Волки и Овцы (джен)

— Нет! — Рудольфус закрыл рукам лицо.

— Да, братец! У тебя сегодня наблюдаются явные проблемы с памятью. Может, тебе семейного лекаря вызвать? Или ты стареешь?

— Мне кто-нибудь объяснит, в чём дело?

Рабастан отряхнулся от еловых иголок и, с ухмылкой глянув на страдания брата, объяснил ничего не понимающему Долохову:

— Когда мы сегодня аппарировали сюда в первый раз, Руди, — Со всей возможной язвительностью пропел младший Лестрейндж. — Сам! Своими руками! Оградил ближайшие окрестности тем куполом, помнишь? Которым он так гордится. Сам изобрёл. Сам оградил. Сам забыл. Многогранная личность. Какой талант пропадает!

— Заткнииись, — горестно протянул всё ещё сидящий на земле Руди, пряча раскрасневшееся лицо в ладонях.

Долохову стоило огромного труда не заржать в голос, как ретивый конь, глядя на убивающегося Рудольфуса. Он не переставал удивляться, как при столь высоком уровне интеллекта, природной расчётливости и незаурядных способностях этот человек порой допускает такие нелепые промахи? И ведь он же ответственный до мозга костей! Как только у него это выходит? Воистину, горе от ума! Антонин был уверен, что лордовский ритуал тут не причём. Он не мог объяснить даже себе, на чём строится эта уверенность. Долохов просто знал, что вся эта придурь — особенность именно самого Рудольфуса. Даже не Лестрейнджей как таковых, хотя в этом семействе странностей водилось с лихвой. Но Руди дал бы фору всем поколениям своего неординарного семейства, даже не напрягаясь.

— Ладно уж. Прежде чем ты заавадишь нас, как свидетелей твоего фиаско и сведёшь счёты с жизнью, напоминаю, что вот это восьмое чудо света само не исчезнет. Может, нас никто и не обнаружит, но мне хотелось бы сегодня всё-таки поужинать и отдохнуть.

Лестрейндж встрепенулся и, собрав по крупицам свою разбросанную по лесу гордость, вернулся к своему неоконченному делу, предложив:

— Думаю, вы смело можете отправляться в мэнор. Всё равно лёд поддаётся только мне. Незачем вам…

— Ну вот ещё! Я остаюсь!

— Заманчиво, конечно. Но соглашусь с твоим братом. Тебя только оставь одного, и мы недосчитаемся половины островов.

— Да, братец. Оставь хотя бы основную часть суши. Можешь спалить Уэльс.

— Или заморозить. Чем тебе, кстати, Уэльс не угодил?

— Там делать нечего. Уж лучше его, чем Ирландию. Там хоть народ весёлый.

— Странная логика. Но если мыслить так, то предлагаю потом перебраться на материк. Есть там пара-тройка «скучных стран».

— О! Руди, как оружие массового поражения! Блестящая идея!

— И какой карьерный рост!

— Зачем нам Тёмный Лорд, когда мы можем шантажом получить всё, что захотим? Надо им только моего братца показать.

— И они падут ниц пред сокрушительной мощью его ледяной ярости.

— Вы собираетесь так всё время у меня за спиной паясничать, пока я работаю?

— Да!

— Ты не отвлекайся. Тут работы минимум часов на пять.

Рудольфус с недовольством покосился на своё случайное творение и всерьёз задумался о том, что бы попытаться спалить его адским пламенем. Его размышления весьма ясно читались на лице, что не укрылось от наблюдательного Долохова.

— Я знать не хочу, что ты задумал. Просто сразу скажу, что это плохая идея. Она нам не подходит.

— Ты даже не знаешь, о чём я подумал. Как можно каждый раз отсекать ещё не озвученные идеи? Не боишься упустить наиболее оптимальный вариант из-за собственного чванства?

— Куда сильнее я опасаюсь последствий твоих креативных решений. Так что давай по старинке. Меньше думай, больше делай. Глядишь, хоть к завтраку закончишь.

— Легко тебе сказать.

Долохов прекрасно понимал, что Руди уже еле сдерживает себя от более дерзких попыток уничтожить ледяной столб. Но ему было крайне сложно просчитать, к чему может привести даже Бомбарда в их ситуации. А в том, что неуправляемый бес ею не ограничится, войдя в раж, у Антонина сомнений не было.

— Давай-ка ты сгоняешь за своим мозговитым приятелем, чтобы нам не пришлось здесь ночевать.

Рабастан такой смене настроения удивился, но всё же решил поинтересоваться, о ком идёт речь.

— О Мальсибере, конечно. Он ведь у нас тот ещё интеллектуал.

— Зря ты так. Между прочим, он вовсе не так глуп, как ты думаешь. А в некоторых сферах и вовсе…

— Иди, давай!

Рабастан и сам хотел со всем этим поскорее покончить. Голод уже недвусмысленно давал о себе знать. Да и отдохнуть от наполненного под завязку впечатлениями дня ужасно хотелось. Но грубое обращение Долохова ему было неприятно. Поэтому он демонстративно медленно, словно на светском рауте, прошествовал в направлении точки их недавней аппарации. Однако, получив лёгкое жалящее заклинание вдогонку, смеясь, отбил его, но всё же шаг ускорил.

Оставшись с Рудольфусом наедине, Долохов не выдержал:

— Ты ведь понимаешь, что если продолжишь в том же духе, последствий не избежать?

— Думаешь, я это намеренно? Я понятия не имею, как это контролировать! Откуда оно вообще берётся? По каким законам работает? Почему проявилось именно сейчас? Во что это выльется в дальнейшем? Я не представляю, что со мной происходит. Я не знаю, что мне делать, Тони.

К концу короткой яростной речи его злое шипение перешло на едва слышимый шёпот. Долохов с минуту молча смотрел на поникшего Лестрейнджа. Затем, пригладив бороду, всё же спокойно уточнил:

— Я говорю: если продолжишь плавить лёд в одном и том же месте, эта громадина рухнет вон туда. Не знаю, сколько она метров в высоту, но, учитывая то, что вижу, и диаметр, могу с уверенностью заключить, что под её весом поляжет приличная часть этого леса. Такое будет скрыть непросто.

Рудольфус бросил затравленный взгляд на монолит и, больше не оборачиваясь к собеседнику лицом, направился к противоположной стороне. Подальше от свидетеля его минутной слабости.

— Ходячая головная боль, — проворчал Антонин и пошёл следом.

— Так и будешь бегать от меня?

— Я работаю.

— Молодец. Вижу, принял во внимание моё замечание. И теперь у нас другая крайность: на месте ты теперь не стоишь. Это замечательно. Думаешь, если подпалить этот столб равномерно со всех сторон, не поддающийся просчёту результат будет лучше контролируемой траектории падения?

— Что ты хочешь, чтобы я сделал?!

— Для начала? Не плохо было бы успокоиться. Ничего нового ты не сказал. Не ты один пребываешь в неведении относительно твоих новых возможностей. Но, по моему скромному мнению, всё не настолько фатально. Ты накручиваешь себя, потому что это касается тебя лично. Я же не вижу причин поддаваться панике или унынию. Ты всегда был с прибабахом. Ничего нового.

Рудольфус фыркнул и вернулся к неоконченной работе.

— Что же касается времени… очевидно же, что здесь замешал Тёмный Лорд. Для нас ничего не изменилось: узнаем, в чём состоят его планы — поймём, что делать со всем этим дальше. А там и контролировать научишься, если в этом будет необходимость. Может, со смертью нашего Повелителя и эти всплески магии прекратятся.

— Думаешь? Я вот сомневаюсь. Я ведь не чувствую это, как нечто чужеродное. Малфой вот недавно обратил внимание, что даже моя ментальная магия отличается от привычной ему. А я даже не видел, не вижу до сих пор, в чём её особенность.

— Поверь, это заметил не только Малфой.

Долохов весело захохотал, отчего и сам Руди улыбнулся. Он прекрасно понимал, о чём говорит его друг. Всё ещё свежи были в памяти его детские попытки вторгнуться в разум Антонина при первой их встрече. Выражение лица отцовского приятеля из холодной, бескрайней, таинственной страны демонстрировало такое недоумение, что даже дементоры не стали забирать это воспоминание. Хотя Руди считал это знакомство одним из самых значимых событий в их с братом жизни. Он никогда этого и не скрывал.

Долохова веселило то, что свободно, не нагибаясь, проходящий под столом паршивец считает его, взрослого, умудрённого жизненным опытом мага, ровней себе. С годами мало что изменилось в их отношениях. То, как Рудольфус чётко делил людей не на хороших и плохих, а на своих и чужих, было близко и самому Антонину. Как и то, что среди чужих могут попадаться враги, а среди своих может быть совсем уж узкий круг родных. И тут Руди не мог не выделиться: родные по крови или обетам могли и не входить в этот круг, а человек со стороны, наоборот, вполне вписывался. Так что каждый в их организации знал, а кто-то даже проверил на собственной шкуре, что Беллатриса, пусть и законная супруга Рудольфуса, связанная ещё и клятвой верности их общему Хозяину, фактически была ему никем. А Драко, который был родственником ему только через ту же Беллу, был для Руди племянником.

Что уж говорить про самого Антонина и Басти? Для старшего Лестрейнджа они были всем. Даже если бы сам Долохов не был привязан к этой чудно́й семейке так же сильно, он бы всё равно высоко оценил подобный уровень доверия и сделал бы всё возможное, чтобы не предать его. И пусть Рудольфус считал Антонина равным себе, Долохов чувствовал свою ответственность и за него, и за Рабастана. Проблемы Лестрейнджей становились его собственными, даже когда сами непутёвые братцы пытались его оградить. А нынешняя проблемы грозила перерасти в катастрофу. Как бы он не старался приободрить Рудольфуса, сам Пожиратель отрицать этого не мог. И если бы всё ограничилось громадной ледяной скульптурой, Долохов был бы почти счастлив.