Во всём виноват олень (джен)

Конец лета Изабелла провела в Пертшире, уединившись в Башне Сквозного Ветра — своем наследстве от бабушки Юфимии, где сохранилось дыхание времени. Дни проходили размеренно: она собирала травы в утренних туманах, училась основам ведения хозяйства под наблюдением эльфов, разбиралась со старой домовой книгой, продолжала осваивать практики ментального странствия — путешествия разума, в которых привычный мир растворялся, уступая место образам и энергии.

Ночи Белла проводила в Полых Холмах под опекой своей наставницы Мэгвин, где обе готовились к предстоящей в следующем году расконсервации поместья «Лонгфорд». Старинные заклинания защиты, наложенные ещё лет двести назад, требовали аккуратного пробуждения. Поместье, словно живой организм, чувствовало приближение наследницы.

Тем временем магическая Англия бурлила: рушились старые порядки, в министерских коридорах шептали о Визенгамоте, о Конклаве, о Блэке… Но здесь, в зелёных долинах Уэльса, всё оставалось неизменным. Даже филиал Св. Мунго в Карнарфоне работал без перебоев, словно весь остальной мир с его кризисами был лишь теневым эхом.

Белла же штудировала тома по ритуалистике и древним рунам. Каждый вечер она писала для наставницы развернутые эссе — например, «О роли охранных ритуалов в комплексных системах защиты домов», где анализировала отличия между гоблинскими, кельтскими и континентальными подходами. Её выводы были точны и зрелы, для тринадцатилетней девочки. Мэгвин лишь одобрительно кивала, порой добавляя:

— Всё это тебе пригодится, когда будешь оформлять наследство в Министерстве… если оно ещё устоит.

Изабелла слышала новости: Хогвартс, её бывшая школа, закрыт на капитальный ремонт. Ещё год назад она бы вспыхнула от возмущения. Теперь — лишь лёгкое удивление. Руны, которые только собирались ввести в школьную программу, она изучала с одиннадцати, и её курс был куда глубже, чем тот, что предлагался в массовом образовании.

Лето подходило к концу, но воздух оставался тёплым и насыщенным запахом болотных трав, тёплого камня и свежего пергамента.

Всё лето Белла поддерживала переписку с бывшими одноклассниками. Мир разлетелся на кусочки — и дети разъехались кто куда, словно пытаясь собрать его по-своему. Драко Малфой теперь учился в Дурмстранге, несмотря на бурные протесты своей матери — та настаивала, что «британский аристократ не должен становиться северным волком». Блейз Забини обосновался во Флоренции, где, по его словам, наконец нашёл «вкус к свету, архитектуре и тишине без всяких глупостей».

Сюзен Боунс с нового учебного года направлялась в Шармбатон, как и Пэнси Паркинсон с Дафной Гринграсс. Последняя неожиданно сама написала Изабелле — письмо было изысканным, с витиеватыми оборотами, описаниями погоды, урожая и даже новых сортов роз в саду. Но за церемонным стилем скрывалась просьба: Дафна умоляла помочь её младшей сестре Астории. Девочка страдала от редкого генетического заболевания — не проклятие, не магическое искажение, а именно болезнь, которую маги часто игнорировали, предпочитая думать, что подобных недугов «в их крови» быть не может.

Через неделю после ответа в Полые Холмы прибыл Питер Гринграсс вместе с дочерью. Его лицо казалось выточенным из льда: сдержанность, грация, отчаяние в глазах, тщательно скрытое за манерами. Астория была бледна и хрупка, как стебель белладонны в тени — глаза огромные, пронзительные, и взгляд её будто не здесь, а чуть в стороне от мира.

Мэгвин, как всегда, не отказала в помощи. Она считала, что ребёнку — любому — нельзя отказывать в шансе на жизнь. Она лично настояла на участии Беллы в целительских ритуалах и приготовлениях. Девочка трудилась молча и сосредоточенно: растирала травы в ступках из шёлкового обсидиана, рисовала защитные круги под присмотром наставницы, рассчитывала взаимодействие рун и фаз луны.

Неделя ушла на диагностику, расчёты и очищение. Когда всё было готово, Мэгвин спокойно сообщила мистеру Гринграссу время и место проведения ритуала.

И тогда Белла поняла: их путь лежал к Котлу Дагды.

Часовня встретила их теплом нагретого за день камня. Несмотря на сентябрь, погода оставалась почти летней — небо было прозрачным, палевым, а солнце, будто не спеша прощаться, щедро заливало светом склон холма и каменные стены древнего святилища.

Всё было готово заранее: зелье перелито в котел, ритуальные фигуры вычерчены с точностью до последней линии. Внутри витала чистая, напряжённая тишина — пространство словно уже чувствовало приближение древней силы.

Мэгвин долго и подробно объясняла ученице значение каждого из ритуальных знаков — не просто как учитель, а как маг, передающий знание, нажитое опытом. Каждый символ был не просто чертой, а вратами, вписанными в ткань мира. Белла внимала, стараясь запомнить не только смысл, но и то ощущение, с которым наставница касалась круга — мягко, с уважением, как живого.

Сам ритуал был тихим, но сложным — куда труднее, чем тот, что проводили для Драко. Тогда из юноши изымали и трансформировали избыточную силу. Здесь же всё было иначе: Астории требовалась энергия. Много. Слишком много.

Для Беллы как мага Жизни это стало испытанием. Вся фокусировка заклятий и магических потоков легла на неё. Через её тело и разум проходили бурные сверкающие потоки силы — вливались в Котёл Дагды, наполненный зельем, что уже начинало светиться изнутри, будто под ним пульсировало само сердце земли.

Астория лежала в центре котла — крохотная, бледная, будто сотканная из инея и лунного ветра. Без древнего артефакта, без могущества Котла, она бы просто не выдержала. Даже с ним тело девочки содрогалось от напора, но она держалась, как будто внутри неё наконец-то вспыхнуло то самое упрямое живое пламя.

Когда ритуал завершился, Белла с трудом отпустила заклятия, чувствуя, как по венам проносится дрожь истощения. Вместе с Мэгвин они почти выползли из зала — обе молчаливые, в каплях пота, с трясущимися руками, но живые.

Хранитель часовни, невозмутимый старик с глазами, как у филина, посмотрел на них с пониманием и мягко предложил:

— Вы обе останьтесь на ночь наверху. Часовня поможет.

Ночью Белле приснился странный, тревожный сон.

Кто-то схватил её, набросил на голову мешок и поволок вперёд, не давая ни слова сказать, ни шагу сделать самостоятельно. Она ничего не видела, но отчётливо чувствовала: похититель стремится сбежать, ускользнуть от погони. В груди затаилась глухая паника, а затем — отстранённое, ледяное осознание, как в тех снах, где разум уже всё понял, а тело ещё спит.

Наконец они добрались до места. Мешок сорвали, и она, щурясь от яркого магического света, увидела себя — в самом центре ритуального круга. Вокруг, за пределами линий и символов, клубились зловещие тени. Они читали вслух катрены на архаичном наречии, звучавшие как приговор. Магия густела в воздухе, вибрировала, словно натянутая струна перед разрывом.

Но что-то было не так. Неуловимо, на уровне инстинкта. Белла моргнула, сосредотачиваясь — и поняла. Символы. Конфигурация круга. Направление силы.

Они ошиблись.

Это не было намеренным искажением — просто невежество, халатность или безумие. Рисунок выполнен неправильно, несовместимо с её вектором магии. Энергия начинала раскачиваться слишком быстро — ещё миг, и всё пойдёт по цепной реакции, ритуал взорвётся, разорвав и пространство, и её саму.

Она хотела закричать, остановить их, но горло не слушалось, голос был заперт внутри. Тогда Белла сосредоточилась и послала мысленный крик в пустоту — всем, кто способен услышать:

«Сейчас всё взорвётся! Я — не тот источник! Это ошибка!»

Но тьма не ответила ей.

Слова, пришедшие из глубин сердца, сорвались с души и стали зовом:

«Великая Керидвен, Мать Котла, Хозяйка Тьмы и Света —

прими мою силу, пусть в чаше судьбы преобразится страдание,

дай мне стойкость, чтобы не пасть, и милость, чтобы не отвернуться.

Пусть магия твоей волей будет очищена и возвращена к жизни».

Она не знала, откуда пришли эти слова, но знала — они настоящие. Истинные, как магия самой земли. И её услышали.

Нечто великое, мягкое и безмерное, как сама ночь, коснулось её волос. И в этот миг всё вокруг исчезло — ритуал, тени, страх.

Белла стояла по колено в воде на берегу озера Бала — у святилища Керидвен, куда они с Мэгвин ездили каждый год. Озерная гладь, едва тронутая ветром, ласково холодила её ступни. В воздухе стояла звенящая тишина, тёплая, как шелк. С каждым вдохом тревога растворялась, оставляя лишь безмятежность и ощущение защиты — как будто чья-то древняя безмерная сила укутала её плащом света.

Белла прикрыла глаза… и проснулась. За окном было позднее утро.

К завтраку они с Мэгвин уже вернулись в Полые Холмы. Белла молчала почти всю дорогу, обдумывая ночной сон, который теперь не казался просто сном. Чутьё подсказывало ей — это было нечто большее, чем игра воображения. За утренним чаем, под мягкий свет оконных проёмов, она всё же решилась рассказать наставнице о пережитом.

Мэгвин выслушала её молча, не перебивая. Лишь при упоминании имени Керидвен на её лице появилось выражение глубокой сосредоточенности. Она отставила чашку и посмотрела на ученицу с новой, почти настороженной серьёзностью.

— Кажется, нам срочно нужно в Святилище, — сказала она негромко.

— Почему? — Белла удивлённо подняла брови, хотя сердце забилось быстрее.

— Потому что ты прошла посвящение, — спокойно, почти торжественно произнесла Мэгвин. — И была отмечена силой Великой Богини. А вот что именно тебе даровано — это может раскрыться только в самом Святилище.

Вопросы роились в голове Беллы, но она знала: Мэгвин не скажет ничего лишнего до времени. Всё станет понятно там, у Круга, если её действительно коснулась рука Керидвен.

Весь оставшийся день ведьмы провели в сборах. Подбирались ритуальные одежды, амулеты, травы и кристаллы, проверялись ключи от древних путей. Время словно сжалось, дыхание леса вокруг Холмов стало иным — будто сама земля слушала.

А с первыми лучами рассвета они вышли на тропу. Туман ещё не рассеялся в долине, когда они перенеслись к озеру Бала — Llyn Tegid, как называли его в древности. Воздух там был холоден и прозрачен, пах мхом, камнем и волшебством.

И тишина в долине была такой, какой бывает только перед откровением.

Святилище Керидвен у озера Бала было скрыто от глаз простых смертных. Оно покоилось в укромной долине на восточном берегу, куда вела древняя тропа — тонкая, как нить, она проступала лишь с первым светом зари и исчезала, стоило солнцу подняться над холмами.

По этой тропе Мэгвин шла со своей ученицей. Земля под ногами была прохладной и чуть влажной от росы, а воздух, наполненный ароматом трав и воды, дышал тишиной и ожиданием. Белла чувствовала, как её сердце замирает: не от страха — от благоговения. Здесь, в этой долине, сама магия словно оживала.

Вскоре из утреннего тумана выступили камни, окружающие священную округлую площадку. Она была вымощена гладкими серыми плитами, многие из которых хранили следы древних рун — едва различимые, но всё ещё живые. Здесь всегда царила тишина, и даже ветер, словно признавая силу места, затихал, входя в круг. Воздух дрожал тонкой вибрацией, наполненный серебристым светом, словно сама ткань мира становилась здесь прозрачной.

Ведьмы приблизились к кругу хранителей — высоких валунов, покрытых мхом и седыми лишайниками. На некоторых из них проступали таинственные узоры — спирали, переплетения, символы трансформации, смерти и возрождения. Белла коснулась одного из камней, и по пальцам пробежал еле уловимый ток — как дыхание духа, как приветствие.

У самого озера, в скале, покоилась Чаша Керидвен — естественное углубление, в которое стекала вода из тонкого, почти невидимого источника. Считалось, что он священен и каждая его капля несёт след древней воли. В полумраке рассвета вода в чаше мягко светилась изнутри, будто в ней пульсировало сердце мира. Говорили, что когда-то сюда была пролита капля Авена — божественного вдохновения, и с тех пор сама Богиня иногда являлась тем, кто осмелился петь ей свои гимны.

Обе ведьмы встали по разные стороны от чаши и запели древнюю Песнь Богини. Их голоса сплелись в ткань мира, текли как воды озера, звенели как серебряные колокольчики. Белла чувствовала, как вибрации проходили сквозь неё, поднимались от самой земли, отзывались в груди.

Роса в чаше вспыхнула холодным, чистым светом. По мере того как песня становилась глубже и сильнее, это сияние усиливалось, превращаясь в мягкое, ровное мерцание — дыхание Керидвен, отклик на зов.

Наконец ведьмы смолкли. Слов не нужно было. В полном молчании они наблюдали, как над горизонтом поднимается солнце. И в тот миг Белла почувствовала: их услышали.

— Надо умыться этой росой из Чаши, — тихо нарушила молчание Мэгвин. Её голос был спокоен, но в нём звенела особая значимость — как колокол в тумане.

Белла без слов кивнула, подошла ближе, опустилась на колени перед Чашей и осторожно зачерпнула воду ладонями. Холодок бежал по пальцам, и в этой прохладе таилось что-то древнее, живое. Она трижды умыла лицо — каждая капля ложилась как печать, как благословение. Сначала — на разум, затем — на сердце и, наконец, — на душу.

Мэгвин последовала её примеру, повторив жест с той же торжественной неспешностью. Ветер легонько коснулся их волос, будто сама Богиня взяла их под своё крыло.

Мир изменился.

Не внезапно, не шумно — он просто раскрылся. Стал глубже, полнее, объёмнее. Всё вокруг зазвучало на новом уровне: трава под ногами дышала влагой земли, деревья шептали сокровенные имена ветру, птицы в небе пели не просто песни, но рассказывали истории. Белла слышала биение жизни — лёгкое, прерывистое... рыба в воде. Где-то в лесу лось поднял голову, вдохнул воздух, насыщенный магией. В полях встрепенулась лиса. Даже водомерки, скользящие по зеркальной глади озера, оставляли за собой узоры, которые Белла вдруг смогла понять — как древнюю письменность, как магический язык самой Жизни.

В одно мгновение юная волшебница стала частью всего сущего. Жизнь развернулась перед ней во всей своей многообразной, сложной, прекрасной полноте. И в этом осознании было не просто чудо — было Признание. Она была принята.

Они с Мэгвин сидели чуть в стороне от святилища и спокойно завтракали на мягкой траве. Солнце давно поднялось над холмами, и его лучи уже начинали пригревать по-летнему. Воздух был насыщен ароматом росы, диких трав и отголосками древней магии.

— Мэгвин, а в чём вообще смысл моего посвящения? — спросила Белла, отложив кусочек лепёшки. Внутри её нарастало чувство тревожного ожидания.

— Ты не поняла? — наставница посмотрела на неё чуть удивлённо. — Ты теперь настоящая жрица Керидвен.

Белла замерла. Эти слова прозвучали слишком буднично для такой масштабной перемены.

— Но ведь ты… ты же сама жрица. Разве ты...

— Я и есть, — мягко перебила её Мэгвин. — Но у меня родились три сына. И ни одной дочери. А обязанности жрицы Великой Богини должны быть кому-то переданы. Внучек у меня пока нет, если появятся — прекрасно. Но, если нет… если вдруг со мной что-то случится, ты продолжишь моё дело. Ты уже была призвана. И это нельзя отменить.

Белла почувствовала, как внутри всё сжалось.

— Мэгвин… — она вздохнула. — Мне бы с наследством Поттеров разобраться, а ты мне новую ответственность на плечи кладёшь!

Мэгвин рассмеялась — тепло, почти весело.

— Думаю, до того ещё далеко. У тебя будет время. И с Поттерами, и с прочими делами ты справишься. Но ты должна знать, к чему ведёт твой путь. Это не бремя, Белла. Это призвание. Путь, который тебе уже открылся.

Она замолчала на мгновение, потом добавила уже более серьёзно:

— Кстати, о наследии рода твоего отца. Магия Поттеров изменилась. Ты — последняя, и теперь весь род будет исходить из тебя. Все, кто унаследует твою кровь, получат твои таланты — даже те, что у тебя пока в зачатке. Я тебе рассказывала, что Поттеры происходят от Певереллов?

— Конечно. У них был дар некромантии, — кивнула Белла.

— Именно. Но теперь, после твоего посвящения, этот дар закрыт. Навсегда. Керидвен — Великая Богиня Жизни и Перерождения. Она не потерпит в своих жрицах наследие, связанное со смертью, подчинением теней и покровом иной стороны. Когда ты достигнешь полного магического совершеннолетия, тебе придётся отдать мантию Смерти Поттеров.

Белла скривилась, вспоминая тот самый Плащ — старинный, тяжёлый, полный чего-то тяжелого и тёмного.

— По нему я точно скучать не буду, — пробормотала она и невольно усмехнулась.

Мэгвин кивнула. Ветерок, пробежавший по траве, будто вторил её словам — свежий, лёгкий и чистый.

Вернулись они домой уже вечером — уставшие, но довольные. В воздухе Полых Холмов витал запах свежести, каменной прохлады и догорающего дня. Сумерки мягко окутывали округлые склоны, и даже барьеры, скрывавшие усадьбу от посторонних глаз, светились теплым янтарным сиянием, отзываясь на возвращение хозяйки и её ученицы.

Белла, не теряя времени, быстро привела себя в порядок, переоделась, умылась настоями душицы и василька и почти сразу забралась под прохладное покрывало в своей спальне. Тело словно налилось ватной усталостью, и через несколько минут она уже спала, обняв подушку и зарывшись в мягкие подушки, уносясь в сны без сновидений.

А вот Мэгвин, несмотря на усталость, не спешила ложиться. Переодевшись в свободное домашнее платье цвета тёмного мха, она устроилась в кресле у очага с книгой в руках — старым фолиантом в зелёной обложке, исписанным тонким витиеватым почерком. В комнате пахло сушёным зверобоем и теплым воском. Казалось, наступил идеальный вечер: тишина, дом полон, ученица в безопасности, а огонь в камине потрескивает успокаивающе.

Но это спокойствие длилось недолго.

С границы защитных чар донёсся резкий настойчивый стук — кто-то ударил по кованой калитке магическим молоточком. Мэгвин вздрогнула, закрыла книгу и поспешила к окну, отодвинув занавеску. В темноте сада, на самом краю охранного периметра мелькала фигура. Тот, кто стоял у калитки, явно знал, куда пришёл и как вызвать хозяйку.

Мэгвин нахмурилась, накинула плотную накидку и вышла из дома. Защитные чары мягко расступились перед ней, как вода перед ладонью.

У калитки стоял Томас Гонт. Мантия невыразимца — строгая, с плотным воротом и множеством скрытых застёжек — казалась потемневшей от вечерней влаги. Капюшон был откинут, лицо его, как всегда сдержанное, освещалось отсветами из дома. Глаза смотрели настороженно и напряжённо.

— Госпожа Керрид, могу я поговорить с вами? Это срочно, — быстро проговорил он и сразу же произнёс вслух старинную формулу Гостя, подтверждающую, что он не причинит вреда ни дому, ни его обитателям. Слова были сказаны чётко, уверенно, как и положено агенту Отдела Тайн.

Мэгвин кивнула, и невидимая грань между мирами — внешним и её защищённой территорией — дрогнула. Калитка бесшумно отворилась.

— Проходи, Томас. Раз уж ты пришёл сюда в такой час, дело действительно важное, — тихо сказала она и жестом пригласила его внутрь.

Кованая калитка захлопнулась за его спиной с мягким металлическим звоном, и ночь вокруг будто затаила дыхание.

Они прошли по мощёной дорожке мимо лунных клумб, где сонно шептались ночные цветы, и устроились на открытой веранде, где под пологом виноградной лозы стоял круглый дубовый стол. Дом за их спинами был укутан в золотистое сияние защитных чар, а над ним сияли звезды и, оттеняя их, сиял тонкий серп луны.

Мэгвин заварила свежий отвар с лавандой и иссопом — привычка старая, ещё со времён замужества. Томас ждал, не говоря ни слова, напряжённый, как туго натянутый лук. Лишь когда перед ним оказалась кружка с паром, он заговорил:

— Информация подтверждена. Петтигрю вышел на связь. Он цел и жив. Возможно, пока что. — Гонт сделал глоток и поморщился. — Простите, но не о вкусах речь.

— Говори, Томас, — коротко бросила Мэгвин. Голос её был спокоен, но глаза потемнели, как вода в омуте.

— Бенедикт Риверн... Он окончательно сошёл с ума. Или это уже не совсем он. Петтигрю говорит, что Риверн готовит новый ритуал искажения — глубинный, запрещённый, из тех, что даже мы храним под печатью Отдела Тайн. Ритуал рассчитан на Самайн. Все звёзды сходятся, все потоки Инверсии текут туда, куда надо. И он считает, что ему не хватает только одного элемента. И мы оба знаем, кто это.

— Потомок Певереллов, — Мэгвин сказала это не вопросом, а с горьким знанием.

— Да. Изабелла, — кивнул Гонт. — Он не знает и не хочет знать, что магия Поттеров изменилась. Мы специально распространяли эти слухи. Его не волнует ваша работа, не интересуют ни её новые таланты, ни роль жрицы. Он одержим. Но хуже другое: он больше не самостоятелен.

Он замолчал, как будто набирался духа. Мэгвин не торопила — только взглянула: остро, внимательно. Томас продолжил:

— Петтигрю говорит, что Риверн разговаривает с кем-то. С кем-то, кого никто не видит. Он не спит. Часами стоит перед Зеркалами, рисует спирали на стенах, в трансе повторяет имена, которые забыты даже нами. Эта сущность... она древняя. Чуждая. Похоже, она использует Риверна как сосуд. Как проход. А Братство Теней, эти глупцы, думают, будто проводят ритуалы ради усиления своей власти. На деле они открывают двери в наш мир неизвестной твари. И делают это слепо и покорно.

— Как это часто бывает, — тихо отозвалась Мэгвин. — Они надеются получить силу, а приведут разрушение.

— У нас есть расчёты, — добавил Гонт. — Дамблдор, перед тем как сбежать, рассчитал им весь цикл ритуалов, но копии отправил и в Отдел Тайн. Проклятый трус. Но мозги у него были. Он оставил всё — формулы, даты, ключевые фигуры. С помощью этих данных мы можем предсказать, где и когда именно они соберутся. И главное, как повернуть ритуал против них. Единственное, чего мы не знаем, — это кто прорывается в наш мир и зачем.

Мэгвин откинулась на спинку кресла, глядя куда-то сквозь ночь.

— Значит, мы устроим ловушку. Приманка у нас есть. Они думают, что Изабелла — ключ. Хорошо. Пусть думают. Но я не позволю им даже коснуться её.

— Вы готовы нам помочь?

— Я была готова с той ночи, когда приняла её в Полых Холмах, — спокойно ответила ведьма. — Передай своим в Отделе Тайн: мы выкорчуем эту заразу. Но для этого мне нужна полная информация. Символы, имена, даты. Всё. И ещё кое-что. Если это действительно нечто иное, а не просто сумасшедший... мне понадобится доступ к хранилищу в Лабиринте.

Гонт вздохнул:

— Вы думаете, что оно существует? И знаете, что это такое?

— Знаю. Но, если мы позволим этой сущности прорваться... у нас не будет другого шанса. Прорыв из иных реальностей — это страшно.

Они замолчали. Над садом сквозь тучи пробивалось мерцающее сияние звёзд. Где-то в доме Белла во сне повернулась, и защитные чары на миг вспыхнули, откликаясь на её присутствие.

— Самайн будет ключевым, — сказал Томас. — Осталось мало времени.

— Тогда действуем. С сегодняшнего дня — игра по-крупному, — Мэгвин встала, выпрямилась, и её тень на стене вдруг стала длиннее, старше, как будто в ней отразилась древняя кровь тех, кто веками стоял между тьмой и миром. — Сыграем в жертву. Но жертвой станет не девочка. А охотники.

Она повернулась к дому, где за стенами спала Изабелла, и на мгновение её лицо стало мягче — тревожным, но полным решимости.

— Я знала, что придётся биться. Мы уже на пути, и дороги назад нет.

За её спиной вновь зашептали ночные цветы, и ветер донёс едва уловимый аромат лаванды — как напоминание о том, ради чего всё это.

Мэгвин на мгновение прикрыла глаза, внимая пульсу земли, затем решительно шагнула в дом, где начиналась новая глава их общей судьбы.