Тонкое искусство пофигизма (гет)

Прошлое должно оставаться прошлым?

Преуспевающий продюсер Шаталин не держал зла на бывшую секретаршу, а ныне партнера по бизнесу Жанну Ижевскую: ведь она сделала ему один из лучших подарков на свадьбу — не продала своих акций его фирмы.

Прошлое — всего лишь лекарство от скуки?

Дворецкий Константин давно работает в доме Максима Шаталина, был знаком с его ныне покойной женой, помнил когда появились на свет Денис ,Ксюша и Маша, был свидетелем упорного труда Шаталиных и Ижевской при раскрутке фирмы. Он надеялся, что все будет мирно, когда Максим Шаталин сделал предложение няне Вике. Надежды оправдались лишь частично. При въезде в новый дом он столкнулся с не очень понятной для него ситуацией. Ведомый чувством любопытства он с удивлением понимает, все происходящее касается и его тоже.

У прошлого длинные тени…

Шаг за шагом Константин , сам того не желая, раскрывает тайну прошедших лет — тайну страсти и предательства, любви и безумия, ненависти и прощения…Партнеров по бизнесу, хранивших множество секретов…

Грозовые тучи синяками пятнали небо над кладбищем. Была только середина дня, но уже стемнело. Большая группа собравшихся на похороны стояла на травянистом склоне холма, укрываясь под ветвями старого раскидистого вяза. На верхних ветках беспокойно перелетало с место на место семейство грачей, их крики только подчеркивали тишину.

Грачи. Тьма. Смерть.

Это пришлось бы Серафиме по душе в другой день.

Максим Шаталин с трудом сглотнул, желая очутиться где угодно, только не здесь; где угодно, только бы не стоять под дождем, дрожа от холода в позаимствованном черном костюме, мысленно прощаясь с женщиной, которую когда-то, как казалось, любил.

Маша стояла рядом с отцом, на фоне темно-синего платья ее рыжие волосы и кожа лица казались еще ярче. Ей было десять лет, высокая для своего возраста и поразительно красивая девочка. Она держала над нашими головами зонтик, тоненькие пальцы, сжимавшие рукоятку, побелели.

Невзирая на дождь, невзирая на взгляды и приглушенный шепот за нашей спиной, Шаталин был рад, что она пришла. Кто бы что ни сказал, Максим знал, его жена была бы не против присутствия детей здесь.

Гроб завис над могилой на надежных тросах, прикрепленных к стальной раме. На груду земли рядом, которая позднее заполнит яму, было наброшено покрывало из искусственной травы. Землю устилали громадные венки из белых лилий и алых антуриумов. Они выглядели дорого, и срезанные розы Максима Шаталина и Серафимы Зорянкиной казались среди них неуместными.

Под дождем блестело все: латунные ручки гроба, гирлянды лилий, сгрудившиеся зонты. Блестела даже лысая голова священника, читавшего нараспев из Писания: «И будешь унижен, с земли будешь говорить, и глуха будет речь твоя из-под праха, и голос твой будет, как голос чревовещателя…»

Дождь приглушал древние слова, поизносившиеся с такой торжественностью, что, казалось, они идут из другого времени. Если бы они были правдой.

Сверкнула молния, оглушительно грянул гром. Грачи снялись со своих мест и улетели.

Ксюша подвинулась поближе к отцу.

— Пап? — В ее голосе послышалась паника.

Блоки, державшие гроб на весу, пришли в движение. Длинный черный ящик начал опускаться. Максим Шаталин схватил Ксюшу за руку.

— Все будет хорошо, Ксюш.

Он хотел ободрить ее, но каким образом все может снова быть хорошо?

В поисках поддержки Шаталин ухватился за воспоминание: лицо жены, каким больше всего хотела его запомнить, — румяные щеки, черные волосы встрепаны, голубые, как сапфиры, глаза светятся, когда она смотрит на крохотный сверток — свою новорожденную дочь, которую держит на руках.

— Какая она красивая, — бормочет он. — Настолько красивая, что невозможно оторвать взгляд.

Ксюша потянула Серафиму ближе к краю могилы, отец и дочери вместе не отводили взгляда от гроба. Казалось невозможным, чтобы человек, который так любил жизнь, лежал теперь в этой болотистой земле под завесой дождя. Невозможным, что именно она из всех людей так легко сдалась.

Маша поцеловала собранный ею для мамы подарок и выпустила его из рук — он упал на крышку гроба. В свертке лежало ее письмо для нее, пакетик ее любимых лакричных конфет и шарф, связанный Ксюшей к дню рождения.

Роман Пушинин, работавший вместе с Шаталиными и Зорянкиной, услышал шепот младшей дочери Шаталиных, но дождь заглушил слова. Когда ее плечи задрожали, он понял, что она сейчас заплачет, и сказал:

— Идем.

* * *

Через некоторое время после похорон. Ночь перед полетом к инвесторам.

Проведи эти последние часы с теми, кого хотели бы увидеть перед твоей, как ты сам утверждаешь «смертью». А не в обнимку с бумагами по статистике и финансовой грамотности. Под таким предлогом Роман Пушинин, зам Максима Шаталиниа и его друг, отправил сильно нервничавшего перед первым полетом Шаталина отдохнуть.

— …Так почему же ты вернулся сюда? — потрясённо спросила Серафима.

— Я же только что объяснил. Завтра я улетаю. Рома настоял, чтобы я отправился отдохнуть. Чтобы потом ни о чём не сожалеть, мы проведём последнюю ночь с дорогими нам людьми…

— В этом-то и дело! — Серафима, суетливо сновавшая по кабинету небольшого офиса, резко перебила Максима. Отчего-то на её лице читалось явное раздражение. — Под «дорогими людьми» он имели в виду твоих детей или родителей! Наверняка!

— Ну, думаю, он так и поступил…

Вместе с Максимом Шаталиным в их фирме по продюсированию было три человека. Из них одна — ныне покойная госпожа Шаталина, ещё двое, — чудная парочка, в голове только цифры и бизнесс — хотя один из этой парочки заявил, что не может решить, с кем из толпы своих любовниц провести ночь и отправил его, как теперь он понял, к детям.

— Как бы то ни было, я здесь, а выбор остальных меня не касается.

Аппетитный аромат поплыл по кабинетику, и пустой желудок Шаталина отозвался громким урчанием. К счастью, Серафима сосредоточенно перемешивала содержимое термоса и, похоже, не расслышала этот звук.

— То есть, Максим Викторович, у вас просто нет желания провести последнюю ночь со своими детьми или с той милой вульгарной девушкой из агенства, которую ты попросил остаться с ними?

Несмотря на обращение Максим Викторович, Серафима Зорянкина звала так Шаталина не по причине уважения. Просто однажды, еще в студенческие годы, после крупной ссоры она взяла это в привычку; Когда она была недовольна им, обращение с привычного Макса превращалось в Максим Викторович.

— Откуда у меня время на девушку, — отозвался Шаталин. — С тех пор, как умерла Ольга, я целыми днями только и делаю, что занимаюсь мюзиклами, заполняю бумаги, учусь на ошибках, и снова ставлю мюзиклы.

— Да ладно?

Его оправдания, похоже, не впечатлили Серафиму— этого следовало ожидать. Максим Шаталин, как один из главных лиц их агентства, уступал по пронырливости и умению вести дела только может Роману, а еще эти двое бешено популярны. В любом городе стоит только обмолвиться, что ты — знакома с кем-то из них, и к тебе тут же сбегутся визжащие от восторга девушки, а богатые родители на любом банкете будут время от времени как бы невзначай подходить к тебе и знакомить со своими дочерьми.

Вот только одно дело — впечатлить девушку своим блистательным титулом одного из выдающихся талантов поколения, и совсем другое — полюбить её в ответ. Какие бы девушки ни пытались сблизиться с ними, на какие бы уловки они ни шли, Шаталин в конце концов словно отталкивал их. Он, разумеется, понимал что Роман считал такое поведение глупой растратой возможностей.

— А в прошлый раз ты вроде рассказывал, что среди твоих актрис много замечательных девушек…

— Не понимаю, о чём ты. Актрисы это актрисы, знаешь ли.

— Когда ты говоришь такие вещи всерьёз, мне хочется тебя прибить.

— Знаешь, иногда ты очень жестока.

— Хмм… Кого мне это напоминает… малыши уже спят? — парировала Серафима, доставая чашку из стола.

— Ну конечно. Сколько, по-твоему, времени?

— А что наш беспутный Рома? — спросила женщина про их старшего товарища. Никто не знал, кем этот человек был раньше и чем занимался, но до того, как стать их одногруппником в университете, он научился великолепно вести переговоры и управлять бизнесом. Шаталин считал его хитрейшим человеком и лучшим учителем по продюссерскому делу в мире, но во всём остальном Роман никак не мог служить примером для подражания.

— Сказал, что у него какие-то дела, и был таков. В последнее время он исчезает, едва успев вернуться, — со вздохом отозвалась Серафима. — Вот бы он угомонился хоть ненадолго.

— То есть за фирмой присматриваете лишь вы с плюшевым Мохнатиком?

— Угу. Что, ты вдруг решил побеспокоиться о нас?

— А… Ну…

Женщина рассмеялась.

— Шучу. Иногда во время патруля заходят охранники из хостела, да и Тед в последнее время частенько заглядывает, чтобы помочь.

Максим Викторович незамедлительно среагировал на это имя.

— Я благодарен охранникам, что они присматривают за вами, но Теда гони прочь. Не хочу, чтобы он отирался вокруг тебя.

— Гляньте-ка, какой ты стал суровый. Он тебе настолько не нравится?

Не то чтобы мужчина ненавидел парня по прозвищу Тед, но он считал, что как один из глав фирмы должен высказать своё недовольство.

— Ужин готов, угощайся, — объявила Серафима, ставя на стол большую тарелку с рагу.

— А, наконец-то! Я умирал с голоду ещё до того, как пришёл сюда.

— Ну, время уже позднее, так что я просто достала остатки своего ужина, — безразлично произнесла женщина, однако Максим понял, что она пытается скрыть смущение. Он знал — в Серафимином термосе не могло поместиться еды столько, чтобы осталось после ее ужина, но решил сделать вид, что ничего не заметил, и просто поблагодарил её в ответ.

— Пустяк, не стоит благодарности, — гордо заявила женщина. Она усмехнулась, уселась напротив, и, подперев рукой подбородок, стала смотреть, как он ест.

Буду честен с собой, подумал Шаталин. Даже будь у меня девушка, я, пожалуй, всё равно провёл бы эту ночь здесь, в офисе. Пять лет назад, ещё мальчишкой, я впервые сильно поссорился с родителями, потому что хотел защитить это место. И за эти пять лет я, хоть и не обладая особым талантом, смог продвинуться, завоевать уважение в кругах шоуранеров, потому что знал: придёт день, и я смогу вернуться сюда.

Завтра я отправлюсь к инвесторам конкурирующего агентства. Звучит словно великий подвиг из сказаний о героях. Но по сути, я займусь я тем же, чем и всегда. Ради того, что хотим мы втроем защитить.

— И всё-таки, можешь ты хотя бы сейчас сказать что-нибудь серьёзное? — с упрёком проворчала Серафима.

— Что-нибудь серьёзное? Например? — в замешательстве спросил Шаталин, разламывая картофелину на кусочки.

— Что-нибудь вроде «Когда финансовые дрязги закончится, я женюсь!».

— Эм-м… Такие слова ни к чему хорошему не приводят…

— Знаю, знаю. Твоим малышам нравятся книжки, которые ты оставил, так что я читала их вслух столько раз, что запомнила все сюжеты.

— То есть ты предлагала мне сказать это, понимая, в чём дело… Не очень по-доброму, а? — заметил Максим, поднося ложку ко рту. Восхитительный вкус множества приправ пробудил приятные воспоминания. Ни в одном из роскошных ресторанов столицы не найти ничего подобного этому рагу, которое предназначалось насыщать маленьких приверед.

— Ну, да, но всё же… Мне кажется, это неправильно, — заговорила Серафима, барабаня пальцами по столешнице. — Нам эти люди пожелали избавиться от сожалений. Разве это не то же самое, что сказать вам приготовиться к смерти? По-моему, так нельзя… Я ничего не знаю о большой конкуренции шоубизнеса, но думаю, что у того, кто не готов обанкротиться, гораздо больше шансов сохранить своё дело, потому что он во что бы то ни стало постарается уцелеть.

Женщина на мгновение умолкла и посерьезнела.

— В тех твоих книжках, — продолжила она, — персонажи, мечтающие о будущем, погибают потому, что так история получается более трагичной и захватывающей. Конечно, гибель человека, который желал вернуться домой к своим любимым, выглядит намного печальней. Но в жизни всё не так.

Шаталин видел, что её пальцы едва заметно дрожат. Она сильная девочка, которая никогда не позволяла себе выказывать страх или тревогу. С какими бы трудностями она ни сталкивалась, с её губ никогда не срывалось и слова жалобы.

— Так что завтра, отправляясь на посадку, не позволяй пессимизму взять верх над собой. Тебе нужно что-то материальное, цель, ясная причина, чтобы отправиться за этими деньгами, на эту встречу. И если ты не назовёшь её мне сейчас, завтра утром я вряд ли смогу проводить тебя с улыбкой.

Максим Шаталин понимал, что она пытается сказать. Он хотел бы успокоить её, но нельзя ведь ни с того ни с сего объявить о женитьбе. Сначала нужно хотя бы найти невесту, да и торопиться с такими решениями не стоит, дети могут не понять. С другой стороны, попытавшись отшутиться чем-то вроде «Я придумаю хорошее имя, пока буду в отлучке, ну а ребёнок с тебя», он наверняка лишь заработает хорошую затрещину.

Поразмыслив, он наконец ответил:

— Придумай сказку.

— А?

— У тебя они отлично получаются. Придумай для ребят, ладно?

— Ты собираешься выжить и взять денег на мюзикл у этих бандитов и вернуться к нам… ради сказки для своих детей?

— А что не так? Мне нравятся сказки, которые ты придумываешь для Ксюши.

— А-а… Я надеялась на что-то посерьёзнее, но… — Серафима потёрла подбородок. — Думаю, сойдёт. Что ж, приготовься это будет самая захватывающая сказка на свете, — её натянутая улыбка не могла скрыть волнение и беспокойство.

— Договорились, — уверенно сказал Шаталин, доедая рагу.

Ночь всё длилась, и утро полета приближалось с каждой минутой.

* * *

Через месяц агентство обанкротилось, а Роман Пушинин и Серафима Зорянкина были мертвы.

* * *

И, разумеется, молодой Максим Шаталин не сумел выполнить своё обещание.

* * *

С тех пор прошло много лет.

Вечер уже превращался в ночь, когда дети пожелали Константину спокойной ночи и поднялись наверх, в спальни. Денис зашёл в комнату девочек, чтобы поболтать обо всем, что они увидели за день.

— Нам здорово повезло, это факт, — сказал Денис. — Ну и заживем мы здесь! Сможем делать все, что душе угодно. Отец занят Викой и слова нам не скажет…

— По-моему, дом просто прелесть, -прервав его сказала Ксюша.

— Замолчи! — сказал Денис. Он устал, хотя делал вид, что нисколечко, а когда он уставал, он всегда был не в духе. — Перестань так говорить.

— Как так? — спросила Маша. — И вообще, тебе пора спать.

— Воображаешь, что ты мама, — сказал Денис. — Кто ты такая, чтобы указывать мне? Тебе самой пора спать.

— Лучше нам всем лечь, — сказала Ксюша. — Если нас услышат, нам попадет.

— Не попадет, — сказал Константин, появляясь будто из неоткуда. — Говорю вам, это такой дом, где никто не станет смотреть, чем вы заняты. Да нас и не услышат. Отсюда до столовой не меньше десяти минут ходу по лестнице и коридорам.

— Что это за шум? — спросила вдруг Ксюша. Она частенько бывала в громадных домах, но при при мысли о длиннющих коридорах с рядами дверей в пустые комнаты ей стало не по себе.

— Просто птица, глупая, — сказал Денис.

— Это сова, — добавил он. — Тут должно водиться видимо-невидимо всяких птиц. Ну, я ложусь. Послушайте, давайте завтра пойдем на разведку. В таких местах, как здесь, можно много чего найти. Вы видели горы, когда мы ехали сюда? А лес? Тут, верно, и орлы водятся. И олени! А уж ястребы точно.

— И барсуки, — сказала с сарказмом Маша.

Но когда наступило утро, оказалось, что идет дождь, да такой частый, что из окна не было видно ни гор, ни леса, даже ручья в саду и того не было видно.

— Ясное дело, без дождя нам не обойтись! — сказал Денис.

Они только что позавтракали вместе с Константином и поднялись наверх, в комнату, которую он им выделил для игр — длинную низкую комнату с двумя окнами в одной стене и двумя — в другой, напротив.

— Перестань ворчать, Денис, — сказала Мария. — Спорю на что хочешь, через час прояснится. А пока тут есть телевизор и куча книг. Чем плохо?

— Ну нет, — сказал молодой человек, — это занятие не для меня. Я пойду на разведку по дому.

Все согласились, что лучше занятия не придумаешь.

Дом был огромный — казалось, ему не будет конца — и в нем было полно самых необыкновенных уголков. Вначале двери, которые они приоткрывали, вели, как и следовало ожидать, в пустые спальни для гостей. Но вскоре ребята попали в длинную-предлинную комнату, увешанную картинами, где стояли рыцарские доспехи: за ней шла комната с зелеными портьерами, в углу которой они увидели непонятно кому из их семьи принадлежавшую арфу. Потом, спустившись, они очутились в небольшом зале с дверью на балкон; А потом ребята заглянули в комнату, где стоял большой платяной шкаф их матери. Больше в комнате ничего не было.

— Пусто, — сказал Денис, и они друг за другом вышли из комнаты… все, кроме Ксюши. Она решила попробовать, не откроется ли дверца шкафа, хотя была уверена, что он заперт. К ее удивлению, дверца сразу же распахнулась и оттуда выпали два шарика нафталина.

Ксюша заглянула внутрь. Там висело несколько длинных меховых маминых шуб. Она тут же влезла в шкаф и принялась тереться о мех, подобное поведение доктор Воронина не одобряла, но это был первый и, как она думала, последний раз; Дверцу она, конечно, оставила открытой — ведь она знала: нет ничего глупей, чем запереть саму себя в шкафу. Ксюша забралась поглубже и увидела, что за первым рядом шуб висит второй. В шкафу было темно, и, боясь удариться носом о заднюю стенку, она вытянула перед собой руки.

«Ну и огромный шкафище! — подумала девочка, раздвигая пушистые шубы и пробираясь все дальше и дальше. Тут под ногой у нее что-то хрустнуло. — Интересно, что это такое? — подумала она. — Еще один нафталиновый шарик?» Ксюша нагнулась и принялась шарить рукой. Но вместо гладкого-гладкого деревянного пола рука ее коснулась чего-то жесткого, рассыпающегося.

— Как странно, — сказала она — у задней стенки шкафа было что-то рассыпано.

Ксюша немного испугалась, но любопытство оказалось сильнее, чем страх. «Я всегда смогу попросить о помощи Константина, если что-нибудь пойдет не так», — подумала девочка и наклонилась вперед.

Весна. На улицах вечно спешащие люди, машины. Все в городе наполнено движением, жизнью. Яркие краски просыпающейся ото сна природы загораются то там, то тут. Все дышит и поет. И будто- бы все просто и легко.

НО именно будто-бы. В одном концертном зале, назовем его N, ставился очередной мюзикл. И даже не смотря воодушевляющее время годя, прекрасную погоду и достойный бюджет, дело практически не двигалось. Вдохновляющая атмосфера царившая в городе оставалась за окнами.

В зале N даже воздух казался густым и напряжение расплылось в нем подобно маслу .Было сложно дышать, кожа будто была покрыта этим несуществующим маслом, а спокойствие давно покинуло это помещение. День вовсе не был жарким, однако Максим Викторович Шаталин неоднократно проводил маленьким платочком по взмокшему лбу. Все, совершенно все шло не по плану. Актриса утвержденная на главную роль опоздала, из-за чего репетицию пришлось начать позже. Это вызвало огромное недовольство малоизвестного, но очень много мнившего о себе актера, который должен был играть во втором акте. Мужчина так яростно возмущался, что его невольно поддержала большая часть первого состава труппы. и все бы вылилось в огромный скандал, если бы уставший Шаталин не сменился полыхающей ледяной злостью Жанной Ижевской.

Вообще, если говорить о методе их работы, то стоит упомянуть, что у тандема за долгие годы работы было множество схем успокоения артистов. Сегодня пошел в ход классический вариант кнута и пряника, без пряника.

Вышедший из себя Шаталин громко требовал у актеров тишины, а сменившая его Ижевская взглядом пообещала убить, а словами кротко напомнила какой штраф за неустойку нужно будет выплатить самым громким дебоширам. Вариант был рабочим и в скором времени работа над постановкой хоть и в гнетущей атмосфере, но была возобновлена. Отставание от графика было критическим. Шаталин был деморализован, а Ижевская прибывавшая в боевом настроении заменяла его.

— Нет, нет, нет! Стоп! — Жанна Аркадьевна влетела на сцену, перепрыгнув через две ступеньки. — Анастасия Викторьевна, вам нужно быть более раскрепощенной, понимаете? — бросает взгляд на симпатичную белокурую артистку, которая стоит, сжавшись, и рассматривает Ижевскую своими огромными зелёными глазищами. — Понимаете?

Рука мягко ложиться не плече актрисы, кривит душой Жанна Ижевская чтобы казаться более понимающей, на данный момент её не волнует ничего, кроме хорошо поставленной сцены и максимально приближенных к реальности диалогов героев.

— Что вы имеете в виду?

— Что я имею в виду…

Разворачивается, кинув взгляд на не менее растерянного Максима Шаталина, задумчиво нахмуривается и вновь находит глазами Анастасию.

— Вы любите его, понимаете? Представте. Вы ходите с ним на свидания, он дарит цветы, говорит, какая вы красивая, а когда вы приходите вместе домой, он, не сдержавшись, срывает с тебя платье и целует, спускаясь ниже, а вы…

— Жанна?

— Да?

— Ты увлеклась, по-моему.

Максим Викторович неловко поправляет очки, съехавшие на нос, а Жанна Аркадьевна, вскинув брови, пару раз моргает и прищуренно рассматривает его лицо.

— Да, пожалуй…

Максим Шаталин знал, что больше не может переговариваться. Просто не было моральных сил. Он осознавал, что первая же попытка выйти на поле боя окончится его капитуляцией. Он даже начинал видеть плюсы своего состояния: теперь он может провожать Жанну, занявшую его место, на битву с актерами, оставаясь в зале, в безопасности.

— А вот нам очень интересно, что же там будет дальше, — произносит режиссер- Олег Тучененко, выпятив указательный палец вверх.

Изогнутая бровь Жанны Аркадьевны должна, вроде бы, говорить о её мнение всё. Ижевская с презрением рассматривает самодовольство на лице режиссера, в этот момент замечая рядом с ним спонсора, вальяжно развалившегося на кресле для зрителей и широко расставившего ноги в разные стороны. Он двусмысленно улыбается, поглядывая на молодую актрису, то переводит взгляд на Жанну Аркадьевну. Женщина же пронзает парочку, которые только мешают рабочему процессу, гневными взглядами, в мыслях ругая их на всех языках, которые знакомы, и равнодушно отворачивается обратно к актёрам.

— Вы поняли?

— Не совсем, — на лице Анастасии появляется игривая улыбка. — А вы можете продемонстрировать?

Лицо компаньона Шаталина скашивается от нервного тика.

Она не актриса. И не смотря на определённый актерский талант, пойти на сцену у нее никогда желания не было. Да и Жанна Ижевская уже давно не пробовала себя в разных амплуа, разве что вот уже почти год активно, но плохо играла роль женщины, которой совершенно безразлично, семейное положение Максима Шаталина и какой кофе Константин любит пить по утрам.

* * *

— Проклятье, — вполголоса выругался Шаталин, вновь хватаясь за платок— не то.

По постановке человечество давно исчезло, как и родной город главной героини. Он — Максим Шаталин повторял это актрисе снова и снова. Раскинувшийся перед ней пейзаж — нечто вроде дневника. Пробуждает воспоминания, порождает тоску о прошлом, но в действительности не существует. Дом героини здесь, в этих кулисах, изображающих город-призрак на безжизненной поверхности.

Его же дом там, на окраине Москвы…

* * *

— Большие декорации. — Жанна уселась рядом и заговорила. — Что это за остров?

Шаталин спохватился. Очень уж быстро и далеко увели его воспоминания.

— Почему ты спрашиваешь меня?

— Ты читал первоисточник несколько раз.

Шаталин не нашёлся с ответом, ему было неожиданно сложно как подтвердить, так и опровергнуть её утверждение.

— Это город Гомаг, часть империи. Здание перед нами — Памятный приют Чужака, построенный и управляемый самим Чужаком Д. Нильсом, восемнадцатым Истинным Героем.

На обычно невозмутимом лице Жанны мелькнула тень сомнения.

— Приют под управлением Героя? Впервые слышу, этого нет в сценарии… Жизнь же осталась только в небе?

— Не знаю, как ты, а я никогда не читал о Героях на парящих островах Регул Айра. Это поверхность. Героиня спустилась с парящих островов на поверхность.

Лицо Жанны Ижевской приняло ещё более обеспокоенное выражение. Шаталин нашёл это довольно забавным.

— Но ведь Героев и на поверхности по сценарию больше нет? — спросила она.

— Ну, тут есть проблемка. Всё на поверхности было уничтожено пятьсот лет назад, — ответил Максим Шаталин, озираясь. — Но это, это родной город главного героя, хотя не каким я его себе и представлял, когда читал сценарий в первый раз.

Жанна Аркадьевна, следуя его примеру, тоже начала осматривать декорации.

— Так это земля, какой она была в древности.

— Как тогда, помнишь, на нашей с Олей свадьбе?

Жанна пронзила его ледяным взглядом.

* * *

День клонился к ночи.… Если б кому выпало взглянуть на Заволжск из небесных сфер, откуда изливаются лучи ночных светил, то перед счастливцем, верно, предстала бы картина некоего зачарованного царства: лениво искрящаяся Река, посверкивающие крыши, мерцание фонарей, и над всей этой игрой разнообразных сияний воспаряет серебряный звон тишины.

Но вернемся к дворецкому Константину. О природе же упомянуто единственно для пояснения, почему в этакую ночь уснуть было бы непросто и самому обыкновенному человеку, обремененному заботами поменее, чем дворецкий семьи Шаталиных. Недаром же недоброжелатели, которые есть у каждого, не исключая и этого достойного человека, утверждают, что именно он, а вовсе даже не продюсер Максим Шаталин, является истинным правителем этого дома. Помимо продюсера и дворецкого, в доме жили: Виктория Шаталина, пришедшая в дом няней и через пару лет ставшая супругой Максима Шаталина, Мария, Динис и Ксюша Шаталины — дети от первого брака продюсера, совершенно разные сложноконтралируемые подростки, разного возраста, и, конечно же, финансовый директор — Жанна Ижевская. В доме, правда, она не проживала, у нее была своя квартира в Москве, однако была в нем частой, можно даже сказать, каждодневной, гостьей по долгу службы и личного желания. А сколько кормится народишку и родственников Виктории по праздникам да деловым встречам — это уж Бог веси, поди-ка посчитай.

Обычай вести строгий учет жителей дома завели недавно, ведь при нынешнем возрасте старшей дочери, и желании завести ребенка у Виктории, он был необходим.

Впрочем, в последнее время в связи с неожиданными обстоятельствами, и в добавок к ним желанием Виктории стать писательницей в доме стало не спокойно, что давало Константину, помимо обычных, связанных с домашним бытом и непосредственно Викторией, еще и особенные причины для бессонницы. То-то и хмурил он высокий, в три поперечные морщины лоб, вглядываясь в взволнованное лицо младшей дочери Шаталина — Ксении.

— Ты что — тоже в писательство ударилась? Так это я лучше завтра, на свежую голову…

— Не-ет, — отозвалась девушка, развязывая белые тесемки. — Тут другое, полюбопытнее… Вот, взгляните.

Она извлекла из папки и протянула Константину общую тетрадь в черной клеенчатой обложке весьма неопрятного вида. Константин принял тетрадь двумя пальцами.

— Это что? — осведомился он.

— Вы поглядите, поглядите, — сказала Ксения.

Черная клеенка обложки была покрыта пятнами весьма противного на вид беловатого налета, впрочем, совершенно сухого. Дворецкий поднес тетрадь к носу и осторожно понюхал. Как он и ожидал, тетрадь пахла. Точнее, попахивала. Черт знает чем, прелью какой-то.

— Да вы не морщитесь, — уже с некоторым раздражением сказала девушка. — Литератор. Раскрывайте и читайте с первой страницы.

Дворецкий вздохнул и раскрыл тетрадь на первой странице. Посередине ее красовалась надпись печатными буквами противного сизого цвета: ДНЕВНИК. Тетрадь была в клеточку, и буквы были старательно и не очень умело выведены высотой в три клетки каждая.

Константин. перевернул страницу. Действительно, дневник. «2 января 1969 года. С сегодняшнего дня я снова решила начать дневник и надеюсь больше не бросить…» Чернила блеклые. Возможно, выцветшие. Почерк аккуратный, но неустоявшийся, как у подростка. Писано тонким стальным перышком. Константин сказал недовольно:

— Слушай, это, конечно, интересно — дневник девченки шестьдесят девятого года, но не в два же часа ночи!

— Вы читайте, читайте, — напряженным каким-то голосом произнесла Ксюша. — Там всего-то страничек…

И Константин стал читать с видом снисходительной покорности, подувая через губу, однако на третьей уже странице, на середине примерно ее, дуть перестал, задрал правую бровь и взглянул на девушку.

— Читайте же! — нетерпеливо прикрикнула Ксения.

На седьмой странице записи, прерывались. Дворецкий полистал дальше. Дальше страницы вновь шли исписанные.

— Ну? — спросила Ксения.

— Не вижу толка, — признался мужчина. — Это что — записки сумасшедшей?

— Нет, — сказала девушка, усмехаясь. — она не сумасшедшая!.

— Ага, — сказал дворецкий. — Тогда я, пожалуй, прочту еще разок, но в этот раз до конца.

И он стал читать по второму разу.

Ночь, как уже говорилось, была необычайная. Звезды сияли на небесном куполе, подобно маленьким солнцам, в воздухе же разлилась ночная прохлада. Одним словом, ночь была волшебной, и будто уговаривала вступить в задушевную беседу с Морфеем. Кровати сами манили людей. Непреклонными оставались немногие. В их числе уже известный нам Константин, напряженно поглощающий страничку за страничкой старого дневника, и Максим Шаталин.

Утомившийся за день разборок, склок и гневных взглядов Жанны Ижевской, этот благородный работник творческой сферы все не как не мог успокоиться. Виктория уже давно посапывала под его боком, дети, судя по тишине их комнат, тоже уснули. Сон все никак не окутывал продюсера своим нежным покрывалом. Причина крылась в маленькой визгливой собачке — Ляле.

Просьба актриски — мчаться к ней в поместье для расследования обстоятельств гибели Ляли — вечером, при первом прочтении смс, позабавила Шаталина. Вот и сейчас, перечтя послание, он подумал: чушь, издевается ненормальная.

Загасил ночник, лег, а на сердце все равно нехорошо. Попробовал обратиться к Виктории со стихом, это успокаивало его. Но вышло без души, одно попугайское суесловие, а таких стихов Максим не признавал. Стих и не стих вовсе, если проходит только через уста, не затрагивая сердца.

Ладно, пускай Жанна разбирается, решил Шаталин. Пускай выяснит, что там стряслось с этой треклятой Лялей.

И сразу отпустило, насекомые уже не бередили душу многоголосием, а убаюкивали, и луна не резала глаза, а как бы омывала лицо теплым молоком. Шаталин закрыл глаза. Уснул.

* * *

Утро в доме Шаталиных недолгое, но обычно радостное. Сегодня, к примеру, в доме пахнет свежестью и соком. И причина эта в семейном празднике, традицию праздновать который принесла с собой в род Шаталиных Виктория.

Максим Викторович послал Константина в сад, где что-то шумно и весело делали члены его семьи. Дворецкий шепнул на ухо Виктории, что Шаталин старший хочет позвать всех к праздничному завтраку, и та оглянулась, нежно улыбнулась. Справа от нее (со спины не сразу догадаешься) стоял Денис.

Далее две одинаково ссутулившиеся фигуры, Маши и Ксюши, не разберешь, кто из них кто с этого расстояния; одна сдавала карты, другая — громко возмущалась. А с краю, у стеночки, высокая, худенькая Жанна. Эту и захочешь, ни с кем не перепугаешь: платок-шаль на сторону скошен, и сбоку — для человека ее статуса стыд и недопустимо — прядка золотистых волос торчит, так и отливает в солнечном луче.

Максим Викторович вздохнул, вновь, уже в который раз, усомнившись, не ошибся ли, дав в свое время возможность Жанне возобновить деятельность в его фирме. Нельзя было не разрешить, не позвать вновь — через большое горе и тяжкое испытание прошла женщина, так что не всякая душа и выдержала бы, но уж больно не степенного она поведения была сейчас: чересчур жива, непоседлива, любопытна и в движениях слишком часто нечинна. Так ты ведь и сам таков, старый дурень, укорил себя продюсер и опять вздохнул, еще сокрушенней.

Когда все собрались на завтрак, он поздравил каждого из домочадцев- кому руку пожал, кого по голове легонько погладил, кому просто улыбнулся, а с последней, Жанной, вышел казус. Наступила, будто специально, Константину на ногу, шарахнулась, всплеснула рукой и локтем прямо по блюду. Грохот, звон серебра о каменный пол, во все стороны обрадовано катятся красные яблоки. И вечно с ней так — не партнер по бизнесу, а недоразумение белобрысое.

Максим Викторович пожевал губами, но от возмущений воздержался, потому что семья в сборе и праздник.

Сказал только, одергивая:

— Волосы-то подбери, стыдно. И в кабинет иди. Работать пора, сроки горят, денег нет.

* * *

Продюсер громко и в выражениях рассказывал историю про собаку Лялю и про то, что думает об этой ситуации.

Бухгалтер, давно привычная к такому поведению Шаталина, слушала сосредоточенно. Невнимательно на нее взглянуть — юная девица: лицо чистое, собой располагающее и вроде как наивное, но это обманчивое впечатление возникало от вздернутого носа и удивленно приподнятых бровей, а пытливые круглые синие глаза смотрели из-за очков вовсе даже не просто, и было по глазам видно, что нет, это не девушка и даже не молодая женщина — и пострадать успела, и пожить, и поразмыслить о прожитом. Свежесть же и моложавость от белой кожи, часто сопутствующей блондинам, и от постоянных косметических процедур.

— Так вот скажи мне, Жанна, к чему это я тебе рассказываю?

Женщина задумалась. С ответом не спешила. Маленькие белые руки непроизвольно потянулись к огромной папке, лежавшей на краю стола, и продюсер, знавший, что Жанне в последнее время легче думается за завязыванием узлов, позволил:

— Вяжи, можно.

Отметим, что такое странное увлечение у бизнес-партнера Шаталин заметил после своей второй свадьбы. В начале, в шутку конечно, посоветовал сходить к психологу, но потом, быстро понял, что за этим, хоть и странным, делом женщина становилась спокойнее. Решив больше не акцентировать на этом внимание, он завел для нее отдельную папку, в которой хранились платки, которые Жанна могла завязывать в узлы.

Проворно забегали руки, и Максим Викторович поморщился, вспомнив, какие отвратительные произведения появляются на свет из этих обманчиво ловких пальцев. На новый год Жанна поднесла ему белый шарфик с буквами НГ, скособоченными так, будто они уже успели изрядно попраздновать.

— Это кому? — настороженно спросил Шаталин.

— Брату.

— Ну-ну, — успокоился он. — Так что собачка-то?

— Я так думаю, — вздохнула Жанна, — что эту проблему решать придеться мне.

Этим, Максим, ты хотел сказать, что меня на твоих семейных праздниках быть не должно, ведь я не член твоей семьи, а деловой партнёр. И такое решение обо мне ты вынес оттого, что я в за столом яблоки просыпала.

— Просыпала-то нарочно? Чтоб праздник сорвать? Признайся.

Шаталин заглянул ей в глаза, но устыдился, потому что прочел в них укор.

— Ладно-ладно, это я так… А о собаке я рассказал тебе не к тому, не разгадала ты. Что же это у нас, людей, за устройство такое, что всякое событие и всякое сказанное слово мы непременно хотим на себя приложить? Гордыня это, Жанна. И невелика ты птица, чтоб я про тебя притчи загадывал.

Внезапно рассердившись, он встал, заложил руки за спину и прошелся по кабинету.

Внезапно рассердившись, он встал, заложил руки за спину и прошелся по кабинету.

Кабинет этот, пожалуй, заслуживает того, чтобы уделить ему некоторое внимание.

В отличии от кабинета в московской квартире, интерьер этого был полностью придуман Викторией. Правда после этого эскизы были исправлены Максимом и только после того попали на стол Жанны Аркадьевны, которая оценив стоимость пошла с хмурым лицом к старшему Шаталину. Долго дети пытались понять, что происходило за дверью, но одно было точно, через несколько часов и нескольких разбитых стеклянных, судя по звуку, вещей бюджет был уменьшен. Но даже с уменьшенными на его моделирование тратами он был впечатляющим. Чего только стоили дубовый стол и книжные шкафы для библиотеки. Конечно же библиотека, как виновница уничтожения второй и третьей вазы, должна быть описана отдельно.

Библиотека содержалась в идеальном порядке и находилась в ведении Константина. В центре самой протяженной из стен (той, что была лишена окон и дверей) располагался шкаф с трудами по истории и патрологии, где хранились сочинения на церковно-славянском, латыни, греческом и древнееврейском. По левую сторону тянулись шкафы агиографии с житиями святых, как православных, так и римско-католических; по правую — труды по истории церквей, литургике и канонике. Отдельное место занимал обширный шкаф с трактатами по аскетике, напоминание о прежнем увлечении Максима Викторовича. Были в том шкафу и драгоценнейшие редкости вроде первых изданий «Внутреннего замка» святой Терезы Авильской или «Одеяния духовного брака» Рейсбрука Удивительного.

А литература других направлений, от математики до нумизматики и от ботаники до механики, стояла на крепких дубовых полках, сплошь занимавших три остальные стены помещения. Единственный род чтения, которого Шаталин избегал, считая малополезным, была беллетристика. В мире предостаточно чудес, загадок и неповторимых историй, считал Максим, так что людям незачем выдумывать собственные миры и игрушечных человечков, выйдет скудно и неудивительно, ведь нет почти в настоящее время авторов вкладывающих душу в произведение. Правда, Виктория спорила с этим, ссылаясь на то, что раз есть желание творчества, то Ему виднее, есть ли смысл и польза в сочинении романов. Однако этот теологический диспут был начат не Максимом Викторовичем и его женой, а много ранее; не ими и закончится.

Остановившись перед Жанной, ожидавшей, когда иссякнет не вполне понятное раздражение ее работодателя, Шаталин вдруг спросил:

— Что нос-то блестит? Снова веснушки выводила? Ведь ты умная женщина — Зачем? Ты же знаешь, Николай рекомендовал тебе с ними ничего не делать.

По шутливому тону Жанна поняла, что плохое настроение Шаталина исчезло и ответила бойко:

— Твой косметолог, Максим, известный мракобес. Он и мыться до завершения некоторых процедур не рекомендует. Как там у него в проспекте сказано?

Шаталин сдвинул брови:

— Я вот тебе отдам квартальную отчетность готовить, чтоб человека не оговаривала. И об украшении себя он правильно говорит. Вы — женщины уделяете этому слишком много времени. Некоторые, даже больше чем слишком много.

Смутившись, Жанна принялась многословно оправдываться, что с веснушками воюет не ради, красоты, а единственно из эстетики — хороша бизнес-партнер с конопатым носом.

— Ну-ну, — недоверчиво покачал головой Шаталин, всё медля перейти к главному.

Переходы от дерзости к смирению и обратно у Ижевской всегда происходили молниеносно, не уследишь. Вот и сейчас, блеснув глазами, она очень уж смело спросила:

-Максим, ты меня сегодня поговорить о моих веснушках позвал? И лукаво, с примесью чего-то, непонятного для Шаталина, взглянула на него.

И опять Максим Викторович не решился о деле заговорить. Покашлял, снова прошелся по кабинету. Спросил, как дела с артистами первого состава. Успокоились ли, хотят ли прибавки к гонорару, не изменили ли они райдеры?

— Мне передали, Жанна, ты их в ресторан водила? Зачем это? Будто ты лимузин заказала и в нем вместе с труппой куда-то ездила? Хорошо ли это?

— После такого конфликта, с нами Кадышева со своим Золотым кольцом отказалась сотрудничать, а для этой постановки их участие необходимо, потому что, во-первых, мы уже отпечатали афиши и рекламные баннеры, а во-вторых, мы им предоплату отдали, а денег у нас и так не очень много— ответила женщина. — состав Золотого Кольца, они ведь из бедных семей, все больше не замужем. А их коллективное мнение, больше чем уверенна, повлияет на мнение Кадышевой.

Максим, ведь ты меня и не из-за этого вызвал. Пару дней назад мы уж говорили про Кадышеву и про лимузин с рестораном.

Не из тех была Жанна, кого можно долго за нос водить, и поэтому Шаталин наконец заговорил о придуманном минувшей ночью плане.

Не из тех людей была Жанна Ижевская, кого можно долго за нос водить, и поэтому Шаталин наконец упомянул о придуманном минувшей ночью плане.

Узелки перестали завязываться, в круглых голубых глазах зажглись огоньки.

—Какая идея? Что случилось-то, Максим? Видно, не с документами, а то я бы знала. Опять, как в прошлый год на Масленицу, режиссер запил? Спросила Ижевская с нетерпеливым любопытством. — Или, угрожать кому опять начали? Максим, денег вымогают или убили кого-то? В чем проблема?

— Нет, в этот раз трупа никакого нет. — Максим Викторович сконфуженно отвернулся. — Тут другое. Не по преступной части. Во всяком случае, дело это не полицейское… Я тебе расскажу, а ты пока слушай. После скажешь, что думаешь. Да ты вяжи. Вяжи и слушай…

Он подошел к окну и всё дальнейшее проговорил, глядя в сад и время от времени принимаясь постукивать пальцами по раме.

— Недалеко отсюда, километров восемь, усадьба нашей артистки, той которая мать главной героини играет. Она, конечно, уже не так молода, но когда-то считалась одной из первых петербургских красавиц. Главная же особенность, в которой вся изюминка, — чтоб при общей белизне правое ухо было коричневым. Не припомню, какой в этом смысл — что-то про каски.

Здесь продюсер почувствовал себя совсем глупо и, смешавшись, искоса взглянул на партнершу. Та шевелила губами, считая узелки. Недоумения не выказывала.

— В общем, на-ко вот, прочти. Это та Смс, которая вчера пришла, про собаку которая. Если скажешь, что истерит, из ума выжила, я ей напишу что-нибудь успокоительное, да и дело с концом.

Шаталин вынул из кармана телефон, передал Ижевской.

Женщина пальцем прижала дужку очков к переносице, стала читать. Дочитав, встревоженно спросила:

— Кому бы понадобилось собак травить? И зачем?

От серьезности вопроса продюсер испытал облегчение и конфузиться сразу перестал.

— То-то и оно, зачем. Рассуди сама. Она — актриса богатая, не старая, но и в наследниках недостатка не имеет.

Детей своих у нее нет, но есть внук и внучка — Телиановы. И еще бессчетная дальняя родня, приживалы там какие-то, приятели всякие. Женщина она добрая, но вздорная. И привычку самодурскую имеет — чуть не каждую неделю вызывает из Москвы нотариуса и завещание заново переписывает. На кого разозлиться— вычеркивает из завещания, кто угодил — долю увеличивает. Вот о чем я и подумал. Проверить бы, Жанночка, кого она там в последний раз облагодетельствовала. Или, наоборот, грозится наследства лишить. Иного смысла в этой травле собак, я не вижу, кроме как если кто задумал таким образом саму актрису в могилу загнать. Видишь, как она из-за пса нервничает, с истерикой слегла. А у нас премьера на носу. А если бы оба околели, тут бы ее и в психушку. Это либо против нас, Жанна, играют либо против нее. Как тебе моя позиция? — обеспокоенно спросил продюсер своего проницательного финансового директора. — Не слишком невероятна?

— Опасение резонное и вероятное, иной причины и в голову не приходит, — одобрила женщина, однако же добавила:

— Хотя, конечно, надо бы на месте побывать. Может, и какая другая причина есть. А большое ли у нее состояние?

— Не маленькое. Имение большое мужа, но записано на нее, содержится в образцовом порядке. Лес, луга. Еще и капитал, денежные бумаги в банке. Не удивлюсь, если все вместе к миллиарду долларов будет.

— А наследников ее, Максим, знаешь? Очень уж сильно нужно хотеть её денег, чтобы такое дело затеять. Пожалуй, напрямую убить, и не тяжелее получится.

— Это ты со своей колокольни смотришь, и правильно делаешь. Напрямую убить — это ведь полиция допытываться будет, кто да зачем.

Так и в тюрьму угодишь. А собачек потравить — проступок в человеческом смысле небольшой, в юридическом и вовсе никакой, нервную же этим способом убьешь еще верней, чем ножом или пулей.

Ижевская руками взмахнула, так что платки полетели на пол, но была перебита не успев и слова произнести: И препираться с тобой я не стану, тем более из-за очевидного. Скажи одно: сделаешь, о чем прошу?

— Сделаю, Максим, — встала с кресла Жанна Аркадьевна.

— Тогда вот тебе задание. Ступай к этой. Прямо сейчас. Передашь ей мое поздравление с недавним днем рождения и открытку. Успокой. А главное — выясни, что там у них такое творится. Если обнаружишь — пресеки. Ну да что тебя учить, сама знаешь. И пока не разберёшься, можешь на Золотое Кольцо время не тратить, с Кадышевой сам попробую что нибудь решить.

— Максим, — встрепенулась Ижевская. — У меня в субботу дела в налоговой.

— Ну, в налоговой все уладишь, а после снова к ней. И все.

* * *

— А теперь, — повторила за ним Ксюша, — пожалуйста, будьте так добры, Константин, расскажите мне, что случилось с мамой. Это ведь ее дневник! Вы уже работали у папы, когда это произошло! Вы… Вы должны понять ситуацию лучше, чем я. Она может быть еще…

Дворецкий вздохнул и покачал головой. — Ксюша, с твоей мамой произошла очень печальная история. Она умерла еще тогда, тут нет никаких сомнений. Нам сообщили в тот же день, в который это произошло. Ксюша, она мертва.

— Константин! Я не ребенок! Вы должны понимать, что я тоже читала это и … и я думаю, что человек написавший этот дневник еще жив! Мама может быть жива, а отец скрывает это! Это ведь не правда, она не могла умереть от болезни, ведь она была здорова, здорова, Константин! Вы обязаны мне рассказать, у вас нет права скрыть это, когда я уже знаю почти все.

Мужчина был в растерянности. Прошло много лет с тех пор как Ольга Шаталина умерла и он до сих пор не понимает, почему Максим Викторович скрыл причину ее смерти. С другой стороны, Ксюша еще 3 года, после похорон посещала психиатра по причине ее внезапного ухода. Девочка и в детстве отрицала, что мама умерла. Младшая Шаталина считала, что папа бросил их маму, а им соврал. Устроил фальшивые похороны.

Дворецкий вдохнул.

А ведь отец долгие годы старался уберечь психику своих детей. Но не пора ли рассказать уже? Факт смерти это не изменит, а девочка будет к нему привязана. Это выгодно — поддержка дочери Шаталина. НО, все ли с ней будет в порядке? Она достаточно взрослая, чтобы понять почему отец решил утаить эту информацию. Опять таки она в своих разговорах с доктором давно не поднимает эту тему. Если он промолчит, Ксюша может решить, что мама и в правду жива, а это в конечном итоге только ухудшит ее психическое состояние.

— Ксюша, он действительно умерла, но по иной причине.

— По какой? — спросила Шаталина.

— Они с компаньонами по бизнесу направлялись на север, когда их видели в последний раз, потом машину и тела обнаружили на обочине, а мы все знаем, что это значит.

— Вы — знаете, но я — нет, — возразила девушка. Дворецкий снова мрачно покачал головой.

— Боюсь, это значит, что это было неудавшееся похищение или спланированное убийство, — сказал он.

— А дело? — взволнованно спросила Ксения.

— Ну, — сказал дворецкий, — нельзя сказать наверняка…

-Константин! — воскликнула девушка. — Не можем ли мы… я хочу сказать, мы обязательно должны узнать. Это так ужасно… и все из-за меня. Нужно узнать, что произошло! А если придумать какую-нибудь хитрость, чтобы отец все рассказал? — спросил она. — Я хочу сказать, притвориться, что мы, ну…

— Бесполезно, — сказал дворецкий, — даже и пытаться не стоит, особенно вам троим. Теперь, когда Серафимы нет…

— О, да! Расскажите нам о Серафиме! — раздалось сразу несколько голосов, и снова Ксюшу охватило то же странное чувство — словно в воздухе запахло весной, словно ее ждала нечаянная радость.

— Кто такая Серафима? — спросила Маша.

— Серафима? — повторил дворецкий. — Разве вы не знаете? Давняя подруга вашего отца. Но она нечасто бывала в гостях, когда мы жили на старой квартире. Не появилась ни при Денисе, ни при Ксюше.

— А она может знать что-то? — спросила Ксюша.

— Наивный вопрос! — воскликнул мужчина и несвойственно улыбнулся. — Она и не знать! — и тут же спохватился, — Хорошо, если ваша мама знала вашего отца так же хорошо как она. Меньшего от нее и ждать нельзя. Я, во всяком случае, не жду.

Серафима Зорянкина навела бы порядок;

— А мы можем встретиться с ней? — спросила Маша.

— Боюсь, что нет.

— Вот этого я и не понимаю, Константин, — сказал Денис. — Разве, сама, как вы говорите, Серафима не хотела бы нам рассказать, раз так близка с нашим отцом?

— Она хотела бы, но не сможет, — сказал дворецкий, — Она живет за границей уже много лет, да и ваш отец прервал с ней общение. Но, однако, эта женщина многое могла бы рассказать вам, если бы вы могли найти ее. А вообще, если уж о том зашла речь, — понизил голос мужчина, -, послушайтесь моего совета: если вы встретите кого-нибудь, кто хочет изучить эту историю, но еще не знает ее, или в курсе того, что произошло и хочет рассказать вам, — не спускайте с него глаз и держите под рукой телефон. Это история неясная, странная. В тот момент были очень непростые времена. Не нужно ворошить прошлое, вашу маму это не вернет.

Ребята были так поглощены разговором с дворецким, что не замечали ничего вокруг. Когда он кончил, все погрузились в молчание. Вдруг Ксюша воскликнула:

— Послушайте… где папа?

Они с вопросительно поглядели друг на друга, и тут же посыпались вопросы:

— Кто видел его последним?

— Когда он исчез?

— Он, наверно, вышел?

* * *

Ребята вновь кинули в сторону рабочего кабинета тоскливые взгляды.

— Он опять ушел с этой Жабой! — сказала Денис, когда наконец, отчаявшись дождаться отца, они сели за стол. — Лучше бы она никогда не появлялась в нашем доме!

-Да ладно тебе, он всегда так делал. Думаешь он сильно изменится, если женился на Вике? Говорить об этом нет особого смысла. У нас есть более важное дело. Не представляю, что нам теперь делать с нашими вопросами, Константин, — сказала Маша.

— Делать? — Отозвалась Ксюша, успевшая к этому времени поесть. — Делать? Немедленно идти к папе. У нас нет ни секунды времени!

— Может быть, лучше разделиться на группы, — сказал Денис, — и заняться поисками в разных направлениях? Кто первым найдет какую то информацию, сразу поделится…

— На группы? — спросил дворецкий. — Зачем?

— Чтобы часть искала Серафиму, а другие вытащили отца и поговорили с ним, зачем же еще?

— Нет смысла его отвлекать, — сказал Константин.

— Как — нет смысла?! — воскликнула Ксюша. — Мы должны с ним обсудить это. Почему вы говорите, что нет смысла?

— По той простой причине, — произнес мужчина, — что я уже знаю, он ничего не скажет.

Все с удивлением взглянули на него.

— Неужели вы не понимаете? — вдруг включилась в диалог Маша.- Жаба не даст с ним разговаривать, она что-то должна знать об этом и ей выгодно, что между нами эта тайна. А когда отец окажется один, он откажется с нами обсуждать это, сбежав!

— О, что вы!.. Что вы… Он не может этого сделать! — вскричала Ксюша.

— Вы так думаете? — сказал Константин и пристально поглядел на ребят. Слова замерли у них на губах, потому что в глубине души каждый из них вдруг почувствовал, что так именно отец и поступит.

Примечания:

Уважаемые читатели, мне интересно узнать ваше мнение.

Перед тем как покинуть свою квартиру, в моменты особой жалости к себе, называемую кельей, Жанна по давней традиции взялась за старый фотоальбом. Старый и почти пустой, он хранил в себе фотографии незнакомых ей людей. Внимательно изучив лица на фотографиях она понадеялась, что может встретит кого-то из них на этот раз.

Неспокойно было как-то. Точно, быть проблемам или беде.

Видимо, все-таки именно беде, потому что на выезде из области получила она плохую примету. Оглянувшись и увидев, что водитель следит за дорогой, финансовый директор достала из сумки, где вязание, маленькое зеркальце и принялась разглядывать нос — не побледнели ли настырные веснушки от недавней процедуры. А тут из придорожных кустов вылезли две бабы, невесть зачем бродящие здесь. Жанна Аркадьевна хотела зеркальце убрать, да водитель в маневр ушел, да так неловко, что зеркальце упало. Подняла — нехорошо: две трещины крест-накрест, а всем известно, что это за знак. Ничего хорошего он не предвещает.

К плохим приметам Жанна, вопреки всему, относилась серьезно, и не из невежества. Она многократно убеждалась: приметы веками людьми замечались.

О тревожном думать не хотелось (да, в общем, и не с чего было), впереди предстояло пусть маленькое, но все же не лишенное познавательности приключение, и настроение женщины, ненадолго омраченное гибелью зеркальца, быстро наладилось, тем более что стояла та волшебная пора, когда воздух от солнца делается золотистым, будто мед, небо высокое, а земля широкая, и все вокруг полно щедрой жизни и доброй истомы.

Тут, на последнем перекрестке, было еще одно происшествие, да такое, что хуже и не придумаешь. Выйдя из такси, Жанна увидела в стороне группу людей, столпившихся возле машины скорой и что-то там молчаливо разглядывавших. По прирожденному любопытству не могла женщина пройти мимо такого события и подошла посмотреть, что там. Протиснулась между мужчинами, прищурилась через очки: самое обыкновенное дорожное происшествие — проколото колесо. Но возле машины отчего-то торчал врач и кряхтели двое полицейских, пытаясь сменить колесо запаской. Рядом с полицейскими стоял ее знакомый, капитан Нерушайло из подмосковного отдела, а в скорой лежало что-то продолговатое, прикрытое брезентом.

— Что, Павел Сергеевич, утопленник? — спросила Ижевская, поздоровавшись и на всякий случай глянув на брезент.

— Нет, Жанна, пострашнее, — с загадочным видом ответил следователь, вытирая платком малиновую плешь. — Река двух жмуров выкинула. Безголовых. Мужчина и мальчишка. Так на песке рядышком и лежали. Расследование будет, по всей форме. Везу вот в морг, на опознание. Хоть как их опознавать, черт разберет. Прошу прощения, само сорвалось.

Жанна Аркадьевна «черта» с плеча стряхнула, чтоб не лип, ничего, бывало и хуже

.

— Это не наши, — сказали в толпе. — У нас такого отродясь не было.

— Да, — согласился кто-то. — Не иначе как с Нижнего принесло, там у них сильно шалят.

Это мнение было встречено всеобщим одобрением, потому что заволжане из элитного поселка нижегородцев-деревенщин недолюбливают, считая их народишком вороватым и никчемным.

— Показал бы, что за люди. Вдруг да узнаем, — попросил борода в хорошем костюме— солидный человек, и видно, что не из одного любопытства, на мертвяков поглазеть.

Многие просьбу поддержали, а женщины хоть и поохали, но больше из приличия.

Следователь надел кепку, немного подумал и снизошел.

— А что ж, и покажу. Вдруг и вправду…

Отдернул Павел Сергеевич покров, и Жанна сразу отвернулась, потому что трупы были совсем голые, а ей на такое смотреть не пристало. Успела только увидеть, что у большого, волосатого, левая рука, где полагается кисти быть, заканчивается обрубком.

— Ой ты, Господи, мальчонка-то малой совсем, — запричитала какая-то из женщин. — У меня Аркаша такой же.

Дальше Ижевская смотреть не стала, потому что работа есть работа, и снова села в такси.

* * *

Что-то душно становилось, как бывает в жаркий день перед дождем. Жанна попросила водителя ускориться, поглядывая на небо, по которому, быстро набухая, катилась круглая, плотно сбитая туча. Впереди виднелась ограда парка, и над деревьями зеленела крыша большого дома, но до него пока еще было далеко.

Ничего, не размокну, сказала себе Ижевская, но настроение у нее было уже совсем не то, что прежде. Женщину одолевало непонятное чувство. Вот это настоящее дело, думала она, вспоминая, как важно произнес Павел Сергеевич вкусное слово «расследование», его понятно нужно изучать, не жалко тратить время.

Кому страшную тайну разгадывать, а кому разбираться, от чего околел актрискин блохастый. Ну и заданьице ей Шаталин выдал. Жанна Аркадьевна Ижевская встряхнула головой — мыслей о Шаталине доктор Воронина сказала ей избегать.

Пока Жанна Аркадьевна едет себе под быстро темнеющим небом к железным воротам усадьбы актрисы, мы тем временем сделаем отступление, чтобы разъяснить некоторые тайны нашей политики, а также представить людей, которым суждено сыграть ключевую роль в этой темной и запутанной истории.

Стоит начать с того, что коттеджный поселок, в который направили Жанну Ижевскую был необычный. Представлял из себя он скорее маленький город, нежели поселок. И объединив под своей опекой рядом расположенные деревеньки являлся их столицей. В этой небольшой столице были свои экономика и политика. Люди в ней жили закрыто, о жизни своей не очень то говорить любили. Да оно и понятно, жили там в основном люди, чьи профессии могли сильно пострадать от компромата. И то ли от желания жителей, то ли от денег огромных, был поселок охраняем так, что и птице сложно незамеченной пролететь, и зверю пробежать.Да только, собаку актрисы кто-то отравил… Но это мы в сторону ушли…

Держалось все в этом поселке-столице на четырех китах: депутате-председателе, его жене, следователе и еще одной известной нам персоне.

К стати, депутата-председателя нынешнего, Антона Антоновича фон Гаггенау, сначала приняли неодобрительно, потому что, пропитавшись духом московских реформ, задумал он перевернуть доверенный ему участок с ног на голову, причем утверждал, что, наоборот, поставит ее с головы на ноги. Однако на одном из званных вечеров… Попал молодой реформатор под влияние Максима Шаталина, смирил гордыню, остепенился, а в особенности после того, как женился на лучшей местной невесте. Для этого барону, конечно, пришлось перейти из лютеранства в православие, и его лучшим товарищем и консультантом стал Максим Викторович. До того прижился у нас господин фон Гаггенау, что, когда за примерное управление был «приглашен» в министерство — отказался, рассудив, что тут ему лучше. В общем, был баламут, да весь вышел. Раньше, бывало, по вечерам глинтвейн из маленькой фарфоровой кружечки попивал и сам с собой на виолончели играл, а теперь к клюквенной настойке пристрастился, на крещенье в проруби купается и после того из парной часа по три не выходит.

И, как положено настоящему русскому человеку, пребывает он под каблуком у жены. Впрочем у такой особы, как Людмила Петровна, находиться под каблучком отрадно и приятно, такого рабства многие бы пожелали. Родом она из Черемисовых, семейки богатой на столько, что о ней даже не знает налоговая. Девушкой Людмила Петровна была тонка и нежна мыслями, но после рождения четверых маленьких барончиков поменяла комплекцию и обзавелась приятной взору пышностью, отчего красота ее еще более выиграла. Ясноглазая, румяная, полнорукая, преодолев тридцатилетний рубеж, баронесса стала являть собой совершеннейший образчик истинно русской красоты, к которой немцы сухопарой и плешастой наружности (к числу коих относился и Антон Антонович) испокон веков проявляют душевное и телесное влечение. Людмила Петровна свою силу над мужем очень быстро поняла и стала привольно пользоваться ею по своему усмотрению, но вреда для области от этого до поры до времени никакого не было, потому что, будучи женщиной сердечной и чувствительной, госпожа фон Гаггенау все свои огромные силы отдавала благотворительной деятельности, так что даже и Жанна находил ее воздействие на супруга полезным. Правда, в связи с последними событиями Ижевская была вынуждена изменить суждение насчет женского влияния, но об этом не здесь, а чуть далее.

Пожалуй, единственным лицом, с влиянием которого Людмила, несмотря на все свои усилия, совладать так и не сумела, — был доверенный советчик барона Матвей Бердичевский, занимавший должность товарища прокурора окружного суда. История этого чиновника не совсем обычна и заслуживает быть рассказанной поподробнее.

Матвей Бенционович из бывших иудеев. До вхождения в лоно православной церкви звался именем Мордка, которое употребляют его недруги — конечно, за глаза, потому что близость Матвея Бенционовича к власти всем хорошо известна. Будущий наперсник появился на свет в самой что ни на есть лядащей семье, да в раннем возрасте еще и осиротел, вследствие чего, бфл отдан в интернат, а затем, ввиду редкостных способностей, и в гимназию. Жанна Ижевская рано приметила даровитого человека, по окончании гимназии помогла поступить в Санкт-Петербургский университет. Бердичевский не стушевался и в столице, закончил курс первым, с отличительным дипломом, и получил право выбирать любое место службы, однако предпочел Заволжск. Еще бы, умнейший человек и нисколько не прогадал. Кто бы он был в Петербурге? Провинциал, плебей жидовского роду и племени, что, как известно, еще хуже, чем быть вовсе без роду и племени. А у нас его приняли ласково. И место хорошее дали, и невесту сосватали. Ижевская всегда говорила, что мужчину делает жена, и для наглядности поясняла свою идею при помощи математической аллегории. Мол, мужчина подобен единице, женщина — нулю. Когда живут каждый сам по себе, ему цена небольшая, ей же и вовсе никакая, но стоит им вступить в брак, и возникает некое новое число. Если жена хороша, она за единицей становится и ее силу десятикратно увеличивает. Если же плоха, то лезет наперед и во столько же раз мужчину ослабляет, превращая в ноль целых одну десятую.

Для честности сказать, Ижевская хорошо разбиралась в математике. Слова не подумав произносила редко. И фраза эта, судя по грустным глазам Жанны Аркадьевны, была омыта горькими слезами. Ведь женщины, что место единицы занимают… А в прочем не буду уходить в философию и в трагедию жизни Жанны Аркадьевны. Речь сейчас о другом.

При желании Бердичевский мог бы занять и иную, более видную должность, хоть бы даже и председателя окружного суда, но по складу характера и природной конфузливости предпочитал держаться в тени; советы власти давал не в присутствии и не на ареопагах, а больше келейно, за чаем или тихой игрой в преферанс, до которой Антон Антонович был большой охотник. И обвинителем на процессах Матвей Бенционович тоже выступать не любил, ссылаясь на гнусавый голос и несчастливую внешность. Собою он и вправду был не красавец — кривоносый, дерганый, и одно плечо заметно выше другого. Его номинальный начальник окружной прокурор Силезиус, мужчина представительный, но очень глупый, читая в суде составленные Бердичевским речи, нередко срывал бурные овации, а Матвей Бенционович только вздыхал и завидовал.

Положение этого человека в поселке поддерживалось Шаталином- старшим (чего греха таить, с Ижевской) и губернатором, но вот третий из китов, прекрасная Людмила Петровна, хитроумного еврея не жаловала.

Увы, этому идиллическому, травоядному противостоянию пришел конец, когда на мирном заволжском горизонте возникла грозовая туча. Принесло ее холодным западным ветром со стороны лукавого, недоброго Петербурга.

С неба падает девочка — кажется, совсем юная — и падает довольно быстро. Вскоре её ждёт жёсткая встреча с брусчасткой дорожки, и в результате отвратительная сцена нарушит умиротворённое спокойствие раннего вечера.

Вот что первым делом заметил

юный Максим, невзначай подняв взгляд. Его мозг ещё не успел толком осознать увиденное, а ноги уже двигались сами по себе. Он бросился туда, куда падала девочка, и вытянул руки, чтобы поймать её, но совсем скоро обнаружил, что сильно недооценил инерцию падения девочки. Его руки оказались слишком слабы и не выдержали удар, и он, придавленный телом девочки, рухнул со сдавленным вскриком — будто квакнула придушенная лягушка.

— А-а-а-а… — простонал он, выдохнув остатки воздуха, что удалось впустить в лёгкие.

— П-прости! — девочка наконец осознала произошедшее, вскочила и запаниковала. — Ты цел?! Ты жив?! Ты не ранен?! А…

В своём волнении она ухитрилась совершенно забыть о щенке, которого всё ещё держала в руках, и тот воспользовался этим шансом, чтобы удрать. Девочка инстинктивно выбросила руку ему вдогонку, но схватила лишь воздух; секундного промедления щенку хватило, чтобы исчезнуть в окружившей их толпе.

Девочка вскрикнула — в её голосе звучали бессилие из-за того, что начавшее всю эту суматоху животное сбежало, и удивление от перемены в собственном облике. В какой-то момент — то ли в погоне, то ли при падении — панама слетела с её головы, и спрятанные под нею белоснежные пряди волос рассыпались по плечам девочки.

Эй, гляньте на неё, услышала она шёпот со всех сторон. И гости, и работники на мероприятии— все побросали дела и уставились на лицо и волосы девочки.

На этом мероприятии находились самые разные люди, находящиеся в отдалённом родстве с Соленцевыми. И, разумеется, разнообразие рас означает разнообразие обликов. Головы одних увенчаны тюрбанами, изо ртов других льётся речь с сильным акцентом, одежда третьих напоминает халаты, а лица четвёртых выглядят как смесь случайных черт разных национальностей.

Среди всего этого разнообразия найдётся очень мало людей, приглашённых в загородную резиденцию, по причине личной заинтересованности хозяйки, но всё же они были.

Что она тут забыла?

Проклятье, дурной знак.

Как правило, представители и дальние родственники рода Соленцевых избегали приглашённых, из личной симпатии хозяйки. Согласно истории один из неблагородных ставленников Николая 2 опустошил обширные земли и загнал предка Соленцева в долги. «Гонения» из-за непринадлежности к роду случались на «таких» семейных мероприятиях очень редко, но, разумеется, девочка, раскрыв себя перед такой толпой, почувствовала стыд. Девочка была ещё совсем ребёноком, но всё же чувствовала что ей не рады.

Было и ещё одно обстоятельство, которое совершенно не зависело от девочки, но, к сожалению, делало ситуацию ещё хуже. Предыдущий «гость» такого мероприятия представлял собой идеальный пример коррумпированного политика: он брал взятки, подсылал убийц к оппонентам и в целом злоупотреблял властью, за что в последствии был, конечно, приговорён к лагерю советской властью, но открылось это намного позже. И теперь при виде «гостей» Соленцевы неизбежно вспоминали ту злобу и ненависть, что вызывал у них прошлый.

Хотя никто не пытался напасть на неё ни физически, ни словесно, девочка ощущала, что осуждающие взгляды взрослых шипами впиваются в неё.

— Л-ладно, я сейчас уйду, не беспокойтесь…

Девочка встала и дернулась в попытке убежать прочь от взглядов, но не смогла сдвинуться ни на миллиметр: Максим Шаталин, до сих пор лежа на земле, схватил её за запястье.

— Ты кое-что забыла, — он протянул вторую руку и положил в ладонь девочки маленькое позолоченное пенсне, чудом не разбившееся при падении.

— А…

— Его выронил тот пес. Ты ведь за этим гналась, да?

Девочка медленно кивнула.

— С-спасибо… — по-прежнему несколько ошеломлённая случившимся, она осторожно, обеими руками взяла пенсне и нацепила на нос.

— Ты впервые здесь?

Девочка снова кивнула.

— Понятно… Ну, полагаю, выбора нет, — Максим вздохнул. Он быстро поднялся, снял свой плащ и, опередив возражения девочки, закрыл ей голову. Теперь, оставаясь без капюшона, Максим открыл взглядам собравшихся собственное лицо. По толпе снова пробежал шёпот, но на этот раз взгляды людей были направлены на него.

— Э… — удивленно воскликнула девочка.

Мальчик не видел собственного лица, но, разумеется, прекрасно знал, как выглядит. И понимал, почему люди перед ним так ошарашены увиденным. Растрёпанные чёрные волосы и ярко-голубые глаза — один из детей главной ветви.

— Идём, — он схватил девочку за руку и пошёл прочь широкими шагами. Девочка в замешательстве последовала за ним, едва поспевая и временами срываясь на бег. Они быстро покинули улицу.

* * *

* * *

— Эта, пожалуй, подойдёт.

Максим привёл девочку в ближайшую комнату с костюмами, чтобы выбрать из шляп тети что-нибудь чем она могла бы прикрыть голову. Шляпа, хотя и была велика на несколько размеров, на удивление очень ей шла. Максим удовлетворённо кивнул и забрал свой плащ. Блондинов в их роду небыло и афишировать цвет волос было неразумно.

— Эмм… почему?.. — смущённо девочка, которая наконец начала приходить в себя после всего, что с ней произошло.

— Чтобы никто не видел, что ты блондинка, что приглашенная, разумеется.

Приглашённых детей, таких как девочка, обычно сторонились, но особой ненависти к ним не испытывали. Пока ребенок не делает ничего подозрительного, его, как правило, оставляют в покое. Но лучше всё же не мозолить глаза.

— Не знаю, из какой части Союза ты родом, но здесь «не родственников» не слишком-то жалуют. Зря тебя родители взяли с собой. Жди пока они сделают зачем пришли, и поскорее убирайтесь отсюда. Выход вон там… — сказал Максим, указывая через сад на дальний выход, — если боишься заблудиться, я могу проводить до детской.

— А… нет… я не… — пробормотала девочка.

Разгадать выражение её лица у максим не получалось — мешали существенная разница в росте и закрывшая лицо девочки шляпа.

— Ты… Соленцев?

— Верно. Но по маме, а по папе я Шаталин— легким кивком подтвердил успевший натянуть капюшон Максим Шаталин.

— Тогда почему ты здесь? Солецевы даже к дальним родственникам враждебно как-то относятся, разве нет?

— Ну, думаю, к любым условиям можно приспособиться. Да, неприятности случаются частенько, но, если к ним привыкнуть, тут довольно удобно, — ответил он. — А ты-то зачем ко всем вышла, раз знаешь об этом? Ну привели тебя родители, так и сидела бы в доме.

— Ну… потому что…

Девочка явно не хотела отвечать. Максим почти устыдился своего вопроса. Он вздохнул и зашагал, жестом велев ей идти следом. Девочка не сдвинулась с места.

— Ну что теперь? Ты же не хочешь остаться тут одна, а?

— Эм-м-м-м… Спасибо большое… За всё… — сбивчиво заговорила девочка, пряча лицо под гигантской шляпой. — И за все проблемы, что я доставила… Прости… А ещё. Эм-м… Это, наверное, нагло с моей стороны, но… а…

Максим поскрёб затылок.

— Хочешь куда-то сходить? Так?

На этих словах девочка внезапно просияла — наверное. Он видел лишь нижнюю половину её лица, так что наверняка сказать не мог.

* * *

Двое стояли на крыше дома, высочайшей точке, куда попали после длинного и богатого на события путешествия. Максиму, хотя он и жил здесь, пришлось спросить дорогу у одного из взрослых. Развилки же улиц по которым они возвращались к дому, в памяти Максима расходились на три пути, на деле разветвлялись на пять. Они случайно затоптали клумбу, когда шли через сад, спаслись от разъярённой собаки, а едва сбежав от неё — мало того, что упали в куст шиповника, так еще и под страхом смерти, многословно извиняясь на ходу, убегали от сторожа — разъярённого мужчины.

Короче говоря, попасть куда угодно — настоящее испытание. Но с другой стороны, Максим заметил, что за время их приключений на улицах девочка немного расслабилась. Она смеялась и весело комментировала каждую их неудачу или побег от очередной опасности. Максим не знал, раскрывается ли таким образом её характер, или это влияние их разнообразных и довольно забавных злоключений, но всё равно это было лучше, чем прежнее напряжённое молчание.

Девочка перегнулась через хлипкий поручень на краю крыши и восхищённо выдохнула. С этой высоты бурлящий праздник внизу выглядит как прекрасный, полный деталей рисунок. Извилистые тропинки сада простираются во все стороны, словно расползлись от дома по собственной воле, а не были проложены годы назад.

Она подняла взгляд — и в поле её зрения попал сад на краю: его ворота, площадки для посадки и парковки автомобилей. А за блестящим металлом гаража насколько хватает взгляда распахивается бесконечное голубое небо.

— Что-то не так? — спросила девочка, оборачиваясь к юному Шаталину.

— О, ничего, просто любуюсь видом, — он потряс головой, ответив ей своей обычной улыбкой.

Девочка легко усмехнулась и, убедившись, что поблизости никого нет, сняла шляпу. Её волосы, того же цвета, что и облака вокруг, освободившись, словно заструились на ветру.

— Ты поэтому хотела прийти сюда? Ради этого вида?

— Да. Я уже видела острова с большей высоты и с большего расстояния, но ни разу не удавалось увидеть сверху большой город, находясь прямо над ним.

У Максима мелькнула мысль, что она, явно путается и сад под ними совершенно город не напоминал.

— Я думала, будет здорово попробовать однажды, — девочка на мгновение замолчала, глядя в бесконечное голубое небо, и продолжила: — Хм-м… Моя мечта исполнена, и я весело провела время. Думаю, мне не о чем больше сожалеть.

Её слова прозвучали довольно зловеще…

— Спасибо за сегодня. Правда, — говорила девочка. — Мне удалось повидать множество удивительного — и всё благодаря тебе.

— Ну, ты немного преувеличиваешь, — Максим поскрёб в затылке. С его точки зрения, события этого дня выглядели так, словно он нашёл на обочине странного котёнка и вывёл его на прогулку. Просто случилось так, что у него нашлось свободное время, поэтому для разнообразия он потратил его на что-то необычное. Было немного странно получать за это благодарность. — Так… это твой сопровождающий?

— А?

Максим кивком указал за спину девочке. Обернувшись, она вскрикнула, на лице отразилась смесь удивления и смущения. Там стоял крупный, угрожающего вида мужчина, до сих пор остававшийся незамеченным ею.

Этот мужчина, очевидно, относится к категории людей военных. Даже просто стоя здесь, в гражданском костюме, он излучал явную угрозу.

— …Похоже на то. Я отлично провела время… Это было замечательно. Но сейчас нужно уходить, — горько сказала девочка. Она повернулась и, прежде чем подойти к мужчине, обратилась к Максиму: — И последнее, о чём я хочу попросить тебя… Пожалуйста, забудь обо мне.

Что? — Максим застыл, не в силах подобрать слова для ответа. Он понимал, что девочка явно находится в каких-то необычных обстоятельствах, раз родители привели ее в такое место с собой. Но из того, что он видел, не похоже, что эти обстоятельства причиняют ей какие-то страдания. А раз так, ему нет нужды вмешиваться, ведь нет нужды и дальше сопровождать котёнка, если появился его владелец.

Девочка обернулась в последний раз, поблагодарила Шаталина еще раз и ушла бок о бок с мужчиной.

— Когда они идут вот так рядом… разница в росте очень бросается в глаза, — пробормотал Максим, провожая их взглядом.

Издалека, со стороны пристани, раздался мелодичный колокольчика, отмечающий начало вечерних часов.

— Хмф… уже так поздно?

Вскоре подойдёт время назначенное няней для встречи. Юный Максим, напоследок ещё раз окинув взглядом живописный вид внизу и голубое небо над ним, вновь спустился в шумный дом.

* * *

Максим Шаталин встряхнул головой, воспоминание о первой встрече с Жанной сново увело его куда-то далеко.

И всё же интересно, как она отреагирует, вернувшись в тот дом?

После его свадьбы с Викой, Ижевская будто замкнулась в себе. Эта поездка должна немного взбодрить ее. Хотя, она еще и очки начала носить. Врачи говорят, что возвращение старых привычек, это неплохо… и тут сумбурные мысли прервал вопрос. А вдруг поездка взбудоражит ЕЕ память? И в этот самый момент, идея послать разбираться Жанну с собаками перестала казаться Шаталину-старшему такой хорошей. Только он схватился за телефон, чтобы звонить Жанне и отменить ее визит к тетке, как дверь с громким стуком распахнулась. На пороге стояла его очень взволнованная жена.

* * *

Однако не слишком ли мы уклонились от основной линии нашего повествования? Жанна Аркадьевна давно уж вошла в широко распахнутые ворота усадьбы актрисы, и теперь придется ее догонять.

* * *

Дождь застиг Жанну Ижевскую у самых ворот. Он полился дружно, обильно, весело, сразу дав понять, что намерен вымочить до нитки не только ее плащ, но и нижнюю рубашку, и даже платочки для узелков в сумке.Жанне Аркадьевне этого совсем не хотелось. Она оглянулась, не идет ли кто, подобрала полы юбки и припустила по дороге с поразительной резвостьюрезвостью, учитывая сумку с вещами.

Достигнув спасительной аллеи, женщина прислонилась спиной к стволу старого вяза, надежно укрывшего ее своей густой кроной, вытерла забрызганные очки и стала смотреть на небо.

И было на что. Ближняя половина свода сделалась лилово-черной, но не того глухого, мрачного цвета, какой бывает в беспросветно пасмурные дни, а с живым, будто масляным отливом. И казалось, будто с этой части неба тучи начали капитулировать.

А через четверть часа все поменялось: ближнее небо стало светлым, дальнее темным, и это означало, что ливень кончился. Бугалтер произнесла себе под нос что-то полуприличное и зашагала по длинной-предлинной аллее, выводившей к хорошо сохранившемуся помещичьему дому.

Первым из обитателей усадьбы, встретившихся путнице, был снежно-белый щенок с коричневым ухом, выскочивший откуда-то из кустов и сразу же, без малейших колебаний, вцепившийся Ижевской в край юбки.

Жанна взяла разбойника на руки, увидела шальные голубые глазки, розовый в черную крапинку нос, свисавшие на стороны бархатные щечки, отчего-то перепачканные землей, а иных подробностей рассмотреть не успела, потому что щенок высунул длинный красный язычок и с редкостным проворством облизал ей нос, лоб, а заодно и стекла очков. На неприступную и норовистую Каштанку этот малыш был совсем не похож.

На время ослепнув, женщина услышала, как кто-то ломится через кусты. Запыхавшийся мужской голос сказал:

— Ага, попался! Опять землю где-то жрал! Извиняйте. Это его, несмышленыша, батя с дедом приучили. Уф, спасибо, поймала, а то мне за ним не угнаться. Шустрый, чертяка.

Жанна одной рукой прижала теплое, упругое тельце к груди, другой сняла обслюнявленные очки. Увидела перед собой бородатого седого человека в футболке, плисовых штанах, кожаном фартуке — по виду, садовника.

— Держите Закусая вашего, — сказала она. — Да покрепче.

— Откудова ты его имя то знаешь? — поразился садовник. — Или бывала у нас? Что-то не вспомню.

— Информация из закрытого источника, огласке не подлежащего, — назидательно произнесла бухгалтер.

Поверил бородатый, нет ли — неизвестно, но вынул из кармана бумажную купюру и с поклоном сунул женщине в сумку.

— Прими, от чистого сердца.

Жанна Аркадьевна отказываться не стала. Самой ей деньги были не нужны, но вот зачем деньги стараются подсунуть новоприбывшим, это ей выяснить придется.

— Ты в дом-то не ходи, — посоветовал садовник, — не сбивай зря ноги. Наша примма, больше чем в одной постановке за раз не играет, а сейчас она уж над одной трудится.

— Я к Марье Афанасьевне, с делом от Шаталина, — предъявила свои полномочия Жанна Аркадьевна, и дроздовский житель почтительно сдернул с головы кепочку, поклонился, перешел с «ты» на «вы».

— Что ж сразу не сказали. А я как дурень с денежкой сунулся. Пожалуйте за мной, провожу.

Шел первым, держа обеими руками извивающегося, сердито повизгивающего Закусая.

Справа, на лужайке, рядом с беседкой бродил чудной мужчина в широкополой шляпе. Он держал подмышкой немалого размера ящик из черного лакированного дерева, в руке — длинную треногу с острыми, окованными железом концами. Воткнул треногу в землю, водрузил ящик сверху, и стало ясно, что это фотографический аппарат, которые сейчас были редкостью.

Мужчина оглянулся, на женщину посмотрел мельком, без интереса, а садовнику сказал:

— Что, Григорий, догнал беглеца? А я вот по парку брожу. Снимаю, как пар от земли идет.

Красивый был господин, с ухоженной бородкой, длинными вьющимися волосами, сразу видно, что не из местных. Жанна он понравился.

— Художник это по фотографическим картинам, — пояснил спутнице Георгий, когда немного отошли. — Из Питербурха. Гоститу нас. Они Степана Трофимовича, управляющего нашего, приятелис. А звать его Аркадий Сергеевич, для зрителя — господин Поджио.

Прошли еще шагов сто, а до зеленой крыши было шагать и шагать. Сзади заурчал двигатель. Показалась легковая машина неизвестной марки, а за рулем пухленький, в легком брючном костюме мужчина.

— Хорошего здоровьичка, Кирилл Нифонтович, — чуть ли не поклонился Георгий. — К ужину?

— А куда ж еще?

Выцветшие маленькие глазки, лучившиеся детски-наивным любопытством, воззрились на Ижевскую

— Кого это ты, конвоируешь?

— Максимка Шаталин к нашей приме жену прислал.

Ездок сделал почтительную мину, приподнял с распаренной лысины кепку:

— Позвольте. Кирилл Нифонтович Краснов, здешний депутат и сосед. Садитесь, госпожа Шаталина, прокачу, что ж вам утруждаться. И псинку давайте прихватим, а то Марья Афанасьевна, поди, без него скучает.

* * *

В прихожей Краснов почему-то шепотом спросил у миловидной горничной:

— Что, Танюша, как она? Видишь, Закусая ей вот доставил.

Синеглазая, пухлогубая Танюша только вздохнула:

— Очень плохи. Не ест, не пьет. Все плачет. Только недавно доктор уехал. Ничего не сказал, головой вот этак покачал и уехал.

* * *

В спальне у больной было сумрачно и пахло лекарствами. Жанна увидела широкую кровать, тучную старуху в чепце, полулежавшую-полусидевшую на груде пышных подушек и еще каких-то людей, рассматривать которых прямо сразу, с порога, было неудобно, да и темновато — пусть сначала глаза привыкнут.

— Закусаюшка? — басом спросила старуха и приподнялась, протягивая дряблые полные руки. — Вот он где, брыластенький мой. Спасибо, батюшка, что доставил. (Это Краснову). Кто это с вами? Невестка? Не вижу, подойди! (Это уже Жанне.)

Та приблизилась к кровати.

— Вам, Марья Афанасьевна, поздравление с прошедшим дне рождения и пожелание скорейшего выздоровления от Максима. Меня зовут Жанна Аркадьевна Ижевская, я его партнер по бизнесу.

— Что мне его поздравление! — сердито повысила голос Татищева. — Сам отчего не приехал? Ишь, подчиненную прислал, отделался. Откажусь у него в постановке играть и деньги на нее заберу.

Щенок уже был у нее на руках и вылизывал старое, морщинистое лицо, не встречая ни малейшего противодействия.

У ног Ижевской раздался лай.

— Не ревнуй, Закидайка, — сказала ему больная. — Это же твой сынок, кровиночка твоя. Ну, дай и тебя приласкаю.

Она потрепала Закусаева родителя по широкому загривку, стала чесать ему за ухом.

Жанна Аркадьевна тем временем искоса разглядывала прочих, кто находился в спальне.

Молодой человек и девица, вероятно, были внуком и внучкой актрисы. Он — Петр Георгиевич, она — Наина Георгиевна, оба Телиановы, по отцу. Им, надо полагать, и главная выгода от завещания.

Жанна попыталась представить, как этот ясноглазый, переминающийся с ноги на ногу брюнет подсыпает бедным псам яд. Не получилось. Про девушку, писаную красавицу — высокую, горделивую, с капризно приспущенными уголками рта — плохого думать тоже не хотелось.

Был еще и мужчина в пиджаке и рубашке, с простым и приятным лицом, которому удивительно не шли пенсне и короткая русая бородка. Кто таков — непонятно.

— Он прислал вам письмо, — сказала Ижевская, протягивая Татищевой конверт.

— Что ж ты молчишь? Дай.

Марья Афанасьевна пригляделась к женщине получше. Видно, отметила и очки, и манеру держаться — поправилась:

— Дайте, женщина, прочту. А вы все ужинать ступайте. Нечего тут заботу изображать. Женщина тоже кушать ступайте. Таня, ты ей комнату отведи — ту, угловую, в которой Спасенный этот ночевал. И очень складно выйдет. Он Спасенный, а она спасенная, потому что у Максимки работает. Если Владимир Львович приедет, как грозился, Спасенного этого во флигель отселить. Ну его, противный.

На титульном листе надпись от руки, над прочерченной линией: «Дневник А.Р.»

Тетрадь была в клеточку, и буквы были, словно напечатанные и выведены высотой в три клетки каждая.

Константин снова открыл эту страничку:

«Неправда! Я не одна! Я нужна ему. Он один понял, какая я. Он самый лучший, он самый добрый. Я буду служить ему, я буду делать для него всё, что он захочет, даже невозможное. Я буду работать, не уставая. Стараться для него одного. Какое счастье, что он есть. Пока он рядом, моя жизнь будет полной и радостной. Я стану его тенью. Наверное, в этом и есть смысл моего бытия. Только ради этого стоит жить…»

«Сегодня я поняла, что у меня всегда всё будет кувырком. Если бы вручали приз самой неловкой и нелепой, я бы не получила первую премию — я бы взяла вторую, потому что я ещё и невезучая. Разве можно полюбить такую бестолочь, как я? Иногда мне кажется, что он меня убить готов. Всё равно он — лучше всех. И хотя вокруг него столько красоток, но все они понимают, что у них нет никаких шансов. Как я могла поверить в то, что он меня может полюбить?! Нет, я дура, я поверила в гадание. Разве я могу изменить его жизнь? Он звезда, а я… Но помечтать-то можно? Чуть-чуть…»

Чей же это дневник? Он явно женский. А если и правда Ольги? Детишки… Вечно лезут куда не просят. Ломай голову теперь.

— Константин! — послышались звонкое цоканье каблучков.

Дворецкий сжал кулаки. Нехорошо конечно плохо думать о новой госпоже Шаталине, но Виктория временами позволяла себе чересчур много.

* * *

Девчоночка выросла. Мда… Сколько лет прошло, а она так и осталась подле Максимки. Забавно, что она, а не Серафима. Я думала, что такая женщина как Серафима будет бороться до конца. Да и с Максимом они с самого детства, он ей в любви признавался. Хотя… Сложно понять, что у него в голове.

Много вокруг него женщин было, много и сейчас. А Жанна хитрая, столько лет рядом. Но опять-таки, неужели они работают вместе после всего? Такой скандал был! Как думаешь? — обратилась престарелая прима к фотографии мужа — Почему именно её? У него столько работников, а прислал её! И как это понимать? С мальчиком нужно поговорить. Оболтус. Оно и понятно, отец его разгильдяй и он в него пошёл. Не довоспитала я его, не доглядела. Ошибка за ошибкой, скандал на скандале. Шарашка с Романом и Серафимой, порочная связь с какой-то уличной девкой, глупость с Жанной, не сообщил дату похорон, подобрал в посольстве какого-то прощелыгу — дворецкого, не звонит, не пишет. На благословения не просил, свадьбу не пригласил! Жену его только в журналах и вижу. В гости не приходит, даже сейчас свою Жанну прислал! Жанну! Понимаешь, ту самую! Но девчонка, конечно, молодец. Ну и актриса! Даже виду не подаёт, хоть постыдилась бы сюда являться. С таким скандалом уходила. Нет, ты представляешь? Явилась ко мне, держите мол, письмо от Максима. Вот какая выросла неблагодарная, я ж для нее… , а она такое вытворить, да что теперь то… Хорошо ещё не с Максимом под руку суда явилась, но даже так, стыд то какой! Ещё под праздник прикатила. О чем Максим думает? После того что было, её сюда присылать? Ну работает она у него, но здесь то ей быть зачем? — солнечный зайчик скользнул по стеклу, — Хотя, может ты и прав, много воды с тех пор утекло. Да и разговор у нас с ней был тогда серьёзный. Не умалишенная же она, чтобы не учиться на ошибках. Да, пусть будет как есть. Злодеяние расследует и уйдёт. Каждый ошибается. Раз Максим её простил, значит и я прощу.

* * *

— Хорош у меня племянничек. Хоть сдохни тут, ему лишь шутки. Что глазами хлопаешь, Жанна? — Сердито обратилась она к Ижевской, и снова на «ты». — Познакомьтесь, господа. Перед вами новоявленный Видок в юбке. Она-то меня и спасет, она-то злоумышленника на чистую воду и выведет. Вот уж спасибо, удружил Максимка. Послушайте-ка, что он тут пишет.

Марья Афанасьевна достала злополучное письмо, нацепила очки и прочла вслух:

— «…А чтобы вы, окончательно успокоились, посылаю к вам свою доверенную помощницу Жанну Аркадьевну. Она — особа острого ума и быстро разберется, кому помешали ваши драгоценные псы. Если кто из ваших ближних и вправду желает вам зла, во что верить не хотелось бы, то Жанна выявит и разоблачит негодяя».

За столом стало тихо, а какое при этом у кого было выражение лица Ижевская не видела, ибо сидела ни жива ни мертва, покраснев и уткнувшись носом в тарелку с малиновым суфле.

В смущении она пребывала еще очень долго, стараясь обращать на себя как можно меньше внимания. Впрочем, никто с ней разговора и не заводил. Единственным ее наперсником был нахальный Закидай, пролезший под столом и высунувший из-под скатерти сморщенную морду прямо Жанне на колени. Свою миску с мозговыми костями Закидай уже опустошил и теперь безошибочно определил, кто из сидящих за столом наиболее податлив к вымогательству.

Фотограф, сидевший рядом с актрисой, кивнул:

— Как же, история колоритная, в духе местных обычаев. Бубенцов еще сказал, что власть потому и хочет ваше дикое раскольничество искоренить, чтобы избавиться от этакого варварства. А вы, Донат Абрамыч, с ним поругались.

— Вот-вот, тот самый Вонифатьев.

— И что, продал он вам лес? — спросил Ширяев. — Какой? Сколько десятин?

— Хороший, чистая сосна. Без малого три тысячи десятин, только далеконько, в верховьях Ветлуги. Немалые деньги содрал, тридцать пять миллионов. Ну да ничего, я тому лесу дам лет пять-десять подрасти, туда как раз успею и узкоколейку протянуть, а потом возьму на нем верных миллионов триста. Но не о том речь. С Вонифатьевым сынок был, занятный мальчуган. Пока мы с его папенькой, как у нас заведено, сходились, расходились, плевали, снова сходились, прежде чем по рукам ударить, я мальчонку этого, чтоб не скучал, в библиотеку посадил с яблоками и пряниками. Заглядываю, не уснул ли — а он мой учебник по электромоторам читает (я из Москвы недавно выписал, интересуюсь). Удивился, спрашиваю — тебе зачем? А он мне: вырасту, дяденька, и через твой лес дорогу электрическую пущу. Просеку рубить и рельсы класть — это долго и дорого. Я, говорит, столбы крепкие поставлю, и по ним подвесные вагонетки погоню. Дешевле выйдет, быстрей и удобней. А вы с Бубенцовым говорите — дикари…

— Закидай! — вскинулась вдруг Марья Афанасьевна, заполошно всплеснув руками. — Закидаюшка! Где Закидай? Что-то я его давно не вижу!

Все заозирались по сторонам, а Жанна заглянула и под стол. Бульдога на террасе не было. Маленький Закусай, раскинув лапы, мирно сопел подле пустой миски, а вот его родитель куда-то запропастился.

— В сад сбежал, — констатировала мисс Ригли. — Нехорошо. Опять какой-нибудь дряни нажрется.

Генеральша схватилась за сердце.

— Ой, что же это… Господи… — и истошно закричала. — Закидаюшка! Где ты?!

Ижевская с изумлением увидела, что из глаз Татищевой катятся крупные, истеричные слезы. Хозяйка Дроздовки попыталась подняться, да не смогла — мешком осела в соломенное кресло.

— Милые, хорошие… — забормотала она. — Идите, бегите… Сыщите его. Жанна Аркадьевна! Ах, ну скорей же! Уйди ты, Таня, со своими каплями. Беги со всеми, ищи. Капли мне вон матушка даст, она все равно парка не знает… Найдите мне его!

Вмиг терраса опустела — все, даже строптивая мисс Ригли и своенравная Наина Георгиевна, бросились разыскивать беглеца. Остались лишь всхлипывающая Марья Афанасьевна и растерявшаяся Ижевская.

— Двадцать мало, лейте тридцать…

Трясущейся рукой Татищева взяла стакан с сердечными каплями, выпила.

— Дайте мне Закусая! — потребовала она и, приняв щенка, прижала к груди теплое, сонное тельце.

Закусай приоткрыл было глазки, тоненько тявкнул, но просыпаться передумал. Немного побарахтался, забираясь генеральше поглубже под увесистый бюст, и затих.

Из-за деревьев доносились голоса и смех перекликающихся между собой искателей, которые разбрелись по обширному парку, а несчастная Марья Афанасьевна сидела ни жива ни мертва и все говорила, говорила, словно пыталась отогнать словами тревогу.

— …Ах, Жанночка, ты не смотри, что у меня тут полон дом народу, я ведь в сущности страшно одинока, меня по-настоящему и не любит никто кроме моих деточек.

— Разве этого мало? — скривилась в утешение Ижевская. — Такие прекрасные молодые люди.

— Вы про Петра с Наиной? А я про моих собачек. Петр с Наиной что… я им только помеха. Детей моих всех Господь прибрал. Дольше всех Полиночка, младшая, зажилась, но и ей век выпал недолгий. Умерла родами, когда Наина появилась. Славная она была, живая, сердцем горячая, а по-женски дура дурой, вот и Наина в нее. Выскочила Полиночка замуж против нашей с Аполлон Николаичем воли за паршивого грузина, который только и умел, что пыль в глаза пускать. Я с ними и знаться не хотела, но когда Полиночка преставилась, сироток пожалела. Выкупила их и к себе забрала.

Жанна удивилась:

— Как это выкупили?

Прима пренебрежительно махнула рукой:

— Очень просто. Пообещала папаше ихнему, что оплачу его долги, если бумагу мне напишет, что никогда более к сыну и дочери не подойдет.

— И подписал?

— А куда ему деваться было? Или подписывать, или в яму садиться.

— Так ни разу и не объявился?

— Отчего же. Лет пятнадцать тому прислал мне слезное моление. Не о встрече с детьми молил — о денежном воспомоществовании. А после, сказывают, вовсе в Америку уехал. Жив ли, нет ли, неизвестно. Но подпортил-таки мне внуков своей петушиной кровью. Петя вырос никчемником, недотепой. Из лицея выгнали за проказы. Из университета отчислили за крамолу. Насилу вымолила через министра, чтоб мне его под опеку выслали, а то хотели прямо в Сибирь. Мальчик-то он добрый, чувствительный, да уж больно того… глуп. И характера нет, ни к какому делу не годен. Пробует Степан Трофимычу помогать, да только проку от него, как от монашки приплоду.

Пелагия —экономка старшая, закашлялась, давая понять, что находит сравнение неудачным, но Марье Афанасьевне подобные тонкости были недоступны. Она с мукой в голосе воскликнула:

— Господи, да что же они так долго? Уж не случилось ли чего…

— А что Наина Георгиевна? — спросила бухгалтер, желая отвлечь Татищеву от беспокойных мыслей.

— В мать, — отрезала хозяйка. — Такая же блажная, только еще от князька страсть к фасону унаследовала. Раньше слово было для этого хорошее, русское — суебесие. То актеркой хотела стать, все монологи декламировала, то вдруг в художницы ее повело, а теперь вообще не поймешь, что несет — заговариваться стала. Сама я виновата, много баловала ее девчонкой. Жалела, что маленькая, что сирота. И на Полиночку сильно похожа была… Что, ведут?!

Она приподнялась на кресле, прислушалась и снова села.

— Нет, показалось… Что с ними будет, как помру — Бог весть. Вся надежда на Степана. Честный он, верный, порядочный. Вот бы Наине какого мужа надо, и любит он ее, я вижу, да разве она понимает, чт (в мужчинах ценить надо? Степа — воспитанник наш. Вырос здесь, поехал в Академию на художника учиться, а тут Аполлон Николаевич преставился. Так Степан, хоть и мальчишка еще был, учебу бросил, вернулся в Дроздовку, взял в руки хозяйство и ведет дело так, что мне вся губерния завидует. А ведь не по сердцу ему это занятие, я вижу. Но ничего, не ропщет, потому что долг понимает… Виновата я перед ним, грешница. Повздорила позавчера и с ним, и с внуками, из-за Загуляя не в себе была. Переделала духовную, теперь вот самой совестно…

Пелагия открыла было рот спросить, что за изменения сделаны в завещании, но прикусила язык, ибо с Марьей Афанасьевной происходило нечто диковинное.

Прима разинула рот, выпучила глаза, складки ниже подбородка заходили мелкими волнами.

Удар, испугалась Ижевская. И очень просто — при таком здоровье далеко ли до апоплексии.

Но Татищева признаков паралича не выказывала, а наоборот рывком вскинула руку и указала пальцем куда-то работнице Шаталина за спину.

Жанна обернулась и увидела, что к лестнице из сада, оставляя на земле алый след, ползет Закидай. Из белой бугристой головы пса торчал крепко засевший топорик, почему-то выкрашенный синим, так что вся эта бело-сине-красная гамма в точности повторяла цвета российского флага.

Закидай полз из последних сил, высунув язык и глядя в одну точку — туда, где застыла охваченная ужасом Марья Афанасьевна. Не скулил, ни повизгивал, просто полз. У самой вернады силы его иссякли, он ткнулся башкой в нижнюю ступеньку, два раза дернулся и замер.

Татищева зашелестела платьем, кренясь на бок, и прежде чем Пелагия или Жанна успели ее подхватить, повалилась на пол — голова старухи сочно стукнулась о сосновые доски. Лишившийся опоры тельце Закусая мягким белым комочком ручного на веранду.

Прима умирала. Еще в самом начале ночи, когда по истошным Таниным воплям догадалась о смерти пса, лишилась языка. Лежала на спине, хрипела, уперла глаза на потолок, а пухлые пальцы мелко-мелко перебирали край одеяла, все что-то стряхивали, стряхивали и никак не могли стряхнуть.

Из Москвы вызвали семейного доктора. Он пощупал больную там и сям, помял, послушал через стетоскоп, сделал укол, чтоб не задыхалась, а потом вышел в коридор, махнул рукой и сказал:

— Отходит. Хочет исповедаться.

Потом сидел в гостиной, пил чай с коньяком, вполголоса беседовал с внуком актрисы о планах на будущее да раз в полчаса заглядывал в спальню — дышит ли. Прима пока дышала, но все слабее и слабее, подолгу проваливаясь в забытье.

Уж далеко заполночь доставили отца благочинного, подняв с постели. Он приехал встрепанный, не до конца проснувшийся, но в полном облачении и со святыми дарами. Однако когда вошел к умирающей, она открыла глаза и непримиримо замычала: не хочу.

* * *

Шаталин Максим пожаловал ближе к вечеру, когда уже и не ждали.

Подойдя поздороваться, Ижевская с укором произнесла:

— То-то родственнице радости будет. Тебя ждет.

— Ничего, — ответил продюсер, рассеянно пожимая руку тем, кто вышел во двор его встречать. — Это не она, а смерть заждалась. Ее же, — и осекся, такое говорить в толпе не следовало.

Был он какой-то неторжественный, деловитый. Будто приехал не прощаться с умирающей, а инспектировать загулявшего артиста или еще по какому важному, но рабочему делу.

— Проветривай машину, а то душно, — зачем-то велел он водителю, сидевшем за рулем.

Жанне Аркадьевне же сказал:

— Ну давай, веди.

— А священника позвать, а святые дары? — напомнила она. — Ведь соборовать надо.

— Соборовать? Отчего же, можно и соборовать, елеосвящение и для здоровья полезно. Отец Алексий!

Из машины, с переднего сиденья, грузно вылез иподиакон в парчовом стихаре и с дароносицей.

Прошли полутемным коридором, где по стенам стояли и кланялись люди, шелестели голоса: «Благословите, владыко»

— Что, тетушка, вознамерилась помереть? — строго спросил Шаталину лежащей, называя ее на «ты», и видно было, что не племянник Максим спрашивает, а глава семьи. — Просишься к Отцу Небесному? А он тебя звал или сама в гости набиваешься? Если опять сама, то грех это.

Но грозные слова на актрису не подействовали. Она смотрела то на Шаталина, то на архиерея неподвижным, суровым взглядом и ждала.

— Ладно, — вздохнул диакон и потянул через голову черную дорожную рясу, под которой открылась златотканая риза с драгоценной епископской панагией на груди. — Готовьте, отче.

Прима недовольно дернула углом рта, жалостно простонала, но Шаталин только рукой махнул и отошел.

Зато Жанна пододвинулась ближе.

— Лежите, слушайте. С вечера не преставились, значит, и еще повремените, пока с вами Максим разговаривает. А если помереть вздумается, так от одной только строптивости.

После такой преамбулы бухгалтер немного помолчала и заговорила уже по-другому: хоть также негромко, но с печальной проникновенностью.

— Здоровая, крепкая женщина! Что вы тут комедию играете? Из-за какого-то белого бульдога! Не будет вам предсмертного отпущения, потому что святая церковь самоубийцам потачки не дает! А коли заупрямитесь, — сверкнули голубые глаза — сделаю так, чтоб вас похоронили за оградой, в земле неосвященной. И завещание ваше перед властями опротестую, потому что завещание самоубийц по российскому закону недействительно!

Максим Шаталин встал, подошел к висевшей на стене литографии, стал с интересом ее разглядывать.

А вскоре двери отворились, и диакон с келейником внесли плетеный короб с малым поверху окошечком. Поставили на пол и, кивнув Шаталину, отошли к стенке.

В коробе что-то странным образом шуршало и чуть ли даже не попискивало. Пелагия и Жанна от любопытства вытянули шеи и на цыпочки встали, желая заглянуть в окошко, однако Максим Шаталин уже откинул крышку и запустил внутрь обе руки.

— Вот, тетенька, — сказал он обычным голосом. — Хотел показать вам, пока не померли. Из-за того и припозднился. По моему приказанию посланцы мои обшарили всю округу, даже и самолетом воспользовался, хоть, сами знаете, и не люблю этих новшеств. В помете у отставного майора Сипягина нашелся белый бульдожонок женского пола. И ухо, поглядите-ка, правильное. А из Нижнего в дар от бизнесмена Сайкина самолетом два часа назад доставили белого же кобелька, полутора месяцев. Тот вообще по всем статьям молодец. Сучка — та не сплошь белая, с рыжими носочками, но зато исключительной криволапости. Звать Муся. Еле Сипягин отдал — дочка никак не хотела расставаться. Пришлось разрывом контактов пригрозить, что с моей стороны было даже и в урон бизнесу. А кобелек пока без имени. Смотрите, какое у него ухо коричневое. Нос, как полагается, розовый, крапчатый и, главное, мордой замечательно брудаст. Подрастут щенки — можно наново скрещивать. Глядишь, через два-три поколения белый бульдог и восстановится.

Он извлек из корзины двух пузатых щенков. Один был побольше, зло тявкал и сучил лапами, другой свисал смирно.

Ижевкая, стоявшая рядом с Пелагеей, оглянулась на умирающую и увидела, что Марья Афанасьевна магическим образом переменилась и для гроба уже никак не годится. Она смотрела на бульдожат во все глаза, и пальцы на груди слабо шевелились, будто пытаясь что-то ухватить.

Едва слышный, дрожащий голос спросил:

— А слюнявы ли?

Шаталин шепнул Жанне: «Доктора», а сам подошел к кровати и усадил обоих щенков

приме на грудь.

Шаталин встретил Жанну в отведенной ему комнате посвежевшим и веселым. Успел умыться, переодеться в светло-серый костюм.

-Макс, сколько ещё осталось? — с порога был задан вопрос.

Расплывчатый вопрос, но он прекрасно понял, о чём спрашивает Ижевская. Он отметил нужную дату на календаре в своей комнате, так что ответил мгновенно.

— Девять дней.

Жанна коротко кивнула и, не говоря ни слова, снова опустила взгляд в записную книжку.

— Тут, Макс, в Дроздовке, три убийства прозошло, одно пять дней назад, другое третьего дня, а последнее вчера вечером. «Убийства», хоть и не людей убивали. Первое убийство было подготовлено заранее, с осторожным умыслом. Кто-то хотел разом отравить и Загуляя, и Закидая. Во второй и третий раз вышло по-другому: убийца не готовился вовсе, а действовал впопыхах, бил тем, что под руку подвернулось. Когда убили Закидая, в ход пошел топор, торчавший в пне. Малышу хватило и обычной отравы. Много щенку надо? Если бы сразу сказали, что оба сдохли, старухе и твои щенки не помогли бы.

Вроде-бы и сплюнуть хотелось, да при Максе, ещё и в доме нельзя.

— Ясно одно: убийство собак с завещанием никак не связано, потому что, как указал мне вчера натариус, изменение завещания не сказалось на намерении собакоубийцы. Этот человек все равно довел свое черное дело до конца. То ли хотел таким образом извести Марью Афанасьевну, то ли добивался какой-то другой, нам неизвестной цели. Но, думаю, конкурентов нашего агенства это не касается. Но и так поступки этого человека вдвойне странные и противные— из-за равнодушия, с которым убийца наблюдал за страданиями старухи. Ведь не мог же убийца не понимать, что разрушает ее душевное и физическое здоровье… а самое загадочное здесь вот что. — Жанна Ижевская подтянула сползшие очки. — К чему понадобилась такая спешка с Закидаем и Закусаем? Зачем убийце было так рисковать? Оба раза, как выяснилось, в парке гуляли люди. Могли увидеть, разоблачить. Я, например, вчера чуть не застигла злоумышленника на месте преступления, даже слышала шаги. В ожесточении и дерзости преступника чувствуется какая-то особенная страсть. То ли ненависть, то ли страх, то ли еще что. Не знаю и гадать не берусь. Вся надежда, что злоумышленник, а вернее злоумышленница, сама нам расскажет.

— Злоумышленница?! — ахнул Шаталин. — То есть, Жанна, хочешь сказать, что убийца женского пола? Тебе откровение было что-ли ночью?

— Макс!

— Молчу.

— Откровения не было, — уже спокойно ответила Ижевская, — да и ни к чему оно, когда довольно обычного человеческого внимания. Как рассвело, сходила я туда, где вчера пса убили. Земля там вокруг вся истоптанная, кто-то ходил вокруг того места, и довольно долго. Возле бревна, из которого топор вытащили— след правой ноги глубже, как если бы кто-то оперся на нее, нагибаясь. И еще один, точно такой же, там, где убийца наклонился, чтобы ударить щенка по голове. Ботинок женский, на каблуке. Обувь на шпильке в доме носят только двое — гувернантка внучки и сама внучка актрисы. — Жанна достала из записной книжки листок бумаги с обведенным контуром подошвы. — И оглянулась на с согласием кивающую Пелагею.

— Ну ладно, хватит утро протить, вижу ты и так разобралась во всём. Чай будешь? Жанна, можешь и Пелагею пригласить, чего ей стоять.

— Максим, я не закончила, — Вот этот след, длина стопы 36,4 см. Можно приложить, чтобы удостовериться… — и подняла глаза на Шаталина. Они оба знали, что это значит.

В гостиной стало тихо. У дверей, схватившись обеими руками за тесемку белого передника, замерла горничная Таня. Скептически склонил голову Бубенцов. Мисс Ригли потянулась платочком вытереть слезы, да и замерла. Даже гордая Наина Георгиевна смотрела на Шаталина, будто завороженная.

Максим Викторович взял за руку Жанну, вывел на середину комнаты.

— По моей просьбе здесь несколько дней прожила Жанна Аркадьевна, мои глаза. Жанна, расскажи все как было. Дело это слишком взбудоражило всех и замутило скверные слухи, так что не будем с тобой секретничать — рассказывай.

Пелагия опустила глаза, а Жанна подвигала вперед-назад по переносице очки, что являлось у нее признаком неудовольствия, но сердиться на Максима у нее не получалось. Оставалось только повиноваться.

— Если считаешь, Максим Викторович, расскажу, — сказала она, переборов понятное волнение. — Но сначала извинюсь и попрошу прощения. Мне бы раньше разобраться следовало. И детеныш невинный был бы жив, и Марья Афанасьевна избежала бы горестного потрясения, чуть не сведшего ее в могилу. Припозднилась я, только сегодня поутру мне кое-что открылось, да и то не до конца…

Все слушали женщину очень внимательно, кроме разве что Владимира Львовича — тот стоял подбоченясь и взирал на блондинку с насмешливым удивлением и воспользовался паузой, чтобы вполголоса, словно бы про себя, изречь:

— Жены ваша да молчат, не повелеся бо им глаголати, но повиноватися, якоже и закон глаголет.

А тем временем вердикт был вынесен и услышан блюстителем порядка, стоявшем в дверях.

В подтверждение слов Жанны англичанка высоко задрала ногу в шнурованном ботинке, но никто смотреть не стал — все бросились оттаскивать Наину Георгиевну от Ижевской.

Экзальтированная девица кричала, тряся бухгалтера за ворот:

— Вынюхала, высмотрела, мышь! Да, я это сделала, я! А зачем, никого не касается!

Очки полетели на пол, затрещала ткань, а когда Наину Георгиевну наконец отцепили, на щеке у Ижевской сочилась кровью царапина.

Вот когда начались садом и гомора, предвиденные Жанной Аркадьевной.

Петр Георгиевич неуверенно засмеялся:

— Нет, Наиночка, нет. Зачем ты на себя наговариваешь? Снова оригинальничаешь?

Но громче был голос Ширяева. Степан Трофимович с мукой выкрикнул:

— Наина, но зачем? Ведь это страшно! Подло!

— Страшно? Подло? Есть пределы, за которыми не существует ни страха, ни подлости!

Она сверкнула исступленным взглядом, в котором не было и тени виноватости, раскаяния или хотя бы стыда — лишь экстаз и странное торжество. Можно даже сказать, что в облике Наины Георгиевны в эту минуту проглядывало что-то величавое.

— Браво! Я узнал! «Макбет», акт второй, сцена, кажется, тоже вторая. — Аркадий Сергеевич сделал вид, что рукоплещет. — Те же и леди Макбет.

Публика в восторге, вся сцена закидана букетами. Браво!

— Жалкий шут, бездарный писака, — прошипела опасная барышня. — Из искусства вас выгнали, и ящик ваш деревянный спасет вас ненадолго. Скоро всякий, кому не лень, станет фотографом, и останется вам одна дорога — живые картинки на ярмарке представлять!

Петр Георгиевич взял сестру за руки:

— Наина, Наина, опомнись! Ты не в себе, я позову доктора.

В следующий миг от яростного толчка он чуть не полетел кубарем, и гнев разъяренной фурии обрушился на родственника:

— Петенька, братец ненаглядный! Ваше сиятельство! Что сморщился? Ах, ты не любишь, когда тебя «сиятельством» зовут! Ты ведь у нас демократ, ты выше титулов. Это оттого, Петушок, что ты фамилии своей стесняешься. «Князь Телианов» звучит как-то сомнительно. Что за князья такие, про которых никто не слыхивал? Если б был Оболенский или Волконский, то и «сиятельством» бы не побрезговал. Ты женись, женись на Танюшке. Эти вот не побоялись, а ты чего? Бери пример со старших! Будет княгиня тебе под стать. Только что ты с ней делать-то будешь, а, Петя? Книжки умные читать? Женщине этого мало, даже недостаточно. На другое-то ты неспособен. Тридцать лет, а все бобылем. Сбежит она от тебя к какому-нибудь молодцу.

— Черт знает что такое! — возмутился фотограф. — Такие непристойности при посторонних, при всех нас! Да у нее истерика, самая натуральная истерика.

Местный политик и сосед потянул нарушительницу приличий к дверям:

— Идем, Наина. Нам нужно с тобой поговорить.

Она зло расхохоталась:

— Ну как же, непременно поговорить и слезами чистыми омыться. Как вы мне надоели со своими душевными разговорами! Бу-бу-бу, сю-сю-сю, — передразнила она, — долг перед человечеством, слияние душ, через сто лет мир превратится в сад. Нет чтобы девушку просто обнять и поцеловать. Идиот! Сидел по-над просом, да остался с носом.

Хотел было что-то сказать и давний партнер семьи — Сытников, уж и рот раскрыл, но после расправы, учиненной над предшественниками, решил за благо промолчать. Только все равно перепало и ему:

— Что это вы, Донат Абрамович, сычом на меня смотрит? А вы? Максим, Жанна чего так смотрите? Вы уж точно права не имеете! Максим Викторович —глава семьи, поглядите!

Она захлебнулась коротким, сдавленным рыданием и бросилась к двери — все испуганно расступились, давая ей дорогу. На пороге Наина Георгиевна остановилась, окинула взглядом залу, на миг задержалась взглядом на Бубенцове (тот стоял с веселой улыбкой, явно наслаждаясь скандалом) и объявила:

— Съезжаю. В Москве буду жить. Думайте обо мне что хотите, мне дела нет. А вас всех, включая пронырливую Жанну Аркадьевну и самого благочестнейшего Максима Викторовича, пре-даю ана-феме-е-е-е!!!

Выкинув напоследок эту скверную шутку, она выбежала вон и еще громко хлопнула дверью на прощанье.

— Как бес вселился, — грустно заключил Митрофаний.

Обиженный Сытников пробурчал:

— При Советском Союзе, посекли бы розгами, бес в два счета бы и выселился.

— Ой, как бабушке-то сказать? — схватился за голову Петр Георгиевич.

Бубенцов встрепенулся:

— Нельзя тетеньке! Это ее погубит. После, не сейчас. Пусть немного оправится.

Фотографа же заботило другое:

— Но что за странная ненависть к собакам? Вероятно, и в самом деле род помешательства. Есть такая психическая болезнь — кинофобия?

— Не помешательство это. — Жанна разглядывала платок — перестала ли кровоточить оцарапанная щека. Хорошо хоть очки не разбились. — Тут какая-то история, которая нам не известна. Нужно разобраться.

— И есть за что ухватиться? — спросил Шаталин.

— Поискать, так и сыщется. Мне вот что покою не дает…

Но договорить Ижевской не дал Ширяев.

— Что ж это я, совсем одеревенел! — он затряс головой, словно прогоняя наваждение. — Остановить ее! Она руки на себя наложит! Это горячка!

Он выбежал в коридор. Следом бросился Петр Георгиевич. Аркадий Сергеевич немного помялся и, пожав плечами, пошел за ними.

— Истинно собачья свадьба, — констатировал Сытников.

* * *

Луна, хоть и пошла на убыль, но все еще была приятно округла и сияла не хуже хрустальной люстры, да и звезды малыми лампиончиками как могли подсвечивали синий потолок неба, так что ночь получилась ненамного темнее дня.

Максим Шаталин и Жанна Ижевская небыстро шли по главной аллее парка, сзади, ехала машина Шаталина.

— …Ишь, ворон, — говорил Максим. — Видела, как он за врачем посылал? Теперь уж не отступится, свое урвет. Девица эта дерганая задачу ему облегчила — одной наследницей меньше. Я тебя, Жанна, вот о чем прошу. Подготовь Марью Афанасьевну так, чтобы ее снова не подкосило. Легко ли такое про собственную внучку узнать. И поживи здесь еще некое время, побудь при тетеньке.

— Не подкосит. Сдается мне, Макс, что Марья Афанасьевна людьми куда меньше, чем собаками увлечена. Я, конечно, с ней посижу и чем смогу утешу, но для дела лучше бы мне в город перебраться.

— Для какого еще дела? — удивился продюсер. — Дело окончилось. Да и разобраться ты хотела, зачем Наина эта псов истребила.

— Это меня и занимает. Тут, Максим, есть что-то необычное, от чего мороз по коже. Ты сказал про вселившегося беса.

— Суеверие это, — еще больше удивился Шаталин. — Неужто ты в сатанинскую одержимость веришь? Я ведь иносказательно, для красоты фразы.

Фин. детектор блеснула на продюссера очками снизу вверх.

— Как это беса нет? А кто сегодня весь вечер на людскую мерзость зубы скалил?

— Ты про Бубенцова?

— А про кого же? Он самый бес и есть, во всем положенном снаряжении. Злобен, ядовит и прельстителен. Уверена я, в нем тут все дело. Ты видел, какие взгляды Наина Георгиевна на него бросала? Будто похвалы от него ждала. Это ведь она перед ним спектакль затеяла с криком и скрежетом зубов. Мы, остальные, для нее — пустота, задник театральный.

Продюсер молчал, потому что никаких таких особенных взглядов не заметил, однако наблюдательности Жанны доверял больше, чем своей.

Вышли из парковых ворот на пустое место. Аллея перешла в дорогу, протянувшуюся через поле к Астраханскому шляху. Максим Викторович остановился, чтобы подъехала машина.

— А зачем тебе в город? Ведь Наина там не задержится, уедет. Как распространится известие про ее художества, никто с ней знаться не захочет. И жить ей там негде. Непременно уедет — в Петербург, а то и вовсе за границу.

— Ни за что. Где Бубенцов, там и она будет, — уверенно заявила женщина. — И я должна тоже быть неподалеку. Что до осуждения, то Наине Георгиевне в ее нынешнем ожесточении это только в сладость. И жить ей есть где. Я слышала от горничной, что у Наины Георгиевны собственный дом имеется, в наследство достался от какой-то родственницы. Небольшой, но на красивом месте и с садом.

— Так ты полагаешь, здесь Бубенцов замешан? — Шаталин поставил ногу на ступеньку, но в машину садиться не спешил.

— Так ты полагаешь, здесь Бубенцов замешан? — Шаталин поставил ногу на ступеньку, но в машину садиться не спешил. Это бы очень кстати пришлось. Если уличить его в какой-нибудь очевидной пакости, ему бы в Министерстве доверять бы меньше начали. А то боюсь, не сладить мне с ним и тетушке мозг затуманит, и бизнес мне угробит. Тут сразу видно — испытания еще впереди. Ты вот что, завтра приходи на репетицию. Будем с тобой думать, как нашему делу помочь. Видно, и без Серафимы не обойдемся.

Эти загадочные слова подействовали на Жанну Аркадьевну странно: она вроде и обрадовалась, и испугалась.

— Опасно ведь, Максим. И зарекались мы…

— Ничего, дело важное, важнее предыдущих, — вздохнул продюсер, усаживаясь на сиденье напротив водителя. — Мое решение, моя и ответственность перед Ромой и людьми. Ну, береги себя. Прощай.

И машина, разгоняясь, почти бесшумно помчала по мягкой от пыли дороге, а Жанна повернула обратно в парк.

Шла по светлой аллее, и сверху тоже было светло, но деревья по сторонам смыкались двумя темными стенами, и выглядело так, будто женщина движется по дну диковинного светоносного ущелья.

Впереди, прямо посреди дорожки, белел какой-то квадрат, а посреди него еще и чернел малый прямоугольник. Когда шли здесь с Максимом Викторовичем пять или десять минут назад, ничего подобного на аллее не было.

Пелагия кивнула и Жанна Ижевская ускорила шаг, чтобы поближе разглядеть любопытное явление. Подошла, села на корточки.

Странно: большой белый платок, на нем книжка в черном кожаном переплете. Взяла в руки — фотоальбом. Самый обыкновенный, какие везде есть. Что за чудеса!

Пелагия сделала жест и Жанна согласясь начала перелистывать страницу за страницей, нет ли там чего между ними, но тут сзади раздался шорох. Обернуться она не успела — кто-то натянул ей на голову мешок, обдирая щеки. Еще ничего не успев понять, от одной только неожиданности Ижевская вскрикнула, но поперхнулась и засипела — поверх мешка затянулась веревочная петля. Здесь-то и подкатил звериный, темный ужас. Бухгалтер забилась, зашарила пальцами по мешковине, по грубой веревке. Но сильные руки обхватили ее и не давали ни вырваться, ни ослабить удавку. Кто-то сзади шумно и прерывисто дышал в правое ухо, а вот сама она ни вздохнуть, ни выдохнуть не могла.

Она попробовала ударить кулачком назад, но бить было неудобно — не размахнешься. Лягнула ногой, попала по чему-то, да вряд ли чувствительно — что-то смягчило.

Чувствуя, как нарастает гул в ушах и все больше тянет в утешительный черный омут, женщина рванула из поясной сумки вязанье, ухватила большую булавку, которой скреплялись платки покрепче и всадила их в мягкое — раз, потом еще раз.

— У-у-у!

Утробный рык, и хватка ослабла. Жанна снова махнула, но на сей раз уже в пустоту.

Никто больше ее не держал, локтем под горло не охватывал. Она рухнула на колени, рванула проклятую удавку, стянула с головы мешок и принялась хрипло хватать ртом воздух, бормоча:

— Мать…

Как только самую малость посветлело в глазах, оглянулась во все стороны.

Никого. Но булавка и платочки с узелками были темные от крови.

А теперь, когда мы преблежаемся к развязке этой необычной истории. Вернее к началу этой развязки, пришедшемуся через месяц после нападения на Жанну Аркадьевну, упомянем о событиях, дальнего прошлого, которым суждено сыграть важную роль в описываемых событиях.

* * *

Бумаги. Бумаги. Бумаги.

Первым, что он увидел, войдя в комнату, оказались бумаги. И вторым, и следующим, и следующим после этого. Сплошные бумаги. В замешательстве он попятился и проверил бронзовую табличку рядом с дверью. Буквы надписи безошибочно складывались в «Архив».

Юный Максим снова шагнул в комнату, казавшуюся гораздо теснее, чем была на самом деле, из-за разбросанных повсюду гор бумаг. К тому же бумаги в этих кучах, похоже, относились к самым разнообразным вопросам. Запрос на ремонт туалета здесь, в дальнем доме, руководство по взаимодействию с другими расами во время переговоров с поставщиками, квитанция на большую партию моркови и картофеля, отчёт с задания по ночному патрулированию и вырезка из журнала для девочек мирно соседствовали друг с другом.

Тиканье настенных часов казалось неестественно гулким среди всего этого беспорядка.

— Ого…

Он осторожно, лавируя между горами бумаг, прошёл по комнате к столу. Сняв со стула стопку документов, Максим уселся и снова обвёл помещение взглядом.

— Ого…

Он скрестил руки на груди и принялся размышлять, с какой стороны подступиться к расчистке. Через некоторое время он пришел к выводу, что сколько не думай, а решения не найти. Отложив пока что этот вопрос, Шаталин вытащил из-под ближайшей горы бумаг один лист. Лист оказался отчётом инспекции снаряжения десятилетней давности. Значит, в комнате хранится минимум десятилетие бесполезной истории. Он почувствовал себя археологом.

Что ж, сидя так, он просто теряет время. Максим потянулся к ближайшей стопке документов, решив для начала провести классификацию разношёрстных бумаг, и вдруг заметил, что в дверях кто-то стоит. Беловолосая девочка пристально смотрела в комнату непроницаемым взглядом голубых глаз.

Максим немного подождал, думая, что, может, она пришла за каким-нибудь из документов, но та не шевелилась. Просто продолжала неподвижно, словно статуя, смотреть в комнату.

— Тебе что-то нужно, Ижевская?

— Да нет, — тут же безразлично отозвалась она, и, развернувшись, пошла прочь.

— …Что это с ней…

Пожав плечами, мальчик вернулся к работе. Он хочет кое-что узнать. И это кое-что, скорее всего, таится где-то на дне раскинувшегося перед ним моря бумаги.

Часы на стене пробили двенадцать раз, отмечая начало новых суток. Он закончил разбирать только кучу на столе. Похоже, придётся провести всю ночь за работой, впрочем, принесёт ли это какой-то результат — большой вопрос.

— …А-а, устал.

Услышав бурчание в животе, юный наследник семьи осознал, что совсем забыл о пище. В последний раз он ел около полудня, а с тех пор прошла почти половина суток.

— А-а…

Вспомни он об этом чуть раньше, и можно было бы перекусить чем-нибудь в столовой. Ну, сожалениями сыт не будешь. Так что он улёгся головой на стол и закрыл глаза. Голод можно вытерпеть, но дальнейшее игнорирование усталости лишь ухудшит способности к концентрации. Небольшой отдых должен придать достаточно сил для продолжения работы.

Внезапно, когда сознание уже начало отключаться, мальчик ощутил аромат кофе. До ушей донеслось тихое позвякивание, и кто-то поставил на стол кружку. Кто-то решил угостить его? Ну да, дверь же осталась открытой.

— А, спасибо.

Он собрался было поблагодарить горничную, но в поле его зрения попала голова с белыми волосами. Пара голубых глаз безразлично смотрела куда-то в сторону.

— …Ижевская?

— Можно просто Жанна.

— О. Спасибо, Жанна.

Снова взглянув на стол, Максим увидел рядом с чашкой кофе тарелку с бутербродом.

— Можешь не благодарить, — отозвалась девочка, озираясь, — мне просто было немножко любопытно, так что я пришла взглянуть. Чем ты занят?

— Хмм… Ну, хочу кое-что разузнать о семейном бизнесе, пока в интернате каникулы.

— Здесь?

— Ага. Сундуки с сокровищами всегда прячут глубоко в подземных лабиринтах, так? Чтобы найти что-то ценное, даже ОБХСС нужно как следует потрудиться, что уж о бо мне говорить.

— Хмм…

Максим отхлебнул из чашки.

— Сладкий.

Жанна, похоже, не пожалела сахара.

— Я подумала, что так будет лучше, ты ведь устал. Не любишь сладкое?

— О, наоборот, обожаю.

К удивлению блондинки, он большими глотками осушил чашку и проглотил бутерброд из ветчины, подувядшего лука и слегка зачерствевшего хлеба. Горчицы, возможно, было многовато, но приправа помогла вдохнуть бодрость в уставшее тело.

— Ах-хх… — Шаталин удовлетворённо вздохнул, ощутив, что питательный подарок делает своё дело.

— Итак? — спросила Жанна, придвинувшись к нему и не меняя безразличного выражения лица. — Что такое ты ищешь здесь посреди ночи?

— Ну, полагаю, нет смысла скрывать. Записи о денежных переводах.

— Хм? — в замешательстве она слегка склонила голову набок. — Зачем?

— Я, возможно, будущий глава семейного бизнеса, а ты сама знаешь — я особо этим никогда не интересовался, не хотел с НКВД связываться, сама знаешь, ещё и принадлежу к другой возрастной категории. Я слишком многого не знаю. Конечно, всегда можно спросить тетушку, но она скорее совесть семьи и не сможет предоставить нужные мне сведения с точки зрения торговли. А значит, лучше всего увидеть записи собственными глазами.

—… Максим...

— Просто хочу кое-что узнать, ничего особенного.

— Ладно, — Жанна кивнула, — есть что-нибудь, что я могу сделать?

— Ты хочешь помочь? Тогда мне нужны любые документы относительно частоты появления людей из Десятки и записи о торговле за прошлые десять лет, точно описывающие время, затраты ресурсов и конечные потери. Также, если возможно, мне нужны записи о ремонте и техобслуживании ну знаешь… машин. Например, журналы того, что было испробовано, что пытались сделать и что на самом деле вышло.

— Хм. Специфические сведения.

— Все детали я буду проверять сам.

Если сможешь найти что-нибудь, что с виду похоже на то, что нужно, то это очень мне поможет.

— Поняла.

Теперь, наполнив желудок, пора возвращаться к работе. Шаталин закатал рукава, секунду спустя Ижевская последовала его примеру. Оба принялись разгребать бумажный океан, заполонивший комнату. Однако, по мере того, как длилась ночь, они лишь тонули всё глубже.

* * *

Настало утро. Елизавета Олеговна, проснувшаяся в привычное время, неохотно выбралась из-под одеяла и тут же заметила, что находится не в своей комнате. Осмотревшись и узнав Дальний Дом Шаталиных, она принялась рыться в памяти, пытаясь определить, почему спала здесь.

Когда память о прошлой ночи и общении с Виктором наконец вернулась, её сознание тут же закипело. Она ослабла от жара. Она была немного не в себе. В здравом уме она ни за что не сделала бы и не сказала бы ничего подобного. На ум приходило множество отговорок, но ни одна из них не изменит уже случившееся.

— Лиза! Тебе лучше?!

— А! — внезапно раздавшийся голос напугал её, так что она инстинктивно зарылась в одеяло. — О, да, всё хорошо.

— Правда, мне гораздо лучше.

— Вот видишь, нужны просто боевой дух и капелька храбрости! — сел на край кровати мужчина в халате.

Вряд ли дело в этом, подумала про себя Елизавета.

— А, ну… — она задумалась, чем нынешний раз отличается от предыдущих. Неужели это из-за — она почувствовала, что снова краснеет, и решила не углубляться в воспоминания — того странного массажа? — …О, кстати, ты ее видел, она была со мной?

— Ее? — в секундном замешательстве спросил Виктор, но потом, похоже, понял. — Если ты про Жанну, то в последний раз я видел ее в архиве.

— В архиве… Та комната, куда ты сваливаешь всю ненужную бумагу?

Что ей могло понадобиться там? Это в буквальном смысле просто беспорядочные кучи бумаги, а не то место, где можно найти что-то интересное. Насколько Елизавета знала, Жанна сбегала туда лишь в тех случаях, когда хотела улизнуть от общения с Шаталиными, так как никому не придёт в голову искать там.

— Она была там вместе с Максимом. — мужчина будто делая намёк состроил гримассу.

— .Э?

— Виктор, ей одиннадцать!

Не обращая внимания на упрёк женщины в опошливание, мужчина продолжал:

— Они спали вместе на диване, — фактически, он сделал всё ещё хуже.

— …А.

— Эм… Лиза?

— Я вспомнила про одно важное дело, так что мне пора. Спасибо, за ночь. Как видишь, мне гораздо лучше, так что не беспокойся.

— А, ладно. Но… — Шаталин опасливо посмотрел на Ижевскую. — Не сердись так сильно, хорошо? Аркадий сам не знает какую женщину потерял.

— О чём это ты? — Лизавета Ижевская рассмеялась и вышла из спальни, в наспех одетом платье.

* * *

Хорошо, что во время ночных поисков они откопали диван. Максим сидел, Жанна всё ещё спала, положив голову ему на колени.

— Ну, полагаю, кое-что мы всё же нашли, — тихо пробормотал он, стараясь не разбудить свою помощницу.

В руках он держал около дюжины листов бумаги. Не так много, как хотелось бы, и среди найденного затесалось несколько неожиданных документов, но всё же Максиму удалось найти кое-что из того, что он желал знать.

А теперь, как и обещалось, мы пропустим месяц с лишком и перейдем сразу к началу развязки нашей странной истории, пришедшемуся на званый вечер для избранных гостей, который состоялся в доме Савелия Шестаго, того самого актера, который устроил множество проблем Шаталину и Ижевской.

Сам актер этот праздник во славу современного искусства предпочел назвать звучным названием, пусть уж он так и остается, тем более что « Бал-Маскарад» этот в Заволжске забудут нескоро.

Что до пропущенного нашим повествованием месяца, то нельзя сказать, чтобы на его протяжении совсем ничего не происходило — напротив, происходило, и очень многое, однако прямой связи с главной нашей линией все эти события не имели, поэтому пройдемся по ним кратко.

Скромное имя коттеджного поселка прогремело на всю Россию. О нем чуть не каждый день принялись писать столичные газеты, разделившиеся на два лагеря, причем сторонники первого утверждали, что Заволжский край — поле новой Отечественной Войны, где идет святой бой за людей честных, простых, а их оппоненты, напротив, обзывали происходящее мракобесием и новой инквизицией. Даже в лондонской «Таймс», правда, не на первой и не на второй странице, написали, что в Российской Федерации, в некоем медвежьем углу под названием Zavolger (sic!) вскрыты случаи массовых человеческих жертвоприношений, по каковому поводу из Петербурга прислан человек и вся область отдана ему в чрезвычайное управление.

Ну, про чрезвычайное управление — это англичане наврали, правда дела и в самом деле пошли такие, что голова кругом. Владимир Львович Бубенцов, получив полнейшую поддержку из Министерства, развернул следствие по делу о головах (а точнее об их отсутствии) с царским размахом. Была создана Чрезвычайная комиссия по делу о человеческих жертвоприношениях, которую возглавил сам Бубенцов, а членами этого особенного органа стали присланные из Петербурга дознаватели, несколько следователей и полицейских чиновников из местных — причем каждого Владимир Львович отобрал самолично. Ни губернатору (местному главе), ни окружному прокурору комиссия не подчинялась и перед ними в своей деятельности не отчитывалась.

Трупов, правда, больше не находили, но полиция произвела задержание некоторых сатанистов, и кто-то из задержанных вроде бы признался: за глухими болотами, в черных лесах есть некая поляна, на которой в ночь на пятницу Шишиге жгут костры и приносят мешки с дарами, а что в тех мешках, ведомо только старейшинам.

Бравый Владимир Львович снарядил экспедицию, сам ее и возглавил. Рыскал среди болот и чащоб не один день и нашел-таки какую-то подозрительную поляну, хоть и без каменного истукана, но с черными следами от костров и звериными костями.

В соседней деревне арестовал старосту и еще одного старичка, про которого имелись сведения, что он шаман. Посадили задержанных в бобик, повезли через гать, а на острове посреди болота на конвой напали мужики с огнестрельным оружием и ножами — захотели отбить своих старцев. Полицейские стражники (их при Бубенцове состояло двое) пустились наутек, Спасенный (тот самый, который знаком нам по происшествию с собаками пристарелой родственницы Шаталина и не ясно как получившим место в этом отряде), что с перепугу прыгнул в трясину и едва не сгинул, но сам инспектор оказался не робкого десятка: застрелил одного из нападавших насмерть, еще двоих зарубил своим страшным кинжалом Черкес (личность тёмная, состоявшая при Бубенцове на должности личного помошника), а прочие бунтовщики разбежались.

После Владимир Львович вернулся в поселок с воинской командой, но дома стояли пустые — сатанисты снялись с места и ушли дальше в лес. Бубенцовское геройство попало во все газеты, вплоть до иллюстрированных, где его прорисовали статным молодцом с усами вразлет и орлиным носом, от Константина Петровича — похвала, которой знающие люди придавали побольше веса, чем присуждённому ордену.

В области же все будто ополоумели. За лесными сатанистами этаких дерзостей отродясь не водилось. Они и в пугачевскую-то годину не бунтовали, а у Михельсона проводниками служили, что же их теперь-то разобрало?

Кто говорил, что это Бубенцов их довел, бесчестно арестовав и бросив в грязный бобик почтенных старейшин, но многие, очень многие рассудили иначе: прав оказался прозорливый инспектор, в тихом омуте, выходит, завелись нешуточные черти.

Тревожно стало в Заволжье. По одиночке никто по дорогам теперь не ездил, только группой— и это в нашей-то тихой области, где про такие предосторожности за последние годы и думать позабыли!

Владимир Львович разъезжал при вооруженной охране, лично наведывался в удаленные районы, требовал к ответу всех и вся, и они ему подчинялись.

Вот какое у образовалось двоевластие. А что удивляться? Шаталин всем этим бесчинием в глазах общества был скомпрометирован, и многие из высших мира сего, кто держал нос по ветру, повадились ездить с приветствиями уж не в дом Шаталина, а в гостиницу «Великокняжескую», к Бубенцову. И административная власть тоже утратила былую незыблемость. Лагранж, человек отвечавший за безопасность, например, не то чтобы совсем вышел у губернатора из повиновения, но всякий полученный от Антона Антоновича приказ, вплоть до самых мелких вроде введения номеров для «извозчичьих пролеток», бегал удостоверить указ у Бубенцова.

Феликс Станиславович всем говорил, что барон досиживает на губернаторстве последние дни, а среди друзей и подчиненных даже высказывал предположение, что следующим заволжским губернатором будет назначен не кто-нибудь, а именно он, полковник Лагранж.

За этот минувший месяц все порядки жизни покосились, хотя выстроены были вроде бы крепко, с умом, ибо возводили его не от крыши, как в прочих российских областях, а от фундамента. Впрочем, аллегория эта требует разъяснений.

Каких-нибудь двадцать лет назад был поселок как поселок: нищета, невежество, произвол властей, на дорогах разбой. Одним словом, обычная российская жизнь, во всех частях нашей необъятной родины более или менее сходная.

В Заволжье, пожалуй, было еще поглаже и поспокойнее, чем в иных краях, где людей в соблазн вводят шальные деньги. У нас все обстояло степенно, по раз и навсегда заведенному уставу.

Скажем, хочет предприниматель товар по реке сплавить или через лес везти. Первым делом идет к нужному человеку (уж известно к какому, и в каждом городе, в каждом районе свой), поклонится ему десятой частью, и езжай себе спокойно, не тронет никто и не обеспокоит — ни лихие люди, ни полиция, ни акцизные. А не поклонился, понадеялся на справную охрану или русский авось — пеняй на себя. Может, проедешь через лес, а может и нет. И на Реке тоже всякое может приключиться, особенно по ночному времени.

Хочет кто в городе магазин или бар открыть — то же самое. Поговори с нужным человеком, окажи ему уважение, десятину посули, и давай тебе бог всякого преуспеяния. И врач санитарный не пристанет, что на прилавке мухи, а в подвале крысы, и инспектор малой частью удовлетвориться.

Все знают про нужного человека — и прокурор, и пристав, но никто ему не препятствует свои дела вести, потому что со всеми нужный человек дружит, а то и в родстве-кумовстве состоит.

Бывало, назначали из столицы честных начальников, да еще не просто честного пришлют, а решительного и делового, твердо намеренного всех на чистую воду вывести и немедленное царство справедливости и порядка утвердить, но и таким орлам Заволжье быстро крылья укорачивало. Получалось — добром, через подарки или иные какие любезности, а если уж совсем неподкупный, то наветом, оговором, благо в свидетелях недостатка не было, нужному человеку только свистнуть — кого хочешь оговорят.

И вот выделяют небольшой участок здесь Максиму Шаталину, и он приезжает сюда с товарищами и Ольгой в первый раз. Без малого двадцать лет с тех пор миновало. Ребята быстро занялись каждый своим делом. Жанна уж местные порядки и обычаи знала, так-как дом, уже известной нам примы, в этих местах стоял, и потому напролом не полезла, начала тихо: выскочек приструнила, чтоб не распускали слухи, знакомства с интересными личностями завела. Роман благочинных некоторых сместил, Серафима усовестила.

Стало здесь не то что прежде. Не сразу, конечно, так установилось, года через два-три. И никого поначалу не тревожила эта странная компания, ни нужных людей, ни вороватых начальников. Расхотели люди сладко есть и мягко спать — их дело.

А тут, по еще не истершимся столичным связям Роман, отправили в отставку старого губернатора, с которым у молодых людей были нешуточные контры.

Прислали нового, Антона Антоновича фон Гаггенау, ему тогда едва тридцать сравнялось. Был он весь налитой, кипучий и до справедливости просто лютый.

Побился барон с местными нравами, пободался, рога себе о каменную стену пообломал и стал от отчаяния впадать в административную суровость, отчего, как известно, все беды только усугубляются. Да слава богу оказался неглупый человек, хватило ума за советом и наставлением к набирающим репутацию прийти. Что, за чудо такое? Как это Шаталин управляется, что поста никакого не занимает, а к нему за советами вся верхушка ходит?

До Шаталина он, правда, не дошел, удалось поговорить только с его секретарем.

На вопрос Жанна улыбнулась:

— Существует закон человеческий и есть человечный. И соблюдать надо только те человеческие законы, которые человечным не противоречат.

Губернатор только пожал плечами:

— Этого я, увольте, не пойму. Не местный я. Для меня закон есть закон.

— На то к вам и Максим Викторович приставлен, — ласково молвила непонятливому Ижевская. — Вы, у него спросите, какой закон от человечен, а какой против вас людей настроит. Если его не будет, я разъясню.

И разъяснила, однако разъяснение заняло не час и не два, а много больше, и со временем долгие беседы с Шаталиным и Ижевской вошли у молодого человека в обыкновение…

На следующий день после того, как Владимир Львович Бубенцов истинным римским триумфатором доставил в город плененных старейшин Шаталин собрал у себя чрезвычайное совещание ближайших союзников, которое с мрачным юмором нарек «Советом в Филях». И свою вступительную речь начал в соответствующем сей аллегории духе:

— Фельдмаршал Кутузов мог оставить Москву, потому что ему было, куда отступать, а нам с вами, господа, отступать некуда. Столица — не столько средоточие общественной жизни, сколькой некий ее символ, а от символа на время можно и отступиться. Мы же с вами в Заволжье живем, оно для нас не отвлеченный символ, а наш с вами единственный дом, и отдавать его на поругание злым силам мы с вами не имеем ни права, ни возможности.

— Это безусловно так, — подтвердил взволнованный Антон Антонович.

И Матвей Бенционович Бердичевский тоже прибавил:

— Жизни вне нашего местечка я для себя не мыслю, но, если возобладают порядки, устанавливаемые этим инквизитором, существовать здесь я не смогу.

Максим Викторович кивнул, словно иного ответа и не ждал.

— В разное время каждого из нас приглашали послужить в столице на более видном поприще, а мы не поехали. Почему? Потому что поняли: столица — это царство зла, и тот, кто туда попадает, теряет себя и подвергает свою душу угрозе. У нас же здесь мир простой и добрый, ибо он много ближе к природе. От столицы сейчас исходит один только вред, одно только насилие над естественностью. И наш с вами долг оборонять вверенный нам край от этой напасти. Противник мощен, но мощь его непрочная, потому что зиждется не на достоинствах человека, а на его пороках, сиречь держится не на силе, а на слабости. Обыкновенно зло само себя и разрушает, рассыпаясь изнутри. Однако ждать, пока это случится, мы не вправе, потому что слишком многое хорошее, что нами с трудом выстроено, разрушится еще раньше, чем зло. Нужно действовать. И я собрал вас, господа, чтобы составить план.

— Представьте, Максим, я думал о том же, — сказал барон. — И вот что мне пришло в голову. Мой старший брат, как вам известно, состоит на должности немаленькой и раз в месяц бывает приглашаем на малый ужин в высочайшем круге, где призидент запросто с ним беседует и расспрашивает о всякой всячине. Я напишу Карлу подробное письмо и попрошу о содействии. Он государственная голова и наверняка сумеет представить дело так, что министр не останется безучастным к нашей беде.

— К сожалению, Константин Петрович беседует с министром куда чаще, чем раз в месяц, — вздохнул продюссер. — Надо думать, что министр предубежден в пользу Бубенцова, и переменить это суждение будет непросто. Увы, слишком многим влиятельным особам в Петербурге выгоден наш скандал.

Антон Антонович с тоской проговорил:

— Но ведь надобно же что-то делать. Этот паук мне уж и по ночам снится. Будто лежу я и пошевелиться не могу, а он все оплетает, оплетает меня своею липкой паутиной. Со всех сторон оплел…

Возникла тягостная, но непродолжительная пауза, которую прервал Матвей Бенционович.

Внезапно побледнев, он решительно заявил:

— Господа, я знаю, что нужно. Я его на «разговор» вызову, вот что! Если откажется, ему позор будет перед всем обществом, никто его больше на порог не пустит, и все дамы, которые сейчас вокруг него хороводы водят, от него отвернутся. А согласится на «такой» разговор— его прокурор с должности погонит. Что так, что этак, нам выгода.

От этой оригинальной идеи прочие участники совета аж оторопели. Барон покачал головой:

— Так ведь если согласится, вам с ним и в самом деле стреляться придется, и уж он вам загубленной карьеры не спустит. Что вы на барьере-то станете делать, Матвей Бенционович? Видел я на охоте, как вы стреляете. Вместо тетерева фуражку мне продырявили. Да и о детях подумайте.

Бердичевский сделался еще белее, потому что обладал очень живым воображением и сразу представил свою супругу в трауре, а деток в черных платьицах и костюмчиках, но не отступился:

— Пускай…

— Ах, глупости какие, — махнул губернатор. — И не сможете вы его вызвать, он вам повода не даст.

Здесь Бердичевский из белого вдруг стал пунцовым и признался в давнем постыдном происшествии:

— Есть повод. Он меня по носу щелкнул, и сильно, до крови, а я стерпел. Тоже о детях подумал…

Барон пояснил обладателю личного дворянства:

— По дуэльному статуту дуэль объявляется в течение суток после нанесения оскорбления, никак не позже. Так что вы, Матвей Бенционович, опоздали.

— Тогда я его тоже по носу, он поймет за что!

— Он, может, и поймет, да другие не поймут, — вставил слово Шаталин. — Еще сдадут вас в сумасшедший дом как буйнопомешанного. Нет, не годится.

— Тогда вот что. — Бердичевский сосредоточенно схватился за нос, повертел его и так, и этак. — Можно попробовать иначе, через Троянского коня.

— Как это? — удивился Антон Антонович. — Кто же станет сим конем? — блюститель порядка Лагранж. Он у Бубенцова за правую руку стал, и Бубенцов ему многое доверяет. А у меня про любезнейшего Феликса Станиславовича по моей прокурорской линии кое-что имеется.

Бердичевский сделался спокоен и деловит, голос его больше нисколько не дрожал.

— Лагранж третьего дня взял у старообрядца Пименова подношение. Семь тысяч зелёными презедентами. Сам же и вынудил, пригрозив арестом за поносные слова об служениях церкви.

— Да что вы! — ахнул барон. — Это неслыханно!

— И тем не менее взял — не иначе как в предвидении новых времен. У меня и заявление от Пименова имеется. Я пока ничего предпринимать не стал. Могу поговорить с Феликсом Станиславовичем. Он человек не очень умный, но сообразит. По видимости будет оставаться пособником Бубенцова, однако втайне будет все мне подробнейше докладывать о происках и замыслах нашего милого дружка.

— Да что вы! — ахнул уже Шаталин.

— Еще более нехорошо сидеть сложа руки и ничего не делать, а вам, Максим Викторович, что ни предложи, вы всем недовольны, — укорил Шаталина, как самого младшего из их компании, губернатор.

— Вы правы. Лучше «согрешить», чем безвольно этому кошмару попустительствовать. Вы, Антон Антонович, напишите брату, и пусть он с министром побеседует. Чтоб ему не с одной только стороны в ухо дуло. А ты, Матвей, действуй по своему разумению. — Бердичевского продюссер звал попросту, без церемоний, потому что знал его еще подростком. — Тебя учить не нужно. И вот еще что… — Максим Шаталин покашлял. — Антон Антонович, вы уж жене про замыслы наши не говорите.

На длинной физиономии барона отразилось глубочайшее страдание.

— А вы что же, Максим ? — поспешно спросил Бердичевский, чтобы проскочить неловкость. — Каковы будут ваши действия?

— Думать, — резко проговорил продюссер. — А также надеюсь на помощь одной неизвестной вам особы…

Выдохнул. Сложно ему последнее время давались такие высокопарные обсуждения.

На этом решающие события оставляемого нами позади месяца заканчиваются и мы можем перейти к Балу-Маскараду.

В канун Дня усекновения главы Иоанна Крестителя в поселке запахло новым скандалом, пока еще не ясно, в чем именно состоящим. Но запах был тот самый, пряный, безошибочный. И слухи витали самые что ни на есть обнадеживающие.

Намечалось событие, для Заволжска редкое и даже почти небывалое — закрытая художественная выставка с продолжением, именуемая «Бал-Маскарад», выставка эта хоть и большая да не гимназических рисунков и не акварелек, писаных членами женского общества, а демонстрация фотографических картин столичной знаменитости Аркадия Сергеевича Поджио.

Vernissage для приглашенных — с шампанским и закусками — был назначен на самый день сего скорбного праздника, который, как известно, препредписывает строжайшее соблюдение поста. Уже в этом чувствовался вызов. Но еще примечательней была многозначительная таинственность, с которой организатор выставки Шестаго рассылал приглашения узкому кругу друзей, а самое главное труппе спектакля, в котором он участвовал. Поговаривали, что сим немногим счастливцам будет показано нечто совершенно особенное, и высказывались нервирующие опасения, что публике потом самого интересного не предъявят, а возможно, публичная демонстрация и вовсе не состоится.

Актер купался в лучах всеобщего ажиотажа. Никогда еще он не получал сразу столько приглашений на всевозможные вечера, именины. Ездил не ко всем, а с большим разбором, держался интригующе, а на прямые просьбы о пригласительном билете отвечал, что помещение слишком мало и сам художник возражает против многолюдия, ибо тогда его работы будет неудобно смотреть. Вот со следующего после вернисажа дня — милости просим.

Наконец, знаменательный вечер настал.

* * *

Выставка расположилась в обособленном крыле дома, выходившем дверью прямо на улицу. Здесь, в этой удобной квартире, Аркадий Сергеевич жил уже целый месяц, после того как съехал из дома примы. Произошло это по не вполне понятной причине, потому что никакой заметной окружающим ссоры с обитателями усадьбы у Поджио не было, однако некоторые самые прозорливые наблюдательницы отметили, что по времени это перемещение совпало с эмиграцией Наины Георгиевны. На первом этаже квартиры находился просторный салон, где разместилась собственно выставка, и перед салоном еще гостиная. Второй этаж представлял собой две комнаты: одна служила Аркадию Сергеевичу спальней, в другой же, наглухо завесив окна, он устроил фотографическую лабораторию, столь диковинную для сегодняшних дней.

Приглашенные собирались не вдруг, а постепенно, поэтому предусмотрительность хозяина, приготовившему в салоне стол с закусками, была оценена по достоинству.

Едва не первыми прибыли Степан Трофимович Ширяев и Петр Георгиевич Телианов, что окончательно опровергло предположение о ссоре между Аркадием Сергеевичем и жителями дома Татищевой (известной нам примы). Ширяев был бледен и напряжен, точно предвидел от выставки какую-то для себя неприятность, зато молодой внук пристарелой актрисы держался весело, много шутил и все норовил украдкой сунуть нос в запертый салон, так что организатору мероприятия пришлось взять проказника под особый присмотр, хоть и трудно было это сделать, ведь многие пришли в необычных костюмах и масках, и уследить за юрким юношей в этой аляпистой толпе было сложно.

Кроме того со стороны художника были приглашены Донат Абрамович Сытников и Кирилл Нифонтович Краснов. Прима Татищева, хоть и оправилась от болезни, из усадьбы еще не выезжала, да, если б и выезжала, вряд ли удостоила бы посещением мероприятие со столь помпезным названием, да еще и причастное к нелюбимому ею «щелкунчику» (именно так в конце концов стала она называть Аркадия Сергеевича, очевидно, имея в виду щелканье, которое производил при съемке фотографический аппарат).

Гостей со стороны хозяина было приглашено больше: Владимир Львович со своим неразлучным Черкесом и, предводитель края граф Гавриил Александрович (на сей раз с супругой), несколько либеральных друзей из числа самых доверенных и проверенных, и еще приезжая из Москвы — некая Серафима Викторовна Соленцева, прибывшая в Заволжск не так давно, но уже успевшая подружиться со всеми столпами заволжского общества.

Супруга актера и хозяина мероприятия Шестого к участию в «Бале-Маскараде» допущена не была из-за невосприимчивости к искусству и вообще явной своей неуместности при наличии Бубенцова, который за прошедший срок успел стать местным сердцеедом.

Все уже собрались, и с минуты на минуту ожидалась самая существенная персона — Владимир Львович Бубенцов, несколько задержавшийся из-за правительственных дел, но обещавшийся беспременно быть. Гости успели хорошо ободриться шампанским и со всевозрастающим любопытством поглядывали на виновника торжества. Актер переходил от группы к группе, много шутил и взволнованно вытирал платком руки, то и дело посматривая на дверь — вероятно, терзался нетерпением и мысленно поторапливал припозднившегося Бубенцова.

А вот фотограф избрал одну заинтересовавшую его персону и приблизился к москвичке, возле которой уже вился один молодой человек, и с преувеличенной оживленностью воскликнул:

— Нет, Серафима Викторовна , вы непременно должны позволить мне сделать ваш портрет! Чем больше я смотрю на ваше личико, тем интереснее оно мне кажется. А еще чудесней было бы, если б вы уговорили вашу сестру позировать мне вместе с вами. Это просто поразительно, до чего различными могут быть черты, обладающие всеми признаками родственного сходства!

Соленцева улыбнулась, блеснув живыми голубыии глазами, и ничего на это не сказала.

— Уж не сердитесь, Фима, но этот двойной портрет красноречивейшим образом продемонстрировал бы всем, как преступно поступают с собой женщины, решившие удалиться от своего естества. Ваша сестра Жанна — мужеподобная мышка, а вы — огненная львица. Она как тусклая Луна, а вы как ослепительное Солнце. Нос, брови, глаза по рисунку такие же, но вас никогда и ни за что не спутаешь. Она, должно быть, намного вас старше?

— Это комплимент или желание установить мой возраст? — рассмеялась Соленцева, обнажив ровные белые зубы, и шутливо ударила Аркадия Сергеевича черным веером по руке. — И не смейте при мне поносить Жанну. Мы так редко с ней видимся! В кои-то веки приехала проведать, а ее Шаталин за каким-то контрактом услал.

Она помахала своим орудием возмездия, обдувая обнаженные плечи, тряхнула пышной беловолосой прической и прищурилась на часы.

— Вы близоруки? — спросил наблюдательный Поджио. — Двадцать минут девятого.

— Близорукость у нас в роду, — призналась Серафима Соленцева и обезоруживающе улыбнулась. — А очки носить я стесняюсь.

— Вас и очки вряд ли бы испортили, — галантно уверил ее Аркадий Сергеевич. — Так как насчет портрета?

— Ни за что. Еще на выставке показывать начнете. — Соленцева перешла на заговорщический шепот. — Что там у вас за сюрприз такой, а? Поди, что-нибудь неприличное?

Поджио улыбнулся чуть вымученной улыбкой и ничего не ответил. Белопрядая чаровница смотрела на него снизу вверх, пытливо морща лоб, и словно бы пыталась разгадать какую-то головоломку.

Ну чтож, зачем же морочить вам, читатель голову, тем более что вы и так уже обо всем догадались.

Перед нервничающим художником стояла (в маске, открытом бархатном платье для важных вечеров, в белых перчатках по локоть, в обрамлении причудливо накрученных золотых локонов) никакая не Серафима Викторовна Соленцева, а…

 То есть не то чтобы совсем не Серафима Викторовна Соленцева, ибо в определённый момент жизни ее действительно звали именно так, но затем она сменила имя, лишилась этого отчества с фамилией и стала уже известной нам Жанной Аркадьевной Ижевской.

Для того чтобы понять, как свершилось невероятное и даже кощунственное превращение сурового финансового директора в милейшую светскую даму, нам придется вернуться недели на две назад.

Тогда лето доживало свои самые последние дни, вверх по Реке плыли баржи с арбузами, а продюссер Шаталин только что провел свой тягостный «совет в Филях».

— …Тут опасность не только для меня и губернатора. Это даже полбеды, даже четверть. Сейчас поставлен под угрозу весь наш уклад. Я не могу сидеть сложа руки, когда твориться непонятно что. Я весь на виду, руки мои связаны, вокруг языки бубенцовские кишмя кишат, не знаешь, кому и верить. Уже донесли, что я вчера с нашими товарищами беседовал. Это мне доподлинно известно. Без тебя, Жанна, мне не справиться. Выручай. Будем с двух концов узел распутывать. Как в прошлом годе, когда ты со мной в Казань ездила труппу пропавшую вместе с декорациями искать.

Так закончил Максим Шаталин свою речь. Продюсер и его финансовый директор гуляли вдвоем по дорожкам сада дома Шаталиных, хотя день был пасмурный и небо грозило дождём. Вот до чего дошло — опасался мужчина в собственном доме тайный разговор вести. Ушей-то вороватых много, а технический прогресс далеко ушел.

— Так все-таки опять Фиму представлять? — вздохнула женщина. — Зарекались ведь, говорили, что в последний раз. Я не со страха говорю, что разоблачат и репутацию испортят. Мне это лицедейство даже в радость. Того и боюсь. Соблазна. Очень уж сердце у меня от маскарадов этих оживляется. А это опасно.

— Про опасность не твоя голова болеть должна, с доктором Ворониной я поговорю— строго произнес Максим Викторович. — Я работодатель и опекун — я задание даю, на мне и ответ. Цель благородная, да и средство, хоть и незаконное, но не бесчестное. Иди к Константину, скажи будто между делом, что я тебя в Петербург посылаю. А сама доедешь на пароходе до Егорьева, там приведешь себя в должный вид и послезавтра чтоб снова здесь была. Здесь с Фимой еще не встречались. Я тебя в дома введу, где Бубенцов бывает — и к графу Гавриилу , и к губернатору с губернаторшей, и к прочим. А дальше уж сама. На вот. — Он протянул Жанне чек. — Платьев закажешь у Леблана, духов там всяких, помад купишь — ну что там полагается. И волосы свои в причёску уложи, как в Казани, с этакими вот завитушками.

* * *

Жить Жанна Аркадьевна— нет, не Жанна, а молодая московская вдова Серафима Соленцнева — стала у Граббе, давнишней приятельницы Шаталина. Старушка про маскарад знать не знала, но приняла гостью радушно, поселила удобно, и все было бы замечательно хорошо, если б добрейшей Антонине Ивановне не взбрело в голову, что милую, несчастную женщину нужно как можно скорее выдать замуж.

От этого у конспиратки возникало множество неловкостей. Старушка что ни день приглашала на чай молодых и не очень молодых господ холостого или вдового состояния, и чуть не все они, к крайнему смущению Серафимы (будем уж называть ее так), проявляли самый живой интерес к ее белой коже, блестящим глазам и прическе . Даже и до соперничества доходило. Например, инженер Сурков, очень хороший человек, придет в гости с огромным букетом хризантем, а инспектор гимназии Полуэктов заявится с целой корзиной, и после первый ко второму весь вечер ревнует.

Виктория, которая прежде, чем выйти за Шаталина, множество раз побывала невестой и потому считала себя большим знатоком по части мужских повадок, поучала свою падчерицу Марию Шаталину, что мужчины оказывают внимание определенного рода (так и говорила: «внимание определенного рода») не всем женщинам, а только тем, кто им некий знак подает, иной раз даже и ненамеренно. Взглядом там, или внезапным румянцем, или вообще неким неуловимым запахом, до которого мужские носы чрезвычайно чувствительны. Знак этот означает: я доступна, можете ко мне приблизиться. И в доказательство жена Шаталина, приводила примеры из жизни животных, главным образом почему-то собак. Совсем юные Маша и Ксюша Шаталины слушали, затаив дыхание, потому что в миру с мужскими повадками ознакомиться не успели вовсе. Жанна — Серафима же став невольной слушательницей была печальна, потому что из опыта пребываний в роли госпожи Соленцевой со всей очевидностью проистекало: подает она знаки о своей доступности, всенепременно подает. То ли взглядом, то ли румянцем, то ли треклятым предательским запахом. Неприятнее всего было то, что в роли легкомысленной госпожи Соленецевой Жанна чувствовала себя как рыба в воде, и всегдашняя ее неуклюжесть странным образом куда-то улетучивалась. Повадка становилась уверенной, движения грациозными и даже бедра при ходьбе начинали вести себя самым предательским манером, так что иные мужчины и оборачивались. После каждого перевоплощения приходилось не один десяток часов в квартире сидеть , с Максимом разговаривать. Если Максим не отвечал — пить и созваниваться с доктором Ворониной, чтобы снизошло блаженное спокойствие.

Пока же получалось, что в этот раз Ижевская брала грех на душу из-за будущего своего вранья психологу почти что и напрасно. За две недели самого безудержного верчения по званым вечерам, обедам и балам выяснить полезного удалось немного. Бубенцов у Наины Георгиевны не бывал, она у него тоже. Если они где-то и встречались, то втайне. Хотя вряд ли, если принять во внимание ежедневные демонстрации молодой внучки Татищевой перед гостиничным флигелем. Один раз, заглянув вместе с захудалым актеришкой , из труппы ставящегося спектакля, на квартиру к Владимиру Львовичу, Жанна увидела на столе конверт, надписанный косым почерком и с буквами «НТ» внизу. Однако , конверт валялся там нераспечатанный и, судя по всему, не первый день.

Несколько успешнее были действия, предпринятые госпожой Соленцевой в направлениии дела об отрубленных головах.

Любопытное обстоятельство выяснилось из беседы с патологоанатомом Визелем, одним из протеже сердобольной Антонины Ивановны. Оказывается, Бубенцов вывез со зловещей лесной поляны, где предположительно находилось капище кровожадного бога, образцы почвы, пропитанной некоей похожей на кровь жидкостью, и поручение произвести анализ этого трофея досталось как раз Визелю. Лабораторное исследование показало, что это и в самом деле кровь, но не человеческая, а лосиная, о чем и было доложено блюстителю порядка Лагранжу. Однако до сведения газет и общественности это важное известие доведено не было.

Выпускник кадетского училища Пришибякин, откомандированный из Петербурга в помощь Чрезвычайной комиссии, жарко дыша в ухо и щекочась усами, по секрету рассказал про сушеные человеческие головы, якобы обнаруженные у сатанинского шамана, и обещал показать их Серафиме, если она навестит его в гостинице. Женщина, поверив, пришла — и что же? Никаких сушеных голов Пришибякин не предъявил, а вместо этого хлопнул пробкой от шампанского и полез с объятиями. Пришлось словно бы по неловкости попасть ему локтем в пах, отчего изобретательный мужчина сделался бледен и молчалив — лишь замычал и проводил упорхнувшую гостью страдальческим взглядом.

Со следователем Борисенко, тоже из Чрезвычайной комиссии, повезло больше. На балу в Дворянском клубе, красуясь перед любознательной прелестницей, он посетовал, что арестованные сатанисты упрямы, чистосердечных показаний давать не желают, а те, кто рассказывает про божка и жертвоприношения, все время путаются и сбиваются, так что приходится потом протоколы подправлять и переписывать.

Все это было примечательно, однако же недостаточно, чтобы «Шаталинская партия» могла повести решительное контрнаступление против петербуржского нашествия. Потому-то Серафима и придала такое значение открытию фотографической выставки: вновь выплывала дроздовская история с собаками и на сей раз, кажется, что-то могло проясниться. Уж не это ли и есть та таинственная угроза, которой Аркадий Сергеевич стращал Наину Георгиевну? Опять же и Бубенцов там будет. В общем, требовалось непременно раздобыть приглашение на вернисаж, в чем Фима в конце концов и преуспела, проявив изобретательность и недюжинный напор.

Накануне заветного мероприятия у госпожи Соленцевой возникло нешуточное затруднение в связи с обозначенном в билете предписанием: «Дамы в открытых платьях». Даже на музыкальные вечера Серафима являлась, прикрыв плечи, грудь и спину газовой пелеринкой, которую местные модницы сочли последним московким шиком и уже заказали себе у Леблана такие же. Однако пренебрежение строгим указанием хозяина выглядело бы афронтом. Более чем заметным, ведь Ижевская под прикрытием, судя по всему, была едва ли не единственной дамой, удостоившейся приглашения на вернисаж актёра со звучным псевдонимом Шестаго.

Тут стоит заметить, что приглашение на Серафиму пришло к Шаталину в дом, так как Шестаго почти полностью был уверен, что родственница Ижевской, представившаяся давней знакомой Максима Шаталина, приходилась последнему не только знакомой. Но сейчас не об этом. Вернёмся к истории.

Вызывать неудовольствие главной конфидентки и союзницы Бубенцова было бы по меньшей мере неразумно.

Бедная Жанна без малого полдня просидела у себя в спальне перед туалетным зеркалом, то подтягивая вырез на бесстыдном бархатном платье чуть не до самого подбородка, то снова опуская легкую ткань в предписанные мсье Лебланом границы.

Впрочем, следуя мнению Максима, декольте смотрелось совсем недурно, — но, по мнению Жанны Аркадьевны, придавали этой части анатомии сходство с двумя снежным окружностями. То-то все будут пялиться.

Ужасно, но выбора не было.

А теперь нам пора вернуться к Шаталинам младшим, Константину и к дневнику неизвестной женщины.

Дело по поиску продвигалось медленно и угрожало вообще остановиться по причинам полного отсутствия навыка ведения разыскной деятельности у всех задействованных и быстро угасающего интереса у Марии и Дениса. Только от этого не было упомянуто об этом деле в нашем кратком описании пропущенного месяца. Но не будем о грустном.

Так случилось, что дождливым днем, в гостиной сидели двое из детей Максима Викторовича. К слову, комната была на удивление просторной, может, потому что кроме стола, нескольких кресел и книжного стеллажа там ничего не было. В ней то между ними произошёл примерно следующий разговор.

После обмена обычными, восходящими к необычной причине поисков этих двоих, приветствиями и пары минут игры в шахматы Ксюша спросила:

— У тебя получилось поговорить с тем человеком, который учился с Серафимой?

— Его нет пока. Через неделю возвращается в страну, — ответил Денис — А что?

— Шах и мат

— Как это у тебя выходит? Да и зачем так быстро?

— А чего ждать? Случай-то какой! Еще партию?

Денис Шаталин, оглянулся на распахнутое окно, за которым с низкого от туч неба лило как из ведра.

— Случай — это, конечно, да, — сказал он. — Ну и льёт же сегодня …

После этого между Ксюшей, с мокрыми волосами и в промокшей форме, и ее братом в брюках и распахнутой рубашке, поглядывающих друг на друга через стол под плески и прочие водяные шумы снаружи, воцарилась тишина.

После второй партии, Денис выслушал лекцию от Ксении, что вообще-то большинству людей, которых им удалось найти, вполне нравилось общаться с разыскиваемой ими женщиной и даже спустя столько лет им бы хотелось возобновить общение. Держало их одно но, никто из них не знал где она и как следствие помочь детям не могли.

Расставляя фигуры, она даже высказала предположение, будто Константин, что бы там ни говорил, не хочет им помогать и специально не отдаёт им дневник.

Проиграв и третью, Денис признал, что в какой-то степени готов с этим согласиться. Активно закивав его сестра предложила взять хотя бы случай с ЗАГСом. Ребята попросили сходить его и узнать всё, что было возможно. Но Константин забыл в метро папку с документами, которые ему удалось получить. Он даже не прочитал их! Вдруг он помогает не им, а отцу скрыть от них информацию? И конечно же, как его понимать и как им не ужасаться? Но с другой стороны это и правда могла быть случайность… Но отец с Константином близко общаются.

После четвёртой, Ксюша в пользу версии предательства привела наглядный пример. По-видимому, это были фотографии с что-то вроде мальчишника . Выступали женщины. Дюжина девиц в чрезвычайно сложно устроенных бюстгальтерах и в длинных панталонах с кружевами ниже колен размахивала ягодицами вокруг двух мужчин. Максим Шаталин и Константин! Выпученные подернутые алкогольной дымкой глаза, и лица как у котов весной.

Денис раздраженно фыркнул, увидев себя и девочка торопливо выключила ноутбук. Она признала, что этот пример неудачен, и принялась складывать шахматы. Но всё равно, множество людей, которые живы сейчас и с которыми они разговаривали прекратили общаться с разыскиваемой ими женщиной и не знали даже что она уехала из страны. Единственной зацепкой были слова престарелого инженера, который некогда жил с Серафимой по соседству . Он утверждал, что женщину он перестал видеть после ограбления.

Держа перед собой фигуру, как свечу, Денис мрачно провозгласил, что самое омерзительное в мире — это культ силы. Именно поэтому отвратителен оккупант. Шайка воров, забравшаяся в квартиру к разыскиваемой — это те же оккупанты. В этот же миг, то ли в утешение Ксюше, то ли обрадованный чем-то Денис улыбнулся.

Неудержимо надвигалась меланхолия, и после шестой партии, убедившись в том что Маша и Константин не придут, Денис засобирался было к себе.

— Хочешь чаю? У нас в почтовом ящике я нашла записку.

Ксюша оставила игру и поставила чайник.

Подойди, Денис, — позвала брата юная Шаталина, в голосе ее звучало волнение. — Взгляни-ка вот на это и скажи, что по этому поводу думаешь, — сказала она, передавая брату записку.

— Что это? — быстро спросил он. — Известие от Константина?

— Прочитай.

Записка была напечатана на обрывке листка и внизу подписана не была.

Денис торопливо прочитали:

«Через два дня приходите в сад Татищевой. Вы увидите то, что ищите».

И это было все. Ни указания, где он находится, ни даты, когда она написана.

— Когда ты ее получила, Ксюша? — спросил Денис.

— Она пришла с дневной почтой. Я уверенна, она была адресована мне!

— Почему же ты так думаешь? — спросил её брат. — В записке точно говориться " приходите" множественное число. Значит тот, кто послал ее, зовет нас всех. Конечно радостно, что мы получили известие от того, кто хотел бы нам помочь. Возможно это Константин. Он не хотел открыто нам помогать, чтобы поддержать Машу и бросил в ящик.

— Но я не уверена, что именно он послал эту записку.

— Почему?

— У нас с Константином есть договоренность. Так ещё с детства повелось. Когда б он ни писал мне, он ставит под своей подписью условный знак. Мы тогда играли в шпионов и он всегда опасался, что кто-то, подделав его подпись в письме или в записке, может получить не предназначающиеся для посторонних документы или информацию.

Денис Шаталин снова взял записку.

— Здесь нет никакого знака.

— Может, это и его записка. Если же нет, то кто-то очень хорошо подготовился, — Ксюша была явно обеспокоена, — печатная машинка Константина тоже оставляет грязь после буквы з.

— Если Константин не писал этой записки, — спросил Денис, — то кто же ее написал и зачем?

— У нашего отца много врагов — актеры, которых он не взял в постановки, другие продюсеры. Если же она адресована нам, значит мы вышли на нужных людей, и записку могли послать для того, чтобы заглушить наши подозрения и задержать поиски, направив нас на ложный путь.

— Ты думаешь Серафима и мы, ищущие её, стали жертвами какой нибудь грязной игры?— воскликнул Денис с тревогой. — Или, может быть это связанно с отцом?

— Зачем же был упомянут сад Татищевой? Кто это вообще? — Бросала в воздух вопросы Ксения, уже не обращая внимание на брата.

Водитель попался угрюмый, мрачный. Сопел всю дорогу молчком. Раз Денис попытался заговорить спросил о семье, о жизни. В ответ получил многозначительное: "Оно, конечно, есть. Если рассуждать по совокупности. Однако каждому индивидууму необходимо разное, исходя из потребностей". Спорить с этим тезисом было трудно, развить его в беседу — невозможно.

И пейзаж за окном не баловал: поля,грязь, позже город тёмный и одинаковый, — глазу и вовсе не за что стало зацепиться. От однообразия Денис задремал.

Приснился вчерашний день: дом, шумное возбуждение Маши , шум включённого радио, стрекотанье стройки за окном.

Потом разговор с Константином и Машей, поздоровались и неожиданно его сестра сказала : "Денис, мне не нравится то, что ты потакаешь Ксюше. Константину не нравится её поведение и то, что ты его поддерживаешь, и... — Мария пустила драматическую паузу, — тебе самому не нравится её неадекватное рвение в поисках неизвестно кого. Давай прекратим ? А?"

Денис, имевший благодаря частому отсутствию младшей сестры больше времени для себя, горячо возразил, что ему нравятся, даже очень. Вместо ответа Константин подвинул лист бумаги и машинку. Ободряюще улыбнулся.

— Что вы предлагаете? Признание написать или просьбу отстать от нас? — этот текст Денису, безусловно, удался бы.

— Мы поступим по другому. Попробуем её разочаровать.

Но по порядку, по порядку, ибо в действии, которое будет описано, главную роль суждено сыграть вовсе не Ксюше или приме Татищевой.

* * *

Не успела Ксюша углубиться в сад, как началось непонятное. Захлопали двери в поместье, забегали рабочие. И уже через несколько минут от гостевого домика отъехала машина.

Не в меру самостоятельная, она решила воспользоваться ещё не понявшим кто она водителем примы и путём уговоров, подкрепленных лёгким шантажам девочка устроила погоню. Так она и оказалась у места, где на днях проводилась фотографическая выставка. Здесь творилось престранные вещи. Как оказалось фотограф Поджио не вышел к завтраку, поначалу ничего никто такого не подумал, потому что столичный гость, как и следует представителю вольной профессии, пунктуальностью не отличался. Однако спустя четверть часа, когда омлет больше ждать не мог, послали "гонца". Тот прошел через двор и улицу, так как иначе в обособленное крыло попасть было невозможно, позвонил в колокольчик, потом для верности еще и постучал — никакого ответа.

Тогда актер забеспокоился, не стало ли Поджио дурно после вчерашних переживаний и весьма ощутимой оплеухи, полученной от Степана Трофимовича Ширяева. "Гонец" был послан во второй раз, уже с ключом. Ключ, впрочем, не понадобился, так как Поджио по обычной своей рассеянности оставил замок незапертым. Посланец проник внутрь и через краткие мгновения огласил дом истошными криками. Которые то и стали причиной суматохи.

* * *

Тут надобно прояснить, что убийства в нашем поселке в последние годы стали крайне редки. Собственно, в предыдущий раз такой грех приключился позапрошлым летом, когда двое извозчиков повздорили из-за одной рыночной "карменситы", и один слишком азартно ударил другого поленом по голове. А перед тем убийство было лет пять назад, и опять не по злодейскому умыслу, но от любви: двое школьников шестого класса вздумали стреляться на дуэли. Кто-то там из них, теперь уж не разберешь кто, перехватил любовное письмо, адресованное хорошенькой дочке нашего городского библиотекаря. Пистолетов у мальчишек не было, стреляли они из охотничьих ружей, и оба легли наповал. О той истории писали все газеты, хотя, конечно, и не столь шумно, как о нынешнем деле об отрубленных головах. А бедную девочку, ставшую невольной причиной двойного убийства, отец навсегда переправил из Заволжска к родственникам куда-то далеко, чуть ли не в самый Владивосток.

Но на сей раз речь шла не о пьяной драке или юношеском максимализме, тут проглядывали все приметы злонамеренного, обдуманного убийства, да еще отягощенного особенным зверством. Безголовые трупы, неизвестно чьи и бог весть из какой глухой чащи притащенные, — это одно. И совсем другое, когда этакая страсть приключается в самом поселке, на самой лучшей улице, да еще со столичной знаменитостью, которого знало все хорошее общество. Самое же ужасное заключалось в том, что преступление — в этом решительно никто не сомневался — совершил кто-то из этого самого общества, к тому же по мотивам, до чрезвычайности распаляющим воображение (нечего и говорить, что о скандальном исходе суаре весь город узнал в тот же вечер).

Вот об этих-то мотивах в основном и рассуждали, что же до личности убийцы, то тут предположения были разные, и даже возникло по меньшей мере три партии. Самая многочисленная была «ширяевская». Следующая по размеру — та, что видела виновницей оскорбленную Наину Георгиевну, от которой после истории с собаками можно было ожидать чего угодно. Третья же партия держала на подозрении Петра Георгиевича, напирая на его нигилистические убеждения и кавказскую кровь. Мы сказали «по меньшей мере три», потому что имелась еще и четвертая партия, немноголюдная, но влиятельная, ибо образовалась она в кругах, близких к губернатору и Матвею Бердичевскому. Некоторые шептались, что тут так или иначе не обошлось без Бубенцова — но это уж слишком явственно относилось к области выдавания желаемого за действительное.

Немудрено, что уже к полудню весь Заволжск прознал о страшном событии. Горожане выглядели одновременно взбудораженными и притихшими, и общее состояние умов сделалось такое, что владыка велел отслужить в церквах очистительные молебствия, и сам произнес в соборе проповедь. Говорил о тяжких испытаниях, ниспосланных городу, и понятно было, что в виду имеется отнюдь не только убийство фотографа.

* * *

А непосредственно перед тем, как ехать на осмотр места злодеяния, у Шаталина побывал посетитель, товарищ окружного прокурора — Бердичевский, вызванный к продюсеру срочным посланием.

— Ты вот что, — сказала Жанна, уже накрашенная, но еще не в выездном костюме и без прически. — Ты этого расследования никому не перепоручай, возьмись сам. Я не исключаю, что тут может вскрыться что-нибудь, выводящее к известному тебе лицу. — Максим Викторович мельком оглянулся на притворенную дверь. — Я согласен, посуди сам. И убитый, и та особа, которую по всей видимости он хотел уязвить, нашему шустрецу отлично знакомы, а с последней его связывают и какие-то особенные отношения. Опять же он самолично, в числе немногих, присутствовал при вчерашнем ристалище…

Матвей Бенционович руками замахал и даже перебил Шаталина, чего прежде никогда не бывало:

— Максим, я этого совсем не могу! Во-первых, придется ехать на место убийства, а я покойников боюсь…

— Ну-ну, — чуть не погрозил ему пальцем Шаталин. — Слабость одолевать нужно. Ты прокурор или кто?

— Ах, не в покойнике только дело. — Бердичевский просительно заглянул Шаталину в глаза. — У меня дознавательского дара нет. Вот акт обвинительный составить или даже допрос вести у меня отлично получается, а уголовный расследователь из меня никакой. Это у вас, Максим Викторович, талант загадки разгадывать. Жалко, вам самим туда поехать нельзя, не к лицу.

— Я не поеду, но помощь окажу. Вернись-ка, Жанна — позвал продюсер, поворотясь в дверке, что вела в его спальню, куда недавно упорхнула женщина.

В кабинет, где происходила беседа продюсера с товарищем прокурора, вновь вошла худенькая женщина, но уже облаченная в черное платьице и волосами, удерживаемыми серой лентой.

Бердичевский, не раз видевший и общавшийся с этой многоликой женщиной-оборотнем прежде и знавший, что она пользуется у Шаталина особенным доверием, поднялся и не менее почтительно пожал ей руку.

— Жанну возьми с собой, — велел продюсер. — Она наблюдательна, остра умом и очень может тебе пригодиться.

— Но там наверняка уже полиция, и сам Лагранж, — развел руками Матвей . — Как я объясню столь странную спутницу?

— Жанну возьми с собой, — велел продюсер. — Она наблюдательна, остра умом и очень может тебе пригодиться.

— Но там наверняка уже полиция, и сам Лагранж, — развел руками Матвей . — Как я объясню столь странную спутницу?

— Скажешь, после репетиции Шаталин приедет поддержать артиста своей труппы, который выставку организовал, а перед этим помощницу присылает разузнать все, привести в надлежащий вид , чтоб прилично было, когда журналисты фотографировать для репортажа будут. А что до Лагранжа— блеснув глазом на Жанну, — Скажи ему: Жанна в этом мало что понимает, будет тихая и следствию не помешает.

* * *

Пока ехали, оба молчали, потому что Жанна Аркадьевна ушла глубоко в свои мысли, а Матвей Бенционович не имел привычки к общению с особами в подобных "ситуациях" (Шаталин не в счет, тут дело особое) и уж совсем не знал, как завести беседу с на нужную ему тему.

Наконец, придумав, он открыл рот и сказал:

— Жанна Аркадьевна… — но сбился, потому что ему пришло в голову, что женщине совсем нестарого возраста, вряд ли будет приятно такое обращение от лысоватого и уже немножко обрюзгшего господина сильно за тридцать.

И вечно у него выходили трудности в общении с Ижевской, хоть разговаривать им до этого момента выдавалось не так уж часто. Бухгалтер, с точки зрения мужчины, обладала крайне неудобным свойством выглядеть то зрелой и умудренной женщиной, то сущей девочкой, как, например, сейчас.

— То есть, Жанна, — поправился он, — вы ведь сестра (это уж вышло совсем глупо) Серафимы ?

Женщина как-то неопределенно кивнула, и Бердичевский испугался, не нарушил ли он какого-нибудь неведомого ему этикета, согласно которому, с женщинами нельзя беседовать о других женщинах их любовников, пусть те и их родственницы.

— Я только так спросил… Уж очень умная и приятная особа, и на вас немножко похожа. — Он деликатно посмотрел на спутницу, покачивавшуюся рядом на кожаном сиденье, и добавил. — Совсем чуть-чуть.

Неизвестно, куда вывернул бы этот не вполне уклюжий разговор, если бы машина не подъехала к месту назначения.

Там-то, у чугунной ограды столпился народ, что-то там шумели, толкались и виднелись даже полицейские фуражки. Происходило некое явное безобразие, причем в непосредственной близости от обиталищ власти, чего Матвей Бенционович как лицо облеченное оставить без внимания не мог. По правде говоря, он вообще испытывал слабость к положениям, в которых мог проявить себя с начальственной стороны.

— Посидите-ка, Жанна Аркадьевна, — сказал он важно Ижевской и пошел разбираться.

Солидного чиновника беспрепятственно пропустили в самый центр скопища, и оказалось, что все глазеют на восточного человека, бубенцовского охранника.

Мужчина был мертвецки пьян и исполнял сам с собой какой-то безумный танец, время от времени гортанно вскрикивая, а больше, впрочем, беззвучно. Топтался на месте, мелко переступая большими ступнями в потрепанных чувяках, по временам преловко вскакивал на цыпочки и описывал над бритой своей головой сияющие круги чудовищной величины кинжалом. Сразу было видно, что он этак выплясывает очень давно и предаваться сему занятию намерен еще долго.

Жанне Ижевской, собственно, было безразлично, что происходило с охранником Бубенцова. В мыслях она складывала пазл этого дела. И получалась весьма интересная картина. Интересно, если она найдет виновника, Шаталин даст ей отпуск или нет? От мыслей ее отвлек шум, доносившиеся с улицы.

Бам. Бух.

* * *

Бам. Бам, бам.

Звук соударения двух сухих деревянных палок , врезавшихся друг в друга, разлетались по всему огороду.

Для случайного услышавшегоэто можно считать несколько элегантной мелодией. Для самих музыкантов, однако, это было не так приятно. Они усердно работали.

Правый, нижний правый, диагональный верхний левый, верхний правый, сверху направо, изогнутый вокруг, затем приближающийся снизу — не жди, снова правая сторона.

Приближающаяся палка атаковала бы ее со всех сторон. Девушке приходилось использовать палку в руках, чтобы увести в сторону, ударить, парировать или уклониться от атаки. Это было нелегко. Сразу же после первого нападения ей пришлось переключиться на следующее. Она должна была сохранять свою позицию; размахивать руками было бы нецелесообразно. Ей приходилось продолжать двигаться всём телом, и, что более важно, не нарушать ход движений.

Было трудно подобрать правильное время, чтобы дышать, обращая на всё внимание. Другими словами, во многих отношениях ей было трудно контролировать свое тело. Слишком многое нужно было обдумать, но на это не хватало времени, поэтому ей приходилось действовать инстинктивно, а не связно. Даже тогда атаки Романа шли всё быстрее и сильнее, и ей требовалось много сил, чтобы поспевать за ним, или, может быть, было бы лучше сказать, что она уже достигла своих границ, но на самом деле она вообще не могла думать.

Бам, бам. Бам!

— Ах! Её ноги запутались. Было краткое ощущение невесомости. В глазах зарябило и она не смогла держать себя в равновесии. Палка подлетела к ней, мир повернулся, и после этого…

Жанна твердо упала на землю. Несмотря на то, что почва была мягкой, ей все равно было больно приземлиться на спину.

— Неплохо, но тебе нужно гораздо больше практики для поддержания общего равновесия, — раздался голос молодого человека, звучавший для Ижевской так, словно она была бесполезной дурочкой.

Роман Пушинин был очерчен голубым небом. Глядя на Жанну, он постучал по своему плечу палкой, которой только что размахивал. Он совсем не выглядел уставшим. — Твои руки и ноги хаотично двигались, портя силу и красоту выпадов. Сначала тебе нужно научиться подтягивать и контролировать равновесие в правильное время.

— Чт… — блондинка заставила себя дышать спокойно. — Я действительно не понимаю, о чем ты говоришь.

— Мм, правда? Хмм… — Роман вздохнул. — Даже если ты не поймешь этого, я заставлю твое тело запомнить.

— Ты говоришь больше вещей, которых я не понимаю. — Она была сбита с толку. — В любом случае, помоги мне встать.

Как только она приподнялась и собиралась снова встать, ее тело в знак протеста отказалось повиноваться , ноги подкосились, и она упала на землю. — … Что произошло…?

Конечно, она знала, что устала. Но она чувствовала только усталость, поэтому не придала этому особого значения и уж точно не ожидала, что ее тело откажется слушаться. — Это что, какая-то особая техника?

— Нет. Я только что заставил тебя двигаться более грациозно.

Роман вновь протянул руку, и в этот раз Жанна послушно взяла ее. — То, что я сделал, чтобы заставить тебя двигаться, используется, чтобы распределить физическую нагрузку равномерно по всему телу. Поскольку ты использовала мышцы, которыми обычно не пользовалась бы при передвижении, ты испытываешь совершенно другое чувство усталости, которого раньше не испытывала во время обычной тренировки, верно?

Он поставил её на ноги. — К счастью, ты уже достаточно подготовлена, поэтому мы можем повысить твои способности до определенного уровня, просто практикуясь в том, в чем тебе нужна помощь. Ты думаешь я не замечаю, как ты следишь за Максимом? Постоянно следуя за ним ты должна понимать, соперников, которые попытаются напасть на него физически с каждым годом будет все больше. А мне начинает надоедать работать твоей тенью. Поэтому, тренируйся усерднее , увеличивай свои возможности. — закончил Роман.

Молодой мужчина заметил блондинку, наблюдающую за Максимом со стороны, давно. Девушка была неповоротлива, достаточно некрасива, да и особо не скрывалась. Чем быстро привлекла внимание Пушинина. Наведя о ней справки, Роман узнал, что местное "чучело" было достаточно умно. Девушка была одной из первых в учебной группе на экзаменах, а забирающий ее после занятий водитель явно говорил о высоком положении родителей. Еще немного покапав, он выяснил, что она перевелась из Санкт- Петербурга совсем недавно, но успела уже себя зарекомендовать отстраненной и странной. Ее внешность не добавляла плюсов. Полная, одетая всегда как-то просто, но это "просто" выглядело на ней всегда вычурно. Белая тонкая косичка, очки с толстыми линзами и не вписывающиеся в картину заграничные папиросы. В общем, как не погляди несуразное "чучело". Но именно такой человек нужен был им в команду. Тихий, сообразительный, тот, который не побежит не к кому рассказывать, потому что некому и что самое главное... Не будет нуждаться в деньгах и если они понадобятся, сам их даст. Такой человек будет работать за семерых и слова не скажет, а ее явная заинтересованность Шаталиным привяжет ее к ним.

— Значит, ты был серьезно настроен, когда сказал, что поможешь мне с ним…

— А? Может быть, ты мне не доверяешь?

— Не то чтобы я не доверяю тебе…. Но тогда я не думала, что ты был серьезен…

Сегодня глаза Жанны сияли надеждой на будущее. Она могла чувствовать энергию. У нее было желание жить, надеяться на то, что она сможет вновь быть рядом с Максимом. Человеком, который решил захватить настоящее, потому что у него была надежда на будущее.

Бам. Бам, бам.

* * *

Бам. Бам, бам.

Жанне Аркадьевна потребовалось несколько мгновений, чтобы вернуться к реальности.

— Вот, жду десять минут по часам. — Бердичевский сердито размахивал удостоверением. — И велю палить!