Гибель отложим на завтра (джен)

Гнетущая тишина властвовала в тронной зале. Звенящая, гулкая, давящая — она отражалась от серых каменных стен, оплетала прямоугольные колонны, ударялась о высокий сводчатый потолок и казалась громче самого яростного крика. Молчал великий кхан, до боли в суставах сжимая подлокотники трона и безотчетно пересчитывая ведущие от него вниз ступеньки, хотя прекрасно знал их количество — девять. На длинных скамьях неподвижно сидели советники и воинская знать и тоже молчали, глядя кто в пол, кто в сторону, а кто вверх, на правителя.

Элимер многое бы отдал, чтобы избежать невысказанных пока вопросов и ответов на эти вопросы, но начать разговор было необходимо, опасное безмолвие и так затянулось.

— Вам уже известны новости, — голос прозвучал, будто из-под земли, и Элимер откашлялся, прежде чем заговорить снова. — Мой брат, Аданэй Кханейри, жив и правит Иллирином. Как оказалось, я только ранил его, а не убил, чем невольно нарушил древний обычай. Это оказалось ошибкой, но я намерен исправить ее и ожидаю, что вы останетесь на моей стороне. — Он выдержал паузу, оглядев своих ближайших подданных и сторонников: военачальника Ирионга, нахмурившего брови, и невозмутимого Гродарона — его помощника, и Варду, как всегда задумчивого, и лохматого Батерхана, всегда выглядевшего немного сонным. На Таркхина же он старался не смотреть. — Тем не менее, — продолжил Элимер, — я готов освободить вас от ваших клятв и предоставить выбор: я дам возможность отправиться к Аданэю, мятежникам или кому угодно ещё. Обещаю, что позволю выехать из Инзара, и после этого у вас будет еще неделя, чтобы примкнуть к кому-нибудь или скрыться. Потом за головы тех, кто перешел на сторону моих врагов, будет назначена награда. Хорошо подумайте. Аданэй теперь царь Иллирина, у него, как и у меня, есть власть и сила. Он обрадуется новым союзникам. Если сомневаетесь в своей верности мне, уходите сегодня. Вы станете для меня врагами, но не предателями, и вам дадут время уйти. Потом сделать это будет сложнее — предательства я не прощаю и карать за него буду жестоко.

Элимер рисковал и знал, что рискует, предлагая подданным этот выбор. Однажды он уже проделывал такое с Видальдом и его «ребятами», но тогда на кону не стояло столь многое. Даже если бывшие разбойники не оправдали бы доверия, это не нанесло бы ему большого ущерба. Но сейчас другое дело. Если влиятельные люди, которым хорошо известны как сильные, так и слабые стороны Отерхейна и самого кхана, поддержат Аданэя, то в дальнейшем это может грозить Элимеру поражением в войне и даже стоить жизни. И всё-таки он рискнул. От подданных, которые сами, по доброй воле, захотят остаться рядом с ним, с меньшей вероятностью следует ожидать предательства. Тем более если пообещать вознаградить их за верность и сделать это… Но все равно надо будет присматривать, чтобы никто из них не вздумал сговориться с Аданэем у него за спиной. И хотя он достаточно доверял ближайшим своим сподвижникам, чтобы не опасаться этого всерьез, но, зная теперь, как обманул его Таркхин — наставник, заменивший отца! — уже ни в ком не мог быть полностью уверен.

Элимер замер, ожидая решения приближенных и следя за их лицами. Во взгляде Ирионга, до сих пор хмуром, вспыхнул огонь возмущения. Военачальник медленно поднялся со скамьи, посмотрел правителю в глаза и отчеканил:

— Мой кхан, я был подле тебя не один год. Я водил в бой войско не твоего брата, а твое. Именно ты сделал меня главным военачальником, и я еще ни разу тебя не подводил. Так почему сейчас что-то должно измениться, почему ты сомневаешься? Ты говоришь, что нарушил древний обычай? Я так не считаю. Пусть ты не убил брата, но поверг его. И это достаточное доказательство тому, что выбор богов пал на тебя.

— Своими сомнениями я не желал обидеть ни тебя, ни остальных, Ирионг. Ты верно сказал, что не подводил меня. Зато я подвел вас всех, и теперь Аданэй жив, и это угрожает спокойствию Отерхейна. Вот почему я освобождаю вас от прежних клятв в верности, но желаю получить клятвы новые, если вы все-таки решите остаться со мной.

— Смуты еще никогда не приводили ни к чему хорошему, мой кхан, — заговорил Варда, тряхнув русыми с густой проседью кудрями. — И ни к чему усугублять междоусобицы в Отерхейне и этим помогать врагу. А твой брат сейчас враг Отерхейну. Он ведь властвует в Иллирине не сам по себе, а как муж женщины из правящей династии Уллейта. И если Иллирин в войне победит — чего, да поможет нам Гхарт, не случится! — то Аззира Уллейта и Аданэй не принесут Отерхейну ничего хорошего. Я бы не хотел, чтобы наша земля стала колонией Иллирина.

— Благодарю, Варда, — протянул Элимер.

Дальше заговорили и остальные: кто с чувством, кто сдержанно и с доводами, но смысл всех речей сводился к одному — никто не хотел междоусобной войны, не желал покидать Инзар и терять высокий пост. Все согласились забыть — или притвориться, что забыли, — о нарушении древней традиции. Тем более что и впрямь едва о ней помнили, ведь до Элимера с Аданэем наследники престола вступали в ритуальный поединок целых полтора века назад. И вот, теперь приближенные вторили Ирионгу, утверждая, что нельзя обвинять кхана в том, что он только ранил, а не убил противника, ведь главное, что он его победил.

Только один человек оставался безмолвным. Таркхин. И Элимер понимал почему.

— Мы тебя поддержим, — сказал Варда, — но как быть с остальными? Весть об Аданэе вот-вот разнесется по всей стране, и среди знати, и среди народа.

Элимер не успел ответить — вновь заговорил Ирионг:

— В войске я уверен. Оно пойдет за кханом.

— Не сомневаюсь, — кивнул Элимер. — А насчет остальных… Можно утверждать, будто царь Иллирина, называющий себя моим братом — самозванец.

— Еще можно пустить слух, будто его оживили злыми чарами, и он выходец из мира мертвых, — предложил Гродарон. — Простонародье должно в это поверить.

— Сделаем и то, и другое, — подумав, сказал кхан. — Пусть каждый выбирает слух по своему вкусу. И я хочу, чтобы вы знали: я ценю вашу преданность и не забуду о ней. Она будет вознаграждена.

Элимер отпустил подданных, они потянулись к выходу, но Таркхин остался. Несомненно, советник не хуже Элимера понимал, что им двоим предстоит отдельный и еще более тяжелый разговор.

Дождавшись, пока шаги за дверью стихнут, кхан спустился с трона и встал напротив старика, молча и требовательно на него уставившись. Тот поднялся Элимеру навстречу и ответил столь же пристальным и острым взглядом.

Наставник и воспитанник смотрели друг на друга несколько долгих минут, прежде кхан нарушил молчание:

— Думаю, ты догадываешься, что я жду от тебя объяснений.

— Догадываюсь. Но для начала все-таки задай вопрос, который интересует тебя в первую очередь. Иначе объяснения покажутся тебе слишком длинными и, возможно, запутанными.

— Мы с тобой стояли тогда над той ямой, — процедил Элимер, — где лежал кто-то, кто мог быть Аданэем. Или не быть им. Я сомневался. Я хотел убедиться, и ты убедил меня, что изуродованный мертвец — это он. Я поверил. Но потом услышал в том трактире, что его видели… среди пленных дикарей. И я поделился этим с тобой. А ты снова убедил меня, что он мертв. Погиб на каменоломне. Но ты не мог так ошибиться! Значит, солгал. А я не мог бы поверить в смерть брата так просто, если бы не… Ты применил чары, чтобы заставить меня поверить? Нарушил свои же собственные правила? Так? Я желаю знать почему.

Таркхин шагнул вперед, но Элимер выставил руку в запрещающем жесте, и советник остановился.

— Прости меня, мой кхан, но я не мог иначе, — тяжко вздохнул чародей.

— Что?.. — Элимер не признавался в том сам себе, но до последнего надеялся, что Таркхин все-таки ошибся, а не солгал, и что он найдет хоть какое-нибудь, даже самое безумное объяснение своей ошибке. Например, что некий более могущественный чародей навел морок, или что Аданэя и впрямь оживили злым колдовством. Но своим признанием наставник разбил эту надежду, и Элимер почувствовал себя покинутым, преданным, одиноким. — Что связывает тебя с Аданэем? — холодно спросил он. — И как давно?

— Я его даже не видел ни разу... — снова вздохнул старик, сплетая перед собой морщинистые узловатые пальцы. — Я хотел бы все объяснить, но не уверен, что получится... Страшные силы ведут вас обоих, застилают разум...

— А ты попробуй! — выплюнул Элимер, дернув губами.

— Да, ты прав, я знал, что тот мертвец в яме — не Аданэй. А позже узнал и о том, что он в Иллирине. Нет-нет, — замахал руками Таркхин, — не прерывай, дослушай. Да, я узнал, что он в Иллирине и движется к власти. Но я до последнего пытался отсрочить вашу встречу, дать миру время... Потому что смерть одного из вас от руки другого грозит необратимой гибелью всему этому миру. Она вызовет цепочку событий — там, на изнанке бытия, — и пустота пожрет сущее. Увы, даже я не знаю, почему это так, почему именно вы, что в вас двоих особенного, что отличало бы от других людей, кроме царственной крови. И даже моему наставнику это неизвестно… Но это — так. Пусть мир рухнет не сегодня, а через века, но это случится, если ваша ненависть друг к другу возобладает… А она возобладает…

— Я же всегда верил всем твоим предчувствиям, даже самым странным, — прошипел Элимер, на самом деле не вполне доверяя услышанному. Уже нет. — И ты мог сразу рассказать мне о них. Но ты умолчал. И ты не просто скрыл от меня правду, но солгал, намеренно ввел в заблуждение, еще и чарами воздействовал. Неясно, что еще ты делал за моей спиной!

— Только встретился со своим наставником, с Калкэ. И он, к моему ужасу и сожалению, только подтвердил мои опасения. Ты и твой брат — такова уж злая шутка Непознаваемых! — держите в руках судьбу сущего. И я мог бы, конечно, рассказать тебе обо всем, если бы умел объяснить толком, если бы в этом не было вреда, и был смысл. Но нет. Ведь что бы ты сделал, если б узнал, что Аданэй жив и в Иллирине? Отправил бы своих серых на его поиски. И мои предупреждения тебя не остановили бы.

— Откуда тебе знать? — рыкнул Элимер. — Может, остановили бы!

Таркхин издал горький смешок.

— «Может»? Так остановись сейчас. Ведь теперь ты знаешь, чем ваша ненависть грозит миру. Отступись от Иллирина, и пусть твой брат правит там и дальше. Возможно, даже добрососедские отношения наладите?

Почему-то от этих слов в груди Элимера разгорелся черный огонь, а голову сдавило, словно раскаленным обручем. Кхан зарычал и сжал пальцами виски, но подавить гнев все-таки удалось, хоть и с огромным трудом.

— Мне же необязательно его убивать. Я могу заточить его в самой глубокой темнице, сковать цепями и забыть о нем…

— Ты не забывал о нем, даже когда считал его мертвым. Если же закроешь его в темнице, то тебе не даст покоя мысль, что твой враг жив и однажды может выбраться на волю. И ты начнешь всех подозревать: вдруг кто-то вознамерится освободить твоего недруга? А достаточно ли надежны охранники? И рано или поздно ты не выдержишь, спустишься в ту темницу и прикончишь его. И лучше бы тебе и правда остановиться сейчас… Если бы только это было возможно…

— Даже если я остановлюсь, мой брат точно не последует моему примеру и постарается меня уничтожить. Я слишком хорошо его знаю.

Таркхин сокрушенно покачал головой.

— Конечно, ты так думаешь. Как и он. Вы оба. Силы, что управляют вами, убедили вас в этом… И оба вы полагаете, будто это ваши собственные мысли и ваши собственные чувства…

— Чьи же еще? — прорычал кхан, сжимая кулаки и чувствуя, как затихшая вроде бы ярость снова восстает в душе.

— Голова разболелась? — вместо ответа спросил Таркхин. — Она часто болит при мыслях о брате, не так ли? И после снов о нем. И это всегда вызывает злость, да? А ведь это лишь одно из проявлений, Элимер, самое заметное. О других ты, скорее всего, и не подозреваешь. Неизвестно еще, как исказились ваши воспоминания друг о друге, о вашем детстве и обо всем, что…

— Прекрати! Ты заговариваешь мне зубы! — Голова и правда раскалывалась, это и правда злило, ну а то, что Таркхин угадал, только усиливало злость. — Речь шла о том, что ты солгал мне. Неважно, чем ты руководствовался — ты настолько не доверял мне, что солгал вместо того, чтобы открыть правду. И как в таком случае я сам могу тебе доверять? Ты же меня предал, ты помог моему врагу спастись! Любой другой на твоем месте поплатился бы за это жизнью. Но тебя я казнить, конечно, не смогу, рука не поднимется...

— Меня ты казнить не сможешь по другой причине, — с беззлобной усмешкой сказал Таркхин, — и тебе она известна.

— Да, потому что ты проклятый колдун! — выплюнул Элимер. Сердце его громко, неистово колотилось, кровь обжигала вены, перед глазами плясали багровые пятна.- Но я отрекаюсь от тебя. Ты больше не наставник мне и не советник. Уходи. Давай просто забудем друг о друге.

— Я знал, что так будет, — с печалью признался чародей. — И я уйду, конечно. Однако, Элимер, если ты однажды найдешь в себе силы и попытаешься… отпустить брата... Если тебе хотя бы мимолетом покажется, что ты готов попытаться, то призови меня. И я постараюсь тебе помочь, укрепить твою волю.

— Моя воля достаточно крепка, — отрезал Элимер. — Уходи. Из замка. Из столицы. Из Отерхейна и из моей жизни.

Таркхин еще постоял, глядя на него в печальной задумчивости, затем поклонился со словами «слушаюсь, великий кхан» и покинул тронную залу. Ушел. Элимер не знал, куда он направился или направится, но убеждал себя, что отныне ему все равно.

Однако ему не было все равно, и он едва удержался от того, чтобы опрокинуть скамью или разбить кулак о стену. И голова разболелась так невыносимо, что и ее тоже захотелось разбить. Но вместо этого кхан потер виски, с размаху опустился на ступеньки, ведущие к трону, и замер, пытаясь совладать с собой и не терять рассудок, несмотря ни на что. Даже если предал друг и наставник, заменивший отца…

Перед его глазами пронеслись проведенные рядом с Таркхином годы, а потом и то утро, когда они вместе стояли над ямой, где, как Элимер думал, лежал труп Аданэя.

— Если это он, то он получил по справедливости и по заслугам, — мрачно сказал тогда кхан.

— Люди часто хотят справедливости… для других, — в задумчивости протянул Таркхин. — Но очень редко для себя… Потому что для себя они чаще хотят милосердия.

В тот день Элимер ничего не ответил на его фразу, а сейчас подумал: уж не эти ли странные рассуждения о справедливости и милосердии подвигли Таркхина скрыть от него, что брат жив? Потому что вся эта история с возможной гибелью мира выглядела, конечно, очень серьезно, однако чтобы избавиться от такой угрозы как Аданэй, необязательно было его убивать. И Таркхин знал об этом. Ведь когда Элимер наткнулся на брата, оказавшегося рабом в военном лагере, он сначала думал изуродовать его и лишить языка, а вовсе не убить. И тогда ни самому кхану, ни миру ничто бы не угрожало. Но наставник словно забыл об этом. Или притворился, что забыл.

Ясное дело, Элимеру он желал только добра, даже сейчас это не вызывало сомнений. Но чего бы ни хотел чародей добиться своим поступком, пусть даже самого благого, разве Элимер теперь сможет положиться на него хоть в чем-то? Нет! А раз так, то решение прогнать наставника оставалось единственно верным.

Мысли о Таркхине постепенно, плавно, исподволь перетекли в мысли и воспоминания об Аданэе. Элимер даже не заметил, как начал обращаться к нему в своей голове:

«Ты — мой брат, мой враг! Ты превратил мое детство и юность в кошмар. Ты хотел, чтобы я забыл о гордости. И я почти забыл. Ты пытался убедить, что я — ничтожество. И я почти поверил… Ты, отцовский любимчик, у кого с детства было все, на что указывал пальцем, своими издевками отталкивал от меня людей, которые в ином случае могли стать мне друзьями. А помнишь ту рабыню? Помнишь, как заставил меня унижаться? Если бы ты знал, как сильно я возненавидел тебя в тот день!

Но я больше не затравленный ребенок и не наивный юнец. И ты — мой брат и противник — за все ответишь. Ты сам взрастил своего врага — а теперь посмел встать на его пути. На моем пути! Во главе враждебной державы! Теперь ты неминуемо будешь повержен. Потому что ты не заслуживаешь хорошей жизни. Ты вообще жизни не заслуживаешь. Тебе нужно было скрыться, когда я тебя отпустил, затаиться, как мышь в норе, потому что я не Таркхин, и я тебя не пожалею. Я заставлю тебя мучиться так, что ты станешь ползать у моих ног, умолять о смерти, но не получишь ее. А я… Я буду стоять и смеяться!»

Он бы, наверное, еще долго гонял в голове мысли и выстраивал несуществующие диалоги, если бы в тронную залу не ворвалась вдруг Шейра, как всегда порывистая и стремительная. И как всегда в одежде, никак не подходившей не только для кханне, но и для женщины Отерхейна — вместо платья на ней были кафтан и штаны, но и они скрывались под кожаным фартуком кузнеца, который она снова забыла снять.

Не так давно айсадка напросилась в ученицы к Граугу — лучшему кузнецу в замке, и теперь часто пропадала в кузне. Ей было интересно, как рождается железное оружие, ведь прежде, живя в племени, она изготавливала только костяное или каменное. Теперь же ковка стала вторым ее занятием здесь. А первым было обучение лучной стрельбе и охоте детей отребья из трущоб. Такая идея пришла ей в голову, когда она подкармливала двух ребят с окраины столицы. Тогда Шейра решила, что чем отдавать им добычу, лучше их самих научить охотиться, ставить ловушки на зверье и стрелять, чтобы потом, немного повзрослев, они могли добывать себе пропитание в степи самостоятельно.

Сама того не ведая, своей задумкой Шейра подсказала Элимеру, как сделать так, чтобы эти дети впоследствии послужили во благо стране. Он только удивлялся, почему столь очевидная мысль до сих пор не приходила ему в голову. И почему до нее не додумался никто из его предшественников. А мысль, между тем, была самая простая: если отребью со всех концов страны предложить немного денег, а взамен забрать их детей в специально созданные для этого воинские школы, то вряд ли они откажутся. Скорее, жители трущоб будут только рады избавиться от лишних ртов. Отерхейн же в будущем получит воинов, преданных лично кхану, а не своим семьям, роду или владельцам земель, на которых росли. Конечно, Элимер и сейчас по большей части доверял своему войску, но никогда нельзя было полностью исключать влияние на человека его семьи и господ, при которых он вырос. Другое дело мальчишки из трущоб, оторванные от своих непутевых родителей в раннем детстве. Они станут семьей друг для друга, а кхан станет им всем как отец. Нескольких таких мальчишек уже привезли в замок и поселили на подворье, в построенном для них длинном каменном доме, где они будут жить и учиться.

Жаль, что эта идея не пришла ему в голову в самом начале правления. Тогда к началу войны с Иллирином кто-то из таких детей уже мог бы достичь возраста воина.

От последней мысли кхан поморщился, и от Шейры это не ускользнуло. Она подлетела к нему, села рядом на ступеньки и обняла, ничего не сказав. Она вообще редко приветствовала словами, чаще прикосновениями или поцелуями. Элимер погладил ее по голове, и только после этого айсадка заговорила, прильнув к его плечу:

— Ты кажешься хмурым. Это из-за твоего брата? Или из-за совета? Я так спешила, я примчалась сразу же, как только узнала, что он закончился!

— Я догадался, — с легкой усмешкой сказал Элимер. — Ты опять забыла снять фартук.

— Ой! — Айсадка выпрямилась и отстранилась. — Точно! И Айя мне ничего не сказала…

— Твоя Айя, мне кажется, вообще не слишком внимательна. Я начинаю думать, что зря ее тебе навязал.

— Ну нет, не зря. Она смешная и всегда меня веселит. И она под моей защитой! — забавно воскликнула Шейра. — Не смей её бранить!

— Слушаюсь, великая кханне, — со смехом откликнулся Элимер, чувствуя, как бледнеют злобные мысли о брате и отступает горечь, вызванная предательством Таркхина. Он, впрочем, не тешил себя иллюзиями и понимал, что и то, и другое скоро вернется, и хорошо, если не с новой силой.

Шейра не вторила его смеху — напротив, чуть нахмурилась, посерьезнела.

— Что они решили? Твои люди? Они остались верны тебе?

— Да. Я надеюсь, что да.

— Ха! Я и не сомневалась! Они были бы последними дурнями, если б решили иначе! А ты возле себя дурней не держишь.

— Любишь ты мне польстить, — рассмеялся Элимер.

Шейра улыбнулась в ответ, а после спросила:

— Что ты намерен делать дальше? Ну, с твоим братом и Иллирином?

— Для начала я хочу своими глазами убедиться, что это он. Но чтобы это стало возможным, прежде надо сделать кое-что другое…

Элимер поднялся, увлекая жену за собой, и вместе они переместились в его покои. Туда же кхан вызвал и личного писаря — худощавого мужчину в годах с въевшимися пятнами туши на пальцах. Явился он довольно быстро, неся под мышкой подставку для письма, а в кожаной суме пергамент и писчие принадлежности.

— Садись и записывай, — приказал кхан.

Писарь поклонился и уселся на стоящий у окна каменный табурет с ножками в виде птичьих лап. Подумав, Элимер начал диктовать, а Шейра, наконец-то снявшая кузнецкий фартук, внимательно прислушивалась.

Когда мужчина дописал последнюю строчку, кхан забрал у него послание и перечитал:

«Великий Кхан Отерхейна Элимер II Кханейри выражает почтение государям славного Иллирина — Аззире Уллейте и Аданэю Кханейри. Он желает им и их стране процветания и благополучия. Кхан будет счастлив лично поздравить их с восхождением на престол и обсудить дальнейшие отношения между нашими странами».

Элимер свернул пергамент и скрепил восковой печатью. Дождавшись, когда она застынет, вложил послание в кожаный цилиндр и вручил писарю со словами:

— Передай гонцу. Пусть сегодня же отправляется в Иллирин и отдаст это лично в руки царю.

Писарь служил кхану не первый день и потому приказ не требовал уточнения: мужчина знал, и какому именно гонцу доверить послание, и кого отправить в сопровождение. Не задавая вопросов, он поклонился и вышел из покоев.

Оставшись наедине с Элимером, Шейра в недоумении протянула:

— Ты же соврал, да?

— В чем соврал? — не понял Элимер, поднимаясь из-за стола и пересаживаясь ближе к жене — на тахту в глубине внешней комнаты покоев.

— В послании ты сказал, что желаешь брату благополучия, хотя на самом деле желаешь ему смерти.

— О, это не ложь, это дипломатия, — пробормотал кхан. — И я не могу тотчас же объявить ему войну, это не ко времени, я еще не до конца разобрался с прежними мятежами, а от последних новостей вот-вот вспыхнут новые. Поэтому пока я хочу предложить Иллирину мир на моих условиях. Аззире и Аданэю сейчас тоже куда важнее укрепить власть, чем воевать. Надеюсь, они окажутся достаточно разумными и согласятся со мной.

— А потом?

— Потом? Мне нужен выход к морю, и получить его я могу только силой. Тем более когда во главе Иллирина встал Аданэй. Так что война неизбежна. Я не успокоюсь, пока не увижу его поверженным...

— Я бы хотела помочь тебе.

— Ты и так помогаешь, родная! Хотя бы тем, что ты у меня есть.

Он зарылся носом в светлую макушку, крепко обнял айсадку, ощущая под своими ладонями ее стройное, по-девичьи худое тело.

— Но я хотела бы по-настоящему помочь! — вскинулась она. — В битве!

Этого он и опасался. У себя в племени она привыкла сражаться, но то были сражения с поселенцами. В настоящей же битве Шейра побывала единственный раз, и она закончилась полным разгромом союза племен. Конечно, айсадка мастерски стреляла из лука и могла бы занять место рядом с другими лучниками. Только вот Элимер не собирался ею рисковать.

— Ты помогла и по-настоящему тоже, — сказал он. — Ты натолкнула меня на мысль обучать тех детей, чтобы в будущем сделать из них воинов Отерхейна. И больше пользы ты принесешь, если продолжишь обучать их лучной стрельбе и начнешь помогать с обучением другим видам воинских искусств. Тогда благодаря тебе у меня в будущем появится много новых воинов.

— Почему-то мне кажется, что ты лукавишь, — с шутливым подозрением прищурилась Шейра, — но очень уж убедительно. Ладно, я понимаю, одна обычная всадница и правда не принесет много пользы в твоей битве… Просто я не хочу с тобой расставаться, когда ты уедешь.

— Это случится еще не так скоро. И если все пойдет хорошо, то продлится не так долго.

— Надеюсь. А еще надеюсь — ты должен мне поклясться! — что среди иллиринок не найдется воительниц, которых ты решишь лично взять в плен, как меня.

Она пыталась хмуриться, но в глазах искрился смех, выдавая ее игру с потрохами.

— Ты никак ревнуешь? — усмехнулся Элимер.

— Самой огромной ужасной ревностью!

— Да ты просто дразнишься, нахалка! — расхохотался кхан и увлек разрезвившуюся жену в спальные покои.

Рядом с ней он был так счастлив, что иногда думал: айсадка, а вовсе не трон его единственная сбывшаяся мечта.

* * *

Прошло около месяца, ответ из Иллирина еще не пришел, и Элимер в сопровождении Видальда и телохранителей отбыл в Орлиный замок в восточных землях, граничащих с провинцией Антурин. Именно эти земли наряду с городом-крепостью должны будут стать плацдармом для нападения на Иллирин, а потому кхан за последние полгода посетил их уже дважды. Однако сейчас, на третий раз, он хотел не только пронаблюдать за подготовкой военных лагерей и мест для обозов, но и поговорить с некоторыми из тех вельмож на востоке, которых никак нельзя было назвать приближенными или сподвижниками: скорее, они были скрытыми недругами.

Когда-то их знатные семьи выступили против него, и он их разгромил, он предал смерти отцов этих семейств, он забрал часть их имущества в казну, а замки и остальное отдал во владение родичам казненных мятежников в обмен на покорность. И он взял в заложники детей и внуков этих людей; они и до сих пор жили при дворе.

Вельможи, возглавившие знатные дома после того, как Элимер казнил их старших родичей, были изрядно ослаблены и до сих пор сидели тихо, поборы платили вовремя, людей в войско отправляли исправно. Однако кхан был далек от мысли, что они сделались верными подданными. А уж теперь, когда до них, конечно, дошли вести об Аданэе, достигнутые договоренности могут быть нарушены. Чтобы этого не допустить, он и собирался переговорить с ними: где надо — надавить, а где надо — посулить кое-какие блага.

Приглашать опальных вельмож в столичный замок было слишком много чести, как и ехать к ним самому. А вот совместить поездку в восточные земли и встречу со своими будущими врагами или союзниками — смотря как пройдет беседа — вполне возможно. Для этого всего-то и надо было, что вызвать их в Орлиный замок

Элимер ехал на своем любимце — чалом Кречете, — в окружении отряда телохранителей. Ну а рядом с ним, на полкорпуса позади, находился только Видальд на своей вороной Ночке.

Степное море выглядело неспокойным. Приглаженные, заломленные ветром тусклые травы гуляли крутыми волнами, шуршали, подобно прибрежной гальке или песку, и их шелест смешивался с глухим перестуком копыт по земле.

Там, дальше, на востоке, степь закончится, сменившись редколесьем из сосен и рожковых деревьев, но прежде чем всадники туда доберутся, пройдут не одни сутки. Как это часто случалось, уже через несколько часов пути Элимеру прискучило молчаливое однообразие долины, и он завел с телохранителем легкую, как ему сначала казалось, беседу. Сам не заметил, как быстро она свернула не туда — на темы непростые и болезненные, которые занимали его разум.

— Надо же было такому случиться, — гневливо ворчал кхан, — чтобы моего брата продали в рабство именно в Иллирин! Этой скотине будто сам Ханке помогает.

— Охотно верю, — фыркнул Видальд. — Раз он умудрился из рабов в цари прыгнуть.

— Ну, сначала он прыгнул в нужную постель, — с желчью бросил Элимер. — И насколько я знаю Аданэя, то, может, и не в одну. И может, не только в женскую.

Видольд присвистнул.

— Даже так? Хотя… слышал я, что он был красив, как девчонка.

— Так и есть. А об иллиринцах говорят, что они известные мужеложцы. Поэтому я не удивлюсь…

— Ладно, — пожал плечами Видальд. — Зато наконец-то у нас случилось хоть что-то интересное.

— Тебе что, прежние мятежи казались недостаточно интересными? — буркнул Элимер. — Новых хочешь?

— Извиняй, кхан, но охранять тебя в мирное время — скука смертная. Я себя сразу таким бесполезным чувствую. Другое дело — грядущая война с Иллирином! А ты как больше хочешь, а, кхан? Убить его в схватке или казнить на площади? Ну, Аданэя твоего?

— Не знаю. Таркхин вообще сказал, что мне нельзя его убивать. Чем-то там это грозит миру… Нужно придумать что-то другое.

— Ну, раз колдун сказал, то, наверное, ему виднее. Так может, он и придумает, что такое сотворить с твоим братом, чтоб и не убить, и не…

— Он уже ничего не придумает! — огрызнулся Элимер. — Таркхина с нами вообще больше не будет, я больше не могу ему доверять.

— А я-то все думал: что-то его давно не видно… — протянул Видальд и тут же спросил: — А отчего?

— Он скрыл от меня, что брат жив. И как знать, что еще он мог бы утаить от меня в будущем. Или уже утаил. И еще я думаю…

Элимер оборвал речь на полуслове. Вообще-то ему давно следовало прикусить язык, но почему-то с Видальдом он вечно начинал делиться тем, чем с подданными делиться не стоило.

— Так что ты думаешь, кхан? — спросил воин.

— Думаю, что и так сказал слишком многое. Довольно.

— Твоя воля, кхан. А хочешь знать, что думаю я?

Элимер вопросительно приподнял бровь и пожал плечами: давай, мол.

— Я думаю, что тебе, кхан, не позавидуешь. У тебя близких людей-то было — Таркхин да айса… то есть кханне твоя. А теперь, значит, и того меньше стало. Все остальные либо подданные, либо враги.

— На то я и наречен кханом.

— Скорее, обречен. Не ты владеешь Отерхейном, а Отерхейн — тобой.

— Таков удел любого правителя. Хорошего правителя, разумеется.

— Может, оно и так, да только жаль, что ничего другого ты в жизни не знаешь. Сначала боролся за власть, потом за ее укрепление, а теперь вечно настороже, всегда в подозрениях. Э-эх! Ты не волен даже напиться и уснуть под трактирной скамьей. Или бросить все и уйти с друзьями, пустым кошельком и громкими песнями.

Элимер с ехидцей покосился на Видальда, но воин, словно не заметив, продолжал:

— Зато сколько радости, когда кошель наполняется золотом! Можно кутить, как вельможа! А потом — снова в дорогу.

— Ты никак свое разбойничье прошлое вспомнил? — фыркнул Элимер. — Заскучал по нему, что ли?

— Не, кхан. Но как заскучаю, так уйду — и поминай как звали. Я сам выбираю дороги, это ты цепями власти скован. Потому я и сказал, что не завидую тебе.

— Ты вообще много чего сказал и в основном чушь. Но когда ты успел таким красивым речам выучиться? Стихоплеты обзавидуются.

— Что, понравились речи?

— Позабавили. Но если ты считаешь свои похождения хорошей жизнью, то я лучше останусь скованным... как ты там выразился? Цепями власти?

— Э, кхан, ничего ты не понял! — махнул рукой Видальд. — Я тебе не о хорошей или плохой жизни говорил, а о свободе.

— Вздумал меня учить?

Воин пожал плечами и усмехнулся.

— Так я все-таки тебя постарше буду. Жизненный опыт и все такое…

— Постарше, а ума не нажил, — парировал Элимер, и только тут до него дошло, что этот разговор до странности напоминает шутливую приятельскую перепалку. Впрочем, многие беседы с Видальдом этим и заканчивались. И пожалуй, воин ошибался, утверждая, что из близких людей у Элимера осталась только Шейра… Нет. Ведь телохранитель тоже стал ему по-своему дорог. Он стал ему вроде как… другом?

Ничего из этого кхан, впрочем, не озвучил. Вместо этого сказал:

— Вот что: сразу же, как приедем в Орлиный замок, приведи ко мне писаря.

— Сделаю, — кивнул телохранитель и с улыбкой прибавил: — Вижу, я так разозлил тебя своей болтовней, что ты понизил меня до посыльного?

— Радуйся, что не до ссыльного, — с усмешкой отмахнулся кхан.