Шкатулка с секретом (гет)

Уэллморт-стрит, 21. Морг судебно-медицинской экспертизы. Приземистое кирпичное здание, куда привозят неопознанные трупы, подобранные на улицах. Проводят вскрытия. Иногда — в учебных целях — демонстрируют особо «любопытные случаи» студентам медицинских колледжей. Гейл уже приходилось здесь бывать в годы своего обучения в университете, и она до сих пор помнит царящий здесь запах смерти и формалина… широкие, оборудованные стоком для жидкостей секционные столы для вскрытия, беспощадный мертвенный свет бестеневых ламп, похожие на пыточный инструментарий наборы патанатомических ножей и зазубренных пил… холодильные пеналы, хранящие в темных недрах упакованные в черный пластик тела тех, кто уже перешагнул безвозвратную грань… всю гнетущую атмосферу мрачности и безысходности, исходящую от этих холодных, облицованных белым кафелем унылых стен. Хотя тогда у Гейл не было особенных причин принимать все эти безрадостные подробности очень уж близко к сердцу.

А теперь — есть.

…Она не помнила, как добралась до цели.

Гризликов, к счастью, действительно ждал ее на остановке: стоял неподалёку, нахохлившись, опустив руки в карманы и задумчиво поддевая носком ботинка лежавший на асфальте крохотный камешек. Ноги у Гейл подгибались от волнения; выйдя из автобуса, она, наверно, упала бы, если бы Гризликов не успел вовремя подхватить её под руку.

— Что с вами, Гейл? — Он с тревогой заглянул в её бледное почти до прозрачности, измученное лицо. — Вам нехорошо?

— Нет, нет, все… все в порядке, — пробормотала Гейл, изо всех сил пытаясь взять себя в руки и даже слабо улыбнуться — сквозь слезы, неумолимо застилающие глаза. — Вы… вызвали меня на опознание, да?

— На какое опознание? — Гризликов как будто удивился. — Ах, черт возьми! — Он бросил взгляд через плечо, на видневшееся за деревьями серое приземистое здание без окон, вызывающе-мрачное, точно угрюмый средневековый мавзолей. — Простите меня, Гейл, — сказал он виновато, — я, честно говоря, просто не подумал… Нет, нет, он не в морге. Пока, по крайней мере.

— Не в морге?..

— По этому адресу расположен не только морг… Тут же несколько строений! Я решил, что встречу вас на остановке и не стал называть номер корпуса, а вы подумали, что… Тьфу ты, черт! Уэллморт-стрит, 21 — это муниципальный госпиталь «Санта-Роуз», состоящий из нескольких больничных корпусов.

Муниципальный госпиталь? Ну, конечно!.. От неимоверного облегчения у Гейл закружилась голова. Какая же она неописуемая дура… Как же она сразу-то не догадалась, что морги обычно бывают при больницах и госпиталях… Но, услышав слова Гризликова: «Мы его нашли» и «вам стоит сюда приехать», — она уже не могла думать ни о чем другом.

— Так он н-не… не мертв?

— Ну… пока нет.

— Что значит «пока»?

— Он сейчас в палате интенсивной терапии. У него кома, э-э… второй степени, насколько я понял из объяснений врача. Впрочем, давайте поднимемся в вестибюль — и там обо всем спокойно поговорим. Нам сюда, направо.

В широком холле больницы было людно и суетно, но за углом, в конце длинного коридора, перед глухой дверью с надписью «Отделение реанимации» висела гулкая, недобрая тишина — вязкая и неподвижная, будто вода в стоячем пруду. На диванчике в углу полутемного вестибюля сидел, небрежно перелистывая журнал и закинув ногу на ногу, светловолосый человек в черной кожаной куртке — и, увидев его, Гейл едва не вздрогнула. На какую-то секунду ей показалось, что…

Но тут же она вспомнила: это — тот, другой, двойник… Дрейк Маллард собственной персоной, известный под агентурной кличкой Черный Плащ. Он был действительно очень похож на Дирка — издали; вблизи все-таки было видно, что они — люди достаточно разные: подбородок у Дрейка был мягче, губы не так твердо сжаты, на лбу отсутствовала угрюмая складка, и другим было выражение серьёзных серо-голубых глаз. Да и волосы у него были короче и даже кое-как зачесаны на косой пробор — а не свисали на лоб в живописном беспорядке, вечно растрепанными соломенно-желтыми прядями.

— А, мисс Андерс, — сказал он равнодушно, мельком взглянув на Гейл. — Вы всё-таки решились приехать? Зря. Ничего нового в ближайшее время все равно не предвидится.

— Черный Плащ? Это… вы его нашли? — нерешительно спросила Гейл.

— Да. — Дрейк небрежно бросил журнал на стол. — Там, в том доме, который вы нам указали.

— Что… что с ним случилось?

Гризликов и Дрейк быстро и предостерегающе, как-то искоса переглянулись.

— А вы уверены, что хотите это знать, Гейл? — помолчав, мягко спросил Гризликов, присаживаясь на край дивана.

— Да, — твердо сказала Гейл. Хотя в горле её стоял ком. — Я хочу это знать. Что с ним случилось?

— Ну, хорошо. Я вам расскажу. — Гризликов еще немного помолчал — с видом врача, решающего, как наилучшим образом сделать пациенту болезненный, но, в общем-то, необходимый укол. — Видите ли, поначалу, приехав в дом, мы не заметили там ничего необычного. Обыскали всё здание сверху донизу — ничего, пусто. Потом кто-то догадался взломать дверь в подвал… ну, такое помещение в цокольном этаже, где стоят насосы и водонагреватели…

— Бойлерная?

— Да, да. Там ещё такая крепкая металлическая труба проходит вдоль стены, примерно на уровне глаз, вы, может быть, знаете… Так вот… Он был пристегнут к этой трубе наручниками.

— Ч-что?

— Они… те, кто решил с ним расправиться… в общем, они перекинули наручники через эту железную трубу и защелкнули «браслеты» у него на запястьях. И оставили так висеть, избитого до полусмерти. Он не мог ни освободиться, ни сесть, ни лечь… Либо стоять, либо висеть всем телом на этих злосчастных наручниках. И ему пришлось провести в этом положении, по-видимому, достаточно долго.

— Четыре дня, — закрывая глаза, в ужасе прошептала Гейл.

— Края наручников, знаете ли, достаточно острые, и поэтому врезались в его запястья буквально до костей. Когда мы его сняли, его руки были — сплошное месиво из ошметков кожи и окровавленной плоти. Каким-то чудом ему удалось избежать гангрены в кистях, которая могла развиться из-за нарушения кровообращения... Но, видимо, дня два-три он ещё трепыхался и потерял сознание отнюдь не сразу, скорее всего, на четвертые сутки... а впоследствии и вовсе впал в кому от слабости, обезвоживания и общего истощения. Ах, черт побери, Гейл, только без истерик, хорошо? Дышите глубже!

— Да… да… — Гейл судорожно перевела дух. — Все в порядке! Это… сделали люди Дровосека?

— Видимо, так. «Железный Дровосек расправляется с неугодными ему людьми с неимоверной жестокостью»… Да, это была весьма изощренная казнь — они знали, что умирать он будет несколько дней.

Гейл закрыла лицо руками. Гнида, думала она. Какая же ты мразь, сволочь, подлая и кровожадная гадина, Дилон Хаксли! Ведь всё это время ты прекрасно знал, где находится Дирк и что с ним происходит… может быть, даже сам принимал участие в этой отвратительной расправе… и — молчал. Молчал все эти долгие четыре дня, желая своему ненавистному сопернику медленной и мучительной смерти! А теперь, конечно, уйдешь в отказ и глухую несознанку и будешь утверждать, что понятия обо всем этом не имел и хата твоя за самой дальней околицей…

— Шайку эту мы накрыли, но Дровосек улизнул, — задумчиво, покачивая ногой и разглядывая свой грязноватый, явно далеко не первой свежести ботинок, заметил Дрейк. — Хуже всего то, что нам почти ничего не известно о его настоящей личности, в деле о нем нет практически никаких деталей, кроме довольно-таки скудного описания. Ну да ладно, сколько веревочке ни виться… Он свое еще получит, на его совести не только смерть пары-тройки бандитов вроде Антиплаща, но и многих других людей, куда более порядочных и, э-э, ценных для общества…

— Он еще не умер, — сквозь зубы сказала Гейл.

— Кто?

— Антиплащ. — Её слегка покоробила та бесцеремонность, с какой Дрейк Маллард парой небрежных слов поспешил записать своего двойника в покойники.

Черный Плащ взглянул на неё исподлобья, с брезгливым недоумением, словно на ненормальную — но, видимо, решил, что лучше не спорить.

— Ну… пусть так. Кстати, вот идет доктор Мюррей — он вам лучше нашего объяснит все нюансы его состояния и возможные прогнозы. А я, пожалуй, пойду, Гриз — у меня сегодня есть еще кое-какие дела. Всего хорошего, мисс Андерс.

Он совершенно антиплащовским жестом тронул пальцами край шляпы — и исчез в полутемном коридоре; но к Гризликову и Гейл уже подходил доктор Мюррей: лысоватый и грузноватый человечек в медицинском халате и очёчках в тонкой оправе, с лицом добродушным, белым и круглым, точно полная луна. В руках он держал пластиковую канцелярскую папку.

— А, Гризликов, вы еще здесь? Хорошо. Надо уладить кое-какие формальности. — Присев рядом на диван, он раскрыл папку и принялся перебирать в ней врачебные бланки и документы. — А вы кто, мисс? Родственница? — мимоходом полюбопытствовал он у Гейл.

— Н-нет, — пробормотала Гейл. — Просто… знакомая.

— Ах, вот что… Видите ли, я бы хотел выяснить вопрос с его медицинской страховкой. А то, знаете ли, наша бухгалтерия…

— Пусть вашу бухгалтерию, — сухо сказала Гейл, — этот вопрос совершенно не беспокоит. Все счета за лечение можете выписывать на моё имя.

— М-м… хорошо. Но имейте в виду, что лечение может быть весьма и весьма сложным и длительным. Сейчас его состояние стабилизировалось, но по-прежнему остается достаточно тяжелым. Мы, конечно, устраним основные причины, вызвавшие кому — истощение и обезвоживание, — но совсем не факт, что после этого он придет в себя. Но даже если — подчеркиваю, если! — он выйдет из комы, процесс полной реабилитации может занять от нескольких месяцев до нескольких лет. Последствия комы, к сожалению, всегда абсолютно непредсказуемы… к тому же пока не известно, насколько серьезно окажутся поражены ткани мозга.

— Я понимаю, — терпеливо сказала Гейл. «Несколько лет? — испуганно спросил в её голове внезапно воскресший Трезвомыслящий Голос. — Интересно, откуда ты возьмешь столько денег?» «Заткнись! — яростно оборвала его Гейл. — Если бы не… не он, я бы вскоре и вовсе очутилась на нарах. Все, что он сделал, он сделал только ради меня… И оказался на грани жизни и смерти — тоже только из-за того, что хотел спасти меня от тюрьмы!» — Подавшись вперед, она добавила горячо и торопливо, чуть ли не просительным тоном: — Скажите, доктор… можно его сейчас увидеть?

Доктор Мюррей внимательно посмотрел на нее поверх очков. В глазах его мелькнуло — и тут же пропало — что-то вроде удивления.

— Увидеть? Сейчас? Э-э… вы уверены, что это необходимо?

— Да, — прошептала Гейл, — уверена. Мне… мне действительно необходимо его увидеть. Хотя бы мельком. Хотя бы… через стекло на двери. Пожалуйста, доктор Мюррей… если вы понимаете…

Она запнулась, не договорив, сознавая, что упрашивать бесполезно, что против больничных законов не попрешь… что вряд ли хоть кто-то способен понять, насколько она жаждет убедиться в том, что он действительно жив… и взглянуть на него… и прикоснуться к его руке… и, в конце-то концов, прошептать ему простое человеческое «спасибо». А может быть, он всё же услышит?

— Ну, хорошо. — Доктор Мюррей секунду помолчал. — Я бы, конечно, предпочел обождать со свиданиями пару дней, но, если вы обещаете мне не делать никаких глупостей… Две минуты, не больше! Договорились?

— Да. Конечно. Спасибо!

— Хорошо. — Доктор Мюррей кивнул Гризликову и, решительно захлопнув папку, поднялся. — Пойдемте со мной, мисс. Только, ради бога, накиньте халат.

* * *

Бесконечный больничный коридор был пуст и тих. За окном догорал поздний июньский закат, и лучи солнца, заходящего за крыши соседних небоскребов, лежали на линолеуме длинными косыми квадратами. И Гейл невольно вспоминался другой закат — там, на Долгом озере: теплый майский вечер, солнечная дорожка на воде, песчаный берег и рыбки, доверчиво тыкающиеся носами в её босые ступни… «Они так похожи на вас, Гейл…» Господи, это было всего лишь неделю назад! А сейчас… «Не умирай! — отчаянно, как молитву, твердила она себе. — Пожалуйста, не умирай! Я буду говорить с тобой… сидеть рядом с тобой днями и ночами и держать тебя за руку… только не умирай. Что я буду без тебя делать? Как я буду жить — без тебя? Нет, нет, это невозможно, немыслимо… Я не смогу… я не позволю тебе уйти!..» Её внезапно охватил леденящий страх. «Последствия комы, к сожалению, всегда абсолютно непредсказуемы. К тому же пока неизвестно, насколько серьезно окажутся поражены ткани мозга…» А что, если он так никогда и не очнется? А если придет в себя, то сумеет ли полностью восстановиться — или останется беспомощным калекой, на весь остаток дней безнадежно прикованным к инвалидному креслу? Утратит простейшие двигательные и социальные навыки, разучится ходить, есть, говорить, забудет своё прошлое и всю свою прежнюю жизнь… Может быть, с горькой усмешкой сказала себе Гейл, это было бы не так уж плохо, но ведь тогда он позабудет и её, Гейл, тихую и неприметную серую мышку — она просто сотрется из его памяти, как неудачный карандашный рисунок на тетрадном листе… Но даже не это — самое страшное; а что, если он вообще станет «овощем», инертным и никчемушным дебилом, бездумно пускающим пузыри, ни на что не реагирующим и вовсе никак не осознающим происходящее? Нет, решительно, стиснув зубы, сказала она себе, нельзя об этом думать… нельзя, нельзя… мы еще поборемся… я тебе помогу… я тебя не отпущу… один раз я вытащила тебя из загребущих лап старухи Костлявой, и теперь, клянусь, вытащу снова… я заставлю тебя вернуться!

Доктор Мюррей наконец остановился. Кивком указал спутнице на дверь ближайшей палаты — со вставленным в верхнюю половину толстым, абсолютно не прозрачным прямоугольным стеклом. И Гейл будто обдали изнутри кипятком; в неосознанном волнении она судорожно стиснула в кулаки бледные и дрожащие, внезапно похолодевшие пальцы. Окружающий мир перед ней исчез — осталась только эта простая, сверкающая белизной дверь с табличкой «7» над мутноватым стеклом, притягивающая её к себе неодолимо и властно, точно мощный магнит…

На негнущихся ногах Гейл сделала несколько шагов вперед и повернула дверную ручку.