Долгий побег из Равен Брукс (джен)

— Я вернулся! — негромко оповестил Квентин, как только оказался на пороге (потаенной двери, конечно!) музея. Мешок, больно оттягивающий плечо, был наконец-то поставлен на пол, отчего уставший журналист сумел облегчённо выдохнуть.

Теодор, сидевший у камина с книгой, повернулся на его голос. Сняв очки, которые надевал, чтобы читать — а что вы хотели, не очень-то хорошее зрение в его-то годы! — Питерсон положил их во внутренний карман и подошёл к журналисту.

— Я рад, что вы вернулся, лис, — вполне искренне произнёс он. Посмотрел на мешок и приподнял брови. — А ты… неплохо поработал.

В который раз за день Квентин был удивлен. Конечно, он давно понял, что Теодор был гораздо более мягким человеком, чем хотел этого показать. Но не думал, что он когда-нибудь скажет ему это вслух.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он, против воли расплывшись в счастливой улыбке.

Питерсон взял мешок и, держа его так, будто он весил килограмма три, не больше, потащил в гараж.

— Идём, пока Аарон спит, — пробормотал он, поглядывая на палатку, в которой крепко спал ребёнок. На второй этаж, в спальню, они больше не возвращались — то ли боялись застрять в не очень удобно расположенной комнате, то ли просто чувствовали себя спокойнее на первом этаже, возле двери, в которую можно вылететь.

Квентин кивнул и направился следом за мужчиной, по пути чисто машинально зацепляясь взглядом за палатку, в которой всего скорее и находился Аарон. Когда оба мужчины оказались в гараже, журналист тихо принтересовался:

— Покрасим в синий или жёлтый цвет?

Питерсон взглянул на машину с небольшим сожалением. Ему нравился красный — цвет страсти и вызова; в этом был весь он. Диане, к примеру, красный был неприятен.

— Синий, — наконец, придя к нелёгкому решению, произнёс он.

Жёлтой была машина Роттов, и Питерсону было глубоко неприятно ассоциировать хоть что-то своё с этой семьёй. Да, мальчишка Ротт был смел, но это не отменяло тот факт, что он бесцеремонно влез в его дом и сделал в нём кучу непоправимых вещей.

— О, хорошо! Этой краски аж на ведро больше, — зевнув, пробормотал Квентин.

Переживания минувшего дня окончательно выбили его из колеи. Но спать было некогда, поэтому Квентин с силой разлепил глаза и тщательно продрал их. Видеть теперь стало действительно лучше. Да и думать как-то попроще.

— Красивая машина, — тихо похвалил Квентин автомобиль и едва-едва кончиками пальцев коснулся его капота.

Питерсон рассеянно кивнул.

— Таких уже не делают… — прошептал он, поправляя накренившиеся дворники. И добавил более мрачно: — Не удастся нам сбежать, лис. Твари прекрасно знают, что только у меня была такая машина. Никакое перекрашивание не скроет марку. Они поймают нас… и заберут Аарона.

Квентин грустно вздохнул. В какой-то момент он очень боялся этого, потому что вдруг включившаяся адекватная, взрослая сторона говорила о том, что план невозможен, но какое-то особое внутреннее чувство, чуйка, уверяло его в том, что и на этот раз всё пройдёт хорошо. Поможет удача.

— Когда я был на свалке, я находил там обломки похожих машин… — произнёс Квентин, решившись всё-таки довериться интуиции. — Может быть, я просто починил одну машину? Они же не знают, умею я это делать или нет. Просто… Просто нужно придать этой машине как можно более поломанный вид.

Мужчина взволнованным движением руки поправил очки и впервые за долгое время поднял глаза на собеседника, глядя на него полным уверенности и решимости взглядом, через который будто бы хотел передать Теодору всё, что чувствовал на данный момент.

— Я не знаю, как это объяснить, но я чувствую, что всё будет хорошо. Эта чуйка никогда меня не подводила, — немного помолчав, Квентин осторожно протянул руку и мягко, но аккуратно коснулся чужого напряжённого плеча. — У нас всё получится, мистер Питерсон. Мы справимся и спасём Аарона.

Питерсон выдохнул, и плечи его расслабились. Возможно, пора прекратить сопротивляться? Сколько он уже будет избегать чужого общества? Всю жизнь не набегаешься.

— Я… я верю тебе, — хрипло выдохнул он и, фыркнув, сложил руки на груди. — Ладно. У нас тогда есть день, чтобы превратить эту колымагу во что-то приличное. А то не факт, что вороньи засранцы дадут нам ещё один день.

— Тогда можем приступать, — воодушевлённо проговорил Квентин. От слов Теодора о доверии приятно потеплело в груди. Сколько стадий отношений они прошли за эти дни?

«Мы должны уехать, что бы не произошло», — твёрдо пообещал себе Квентин, как никогда ощущавший в себе прилив сил. Достав из мешка первую банку и кисточку, он склонился над капотом.

С минуту понаблюдав за его попытками покрыть краской машину с помощью художественной кисти (где он вообще её отрыл?), Питерсон вздохнул и направился на поиски малярных кистей. Всё же здесь должна была быть реконструкция, а значит, имелись и строительные принадлежности.

— Держи! — он перекинул журналисту одну из найденных кистей и присел возле дверцы.

Машину было жаль, но сына жальче. Пожалуй, журналист был прав, и это — единственный способ покинуть проклятый город. Питерсон снова вздохнул и решительно склонился над металлом. Пусть новый цвет даст им надежду на лучшую жизнь без оглядки на безумный сектантов, мечтающих их убить.

* * *

В попытках переделать машину двое мужчин, а после и один ребёнок убили пол дня. Они красили, забеляли, затирали, добавляли искусственные трещинки на стёкла и корпус, прикручивали новые украшательные штучки. В общем из раритетного, элегантного автомобиля сделали какую-то покоцанную машинешку. Пришлось даже снять задние сидения, оставив лишь одно переднее.

Вместе со старшим Питерсоном Квентин тщательно выработал схему действий на завтрашнее утро с учётом всех возможных негативных ситуаций. Решено было, что Квентин придёт в музей около полседьмого утра, и Питерсоны уже должны находиться внутри. Квентин завалит их бумагами и только после этого по потайному ходу они должны будут выехать на общую дорогу и покинуть город.

При помощи гномьих камер Квентин и Теодор спланировали самый оптимальный маршрут. Всё было продуманно с такой тщательностью, что вряд ли бы что-то могло пойти не так.

Когда все дела были закончены, все участники спецмиссии просто без сил завалились на стулья на кухни. Пожалуй, Квентин готов был признать, что это было одно из самых утомительных испытаний в его жизни. От мозгового штурма болела голова и хотелось вздремнуть, но журналист понимал, что всё самое тяжёлое было ещё впереди.

Этот день был по-настоящему изнуряющий. Аарон уронил голову на сложенные на столе руки и, кажется, задремал. Питерсон посмотрел на него, но ничего не сказал. Перевёл взгляд на Квентина, и во взгляде его появилась усталая задумчивость.

— Ну что, отметим превращение раритета в рухлядь? — тихо произнёс он, вынимая из-за шкафчика спрятанную бутылку коньяка. Её Питерсон стащил из дома, когда был там в последний раз. Иногда, глядя на все эти проблемы, хотелось немного поднять себе настроение чем-то более крепким, чем молоко. Особенно, когда Аарон засыпал и в музее становилось одиноко.

Квентин зевнул, вдумчиво помассировал виски, после чего рассеянно ответил:

— Ну… Только чуть-чуть.

«Надеюсь, он не имел ввиду нечто другое», — волнительно подумал мужчина, откидываясь на спинку стула и расслабленно вытягивая ноги. На самом деле после тревожных деньков он и сам был не против выпить чего-нибудь покрепче чая. И поспать…

Питерсон кивнул и отправился на поиски свободных стаканов. Вся остальная посуда, которую они использовали за день, находилась в мойке, но мыть её ни у кого из троицы сил не было. В конце концов, они скоро покинут сие гостеприимное место, пусть хранители моют, если их что-то не устраивает!

Найдя стаканы, Питерсон плеснул в них и пододвинул один из них Квентину. А сам сел напротив и, напряжённо вытянув ноги, отпил глоток.

Квентин взял стакан и сделал небольшой глоток. В нос ударил запах коньяка, вынуждая журналиста чихнуть от непривычки. Такой напиток ему еще пить не доводилось. Лишь дешёвое пиво и один раз русскую водку, которой его угостил ещё в юношестве соседский конюх. Голова, помнится, от неё болела страшно.

Рассеянно улыбнувшись своим мыслям, Квентин сделал ещё один глоток и перевёл слегка мутный от усталости и алкоголя взгляд с Аарона на старшего Питерсона. К сожалению, мужчина плохо видел выражение его лица, но мог подметить, насколько тот был напряжён. Оно и понятно… Ведь завтрашний день был решающим всё.

— А где вы достали такую машину? — тихо поинтересовался Квентин, чтобы немного отвлечь Теодора от волнительных дум.

Даже от небольшого количества алкоголя журналист всё-таки слегка прихмелел. Поставив логти на стол, он положил на них голову и попытался сосредоточиться на человеке напротив, но изображение перед глазами не собиралось становиться чётче.

Задумавшийся Питерсон вздрогнул и медленно перевёл взгляд на Квентина. Походу, того развезло от алкоголя. Ну-ну, видимо, мальчик не пил до этого ничего крепче сока! Мысленно усмехнувшись, Питерсон произнёс:

— Это машина моего отца.

— Вау! Она отлично сохра… — начал было Квентин, но укусил себя за язык. Умение замолчать всегда спасало журналиста. После того как они разнесли некогда легендарную машину, не самое время было напоминать о её былом величии. — Простите, — добавил он и, слегка глупо улыбнувшись, сделал ещё глоток.

Питерсон хмыкнул, прекрасно поняв, чего недоговорил журналист.

— Отлично сохранилась только потому, что ей особо никто не пользовался, — произнёс он, попивая из стакана. — Не бойся говорить, лис. Я не укушу, пока.

«Наверное, после аварии!» — догадался Квентин и заинтересованно блеснул глазами. Перспектива узнать больше о человеке напротив его невероятно манила. Тем более тогда, когда алкоголь быстро стёр последние капельки страха, вызывающие робость перед человеком напротив.

— Можно вопрос? Вам больше по душе деревенская или городская жизнь? — выбрав из целого вороха вопросов наиболее безобидный, поинтересовался Квентин.

Питерсон удивлённо посмотрел на него. То есть из всего разнообразия вопросов, которые журналист мог задать ему, пользуясь хорошим настроением опрашиваемого, он выбрал ЭТО? Питерсон хмыкнул, но алкоголь сделал его более рассеянным и мягким. Больше доброжелательным его делало молоко, но именно после алкогольной продукции он обычно позволял людям вокруг многое. Поэтому Питерсон решил удовлетворить любопытство журналиста — а почему бы и нет?

— Моя жизнь завязана на инженерии, — заметил он. — Где есть возможность что-то построить — там мне хорошо. Одно могу скзаать точно — я не любитель человейников. Места, где люди лишаются индивидуальности и становятся серой массой — унылы.

— Понимаю, — медленно моргнув, согласился Квентин. — Вечно чем-то недовольные, ворчливые соседи… простые прохожие… Все куда-то всегда спешат, кто-то кого-то ждёт, все независимы, но всё равно что-то друг от друга ждут.

Уличив небольшую паузу, в ходе которой сделал ещё один глубокий вдумчивый глоток, мужчина скользнул взглядом по спящему Аарону, а затем вновь перевёл его на мистера Питерсона, тем не менее смотря больше сквозь него, и произнёс:

— В такие моменты начинаешь чувствовать себя особенно одиноким. Будто бы совсем один, никому не нужный… Вы когда-нибудь пробовали молочный пай? — вдруг поинтересовался он, возвращая в свой расфокусированный взгляд частичку веселья.

— Да, — внимательно посмотрев на него, осторожно произнёс Питерсон. Осторожно потому, что уж очень резко изменилось поведение полупьяного журналиста. То он сидел и рефлексировал, а тут на тебе — глаза лихорадочно блестят весельем, усы доброжелательно топорщатся, а в голосе столько игривого флирта, что хватило бы на сотню людей.

— Здорово! — выдохнул Квентин, делая ещё один глоток и старательно улыбаясь.

Да, конечно, профессиональная его часть хотела пуститься в расспросы мистера Питерсона о его прошлой жизни, о мотивах некоторых поступков. Но а другая часть спрашивала уже себя… Зачем? Сейчас они сидят рядом, отдыхают. Впервые за долгое время достаточно мирно. Да и сам мистер Питерсон выглядит относительно спокойным. Зачем давать ему повод рефлексировать? Если захочет чем-то поделиться, то сам это сделает. Разве не так поступают друзья? Впрочем, Квентин не мог утверждать это точно, ведь, как таковых, друзей у него, увы, не водилось. По крайней мере здесь, в Америке.

Одно Квентин знал точно, чтобы понравиться хоть кому-нибудь, нужно всегда быть оптимистичным и общительным, не показывать свою грусть. Так всегда бабушка говорила… Сейчас, спокойный и не агрессивный мистер Питерсон отчего-то невольно внушал желание довериться ему и поделиться наболевшим, но Квентин подавлял в себе эти порывы, чтобы не оттолкнуть его ещё больше. Вместо этого он лишь тихо вздохнул и сделал ещё один глоток согревающей жидкости.

Питерсон отпил ещё немного и кинул на него косой взгляд поверх стакана.

— А ведь у нас много общего, лис, — внезапно произнёс он вслух, но задумчиво, будто говоря с самим собой. Подняв стакан, он посмотрел на капельки воздуха, возникшие в напитке, и рассеянно продолжил: — Мы оба одиноки, несмотря на людей, что окружают нас. К сожалению, хоть это и звучит крамольно, я не скажу, что наш тандем с Дианой был идеальным… Нет, я любил её! Но… но она никогда не понимала меня. Считала, что мир — это дешёвый мюзикл, в котором ты имеешь хоть какой-то вес. Она была очень светлой. Я не достоин её, вот, видимо, судьба и показала это. Жаль, что тот удар пришёлся на пассажирское сидение — с детьми Диана была куда как лучше. Возможно, Мия бы не упала, если бы… — он замолчал и сделал ещё один глоток.

Взгляд его рассеянно упал на Аарона, сжимающего в руке плюшевую собаку, и Питерсон слегка улыбнулся.

— Ты подарил? — он посмотрел в сторону Квентина.

Квентин внимательно вслушивался в тихий монолог собеседника. Ему показалось, что именно сейчас Теодор произнёс что-то глубоко личное, немного раскрыл свою израненную несчастьями душу. Квентин всегда обладал повышенной эмпатией и сейчас он будто бы на себе ощущал весь коктейль противоречивых чувств собеседника.

Неожиданный вопрос несколько застал мужчину врасплох. Моргнув, Квентин поймал взгляд Теодора своим и тоже обратил внимание на спящего Аарона, который так трогательно сжимал в руках Фрика, что у сердобольного журналиста защемило в сердце.

— Да, я… подумал, что этот пёсик… чем-то похож на него, — рассеянно ответил Квентин на вопрос, улыбаясь устало, но счастливо. — И что… Аарону не будет одиноко и страшно, когда взрослые заняты.

После этого ответа Питерсон-старший долго молчал.

— Спасибо, — наконец выдохнул он, доливая себе коньяка. — Это… это очень мило с твоей стороны. Я признателен. Когда-то я тоже дарил ему собаку, плюшевую — у Мии была на настоящих аллергия… Но потом произошёл конфликт с Эспозито, и пацан с друзьями порвал этого пса. Аарон долго рефлексировал по этому поводу. Мне удалось убедить его, что он ни в чём не виноват, а его дружок — просто огромная задница.

— Так вот почему Аарон так его называет… Что ж, это прозвище ему подходит, — согласился Квентин.

Мистер Питерсон был необычно откровенным, и журналист с удовольствием впитывал новую информацию, сопоставляя её уже с имеющейся. От слов благодарности Квентин подумал, что не выдержит и заплачет. Ведь мужчина чувствовал, как тяжело давались Теодору слова «мило с твоей стороны… и признателен». Тот буквально переходил через себя, чтобы произнести это вот всё.

— Знаете, вы можете со мной не согласиться, но вы лучший отец, которого я знаю, — тихо произнес Квентин.

Питерсон удивлённо посмотрел на него.

— Тогда ты знаешь очень плохих отцов, — пробормотал он.

Себя хорошим отцом Теодор не считал. За одним ребёнком не уследил, хотя должен был подарить осиротевшим подросткам всю ту любовь, которую они ранее получали от матери. А другой… Другого ребёнка он буквально привязал к себе. Да, он делал это, чтобы защитить его, и до сих пор не видел в своих действиях ничего незаконного. Но всё же Аарон мог жить лучше. Даже со своей тётей он был бы куда счастлив, чем вот так, прячась в музее, с риском стать разменной монетой для вороньих маньяков…

Возможно, судьба послала им добряка Квентина, чтобы дать шанс изменить свою жизнь.

Квентин неуверенно улыбнулся, но говорить о том, что он вообще не знает никаких отцов настолько близко, не стал. Пройдёт время, и, возможно, другая, спокойная жизнь поможет мистеру Питерсону пересмотреть свои приоритеты.

— Спасибо, — после непродолжительной паузы поблагодарил Квентин, в задумчиво-взволнованном состоянии покручивая в руках полупустой стаканчик. Мужчина не знал, за что из большого многообразия причин благодарил, но давно хотел это сделать.

— Не за что, — Питерсон допил остатки с дна стакана, но подливать не стал. У них завтра важные дела, ещё не хватало захмелеть.