Лестница кошмаров (джен)

Бинхэ стоял посреди темной комнаты, освещенной лишь меняющим цвет отсветом экрана телефона. За плотно занавешенными шторами ночь, ранняя осень или поздняя весна. То время года, когда любому жителю большого города хотелось держать окно открытым, хотя из него неприятно тянуло холодом. Цинцю не была исключением. Она откровенно мерзла в тонкой футболке, капроновых колготках и кружевных носках, но сил подняться и закрыть форточку у нее не было.

У межкомнатной двери валялся разноцветный рюкзак, сверху были наброшены джинсы и ветровка. В комнате стоял кавардак: немытые кружки, засохший букет из пяти роз, сбившаяся в плотные куски пыль по углам, гора одежды, ношенной и неношеной вперемешку.

Бинхэ подошел к дивану, быстро окинул взглядом супругу, еще чуть-чуть и свернувшуюся бы калачиком, но не выпускающую телефон из рук. Ее глаза слезились от излишней яркости, сосуды в глазах полопались, короткие волосы, с аккуратно выбритой нижней половиной затылка, сбились в непонятным комок, кожа покрылась мурашками. Бинхэ подхватил одно из покрывал: самое тяжелое, из противно тянущейся синтетики, но самое теплое — и плотно укутал Цинцю. Даже сделал некое подобие капюшона: голая шея совершенно не вдохновляла.

В этом не было ничего страшного. Он просто снова проник в сон своей дражайшей жены. Лишь отголосок настоящих нетронутых воспоминаний, на этот раз не оказавшийся кошмаром, а давно заброшенным в глубины бессознательного воспоминанием. Опять. За последние два года Бинхэ собрал хорошую коллекцию таких воспоминаний. О другом мире, о предметах быта, городских пейзажах, необычной культуре и Шэнь Юань. Такое имя было написано в ее паспорте.

Молодая девушка была едва ли старше Бинхэ, которому только через полтора года предстоит отмечать тридцатилетие. У нее были необычайно короткие пыльно-каштановые волосы и впалые светлые глаза. Чем-то она походила на Шэнь Цинцю: довольно высокая, хорошо тренированная, нос горбинкой, проступающие на объемной грудной клетке ребра — только и отличий доставало: кожа не просто белая — мертвецки-бледная, запястья и щиколотки острые — сплошные кости, неправильно расположенная, возможно из-за старой травмы, правая коленная чашечка, тяжелая походка.

В первые разы, когда Бинхэ оказывался в этом сне, он откровенно паниковал, встречаясь с чужим, вымотанным усталостью и бессилием взглядом, требовал ответов, которых Цинцю, естественно, не давала. Подобные воспоминания запрятаны настолько глубоко, что не будучи Мастером снов их совершенно не возможно контролировать. Поэтому, когда Бинхэ смог успокоиться, принять правду стало куда проще. Он знал, Цинцю одержима, Юэлян лишь поставил окончательную точку в данном вопросе.

Эти сны Цинцю никак не вредили, поэтому Бинхэ не относил их к выматывающим кошмарам и просто наблюдал.

В это раз его супруга опять застряла в технике. Это действие занимало не меньше трети от всех воспоминаний. И сейчас у нее слезились глаза. Она посмотрела на Бинхэ, сидевшего на полу у дивана, протянула телефон и после, как он осторожно взял в свои руки черные стекло и пластик, плотнее (хотя казалось бы куда ещё) укуталась, зарылась носом в покрывало, прикрыла глаза.

Бинхэ смотрел в белый экран с черными иероглифами. Здесь не было ни одного упрощенного, так что не имея хорошего зрения он вряд ли бы разглядел все черты. Коснулся экрана, текст сдвинулся, мелькнуло знакомое имя. Опять эта книга. Бинхэ поймал движение глаз Цинцю под закрытыми веками, очевидно ждущую от него действий, и принялся читать вслух:

«Новый меч резал пространство, словно бумагу. Из открывшегося неровного портала потянуло свежим ветром, и Ло Бинхэ с радостной надеждой ступил в него. Чтобы тут же покатиться кубарем.

Еле-еле разлепив глаза Ло Бинхэ приметил красно-золотое марево заката или рассвета:

“Дома! — думал он. — Я наконец-то дома!”

Но вдруг в небе, где-то прямо над его головой пролетела лунная тысячеокая змея. Ло Бинхэ застыл от ужаса. Эти твари не встречались в мире людей.

С трудом подняв свое израненное тело, он приметил неподалеку покосившееся здание с отсутствующими окнами и скрипучими половицами. На воротах красовалась давно изъеденная древесными жуками надпись: “Дворец Трех Солнц”».

В последний раз Бинхэ так выглядел, когда был одержим Синьмо.

Владыка Таньлан сглотнул:

— Ты ведь пришел не просто поболтать? — он не был уверен, что ему сейчас не утроят допрос с пристрастием.

Сын уставился на него:

— Нужно поговорить, — на удивление тихо и даже несколько неувенно.

Владыка Таньлан попытался непринуждённо улыбнуться:

— Не будешь против, если мастер Учень составит нам компанию? — на самом деле просто боялся остаться со своим вспыльчивым ребенком наедине. Владыка Таньлан, конечно, восстановился, мог покинуть храм, но сражаться еще был не в состоянии.

Бинхэ же радостно закивал головой, к удивлению. На его лице появилась славная улыбка:

— Я как раз сам хотел попросить мастера о помощи.

Монах пристально осмотрел полукровку с ног до головы:

— Чем этот старик может вам помочь, молодой господин?

Сын резво уселся рядом и достал из запечатанного мешочка цянькунь длинную и очень странную заколку. Вроде золотую, но цвет: чрезвычайно желтый без примесей бурого и коричневого — Владыке Таньлану совершенно не нравился.

Бинхэ крепко держал украшение в своих руках, не позволяя никому дотронуться, да и руки никто не тянул.

— Когда-то вы помогли мне уничтожить осколки Синьмо, так как знали многие особенности демонических оружий. Это — одно из них. Разрушать его не требуется, хотелось бы узнать о нем все, что возможно.

Вот теперь Бинхэ передал шпильку Владыке Таньлану. Холодная, скорее даже ледяная. Избыточные драгоценные камни уничтожали любые зачатки изящества, но совершенно ничего не весили, хотя даже фальшивое стекло что-то да весило. Он осматривал, крутил и ничего не понимал.

Владыка Таньлан знал много древних оружий демонов: входило в обязательное обучение любого юного принца и следующего Императора Демонического царства — но это он видел впервые и даже не мог сопоставить его вид ни с одним из тех, что читал. Мастер Учень так же был напряжен. Брови сошлись в переносице. Возможно пытался понять, каким заклинание запечатать. И тут, в полнейшей тишине донесся тихий, почти на грани слышимости женский голос:

… спать…

Владыка Таньлан замер.

… сонтишинаспатьспокойнотихосон…

Чем больше слушал, тем сильнее голос вторил эхом сам себе.

… заснутьмирноспатишиуснутьспокомирсотишинатиспать…

Владыка Таньлан вздрогнул, ощутив руку сына, перехватившего его запястье. Шпилька мелодично звенела, словно покачиваемые колокольчики на ветру, от чужой внезапной ярости. Он что? Хотел ее швырнуть?! Его ошарашенный взгляд столкнулся с таким же взглядом Бинхэ, переполненным страхом.

Голос подвел Владыку Таньланя:

— Что это?

— «Четырнадцать смертей Ань-цзэ». Хранит воспоминания о четырнадцати смертях безымянной девушки, но только одна из них настоящая, остальные — раскол души.

Со стороны раздался визг. Это монах поднес руки ко рту, чтобы заглушить вопль. Владыка Таньлан впервые видел такую реакцию.

Мастер Учень сконфузился, кашлянул в ладонь и выпрямился, как самый настоящий монах:

— Этот старик изучил множество текстов, хранящихся в этом храме и «Четырнадцать смертей» ему хорошо знакомы, — остальные навострили уши. — «Четырнадцать смертей» выкованы из крови и костей лишенной иероглифов безымянной царицы одной из Надлунных династий. Говорят, ее нрав олицетворял силу и скорбь, поэтому призывают к ним остальных. Подталкивают разум слабых к смерти, сильных к ярости. Но в отличии от множества других демонических оружий «Четырнадцать смертей» действуют мягко: люди рождались, взрослели, старели и умирали даже не догадываясь об их влиянии. Последняя Подлунная династия носили «Четырнадцать смертей» как императорскую реликвию, вручая каждой из императриц. После падения династии «Четырнадцать смертей» считались утерянными, пока их спустя три столетия не обнаружил бродячий заклинатель Ю. И по его старой дружбе с Гао Люгао «Четырнадцать смертей» попали в школу Цанцюн, где были опознаны и уничтожены.

После того, как мастер Учень закончил говорить, наступила тишина. Было над чем подумать.

Владыка Таньлан усмехнулся:

— «Четырнадцать смертей» не уничтожили. В лучшем случае запечатали.

Мастер Учень подхватил мысль:

— Именно! «Четырнадцать смертей» — не Синьмо! Куда более грозное и могущественное оружие! Мы столько сил потратить, чтобы уничтожить лишь осколки Синьмо, а сколько сил нужно, чтобы уничтожить «Четырнадцать смертей»?! Почему обмолвились, что уничтожили, а не запечатали?

Владыка Таньлан уже откровенно насмехался:

— Даже этого сделать не смогли, просто спрятали.

Бинхэ поднял голос:

— Как думаете, что из вашего рассказа правда?

Монах вздохнул:

— Раньше считал ложью только Надлунные царства. Они призрачны, неуловимы, бесформенны. Сейчас же не уверен даже в нынешней эре.

Вопросов в любом случае больше, чем ответов, но Владыку Таньлана интересовало кое-что определенное:

— Бинхэ, как «Четырнадцать смертей» оказались у тебя?

— Дал Пик библиотеки…— его взгляд не совсем здесь. — Нет, надо с начала!.. — зажмурился, нахмурился, тряхнул головой. Владыке Таньлану это все очень и очень не нравилось. — Много лет назад Шэнь Цинцю нашла «Четырнадцать смертей Ань-цзе» из некоего заброшенного дворца в долине Мэньвай. И пятнадцать лет назад передала «Четырнадцать смертей Ань-цзе» на сохранение Пику библиотеки с обещанием передать мне через время: «Это сделал предок звереныша, пускай разбирается с последствием», — Владыка Таньлан чувствовал, что здесь что-то не сходится. Его невестка?.. — Четырнадцать лет назад Шэнь Цинцю присоединилась к Небесам. Для этого требуется «отбросить все земное»: хунь покинул землю, оставив тело и по бесхозными. И на замену Небеса вставили чужой хунь.

В хунь заключены сознания, воля и личность. Теперь Владыка Таньлан понял и засмеялся:

— Неудивительно, что невестка меня не узнала — мы встретились впервые! — и тут же пояснил: — Настоящая мастер Шэнь так рьяно участвовала в охоте на меня почти три десятка лет назад. Я был несколько огорчён, когда недавно встретились как незнакомцы. Думал-то, решила зарыть топор войны, на самом деле в ней даже не участвовала.

То, что уже прозвучало в этих покоях было ужаснее любой казни. Владыка Таньлан даже представить себе не мог, какого его невестке жить с чужим лицом, именем, вести себя как другой человек. Пусть последнее он лишь предполагал, но по тем слухам, которые слышал от мастера Ученя в последние два года, его сын сейчас озабочен ни чем иным, как ухудшимся здоровьем жены — очевидное следствие «удачного» Присоединение к Небесам настоящей Шэнь Цинцю. Владыка Таньлан мог только поаплодировать своей невестке: так долго продержаться и не выпалить в порыве ярости «я — не она!» мог не каждый. Хотя… Небеса ни разу не безобидны. Черт знай, чем его родню стращали, что так долго молчала.

И судя по тому, как взгляд сына продолжал мрачнеть, Владыка Таньлан заключил:

— Это не все, да?

Бинхэ сжал кулаки, прикусил губу:

— Безымянная девушка, лишённая иероглифов царица, четырнадцать смертей… это все о ней. Заключенные в оружие воспоминания — моей Цинцю, — но он тут же бессильно улыбнулся: — Извини, что накричал сначала. Все мои мысли сейчас о ней, а азалия ее любимый цветок…

— Желтая, — резко прервал его Владыка Таньлан.

— Что?

— Ты спрашивал, в каком цвете азалии тот человек, что дал мне имя. Отвечаю: желтый. Желтая азалия, — он кивнул на «Четырнадцать смертей», беспрерывно, едва слышно изнывающих. — Это ее голос. Как говорится: когда надо, вспомнишь, — с Бинхэ сходили краски прямо на глазах. — Чему ты удивляешься? «Четырнадцать смертей» известны слишком давно, пускай и не в лучшем свете. Душой моей невестки, Небеса вертят как хотят. Думаешь, она не появлялась на этой бренной земле хоть раз до сегодняшних событий? Если не веришь, попроси ее дать мне имя. Если она тот самый человек, будет похожим, — сын тупо уставился себе под ноги. — И стоит выяснить что же у нас за предки такие, что создали «Четырнадцать смертей». Пока у нас нет поводов сомневаться в словах настоящей мастера Шэнь, значит стоит пока что взять за истину и отталкиваться от этого.

Бинхэ долго молчал, а потом кивнул. Уже хорошо.