Deus ex Machina (джен)

И ненавижу ее и люблю.

«Почему же?» — ты спросишь.

Сам я не знаю.

Катулл

Утром восьмого декабря Ришелье первым делом отправился во дворец Тюильри. После разоблачения заговора Людовик XIII был настолько подавлен, что почти сразу же переехал в пустовавший дворец: подальше от Анны Австрийской и ее свиты, подальше от внезапно опостылевших стен, где каждая деталь напоминала о предательстве близких.

— Я чувству себя там в западне, — говорил король, пока они с Ришелье ехали в Лувр. — В каждом взгляде мне так и видится ложь, отвратительная, мерзкая ложь! Если бы вы знали, кузен, как мне тяжело...

— Уверяю, у Вашего Величества немало преданных слуг.

— Разве только вы, — король опустил взгляд тусклых от печали карих глаз.

Карета с шумом подъехала к парадному входу. Не теряя времени и словно желая поскорее отделаться от неприятной работы, Людовик прямиком направился в покои королевы, даже не позволив слугам сообщить о своем визите.

— Я понимаю, рано или поздно с Ее Величеством следовало бы поговорить, — сказал король, подходя к нужной двери и оборачиваясь к Ришелье, — но сам я не в силах это сделать. Я очень благодарен вам, что вы приняли на себя этот тяжкий труд.

Людовик толкнул дверь и вошел в кабинет. Анна Австрийская сидела в кресле и читала книгу. Появление супруга и первого министра застало ее врасплох; тем не менее, королева, сохраняя самообладание, встала и склонилась в реверансе. Не отвечая на приветствие, Людовик безо всякого вступления сказал:

— Господин кардинал хочет поговорить с вами. Будьте так любезны, потрудитесь ответить на все его вопросы. Это в ваших интересах.

Король был будто бы спокоен, но в его голосе слышалась желчная, едва сдерживаемая раздражительность. Он сделал какое-то странное, бессмысленное движение рукой, словно желая не то отмахнуться, не то обратить внимание на что-то, затем резко развернулся на каблуках и вышел из кабинета. Проходя мимо кардинала, он шепнул:

— Поступайте так, как считаете нужным.

Дверь захлопнулась. В кабинете повисла звенящая тишина.

— Чего же вы от меня хотите? — спросила Анна Австрийская, садясь в кресло и устремляя выжидательный взгляд изумрудных глаз на Ришелье.

— Правдивых ответов на мои вопросы.

— Это допрос?

— Как вам будет угодно.

Королева гордо выпрямилась и с вызовом посмотрела на министра:

— Мне не о чем говорить с вами.

— Боюсь, Ваше Величество, вы не совсем понимаете, в каком положении находитесь,— Ришелье заложил обтянутые алыми перчатками руки за спину и медленно заходил по комнате. — Вы оказались в самом центре заговора, который поставил под угрозу жизнь короля и безопасность Франции.

— Это неправда, — ответила Анна Австрийская. — Целью заговора было лишь ваше убийство.

— В самом деле?

— Скажу больше: моим условием участия в заговоре было, чтобы не пострадал никто, кроме вас.

Ришелье обошел кресло, в котором сидела королева, и теперь медленно ходил за ее спиной, время от времени бросая взгляд в обледенелое окно. Он был не в силах смотреть ей в глаза: каждое слово Анны Австрийской, преисполненное безразличия и поразительной жестокости, с остротой кинжала вонзалось в его сердце.

— Тогда зачем были все эти письма испанскому королю? Все эти просьбы о военной помощи?

— Я не знаю, о чем вы.

— Знаете, Ваше Величество, прекрасно знаете. Вам не имеет смысла скрывать от меня правду: ваши соратники сделали мудрый выбор и уже поведали мне почти все, что я хочу знать. К слову, в немалой степени я обязан вашей подруге, герцогине де Шеврез. Незадолго до премьеры она написала мне любопытное письмо, в котором был полный список заговорщиков, дата и время покушения. В нем было и ваше имя, — кардинал краем глаза увидел, как обнаженные плечи Анны Австрийской едва заметно вздрогнули, а голова чуть повернулась в его сторону.

— Я не знала про письма... — тихо ответила королева.

— Вы никогда не умели выбирать себе друзей, — вопреки желанию, в интонации Ришелье проскользнуло самодовольство. — Ваша партия проиграна. Равно как и партия Марии Медичи. Она ведь писала вам?

— Да, — спустя пару минут ответила Анна Австрийская. Ее голос лишился былой твердости. Весть о предательстве подруги определенно потрясла ее. — Я получила письмо от королевы-матери в конце августа.

— Кто его принес?

— Человек в венецианской маске. Я не знаю, кто был этот незнакомец.

— Как он представился?

— Никак. Он просил называть его «Итальянцем».

В тишине комнаты раздавался мерный, приглушенный звук кардинальских шагов.

— Вы виделись с ним несколько раз здесь, в Лувре, не так ли?

— Да. Мы виделись с ним три раза.

— Когда он принес письмо, посетил собрание и...

— Когда пришел за ответом. Я не сразу дала согласие на участие в заговоре.

— Почему?

— У меня не было абсолютной уверенности в успехе предприятия. Я опасалась, что весь этот маскарад мог быть вашей провокацией.

— Что же вас переубедило?

— Написанное рукой королевы-матери письмо, а также несколько фактов, которые на словах передал Итальянец и которые могли быть известны только ей.

— Она шантажировала вас?

— Нет. Просто предлагала отомстить за вполне конкретные вещи.

— Как то?..

— За интриги. За слежку. За беспокойства, которые вы доставляли мне и моим друзьям. За тот раздор, который при всяком удобном случае сеяли между мной и Людовиком. Наконец, за герцога Бекингема, который был убит по вашей воле.

— Вы понимаете, что сейчас по вашей милости под Перпиньяном стоит десятитысячная испанская армия, готовая в любой момент начать вторжение? Его Величество не беспочвенно полагает, что вы повели себя как истинный враг отечества! Вы выступили против блага Франции, страны, которая стала вашим домом!

— Вы уже отождествляете себя с благом Франции?

Ришелье побледнел. Он стремительно приблизился к королеве, положил руку на спинку ее кресла и наклонился к ней так близко, что его глухой голос зазвучал теперь над самым ее ухом:

— Я никогда, слышите? никогда не желал вам гибели! И вы прекрасно знаете, почему!

Оказавшись так близко к Анне Австрийской, Ришелье вдруг ощутил опустошительную слабость. Завитки волос, выбившиеся из аккуратной прически, тонкая шея, алебастровая кожа обнаженных плеч — в то мгновение он готов был простить этой женщине все: интриги, заговор, государственную измену... Но он не мог простить ей равнодушия и отказа принять его любовь.

Анна Австрийская продолжала сидеть прямо, глядя перед собой. Она не видела лица герцога, но ей казалось, что она сейчас чувствует даже самые незначительные изменения в его облике, ощущает каждое движение его души, особенно теперь, когда он находится так близко от нее и их обнимает сумрак его черного, как ночь, плаща.

— Когда-нибудь, господин герцог, вы поймете, как сильно вы ошибаетесь, — бесстрастным голосом сказала Анна.

Королева молча встала и направилась к двери. От ее облика веяло холодной строгостью. Даже большие изумрудные глаза смотрели несколько безучастно, будто все происходящее в эту минуту никак не было с ней связано. Лишь на мгновение в голубоватом свете декабрьского дня блеснули едва сдерживаемые слезы.

* * *

На следующий день Ришелье, как и планировал, удалился в монастырь, где провел две недели в уединении и молитве. Он будто бы не имел отношения к официальному следствию и суду, однако в обществе упорно говорили, что каждый день в монастыре его навещает какой-то мрачный монах-капуцин и дворянин, всегда одетый в черное. Говорили, что отъезд кардинала из Парижа был не данью духовной традиции, а лишь театральным трюком, целью которого было в очередной раз доказать королю свою незаменимость и создать иллюзию невмешательства в расследование.

Как бы то ни было, когда министр вернулся в Париж, следствие было уже окончено. Суд приговорил маркиза де Ла Грамона и графа де Керу к казни. Маршал Мезонфор высылался из Парижа на пять лет: ему было запрещено покидать пределы Франции и предписывалось десять месяцев в году жить в своем имении в Байе. Аббата Жана Сюффрена освободили от должности королевского духовника, поскольку он выразил горячее желание отправиться в Труа-Ривьер* и посвятить остаток жизни миссионерской работе. Участие в заговоре герцогини де Шеврез посчитали недоказанным, а потому очень скоро она беспрепятственно направилась с детьми в Гере, чтобы помочь супругу обустроиться на новом месте в качестве губернатора Марша.

Герцог Орлеанский и Анна Австрийская, будучи членами королевской семьи, не фигурировали в деле. Ришелье строго пресекал любые попытки выяснить степень их участия в заговоре и делал это так искусно, что даже придворные терялись в догадках относительно истиной картины произошедшего. Несмотря на личные обиды, кардинал понимал: сотрудничество принца и королевы с Испанией может подорвать авторитет монархии в глазах простого народа или, что еще хуже, — настроить его враждебно против королевской семьи.

Тем не менее, они тоже понесли наказание: Гастону Орлеанскому было существенно сокращено денежное содержание и предписывалось поселиться в Блуа; что же касается королевы, то с ней обошлись значительно суровее. Ее участие в заговоре стало для Ришелье индульгенцией от самой судьбы, чтобы отомстить за личные обиды.

Зная одиночество Анны Австрийской, кардинал добился, чтобы от двора удалили ее самых любимых слуг и фрейлин; он установил полный контроль над ее перепиской: отныне любое письмо, любая записка даже хозяйственного толка, прямо или косвенно связанная с королевой, читалась Его Величеством и проходила через Счетную часть кардинала. Зная, что королева не переносит даже вида насилия, Ришелье настоял на том, чтобы она присутствовала на казни графа де Керу и маркиза де ла Грамона. Поговаривали, что, когда осужденные поднимались на эшафот, Людовик XIII сказал, обращаясь к супруге: «Эти люди расплачиваются за ваши грехи».

При этом Ришелье горячо выступал за примирение между августейшими супругами и даже уговаривал Людовика простить Анну Австрийскую: при всяком удобном случае он убеждал монарха в необходимости христианского прощения и милосердия. Отец Жозеф полагал, что за фантастическим лицемерием скрывался трезвый политический расчет: разлад в королевской семье ставил под угрозу появление наследника, отсутствие которого уже сейчас вызывало реальные беспокойства о будущем Франции. Рассорить супругов окончательно означало бы поставить крест на будущем династии, чего Ришелье допустить никак не мог.

В свете решение суда обсуждали только шепотом, поражаясь жестокости Ришелье к своим врагам — сразу две казни и две ссылки, одна из которых была хуже смерти⁽¹⁾.

Но, если придворные содрогались от дел Ришелье, то отец Жозеф, в силу возложенных на него духовных обязанностей, наблюдал за внутренней их стороной. Никогда еще стола исповедника не казалась монаху такой тяжелой: кардинал словно отпер самые дальние и самые темные тайники своей души, откуда вырвались на свободу демоны, годами питаемые печалью, обидами, уязвленным самолюбием и болью неразделенной любви.

Отец Жозеф понимал, что Ришелье так и не смог изжить свои чувства, и бессильно наблюдал за тем, как его душу терзали самые разрушительные страсти.

1) Труа-Ривьер — поселение в Новой Франции (современная Канада), основанное в 1634 г. В ту пору Труа-Ривьер был частью маленькой французской колонии, обитатели которой (около полутысячи человек) постоянно страдали от болезней и набегов ирокезов. Так что ссылка туда означала верную смерть.

Вернуться к тексту