом, а вот одежда под ним попала под удар и вспыхнула. Кожа на боку мгновенно вздыбилась и лопнула, обнажая окровавленные мышцы. Рёбра с треском хруснули, и осколки кости, словно шрапнель, пронзили изувеченную плоть, задевая лёгкое и лишь по счастливой случайности не коснувшись заполошно бьющегося под лёгким сердца.

Могучий удар взрывной волны отшвырнул Поттер через весь коридор. Она тяжело приземлилась на правое плечо, выронив палочку, но не Медальон, ведь его цепь запуталась между судорожно сдавшихся пальцев, и воздух с хрипом выбило из её горла. Букет голубых ирисов, выпавший из её ослабевших пальцев, мягко приземлился рядом, его лепестки теперь отмечены не только кровью Волдеморта, но и её собственной.

В тот же миг Чудовище внутри неё замерло, ощутив эту вспышку агонии, а после загудело, подобно раскалённому проводу под напряжением, и этот гул был наполнен такой первобытной, безраздельной угрозой, что, казалось, содрогнулись сами стены Поместья. Оно выросло над телом носителя безмолвным смертоносным стражем и двое других стали выть отчаяние, пока не развернулись к Волдеморту, подчиняясь воле более сильного. Они замерли в нерешительности, их пустые глазницы беспорядочно забегали по сторонам. Окончательно порвалась последняя, едва ощутимая нить, связывавшая всех этих созданий с Заклинателем. Больше Волдеморт не имел ни малейшей власти над силой Кэсси Поттер.

Но сам Волдеморт, истекающий кровью и ослеплённый болью, не стал ждать, пока освобождённые монстры обрушат на него всё своё внимание. Игнорируя всё, кроме животного страха, он резким движением взметнулся в воздух и в полёте рванул вперёд, проносясь мимо Поттер к лестнице. Он не оглядывался на своих сражающихся Пожирателей Смерти, не смотрел на истекающую кровью Поттер — он бежал, оставляя позади рушащиеся планы, рану, которую не мог исцелить, и пробудившуюся силу, над которой больше не имел никакой власти.

* * *

Том. Гляди.

Уход из «Горбин и Берк» оказался на удивление легким, словно сама судьба отпускала его. Том составил заявление об уходе с каллиграфической точностью, его подпись легла на бумагу с тем же изяществом, с каким был подписан его личный дневник, а просьба не разглашать, что он вообще когда-то тут работал давно ждала своего часа. Фраза «продолжение образования в Европе» звучала достойно и нейтрально, но в его ушах отзывалась странным эхом, будто он не сам её придумал, а прочёл в давно забытой книге. Мистер Беркс, пожимая ему руку, смотрел с лёгким недоумением, пробормотав что-то о «молодёжи, которой вечно неймётся». Дверь лавки, пропахшей пылью поколений и сладковатым запахом ладана, захлопнулась за ним и его чемоданом с тихим щелчком. Том Риддл вдохнул полной грудью воздух Косого Переулка уже не как пленник обстоятельств, а как путник, стоящий на пороге нового.

Его европейское турне стало не поиском силы, а паломничеством к истокам самого себя, странствием по лабиринту собственной души. Так ему казалось. Во Франции, среди изящных фонтанов и ажурных мостов, он слушал седовласых мастеров, говоривших о магии как о музыке, которая проигрывается в крови при каждом заклинании. В библиотеке, утопающей в свете хрустальных люстр, где пахло засушенными лавандой и розмарином, он постигал тонкости, которых раньше в грубой матушке-Англии не видел. Он учился слышать тихий гул жизни в стеблях трав, улавливать мелодию света, льющегося сквозь витражи. И с каждым новым пассом палочки, с каждым узнанным рецептом его охватывало жуткое, пронзительное чувство дежавю. Он не учился — он вспоминал. Вспоминал что-то давно и прочно забытое, будто его пальцы сами воспроизводили движения, которые никогда не разучивали. Это было похоже на пробуждение от долгого, тяжёлого сна.

В Германии, в полумраке древних скрипториев, его пальцы скользили по высеченным в камне рунам, говорящим о защите, целостности и связи между мирами. Сложные сплетения линий, символы, связанные с вратами в иные реальности, казались ему снами, которые он видел в детстве. Теория о том, что сильные эмоции — тоска, любовь, раскаяние — могут быть проводниками, отозвалась в нём давно забытой истиной, горьким эхом в глубине его собственного, уже не такого чёрствого, сердца. Он ловил себя на том, что вглядывается в собственное отражение в витрине, ожидая увидеть не своё лицо, а… повзрослевшей. Или и вовсе то, змеиное.

Путь на восток принёс новые, ещё более странные ощущения. В бескрайних болгарских лесах и на русских равнинах, под мерный бой шаманских барабанов, он учился пустоте. Старые шаманы вводили его в состояние глубокого транса, и он парил, учась отделять сознание от тела. Именно здесь он начал искать целенаправленно, скользя сквозь слои реальности и вглядываясь в её ткань в поисках следов иного выбора, иной судьбы. Он чувствовал зыбкий, едва уловимый след, похожий на тёплый, живой рубец на поверхности души, и шёл по нему, как по нити Ариадны. И вновь ему казалось, что он не открывает новое, а вспоминает дорогу домой, в дом, где он никогда не был. Всё вокруг — эти пейзажи снов, эти извилистые тропы подсознания — казалось ему знакомыми, как чертоги его собственного разума. Возникла тревожная мысль: а не бродит ли он по лабиринтам в своей же голове? Но как, если он прожил здесь жизнь? Он не желал принимать такой ответ, не верил в него.

Египет встретил его палящим солнцем и невыразительными взорами фараонов со статуй и стен. В прохладе древних гробниц, среди хрупких папирусов, его ждало самое тревожное открытие. Он штудировал трактаты по алхимии, но искал не рецепт Философского Камня, а его духовную суть — метафору преображения. Идея о том, что свинец души можно превратить в золото, не разбивая её, а очищая, казалась ему до боли знакомой. Он читал иероглифы, и строки складывались в стихи, которые, он был уверен, уже слышал. Дежавю стало настолько интенсивным, что границы реальности поплыли. Песок за окном казался метафорой времени, утекающего сквозь пальцы, а библиотека и впрямь виделись лишь проекцией его собственного ума.

Возвращение в Лондон казалось освежающим, как вынырнуть из воды и хлебнуть холодного вечернего воздуха. Том снял небольшую, светлую квартиру в тихом магическом квартале, где из окон пахло не гнилью и зельями, а свежей выпечкой и постиранным бельём, прямо как в приюте. Его взгляд, прежде острый и пронзительный, ищущий подвоха, стал спокойнее, глубже, отстранённее. В нём была усталость человека, прошедшего долгий путь и нашедшего не ответ, а ещё более сложный вопрос. И как бы он ни сопротивлялся, а существовал всего один человек, которому он мог довериться и попросить совета. Пусть и расстались они на не очень доброй ноте…

Хогвартс высился в утренней дымке, словно игрушечный, на расстоянии, но не менее величественный. Тягостное подозрение, вызревавшее в нём все эти месяцы, достигло пика. А что, если это и вправду сон? Что, если никакой Европы не было, и он всё так же сидит в своей конуре в Лютном переулке, а его разум, не выдержав тяжести разрыва души, рождает эти сложные, изощрённые миражи? Может, Кэсси — всего лишь последняя уловка его ума, пытающегося спасти себя самой причудливой ложью? Том обернулся назад, в сторону Хогсмида, откуда и пришёл. Хотел повернуть назад, сомневался.

Он не услышал шагов. Просто воздух вокруг изменился, наполнился знакомой ласково-внимательной силой где-то сбоку.

— Мистер Риддл, — раздался у него за спиной голос Альбуса Дамблдора.

* * *

Кэсси казалось, что прошла целая вечность, наполненная лишь оглушительным звоном в ушах и плавными волнами ужасной боли, растекавшейся по всему торсу и сводившей мышцы судорожными спазмами. Но на самом деле, когда она с невероятным усилием разлепила тяжёлые, словно налитые свинцом веки, оказалось, что не прошло и пяти секунд. Её затуманенному взору открылась тревожная картина: над ней сгрудились Существа. Обступили её тело плотным кольцом, заслоняя потрескавшийся потолок.

Сдавленно кряхтя, она села, задыхаясь от пронзительной боли в боку и с трудом удерживая равновесие на ослабевших, дрожащих ладонях. Кровь бежала из раны слишком быстро, пропитывая толстую ткань мантии насквозь и растекаясь по полу густой бурой лужей, в которой тускло отражался свет из окна в конце коридора. Она чувствовала, как её организм отчаянно пытается залатать чудовищное повреждение, но силы стремительно покидали её, утекая вместе с алыми каплями. Время у Кэсси заканчивалось, каждая секунда была на счету.

Собрав всю свою волю в кулак, она подхватила валявшийся рядом букет, чьи лепестки немного помялись от удара, и сжала в другой руке палочку, ощущая её слабый отклик. Поднявшись на ноги, она закачалась от накатившего приступа головокружения, мир поплыл перед глазами. Чудовища в едином порыве отшатнулись, расступившись перед ней.

— За мной, вы все… — рыкнула им Кэсси хрипло, но властно, — Защищайте меня от заклинаний…

И, не дожидаясь ответа, она двинулась вперёд, к лестнице, ведущей в холл, а оттуда — в подвалы. Она не обращала внимания на тихие, вопросительные помехи, издаваемые обскурами позади, похожие на щелчки и скрежет. Спускаясь, она краем глаза заметила тела товарищей, раскиданные по полу холла, и от этого зрелища становилось муторно и тошно, особенно от неподвижно застывшего Джека, которого в Хоге ждала семья. Хотелось кинуться на помощь… Но тут же её взгляд скользил по бездыханным телам Псов, и душу затапливать мрачное удовлетворение. Пусть знают, уроды. Кэсси силой воли отвернулась и двинулась дальше, не разменивая время на сочувствие.

Спуск в подвал был похож на медленное, мучительное погружение в самые глубины ада. Каждая ступенька отзывалась в её развороченном боку огненной волной боли, заставляя зубы смыкаться до скрипа, и Кэсси приходилось цепляться за каменную стену, чтобы ноги не подкосились прямо у Ритуального Зала и она не рухнула вниз лицом. За ней скользили Чудовища — беззвучные, неотступные и совершенно непредсказуемые.

Внизу их встретила настоящая травля. Несколько Пожирателей, отрезанных от основного боя, яростно сражались в узком каменном коридоре с союзниками из Ордена — в ослепительных вспышках заклинаний мелькали знакомые силуэты. Свист проклятий оглушал, отражаясь от ледяных стен.

— Держите их! — прохрипел один из Пожирателей, заметив движение на лестнице и мелькание мантии Кэсси.

Но его крик внезапно оборвался, перейдя в булькающий стон, когда одно из Чудовищ, подчиняясь воле Поттер, ринулось вперёд. Оно двигалось с пугающей скоростью, совершенно не обращая внимания на летящие в него заклинания, которые отскакивали от его тёмных одежд. Словно живой вихрь, оно пронеслось по узкому коридору, без разбора сметая всех на своём пути, отбирая у некоторых души.

Кэсси, не останавливаясь и почти не глядя по сторонам, шла сквозь этот кошмар, её взгляд был устремлён вглубь подвала. Её Существа образовали вокруг неё живой, пульсирующий щит, принимая на себя случайные удары и остатки проклятий. Она чувствовала каждое попадание в них как отдалённый, приглушённый укол в собственном сознании, но не боялась, что что-то случится. Да этим тварям никакая магия была ни по чём.

Перед самой дверью к камерам её ждал последний враг. Загнанная в угол Беллатриса Лестрейндж, с привычным безумным блеском в глазах с замыленным от разложения зрачком и с расколотой палочкой в тощей бледной руке, всё ещё готовая сражаться без устали.

— Грязнокровка! — прошипела она, и её голос был полон ненависти, смешанной с весельем. — Ты не пройдё…

Но закончить фразу ей не удалось. Два Чудовища по едва заметному кивку Кэсси одновременно набросились на неё, отшвырнув в сторону с такой чудовищной силой, что она с глухим стуком вмялась в каменную стену и затихла, безжизненно сползши на пол. Голова пробита, мозг, отдающий приказы телу, повреждён. Даже без Сектумсемпры, ха.

Рон, напряжённый и белый, как полотно а это именно он был тем, кто загнал мертвячку сюда, оторвав от основной массы Псов, попытался подойти и проверить состояние Кэсси, но и его Чудища не пропустили, выстроившись стеной и угрожающе хрипя, заставляя его отступить с поднятыми в знак мира руками.

Кэсси едва ли обратила на всё происходящее внимание: её сознание, туманное от кровопотери, было целиком поглощено единственной целью — спуском по лестнице и тяжёлой дубовой дверью внизу, за которой прятались тюремные камеры. Туда, где ждал Том.

Люмос отбрасывал мертвенный свет на сырые каменные стены и покрытый инеем пол, а её собственное дыхание вырывалось клубами пара, словно душа уже пыталась покинуть израненное тело. Кэсси скользнула взглядом по решётке той камеры, в которой когда-то томилась сама, и душа её наполнилась острым дискомфортом, но сейчас не время было для воспоминаний. В соседней камере, за той же решёткой, неподвижно лежал Том. Но, стиснув зубы, Кэсси прошла мимо и резким взмахом палочки отщёлкнула замки на дверях других камер, откуда на неё уставились испуганные, измождённые лица знакомых.

— Мисс Поттер! — хриплый вскрик Джона резанул по ушам, полный не столько надежды, сколько животного страха. Он наверняка почувствовал присутствие дементоров.

— Идите наверх, там наши… — только и выдохнула она, чувствуя, как голос предательски слабеет, а после, не глядя на выбегающих на свободу узников, повернулась и на погибающихся коленях побрела обратно, к телу Гонта.

Каждый шаг давался с нечеловеческим трудом, подошвы скользили по влажному камню, а тошнота подступала к горлу желчью. Позади, оглушительно громко отдаваясь в тишине подвала, слышались спотыкающиеся шаги сбегающих заключённых, тяжёлое дыхание Джона и слабое — Эвана.

Кэсси наконец рухнула на холодный пол у самой койки, и в синем свете Люмоса лицо Тома выглядело восковым, ненастоящим. Том не изменился ни на секунду, так и застыл, каким умер, — всё таким же отстранённо-прекрасным и чуть запылённым мелкими осколками министерской отделки и прилипшей грязью лесной опушки, на которой Волдеморт с ним расправился. На которой с ним расправилось Чудовище Кэсси.

Дрожащими, почти не слушающимися пальцами, окрашенными в багряный цвет её собственной крови, Поттер разложила на его неподвижной груди смятые цветы голубого ириса, а сверху уложила Медальон, из которого не смогла вытащить осколок, не подпалил тут всё. Неважно, у неё был второй хоркрукс, а точнее она и была им. Нужно было колдовать, прямо сейчас, в этот самый миг, ведь силы оставались лишь жалкие крохи. Она отчётливо понимала, что их хватит только на одного: либо на её собственную жизнь, либо на то, чтобы вернуть его.

У двери камеры, сливаясь с тенями, неподвижно маячили все три твари, словно безмолвная, преданная стража, ожидающая её последней воли.

— Я знаю, что ты там, Том, — прошептала она, и её голос сорвался, а горячие слёзы скользнули по щекам, смешиваясь солью со вкусом крови на губах. — Я уже… скоро…

Мало времени, слишком мало. Кэсси точно знала, что не выйдет отсюда на своих двоих, что каждый вздох может стать последним. Но зато Том Гонт будет жить. Эта мысль была единственным теплом в насквозь промороженном мире.

Чудовище, то самое, что было частью её самой, бесшумно подплыло к ней, повинуясь приказу. Оно медленно подняло чёрные, тонкие, как ветки, руки, снимая с морды капюшон, обнажая белый диск лица на длинной шее и три провала для глаз и рта. Оно наклонилось над Томом в жуткой пародии на поцелуй. А потом из черноты рта Существа, будто из воронки чёрной дыры, вынырнул яркий, дрожащий комок света, звенящий и поющий неземной, пронзительной музыкой, похожей на хор из тысячи арф и хрустальных треугольников. Это была его душа. Та самая, которую Кэсси похитила. Снова. И снова собиралась её вернуть, только теперь над ней не маячила тень Василиска, и она сама знала о происходящем куда больше.

Кэсси сглотнула комок в горле, собирая последние крохи сил, прежде чем выдавить из себя первые тяжёлые четверостишия ритуала, о котором ей рассказал Арнольд. Её голос звучал тихо и надтреснуто. Двое других чудовищ, стоявших у решётки, начали стремительно слабеть, их тёмные формы становились прозрачными, отдавая последние капли своей магии хозяйке, но даже этого отчаянного пожертвования едва хватало.

Воздух в камере стал густым и тягучим, как кисель, затрудняя дыхание до невозможности. Пространство заколебалось, завихрилось, и стены поплыли, будто растворяясь в мареве.

— Я так жду тебя… — шёпот был полон мольбы, прорывавшейся сквозь стиснутые зубы в коротких перерывах между словами заклинания. Каждое слово ритуала отнимало последние силы, выжимало её, и она чувствовала, как сознание начинает плыть. — Прошу, вернись.

Светящийся комок души, трепеща и напевая свою неземную музыку, медленно скользнул вниз, к бледному лицу Тома, и коснулся его кожи у губ. Впитывался, втягивался внутрь невидимыми нитями обратно в предназначенную ему оболочку.

В тот же миг лепестки ирисов, разложенных на его груди, затрепетали, как от порыва ветра, и засветились изнутри золотым сиянием. Алая кровь Волдеморта, украшавшая их, почернела, как обуглилась, и начала испаряться едким паром.

Уже теряя сознание от кровопотери, Кэсси потянулась к Тому. Словно сменила пост над телом, отодвинув в сторону Чудовище, которое тоже уже слабо мерцало, теряя очертания.

— Иди ко мне. Пожалуйста, милый.

Кэсси оставила на бледных сухих губах лёгкий поцелуй. Ей казалось, что ничего не получается, что всё напрасно и мёртвых в этой камере будет двое… Воздух светился сгорающими лепестками, Существо хрипло выло, рассыпаясь в дым, бой наверху усиливался подоспевшим подкреплением из Псов. Неужели они все проиграли?

Кэсси больше не чувствовала боли — лишь всепоглощающую, оглушительную пустоту, затягивающую её с головой. Её пальцы разжались, выпуская палочку, которая с глухим шорохом покатилась по камню. Последнее, что она увидела, прежде чем веки сомкнулись — как грудь Тома под его чёрной рубашкой резко вздымается в первом жадном вдохе, а рука тянется к артефакту на ней, словно Том почувствовал часть себя совсем близко.

Вокруг них бушевала магия, вырвавшаяся на свободу. Воздух звенел, как натянутая струна, а свет от лепестков ирисов вспыхнул ослепительно-белым, на мгновение затопив камеру молоком. А потом ничего.

Тишина после бури оглушала. Как и темнота, ведь даже на поддержание элементарных чар сил уже не нашлось. Кэсси застыла, лёжа на полу, как брошенная плюшевая игрушка. Камень холодил измученное тело. А слух… улавливал частое дыхание человека на койке.

После — скрип и вздох, когда кто-то сел на кровати, свесив вниз ноги. И ласковую руку на волосах. И магический импульс, после которого сознание наконец покинуло Кэсси.

* * *

Том. В оба.

Тишина в кабинете директора Хогвартса была густой и осязаемой, словно её можно было потрогать пальцами. Она отличалась от гнетущего безмолвия его лютнопереулочной конуры: здесь молчание было исполненным бесконечного терпения и ожидания его признаний. Портреты бывших директоров на стенах притаились, не смея нарушить это молчание и мерный стук чудесатых приборов, которых раньше здесь не было, пока Дамблдор не стал директором. Пылинки, кружащиеся в лучах утреннего солнца, холод тисячелетних стен. Том Риддл сидел перед массивным дубовым столом, заваленным хитроумными серебряными приборами, тихо пощелкивающими и позванивающими в такт невидимым ритмам магии. По ту сторону стола сидел человек, долгие годы бывший для него живым воплощением преграды, вызовом и тайной, которой Том против воли подража. Впечатлили и теперь делал попросить помощи, пусть застарелый протест и заставлял его молчать. Но сегодня Том пришёл не для дуэли и не для игры в кошки-мышки в школьном коридоре, и даже не для того, чтобы снова попроситься на работу преподавателем Защиты.

— Профессор Дамблдор, — начал он непривычно приглушённо, но ровно, без привычных острых граней, которыми раньше пытался бросить старику вызов. — Мне нужен совет. Я должен… признать, что сколько бы знаний не искал, я что-то явно упускаю. Вы поможете мне, сэр?

Голубые глаза над полумесяцами очков изучали его с неприкрытым изумлением. В них не было ни капли привычной добродушной усмешки, лишь сконцентрированная, острая настороженность, за которой читалась готовность к любому развитию событий. Воздух в кабинете, обычно пахнущий леденцами и чернилами, казался сейчас особенно спёртым.

— Я весь внимание, Том, — мягко, но теплоты произнёс Дамблдор, как и всегда, когда обращался к нему. Его пальцы медленно перебирали всё такую же рыжую, но уже седеющую бороду, длинную.

— Я ищу путь в мир, который с детства зовёт меня, — выдохнул Риддл, и эти слова, произнесённые вслух в этих стенах, показались ему одновременно кощунственными и невероятно освобождающими. — Я… я всю жизнь слышу голос одной женщины. Не думаю, что вы знакомы. Её зовут Кассиа Поттер. Но я сомневаюсь, что она реальна. Я хочу понять это и отправится туда, куда она вечно меня зовёт.

Он видел, как пальцы Дамблдора крепче сомкнулись на длинных кудрявых волосках бороды, костяшки побелели.

— Легилименция, — коротко, без обиняков, бросил старый волшебник. Том замер, желая отказать, ведь всё это было слишком личным, но понимал, что от его ответа зависит вообще всё.

Том медленно кивнул, ощущая, как с огромным внутренним усилием опускаются те самые ментальные щиты, что он выстраивал и укреплял долгие годы. Он позволил Дамблдору увидеть лично. Он показал ему леденящий ужас бомбоубежища, запах гари и детских слёз, сладковатый аромат духов, повисший в особняке Риддлов, ледяную, всепоглощающую пустоту, следовавшую за созданием каждого хоркрукса, удушающую тоску и ярость ночей в Лютном Переулке. И затем — Европу. Бесконечные библиотеки, холод камня под пальцами, повторяющими движением выбоины рун, головокружительную свободу и страх астральных скитаний, горькую пыль алхимических ритуалов. И самое сокровенное, самое болезненное — навязчивое, пронизывающее каждую клетку дежавю, воспоминания о жизни, которой не было: о долгих, спокойных беседах в солнечной Белой Гостиной, о женщине с медью рыжих волос и карими тёплыми глазами, об ощущении родного дома и принадлежности, которой он был лишён с самого рождения в обществе магглов и презираемых им волшебников-глупцов.

Он чувствовал, как чужое могучее сознание скользит по искорёженным уголкам его разума, и внутренне сжимался, ожидая всплеска торжествующего осуждения или ледяного презрения к его деяниям. Но вместо этого он почувствовал… странную печаль, которая скользила сверху, как туман по поверхности Чёрного Озера.

Дамблдор медленно отстранился, отпуская пальцами виски Тома. Его лицо, обычно румяное, заметно побледнело. Он снял очки и на несколько секунд закрыл глаза, словно пытаясь осмыслить увиденное.

— За свою долгую жизнь я видел многое и был уверен, что знаю если не всё, то хотя бы самое важное, но я ошибся. — он покачал седой головой с неподдельной усталостью, — Ты нёс в себе, мальчик мой, целую вселенную. Это смело, признаваться в слабости и просить помощи, когда не можешь справится сам. — его взгляд снова стал острым, — А что, если твоя нынешяя жизнь — это и есть дурной сон, затянувшийся на десятилетия? А тот голос, что ты слышишь… возможно, исходит от человека, который пытается разбудить тебя? Все эти воспоминания твоя настоящая жизнь.

Мысль, которая уже и раньше кружила в сознании Тома, из уст Дамблдора звучала весомо. Что, если он и вправду всего лишь призрак, тень, застрявшая в липких сетях кошмара, порождённого его же собственным безумием, гордыней и страхом?

— Как мне… проснуться? — прошептал Том, и в его голосе прозвучала искренняя, отчаянная мольба заблудшего.

Директор долго молчал, вглядываясь куда-то далеко, за могучие стены кабинета. Если образ Дамблдора был лишь порождением ума Тома, то откуда он мог знать? Отчаяние подступали. Том отказывался верить, что вся его жизнь — затянувшаяся кома. Где же тогда его тело? Что случилось за время, пока он спал? Почему Кэсси не сказала ему?.. А знала ли она сама? Она так долго не появлялась, что Том даже успел почувствовать себя забытым. Но что если с ней сейчас происходит что-то, что не даёт ей сосредоточится на нём? Тогда Том обязан вернуться.

— Есть несколько путей, — внезапно сказал Дамблдор, снова надевая очки и садясь на своё место. Том вздрогнул: неужели ответ в его голове всё же был? — Но должен предупредить, ни один из них не будет простым или безопасным. Тебе нужно отыскать самое сокровенное истинное желание своей души. Возможно тогда твоё сознание потянется к свету. Возможно стоит отыскать безопасное место, или хотя бы представить его. Место, в которое тебе хочется вернуться. И, наконец… — Дамблдор посмотрел на него с безжалостной прямотой, — …самый прочный, самый нерушимый мост между мирами, между сном и явью, строится на силе истинного раскаяния и прощения. Особенно прощения к самому себе. Всю свою жизнь ты сам совал себе палки в колёса, Том. Возможно, тебе стоит простить себя и не бороться с самыми нелицеприятными гранями своей личности? Тогда ты обретёшь свою гармонию, мальчик мой.

Каждое слово казалось ударом под дых, но разве мог Том сам себе не верить? Ведь именно того он и хотел: принятия.

Том начал с самого безопасного, с Комнаты с забытыми вещами. По школе ходили легенды, что если попросить, она превратится в то помещение, которое тебе нужно. Он ходил мимо той самой стены в коридоре раз за разом, концентрируясь не на силе, не на могуществе, а на ощущении тепла, которое дарило ему Поместье. На ощущении безопасности, абсолютного покоя, того, что называют «домом». Он цеплялся за обрывки видений, всплывавших в памяти: запах воска для мебели и свежеиспечённой шарлотки в исполнении Кэсси на его День Рождения, упругий прогиб дубовых половиц под ногами, живое, дышащее тепло камина, в весело потрескивали добрые, смолистые поленья, отбрасывая отблески на голову огромного белого дракона на потолке.

И дверь появилась: изящная, из тёмного дерева, с медной ручкой, похожая на дверь его кабинета. Он вошёл внутрь и попал в библиотеку, которую собрал сам и которой так гордился. Высокие потолки, полки до самого верха, заставленные книгами по магической теории и истории, уютные кресла у камина и два окна, разделяющие пространство между, на столике — забытая чашка с остывшим кофе с молоком. Здесь он мог, наконец, дышать полной грудью, не ощущая спазма в горле от вечного напряжения. Здесь витал запах зелий. Запах Поттер. Возможно, что именно её ему и нужно найти? Как она искала его образ по всему Поместью?

Он плохо помнил, можно сказать с трудом знал, где в Хогвартсе было спрятано Зеркало Иеналеж. Когда его другая версия собиралась создать своё, она его, конечно, отыскала в одном из заброшенных классов, но нынешнему Тому пришлось заново обшарить замок, пока он наконец не увидел посреди пыльного кабинета накрытое плотной тканью зеркало. Воздух здесь был мёртвым и неподвижным, пыль поднималась от каждого колебания пространства и Тому пришлось красться, оставляя чёткие следы на сером полотне. Том медленно стянул ткань с рамы, и пыль встала туманом из золотистых в лучах закатного солнца вихров. Он подошёл ближе, ожидая увидеть в отражении корону и толпу преклонённых последователей. Величие. Но не нашёл этого, ведь на самом деле ничего подобного больше не хотел. Сначала он видел лишь себя — бледного, измождённого, с впалыми щеками и глазами, потухшими от неподдельной усталости. Но потом, словно проявляясь на фотопластинке, очертания начали меняться, наполняться цветом и жизнью. Рядом с ним возникла она. Кэсси, живая, настоящая. Её рыжие волосы были перехвачены простой резинкой, на ней было простое платье, то самое, в котором она встречала его на ужин, нашлось столько бездной любви, тоски и надежды, что у него перехватило дыхание и сердце сжалось от острой, почти физической боли. Впервые в жизни что-то причинило ему боль сильнее, чем разрыв души: чужая любовь. Кэсси молча потянулась к его отражению, обвила руками за плечи и, поднявшись на ципочки, оставила в уголке губ лёгкий поцелуй. Словно она пыталась вдохнуть в него жизнь.

— Я знаю, что ты там, Том, — прошептала она, и её голос сорвался, — Я уже… скоро…

В тот миг все его сомнения, все страхи рассеялись, как дым. Она была реальна. Она ждала его. И он должен был добраться до неё. А для этого ему нужно было пройти самое тяжёлое испытание: дать себе шанс. Силой Раскаяния. Дамблдор, как всегда, был безжалостно прав.

— Мне страшно, сэр… — почти неслышно признался Том, склонившись, сидя на стуле в кабинете Директора. Он очень хотел сбежать. От себя. Ведь по сути сейчас он признавался в слабости сам себе. Шаг ли это в нужную сторону? В любом случае, не имело смысла врать себе: он был так же напуган грядущим, как и очарован.

— Так и должно быть. Не боятся только самые недалёкие люди.

Это странно успокоило его, как чистая розовая кожа под коркой запёкшейся крови. Страдание подходило к концу и стоило ускорить пробуждение. Раскаяние и прощение. Убийство только из необходимости и в целях защиты. Никаких больше хоркруксов.

Том вернулся в Комнату забытых вещей, принявшую новый облик — его Белой Гостиной, и уселся в центре на ковре перед камином. Он закрыл глаза, отбросил все защиты и начал вызывать из небытия, из самых тёмных уголков своей памяти, всех, чьи жизни оборвал он или его воля. Он не просто вспоминал их имена и лица — он заставлял себя прожить, прочувствовать каждую их жизнь, каждую надежду, каждый миг страха и боли, которыми так наслаждался в моменте.

Первым пришёл образ маленького кролика Снежка. Белая шерсть, маленькие безумные глазки. Тогда причинить боль Стаббсу казалось важнее жизни… Но тогда почему мир должен считаться с его жизнью, раз он сам этого не делает? И впрямь, наивность грех непростительный. И совсем ему не оправдание.

Следующей пришла Плакса Миртл. Он ощутил всю горечь её одиночества, колючие уколы насмешек одноклассников, солёный вкус её слёз в затхлой уборной. Он ведь и сам был так же одинок и не принят, только рыдать себе не позволял. Ему хватило наглости переменить отношение к себе, но от расплаты его не спасло ничего. Он представил всепоглощающий, тупой ужас, пронзительную боль, когда взгляд древнего чудовища оборвал короткую, несчастливую жизнь маленькой грязнокровки. Голову пронзило новое воспоминание — летящее на него Чудовище, вытянувшее душу в мгновение ока, а после… тот же ужас.

— Прости меня, — выдохнул он, и слова обожгли ему горло, как глоток расплавленного металла. За то, что не пожалел и не предвидел.

Старик из паба, благодаря которому был создан осколок в дневнике, так же ясно возник в памяти, словно Том видел его всего лишь вчера. Стоило ли то мимолётное ощущение могущества разрушенного счастья семьи этого человека? Понял бы Том, сделай кто-нибудь с ним что-то подобное ради непроверенного ритуала? О, он был бы в бешенстве и наверняка глубоко обижен. Он не жертва! Хотя, сейчас он себя ею чувствовал.

Но больнее всего ударила мысль о его семье, последних живых Риддлах и Морфина Гонте. Он попытался отбросить привычную ненависть и ощутил нечто иное — смутное понимание. Риддла были просто магглами, испуганными и ошарашенными незнакомой, чужеродной магией, пришедшей к ним в дом. Их смерть была не триумфом, не возмездием, а актом мелкой, ничтожной, бессмысленной жестокости. А любимый дядюшка на самом деле был не меньше сломан, чем сам Том. Его жизнь была дрянной и наполненной насилием, которому не найти оправданий. Отчасти, убить его было бы милосерднее, чем отправить в Азкабан.

— Простите… простите меня, — прошипел Том, сгибаясь пополам от давящей тяжести этого осознания и упираясь ладонями в ковёр, чтобы обрести хоть каплю равновесия.

Потом — Хепзиба Смит. Её доверчивость, болтливость, хвастовство безделушками в её коллекции. Испуг, холодный пот осознания в тот миг, когда она поняла, что тот, кому она радушно открыла свой дом, — её убийца. Извиняться перед ней не хотелось, ведь по сути она владела его наследием, как потомка Слизерина, и бессовестно хвалилась тем, как заполучила его, этот древний Медальон, не подозревая, что ранит этим. Том просто ранил в ответ слишком сильно.

— Прости меня, — снова прошептал он, испытывая не раскаяние, но отвращение к собственной импульсивности и жадности.

А затем на него обрушился настоящий водопад. Десятки, сотни лиц, имён, судеб. Волшебники и магглы, старики и молодые, мужчины и женщины, дети, чьи жизни оборвались от зелёной вспышки «Авады Кедавры» или по его циничному приказу. Каждый оборванный крик, каждый взгляд, полный ужаса, каждая непрожитая жизнь, недосказанная фраза. Он пропускал их всех через себя, в точности помня лица и имена, и впервые клял подругу-память за то, что она была так дотошна. Он не искал оправданий. Не прятался за идеи о великом благе или своей исключительности. Он просто, снова и снова, как заклинание, как мантру, повторял: «Прости меня», пока его сознание не начало расплываться, не стало тонуть в этом океане чужого страдания. Если так жила его Кэсси Поттер, сочувствующая и с острым ощущением несправедливости, то судить её за нежелание причинять боль, было глупо. Теперь он хорошо её понимал и ему было, что сказать ей теперь после того, как он сам, в своём лице и в лице Волдеморта, переломил эту грань, отделяющую обычную боевую девчонку от палача, идущего по головам.

Его магия, титаническая сила, что делала его грозой всего магического сообщества, начала уходить, стремясь за пределы его мёртвого тела. Она тихо растворялась, утекала из него вместе с виной, с ненавистью, с гордыней, смывая с его души липкую патину греха и клейма тёмной нечеловеческой твари. Он чувствовал, как становится легче, уязвимее, более пустым, но чистым, насколько может быть чист воин на страже вечного города. Свободнее.

И сквозь нарастающий туман истощения и боли, сквозь рёв океана чужих страданий, он услышал её голос. Теперь он был громким, ясным, как колокол, и очень близким:

— Я так жду тебя… Прошу вернись. Или ко мне. Пожалуйста, милый.

Он больше не хотел бессмертия. Он с поразительной ясностью понял, что именно хрупкость и мимолётность каждого мгновения и делают жизнь такой бесценной. Он не хотел больше бороться со смертью. Он хотел защитить от неё ту, что стала ему роднее самой жизни. А для этого ему нужно было вернуться. В своё настоящее тело. В свою настоящую, возможно, единственную жизнь. Туда, где его ждала Кэсси Поттер.

Он не остановился, даже когда силы окончательно покинули его, и тёмные, бархатные волны беспамятства стали смыкаться над головой. Последнее, что он почувствовал, прежде чем провалиться в небытие, был не колючий ковёр под щекой, а тепло чьих-то настоящих, живых рук, мягко подхватывающих его, и далёкий, но такой желанный, такой реальный запах зелий, пепла и цветов прямо под носом.

* * *

Как же приятно было держать её в руках. Прижимая к груди, с подвешенным на цепочку Медальоном, повреждёнными рёбрами, греть окоченевшее в ледяном подвале тело, медленно подпитывая организм силой через вновь натянутую связь. Даже без сознания девчонка дарила ему столько эмоций, что хватило бы на десятерых. Том ощущал себя чистым светом, насколько бы тяжело ни было нести на ногах собственное тело и ещё одно — в руках. Жизнь ощущалась как никогда желанной, когда было ради чего жить.

Ему казалось, что он парит над полом, ступени пружинили под стопами, а под кожей клубился азарт. Он чувствовал запах гари и разбитой штукатурки и даже не испытывал гнева. Лишь желание выгнать чужаков со своей земли, чтобы те не рушили его миг умиротворения. Он вернулся, чтобы защитить то, что ему дорого, и собирался сделать это прямо сейчас. А для этого ему нужно было выгнать кучку Пожирателей Смерти и членов Ордена Феникса из своего Поместья прочь.

Под подошвами ботинок плюхала кровь, отблёскивающая нефтяными переливами — с добавлением экспериментального зелья. Тела оживших мертвецов, истощённые и страшные, валялись по углам, как сломанные куклы. Наверху, в холле, битва была в самом разгаре, но когда Том вошёл туда со своей ношей и магией, неукротимой и куда более враждебной, чем когда-либо, мир замер.

Справа, у разворота парадной лестницы, столпились Пожиратели Смерти. Их маски были побиты, кусков не хватало и под повреждённой керамикой виднелись лица, искажённые не столько гневом или напряжением, сколько животным страхом. Перед ним. Ублюдки даже забывали атаковать, не в силах поверить своим глазам: Министр вернулся, да здравствует Министр.

Пожиратели могли лишь держать оборону, стоя над телами своих товарищей на мраморном полу. Это те, что совсем недавно были живые — мёртвых никто не защищал. Возле зияющего дверного проема, теснились члены Ордена Феникса, так же метнувшиеся от разрушительной силы Тома прочь. Они были измотаны, в пыли и крови, но с палочками наготове. И все они — и те, и другие — застыли, уставившись на него. Ну, подумаешь, воскрес.

Том в тени коридора, из которого вышел, держа на руках Кэсси, и его появление было так же невозможно и противоестественно, как восход солнца в полночь. В его глазах не нашлось безумия Волдеморта, не было и ледяного расчета Тома Риддла. В них царила лишь абсолютная, безраздельная уверенность хозяина, вернувшегося в свой оскверненный дом.

Том медленно перевел взгляд на Псов и мирно проговорил:

— Уходите, — произнес он тихо, но его голос, усиленный волей и магией самого Поместья, прозвучал в ушах у каждого как удар колокола. Нет, он не был настроен забыть обиды и превратиться в человека милого и прощающего. Такое нельзя простить. Но и драться он сейчас не мог себе позволить: каким бы могущественным он себя не ощущал благодаря Кэсси, а это временное явление. Ему ещё нужно было помочь ей и защитить дом, — Пока я позволяю вам уйти. А этот мусор я уничтожу сам. — Он кивнул в сторону тел их товарищей.

И тогда произошло нечто, что заставило содрогнуться даже видавших виды членов Ордена. Тела убитых Пожирателей Смерти начали медленно таять, распадаться на золотую пыль, как те голубые ирисы. Пыль, клубясь, уносилась прочь сквозь стены, словно дом сам извергал из себя чуждое. Оставалась только магия этих людей, которую Том вбирал в себя. Кто знал, что даже спустя столько времени цепи в зелье не распались, а так и застыли под заклинанием стазиса, как и он сам? Кэсси могла собой гордится — её состав работал на ура.

С криками ужаса оставшиеся в живых Пожиратели, давя друг друга, бросились к ближайшим окнам, вышибая рамы и разбиваясь о землю в саду, лишь бы бежать, бежать без оглядки от этого места и этого человека. Орденцы преграждали им дорогу, но тоже понемногу пятились прочь.

Том обратил взгляд к ним, скользнул по знакомым лицам — Братьям Уизли, застывшим с широко раскрытыми глазами, Кингсли Шеклболту, сжимавшему палочку до хруста в костяшках. Гарри, сжимающую плечо почти-бессознательной Тамары. Праудфут, Сэвидж и Долиш — мракоборцы, когда-то подвластные ему. Тоже были здесь, чтобы помочь, что заслуживало награды. Тонкс была ранена в живот и повисла на плече какого-то волшебника. Двое домовиков стояли рядом, остальные были разбиты по парам в разных углах холла, многие без движения. Как и все остальные, кого Том уничтожать без следа не имел права.

— Ваша очередь, — сказал он всё так же спокойно.

Взмах руки — и невидимая сила, мягкая, но неотвратимая, как морской прилив, подхватила членов Ордена, живых и мёртвых, и плавно вынесла за порог, на аллею, и дальше к воротам. Но не всех, а только тех, кому тут быть нельзя было и раньше. Они пусть помогут себе сами. Тяжеленные двери с грохотом захлопнулись. Ещё один взмах и разбитые окна затянуло прозрачно-серебристым Протего, через который был виден лишь размытый силуэт улицы. Пока хватит и этого, а после он выяснит, куда делись истинные защиты его дома, которые он сам и разработал…

В доме воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием догорающих обломков и его собственным тяжёлым дыханием. В холле, среди разгрома, стояли трое его домовиков. Торрен с разорванным ухом, Гаррен с глубокой раной на руке — трагедия для такого хорошего повара, как он — и хмурый Марвин, опирающийся на перила лестницы, как на костыль и печально глядящий куда-то в сторону, не в силах шевельнуться. В их огромных глазах стояли слёзы и тлела ярость. Чуть поодаль, у стены, лежали двое других — крошечный Нэкет с разбитой головой и Морбин в покрасневшей от крови форме, от тела которого не отрывал взгляда его близнец. Неподвижно и без дыхания. Поодаль в неестественной позе, лежало тело Джека, а из-под обрушившейся лепнины виднелся Арнольд.

Том закрыл глаза, чувствуя, как горечь потери растекается в груди. Но не переплавляется в гнев, не вызывает желания вернуть обидчикам её сторицей прямо сейчас. Но это пока. Позже, когда он придёт в себя и выяснит всё, что нужно, он уничтожит всё порождённое Волдемортом раз и навсегда. Впереди маячила уйма работы: разбирать завалы, хоронить погибших, лечить раненых. От этих мыслей голова шла кругом. Но сквозь усталость пробивалось странное, почти забытое чувство — облегчение.