Человек, который продал мир (джен)

Неделю спустя

И наемник, подцепив вторую сигарету пальцами, поджег ее и начал свой рассказ.

Неделю назад

— Ну нихрена себе. — Лишь эта фраза хрипло сорвалась с губ усталого Скорпиуса, стоило ему лишь на третий день нагнать наемников.

На фоне исполинского строения, в которое Тенпенни некогда вложил не один вагон галлеонов, наемники, оставшиеся шесть человек, определенно терялись, Скорпиус на них даже не глянул, не в силах отвести глаз от «архитектурного чуда», возведенного у самого мыса.

Огромное, величественное здание, немыслимое чудо скрывало его с горизонта. Пышное, чопорное, так и кричащее о своем великолепии — под стать самому Клоду Тенпенни. Да только этому оазису среди острова место никак не среди дикой природы: на фоне зеленого леса отель выглядел словно вырезанный из открытки.

Десять этажей, высокие колонны, щедрая лепнина (и церковные горгульи, и светские вензеля, и пузатые ангелочки: видимо, перед архитектором была поставлена задача налепить всего и побольше), широкая лестница, балконы, у ворот — статуи двух крылатых дев, со скрещенными копьями, а в довершении — купол цирка, видневшийся позади. Безвкусно, нелепо и ненужно.

Что здесь случилось больше двадцати лет назад, Скорпиус знал смутно, но определенную картину в голове выстроить мог.

Клод Тенпенни покупает остров и возводит это вот великолепие для сливок общества.

Обращается к Лартену Джулиусу с просьбой защитить остров в случае атаки Волан-де-Морта. Один из гостей, напившись, начинает сыпать Непростительными Заклятиями, защитные чары срабатывают и «Землю Каллисто» накрывает нерушимый магический купол. Гости в ловушке. Кто-то шустрый сбежал на фестралах. Но многие остались.

Далее, если верить Главному Аврору, на арене появились разъяренные кентавры, доселе принимавшие роскошный отель за Храм Ареса, и, увидев бегающих туда-сюда волшебников, уничтожили всех.

Потом кентавры разворовывают отель.

«Земля Каллисто» преспокойно стоит себе долгие годы, пока Лартен Джулиус не изъявляет желание добыть все золото из сокровищницы Клода Тенпенни. Примерно в то же время в Аврорат за помощью обращается сам Клод Тенпенни и умоляет найти на острове его внука, который также ищет сокровищницу. Гарри Поттер же, с присущим ему обостренным чувством долга и справедливости, отказывается покинуть остров, поняв, что внук Тенпенни скорей всего уже мертв. Потому как Гарри Поттер костьми ляжет, но не позволит Лартену Джулиусу завладеть лишней кучей золота.

Потом на острове появляется кто-то третий, кто толкает Скорпиуса на убийство наемников, а наемников — на убийство Скорпиуса.

А, по сути, выходит, что вся эта канитель — не более чем противостояние Главного Аврора и министра магии, в котором страдают все, кроме них самих.

Блейз Забини, рьяно стоявший на стороне Аврората, вдруг возомнил себя древнегреческим богом и сейчас, вместе с кентаврами, рыщет по лесу, дабы изничтожить всех чужих и попасть в сокровищницу Тенпенни, которую считает своей.

Наемники, работающие на министра магии, умирают один за другим, и каждый уже понимает, что рано или поздно здесь будет кровавая баня.

Скорпиус Малфой, играющий на два фронта, не знает, доживет ли он до утра, потому как в любой момент наемники могут узнать о его планах всех перебить, дабы получить от таинственного незнакомца портал и смыться подальше от мира всего. Это уже не говоря, о том, что Малфой поймал себя на мысли, что медленно, но верно сходит с ума: уайтчепельский потрошитель и Вероника Дэй до сих пор, на удивление «живыми призраками» следуют за ним и заваливают советами.

«Боже, куда я попал?» — пронеслось в голове у Скорпиуса, как только последовательная цепь выстроилась у него в голове.

— Эй, — крикнул кто-то, толкнув его в плечо. — Так что думаешь?

— Что? — вскинул бровь Скорпиус, прослушав добрую половину того, что ему говорили.

Моргнув и снова взглянув на строение, он заметил, что с первого раза его взгляд не выцепил те мелочи, которые говорили о том, что когда-то здесь была резня, разруха и периодические набеги кентавров.

Сколотый кирпич, гнутые ворота с недостающими кое-где прутьями, одна из статуй крылатых дев обезглавлена, вон ее каменная голова валяется бесхозным валуном в нескольких метрах, некоторые ступеньки отбиты, а кое-где, если присмотреться и разглядеть сквозь темные цвета вечера — в высокой траве виднеются человечьи кости.

— А нормальное такое жилище, — хмыкнула Эфемера, лихо перемахнув через ограду.

Десмонд Нотт толкнул ворота, которые отворились с душераздирающим скрипом, и запустил оставшихся наемников. Поднявшись по ступенькам на крыльцо, Скорпиус приоткрыл большие резные двери отеля, обшарпанные, словно по ним кто-то пару раз заехал топором, и, осторожно заглянул в темный коридор.

— Фонарик есть у кого? — шепнул он.

И, не услышав утвердительного ответа, чиркнул зажигалкой и вытянул руку вперед.

Осветила зажигалка немногое: пыльный, некогда роскошный ковер, сейчас закиданный щепками, осколками, и залитый сухими багровыми пятнами, и перекинутые горшки с ветхими вечнозелеными растениями, сухими от нехватки полива.

— Ну что, пошли? — осторожно спросил Нотт.

— Заходи, — пожал плечами Скорпиус, не рискуя первым переступить порог.

Эфемера, растолкав обоих, резко распахнула двери, и первой сделала шаг вперед.

Затхлость. Сырость. Какая-то непонятная резкая вонь.

Скорпиус, нашарив огарок свечи под ногами, поднес зажигалку к фитилю и протянул свечу наемнику с длинными дредами. Затем, довольно быстро отыскав высокие канделябры со свечами у двери, зажег и их.

Стало чуть светлее, и открылся вид на развороченную стойку администратора и гигантскую хрустальную люстру, сваленную вниз и покрывшую осколками весь ковер.

— Мать моя, что здесь было-то? — вырвалось у Скорпиуса.

Кое-где отыскались и уже знакомые стрелы кентавров. Где-то валялись обломки волшебных палочек. Иногда попадалась и грязная одежда, в которой явно обжились крысы.

Все это открывалось зрению по ходу того, как Скорпиус поджигал свечи в холле некогда шикарного отеля. Нотт, подняв с пола доску с гвоздями, бесшумно (что удивительно при его могучей комплекции) направился к еще одной двустворчатой двери и распахнул ее.

— Кажись, ресторан, — шепнул он, указав доской на виднеющиеся силуэты длинных столов.

И не ошибся. В свете свеч поблескивала посуда, бархатные скатерти на некоторых столах, опасно покосившаяся люстра и множество столовых приборов, раскиданных по полу. Но, надо отдать должное, ресторан выглядел поприличнее холла, по крайней мере черепов и старых пятен крови не видно было.

— Ну, живых здесь точно нет, — произнесла Эфемера, опустив арбалет. — Мы одни.

— Значит, можно отдохнуть до утра, — сказал Скорпиус, поднявшись на широкую лестницу, ведущую на второй этаж.

На него посмотрели, как на безумца.

— Хочешь сказать, что здесь можно отдохнуть?

— А почему нет? Здесь никого. Уж точно спокойнее, чем в лесу.

Вымотанные и обессиленные наемники недолго играли в бдительность, и вскоре согласились на отдых, несмотря на нервозность и страх перед мертвым отелем. Решено было занять второй этаж, подальше от страшного холла, но и не далеко, чтоб в случае чего, быстро бежать.

Как ни странно, но комнаты были относительно нормальными. Скорпиус распахнул двери номера 212 и, первым делом, отработанным жестом зажег свечу на тумбе у входа. Номер просторный: у окна с треснутым витражным окном — огромная кровать, застеленная пыльным бордовым покрывалом, большой шкаф, дверь в ванную комнату, бар с пыльными бутылками, покрытый паутиной книжный шкаф.

— Что, все в один номер? — спросил наемник.

— Давай, Остин, иди, выбирай себе отдельный, — издевательски произнес Скорпиус.

Остин мотнул головой и заткнулся. Все-таки страшновато.

Страшно, жутко, зябко — не важно, природа все равно возьмет свое. Спали этой ночью все: прижимая к себе оружие, то и дело вскакивая и сонно оглядываясь, а потом снова засыпая, видя кошмары, или просто лежали зажмурившись, прислушиваясь к дыханию друг друга и вздрагивая от посторонних звуков за окном и внизу.

Скорпиус открыл глаза и, убедившись, что лежащий рядом наемник крепко спит, уткнувшись лицом в пыльный матрас, умудрился настолько бесшумно соскользнуть с кровати, что та даже не скрипнула. Просочившись за дверь, поймал насмешливый взгляд уайтчепельского потрошителя, неизменным спутником, видимым только ему, двигавшемся за ним.

— Скольких ты сказал Поттеру, убил? — поинтересовался Грегсон. — Двоих? Пятерых, малыш.

— Заткнись, — шикнул Скорпиус, забыв, что потрошителя видит и слышит только он, и побоявшись, что его громкий голос перебудит наемников.

— Минимум пятерых.

— Тебя нет.

— Но я же здесь!

Скорпиус крепко зажмурился, отгоняя галлюцинацию, но, открыв глаза, увидел, что Грегсон, участливо глядя на него, по-прежнему стоит рядом.

— Ищешь девку? — спросил Грегсон. — Правильно. Сейчас самое время.

Но остался без ответа. Скорпиус уже нашел ее.

Эфемера стояла в десяти метрах, уперев руки в широкие перила двойной парадной лестницы, и смотрела то ли вниз, на разгромленный холл, то ли перед собой, на стену, украшенную покосившимися картинами и целыми гирляндами дрожащей на сквозняке паутины.

Скорпиус подошел и, замерев прямо за спиной наемницы, вздохнул.

— Как думаешь, что произошло? — хриплым шепотом спросила Эфемера. В те редкие моменты, когда она не истерила, голос ее разительно отличался от запомнившихся высоких ноток — был каким-то глубоким баритоном, словно мужским, прокуренным.

— Ничего хорошего, — произнес Скорпиус. — Кентавры убили всех.

— Я не про отель. Я про наш отряд. Две недели назад сюда прибыло двадцать три человека. Сейчас нас шестеро. Что произошло?

— Ничего хорошего, — горько повторил Скорпиус. — Кентавры убили всех.

— Да-а-а, кентавры, — протянул Грегсон, но, поймав взгляд Скорпиуса, замолчал.

«Снимать» девок Скорпиус не любил и не умел. Несмотря на то, что все детство провел с Блейзом, которому, для совращения совершенно любой особы достаточно было пары слов и взгляда, в некоторых случаях еще и алкоголя.

Но Эфемера должна была умереть. В какой-то момент Малфой, к своему ужасу, понял то, о чем ему говорил потрошитель: не просто перерезать горло, убить женщину в своем стиле. Подобно паучихе, черной вдове. Но как тогда его назвать? Черный вдовец?

Скорпиус не любил женщин, за то, что они в его жизни умирают и штабелями ложатся в гроб с подписью «Любовницы Малфоя». И ненавидел себя, за то, что умеет убивать.

Именно эти две мысли переплелись в его голове, когда дверь номера 211 закрылась, скрыв их с Эфемерой в пустой комнате.