21,55,01 (джен)

«В начале своего пути я создавала духов. Леших, домовых, гаевок и банников. Пляски чертей обходили наш городок стороной, поэтому я вернулась к истокам.

Он может напугать тебя. Подвести к краю твой рассудок, но потерпи.

Он — мое лучшее творение и твоя последняя надежда».

— второе письмо Надежде Рязановой от Марии Рязановой.

☽☽☽

Дедушка всегда говорил: чем старше ты становишься, тем быстрее летят годы. Никогда бы не подумала, что это справедливо и для бессмертного существа.

Я видела, как избушки уходят под землю, а над ними возвышаются новые каменные и безликие многоэтажки. Наблюдала, как между ними ползут дороги. Как проезжают первые машины. И как вдоль вырастают столбы с линиями электропередач. Со временем город разросся и почти проглотил дачу Воронова вместе с Сердцем Леса. Благо Совет вовремя остановил развитие Лягушево.

Меня никогда не тянуло к власти, поэтому я оставила лешего заведовать политикой. Но сомнения не отпускали меня. Пробуждали по ночам. В голове рождались мысли о предательстве. Рано или поздно этот Скрытый придет по мою душу, как пришел за Вороновым. Поэтому я построила свое поместье вдали от Сердца Леса. Ведь лешие не могли покидать свою территорию.

Я посадила в Совет разных людей, которые с радостью заморозили развитие Лягушево.

Гостья из другой страны. Девчонка, что боялась своей же тени. Она искала тихое место, где могла залечь на века, пока на нее ведется охота. Рост городка привлечет новых Скрытых, а за ними и мистиков — так стали звать колдунов.

Наивного паренька, который пускал слюни на магию и мечтал прикоснуться к неизведанному. Грезы зависят от желаний и мечтаний людей, поэтому Мечтатель сильнее всех держался за «заморозку».

Семью под пятой древней Былины. Они вызывали много вопросов, но годы смягчили мой нрав. В Совете все равно большинство голосов в мою пользу.

Сама я не сидела без дела. Отказалась от звания Матери и обратилась к изворотливым Скрытым. К чертям. Они были опасны, но выгодны. По стране колесили Пляски торговцев, которые предлагали свои товары ведьмакам и ведьмам. Это и стало основной причиной остановки развития Лягушево. Я превратила весь город в одну большую рану, чтобы сюда потянулись черти.

Глупо ставить на одно число, когда можно поставить на всю половину. Я искала иной выход. И решилась на рождение ребенка. Найти хахаля не составило труда. Вечно молодая. Умная. Образованная. С загородным поместьем. Желающих хоть отбавляй. Но столь желанной невесты достоин только лучший.

Выбор остановился на Александре Рязанове. Богатом и выдающемся муже. А главное — податливом и мягкосердечном. Он принял все тяготы жизни и мой жесткий нрав. После рождения Нади и Мирослава — двух близняшек — я подала на развод. Пятерых детей хватало для выплаты долга. Хватало даже четырех. Сто лет я отдала сама.

Так я и решила свою беду. Когда дети подрастут достаточно, угроза становления Ничтожным исчезнет сама собой. В конце концов, я победила.

— Эй! Денис! — прокричала я мальчику в синей куртке и синей шапке с белым помпоном. Он лежал на животе в снегу и не думал вставать. — Живо поднялся!

Мы гуляли в парке недалеко от нового района рядом с СНТ. Его построили совсем недавно. Вроде десять или двадцать лет назад. Парк был небольшой — в одиночку я проходила его за пятнадцать минут, но с детьми прогулка растягивалась до часа в лучшем случае. А иногда и до двух. Положение усугубляла детская площадка, которая приковывала к себе внимание старших: Миши и Кати. Пока я толкала перед собой неудобную двойную коляску с близнецами, дети катались на качелях и катались с горки. Надя постоянно закатывала истерику, поэтому я часто брала ее на руки и покачивала. Лишь бы успокоить несносное дитя. Мирослав — хвала богам — хранил молчание и только внимательно осматривал проходящих мимо людей. А Денис… Денис мечтательно стоял на месте, думая о чем-то своем. Хотя какие мысли могут быть у трехлетнего ребенка? В его голове еще не зародился разум для такого. Стоило отвести взгляд от среднего ребенка, как тот падал на живот. Лицом в снег. При этом он не издавал ни звука. Просто лежал и наслаждался холодной и влажной землей.

Дети странные создания. Даже молодые духи ведут себя взрослее, чем они. А разума у них не больше! Иногда мне кажется, что дети понимают свою судьбу и пытаются убить себя. Причем самым нелепым и мучительным образом. Они едят снег, суют в нос и рот все, что попадается под рукой, залезают на стулья и столы, лишь бы затем прыгнуть головой вниз. Поистине странные создания.

Я оставила коляску с Надей и Мирославом рядом со скамейкой, а сама подбежала к Денису, который все еще лежал лицом в снегу и не двигался. Встала над ним. Просунула руки под мышками и подняла с земли задумчивого ребенка. На куртке и штанах остались кусочки холодной белизны. Его щеки были розовыми, изо рта вырывались клубы полупрозрачного пара.

— Есть более надежные способы убить себя, — отряхнув его, посоветовала я, — и менее мучительные. За последнее столетие люди придумали…

— Добрый день, — окликнула меня из-за спины.

Я обернулась и увидела женщину в коричневой шубе. Она сидела на скамейке. У нее на коленях уместилась девочка в красной куртке и белых варежках. На вид ребенку был один год.

— Добрый, — ответила я. Повернулась к Денису, выцепила взглядом Катю и Мишу и указала на них. — Поиграй с братом и сестрой, пока мама отдыхает.

Он посмотрел на детей, что катались на качелях. К несчастью, они заняли все имеющиеся. Затем средний сын молча глянул на меня.

«Ну почему с тобой так трудно?» — подумала я.

Подняла его на руки и отнесла к горке. Оставила у лестницы наверх. Пускай придумает, как занять себя.

Вернулась к коляске и села рядом с женщиной. Скамейка оказалась небольшой, поэтому мы касались локтями. В морозном воздухе трудно ощущать запахи, но я унюхала цветочные духи. Она, что, облилась ими? Даже я — в прошлом деревенщина — прыскаю лишь слегка.

— Все ваши? — спросила женщина.

В ответ я нахмурилась. Думала, передо мной Воровка лиц с новой жертвой, а это обычный человек с ребенком.

— Да.

— Рада за вас, — улыбнулась она мне. — Должно быть, тяжело спится по ночам. Моя Даша долго не может уснуть и плачет постоянно.

— Сойдет, — уклончиво ответила я. Мечтатель подарил мне мечты о сладком сне. В десять часов вечера я осыпаю ими детей, чтобы они не мешали своими криками. — Нужно лишь найти подход.

«И хорошее средство», — мысленно добавила я.

— Вы живете в этом районе?

— Нет.

— А, я просто в детстве видела женщину, которая один в один вы. Подумала, может… Хотя забудьте. Глупости мелю. Вы едва старше меня.

Я лишь сдержанно улыбнулась.

Раз в пятнадцать лет я меняла прическу, стиль одежды и макияж. Современная косметика творила чудеса. При должном желании можно из обезьяны сделать королеву красоты. А про легкую смену внешности и не заикалась.

— Возможно, вы встречали мою маму, — перестраховалась я.

Из-за лишних лет жизни мой возраст остановился на двадцати одном году. Я выглядела также молодо, как столетия назад. Из-за чего Воровка лиц завидовала мне и постоянно называла «старушкой». Наглый ребенок.

— Возможно, — помотала женщина головой.

Разговор умер довольно быстро. Я готовилась закрыть глаза и насладится падающими с неба хлопьями снега. Они приятно оседали на лице. Смачивали и щипали, как дождевые капли. Но меня прервали.

— Должно быть это большое счастье, — многозначительно заметила она. Затем кивнула на Мишу, Катю и Дениса. Повернулась на коляску сбоку от меня и посмотрела на Мирослава и Надю. — Когда у вас столько детей.

— Я буду счастлива, когда они исчезнут, — бросила я и тут же исправилась: — Школа, работа и все такое.

Они едва ли столкнутся со взрослой жизнью. Мир пожнет их на пороге двадцати одного года. И-то, если повезет. Скорее всего, члены Совета сведут их с ума, чтобы не дать Ничтожным осквернить собой эти земли.

У меня в запасе оставалось около сорока лет. Я переживу даже Надю и Мирослава.

Почему-то от мысли об этом в груди защемило, но я отогнала назойливое чувство. Дети — мой откуп. И ничего более.

— Я тоже жду не дождусь, — усмехнулась женщина. — Через пять лет Даша пойдет в школу. Заведет много друзей. А когда подрастет, я отдам ее в музыкальную школу. Всегда мечтала петь в хоре, но не сложилось. Пусть хоть дочка попытает удачу. У нее замечательный голосок.

До чего же болтливая дама мне попалась.

— А вы? — продолжила она. — Уже решили насчет старшего? Он выглядит весьма надежным и добрым. Не хотите отдать его в ту же школу? Ну, чтобы дети присматривали друг за другом.

— Еще не думала, — состроила я самую доброжелательную мину из возможных. Уголок рта предательски задрожал.

Миша отучится в школе, а потом я выгоню его из дома. Так же поступлю с остальными. Повезет, если девочки найдут ухажеров и переедут к ним. А мальчики пускай побираются на улице. Они сильные. Мужчины должны быть такими. Можно подыскать им старушек, которые любят молодняк. Уверена, «добрые леди» обеспечат детей жильем и едой.

— Ну что вы, — протянула женщина. — Детей нужно куда-то пристроить, чтобы не мешались.

На последнем слове она подмигнула мне.

— Они — цветы жизни. Если оставить их без присмотра, быстро завянут. Но если поливать и держать под солнцем, расцветут. Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу.

Я поморщилась. Какая причудливая женщина… Кто же радуется и грустит от одних и тех же думах? Раньше я воображала, что Совет будет делать с моими детьми, но затем прекратила. От чего-то на меня накатывала тоска.

— Ладно, — встала женщина, поднимая своего ребенка. — Нам пора. Дашенька, попрощайся с тетей.

— Пака! — воскликнула девочка.

У меня екнуло сердце, когда я заглянула в ее карие глаза. Они не дождались моего ответа и ушли.

♀♀♀

— Ну, что, Надя, — вздохнула я. — Ты в полной заднице.

Странный мужик из зеркала забрал Теодора в Беловодье. Мой худший кошмар воплотился в жизнь. Я осталась совершенно одна.

Часики тикали. Дни пролетали один за другим. Расплата приближалась.

Я десятки раз пробежала глаза Указатель в маминой библиотеке, прочитала все книги, в которых упоминались Далекие земли и Память мира. Авторы сходились на одном: новичку не выбраться откуда в одиночку. Те, кто не знают правил, никогда не найдут выход.

Хреновей некуда. Но я не сдавалась. Раз приход Ничтожного неизбежен, я сделаю все возможное, чтобы задержать его до Теодора.

Ничтожные служили механизмом сбора долгов. Они воплощали пустоту. Совершенное ничто. И способ их замедлить был весьма прозаичным. Тео как-то разглагольствовал о символизме. Мол, нельзя продать что-то миру просто так, нужно найти способ указать на это. Подсветить тупой Вселенной.

В случае с Ничтожными символизм играл отнюдь не последнюю роль. С ними боролись с помощью их противоположнисти.

А что являлось противоположностью пустоты? Некая наполненность. Забитые до отвала сундуки, раздутые от предметов мешки и все такое. Я остановилась на пластиковых бутылках с водой. Дешево и действенно.

Я заказывала воду вместе с едой. Просила курьера перебросить доставку через забор. После похищения и не думала открывать ворота.

Выпивала воду, а затем наполняла бутылку из-под крана. Помимо приготовления «баррикад», продумывала маршрут бегства. Такой, что даст мне как можно больше времени.

Он начинался на первом этаже в гостиной — комнате с двумя выходами. Изначала хотела перенести его в кабинет, но он был тупиком. Из кабинета только выброситься в окно. Дальше я побегу по лестнице на второй этаж. Там укроюсь за баррикадами из заполненных бутылок. Когда Ничтожный поднимется за мной, запрусь в своей комнате. Тут его будут ждать еще больше бутылок. А когда чудище минует их, выпрыгну в окно и понесусь со всех ног, куда глаза глядят.

Надеюсь, Тео успеет. Я верю: он спасет меня.

☽☽☽

Я сидела в кресле в гостиной и качала Надю на ручках. Она кричала, плакала и морщила такую морду, что любой отвратительный Скрытый позавидует.

Сегодня был важный день, а этот ребенок, как всегда, мешал. В кого она такая несносная?

— Только попробуй испачкать своими грязными слезами мою рубашку, — прошептала я девчонке на ухо. — Я задушу тебя во сне.

Угрозы сработали. Через секунду Надя умолкла как ни в чем не бывало. Словно и не истерила вовсе. Ей всего год. Не думала, что дети так быстро растут. Даже Миша, Катя и Денис до трех лет были безмозглыми овощами с ручками. Возможно, Надю бы ждало прекрасное будущее, если бы не долг. Если бы не я.

Помотала головой, отгоняя ненужную мысль. Окинула беглым взглядом остальных детей. Пятилетняя Катя попалась на глаза первой. На ней было черное детское платье. Она посматривала то на меня, то на младшую сестру в моих руках. Казалось, боялась долго задерживать взгляд на ком-то одном. Знала, что так она ненавязчиво приглашает к разговору. И судя по бегающим зрачкам, говорить Катя не хотела.

Рядом стоял семилетний Миша в белой рубашке и черных брюках. Мальчик все время держал руки сомкнутыми за спиной. Он увидел эту позу в одном фильме у главного злодея и заразился его поведением. Отныне Миша смотрел на все исподлобья и хмыкал в ответ. Иногда настолько сильно, что вместо легкого смешка наружу вырывался откровенный хрюк.

Трехлетний Денис держался ближе ко мне, пока старшие дети стояли чуть в отдалении. Я одела его в белую рубашку и темные шорты. До брюк он еще не дорос. Из всех детей Денис выделялся черными волосами. Остальные унаследовали мой русый цвет, когда среднему ребенку цвет волос достался от отца. Возможно, Денис чувствовал, что отличается, и поэтому играл роль моей тени — безвольной куклы, которая во всем следует за мной. Разумное решение. Из него вырастет завидный жених. Ведь для властной женщины нет подарка лучше, чем покорный муж.

Но он не доживет до свадьбы. Никто из них.

«Снова бесполезные мысли», — укорила сама себя.

Из прихожей донесся стук во входную дверь. Он пришел.

— Дети, — обратилась я. — Ведите себя хорошо. Никаких истерик. Иначе я запру вас в комнате на целый день без еды и воды.

Миша и Катя кивнули в унисон. Денис чуть помедлил, но затем энергично закивал. Надя и Мирослав лишь смотрели за меня. В голове годовалых детей еще не хватало мозгов.

Я усадила Надю на кресло, где сидела секунду назад. А сама вошла в прихожую и открыла дверь.

На пороге стоял мужчина в сером пальто и каштановых брюках. Рот и щеки покрывала темная борода. На вид ему было около сорока — морщины на лбу и вокруг глаз виднелись отчетливо. Под мышкой мужчина держал завернутый в бумагу мольберт, а с другой стороны на его бедре висела большая кожаная сумка. В ней он держал инструменты, кисточки и краски.

Сегодня был важный день. Ведь сегодня мою гостиную украсит большой семейный портрет. Такой висел в домах зажиточных благородных семей. Он являлся признаком богатства и величия. Люди, что изображались на портрете, не важны. Иногда они могли враждовать. Иногда готовы были перегрызть друг другу глотки. Но на семейном портрете все улыбались и держались поближе к «дорогим родственникам».

Я не была из благородных, но я жаждала портрет всем сердцем. Потому как он доказывал, что я выбралась из крестьянской нищеты. Выбралась из той избушки. Выбралась из загребущих лап отца и скрылась от внимательного взора покорной матушки. Портрет для меня значил свободу. Ту, что я обрела, когда низвергла Николая Воронова. И ту, что я обрету, когда избавлюсь от долга. Когда все мои дети умрут.

— Добрый день, — поздоровался мужчина. — Вы готовы?

Ясно. Он не мистик.

— Да, — кивнула я и отступила в сторону, приглашая художника войти.

Стоило двери захлопнуться, я повела его в гостиную.

— Я подготовила для вас место. Скажите, как расставите все необходимое.

— Конечно.

Пока он ставил мольберт, я проскользнула на кухню и взяла два деревянных стула: для него и для себя.

— Прошу, — сказала, поставив один рядом с ним.

Второй я разместила напротив, в трех метрах от него.

Приготовления заняли немного времени. Он сбегал на кухню, наполнил стакан водой и опустил его на пол — рядом не нашлось ни тумбочки, ни другой подставки. А от третьего стула он отказался. Я невольно нахмурилась.

Люди искусства так раздражали своими странностями. Они чем-то напоминали детей — такие же непонятные и далекие от остального мира.

«Возможно, они и есть дети, — подумалось мне. — Только хорошо это скрывают».

Живопись. Писательство. Скульптурное ремесло. Я была далека от искусства, также как Земля от звезд. Не тех, что пропали с ночного неба, когда человечество подчинило электричество, и в каждом доме зажглись лампы. А тех, что горели за границей видимости. Тех, которые мы никогда не увидим, сколько бы ни удалялись от родной планеты.

Меня больше привлекали числа. Точный расчет разрезал неопределенность, озарял упорядоченностью темноту незнания. Я знала, сколько трачу на покупки детских вещей. Знала, сколько обходится свет, газ и горячая вода. Знала, когда цены росли и когда падали. Наизусть помнила все ценники в ближайших магазинах. Кто-то бы назвал меня излишне дотошной, но только эти знания успокаивали меня.

— Я готов, — окликнул меня художник.

— Дети, — лишь сказала я.

Миша и Катя тут же подскочили ко мне. Встали с двух сторон. Денис прислонился к ногам. Его ручка сжала мою юбку. А я ее гладила!

Я злобно зыркнула на него, но затем потупила взгляд. Не при людях. Еще слухи поползут по… Во время остановила себя.

Какие слухи? Лягушево давно вырос из захолустной деревни, которой заправлял самодур. Теперь это город. Вернее, поселок городского типа — как их называют в это время. Если художник расскажет друзьям о нерадивой матери, все жители не прознают об этом на следующее же утро. Подобное обескураживало. Мир стремительно менялся, но я оставалась прежней. Именно от таких тревог меня защищали числа. Изменения казались хаотичными. А числа и расчеты позволяли найти в них закономерности.

Денис сжал ткань юбки сильнее. Незнакомец явно пугал ребенка.

Я думала: приказать ему отпустить, но одернула себя. Посмотрела художнику в глаза и спокойно сказала:

— Приступайте.

Он окунул тоненькую кисточку в стакан у ног, ткнул ее кончик в банку с красками и едва коснулся холста. Начало портрету положено.

Время тянулось мучительно медленно. Я кожей чувствовала нетерпение старших детей, младшие у меня на коленях ворочались с самого начала. Но художник не проронил ни слова. Мужчина бросал на меня быстрые взгляды и возвращался к полотну. Кисточка плясала на белом поле, судя по стремительным движениям руки.

От скуки я предалась думам. Чем еще заняться, когда нельзя двигаться и говорить?

Последнее время меня не отпускали слова женщины, которая встретилась мне на детской площадке.

«Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу».

Глупости. Мои дети никогда не заведут семьи. Дениса тянуло к музыке — он замирал, когда в фильмах и мультфильмах начинали петь. Миша неравнодушно дышал к историям. Каждый вечер просил прочитать ему новую сказку, а стоило тем закончиться, выбор пал на взрослую литературу. Война и мир прекрасно усыпляла его. Катя любила малевать карандашами. Когда заканчивалась бумага, она садилась перед стеной и разрисовывала обои. Не удивлюсь, если спустя годы ее потянет к художеству.

Сколь я была далека от искусства, столь же мои дети оказались близки. Но их мечты никогда не исполнятся. Их желания обречены с самого начала. Так же, как они.

— Извините? — послышался голос художника. — С вами все в порядке?

Я подняла взгляд. Рука медленно коснулась щеки. Мокрой щеки.

Я плакала не замечая.

— Нет, — шмыгнула я носом. Неожиданно ноздри забились соплями. Дышалось с трудом. В горле осел комок. Вокруг сердца, казалось, обвилась лоза. Следующие слова я выдавила с трудом: — Продолжайте. Не обращайте внимания.

Он нахмурился, но вернулся к портрету.

Мысли сбились в кучу. Почему я боялась за детей? Они родились с одной целью — закрыть долг. Сделать меня свободной. Отчего же думы о грядущей свободе… убивали меня?

«Я улыбаюсь от одной мысли, что моя Даша повзрослеет и будет петь. И плачу, когда думаю о том, что она окончит школу», — повторились слова незнакомки эхом в голове.

Понятно. Я не такое уж и чудовище, как считала. Они дороги мне. Миша. Катя. Денис. Мирослав. Надя. Каждый незаменим. Каждый хранил в себе частичку меня. Они — мое продолжение. Нет. Они — мой шанс оставить после себя хоть что-то хорошее.

До сего дня я угрожала, запугивала и шантажировала мистиков и Скрытых, не делая различий. Я уничтожила целую династию ради себя любимой. Превратила потомков Николая Воронова в рабов. Меня никогда не назовут хорошим человеком. Возможно, кто-то и вовсе откажется считать меня человеком. Но не дети. Они останутся на моей стороне, чтобы ни случилось. А я отплачу им тем же.

— Мальчик, — позвала я.

Он посмотрел сначала на Мишу, затем на Дениса. Следом поднял глаза на меня и только тогда понял, что обратилась я к нему. Художник нахмурился от… причудливой манеры речи. И я сказала, не переставая плакать и шмыгать носом:

— У тебя должно быть отличное воображение.

— Ну да, — неуверенно протянул он.

— Измени мое лицо на портрете. Не хочу, чтобы на нем отпечаталась моя печаль. Пририсуй гордую улыбку.

— Хорошо.

Мы просидели в гостиной до вечера. Я расплатилась с ним, и он ушел.

А через неделю Мирослав умер. Уснул и не проснулся.

Склонившись над его люлькой, я поклялась, что спасу своих детей. Какую бы цену мне не пришлось заплатить.

☉☉☉

Постепенно я понял, как работало Беловодье. Вокруг моей шеи заплеталась невидимая цепь, поводок. Он удерживал рядом с неким якорем. Этой женщиной.

В поместье — в месте, которое пропиталось ее духов за сотни лет — путешественник перенес меня в Беловодье. В воспоминания мира о Марии Рязановой. В маленький закуток огромного лабиринта. Возможно, по планете были разбросаны сотни тысяч таких закутков. Скромных ниш, где медленно умирали воспоминания.

Чем дальше во времени я продвигался, тем ярче становились краски. Ноздри вновь щекотали знакомые запахи, а ушей касались давно позабытые звуки. Память вселенной до безумия напоминала человеческую. Или наоборот?

Я стоял в гостиной. Видел, как по щекам этой женщины стекали слезы. Ее лицо оставалось непроницаемым. Казалось, его заменили на каменную маску, но даже сквозь нее проступали настоящие чувства. Брови едва заметно подрагивали. То и дело стремились сомкнуться над переносицей. Кожа под нижней губой морщилась. Эта женщина боролась сама с собой. Но ради чего? Почему она вдруг заплакала?

Я не проживал века вместе с ней. Скорее, меня перемещало по ключевым событиям ее жизни. Я не застал ее рождение, но видел заключение договора с Тираном из Лягушево. Не сопровождал ее на уроках мистицизма в поместье Вороновых, но следил за величайшим провалом — как она стала должницей. Также зачем-то мир показал мне разговор с незнакомой женщиной на детской площадке зимой.

И теперь я стоял рядом с мужчиной, который рисовал семейный портрет. Тот мальчик у нее на коленях вместе с Надей — не я. Она назвала его Мирославом. К тому же в глаза бросалась разница в цвете волос. У меня они черные, а у Мирослава русые. Как у Нади. Они же все-таки близнецы.

Перед глазами возникло черное пятно. Сначала появилась крошечная точка, затем разрослась до кляксы и поглотила всю гостиную целиком. Меня опять перенесло в следующее воспоминание. Сколько их еще оставалось? Что меня ждет в самом конце? Существовал ли вообще конец?

В разуме засеяла беспочвенная уверенность, что меня не ждало ничего хорошего.

Первым появились звуки. Легкий скрип половиц, топот детских ножек и выкрики этой женщины. Запахи возникли следом. Затхлость и удушающие ванильные духи.

Моргнул. Тьма расступилась, явила то же поместье, ту же гостиную. Но эта женщина уже не сидела перед художником, а семейный портрет уже занимал почетное место на стене.

Я опустил взгляд на свои руки. Рукава толстовки просвечивались насквозь. Руки виднелись отчетливо, будто я носил прозрачную одежду. На мертвенно-бледной коже проступали синие вены и алые капилляры. Уверен, встань я перед зеркалом, увидел был призрачное отражение, как в день становления мистиком. Время поджимало. Сколько мне осталось? Пара часов? Может, день?

Бесполезно. Все бесполезно. Мне не выбраться. Я пробовал уходить подальше от этой женщины, пробовал выбегать из дома, нестись по лесу в надежде вырваться из крепкой хватки Беловодья. Без толку. Стоило моргнуть, я снова оказывался недалеко от нее. Если я не моргал, веки тянула вниз сильная усталость и сонливость. Выхода не было.

— Тео, — донесся до меня тоненький голосок.

Я встрепенулся. Дернулся, как от удара тока. Кто-то назвал мое имя! Я уже был в этом времени! Значит, эта женщина похитила ребенка, а не приманила сладкими речами трудного подростка. Насколько же ужасна она была?

— Тео, — повторил голосок.

Звучал знакомо. Я слышал его давным-давно. Еще в детстве.

Голос прилетел со второго этажа.

Развернувшись, по привычке перепрыгнул порог между гостиной и проходом на второй этаж. Огляделся. Передо мной вдоль стены поднималась лестница. Это память мира. Здесь не властвовала Амбрагаруда, поэтому я запросто попал в «запрещенное для меня место».

Побежал по лестнице на второй этаж. Шаги отдавались грохотом. Доски прогибались под моим весом. Я не просто бежал, но прыгал, перескакивал через две ступеньки разом.

Второй этаж показался смутно знакомым. Конечно! Я был здесь в детстве! Помнил длинный коридор, синие и розовые двери с детскими рисунками. Помнил жуткую дверь в комнату этой женщины.

Моей комнаты не было. Ожидаемо.

— Эй, Тео, — окликнула меня Надя.

Я обернулся. Она стояла за мной. Маленькая девочка. На вид ей было пять-семь лет. Она носила джинсовый комбинезон. Русые волосы заплетались в две косички.

Ноги привели меня в коридор второго этажа. Я даже не посмотрел в другую сторону.

— Ты меня видишь? — спросил я впервые после заявления прав.

В Беловодье не обитали Скрытые. Даже мистики захаживали сюда очень редко и то небольшими группами, чтобы не потеряться.

— Эй, Тео, — повторила она громче. Надя смотрела сквозь меня.

О чем я думал? Я случайный наблюдатель. Этот мир — воспоминания.

«Я узнаю, кем я был, если прослежу за ней», — промелькнула мысль.

Девочка побежала мне навстречу, не замедлилась, когда до меня оставалась пара метров. Пробежала насквозь. Скользнула в открытую дверь своей комнаты.

Я зашел следом.

От розовых обоев зарябило в глазах. Белая мебель лишь ухудшала общее впечатление. Слева от двери стоял туалетный столик, а справа высился комод. Я помнил эту планировку. Помнил эту комнату. Мы играли в ней днями напролет!

— Дай угадаю, — радостно воскликнула Надя. — Ты опять читал весь день напролет, Мистер Зануда?

Я проследил за ее взглядом и наткнулся на угол. Она стояла перед ним, словно провинившийся ребенок. Но с прямой спиной. На лице сияла светлейшая улыбка. Такую не состроит ни один взрослый.

— С кем ты говоришь? — спросил я.

Ответа не последовало.

— Я скорее всего под кроватью. Или в шкафу. Или под…

Ко мне вернулись воспоминания.

Я не помнил настоящую семью. Не помнил прошлую жизнь до становления Теодором Рязановым. Потому что не существовало никакой прошлой жизни. Потому что я всегда был «Теодором Рязановым». Всегда был…

— Эй, Тео, — пропела она. — Давай поиграем?

… лишь воображаемым другом Нади.