Тонкое искусство пофигизма (гет)

Все уже собрались, и с минуты на минуту ожидалась самая существенная персона — Владимир Львович Бубенцов, несколько задержавшийся из-за правительственных дел, но обещавшийся обязательно быть. Гости успели хорошо ободриться шампанским и со всевозрастающим любопытством поглядывали на виновника торжества. Актер Щество переходил от группы к группе, много шутил и взволнованно вытирал платком руки, то и дело посматривая на дверь — вероятно, терзался нетерпением и мысленно поторапливал опаздывающего Бубенцова.

А вот фотограф Поджио избрал заинтересовавшую его персону и приблизился к москвичке, возле которой уже вился один молодой человек, и с преувеличенной оживленностью воскликнул:

— Нет, Серафима Викторовна , вы непременно должны позволить мне сделать ваш портрет! Чем больше я смотрю на ваше личико, тем интереснее оно мне кажется. А еще чудесней было бы, если б вы уговорили вашу сестру позировать мне вместе с вами. Это просто поразительно, до чего различными могут быть черты, обладающие всеми признаками родственного сходства!

Соленцева улыбнулась, блеснув живыми голубыми глазами, и ничего на это не ответила.

— Уж не сердитесь, Фима, но этот двойной портрет красноречивейшим образом продемонстрировал бы всем, как преступно поступают с собой женщины, решившие удалиться от своего естества. Ваша сестра Жанна чересчур мужеподобна, а вы — огненная львица. Она как тусклая Луна, а вы как ослепительное Солнце. Нос, брови, глаза по рисунку такие же, но вас никогда и ни за что не спутаешь. Она, должно быть, намного вас старше?

— Это комплимент или желание установить мой возраст? — рассмеялась Соленцева, обнажив ровные белые зубы, и шутливо ударила Аркадия Сергеевича черным веером по руке. — И не смейте при мне поносить Жанну. Мы так редко с ней видимся! В кои-то веки приехала проведать, а ее Шаталин за каким-то контрактом услал.

Она помахала своим орудием возмездия, обдувая обнаженные плечи, тряхнула пышной беловолосой прической и прищурилась на часы.

— Вы близоруки? — спросил наблюдательный Поджио. — Двадцать минут девятого.

— Близорукость у нас в роду, — призналась Серафима Соленцева и обезоруживающе улыбнулась. — А очки носить я стесняюсь.

— Вас и очки вряд ли бы испортили, — галантно уверил ее Аркадий Сергеевич. — Так как насчет портрета?

— Ни за что. Еще на выставке показывать начнете.

Соленцева перешла на заговорщический шепот. — Что там у вас за сюрприз такой, а? Поди, что-нибудь неприличное?

Поджио улыбнулся чуть вымученной улыбкой и ничего не ответил. Белопрядая чаровница смотрела на него снизу вверх, пытливо морща лоб, и словно бы пыталась разгадать какую-то головоломку.

Ну чтож, зачем же морочить вам, читатель голову, тем более что вы и так уже обо всем догадались.

Перед нервничающим художником стояла (в маске, открытом бархатном платье для важных вечеров, в белых перчатках по локоть, в обрамлении причудливо накрученных золотых локонов) никакая не Серафима Викторовна Соленцева, а…

 То есть не то чтобы совсем не Серафима Викторовна Соленцева, ибо в определённый момент жизни ее действительно звали именно так, но затем ей сменили имя, она лишилась этого отчества с фамилией и стала уже известной нам Жанной Аркадьевной Ижевской.

Для того чтобы понять, как свершилось невероятное и даже кощунственное превращение сурового финансового директора в милейшую светскую даму, нам придется вернуться недели на две назад.

Тогда лето доживало свои самые последние дни, вверх по Реке плыли баржи с арбузами, а продюссер Шаталин только что провел свой тягостный «совет в Филях».